Суренова Юлиана. Книга 6_Путь тени

   В первый миг, когда со свету глаза еще ничего не различали в мглистом, тяжелом, словно снежный туман, полумраке, ей даже показалось, что она снова дома. Тот же приглушенный свет лампы, тихий шелест-шепот огня, его жаркое дыхание…
   Мати хотелось зажмуриться, сжаться, замереть, отрешиться от всего, лишь бы продлить это мгновение забытья и беспамятства, дарившие веру в то, что все в порядке, все спокойно. Но не будешь же сидеть с закрытыми глазами до скончания времен. Жизнь – не вечный сон и рано или поздно приходится просыпаться, разжимать веки. Из любопытства. Или страха перед неизвестностью, скрытой в полной безликой темноте, той, что возможна лишь в мире, лишенном зрения.
   Тем временем глаза успели привыкнуть к темноте. И перед ними открылось чрево повозки.
   Здесь все было по-другому – чужое и непривычное. Днище укрывал не густой мех оленьей шкуры, а толстая грубая ткань, неприятная на ощупь, слишком жесткая и царапающая. В каждом из углов стояло по сундуку – большому и громоздкому, несмотря на пестрые шкурки снежных крыс, покрывавшими их сверху.
   Повозка казалась совсем пустой. И не потому что в ней не было ее обитательниц – девушек-невест чужого каравана, с которыми Мати предстояло несколько ближайших дней делить тепло. Этому-то как раз она была даже рада: ей дали время оглядеться, привыкнуть к вещам, принять которые, как известно, легче, чем людей. В повозке не было ничего, кроме сундуков, словно все – подушки, одеяла, одежда, – были спрятаны в них. Ничего, что несло бы отпечаток тепла рук. За исключением…
   Приглядевшись, Мати заметила небольшую тряпичную куклу, наряженную горожанкой, в одном из дальних углов и зверька из меха – толи кошку, толи собачку, на таком расстоянии, да еще в тени было трудно понять – в другом. Если бы не это, могло бы вообще показаться, что в повозке никто не живет. А так выходило…
   Мати вспомнила, что ей говорили хозяева каравана – ее спутницами станут две девушки.
   "Странно", – Мати привыкла к совсем другому отношению к своему жилищу. С тех пор, как она себя помнила, думая о доме, она представляла себе ворох каких-то вещей, больших и маленьких, нужных и бесполезных, порой аккуратно сложенных, но чаще – оставленных где попало, вещей, которые хранили уйму воспоминаний, и вообще создавали облик того неповторимого и единственного уголка мироздания, который смертный называет своим.
   "Хотя, с другой стороны, если подумать, – девушка еще раз огляделась вокруг, потом тяжело вздохнула, – это ведь повозка невест, а к ней относятся не как к дому, а лишь временному пристанищу. И чем сильнее хочешь покинуть ее, тем меньше в ней обустраиваешься…" И, все же… Было в этой повозке еще что-то необычное. Но что?
   Приглядевшись повнимательнее, она заметила толстые, но ровные нити, натянутые от одного бока повозки до другого, пересекались посредине так, что делили маленький внутренний мирок на четыре еще более крохотные части.
   Несколько мгновений Мати задумчиво разглядывала странную вещь, пытаясь понять, для чего она нужна, мысленно повторяя про себя: "Странно… Очень странно…" В общем-то, ей было все равно, что это и зачем. Чужое – не ее. Чужое или нравится, или безразлично. Но надо же о чем-то думать, когда не хочешь вспоминать о страхе перед тем, что ждет… может ждать впереди… Все равно, о чем, лишь бы это отвлекало внимание.
   "Это ведь внутренний полог!" – вдруг озарило ее. Она видела его однажды. И было это в том ужасном караване… В караване, с которым они встретились посреди снегов… О которым ей еще долго снились кошмары…
   Прошло столько лет, но она вдруг все вспомнила, представила себе так отчетливо, так ясно, что у нее затряслись руки. Прикусив губу, Мати резко мотнула головой, спеша развеять возникшие перед глазами образы.
