Золотько Александр. Зубы дракона

   Думай. Легко тебе сказать, Евгений Сергеевич. Можно вот выдернуть тихонько из клиники Шатова, вылечить его быстренько, а потом снова вернуть наместо, чтобы он был официально выписан. И никто, в том числе и Хорунжий с Гаврилиным, не смогли понять, что охота продолжается, что ею руководит вчерашний сумасшедший.
   Красиво? Красиво.
   Что из этого следует?
   Воздух в комнате закончился. Сердце стало медленно затихать. Кто-то скулит рядом, услышал Шатов, тоскливо, на одной ноте. Кто это? Ты сам, Шатов.
   Ты поверил? Ты поверил, Шатов.
   Ты взял и поверил людям, которых сам же не считаешь людьми. Ты поверил, а это значит, что Виты нет. Что она умерла вместе с вашим не рожденным ребенком.
   И ты скулишь, Шатов, чтобы не закричать, чтобы не броситься головой на стену. Ты поверил, Шатов! Ты поверил!
   Стены поплыли в медленном хороводе.
   Тебя все-таки настиг Дракон. Все-таки нанес удар. Неотразимый удар. Он вчера сказал, что теперь может вырваться в этот мир уже без твоей помощи. Он знал, что ты сегодня прочтешь эти бумаги. Дракон всегда это знал, он ждал, когда ты прочтешь и поверишь…
   Сердце остановилось.
   Шатов тяжело осел на колени, схватившись за грудь. Все замерзло там. Все превратилось в лед. Душа, мысли, чувства – все превратилось в лед.
   Вита.
   Он не имел права верить, но поверил. Он поверил. Вита. Вита…
   Им действительно нет смысла врать. Если они надеются его уговорить, то понимают, что он вернется в город, домой и все увидит наяву. Ту же могилу жены. И если они хоть в чем-то соврали, то…
   Они это должны понимать.
   Прости, Вита. Не за то прости, что не уберег, а за то, что поверил в твою смерть. Поверил.
   Шатов лег лицом вниз на пол.
   Сейчас взять и умереть. Не убивать себя, не вешаться, а умереть. Тихо уснуть и проснуться уже возле Виты и не рожденного ребенка.
   Почему он разучился плакать? Кто сказал, что мужчины не плачут? Почему вместо слез у него просто горят глаза, а из горла вырывается только протяжный, долгий стон. За что ему такое?
   За что?
   Шатов ударил кулаком об пол. Перекатился на спину и прижал руки к лицу. За что! За что? За что? Ударился головой об пол. Еще раз. Еще раз, сильнее, словно надеясь размозжить ее.
   – Нет! – у Шатова наконец вырвался крик. – Нет!
   И снова удар. Затылком об пол. Нет! Он не хочет!
   – Я не хочу! – крикнул Шатов. – Не хочу!
   – Милый, не нужно, пожалуйста, не нужно, – кто это причитает возле него?
   Светлана… Что она здесь делает? Пришла подтвердить, что он вдовец? Что теперь она может с полным основанием тащить его к себе в постель?
   – Что, вдовца не видела? – спросил Шатов. – Решила посмотреть? Или хочешь взглянуть как бьется в истерике убийца Драконов? Уйди!
   – Пожалуйста, Женя, ну пожалуйста… Я тебя очень прошу… Не нужно…
   – Что не нужно? Жить не нужно? Не нужно помнить свою жену? Чего не нужно? – Шатов оттолкнул Светлану и сел на полу. – что ты можешь понимать в этом? Не нужно!
   – Успокойся… – простонала Светлана.
   – А что? Вызовете санитаров? Боишься, что я снова сорвусь? Что съеду крышей? – Шатов понизил голос. – Я тебе скажу по секрету – я уже не смогу сойти с ума. У меня уже не получится. Не выйдет… Мне не с чего больше сходить… Как в старинном романсе – мне нечего больше любить и не с чего больше сходить. Ты с самого начала все знала?
   – Да, – пробормотала Светлана.
   – Да… И вы что, делали ставки на то, как я отреагирую на это? Вы спорили, ударюсь я в истерику или снова сделаю вид, что все нормально, что моя жена жива и вот-вот родит ребенка?
