Суренова Юлиана. Книга 6_Путь тени

   Ей самой не приходилось никого терять, так что она не знала наверняка, что чувствуют, как ведут себя люди в подобном случае. Хотя, конечно, в караване время от времени кто-то умирал. Но это были пусть знакомые, но не близкие, не родные люди. А еще… Еще Сати думала, что Мати не поверит ей, бросится вон из повозки, ища отца, живого или мертвого. Но девушка словно оцепенела, превратившись в ледяную фигуру, которая сидела на месте, не шевелясь, лишь смотрела прямо перед собой застывшим взглядом не мигавших глаз. И Сати решила: "Она сильная. Она выдержит". И раз так, она решила рассказать все до конца. Чтобы больше не было нужно возвращаться к этому разговору. Никогда.
   – Яма была жутко глубокая. Как бездна. Так что ее конца даже не было видно. Но бог солнца достал тело хозяина каравана… Господин Шамаш сказал, что Атен не мучился, что все случилось очень быстро… У твоего отца не выдержало сердце.
   Оно разорвалось и… И все… Лис с Линой… Они… Они хотели отблагодарить… его дух. Но повелитель небес сказал, что он уже далеко, и… И лучше не тревожить его земными заботами, которые стали ему чужими, и… И тогда, все решили, что будет лучше вернуть тело в трещину. Она… Она сохранит его сон, что бы ни происходило вокруг…
   – Сати, – голос девушки заставил ее умолкнуть. Впрочем, она ведь уже почти все рассказала.
   – Да? – с готовностью отозвалась она. – Мне что-нибудь сделать? Что-нибудь…
   – Уйди. Пожалуйста. Мне нужно побыть одной.
   – Конечно, конечно, – заторопилась Сати к пологу, – я понимаю… – она поспешно выскользнула из повозки.
   Уже снаружи, убедившись, что ее никто не видит, молодая караванщица на мгновение прикрыла глаза, и с облегчением вздохнула.
   "Ну вот и все!" – она действительно была уверена, что все самое жуткое уже позади.
   Сати совсем не хотелось становиться вестницей беды, тем более – идти с таким известием к подруге. Она отнекивалась, сопротивлялась, как могла, когда Евсей с Лисом просили ее рассказать Мати о смерти отца. Они считали, что ей будет легче услышать все от подруги. Сати же была просто убеждена, что мужчины поступили так, потому что не хотели взваливать эту ношу на собственные плечи.
   "Вон, идут в стороне. Лица – словно вырезанные из куска льда. Кажется, что и не чувствуют ничего. Хотя на самом деле… Х-х-х… Они всегда считали, что легче умереть самим, чем рассказывать рыдающей навзрыд женщине, как умер ее сын, муж или брат. А ведь Мати к тому же еще ребенок, оставшийся круглым сиротой. И не важно, что до совершеннолетия ей всего ничего. Нет, не так – наоборот, важно.
   Ведь ей еще предстоит пройти испытание. Кто введет ее в круг? Кто будет ее проводником в выборе пути? Конечно, вряд ли в этот миг Мати станет думать об этом. Ведь будущее – оно еще впереди, тут бы настоящее пережить. И, все таки…
   "
   Сати бросилась к летописцу.
   – Дядя Евсей, что же теперь?
   – Караван будет продолжать свой путь, – пряча глаза, словно боясь случайно встретиться взглядом с собеседницей, ответил Евсей, на душе у которого скреблись не то что снежные крысы – крысищи размером с оленя. Все-таки Атен был его братом.
   Летописцу хотелось бросить все, убежать в снега и волком выть на луну. Но он не мог. Потому что знал – взгляды всех караванщиков сейчас обращены на него. От него ждали ответов, решимости и властности, а не нытья в страхе перед лицом ставшего вдруг таким неведомым будущего.
   – Но… – в отличие от Евсея, все остальные могли позволить себе сомнения. – Нас ведь с самого начала вел Атен. А теперь…
   – Нас уже давно ведет не он, а повелитель небес. Это Его дорога. Так будет и дальше.
   – Ты уверен? Ты уверен, что бог солнца не покинет нас теперь?