   Шепча себе под нос:
   "Что минуло – то давно
   Обернулось вечным сном.
   Снегом сковано и льдом,
   Заповедано бедой
   Растворилось без следа Не на миг – а навсегда…" – она на четвереньках заползла в ближний угол, где села, притулившись спиной к боку сундука.
   Ей здесь сразу не понравилось. Неудобное место. От полога совсем рядом. Значит, будет дуть, особенно по ночам. А, главное, на самом ходу – не остаться наедине со своими мыслями, не спрятаться от чужих глаз и слов. Она бы предпочла уголок у места возницы…
   "Ладно, это ведь ненадолго. Мне здесь не жить, а только погостить немного…
   Может быть, одну ночь… Или чуть больше… Нет, вряд ли больше… Ашти…
   Почувствовав, что меня нет рядом, не найдя моих следов… Моя малышка сразу же поднимет всех на ноги: и Хана, и отца, и Шамаша! А Шамаш меня найдет, даже если бы я потерялась на луне. И случится это так быстро, что я даже испугаться по настоящему не успею…" Эти мысли… Они вновь вернули в ее душу покой, надвинулось тепло, полное сладкой дремой, от которой слипались глаза, а рот раздирала зевота.
   "Спи-усни. Давно пора.
   Пусть закончится вчера
   Сладким сном. Пусть сто забот
   День минувший унесет,
   Не оставив и следа.
   Пусть останется беда
   За границей тишины.
   Засыпай же, дочь луны…"- Мати знала множество сонных заговоров. Пока она была малышкой, отец всегда читал ей их на ночь, защищая от бед, которые виделись ему во всем вокруг. Только оказавшись вдали от него, девушка начала понимать, как же сильно он ее любил. И ей вдруг сразу стало ясно, откуда брался весь его страх за нее – такой назойливый, привязчивый, тягостный. Дело было не в эгоизме. Совсем в другом:
   "Великие боги, папочка! – на ее глаза набежали слезы. – Я не должна была плохо думать о тебе! Не должна была и в мыслях допускать… Ведь ты – не просто человек, давший мне жизнь, вырастивший меня, ты – тот, чьей дорогой я иду!
   Нельзя же сомневаться в правильности пути! Те, кто поступают так, становятся призраками".
   Нет, Мати не хотела себе такой судьбы! Потерять и душу, и вечный сон? Нет!
   Только не это! Лучше умереть! Ведь что такое жизнь? Только миг. Миг, о котором потом вспоминают целую вечность…
   "Скоро многое изменится. Я стану взрослой. И должна буду найти свою собственную дорогу… – эта мысль приходила к Мати не раз и почти всегда внушала страх – перед новым, неизвестным, неминуемым. – Я стану другой… Умной…
   Рассудительной… Послушной… – свернувшись в клубок, думала она. – Почтительной… Не буду спорить со всеми и всегда только потому, что мне не хочется соглашаться… Перестану упрямиться… Буду такой, какой и должна быть девушка моего возраста – взрослой…" Она успокоилась. Мысли покинул страх, сменившись сладкой дремой. И любопытством.
   "Интересно, а что сейчас происходит в нашем караване? Курунф уже исполнил все мечты? И что пожелали другие? Вот дядя Евсей мечтал о молодости, Ри – о взрослости. Сати – о семье. А другие? Ведь не только же о том, чтобы войти в город. О чем еще? О чем…" – она была готова многое отдать, лишь бы взглянуть хотя бы одним глазом. Это ведь так интересно – узнать мечты других! Ведь знать мечту – значит по-настоящему знать человека, его душу, сердце, самое тайное и сокровенное.
   Однако и у нее были свои мечты. И стоило вспомнить о них, как сразу становилось неуютно, даже немного стыдно. Мати не хотелось бы, чтобы ее тайные грезы стали известны кому бы то ни было. Это было бы даже ужаснее, чем оказаться посреди городской площади в последний вечер остановки в оазисе совсем без одежды. Как-то, в одном из кошмаров, ей приснилось нечто подобное. Она потом долго не могла прийти в себя, полагая – лучше встретиться с самым ужасным созданием Лаля, чем вновь пережить подобное унижение.