   – Мы не спорили.
   – Вы были твердо убеждены! В чем? В том, что я приду в себя? Что я вспомню, как хоронил ее? Так я не вспомнил. Я не могу этого вспомнить. Я помню, как она мне улыбалась, помню как бился ребенок у нее внутри… Я это помню. Я не помню, как в нашу машину стреляли…
   Шатов осекся. Стреляли в машину. Он помнил, как стреляли в машину, помнил, только его мозг все перекрутил, вытолкнул это воспоминание из февраля в июнь. И убрал из этого воспоминания Виту.
   Выстрелы. Выстрелы, и Шатов бежит. Через лес? По улице? Какая уже разница. Шатов бежит, а сзади доносятся выстрелы, сзади лежит смертельно раненная его жена, а он убегает, он бежит, шарахаясь из стороны в сторону, потом падает… Он решил, что в него выстрелили, а на самом деле он просто упал. Упал и потерял сознание от удара головой.
   Плоть его жены рвали пули, а он ударился головой, когда пытался убежать.
   Трус и подонок.
   Он сорвался крышей не после смерти жены, он смертельно испугался там, в машине, и боялся вспомнить не о смерти Виты. Он боялся вспомнить о своем предательстве. Он боялся вспомнить об этом, поэтому врал себе и окружающим.
   Она жива, ребята, она только вышла из дома за покупками. Пошла на работу. На рынок. К врачу. У нас же скоро будет ребенок. Вы не знали, что у нас будет ребенок?
   – Женя…
   – Лучше уйди, Света, – сквозь зубы процедил Шатов. – Уйди. Я могу сейчас…
   – Не нужно, – как заведенная простонала Светлана.
   – Я могу тебя сейчас ударить, – безжизненным голосом сказал Шатов.
   – Ударь.
   – Света, я тебя прошу… – голос дрожал, а перед глазами словно дрожал раскаленный воздух.
   – Ну, ударь меня, – попросила Светлана, – тебе будет легче – ударь. Я потерплю.
   Шатов оттолкнул ее и встал.
   Дверь. Где тут дверь? Я хочу выйти. Почему все плывет перед глазами? И что-то горячее ползет по щеке?
   Слеза? Он, все-таки, не разучился плакать… Не разучился…
   Не нужно только его сейчас трогать… Дайте…
   Светлана, не вставая с колен, схватила его руку и прижала ее к губам.
   – Отойди, – приказал Шатов. – Все нормально. Я не буду делать глупости. Я только поговорю с вашими правителями…
   – Не нужно…
   – Что значит не нужно? Они сами попросили меня… Этот самый Звонарев таки и сказал, мол, поговори, Шатов, хоть с кем-нибудь из нас. Я и поговорю… – Шат ов медленно двинулся к двери.
   Сейчас они поговорят. Эти засранцы решили, что теперь Шатов будет с ним разговаривать… А ему сейчас на все наплевать. На все. И на свою жизнь в том числе. Он возьмет кого-нибудь из них за горло, сожмет…
   Он успеет кого-нибудь из них придушить до того, как они все-таки с ним покончат? Нужно постараться. Вырвать глотку одним движением. Сдавить так, чтобы и после смерти пальцы продолжали жать, чтобы хотя бы одного из них…
   Нужно только отодвинуть девчонку, которая вдруг оказалась на его пути. Отодвинуть…
   Девчонка перехватила его руку и резко отступила в сторону.
   – Больно, – сказал Шатов, начиная выпрямляться, не обращая внимания на завывающую боль в суставах правой руки. – Мы будем ломать мне руку?
   – Ты же сказал, что не будешь делать глупостей…
   – Я и не… буду… – Светлана разжала пальцы и Шатов смог выпрямиться. Нехорошо ломать руки взрослым мужчинам.
   – Не нужно пока выходить отсюда, – сказала Светлана.
   – У тебя удивительно красивые глаза, Светлана! Самые красивые зеленые глаза, которые я видел в своей жизни… – Шатов протянул руку, но девушка отступила.
   – Не нужно. У тебя все равно не получится пройти мимо меня.
