Золотько Александр. Зубы дракона

   – Пролили все-таки, – огорчилась Светлана, – я слизну.
   Прежде чем Шатов успел запротестовать, язык Светланы пробежал по его лицу.
   – Света!
   – Все-все, уже чисто, – засмеялась Светлана. – Больше ничего не хотите?
   – Пока нет, – ответил Шатов.
   – Тогда я унесу посуду, помою, а потом вернусь.
   – А как же уроки?
   – Мне разрешили побыть сиделкой.
   – Был большой конкурс? – спросил Шатов.
   – Конечно, – Светлана забрала поднос и вышла из спальни.
   Перед домиком была просто давка, все девчонки из выпускного класса бились изо всех сил в истерике, чтобы им разрешили покормить Евгения Шатова, выдающегося журналиста современности, засунутого в смирительную рубашку.
   На чем Светлана перебила мысли Шатова? Он как раз прикидывал, как заставить любого человека послушно выполнять все приказы администрации и требования распорядка дня. И выполнял чтобы он их самостоятельно, с желанием.
   Можно его поощрять. Пришел вовремя на обед – получи миллион баксов. Поужинал без опоздания – получил королеву в постель на всю ночь.
   Дороговато выходит. И к тому же, злостный нарушитель может попытаться убежать. Покинуть зону отдыха без разрешения главного врача.
   А если мы не ограничены в выборе средств? Если у нас есть самые фантастические способы удержать и заставить? Вот, как в импортном кино – ошейник и гуляй, сколько хочешь. Ушел – или голову снесет взрывчаткой, или получишь разряд тока. Масса интересных фильмов было снято по этому поводу.
   Но можно еще подумать. Добавлять в еду наркотики. Не съел вовремя – началась ломка. Действенно? Еще как! Только наркотики не подходят, если человек потом может понадобиться для какой-нибудь работы.
   Что тогда предложил бы хитрый и беспринципный Шатов? А можно попробовать яд. Влить в человека яду, а потом давать противоядие. Не успел покушать – умер.
   Действенный метод, но только в коллективе. Увидел, как умирает товарищ, и сам решил не нарушать распорядок. А Шатов здесь один. И к тому же, тот, кто очень не хочет оставаться в зоне отдыха, сможет сознательно решить умереть.
   Тогда получается, что лучше всего сработает не яд, а препарат, вызывающий сильную боль. Очень сильную боль, которая неминуемо привлечет внимание нарушителя и заставит его восемнадцать раз подумать, прежде чем нарушить распорядок. Пообедал вовремя – все нормально, получил дозу блокирующего средства. Не пообедал – будьте любезны извиваться полураздавленным червем на глазах у ликующих зрителей.
   Вам все понятно, Евгений Шатов? Из этого следует, что вы не просто обязаны вовремя кушать, но и то, что вы сбежать отсюда не сможете. Ушел слишком далеко, пропустил время обеда – получите и распишитесь.
   Так что вы, Шатов не в раю. И не в аду. Вы в тюрьме. И церемониться с вами никто не собирается. Понятно?
   – Вы тут не скучаете, Евгений Сергеевич? – вернувшись, спросила Светлана.
   – Ну что ты, я очень азартно перевариваю пельмени. Это, знаешь ли, необычайно увлекательное занятие.
   – Все шутите! – засмеялась Светлана.
   – Правду говорю. Разумный человек постарается извлечь пользу и удовольствие из любой ситуации и возможности.
   – Только вы не хотите извлекать удовольствие из общения со мной, – тяжело вздохнула Светлана.
   – Мы с тобой, похоже, несколько по-разному трактуем сам термин «удовольствие”.
   – Вот в этом и вся беда, – снова вздохнула Светлана.
   Беда не в этом, подумал Шатов. Беда в том, что я никак не могу понять, что вокруг происходит, и как из всего этого выкручиваться. И вопросы задавать тоже не очень хочется, ибо, похоже, можно нарваться. И нарваться конкретно. Вон, как на практическом занятии по анатомии. Шатова замутило от одного воспоминания.
