Адамов Аркадий Григорьевич. Идет розыск [Полный вариант]

   Кажется, тянет его к той женщине, тянет, тянет. А прийти к ней непросто, путь-то закрыт, тут побороться надо и отомстить тоже. Это все Смолякову по характеру, по вкусу. Ну, а если все-таки не появится он здесь? Если у него вдруг возник другой план? А у этого бандита планы могут быть только опасные. Как тогда помешать ему, как его искать, где? Больше пока искать его негде. Пока. До нового его преступления, до новой беды. Только тогда снова появится его след. С ума сойти можно от этой мысли. Нет, надо еще что-то делать, надо думать, думать, думать…
   Игорь беспокойно ворочался в постели и не мог заснуть. Ему было жарко под тонким одеялом, душно, неудобно лежать. Среди ночи он встал, выпил тепловатой, невкусной воды из графина. Что это за вода такая здесь?
   Потом выкурил у окна сигарету. Какое-то серое, противное небо было, ни луны, ни звезд. Он снова лег в постель и закрыл глаза. Что, интересно, делает сейчас Лена?
   Тьфу, черт! Да спит она, в Москве тоже ночь. Так, с мыслью о Лене он и уснул, наконец.
   Утром Рощин поинтересовался:
   – Ну, как спал?
   – Нормально, – буркнул Игорь.
   – Да, – согласился Рощин, – ночь прошла спокойно. Не появился твой красавец, – он повертел в руках одну из фотографий, лежащих на столе, и добавил: – Страшноватая рожа, что ни говори.
   Игорь покосился на фотографию.
   – В тюрьме снимали.
   Смоляков смотрел прямо на него. Круглое лицо, губастое, широко расставлены глаза, узкий, в морщинах лоб, короткий, темный ежик волос, бородавка справа возле широкого носа. «Волосы-то уже отросли», – подумал Игорь. Смоляков смотрел на него зло и упрямо. И от этого взгляда Игорю стало не по себе.
   – Ладно, – хмуро сказал он, отбрасывая фотографию. – Давай, Никита, думать. Ничего мы с тобой не упустили?
   – Вроде, ничего.
   – А у санатория люди дежурят?
   – А как же.
   – Проверил бы. Я их не знаю.
   – Проверю, проверю. На этот счет не беспокойся.
   – Он опытный, Смоляков. Учти.
   – Мы тоже опытные.
   – А какие еще входы есть в санаторий, посмотрели?
   – Слушай – сочувственно сказал Рощин. – Да не волнуйся ты так. Все посмотрели. Все в порядке. Только бы он появился.
 
   …И Смоляков, наконец, появился. Совсем не там, где его ждали.
   Неожиданно позвонил Зарубин.
   – Игорь? – глухо спросил он.
   – Я, я. Чего звонишь?
   – Приезжай. Дело есть.
   – Еду.
   Игорь примчался через полчаса. Зарубина он нашел у того же сарая, что и вчера. Он сидел на скамейке какой-то взъерошенный, сутулый и, опираясь локтями на широко расставленные колени, смотрел в землю, словно что-то потерял в траве возле ног. Во рту была зажата дымящаяся сигарета.
   – Ну, что случилось, Иван? – спросил Игорь, слегка запыхавшись и усаживаясь рядом на скамью.
   Зарубин вздохнул, откинулся на спинку скамьи и вынул сигарету изо рта.
   – Письмо получил, – процедил он, доставая из кармана мятый конверт.
   Игорь прежде всего внимательно осмотрел сам конверт.
   – Так… Местное. Уже хорошо… Отправлено вчера… – медленно говорил Игорь, крутя конверт в руках. – В одиннадцать часов… С центрального почтамта… Там, видимо, и писал его… Ну, посмотрим, чего написал.
   – Придти велит.
   – «Велит». Он тебе не хозяин.
   Игорь достал письмо. Это был сложенный вдвое зеленоватый бланк для телеграмм. Кривые строчки шли поперек печатного текста. Смоляков писал:
   «Здорово, дружок закадычный Иван. Поклон тебе от дружка Фени. Желаю встретиться. Приходи в субботу в парк у моря, в двенадцать дня. Там открытая кафушка «Золотой маяк». Ждать буду. Не придешь, умоешься.