   – Совсем плохой стал, даже девчонку не могу обмануть, – Шатов огляделся. – Отойди сама…
   – Ты хочешь меня убить?
   – Я хочу, чтобы ты ушла с моего пути.
   – Тогда тебе придется убить меня, Женя.
   Сказано это было спокойно, и Шатов поверил, что Светлана может умереть здесь, но его из комнаты не выпустит.
   – Хорошо вас здесь готовят… – пробормотал Шатов.
   – Куда тебе спешить? У тебя полно времени. Успокойся, все обдумай а потом…
   – Что потом? – Шатов поставил кресло на место и сел. – Что потом?
   – А потом, если захочешь, можешь желать глупости.
   – Через сколько времени? – спросил Шатов.
   – Так нельзя говорить – «через сколько времени». Через какое время… – сказала Светлана.
   – Через какое время мне можно будет делать глупости, – послушно проговорил Шатов.
   – Пообещай, что сутки не будешь пытаться…
   – Совершать необратимые поступки, – продекламировал Шатов. – Сутки – это много или мало?
   – Это сутки, – сказала Светлана.
   – Хорошо, – кивнул Шатов. – Сутки я выдержу. Только…
   – Что?
   – В доме есть выпивка? Или где-нибудь рядом?
   – Есть, – после паузы сказала девушка. – В нижнем ящике стола.
   – Так у нас здесь есть скрытые резервы, – деревянно засмеялся Шатов, наклоняясь к ящику стола. – Мы не будем засчитывать пьянку, как необратимые действия и глупости?
   – Не будем, – сказала Светлана.
   – Вот и отлично. Все совершенно отлично. Не хватало только коньяку… – Шатов извлек бутылку и тяжелый стеклянный стакан. – Тут только одна посуда… Тебе придется сбегать на кухню.
   – Я не буду пить.
   – Что так? В клубе, помнится…
   – Я не буду пить. Я посижу с вами сколько нужно, а пить не буду.
   – А если я не хочу, чтобы ты со мной сидела, – спросил Шатов, откручивая пробку на бутылке.
   – Можете попытаться меня выгнать.
   – О, – Шатов налил полстакана янтарной жидкости, – мы снова перешли на «вы».
   Светлана подвинула стул поближе к двери и села.
   – Ты так и не взяла себе книгу, – напомнил Шатов.
   – Обойдусь.
   Шатов поднес стакан ко рту.
   Прости, Вита. Прости дурака. Прости.
   Нормальный коньячок, вкусный. Тепло растеклось по горлу и просочилось в желудок. Я сегодня целый день не ел, вспомнил Шатов. Может развезти. Меня вообще быстро пронимает, но так же быстро алкоголь и уходит. Чик, и мы снова трезвы как стеклышко и снова себя ненавидим за все грехи мира.
   Вот стакан уже и опустел. Еще порцию.
   Шатов зажмурился. Не стоит напиваться. Жить, правда, тоже не стоит. Не из-за чего ему жить.
   Как он перенес похороны? Тоже попытался напиться? Плакал? Или мучился мыслью о том, почему разучился плакать? Как он смотрел в ее мертвое лицо? Как…
   Он был на похоронах всего несколько раз и всегда поражался тому, как родственники могут думать о поминках, о том, что нужно позвать людей, что нужно заплатить за могилу, продиктовать надпись на венки и надгробье… Ведь только что умер близкий им человек. А они разговаривают, торгуются, едят… Он не мог себе представить, как будет сам, не дай бог, вести себя на похоронах… А теперь не помнит, как все было.
   Как все было… Как ее гроб заколотили и опустили в яму. Как земля стала гулко падать на крышку гроба, как рабочие быстро забросали яму, как принесли надгробье… Говорят, что памятник нужно ставить потом, когда земля уплотнится. Когда навалится земля плотной массой на грудь его жены.
   А он приказал поставить памятник сразу. Словно знал, что не сможет прийти сюда потом, позже. Памятник, возле которого остались лежать сухие цветы.
   Он спрятался от своего позора в безумие. Спрятался так надежно, что только через кровь и ужас его смогли вытащить наружу. У этих ребят очень действенные методы. И управления, и воспитания и лечения.