   – С чего вы взяли, что Он собирается уходить?
   – Ну… – караванщики пожали плечами. Они и сами не знали, почему им всем разом пришла в головы эта мысль и засела в них так прочно, что не вызывала никаких сомнений.
   – Успокойтесь. Я говорил с господином. Он останется в караване. Я же в свою очередь сделаю все возможное, чтобы все было так же, как при моем брате.
   Торговцы переглянулись, закивали головами, соглашаясь на такое будущее, и разошлись по своим повозкам. С летописцем осталась лишь Сати.
   – А ты, девочка, что не уходишь?
   – Я… – но она не успела ничего сказать. Потому что Евсей спрашивал не ради ее ответа, а своих последующих слов.
   – Понимаю, Мати захотелось ненадолго остаться одной. Ты не можешь сейчас вернуться к себе… Хочешь, побудь пока в командной повозке. Там тепло, ты знаешь, где лежат одеяла. Хотя… Я как раз собирался просить тебя не оставлять Мати одну. Она в таком состоянии… Мало ли что.
   – Но я не могу! – в ужасе воскликнула караванщица.
   – Сати, ты же понимаешь: ей сейчас очень плохо. Она чувствует себя одной в целом свете. Она… Она ведь очень любила отца. Он всегда был с ней рядом – человек, который растил ее, воспитывал… Может случиться так, что ей не захочется жить без него, что она станет искать встречи со смертью. Нужно, чтобы с ней кто-то был рядом. И не просто кто-то – близкий человек. Подруга, которая может хотя бы отчасти заполнить разверзшуюся перед ней пустоту. Ты ведь не хочешь, чтобы она совершила ошибку, о которой будет вечно сожалеть?
   – Конечно, нет.
   – Пожалуйста, Сати. Вернись к ней. Не ради меня – ради нее.
   – Я… – несколько мгновений она вглядывалась в лицо летописца, словно пытаясь что-то прочесть в покрывавшем его лоб рисунке глубоких морщинах, а затем, тяжело вздохнув, кивнула. – Ладно, – караванщица опустила голову на грудь, – раз так нужно…
   – Вот и умница! Спасибо,-обрадовался тот. Он даже чуть заметно улыбнулся, чувствуя, что душу немного отпустило.
   – Дядя Евсей, а что будет с Мати?
   – О чем ты, девочка?
   – Как она будет жить без отца?
   – Ей будет тяжело. Но она справится с этим. Мати – сильная. Если же ты под словом "жить" имеешь в виду что-то более конкретное… Ей выбирать, остаться в повозке невест или перебраться в повозку своей семьи. Я бы предпочел, чтобы она оставила все, как есть. Во всяком случае, до тех пор, пока не выйдет замуж. Я уже говорил – ей лучше не быть одной.
   – Да нет, я не об этом, – Сати поморщилась, недовольная собой за то, что у нее никак не получается объяснить. – Испытание. Мати ведь совсем скоро проходить его, и…
   – А, вот в чем дело! Да, конечно, ты права: когда Мати немного придет в себя, она обязательно спросит об этом… Что же… Наверно, самым верным и простым решением будет мне ее удочерить. Собственно, по закону каравана именно это я и должен сделать: брат в ответе за семью своего брата. Я введу ее в круг. Она пройдет испытание, обретет свою судьбу, а потом… Я буду заботиться о ней, пока не передам в руки супруга. В общем, все будет нормально. Надеюсь, она даже будет счастлива. Ведь нужно жить дальше. А жить без счастья – какой смысл? – однако, в его голосе не чувствовалось особой уверенности в том, что так оно и будет. Может быть именно поэтому летописец умолк на миг, задумавшись, а потом добавил: – Вообще, ты лучше не говори ей ничего, просто позови меня. Я сам все объясню. Я постараюсь найти те слова, которые не обидят ее, не причинят боль, и вообще – будут правильно поняты. Хорошо?
   – Угу, – караванщица кивнула.
   – А ты-то сама как? Прости, я все о ней, да о ней, а о тебе и не спросил даже.
