Суренова Юлиана. Книга 6_Путь тени

   Они отблагодарят караванщиков за милость, они будут служить им с еще большим усердием, они…
   Ох, мечты! Они такие сладкие, такие блаженные, и почему только им не дано исполниться? Или все же… Если очень хотеть, если всем сердцем, всей душой желать этого, молить… Может быть, тогда боги смилостивятся? …-Ты и представить себе не можешь, как бы мне хотелось вновь стать мальчишкой!
   – Евсей сел, откинувшись на свой сложенный мехом вовнутрь полушубок, скользя мечтательным взглядом поверх головы сидевшего чуть в стороне брата.
   – Могу… – не отрываясь от разложенной у него на коленях рабочей карты, пробурчал Атен. Не нравился ему этот участок пути, совсем не нравился. Ближе всего к краю бездны, а, значит, и к Куфе.
   Ему приходилось слышать немало историй о приграничьях. Говорили, время от времени, некоторые из демонов и духов, вырываясь на свободу не по воли, но и не против желания своего господина и повелителя бога Погибели, кружили в тех краях.
   И горе тому, кто оказывался у них на пути.
   – Конечно, – продолжал, думая о своем, Евсей,-ты тоже мечтаешь об этом…А-ах,-он вздохнул.-Вот было бы здорово!…Ты слушаешь меня?
   – Да! – поспешно кивнул, отзываясь, Атен, хотя в своих размышлениях он и был страшно далеко от всех этих фантазий, охов и ахов, которые, как ему казалось, больше подходили какой-нибудь юной девице, или, на худой конец, старой деве, но не мужчине. И уж тем более так не должен был вести себя человек, облеченный ответственностью за чужие жизни. Но он ничего не сказал, понимая, что стоит ему произнести хоть слово, и этот разговор затянет его с головой. Что было бы совсем не кстати.
   – Знаешь, прежде я мечтал родиться вновь… Вообще родиться… или родиться самим собой, еще раз пережить свою собственную жизнь… помня, что случится… я не стал бы ничего менять… просто бы жил…
   – Ты не смог бы.
   – Что?
   – Не смог бы ничего не менять, – сказав это, Атен недовольно поморщился. Брат все-таки втянул его в разговор. М-да, в этом деле у Евсея был просто талант.
   – Почему это? – летописец не видел ничего, что могло бы ему помешать. Ведь это так просто. В сущности, и делать-то ничего не надо, лишь скользить по льду.
   – Представь себе… Представь себе, что мы действительно вернулись назад, во время изгнания. Вспомни, как мы были напуганы, как нам было тяжело в первые дни пути, сколько седых волос появилось у нас тогда? И ты, зная, что будет с нами в будущем, через несколько лет, промолчал бы, не рассказал бы нам об этом? Ведь нет ничего важнее веры… Нет, даже не веры – знания, что все будет в порядке, что нам суждено не затеряться среди снегов, а стать спутниками бога солнца.
   – Ну… Наверно, – однако, Евсей не был уверен.
   – И еще. В те первые дни, когда дорога подарила нам встречу с повелителем небес.
   Зная, кто наш гость на самом деле, ты смог бы говорить с Ним так же жестко, дерзко? Глядеть с опаской, обходить стороной?
   – Нет, – вынужден был признать летописец, однако, – но если бы я кое-что и изменил… В перемене ведь нет ничего плохого! – поспешно добавил он.
   – Может быть, – вздохнул Атен, – а, может, и нет. Ведь, желая того, или нет, во благо или во зло, ты изменил бы цепь событий. Когда же центре этих событий – повелитель небес – вообще все… Мы бы жили сейчас уже в другом мироздании… – сказав это, он вернулся к карте. И задумался. Было бы неплохо немного изменить… не будущее, которого еще нет, а ту часть пути, что лежала перед караваном.
   Они никогда не пользовались положением спутников бога солнца. А ведь могли. Все, что нужно было, это чуть отвести в сторону путь. Всего на несколько шагов. И не останется никакого следа от страхов, тревог и мрачных предчувствий.