   Шатов покрутил между ладонями стакан.
   Сердце понемногу начинает биться ровнее, без пауз. И туман отступил в самые углы комнаты. Хороший у них коньяк.
   – Ты иди, – медленно сказал Шатов, не отрывая взгляда от стакана. – Я хочу побыть один…
   – Я…
   – Иди, все нормально. Я обещаю. Скажи Дмитрию Петровичу, что я готов с ним поговорить. Через час. Не раньше, – Шатов понюхал коньяк. – Я постараюсь до этого времени не напиваться. Ты, на всякий случай, принеси еще выпивки, но это на потом, на ночь.
   – Не нужно…
   – Опять? – устало спросил Шатов. – Я хочу выпить. Не мешай мне, пожалуйста. Не мешай мне хоть в этом.
   – Ладно, – вздохнула Светлана, – я пойду. Но вы…
   – Я обещал, – сказал Шатов и отхлебнул из стакана. – Честное пионерское. Не забудь про выпивку. И беседа – через час.
   Вот так, Женя. Держись. Сожми все в себе в кулак и держись. Изо всех сил. Ты успеешь наделать глупостей, тут девчонка права. Сейчас заставь себя сидеть и думать. На дворе ночь – самое время для размышлений. И для убийств.
   А для самоубийств, говорят, лучше подходят тяжелые предрассветные часы.
   Не смей об этом думать. Просто выполняй свое обещание.
   Шатов отхлебнул снова. Гадость. Это все равно трусость – напиваться вместо того, чтобы…
   Вместо чего? Вместо того, чтобы биться в истерике, бросаться в драку?
   Он и так уже успел… Нужно навести порядок в кабинете. Придет Дмитрий Петрович, а в кабинете бардак. Дмитрий Петрович может вообще подумать, что Шатов расклеился.
   Нельзя такого допускать. Нужно держать марку. И перед Светкой неудобно – расклеился совсем.
   Шатов аккуратно, чтобы не уронить, поставил стакан на край стола. Быстро как его взяло! Боль не ушла, но ее можно переносить. Можно не кричать только от одной мысли, что Виты больше нет, что есть только памятник и сухие цветы. Или даже сухих цветов уже нет после зимы. И никто не приходит на ее могилу. Никто.
   У них не было друзей. У них были только они. И этого хватало.
   Шатов поднял папку, удивился, что она не рассыпалась на отдельные листочки. Крепко они сшили ему дело. Надежно. На года.
   Пусть папочка полежит здесь, ну углу стола. Они думают, что смогут еще долго ее продолжать. А на самом деле… На самом деле, он еще и сам не знает, что будет через сутки.
   Сутки он выдержит.
   Шатов снова сел в кресло.
   Выдержит. С коньяком – выдержит.
   Шатов поднял стакан, посмотрел сквозь него на свет. Красивый напиток. Им нужно наслаждаться, а не заливать им горящую болью душу…
   О, тебя по пьяному делу потянуло на красивости в речи? Может, ты еще и надгробную речь продекламируешь сейчас? Не помнишь, как говорил там, и говорил лит вообще…
   А тут давай, есть лирическое настроение – говори. И никто не обвинит тебя в фальши, потому, что нет зрителей, и Вита тоже не услышит.
   Не услышит, и ей не станет стыдно, за его трусость.
   Не станет.
   – Давай, Шатов, – сказал Шатов. – Скажи речь.
   Сейчас, только выпью немного и скажу.
   Где ее могила? Шатов открыл папку и поискал копию квитанции с кладбища. Вот. А вот и фотография…
   Шатов придавил страницы бутылкой, поднял стакан:
   – Вита, – прошептал он.
   В горле застрял комок огня и никак не хотел проходить.
   – Вита, – еще раз повторил Шатов.
   Напрасно он это начал. Не нужно унижать себя еще сильнее. Не нужно себе мстить.
   Не нужно мучить ее.
   Она никогда не стала бы его упрекать. Она понимала его. И он ее понимал.
   И это не его вина, что пуля настигла ее, а не его.
   – Неправда, – сказал Шатов. – Не правда. Ты струсил и бежал, а она осталась лежать. А ты убежал. Ты и сейчас бежишь, а она лежит одна. Совершенно одна.