   Феня».
   – Феня – кличка его? – спросил Игорь.
   – Ага.
   – А суббота у нас завтра, так?
   – Так. Мне идти или как? Охота взглянуть.
   – Не боишься?
   – Я его бил, – нахмурился Зарубин. – Под нарой у меня сидел.
   – Выходит, он тебя бояться должен?
   – Посчитался, – коротко ответил Зарубин и невольно пощупал какое-то место у себя на животе под рубахой.
   – Нож? – спросил Игорь.
   – Напильник.
   – Опасно.
   – Ничего. Я живучий.
   – Простил ты его все-таки?
   – Он потом сам себя чуть не кончил. Рядом в санчасти лежал.
   – Значит, дружками вышли?
   – Вроде того.
   – А Марину, выходит, ты у него увел?
   – Я за нее заступился.
   Игорь чувствовал, сложный узел отношений связывал этих трех людей, этот лишь на первый взгляд заурядный треугольник. Все тут было трудно и необычно: и любовь, и смерть шли здесь рядом. «Интересно, – мелькнуло вдруг в голове у Игоря, – что думает обо всем этом сама Марина?» Впрочем, сейчас это уже не имело значения.
   Так, во всяком случае показалось Игорю. И тут он чуть не совершил крупной ошибки.
   – Ну, так чего, идти или нет? – спросил Зарубин сердито и нетерпеливо. – Или не доверяешь? Тогда прямо, говори.
   – Пойди, Иван, пойди, – задумчиво согласился Игорь. – На всякий случай посмотрим, чего такое он тебе скажет. Место знакомое?
   – Знакомое.
   – Ну, а мы подготовим встречу. Марина ничего не знает?
   – Нечего ей знать.
   – Правильно. Живете вы тут, на территории?
   – Ага. Второй корпус, для персонала.
   – Дома Марина?
   – Дома. Запретил уходить. С территории.
   – Слушается?
   – Слушается. Я тут к одному случаю придрался, – Зарубин хмуро усмехнулся.
   – Ладно. Выходит, сюда он не придет. Что ж, подождем субботы. А так все по-старому. С территории ни шагу. Договорились?
   – Ага.
   – Эх, Иван, – неожиданно вздохнул Игорь. – Видишь, как жизнь складывается? Ее только выпусти из рук, только расслабься. Унесет, как ветром.
   – Только дурной ее из рук выпускает, – кивнул Зарубин, глядя куда-то перед собой. – Вот и я дураком был. Выпустил.
   – А сейчас что думаешь?
   – Сейчас у меня Марина есть. О ней думаю.
   – А кто у тебя еще есть?
   – Мать, – вздохнул Зарубин и, поменяв позу, вытащил сигареты и закурил, потом будничным тоном закончил. – Отец. Сестренка.
   – Где они?
   – Да недалеко, в Херсоне. Моряк отец.
   – И до сих пор плавает?
   – А чего? Ему сорок восемь всего. И матери столько. В порту работает, в бухгалтерии. Ну, сестренка школу кончает.
   – Что ж ты к ним не вернулся?
   – Нельзя было, – сдержанно произнес Зарубин.
   – Это почему? – удивился Игорь.
   – Я уже с Мариной был.
   – Ну, и что?
   – Отказались ее принять.
   – М-да… – покачал головой Игорь точно так, как делал это Цветков. – Что же, и письма, выходит, не шлешь?
   – Почему? Пишем. Но вместе и я теперь жить не хочу. И Марина. Потому, силы свои проверить надо, понял? Сам на ноги встану. Руки есть, силы есть, ну, и совесть, оказывается, тоже есть. Не пропаду. Но, однако, пять лет тю-тю. Нагонять надо.
   – Как чувствуешь, навсегда завязал?
   Такой вопрос серьезно можно задать, только достигнув определенной степени доверия, взаимного доверия и расположения. Игорь это знал.
   – Навсегда, – кивнул Зарубин. – Марина, ведь, со мной.
   – А у нее кто еще есть?