   – Что я? Со мной все в порядке. Ведь мои родители живы.
   Евсей тяжело вздохнул:
   – Да-а-а…
   У него с губ рвалось – "в отличие от Мати…", но он сумел-таки сдержаться. Веки начали гореть, глаза – чесаться. И вообще, чувствовал он себя – хуже некуда.
   Стиснув зубы, караванщик закрыл глаза. И тотчас перед его внутренним взглядом предстал образ брата – такой близкий, такой живой… А через мгновение он исчез без следа, оставив вместо себя пустоту.
   "Нет, – думал летописец, успокаивая себя. – С его смертью исчезло не все. Есть Мати, караван. И легенды, в которых он останется навсегда, переживет множество поколений, не будет забыт до самого пробуждения от вечного сна… Вот только…" – стиснув зубы, он мотнул головой, прогоняя от себя мысли, которые показались ему жестокими и вообще… Но они уже успели запечатлеться в его памяти.
   "Его смерть достойна того, чтобы о ней знали, помнили. Ведь он отдал свою жизнь ради другой жизни, юной, той, у корой все еще впереди. Я просто обязан рассказать… И даже если эта история не станет частью легенды, что же…" Но уже через мгновение он думал иначе:
   "О его самопожертвовании, я, конечно, расскажу, но не о смерти, нет! И не потому, что мне больно вспоминать, переживать все вновь. Пусть если не в жизни, то хотя бы в легендах он не узнает смерти. Пусть он просто уйдет, покинет край снегов, при жизни перейдя в край благих душ и вечных снов. Как это было с великим Гамешем. Да, так будет лучше. И легче".
   Он провел рукой по лицу, смахивая снег, пригладил усы и бороду, потом – протер глаза, прежде чем открыть их.
   – Ты еще здесь? – спросил он стоявшую рядом с ним, словно ожидая чего-то, Сати.
   – Я… – та растерялась, не ожидая от летописца резких слов, которые почему-то показались ей особенно обидными. Глаза караванщицы наполнились слезами, руки повисли плетьми. – Не знаю… – она пожала плечами, а потом заторопилась, готовая сорваться с места, чтобы исправить ошибку: – Я сейчас, быстро…
   – Прости, – остановил его летописец. – Я не хотел тебя обидеть. Просто сегодня тяжелый день…
   – Я понимаю, дядя Евсей. И он еще не закончился, – глаза Сати погрустнели, однако в них прибавилось тепла и заботы.
   – Да, милая… – кивнул новый хозяин каравана. – Он будет очень долгим, этот день…
   А теперь ступай к Мати. Пожалуйста. Поверь, я пошел бы сам…
   – Но лучше будет мне. Я понимаю. Она… Она может сейчас всякое думать. Даже обвинять тебя в смерти ее отца. Ну… Ей будет трудно понять, поверить, что ничего было нельзя изменить, что ни ты, ни даже господин Шамаш не могли его спасти…
   – Ты умница, девочка, – улыбнулся караванщик.
   – Я уже иду, – и, повернувшись, она быстро, почти бегом приблизилась к повозке невест, чуть приподняла полог, чтобы сперва заглянуть внутрь.
   Мати лежала на одеяле в своем углу, уткнувшись лицом в подушку. Ее плечи дрожали, но рыданий слышно не было. Она чувствовала себя потерявшей саму себя, совершенно опустошенной, глядела вокруг – и ничего не видела, пыталась думать о чем-нибудь, но не находила, о чем? Да и как, когда все мысли вновь и вновь возвращались к смерти отца?
   Сначала Мати не верила, что это действительно случилось. Не могла, не хотела. Но потом… С каждым новым мигом она все яснее и яснее понимала – никто бы не стал обманывать ее таким образом. Слишком уж жестоким был обман. А раз так, значит…
   И тогда ее душу пронзила такая страшная, рвавшая на части боль, что захотелось не просто разрыдаться в голос, но закричать, завыть, стараясь поскорее выплеснуть свою скорбь, надеясь, что после этого боль ослабеет. Но Мати не могла.