   Караванщики должны идти вслед за солнцем. Но что есть дневное светило? Всего лишь символ, олицетворение повелителя небес. Несомненно, бог важнее и значимее своего знака. А раз так… Раз так караван свободен в выборе пути. Конечно, до тех пор, пока с ним идет господин Шамаш.
   На какое-то время за размышлениями разговор затих. Но ненадолго. Уже скоро скрип полозьев и шепот ветра заглушил голос Евсея:
   – Вот я и говорю. Вот в такие мгновения, как сейчас, когда легенды остались в моей повозке, а здесь – лишь я и мои фантазии – мне хочется родиться вновь, придти в мир крохой-малышом… Но обязательно в этот караван! Как счастливы его дети! Им рассказывает сказки сам повелитель небес, исполняя самые невозможные желания!
   – Но на их долю выпадает и немало испытаний, – качнул головой Атен. – Возьми хотя бы Мати.
   – О чем ты! У нее жизнь, о которой никто и мечтать не мог, не смел! Она… – караванщик не мог найти слов, чтобы передать вдруг нахлынувшие на него чувства – нескрываемого восхищения и потаенной зависти. – Она не живет, а грезит!
   – Увы, – вздохнув, тихо молвил хозяин каравана, лицо которого вдруг, осунувшись, постарело, погрустневшие глаза поблекли, – она именно живет. И ее жизнь – далеко не так сладка, как может показаться со стороны. Сколько всего ей пришлось пережить, через сколько бед пройти. А сколько раз она стояла возле самой грани смерти…
   – Но ведь все это позади! Господин Шамаш покровительствует ей… И вообще, жизнь – она для всех нелегка, двулика. И нет человека, к которому она хоть однажды не поворачивалась худшим лицом… Да и счастье не в том, чтобы видеть лишь ее красоту, а не уродство. Счастье… Оно… Оно в том, чтобы вокруг было столько всего, столько событий, переживаний… жизни, чтобы не было ни мгновения времени на мысли о смерти, на сожаления о потерянном в минувшем… Счастье – оно в том, чтобы жить, а не мечтать о жизни.
   – Вот именно, – с этим хозяин каравана был как раз согласен. – А кто тебе мешает жить? Разве ты не сам бежишь от жизни? Евсей, у тебя уже в волосах седина, а глаза – наивного ребенка. Где, за какими мечтами и фантазиями осталась твоя семья? Не пора ли тебе перестать искать владычицу грез и обратить свой взгляд на простых смертных?
   – Я… – летописец вздохнул. Ему было больно думать, не хотелось говорить о потерянном времени. Он и сам только недавно начал понимать, сколь многого лишился… лишил себя… Да какая теперь разница? Даже если у него еще будет своя семья, дети, ему так многого уже никогда не увидеть! Ему не встречать сына после испытания, не видеть дочь в платье невесты, не возиться с внуками. Просто потому, что людской век краток. И если не начать жить вовремя, отодвигая все на потом, на все просто не хватит оставшегося времени. – Это еще одна причина, по которой мне хотелось бы родиться вновь…
   – И ты отказался бы ради этого от всего, что имеешь сейчас? От судьбы летописца?
   Евсей нахмурился. Он как-то не думал об этом.
   – Ну… Наверно, для меня нашлось бы какое-нибудь другое дело. Я мог бы стать дозорным. Или возницей… Только работорговцем – вряд ли, к этому у меня никогда, что бы ни изменилось, не будет расположена душа. Так что… Но ведь все это лишь мечты.
   – Мы живем в особое время. Мы – спутники бога солнца… – умолкнув на миг, Атен поднял взгляд, устремив его прямо в глаза брата. – И нам нужно быть очень осторожными в мечтах. Потому что они могут исполниться.
   – Так это замечательно!
   – Мечтать – замечательно. Но не обрести исполнение мечты.