   Кровь, надрезы, еще больше крови, глаза, полные боли и ужаса, и глаза зрителей, заинтересованные и увлеченные. И Светлана также была среди них. И Дмитрий Петрович сказал, что Светлана лично обрабатывала троих. Они всегда практикуются на живых, или это сделали исключительно для Шатова?
   Убили женщину, которую он видел единственный раз в жизни. И которая в ужасе шарахнулась от его расспросов, которая…
   Что там ему сказал тогда милиционер Звонарев? Могут пострадать невинные люди? И ее, получается, убили из-за Шатова? Только потому, что он обратился к ней с вопросами? Он ведь тогда разговаривал с тремя… Первый, лодочник, проигнорировал все попытки его разговорить, ветеринар сразу же бросился звонить… А продавщица? Не успела? Шатов слишком быстро пришел к Звонареву?
   Черт, они что, все знали, что могут быть убиты только за разговор с чужаком?
   Шатов вздрогнул, когда почувствовал прикосновение к своей щеке:
   – Что?
   – Вам что-нибудь нужно?
   – Нет.
   – А, может, телевизор включить? – спросила Светлана.
   – Телевизор? Новости, разве что…
   Шатов сказал это безразличным тоном, хотя внутренне подобрался. Узнать хотя бы, какое сейчас число. Не зря ведь они подменили ему часы. В их планы входит лишить Шатова чувства времени. В их? В чьи? Об этом – потом. Об этом – после.
   – А у нас не принимаются новости, – виновато сказала Светлана. – Тут есть видеомагнитофон.
   – Нет, спасибо, – тяжело вздохнул Шатов.
   Они здесь очень предусмотрительные ребята. Лекарство в еду, отключение от эфира. Молодцы. Или это входит в программу обучения гениев?
   Картины и скульптуры учеников школы, а тем более, финансовые успехи – результат своевременного принятия пищи и беспрекословного выполнения приказов наставников. Сказали резать по живому – все сразу же хватаются за скальпели. Сказали отпинать известного журналиста – все с удовольствием приступают к физическому упражнению.
   – Света, – позвал Шатов.
   – Да.
   – Позови, пожалуйста, сюда Дмитрия Петровича, если можно.
   – Что-то случилось? – в голосе Светланы действительно беспокойство и озабоченность, или это Шатову только показалось?
   – Ничего, просто хотел с ним поговорить.
   – Он сказал, что освободится только через полчаса.
   – Хорошо, я подожду.
   – А вы что-то хотели спросить?
   – Кстати, – Шатов повернулся к Светлане, – а кто такой Дмитрий Петрович?
   – Дмитрий Петрович?
   – Да. Ты вот приходишь к нему по утрам, приносишь завтрак, моешь посуду, как я понимаю, прибираешь в доме.
   – Прибираю.
   – А кто он? За что ему такие почести?
   Сейчас она встанет и скажет, что ей некогда. Или заявит, что будет отвечать на вопросы, только попав к Шатову в постель. Или еще что-нибудь придумает.
   – А он писатель, – неожиданно спокойно сказала Светлана.
   – Да? – удивился Шатов.
   – Писатель. Он еще у нас в школе читает спецкурс по литературному творчеству, – Светлана поправила одеяло на груди Шатова, вроде бы невзначай коснувшись его щеки.
   Похоже, ей действительно нравится прикасаться к Шатову.
   – Он читает спецкурс, или пишет книги?
   – Читает, – уверенно сказала Светлана и добавила уже несколько менее уверенно, – и, наверное, пишет.
   – Ты что-нибудь из его произведений читала?
   – Н-нет, – пожала плечами девушка. – У нас по программе и так много литературы.
   – Некогда, значит…
   – Некогда, – согласилась Светлана.
   – Но в клуб ходите регулярно, – Шатов прищурился, словно поймал собеседницу на чем-то предосудительном.
   – А мы туда обязательно ходим.
   – Что-что? – переспросил Шатов.
   – Обязательно ходим.