   Все тело обмякло, стало бесчувственным, таким пустым, словно сама душа покинула его и села, поджав ноги, рядом, задумчиво вглядываясь в почерневшие от горя глаза.
   "Папа! Папочка! – мысленно кричала она, надеясь призвать дух отца, как будто ей было это по силам. А даже если и так – зачем? Что она могла сказать ему сейчас, кроме: – Нет! Не уходи, пожалуйста! Ты мне так нужен! Я не могу без тебя! Я… – как будто она, жуткая эгоистка, даже в этот миг думала только о себе. Или словно он мог, вняв ее мольбам, вернуться. – Я знаю, такое не под силу ни одному смертному, но… Шамаш! – ее внутренний взор обратился к богу солнца. – Верни мне отца! Призови Нинти! Пусть она воскресит его! – девушка замерла, стараясь больше ни о чем не думать, чтобы не пропустить мысленный ответ. Но тишина длилась так долго! И она была такой мучительно тяжелой… – Шамаш, пожалуйста!
   Сделай это ради меня! Да, я помню: ты говорил, что не правильно возвращать того, кто уже ушел. Но ведь это было сказано о волчице, умиравшей лишь затем, чтобы переродиться вновь! С людьми все не так! И… Шамаш! Ну что Тебе стоит? Верни его! Если… Если так нужно, спроси отца: хочет ли он вернуться ко мне! Он ведь захочет! – она и подумать не могла, чтобы отец отказался от такого дара. Ведь это означало бы… – Что он просто взял и бросил меня! Как какую-то надоевшую вещь!" А потом, когда все мысли пролетели, все полные боли и надежды, обиды и мольбы слова закончились, а вместе с ними ушли последние надежды, осталась тишина, становившаяся с каждым новым мигом все более и более невыносимой…
   Мати закрыла усталые глаза, всего на мгновение, но когда открыла их вновь – вскрикнула от удивления, села, не понимая, что случилось, огляделась вокруг.
   Она вновь была в повозке невест чужого каравана. Из-за внутреннего полога до нее доносился храп Нани и сопение Инны.
   "Великие боги! Так это был только сон! – она вздохнула с облегчением. Ее охватила такая бурная радость, что она стерла без следа все остальные чувства, не оставив даже злости на Лаля за столь жуткий, невозможно-жестокий обман. Ей было все равно: – Пусть! Главное, что я проснулась, что все то горе осталось в моем сне, что отец жив! Пусть он далеко, пусть я далеко, но мы идем по одной земле, под одним небом, нас связывают своим дыханием одни и те же ветра!" -Хвала богам, – чуть слышно прошептала она, потом закрыла глаза, наслаждаясь покоем, а когда открыла их вновь…
   Она очнулась в повозке, которая еще совсем недавно была ее домом. Но теперь все вокруг казалось чужим и холодным, словно из вещей ушло тепло. И вместе с ним жизнь. Ее рука легла на полушубок… Отец берег его на особые случаи, редко надевал, аккуратно носил, потому сейчас он выглядел почти как новый. Но кто его будет носить теперь?
   – Мати, – полог приподнялся и в образовавшейся щели показался летописец, – как ты тут?
   – Нормально…
   – Можно…?
   – Конечно, дядя Евсей, – девушка посторонилась, и караванщик, кряхтя, забрался в повозку.
   – Мати, нет никакой необходимости разбирать вещи прямо сейчас…
   – Я должна! – упрямо нахмурилась та. Ее руки сами, подчиняясь не разуму, а чему-то, что в этот миг имело большую власть, доставали из сундука какие-то вещи, одну за другой, не глядя, откладывали в сторону. – Дядя Евсей, ты, наверно, хочешь что-то взять себе…
   – Какую-нибудь мелочь. На память…
   – Бери все. Вот, – она пододвинула к нему кучу всякой всячины, успевшей вырасти рядом с ней.
   – А ты? Ты что, ничего не возьмешь?
   С силой сжав зубы, сдерживая тяжелый вздох, Мати резко качнула головой – нет, ей было ничего не нужно. Она не хотела, чтобы что-то еще, кроме памяти, напоминало о потере.