   – О чем ты?
   – Хотя бы о том, что, чтобы родиться вновь, нужно, по крайней мере, умереть.
   – Ну и что? Кто вообще в наше время боится смерти? А когда знаешь, что за ней последует перерождение…
   – Но ведь не все исполняется так, как нам того хочется. Тем более, когда мечтаешь о подобном. У жизни и смерти разные повелители. Даже если Один на твоей стороне, Вторая может изменить… какую-нибудь, казалось бы на первый взгляд малость, а на поверку – очень многое.
   – Что, например?
   – Тебе ведь не все равно, кем родиться – мальчиком или девочкой?
   – Вообще-то…
   – Свободным или рабом?
   – Ну, это… У рабов ведь не может быть детей…
   – В нашем караване или в каком-то другом? – продолжал Атен, который словно решил по каплям выдавить из души брата эту мечту, досуха…
   – Ладно, хватит, – мрачно глянул на него летописец. Хозяин каравана знал, что делал. У Евсея было богатое воображение. Даже слишком, и он уже представлял себе – рабыня в каком-нибудь крошечном, забытом богами караване… – Б-р-р… – его прошиб пот.
   И все же… У этой мечты была еще одна фантазия – не переродиться вновь, а поменяться телами с кем-нибудь… Хотя бы с Ри, у него вся жизнь впереди. Жизнь, которой он так расточительно пренебрегал! Парню уже давно было пора жениться. И вообще, самым лучшим в этой фантазии было то, что он ничего не терял. И все делалось наверняка. Он знал Ри, знал его семью. И еще. Что там у них с Сати произошло на самом деле, в чем был разлад – не важно. Значение имело совсем другое – Евсею нравилась эта девочка. Он мог бы сказать даже, что влюблен в нее…
   Если бы только он был моложе! А так… К чему ей старик? Да и неправильно это – молодым нужна молодость.
   – Знаешь… – когда он вновь заговорил, его речь была медлительно-задумчива, казалось, что голос звучит откуда-то издалека, словно принадлежал и не ему вовсе, а кому-то другому. – Кажется мне это, или все на самом деле, однако… Нынешняя ночь… Она особенная. Не такая, как другие. Удивительная и неповторимая. Время, когда и стар, и млад на грани яви и грез погружаются в мечту. И не важно, верят ли в ее исполнение, хотят ли этого. Все просто живут своей фантазией, счастливые от ее легкости даже больше, чем он самого радостного дня жизни… У меня такое чувство, что боги создали ее именно для мечтаний… Которые непременно сбудутся…
   – Это невозможно, – качнул головой хозяин каравана. В отличие от брата он оставался спокойным и рассудительным, словно на него это нечто, внутреннее сияние, наполнившее воздух, не оказало никакого влияния, – мечта, она лишь до тех пор мечта, пока не знает исполнения, которое уничтожит ее.
   – И все же? Даже зная это? Почему бы просто не пофантазировать! Неужели тебе ничего не хочется?
   – Хочется. Покоя.
   – Нет, это совсем не то! Я имел в виду… Ладно, брат, – неожиданно, отказываясь от спора, Евсей двинулся к краю повозки, – я, пожалуй, пойду. Порою мечтать лучше наедине с собой, ведь не всем мыслям нужно общество.
   – Ступай. Спокойной ночи тебе.
   – И тебе, брат. Спокойной ночи…
   Хозяин каравана лишь повел плечами и только потом, когда полог задернулся за спиной покинувшего повозку летописца, кивнул.