   Но, с другой стороны…
   "О чем, все же, мечтает отец? О еще дочери? Которая была бы лучше, чем я? Нет, я знаю – о сыне. Он хотел бы сына… А еще… Я думаю… Он мечтает вернуть маму.
   Он бы все отдал за то, чтобы она вновь была жива. Но он никогда не попросил бы богов об этом. Потому что нельзя вернуть того, кто умер, прерывая сон, который не знает пробуждения, возвращая душу из края благих душ, из которого нет возврата… А Шамаш? О чем мечтает Он?"- стоило Мати подумать об этом, как она тотчас смутилась, увидев в этом богохульство. И она поспешно мотнула головой, отгоняя дерзкие мысли. Ее губы зашептали:
   "Прочь, прочь, прочь, прочь!
   Уходите в темень, в ночь,
   Мысли, коии лишь страх
   Зарождают в сердце, мрак
   Пусть укроет их навек,
   Обернув в холодный снег…" С первого раза заклинание не помогло, и она его еще один раз, затем еще, еще…
   А потом она уже не могла остановиться, словно попав в замкнутый круг. В душе шевельнулся страх, который начал быстро расти, заполняя собой все, но тут полог повозки шевельнулся, все вокруг сразу наполнилось звонкими молодыми голосами, смехом.
   Мати рывком села, замерла, ожидая, что будет дальше.
   Не прошло и нескольких мгновений, как в повозку, не прерывая разговора, забрались две девушки и юноша лет пятнадцати.
   Одна – полненькая с небольшими, чуть раскосыми глазами, пухленькими губами и чуть вздернутым носом – не красивая, не страшная, так – обычная. Вторая – совсем другая, высокая и стройная. Ресницы длинные и черные, как у сказочной принцессы.
   И такие же золотые глаза.
   "Красивая! – мечтательно вздохнула Мати. – Почти как Рамир… Только свободная…" – да, это имело огромное значение. Потому что краса рабыни – чужая, а караванщицы – ее собственная.
   Потом она перевела взгляд на юношу. Он был неприметным на вид, не высоким и не низким, не то толстым, не то просто крепким, под одеждой не понять. Лицо как лицо, не за что зацепиться… Разве что… Было в нем что-то такое… Мати не сразу поняла, что, а когда поняла, даже удивилась – рот. Губы тонкие, однако не бледные, потрескавшиеся на ветру, а алые, такие яркие, насыщенные, словно их натерли свеклой, или даже краской, которую используют работорговцы, украшая лица рабынь в стремлении продать их подороже. Верхняя губа была прикрыта реденькими рыжими усами, нижняя, чуть оттянутая вниз, обнажая белые ровные зубы, искривлена, словно в усмешке.
   Юноша что-то говорил, не умолкая, а обе его подружки слушали его, время от времени прыская со смеху. Должно быть, в его слова было что-то забавное и Мати, хотя и понимала, что подслушивать плохо, не смогла удержаться.
   – Вот я и говорю, – донеслось до нее. – "Дядя, я же все сделал так, как ты мне велел, чем же ты недоволен?" И смотрю на него такими честными-пречестными, невинными-преневинными глазами…
   – Невинные? У тебя-то! – хохотнула толстушка.
   – А что? Скажешь, нет? Вот, посмотри на меня! – он скорчил гримасу. – Ну как?
   – Не-ет! – смеясь, замотала головой та.
   – Ну, – пожала плечами златоглазая. Она тоже улыбалась, но, скорее, чтобы не выделяться, выглядя кислой рядом с веселившимися друзьями, однако, судя по всему, не очень-то хорошо понимая причину их смеха, – вообще-то… Киш ведь действительно сделал все так, как велел Аркин.
   – "Как велел"?! Отдернув полог посреди ночи и снегов!
   – А что? Он так сказал.
   – Сказал! Как же! – фыркнула толстушка. – А даже если и сказал, все равно ведь имел в виду совсем другое!