   – А в церковь?
   – Что?
   – В церковь тоже ходите обязательно? – Шатов и сам не понял, почему у него в голове возник этот вопрос.
   – Обязательно. В церковь и… Ходим. – Светлана вдруг спохватилась, вскочила со стула и бросилась к двери. – Я схожу позову Дмитрия Петровича.
   – Позови, – разрешил Шатов.
   Позови, а мы у него поинтересуемся, почему это бедных деток заставляют постоянно ходить в клуб? В церковь – понятно. Духовность, опять же. И грехи замолить. Убийство, насколько помнит Шатов, именно грех. И именно смертный.
   Только куда еще ходят детки, кроме церкви? Светлана ясно сказала, что ходит в церковь и… И куда? Куда-то, что может быть поставлено в один ряд с церковью. Что может быть поставлено в этот ряд? И девушка очень переполошилась, когда чуть не ляпнула, куда именно ходит.
   В замок? Вряд ли. В разговоре с недружелюбным Игорьком именно она спокойно упомянула таинственный замок, перепугав физрука чуть ли не до потери пульса.
   Как, оказывается, интересно бывает полежать в смирительной рубашке! Люди тебе перестают воспринимать как угрозу и начинают молоть все, что придет на ум. Им кажется, что привязанный к койке человек – совершенно беспомощен… А человек этот уже, между прочим, придумал, как с этой койки слинять. Сбежать. Просто и красиво, в лучших традициях жанра. Можно было бы попытаться это осуществить уже сегодня вечером, но лучше немного выждать и посмотреть за окружающим. Тем более что если мысль Шатова о пилюле в еде верна, то убежать далеко не получится. Не выйдет далеко убежать. Обидно. Или не очень?
   Ладно, посмотрим. Как карта ляжет. Если все будет нормально, то мы сможем использовать наши кандалы как оружие, фигурально выражаясь.
   А вот, кстати, и наш писатель!
   – Здравствуйте, Дмитрий Петрович! – Шатов заставил себя улыбнуться. – Как идет процесс варения пище?
   – Что идет? – переспросил Дмитрий Петрович, устраиваясь на стуле.
   – Процесс пищеварения?
   – А, это… Спасибо, нормально.
   – Вот и славно, – снова улыбнулся Шатов. – Это замечательно. Вот и у меня этот процесс идет успешно. И тут возникает вопрос – когда наступит момент окончания процесса пищеварения, что мы будем делать?
   – А что?
   – Вы будете держать меня над горшочком и потом вытирать попку?
   – Вам подадут утку, – холодно ответил Дмитрий Петрович.
   – А если я не захочу? Мне станет очень плохо? У меня будет все болеть?
   – Нет, болеть у вас, пожалуй, не начнет, но лежать в грязной постели… – Дмитрий Петрович брезгливо поджал губы. – Вы кстати, когда говорили о том, что сможете сегодня куда-то сходить, имели ввиду, под себя?
   – Угадали.
   – Не советую экспериментировать. Быть на глазах у влюбленной семнадцатилетней девушки в обгаженном состоянии…
   – Она все равно, как я понял, должна обслуживать мою утку, – Шатов пожал плечами, – но что это мы о низменном? Не поговорить ли нам о высоком, о литературе. О вашей писательской деятельности?
   Складки и морщины на лице Дмитрия Петровича дрогнули, немного замешкались, а потом соорудили вежливую гримасу:
   – Вам Светлана рассказала?
   – Да, а что – это тайна? Тогда извините, – Шатов постарался говорить вежливо, но с иронией, мол, мы с вами оба понимаем, что писателем вы быть не можете, но чего возьмешь с юных провинциалок, для которых и надпись на этикетке уже почти повесть.
   – Это, естественно, не тайна, – медленно, словно тщательно подбирая слова, произнес Дмитрий Петрович. – Тем более что я преподаю детям…
   – Местным гениям? – улыбку, держим улыбку.
   – Местным гениям, – кивнул Дмитрий Петрович, – я преподаю основы литературного творчества.