   – Мати, так нельзя. Ты сама поймешь это. Потом, когда пройдет время и боль ослабнет…
   – Нет! Она никогда не станет слабее! Как она может ослабеть! Ведь время не вернет мне отца!
   – Ох, девочка, девочка… – седовласый мужчина качнул головой. – Сколько еще в жизни будет потерь! И каждая станет казаться последней – самой тяжелой, непереносимой. Но, несмотря ни на что, жизнь продолжается. И ты еще будешь счастлива.
   – Дядя, как ты можешь! – она взглянула на него с ужасом непонимания. Ей казалась предательством даже одна мысль о том, чтобы мечтать о счастье. – Я никогда не буду счастлива!
   – Будешь, девочка. Иначе нет смысл жить дальше.
   – А я и не хочу жить! Не хочу!
   – Мати, неужели ты так сильно обиделась на отца за то, что он ушел? Ведь рано или поздно это должно было случится…
   – Почему?!
   – Ты уже не ребенок. Не делай же вид, что ничего не знаешь о смерти.
   – А что я должна знать? Что я могу знать? Легенды рассказывают лишь о вечном сне, в конце которого тело ждет новое пробуждение, да о саде благих душ и подземных пещерах госпожи Кигаль, куда уходят души. Но ведь это не то же самое: это все – и смерть! Потому что… Потому что от мыслей о них не дует холодом и страхом, а стоит лишь подумать, даже не произносить это краткое слово – "смерть" – и дыхание стынет на губах…
   – В легенде о сне ты… – он остановился, не договорив фразы до конца, качнул головой, осуждая себя за бессердечность: – Прости.
   – Ты не понимаешь, дядя Евсей! – в ее глазах была боль. – Тогда все было иначе!
   Тогда… Тогда я не знала, что умираю. Вернее… Я знала, что ухожу, но не знала, что такое смерть. То есть… Не знала, что смерть – это уход. В общем, я не боялась. Понимаешь? И вообще – одно дело просто бояться за себя, и совсем другое – терять. Дядя Евсей, если бы можно было вернуться назад, зная, что вот таким будет будущее, если бы можно было это изменить… Знаешь о чем я молила бы богов?
   – Чтобы смерть обходила наш караван стороной, – кивнул караванщик.
   – Чтобы мне не пришлось пережить дорогих мне людей! – она говорила так, словно это было не одно и то же. – Если… Я просила бы богов: если вестники смерти должны прийти, пусть они придут ко мне первой! Глядеть в глаза своей смерти много легче, чем чужой. И… – она умолкла, не договорив, вдруг поняв, что в повозке совсем одна. Дядя исчез, будто его и не было рядом.
   "Странно… Как во сне…" – но она не успела и эту мысль довести до конца.
   Голова закружилась, перед глазами на мгновение все потемнело…
   – Мати, – донесся до нее голос. – Мати! – казалось, что он шел откуда-то извне, из-за горизонта или, во всяком случае, из-под тяжелого полога снега. Это делало его не просто далеким, но приглушенно хрипящим.
   Девушка встрепенулась, огляделась вокруг:
   – Кто здесь? – но в повозке кроме нее никого не было. И тут ей вдруг показалось: а что если… – Отец, это ты?
   На нее повеяло холодом. А потом из ничего, сложившись пустоты, перед ней возник призрак Атена.
   – Отец! – она бросилась было к нему, стремясь прижаться к его груди, ища успокоение, забыв, что у призрака нет плоти. Тень расплылась, встревоженная ее движением, а девушка, проскользнув насквозь, упала на одеяла, чуть не ударившись о край сундука.
   – Осторожнее! – взволнованно прошелестел призрак.
   – Это не честно! – она была готова заплакать, но не столько от боли, сколько от обиды. – Если ты вернулся ко мне, то почему не человеком, почему не навсегда?!
   – Ты звала меня…
   – Но не затем, чтобы лишь продлить расставание! Не затем, чтобы усилить эту боль, которая и так слишком мучительна!
   – Меньше всего я хотел, чтобы ты страдала! Но я не мог не прийти на твой зов! Он заполнил весь мой сон. Я должен был подчиниться!