   – Конечно! – довольный, хмыкнул юноша. – Поэтому и смешно!
   – Аркин говорил о шторах. И Киш прекрасно понял это. Но отдернул полог. А в пустыне гуляла метель…
   – Миг – и в повозке уже плясали снежинки. Все заполнил холод ветра. А дядя с его женой-уродиной уже успели раздеться…
   – Б-р! – поежилась та, которую называли Инной.
   – А одеяла еще не достали из сундуков!
   – Б-р-р! – глаза второй девушки смеялись. В них не было и следа сочувствия, как будто речь шла не о живых людях, а о ком-то выдуманном, образе-одежде, существующем лишь для того, чтобы, думая о нем, примирять его судьбу на себя.
   Хотя, возможно, для нее так оно и было…
   – Ну и досталось тебе, наверно, от них! – ее подруга была другой – более чувственной и страстной. Но и она, как считала Мати, думала не о том, о чем следовало бы. А, впрочем, ей-то что? Она здесь чужая.
   – Да уж, – улыбка юноши как-то сразу завяла, распалась, губы чуть надулись, как от обиды. На этом он и умолк, не желая рассказывать о том, над чем могли бы посмеяться другие, но не он сам.
   Несколько мгновений в повозке стояла тишина.
   – Кх-кх, – решив, что пора привлечь к себе внимание, Мати тихо кашлянула в кулак.
   Все головы повернулись к ней.
   – Доброго пути, – втянув голову в плечи, проговорила девушка. Она чувствовала себя неловко, и вообще нервничала. – Я… Я случайно попала в ваш караван и мне…
   Мне разрешили пожить здесь некоторое время… Пока я не смогу вернуться домой, – она не знала, что говорить, что вообще говорят в подобном случае, а чужаки молчали, словно ожидая от нее каких-то особенных слов… Или рассказа обо всем, с начала до конца.
   Мати вздохнула. Ей не хотелось делать этого, особенно после всего, что она услышала.
   Кому приятно, когда смеются над твоей бедой?
   – Вы… Вы ведь не будете возражать?
   – А если будем, тогда что? – толстушка глядела на нее с вызовом.
   – Ну… – Мати не ожидала этого вопроса, особенно после разговора с хозяевами каравана. Ей казалось, что все уже решилось и потому не сразу нашлась, что ответить: – Наверно, уйду…
   – Уйдешь? Наверно? – губы ее собеседницы искривились в презрительной усмешке. Она не гнала чужачку, нет, не была с ней резка или груба, просто открыто смеялась.
   Но… Но лучше б уж она бы ругалась, чем… Так плохо, как сейчас, Мати еще никогда не было. Она чувствовала себя… Тряпкой, которой вытерли грязные руки, а потом выбросили прочь!
   – Да… – она сглотнула горький комок, подкативший к горлу, шмыгнула носом, чувствуя, что готова расплакаться, и торопливо пробормотав: – Так, видимо, будет лучше… – двинулась к краю повозки.
   "Нет ничего хуже, чем оказаться среди чужаков!"- в памяти вдруг всколыхнулись, вернулись в сердце давнишние детские страхи, которые, думалось, уже забылись навсегда. А, оказывается, просто прятались где-то в тени, дожидаясь своего часа.
   "Какая же я дура! Боялась Лаля, стихий, драконов! Но разве может быть что-то страшнее людей?" Она с силой сжала губы, быстро заморгала глазами, веля себе: "Только не расплачься сейчас! Потом, в снегах – сколько угодно! Но не сейчас, не здесь!" Ее предательски дрогнувшая рука уже коснулась толстой грубой кожи полога, когда тонкие длинные пальцы осторожно взяли ее за локоть, удерживая:
   – Что ты! – Инна смотрела на нее удивлением и непониманием. – Ты что, не поняла:
   Нани просто шутит!
   – От таких шуток…
   – А что? Чем тебе не нравится мои шутки?
   – Тем, что они жестокие! – Мати готова была ответить вызовом на вызов. И не важно, что она здесь совсем одна, среди чужаков, и рядом нет никого, кто бы защитил ее.