   – Учите писать «Войну и мир”? – с пониманием произнес Шатов. – И что – уже есть, хотя бы, «Севастопольские рассказы”?
   – К сожалению… – Дмитрий Петрович поджал губы почти оскорбленно, словно то, что спросил Шатов было неприлично.
   – Странно…
   А реакция у дедушки действительно слишком необычная. Излишне болезненная. Когда-то Шатова назвали специалистом по тыканью в болевые точки. Невинными вопросами он мог довести человека до точки кипения. Кажется, в непробиваемой пластилиновой маске Дмитрия Петровича имеет место дырочка.
   – Картины и скульптуры весьма и весьма получились у выпускников. Надо полагать, что и литературная деятельность…
   – Не надо полагать. Литература – это особый вид искусства. Особенно проза. От художника, – Дмитрий Петрович чуть поморщился, – от того художника, который работает кистью или резцом, – никто и не ожидает правды. Я так вижу! Вы слышали подобное заявление? Он так видит. И трава у него малиновая, небо желтое…
   – А квадрат – черный, – подхватил Шатов.
   – А квадрат, представьте себе, черный! – с нажимом подтвердил Дмитрий Петрович. – А в прозе…
   – Знаете, в прозе мне тоже часто встречалось, бог знает что, типа черного квадрата, – Шатов снова улыбнулся. – И, тем не менее, мы это изучали в университете, как классику.
   – Классику? Что ваши преподаватели вообще понимают в литературе? – лицо Дмитрия Петровича пошло пятнами. – Отражение действительности! Бред. Кому нужно отражение действительности? Люди читают книги вовсе не за этим…
   – Странно, а мне казалось…
   – Что вам казалось? Что писатель это тот же журналист, только статьи пишет побольше? Что вам казалось?
   – Подождите, Дмитрий Петрович, вы очень страстно меня начали обвинять, а я вовсе и не собираюсь с вами спорить. Я вообще нахожусь в невыгодной позиции. Вы вон как жестикулируете, а я, чтобы выразить свое возмущение, максимум могу скорчить гримасу или, извините, пукнуть. И, кроме этого, вы мои произведения, похоже, читали, а я ваших – нет. Во всяком случае, не знаю, какие из них ваши, а какие – нет. Я вашей фамилии даже не знаю.
   – Фамилии? На кой черт вам моя фамилия? – Дмитрий Петрович уставился на Шатова, не мигая.
   – Как зачем? А вдруг мне попадалось ваше произведение? И оно мне понравилось? Как мы с вами сможем обсуждать ваше творчество?
   – А не нужно его обсуждать. И читать вы его не могли! – выкрикнул Дмитрий Петрович. – Читать, печатать… Чушь. Бред. Ерунда. Писать!
   – Позвольте, что значит ерунда? Литературу обычно пишут, а потом издают. И еще иногда читают.
   – Вот. Вот в чем ваша ошибка. Да и не только ваша… Литературу…
   А наш литератор потихоньку перестает себя контролировать. Это неплохо. Что-то на него давит, что-то поджимает беднягу. Такую истерику соорудить по пустяковому поводу – это нужно конкретно головой повредиться.
   Головой повредиться, повторил мысленно Шатов. И вчера на ум приходило нечто подобное. Двинулся крышей, переработал, находится на излечении. Или проходит восстанавливающий курс. Иногда выступает перед детками. Делать, в общем, нечего, разве что пускать слюну по поводу семнадцатилетней девушки. А тут появился новый… – Шатов запнулся – … новый человек, с которым можно пообщаться или даже поиграть. Или…
   – … похоже или не похоже, – закончил какую-то свою мысль Дмитрий Петрович.
   – Потрясающе, – кивнул Шатов, – логично и разумно. Полностью с вами согласен. Можно вопрос?
   Дмитрий Петрович перевел дыхание.
   – Можно?
   – Давайте.
   – А вы тоже обязаны соблюдать режим питания? – невинным тоном поинтересовался Шатов.
   – Что?