   Из груди вырвался стон. Правильно сказал ему Дракон, адское пламя – это только тщательно отмерянное наказание. А он будет мучить себя бесконечно. И куда там – адскому пламени и всем дьяволам ада.
   Ведь от него не требовалось ничего особого. Просто нужно было остаться возле Виты, и сидеть, гладя ее по голове. Шестилетняя девочка смогла остаться возле убитого брата, а Шатов…
   Шатов провел рукой по фотографии. Ее могила. Простой камень с надписью. И под камнем – его Вита. Его жизнь.
   И все.
   Шатов взял бутылку, чтобы налить коньяку. Листки закрыли снимок. Ну и ладно.
   – Ну и ладно, – громко сказал Шатов. – Ну и ладно. А мы сейчас выпьем за…
   Шатов поставил стакан на стол. Подожди, Шатов. Подожди. Еще раз открой эту фотографию. Там, где сухие цветы лежат на припорошенном снегом могильном камне.
   Вот.
   Шатов закрыл глаза. Кровь разом бросилась в голову. Вот так, Женя. Вот так.
   Терпи.
   С этим тоже нужно будет жить. Так, чтобы они не поняли. Чтобы они ничего не поняли.
   Могильный камень и цветы. И надпись на камне. И подпись Шатова на документах с кладбища и из бюро ритуальных услуг.
   Шатов механически поднес ко рту стакан, остановился. Хватит. Не нужно. Теперь – не нужно. Теперь у тебя есть, про что подумать.
   А они пусть думают, что хотят.
   Аккуратно закрыть папочку и отложить ее в сторону. Унять бы сердце, вон как колотится, бедное. Тяжело ему. А кому сейчас легко? Вон даже Замку тяжело, иначе не пришлось бы ему все объяснять Шатову.
   Интересно, кто там у них Лучше всех спрятанный? Так звучала должность одного инопланетного правителя в фантастическом романе. Кажется, «Мир-кольцо». Точно, в этом романе.
   Та кто у них Лучше всех спрятанный? Интересно, если вычислить его и замочить, император зачтет это как удачную попытку и передаст Шатову право принимать решения? Будет смешно. Очень смешно.
   Шатов закрутил пробку на бутылке, и сунул ее в ящик. Стакан нужно будет помыть. Светлана помоет.
   Папка притягивала к себе взгляд Шатова, вызывала желание хотя бы погладить по поверхности. Не нужно. Этим Витье не поможешь. И Шатову этим не поможешь. Лучше не привлекать внимания…
   Сцепить зубы и терпеть. А там – как получится. Как получится.
   У него все получится.
   Давайте, ребята, начинайте следующий раунд. Вы начните, Шатов поддержит, а там – как получится. Как карта ляжет.
   Только нужно успокоиться.
   Он себе верит. Себе – он верит. Глазам своим верит. Он научился отличать правду от лжи. Нужно поговорить с тем же Дмитрием Петровичем, чтобы кое-что встало на свои места.
   И если это получится… Не нужно загадывать. Сосредоточиться и затаиться, а там…
   Сидеть неподвижно было необычайно трудно. Хотелось вскочить и бежать. Куда угодно. Хотя бы по кабинету, от стены к стене. Или разнести весь этот дом вдребезги, уничтожить место, где Дракон готовил убийства.
   Терпеть. Ему нужен разговор с Дмитрием Петровичем. Нужен разговор.
   Шатов закрыл глаза, не боясь, что провалится в темноту. Сердце билось так, что голоса Дракона не было слышно. Если он даже и пытался что-то говорить. Он сказал, только зубы дракона помогут Шатову? Только клыки этого чудовища помогут прогрызть дорогу из этого ада к людям?
   Хорошо, Шатов успеет вырастить у себя эти клыки. Или даже нет, он обойдется без них. Он голыми руками…
   – Можно войти? – спросил Дмитрий Петрович.
   – Уже прошел час?
   – Да, – Дмитрий Петрович мельком взглянул на свои часы. – Уже прошел ровно час.
   – Тогда присаживайтесь, господин писатель.