   Пусть! Не важно!
   Она вскинула голову, намеренно задрав нос выше, чем следовало бы.
   – Х-м, – хмыкнула, одарив ее не самым теплым взглядом Нани. – Тоже мне! Какие мы нежные! Словно и не караванщица, а горожанка! Прямо дочь Хранителя!
   – Мой отец – хозяин каравана!
   – Нани, может, не надо? – переводя взгляд то на подругу, то на гостью, спросила Инна. – Все таки… Все таки она – спутница бога солнца…
   – Ну и что! Она ведь ничего не сделала для этого! Ничем не заслужила такую милость! Просто тропы повелителя небес и каравана ее отца пересеклись, и все!
   Просто так случилось! А сложись все по-другому, мы, а не она, могли оказаться…
   А, да что там, – она пододвинулась к Мати, заглянула ей в глаза. – Не обижайся на меня, – ее голос зазвучал совсем иначе – мягко, задумчиво, если прежде все в девушке – и вид, и речь, – казались наигранными, ненастоящими, то теперь в них почувствовалась искренность, – это все зависть. У тебя такая жизнь… Особенная, неповторимая… – она тяжело вздохнула. – И не я одна мечтаю оказаться на твоем месте, поверь уж мне. Все, кто знает хотя бы одну легенду нового мира. Все, кто знает… Я просто самая смелая – говорю в глаза то, о чем думаю, когда остальные помалкивают. А все эти колкости и шутки – чтобы… Чтобы как-то отомстить!
   – Или заставить тебя обратить на нас внимание, – задумчиво глядя в сторону, проговорил Киш. Он как-то вдруг сразу переменился, превратившись из говоруна и весельчака в задумчивого тихого паренька.
   – Вы… Вы знали, что я в повозке? – Мати начала понимать. – И потому, забираясь в нее…
   – Придумали историю, – юноша перевел на нее взгляд и Мати, наверное, только сейчас заметила, что у него есть глаза – маленькие, чуть косоватые и, как казалось, не слишком хорошо видевшие, когда Киш все время щурился. И такие грустные…
   Странное сочетание – постоянная улыбка на губах и тоска во взоре. – О том, чего никогда не было на самом деле.
   – А? – Мати вскинулась. Она не расслышала его последних слов, отвлекшись.
   – Неужели ты могла подумать, что кто-то отдернет полог посреди снегов, да еще в метель? – просила Нани. – Ты ведь караванщица и можешь представить, что за этим последует. Холод быстро вытеснит тепло. И потом его, даже с помощью десятка огненных ламп будет трудно вернуть.
   – Да, но… Но почему вы стали рассказывать эту историю? Почему вы придумали именно ее?
   – Мы хотели тебя испытать, – переглянувшись с друзьями и получив их молчаливое согласие, ответил Киш.
   – Испытать?
   – Да, – кивнула Инна, – узнать, способна ли ты сочувствовать абсолютно чужим людям, сопереживать им…
   – И, главное, прощать, – Нани не спускала с нее пристального взгляда внимательных глаз.
   И Мати поняла: именно это было самым важным для ее новых знакомых.
   – Но почему?
   Та лишь чуть наклонила голову, ничего не говоря в ответ.
   Гостья же не продолжала расспросов. Она привыкла, что люди очень часто среди множества разных ответов, истин, правд, полу правд и лжи выбирают именно молчание. Ведь они – не бог солнца.
   – Так что же? Ты умеешь прощать?
   Мати кивнула:
   – Да, – затем вздохнула. – Сперва, конечно, дуюсь, обижаюсь, даже ругаюсь, но потом… Не прощают лишь те, кто сам не нуждается в прощении.
   – Значит, боги не знают прощения… – Инна обхватила руками ноги, притянула колени к самой груди, сжимаясь в комок и глядя исподлобья испуганно, даже как-то… затравленно, что ли…
   – Боги… Не знаю…
   – Кому же знать, как не тебе? Ведь ты идешь по дороге повелителя небес!