   – У вас тоже в пище химия? Или это только у меня?
   Лицо Дмитрия Петровича дрогнуло, явно прикидывая, какое выражение принять.
   – Не нужно разыгрывать изумление или негодование, – посоветовал Шатов. – Просто скажите правду.
   Дмитрий Петрович потер лицо руками, словно разминая и разглаживая пластилин.
   – Все еще есть или уже нет?
   – Уже нет, – тихо произнес Дмитрий Петрович.
   – И сколько раз вы обожглись, прежде чем поняли?
   – Один раз. Потом мне объяснили.
   – А почему не объяснили мне?
   – Зачем? – удивился Дмитрий Петрович, похоже, искренне.
   – Чтобы я не делал глупостей.
   – А вы бы их перестали делать?
   – Попытался бы, во всяком случае.
   – А вы уверены, что, у вас это получилось бы? – спросил Дмитрий Петрович.
   – Я мог бы попробовать. Всякий нормальный человек мог бы выслушать предупреждение и попробовать ему последовать.
   – Всякий нормальный человек, – бесцветным голосом произнес Дмитрий Петрович. – Всякий нормальный человек.
   – Вот за комплимент – спасибо, – Шатов почувствовал, что удерживать на лице улыбку вдруг стало неожиданно трудно.
   – Это не комплимент, – устало выдохнул Дмитрий Петрович и почему-то посмотрел на дверь. – Это констатация факта.
   – То, что я ненормальный человек, это просто констатация факта, – протянул Шатов. – Спасибо на добром слове. Вы хотите сказать, что я съехал крышей, и тут меня вроде бы как лечат?
   – Тут вам дают возможность вроде бы как вылечиться самому, – Дмитрий Петрович с хрустом размял пальцы на руках.
   – Если честно, то шутка – слабая.
   – Как шутка – да. Но это не шутка.
   Шатов засмеялся.
   – Это не шутка, – повторил Дмитрий Петрович, – совсем не шутка.
   – И эта смирительная рубашка на мне…
   – Это для того, чтобы вы не навредили себе или окружающим.
   – Чушь. Вчера и позавчера на меня это не напяливали, я свободно перемещался по местности, разве что нарушал режим питания…
   – Еще вчера утром полагали, что вы не опасны для окружающих, Евгений Сергеевич.
   – А сегодня?
   Дмитрий Петрович встал со стула и прошел по комнате, нервно потирая руки. Остановился:
   – Вы действительно не помните того, что случилось вчера?
   – Вчера? В школе? – Шатов улыбнулся, понимая, что улыбка вышла не слишком уверенная.
   – Именно в школе. Помните?
   – Я все помню. Помню, как мы с вами и Звонаревым шли через лес. Помню, как меня директор школы отвел в библиотеку, и как вы через два часа зашли за мной. Помню, как вы устроили мне экскурсию по школе, завели в галерею, а потом привели на практикум по анатомии… – Шатов сглотнул. – А там…
   – Что там?
   – Там двое мальчишек резали живую женщину…
   – И вы…
   – И я попытался их остановить…
   Что он хочет услышать от меня? Что? Шатов закрыл глаза и перед ними появилась операционная, кровь, осколки стекла… Потом дети… Шатова показалось, что он снова слышит тонкий детский крик.
   – А потом за мной погнались, я убегал, меня настигли… – Шатов замолчал. – Вы теперь скажете, что всего этого не было?
   – Не скажу, – покачал головой Дмитрий Петрович. – Кое-что было. Мы с вами действительно были на вскрытии. Мертвого тела. Но на вас это произвело очень сильное впечатление. Очень сильное. Вы почему-то решили, что она жива…
   – Она была жива. Это продавец из магазина.
   – Нет. Она была мертва, и она никогда не работала в магазине. Вы разбили стекло и прыгнули вниз. Попытались ударить ребят. Потом побежали. Вы, кстати, обратили внимание на синяк у меня на лице?
   – Обратил. Это я вас?
   – Когда я вас попытался успокоить.