   – Не нужно передо мной держать марку, Женя. Света мне рассказала… Я понимаю, что вы сейчас испытываете…
   – А, – протянул Шатов, – вы ведь писатель. Вы ведь придумываете правду. Вы придумали Замок, Дракона, меня вы тоже, кажется, придумали. Все это напоминает старую сказку. Только прекрасная дама умерла от дыхания умершего Дракона. А ее прекрасный рыцарь сидит в подвале замка и даже пытается вступить в переговоры с мерзкими колдунами…
   Дмитрий Петрович чуть заметно улыбнулся.
   – Вы хорошо держитесь, Шатов. Вы очень сильный и мужественный человек…
   – Когда не схожу с ума.
   – Постарайтесь как можно меньше вспоминать об этом периоде своей жизни, – мягко попросил Дмитрий Петрович.
   – Хорошо, – кивнул Шатов. – О чем вы хотели со мной поговорить?
   – Это вы меня позвали.
   – Я позвал вас. Мне сказали, что я могу поговорить с любым из вас. Я выбрал писателя.
   – Спасибо, – Дмитрий Петрович пристально смотрел в глаза Шатову.
   Шатов выдержал взгляд, и глаза пришлось отвести Дмитрию Петровичу.
   – Я понял, что вы все-таки хотите предложить мне занять место среди вас. В Замке? Так? – спросил Шатов.
   – Да, – кивнул Дмитрий Петрович.
   – Но вы же понимаете, что это абсурд. Что смерть моей жены ничего не меняет в моем отношении к строителям новой империи. Я продолжаю считать вас подонками и убийцами. И становиться одним из вас…
   – И если бы у вас была возможность, то вы нас уничтожили бы?
   – Ни на минуту не задумавшись.
   Дмитрий Петрович рассматривал свою ладонь. Судьбу он свою пытался прочитать, или подсказку, Шатов не понял. Он не собирался понимать помыслов собеседника. Ему нужно было задать несколько вопросов, но задать их так, чтобы не привлечь к этому внимания. И Шатову, в общем, наплевать, что сейчас скажет писатель. Он все равно попытается соврать. Если спросить его прямо. А вот в разговоре…
   – Напрасно, – сказал Дмитрий Петрович.
   – Напрасно я хочу вас уничтожить?
   – Напрасно вы ни на минуту не задумаетесь, Евгений Сергеевич. Если бы задумались, то…
   – То белое станет черным? А подонки станут спасителями человечества?
   – Отчего же? Все останется на своих местах. И варвары, и крестьяне, и школьники. И выпускники будут все так же готовиться к выпускному балу. А мы все также будем готовиться к последнему обряду.
   – Тогда зачем задумываться?
   – Ну, уничтожите вы нас. Случится чудо, и вы не просто выберетесь отсюда, а еще и обратитесь к своему приятелю, Михаилу Хорунжему. Он у вас, насколько мы знаем, человек серьезный и достаточно влиятельный, чтобы явиться сюда с карающим огненным мечом.
   – И я поаплодирую ему.
   – Да? И что вы будете делать дальше? Оставите жителей села наедине с варварами? Или выловите этих несчастных варваров и вывезете их отсюда? А что будут делать крестьяне?
   – Жить они будут.
   – А кто им будет платить? Вы полагаете, что они смогут заработать на хорошую еду и одежду, к которым они привыкли? И здесь по мановению волшебной палочки вдруг появится врач и школьные учителя? Ведь крестьянских детей учат старшеклассники из Школы гениев.
   – Они и будут, – начал Шатов, но замолчал.
   – Что же вы не продолжаете? – улыбнулся язвительно Дмитрий Петрович. – Что вы будете делать со школой? Вас не устраивает программа обучения, вас пугают цели, а преподаватели вызывают желание убивать… Вы знаете, сколько стоит один день работы Школы? Но вы знаете, откуда берутся деньги на ее работу. Вы сможете найти другие источники?
   Шатов отвернулся к окну.
   – А, наше государство выделит деньги на поддержание Школы гениев. Наше государство бросит все, и выделит много-много денег, потому, что наше государство никогда не экономило на образовании и на будущем нации? Вы так себе это видите?