   – Папочка! – ее глаза, обратившиеся на отца, наполнились слезами. – Ты и представить себе не можешь, как я рада тебя видеть! Я так хочу, чтобы ты вернулся, чтобы ты был жив, чтобы все было по-прежнему!
   – По-прежнему… Я тоже хочу, чтобы все было по-прежнему…
   – Если бы было можно вернуть тебя к жизни…
   – Ты можешь…
   – Что?-она вздрогнула всем телом, сердце в груди бешено забилось, так, словно пыталось вырваться наружу.-Что ты сказал?
   – Ты можешь это изменить. Все изменить.
   – Но как! – она снова бросилась к отцу, но на этот раз остановилась от него на расстоянии вытянутой руки. Она ждала от него только слова, готовая сделать все, что угодно. Даже если ей самой придется умереть, заняв место отца в списке душ, пришедших во владения госпожи Кигаль. – Как!
   – Мати… – он медлил, а она никак не могла понять – почему.
   – Папочка! – девушка глядела на него с мольбой. – Ты только скажи! Я готова молить всех на свете богов, готова…
   – Мати…
   – Что я должна сделать?
   – Сними браслет.
   – Что? – это было так неожиданно, что Мати растерялась.
   – Стоит тебе снять его – и все изменится. Все.
   – И ты… И ты снова будешь жив?
   – Словно я и никогда не умирал.
   – Всего лишь снять браслет? – ее рука уже коснулась застежки, но в тот момент, когда пальцы начали расстегивать замок, кто-то крепко схватил ее за запястье, удерживая.
   – Ашти, что ты делаешь? – нахмурившись, девушка смотрела на волчицу.
   "Удерживаю тебя от ошибки, которую ты собралась совершить!" -Отпусти меня! – она попыталась высвободить руку из пасти священного зверя, но та, зарычав, крепче сжала зубы. – Мне больно!
   "Сиди спокойно! И не будет больно!" -Ты укусила меня!
   "Если б так – у тебя б уже не было руки!" -Я… Я все равно сниму браслет! У меня есть еще одна рука! А у тебя второй пасти нет!" Рык усилился, волчица, вскочив, пятясь, стала отходить к пологу, увлекая за собой караванщицу.
   – Что ты делаешь? – той ничего не оставалось, как на четвереньках двинуться вслед за ней. – Куда ты меня тянешь?
   "Подальше от ошибки! И от того, кто вынуждает тебя ее совершить!" -Это мой отец!
   "Призрак!" -Он вернется к жизни, стоит мне снять браслет!
   "Призрак, говоривший с тобой, никогда не был жив, а твой отец – мертв!" -Это неправда!
   "Вот именно! Все это ложь! Только сон! Все – только сон!" – Но тогда и ты тоже!
   "Да, – волчица глядела на нее исподлобья. – Я уже говорила тебе, что пока не могу прийти наяву. Я еще слишком далеко! Но во сне все иначе! Во сне я могу защитить тебя! Даже если ты считаешь, что не нуждаешься в моей защите! Так мне велел господин!" -Он велел! Он велел! – Мати всплеснула руками. В ее груди начало расти возмущение. – А почему меня вообще нужно защищать? Почему не сделать так, чтобы со мной ничего не происходило? Хотя бы во снах!
   "Он научил тебя управлять сновидениями!" -Значит, плохо научил! Потому что у меня ничего не выходит! Я… Я так закрутилась, что даже перестала понимать, где сон, а где явь!
   "Ты должна! Ты должна всегда чувствовать эту грань!" – выпустив руку подруги, она отодвинулась чуть в сторону, чтобы лучше ее видеть, оставаясь при этом напряженной, сжатой в комок, готовая в любой момент броситься вперед.
   – Но зачем? Зачем все это? Остальные живут себе, не умея управлять снами – и ничего!
   "Ты – не другие!" -Я – обычная смертная! Если во мне и было что-то особенное, так это то, что я шла какое-то время с караваном спутников бога солнца!
   "Было?! – волчица взвизгнула, как будто ее грубо пнули тяжелым сапогом. – Было?!