   – Я помню, как вас ударил. Вы мешали мне спасти женщину, – теперь уже Шатов почти кричал.
   – Она была мертва. Вы побежали прочь от школы…
   – За мной гнались.
   – За вами бежали, чтобы помочь.
   – Да? Ногами по лицу?
   Ерунда. То, что говорит старик – ерунда. Шатов превосходно помнит, что женщина была жива, что его никто не пытался успокаивать. Его сразу стали избивать. Эти двое, в окровавленных халатах.
   – Они сразу бросились на меня, эти двое. Они…
   – Они вынуждены были вмешаться.
   – Вот как это теперь называется!
   – Да, именно так. Они вынуждены были вмешаться сразу после того, как вы напали на детей.
   Шатов почувствовал, как кровь бросилась в лицо.
   – Что я сделал?
   – Вы начали избивать детей, Евгений Сергеевич, – тихо и как-то печально произнес Дмитрий Петрович.
   – Чушь.
   – К сожалению, нет. Прежде чем ребята успели вмешаться, вы уже сломали руку десятилетнему ребенку.
   – Глупости, – замотал головой Шатов. – Это глупости. Это было случайно. Детвора бросилась на меня, я пытался их остановить, не причинив вреда, и потерял равновесие. Упал на того мальчишку.
   Дмитрий Петрович печально покачал головой.
   – Эти двое соврали! – выкрикнул Шатов.
   – Это видели не только они, к сожалению. Из окон школы, к сожалению, все слишком хорошо было видно. Дети разбегались от вас, а вы… Вы вели себя как буйнопомешанный. Вы переломили руку этому мальчику. Вот так, – Дмитрий Петрович сделал руками жест, словно двумя руками ломал ветку перед собой. – Просто переломили. И когда ребята попытались вас остановить, вы бросились и на них. Вы кричали… Обвиняли их в том, что они защищают Дракона. И они вынуждены были драться.
   – Потом вы разом успокоились и попытались убежать. Но вас настиг приступ. Вам ввели лекарство и отнесли сюда.
   – Ерунда, – сказал Шатов.
   – Это правда.
   – Это ложь, – выкрикнул Шатов. – Я не мог ударить ребенка. Даже когда они били меня…
   – Они вас не били. Они в ужасе разбегались от вас, а вы…
   – Чушь. Вы это придумали, чтобы…
   – Для чего? – печально спросил Дмитрий Петрович.
   – Для того чтобы отомстить…
   – За Дракона?
   – Да, – выдохнул Шатов. – Отомстить за Дракона. Вы знали меня давно. Вы следили за моей схваткой, а потом на меня напали на дороге и…
   Дмитрий Петрович грустно улыбнулся:
   – Никто на вас не нападал.
   – На дороге, мы ехали на двух машинах, а на нас…
   – Вы начали буянить в гостинице, и вас привезли сюда. Вам, кстати, очень повезло, что это заведение находилось не очень далеко. Вас попытались привести в чувство, но вы упрямо продолжали путать реальность и свое безумие.
   – Я ничего не путал… – выкрикнул Шатов и замолчал.
   – Как зовут девушку, которая вас сегодня кормила завтраком?
   – Светлана.
   – Светлана, – кивнул Дмитрий Петрович. – Но вы вчера почему-то решили, что накануне ее звали Ириной.
   – Вы ее называли Ириной.
   – А еще я сказал вам, что вы попали к нам навсегда.
   – Да, сказали.
   – Я этого вам не говорил. Поверьте, Женя.
   – Вы говорили. И ее называли Ириной. А она называла село Главным.
   – Петровское. Село называется Петровское. А женщина была мертвой.
   – Она была живой!
   – Спросите у Светланы.
   – Она с вами заодно! – голос Шатова сорвался.
   По щеке потекла бессильная слеза.
   – Я не могу вас убедить, Женя, – Дмитрий Петрович осторожно похлопал Шатова по плечу. – Но то, что помните вы – это только плод вашего воображения. Вы помните только то, что хотите помнить, и забываете то, что хотели забыть. Или придумываете объяснение.