   – Я…
   – Именно вы, Евгений Сергеевич. Именно вы. Максимум, на что сподобятся наши гуманисты, это вывезти отсюда всех детей и разбросать их по другим учебным заведениям. А тут сделать элитную платную школу. Или очень крутой пансионат для тех, кто сможет оплатить эту роскошь, – Дмитрий Петрович говорил легко, будто не один раз репетировал это свое выступление. – Вы можете мне возразить?
   Шатов осторожно тронул папку и отдернул руку, словно обжегшись:
   – Вы хотите сказать, что теперь обратной дороги нет?
   – Я ничего не говорю, я спрашиваю у вас, Евгений Сергеевич. Вы не все еще видели. Вы не видели, как школьники принимают участие в охоте на людей, как пятиклассники пытают тех, кого им приказывают, и знаете, те, кто легко перенес бы пытки от взрослых, увидев нож или огонь в детских руках, рассказывают все, как под действием сыворотки правды. А еще вы не видели, что делают варвары с теми, кто попадает им в руки. И они делают такое, что нам почти не приходится ничего добавлять, чтобы выдать эти тела за жертвы диких зверей…
   – Зачем вы это мне рассказываете?
   – А чтобы придать нашему разговору полноту, чтобы ничего не ускользнуло от нашего с вами внимания, и чтобы вы принимали свое решение сознательно, – Дмитрий Петрович встряхнул руками, будто уже умыл их. – При всех этих ужасах, вы, уничтожив нас, уничтожаете тысячи талантливых детей и обрекает сотни и даже тысячи семей на голод. Как вам такая альтернатива?
   Шатов молчал.
   – А тут вам предлагают стать одним из нас.
   Шатов передернул плечами.
   – Почему вы так реагируете? Вам предоставляется возможность что-то изменить во всем этом. Самую малость, но изменить. Если вы будете знать, что спасли жизнь одному человеку – этого мало? А ведь вы можете спасти жизни десяткам…
   – И все люди Замка будут мне в этом помогать? – спросил Шатов.
   – Конечно, нет. Но вы ведь сможете стать даже руководителем. Вы не дурак, мозги у вас не заплыли жиром, и вы могли бы… Вы думаете, что тут собралась интеллектуальная элита? Чушь. Вы умнее и талантливее их всех, вместе взятых…
   – Не нужно так нервничать, Дмитрий Петрович. Вы сами прекрасно понимаете, что я…
   – Не отказывайтесь, – торопливо перебил Шатова Дмитрий Петрович. – Подумайте. Получить возможность…
   – Мне никто не даст такой возможности. Ваш Лучше всех спрятанный уничтожит меня…
   – Он не сможет этого сделать под угрозой смерти…
   – Да, действительно, вы это ловко придумали. Главного может убить каждый, а он – нет. Только, если я стану главным, меня сразу же уничтожат, – Шатов поймал себя на том, что начинает спорить азартно. – Чисто гипотетически. Кроме этого, мы забыли об Императоре. А он что, жаждет реформ и гуманизма?
   – Он жаждет эффективности. Простой обычной эффективности. И вы что, полагаете, будто мы ведем этот разговор без ведома императора?
   – А император, кстати, тоже среди вас? – Шатов передвинул с места на место клавиатуру, искоса взглянув на собеседника.
   – Нет, император, как я полагаю, достаточно далеко отсюда. И связь с ним мы поддерживаем…
   – Я уже слышал, через компьютер, – Шатов вздохнул.
   Снова позиция Дмитрия Петровича неопровержима. Снова невозможно ее пробить, не став в собственных глазах пустым болтуном, уклоняющимся от ответственности. Махнуть на все рукой, послать их всех к черту? Замечательная идея, только люди будут продолжать умирать. Не только здесь, но и в твоем городе тоже. Их будут убивать добропорядочные граждане, знать не знающие про Замок и Императора, мечтающие только о сладостном ощущении безнаказанного убийства. А деньги пойдут на то, чтобы несколько тысяч детей смогли вырасти в хищников и завоевать тех самых добропорядочных убийц, и тех, кто вышвырнул детей, и тех, кто… Всех. Весь мир – для императора.