   – Боги разные. Есть Шамаш, а есть Лаль… – при воспоминании о повелителе сновидений она помрачнела.
   – Лаль? – ее собеседники насторожились, сосредоточились, не желая пропустить ни слова из тех, в которых шла речь о небожителях. И не только из простого любопытства. Ведь для смертного нет знания, важнее того, в чем зерно веры.
   – Кто это – Лаль? – спросила Инна -Ш-Ш! Ты что? – шикнул на нее юноша.
   – А что такого? Кто он?
   – Повелитель сновидений!
   – А разве не госпожа Айя… – начала девушка, но Киш перебил ее:
   – Легенда о сне! Ты что, не слышала ее?
   – А, да! – Нани понимающе закивала. – Ее рассказывали. В одном из прошлых городов.
   Только имя… Там не упоминалось имя.
   – Ну конечно, Инна! – подруга смотрела на нее с долей нетерпения: "Разумеется, ты не понимаешь! Было бы удивительно, если бы было иначе!" – Ведь никто не произносит имени Губителя! А Обманщик, чем он лучше?
   – Обманщик? – спросила Мати -Ну да, – караванщики повернулись к ней. – Так в легенде называют повелителя кошмаров. Это только ты, идущая по дороге господина Шамаша и находящаяся под Его защитой, можешь позволить себе произносить имена.
   – Это из-за Лаля я оказалась за многие дни пути от дома, – Мати поморщилась. Ей было противно одно воспоминание о нем. – Ненавижу!
   – Он бог, Мати.
   – Тоже мне, бог! – презрительно фыркнула девушка, не заметив даже, что чужак назвал ее по имени. Конечно, раз они знают легенды, то знают и его, ведь в них оно есть.
   – Ну да, и тот, кто идет по дороге величайшего из небожителей, время от времени забывает, кто он на самом деле, – скривившись, произнесла толстушка.
   Мати не нравился ни голос чужачки, ни усмешка на ее губах, ни вообще весь вид, с которым все это говорилось. У нее возникло такое чувство, словно Нани обвинила ее в неуважении к богам, более того – богохульстве.
   – Я помню, кто я, – вновь насторожившись, сжавшись, словно готовый отразить нападение зверь, сквозь зубы процедила Мати. – Всегда помню!
   – Она не тебя имела в виду… – начала Инна, но резкий взгляд чужачки заставил ее замолчать.
   – Все в порядке. Я уже не маленький ребенок, который готов обижаться по поводу и без повода. И, потом… – она резко повернулась к Нани: – Ты хочешь разозлить меня, да? Зачем тебе это?
   Девушка ничего не ответила, лишь как-то небрежно повела плечами, словно говоря:
   "Понимай, как хочешь. Мне все равно".
   – Мати… – вместо нее заговорила Инна. – Взрослые просили нас… Ну… Узнать о прощении. Даже не так… – она с трудом подбирала слова. – Боги… О Них нельзя ведь говорить всуе… Но… Его прощение… Их прощение… – она не знала, что сказать, как выразить словами мысли, так, чтобы не проговориться и, в то же время, сделать их понятными. – Ты простишь нас за то, что мы так встретили тебя?
   Ну, неприветливо? – она бросила быстрый взгляд на подругу, затем продолжала. – Нам следовало помнить о гостеприимстве… О том, что ты не простая смертная…
   – И ты тоже так думаешь? – Мати смотрела прямо на толстушку, ожидая, что та скажет, решив для себя, что от этих слов чужачки будет зависеть ее ответ.
   Нани, скривив губы, как-то неопределенно пожав плечами. Может быть, она просто не слушала гостью, может быть, ей, в отличие от подруги, было совершенно все равно, что подумает о ней спутница небожителя, и все, что заботило ее дух в этот миг, – это недовольство тем, что ей придется какое-то время делить повозку с чужачкой. Чужачкой, претендовавшей не только на один из углов повозки, которую они с Инной по праву считали своей, но и на ее место в центре внимания друзей.