   "Да уж… – вздохнув, Атен широко зевнул, прикрыв рот ладонью. – Действительно, странное какое-то состояние… Полусонное. Но спать не хочется… Мечтательное…
   Мечты… – его губ тронула задумчивая улыбка, когда он вспомнил… подумал о том сне наяву, в котором видел дочь невестой. – Уже скоро… Мати все больше и больше походит на нее…" Ему вновь, как тогда, давно, страстно захотелось, опережая течение времени, заглянуть в грядущее, на миг очутиться в том дне, чтобы увидеть все наяву и узнать…
   "Интересно, кого она изберет в свои супруги? Каким он будет? – Атен уже ревновал дочь к этому человеку. Но не только. В нем жил и другой интерес, ведь мужу Мати предстояло стать хозяином каравана после него. И муж Мати должен быть достоин этой чести. Он должен быть силен и смел, иметь особое чутье, позволявшее обходить опасности. И вообще… – Но главное, конечно, главное, чтобы он сделал Мати счастливой. Вот бы увидеть его! Может быть, это кто-то из наших… Или, если нет, если это горожанин – тем более. Надо знать судьбу в лицо, чтобы не пройти мимо. Мне бы только увидеть…" Его голова начала клониться на грудь, и так, медленно, незаметно для самого себя Атен задремал.
   Караван спал.
   В полудреме брели сквозь снежную пустыню олени, мечтательно пожевывая привидевшуюся им сочную зеленую траву.
   Сладко посапывала детвора под мягкими меховыми одеялами, видя во сне сказочные края, полные света и тепла, запахов и вкусов, а главное – такие многоцветные и яркие, какие могут явиться лишь во сне.
   Чутким, трепетным сном забылись подле них уставшие за день родители, которым даже в этот миг не было дано совершенно отрешиться от забот. Даже в мире грез они были со своей семьей – единым целым. Единственно – более спокойными, уверенными, поскольку заранее знали, что все будет хорошо, что рядом нет никаких угроз, что жизнь, текущая своим чередом, радостна и безмятежна.
   Даже глаза дозорных начали слипаться, образы дремы наложились на тени яви, сплетаясь в причудливый узор – паутину, чтобы, в конце концов, укрыть все вокруг.
   Сон затуманил душу, которая не ощутила, не вздрогнула в то мгновение, когда луна вдруг соскользнула с небес, все звезды в один миг погасли, и в мире воцарился мрак, тот мрак, которого никто никогда не видел, но боялся больше всех страхов света.
   Он царил один краткий миг, всего только миг, и когда дозорные, очнувшиеся от забытья, вскинулись, открыли глаза, старательно оглядывая все вокруг, они, сколь зорки ни были их глаза, сколь внимательно ни смотрели, не увидели и тени этого мрака. А, может, они и видели что-то. Но не разглядели, не поняли, решили со сна – "померещилось", и продолжили, неся дозор, искать опасность в окружавшем караван мире, не веря, не предполагая даже, что она уже забралась в повозки.
 

Глава 2

 
   Рамир едва успела проснуться, как поняла: нынешнее утро будет особенным, не похожим ни на одно из тех, что были в ее жизни, и что еще только предстоят.
   А все началось с того, что она очнулась не от резкого крика надсмотрщика, а сама по себе, словно о ней все позабыли.
   Наверное, любая другая просто решила бы, что слишком рано проснулась. Но с Рамир подобного случиться не могло, поскольку всякий раз, сколь рано ей ни удавалось заснуть, все равно казалось, что ночь пролетела за одно мгновение.
   "Это потому, что мне не снятся сны… – вздохнула она. – Несправедливо! У меня нет радости наяву, а боги еще и лишают той тени счастья, которую несет в себе сон!" Но…
   "Нет, -она мотнула головой, прогоняя дурные мысли, которые были не достойны того, чтобы омрачать это магическое утро. – Боги мудры. Они ничего не делают просто так. Может быть… Может быть, меня в жизни действительно ожидает что-то… что-то очень хорошее… И мне нельзя растрачивать радость на другое… Может быть…" Улыбка скользнула по губам Рамир – тихая и светлая.
   "Может быть, время счастья уже пришло. Я дождалась его. И теперь вся жизнь будет как это утро…" А это утро… Она блаженно потянулась. Было так приятно лежать, нежась. Ей даже подумалось:
   "Если я сейчас засну, то непременно увижу сон", – Рамир ни на мгновение не усомнилась в этом, и, может быть, потому поспешно оторвала голову от тонкой травяной подушки, садясь на шерстяное одеяло.