   Ты решила вот так просто взять – и уйти?!" "Да, – Мати что было сил стиснула зубы. Говорить она не могла и потому перешла на язык мыслей. – Я… Я останусь в караване, в котором оказалась не по своей воле, – она замолчала на мгновение, всхлипнула, а потом продолжала: – Вы же идите своим путем. Я не стану вам мешать. Я понимаю, что стала лишней, и… И скоро у меня будет своя дорога, которая, видимо, лежит далеко от вашей, и…" – она вновь всхлипнула, сжалась в комок, сдерживая рвавшиеся наружу рыдания.
   "Ты решила нас бросить!" "Не я! Вы! Вы решили отделаться от меня! Но если ты считаешь, что мы ходим по небесам, а земля у нас над головой, что же, тогда действительно – это я вас бросаю!" "Вот именно! – тявкнула на нее Ашти. – Ты нас бросаешь! Потому что ты можешь жить и без нас, а мы, а я…" – она хотела еще что-то сказать, но прикусила язык.
   Впрочем, Мати не слышала ее.
   "Ну и давай, уходи! Нет, лучше я уйду! Это ведь мой сон! Вот сейчас возьму – и проснусь! Только прежде… – она взглянула в ту сторону, где еще совсем недавно стоял призрак ее отца. Он исчез, но это было не важно, ведь он уже сказал ей, что ей нужно сделать. – Сниму этот браслет!" "Но…" – волчица даже растерялась.
   "От него все беды! Если бы его не было, все было бы иначе! Я была бы в своем караване, была бы счастлива, как все, и вообще…" "И вообще… – Ашти опустила голову. Заскулив, она поджала под себя хвост.
   Волчица легла, положив голову на вытянутые вперед лапы. – Раз ты этого хочешь…
   Хорошо… Сними браслет… Тогда все закончится… Все… Ну и пусть… Я верой и правдой служила тебе все свои перерождения и если ты хочешь, чтобы их цепь окончилась, чтобы я ушла жить на луну, что ж…" "Постой, – Мати повернулась к ней. Ее брови нахмурились. – Чего ради ты заговорила о смерти? Это я собираюсь умереть! Ведь если я сниму браслет…" "Тогда демоны Курунфа победят…" – она уже даже не скулила – тихо плакала, совсем как маленький ребенок.
   "Ну и что?"
   "Они убьют всех… Всех!"
   "О чем ты?" "Не знаю… Демоны могут захотеть подарить Курунф своему господину… И тогда все, кто будут в нем, окажутся потерянными для мироздания… Но если ты решила остаться по ту грань бездны…" "Что ты такое говоришь! – она вскочила на ноги. – При чем здесь вообще ты! Ты не была в караване, когда…" "Но ты позвала меня. Хотя Шамаш сказал, что этого не следует делать, пока все не закончится".
   "Ты сама говорила – тебя прислала госпожа Айя!" "Ты звала меня".
   "Даже если так! Я сейчас не в Курунфе!"
   "Да? Где же тогда?" Окружавший их мир вновь начал меняться. Повозка исчезли. Девушка и волчица оказались посреди снежной пустыни, на горизонте которой маячил какой-то город.
   Курунф – узнала его Мати. Но она бросила на него всего только взгляд. Один. А потом вновь повернулась к волчице: то, что говорила Ашти было для нее куда важнее всех перемен и мест.
   "Ты видишь – я говорю тебе правду, – та чуть шевельнулась, приподняла голову и Мати вздрогнула, заметив, что в полных боли и печали глазах подруги блеснули слезы. – Если ты бросишь нас…" "Если я сниму браслет…" "Стоит тебе сделать это, и тотчас все, что было загадано, но пока не исполнилось, свершится. И все будет закончено. Демоны победят. А цена поражения одна – смерть".
   "Для всех?" "Для всех, кто смертен… Им ведь нужды души…" "Шамаш остановит их!" "Шамаш спит, Мати. У него ведь тоже была мечта…" "Он мечтал стать смертным!" – ужас внезапного открытия холодом прошиб ее до самых костей.