   – Может быть, в тебе и есть что-то необычное, – спустя несколько мгновений напряженного сдержанного молчания, проговорила она, – но это скорее твой путь, чем ты сама.
   – Я не виновата, что родилась в своем караване, – если бы та просто промолчала, Мати обиделась бы, разозлилась, но от тех слов, что были сказаны, ей стало больно. И куда обиднее, чем от всех остальных, которые могли бы прозвучать.
   – Однако ты ничем и не заслужила этого!
   – Может быть…
   – Не может быть, а точно! Заслужить можно только свою собственную судьбу! А это – дорога твоего отца, не твоя! Ведь ты еще не прошла испытания, верно?
   – Верно… – Мати вздохнула, а затем, спустя несколько мгновений, спросила еще: – Я в чем-то провинилась в твоих глазах?
   Нани отвернулась. Ей хотелось, чтобы от этого ее жеста веяло небрежностью и безразличием – "Сама знаешь", но на деле вышло слишком резко, нервозно – "Да тебе-то какая разница?"…
   – Прости, если что. Я не хотела.
   В устремившихся вслед за этим на гостью глазах читалось неподдельное удивление.
   Никто не ожидал подобного!
   – Ты ни в чем не виновата, – тихо проговорил Киш. Он смотрел на гостью с восхищением.
   – Я понимаю. Я вторглась в ваш мир, нарушала покой вашей жизни, но… – в ее глазах сверкнула слеза, которую Мати поспешила смахнуть, пока собеседники не заметили ее. – Поймите, это все произошло не по моей воле! Я совсем не хотела покидать свой караван! Не в этот раз! Это Лаль! Он всегда ненавидел меня, а тут еще я не позволила ему исполнить мое желание. Он так разозлился, что…
   – Ты говоришь о богах, словно они простые смертные! – душа Инны трепетала, широко открытые глаза горели восхищением и страхом. Она боялась пропустить хотя бы одно слово самой невероятной на свете истории.
   – Я… Я не должна так вести себя, – вздохнув, Мати опустила голову на грудь. – Мне не следовало быть… непочтительной, а к тому же еще и смущать вас своей дерзостью, но… Но я так привыкла ко всему этому…
   – Да, мы понимаем, – поспешно закивал Киш, – это ведь твоя жизнь – дорога величайшего из небожителей. И, к тому же, ты наделена даром… Зная обо всем этом, мы должны были оказать тебе почести, а не…
   – Никакая я не Хранительница, – о, как ей хотелось, чтобы в этих ее словах не было правды! Обладать силой – когда она была маленькая, да и потом, девушка не раз думала об этом, мечтала, даже представляла себе – вот, однажды, в подарок на день рождения, Шамаш наделит ее этим даром. И научит им пользоваться. Или не Шамаш, он всегда так строг и осторожен, когда речь шла о силе, убежденный, что в неумелых руках она опасна и не принесет ничего, кроме вреда. Тогда Матушка Метелица. И не важно, что богиня снежной пустыни с тех самых пор, как Шуши ушла, оставив подруге Ашти, ни разу не приходила к ней даже во сне, девушка всегда чувствовала Ее где-то рядом, за горизонтом.
   Но время шло, ей дарили множество подарков, но только не этот – самый желанный и долгожданный…
   Она грустно вздохнула.
   – Нет, ты магиня! – не выдержав, вскрикнула Инна, не понимая, почему собеседница не признавалась в том, о чем всем было известно и так.
   – Магиня! – прыснула со смеха Нани. – Ну и слово ты выдумала ради нее, подруга!
   Мати взглянула на нее с болью в глазах, которые словно говорили: "Ну почему вы так ко мне жестоки? Зачем мучаете меня? Смеетесь надо мной?" -Но это действительно так! – не унималась златоглазая. – Подтверди, Киш!
   – Да.
   – Кто вам сказал?
   – Хозяин каравана! А ему – сам бог солнца!
   – Шамаш? – Мати удивленно взглянула на юношу. – Он… Он приходил в ваш караван?
   Когда? – она старательно перебирала свои воспоминания, пытаясь отыскать в них эту историю. Но не находила.