   "Нет! – пусть она когда-то мечтала об этом, но только не сейчас. – Нельзя отдавать сну то, что может произойти наяву!" Рабыня на скорую руку причесала волосы, благо те были достаточно коротки, чтобы не требовать много времени и сил, натянула поверх свитера еще одну кофту и старенькую потрепанную шубейку. Протертая до залысин на боках и рукавах, вся штопанная – перештопанная, она, конечно же, грела не так, как в свои лучшие времена. Но, все таки, это было лучше, чем валяные шерстяные одежды остальных рабов. Старая шуба, которую подарила ей дочь хозяина каравана была предметом страстной гордости Рамир. И не менее сильной зависти остальных рабынь.
   "Ой!" -при одной мысли о спутницах, она втянула голову в плечи и, с опаской оглядевшись вокруг, вздохнула с некоторым облегчением, обнаружив, что одна в повозке, а затем испугалась еще сильней:
   "Все уже встали! Вот мне достанется!" – ее и так все попрекали особым отношением хозяев каравана, не скрывая своей зависти, особенно – за внимание бога солнца.
   Как можно не завидовать той, чье имя известно повелителю небес!
   Более того, рабыня знала – ее еще и ненавидят. Поэтому у нее не было подруг.
   Более того. Всякий раз, когда она обращалась к кому-нибудь, кроме Фейр, за помощью, встречала отказ. Рамир даже казалось, что ее спутницы по повозке рабынь специально делали все, чтобы она заслужила новые упреки, радуясь всякому ее проступку и злясь от того, что ей, как им казалось, все сходило с рук.
   "Почему они так? – у нее в глазах даже вспыхнули слезы. – Ведь я ни в чем не виновата!" – ей было так обидно! Поэтому когда в повозку забралась одна из рабынь – самая резкая и жестокая среди них – Рамир сжалась в комок.
   – Прости, Эржи, – прошептала она, – я… Я проспала… Я понимаю, что виновата…
   Однако, к ее немалому удивлению, женщина, вместо того, чтобы удостоив спутницу презрительным взглядом, процедить сквозь сжатые зубы что-то вроде: "И не мудрено!
   После бессонной ночи! И сама не спала, и нам всем не давала!" – та, взглянув на Рамир с сочувствием, вздохнула, качнула головой:
   – Не вини себя ни в чем, девочка, – доброжелательно проговорила она. – Мы встали раньше, потому что сами раньше проснулись. Нас никто не будил, вот и мы не стали будить тебя. Не часто выдается такая удача – выспаться…
   Рамир, опешив, глядела на нее с удивлением, граничившим с растерянностью. Она не ожидала ничего подобного.
   – А… А караванщики? Они не злятся на нас…
   – Да они и сами еще не проснулись!
   – Что, сейчас так рано?
   – Нет, – пожала плечами Эржи, – солнечный круг уже поднялся над горизонтом.
   Просто… Все, наверно, решили отдохнуть. Ведь мы посреди снежной пустыни, которая никуда не убежит и… Торопиться некуда. Ну и пусть спят… Знаешь, – неожиданно для собеседницы женщина улыбнулась, – мы словно стали на несколько мгновений хозяевами каравана.
   – Неужели и дозорные… – Рамир не могла в это поверить.
   – Да!
   Ей бы испугаться – ведь без воинов они были уязвимы для множества опасностей, что живут в мире снежной пустыни. Но страха не было. Лишь любопытство и неизвестное до этого мига чувство свободы – когда никто не стоит за спиной, не понукает идти, не заставляет подчиняться.
   – Здорово! – чуть слышно прошептала Рамир.
   – Ага! – глаза Эржи горели. – Пока они спят, мы ведем караван! И от нас зависит, какой тропой он пойдет!