   – Я ничего не придумал. Я ничего не придумал. Я ничего не придумал, – Шатов дернулся, пытаясь высвободиться. – Вы врете!
   – К сожалению, это правда. Я не лгу, – Дмитрий Петрович открыл дверь, обернулся к Шатову, – я понимаю, что вам больно, но это правда.
   Дверь закрылась.
   – Нет! – закричал Шатов. – Нет!
   Это не может быть правдой. Не может быть правдой. Он все помнит отлично. Он помнит все, что происходило с ним до приступа. Он не мог ударить ребенка. И женщина была живой. Живой, что бы ни пытался сказать Дмитрий Петрович, как бы он не пытался убедить Шатова в его безумии. Не правда.
   Нужно только успокоиться, прийти в себя и все станет на свои места. Только успокоиться. Все обдумать трезво и спокойно.
   Чертов писатель утверждает, что Шатова привезли сюда из гостиничного номера. Прямо из гостиничного номера. А Шатов помнит, как они ехали на машинах и помнит, как вдруг началась стрельба. Шатов помнит. Он помнит, как бежал через лес, и как в него выстрелил неизвестный…
   И еще Шатов помнит, что его убили. Что его, Евгения Шатова, застрелили там в лесу. И ожил он уже здесь, на тропинке. Очень реалистическое воспоминание, господин Шатов. Очень реалистическое воспоминание. Вас убили, а потом оживили.
   Что было еще? Еще он пошел в село. Он пошел в село, а люди не стали с ним разговаривать. Люди пугались его и всячески старались уклониться от разговора. А как себя должны были вести люди, когда к ним подходил пациент психбольницы? Или как там называется это заведение? Это село, здесь слухи распространяются быстро. Слышали, в дурку еще одного привезли. Говорят, буйный.
   У него пропал паспорт. Точно – у него исчез из сумки паспорт, а удостоверение оказалось чистым, без единой записи. Так? И сразу после этого… Практически сразу же после этого, у него начался приступ. Или он начался раньше, а Шатов просто не понял этого.
   Ему все примерещилось?
   Он действительно безумен?
   Нет. Нет и еще раз нет. Нет. Он нормален. Он совершенно нормален.
   – Я совершенно нормален, – прошептал Шатов и поразился, насколько слабо и неуверенно прозвучали его слова. – Я нормален. Я не сошел с ума.
   Отчего ему сходить с ума? Он не двинулся крышей год назад, когда Дракон пытался его уничтожить. Когда Дракон попытался стереть Шатова, превратить в безумца. Тогда Шатов выдержал.
   – Я тогда выдержал! – сказал Шатов вслух. – Я выдержал тогда, а теперь… Теперь…
   Они поженились, у них будет ребенок. Скоро будет ребенок. Мишка Хорунжий обещал, что будет крестным. У Шатова интересная работа. Любимая жена.
   Ему не с чего сходить с ума. Совершенно нет причин.
   Ерунда. Дмитрий Петрович врет. Кто он сам такой – Дмитрий Петрович? Писатель, который не пишет книг? Почему именно он стал рассказывать Шатову о его безумии? Почему не врач. Врач. Кстати, врач…
   Если врач – Звонарев, то почему он был в милицейской форме? Чтобы запутать Шатова. Они все решили запутать Шатова. Иного объяснения нет. Нет.
   Или есть?
   А может быть так, что Шатов на самом деле видел другого милиционера? И только потом в его мозгу одно наложилось на другое?
   Строгий доктор, поддерживающий порядок вдруг проассоциировался в больном мозгу со стражем порядка… В больном мозгу? Не нужно, Шатов! Зачем ты подыгрываешь им? Зачем? Это они хотят убедить тебя в том, что ты сошел с ума. А ты должен быть уверен в том, что ты нормален. Ты нормален. И все. И никто не сможет тебя заставить поверить в свое безумие. Это будет знаком того, что ты действительно сошел с ума, Шатов. А та ведь с ума не сходил.