   – Вслед за солнцем. Разве у нас есть выбор?
   – Кто важнее: сам повелитель небес или огненный круг?
   – А Он… Он не будет возражать? – для нее, да и не только для нее не было ничего страшнее даже не недовольства – укора в глазах господина Шамаша.
   – Мы не смеем спросить Его. Кто мы такие, чтобы нарушать Его покой? Но, мы думаем…
   Он бы остановил нас, если бы нашел наше намерение… дурным.
   – Он не стал бы ничего говорить… – качнула головой Рамир. – Ведь Он считает, что каждый вправе совершить те ошибки, которые ему суждены, – она вздохнула, затем подняла взгляд на спутницу: – А вы что, действительно решили…
   – Нет, что ты, – поспешила успокоить ее Эржи, – конечно, нет! Осмелиться на что-то подобное! Но почему бы не помечтать… – тем временем она добралась до своего места, приподняв подушку, вытащила из-под нее круглую деревянную плошку, невысокую, с загнутыми к центру краями. Та явно не была предназначена для того, чтобы из нее ели, когда в этих целях обычно использовалась грубая глиняная посуда, или даже кожаная. Дерево было слишком драгоценно, лишь немного уступая металлу. Рабыня видела – нечто подобное караванщики и горожане использовали в обрядах. Только тогда дерево покрывали различные узоры, сложные, как само заклинание. А здесь оно было голым, лишь немного зачерненным, скорее временем, чем людьми.
   Наверное, удивление, отразившееся на лице Рамир при виде этой вещицы, было столь сильным, что, заметив его, Эржи, с долей смущения, поспешила пояснить:
   – Я прятала ее. Должно быть, хорошо, раз никто не нашел.
   – Но…
   – Да, конечно, у рабов не может быть ничего своего, но… Но ведь есть. У всех есть что-нибудь свое. У тебя вот эта шуба.
   – Да, – она смущенно опустила голову на грудь. – Прости…
   – Ничего.
   – А… – Рамир вдруг страстно захотелось узнать, откуда у спутницы эта вещица, но спросить она не решилась. В конце концов, у рабов не много способов получить что-то: украсть или оказать какую-то услугу… особую… Так ли, иначе, об этом предпочитают не только не говорить, но и не вспоминать. Вместо этого она поспешила заверить женщину: – Я никому не скажу!
   – Пусть знают! – вместо того, чтобы и дальше таиться, рабыня гордо выпрямилась. – И у меня есть что хранить! – зажав плошку, она двинулась к пологу, возле которого задержалась, оглянулась на спутницу: – Ты бы тоже выходила. Пока утро не прошло. Было бы непростительной ошибкой потерять его. Знаешь, Фейр говорит, что это особенное утро. Утро мечты. И… Я слышала где-то… Если умыться падающим в эти мгновения снегом, обретешь красоту, если выпить хоть глоток талой воды – излечишься от всех болезней и продлишь жизнь, а если увидеть в ней свое отражение… – она помешкала несколько мгновений, облизала, высохшие вдруг губы.
   – И загадать в этот миг о мечте, соединить в отражении мечту и явь, тогда все самое тайное и сокровенное исполнится…
   – Да, я уже иду, – заторопилась Рамир ей вослед, сразу же поверив, что все действительно так, как говорила Эржи, как бы невероятно это ни казалось.
   Ей не нужны были ни красота, ни избавление от болезней. Вообще-то, она была готова заплатить всем этим за то, чтобы исполнилась ее единственная мечта – обрести семью.
   Выбравшись наружу, Рамир зажмурилась.
   – Солнце такое яркое! – прошептала она.
   – Да! И теплое! Необычайно, – прозвучало в ответ.
   Первым, кого рабыня увидела, открыв глаза, был Дан.
   Он шел рядом со следующей повозкой, держась возле оленей так, будто следил за ходом молодых, впервые впряженных животных или надежностью новой упряжи. Но в этом не было никакой необходимости: и звери были опытны, и ремни проверены не одним днем перехода. Должно быть, у него была другая причина оказаться здесь в этот миг. Возможно, ему хотелось быть ближе к Рамир.
   А ведь ее взгляд мог упасть на что угодно – снег, небо, спутниц. И рабыня решила: это знамение. Они суждены друг другу. И раз так, они будут вместе!
   Душа Рамир взволновалась, сердце забилось быстрее, наполняя грудь трепетом. Ей страстно, как никогда прежде, захотелось броситься к Дану на грудь, прижаться, впитывая в себе его дыхание. В этот миг она была готова на любое безрассудство и лишь предостерегающий взгляд мужчины удержал ее.
   К ней подошла Фейр.
   – Чудесное утро, правда?
   – Ага… – мечтательно и немного задумчиво протянула рабыня, в то время как ее приемная мать, прикрыв на миг глаза, с наслаждением втянула в себя свежий морозный воздух.
   – Мне кажется… Я чувствую себя так, словно вновь девочка, юная и наивная, готовая во всем видеть свет и радость… Мгновение, во имя великих богов – повелителей стихий, остановись, чтобы продлиться вечность!
   Тем временем из своих повозок стали выбираться караванщики. Как и все, они оказались охвачены тем чудом, что являло собой нынешнее утро. И, может быть, поэтому не обратили внимания на позволивших себе вольность самостоятельности и безнадзорности рабов, которым, в сущности, так мало нужно было для полного счастья.
   К тому же, ругаться и спорить в такое утро – лишь тратить на ерунду драгоценные мгновения.
   Рамир закрыла глаза.
   Она шла медленно… В первое мгновение – потому что боялась сделать неверный шаг, слишком быстрый – и налететь на кого-то, слишком медленный – и оказаться под ногами спутников или копытами оленей. Но потом поняла, что может прекрасно обойтись и без глаз, когда зрение заменило другое, неведомое ей до этого мгновения чувство уверенности, твердой опоры под ногами. И, все же, она не торопилась. Ей не хотелось, чтобы это время пролетело слишком быстро.
   Сначала она просто наслаждалась каждым мгновением, наверное, впервые в своей осмысленной жизни ни о чем не беспокоясь. А потом ей вспомнились слова Эржи – о том, что если разглядеть в талой воде нынешнего дня свое отражение, то исполнится любая мечта.
   Мечтать… Это так сладостно. И вместе с тем больно.
   На глазах Рамир столько раз рушились сказочные храмы мечты, что с некоторых пор она стала строить их так далеко от грани мира яви, используя для этого настолько нереальные материалы, что даже сама не верила в их возможность. И, все же…
   Рабыня в караване бога солнца, как она могла не мечтать? Казалось, сделай шаг чуть быстрее, и увидишь Его лицо, заглянешь в глаза, в которых отражается все самые заветные мечтания.
   "Исполнить которые способно лишь чудо… Чудо, сотворенное повелителем небес", – поправляла она себя. – Мечта…-Лигрен часто говорил Рамир и другим, таким как она – молодым и наивным. – "Она подобна птице, не умеющей летать, которая никогда не взлетит, если ее не поднимут над землей, не положат на поток ветра.
   Она не исполнится, если боги не вдохнут в нее жизнь. Если она останется одна, все, что ей будет дано, это подарить несколько мгновений сладких грез тем, кто готов заплатить за них своим покоем…" "Мечта… – улыбнувшись, сладко вздохнула рабыня. – Без нее жизнь так бледна. И не важно, что будет потом… – и она решилась. – Я готова разочароваться еще раз, лишь бы теперь, в это утро она была со мной!" Она стянула с рук варежки, сначала собиралась, наклонившись, зачерпнуть пригоршню снега, но потом засомневалась – а как отличить тот, что выпал вчера, от сегодняшнего? И, памятуя слова Лигрена о том, что в совершении любого обряда важнее всего точное следование правилам, позволявшее избежать ошибок, она решила не рисковать.