   – Никого. Сиротой росла, у тетки. А тетка померла в прошлом году. Хоронили ее. Очень Марина переживала.
   Некоторое время они сидели молча, и нисколько не было тягостным это молчание для обоих. Потом Игорь, спохватившись, посмотрел на часы и торопливо простился.
   – Надо действовать, Иван. Нельзя расслабляться, – усмехнулся он. – Значит, все мы, кажется, обговорили. Завтра ты идешь, так?
   – Так.
   – Ну, пока.
   И Игорь заспешил в Управление. Однако он и предположить не мог, что задумал на этот раз Смоляков.
 
   В тот же день в Москве, в кабинете Цветкова, состоялся неприятный разговор.
   Цветков вызвал к себе Усольцева.
   С нехорошим предчувствием шел Виктор Усольцев в кабинет начальника отдела. Успокаивала только мысль, что главный его враг, этот чертов Откаленко, уехал в командировку. Уж он бы наговорил, будьте спокойны. Но события на даче, о которых Усольцев знал, и, главное, присутствие там Коменкова, с которым так неудачно он провел встречу, сулили неведомые пока неприятности, это Виктор ощущал «печенкой», как любил он отзываться о своих предчувствиях. Тем более арестован этот проклятый Димочка Шанин. И Лосев его уже допрашивал.Но как Усольцев ни старался, узнать результаты допроса не удалось. Лосев молчал.
   Когда Усольцев зашел в кабинет Цветкова, то сразу увидел Лосева, сидевшего в стороне, на диване. Длинная его фигура в сером костюме и светлые волосы четко выделялись на темной обивке дивана, это почему-то бросилось Усольцеву в глаза сейчас.
   Он остановился на пороге.
   – Заходите, Усольцев, – сухо пригласил его Цветков.
   Обращение на «вы» ничего хорошего не сулило.
   Виктор молча сел на стул возле стола и неуверенно посмотрел на хмурого Цветкова, перебиравшего на столе карандаши.
   – Так вот, – сказал Цветков, сдвигая карандаши в сторону. – Должен сказать, что вы плохо начали свою работу у нас. Не неумело, это бы я вам еще простил, а плохо, – подчеркнул он. – С самого плохого начали и самого, в наших условиях, опасного – с обмана. Вот это мы, Усольцев, не прощаем. И это вы знали.
   – Я не обманывал, я…
   – Погодите, – приподнял руку Цветков. – Я не кончил. Вы провалили задание с Коменковым, вы не получили у него никаких сведений о Шанине, которого он, оказывается, хорошо знает. Ладно. Это может случиться с новичком. Совсем неопытным новичком, каковым вы и являетесь, потому что Коменков – это пустой орех, его расколоть ничего не стоило. Но вместо того, чтобы честно доложить о неудаче, вы заявили, что задание выполнили, но Коменков о Шанине ничего не знает. Этим вы ввели нас в заблуждение и нанесли прямой вред делу. Такое прощать мы не имеем права. И не прощаем, Усольцев. Вот это первый пункт. Он вам ясен?
   Виктор сокрушенно кивнул головой. Оправдываться, казалось, бесполезно, да и не хотелось. Главное, не хотелось. Он готов был просто провалиться сквозь землю от стыда. И это еще при Лосеве. Уж лучше бы присутствовал здесь Откаленко. Тогда Виктор отвечал бы смелее, потому что тогда бы он наверняка злился.
   – Но мало этого, – хмуро продолжал между тем Цветков, крутя в руках очки и не глядя на Усольцева. – Вы не только ничего не узнали. Вы умудрились вселить в Коменкова уверенность, что он приобрел в МУРе ценного дружка, который его в любой момент выручит, стоит только позвонить ему по телефону. И Коменков стал вести себя после встречи с вами еще увереннее и наглее. Стал хвастать направо и налево этой связью и порочить тем МУР, всех нас, – с нарастающей досадой проговорил Цветков. – Всех! Как же вы посмели так поступить? Вы опозорили людей, которые годы честно здесь работают.
   Усольцев еще ниже опустил голову и продолжал молчать.
   Замолчал и Цветков.
   Согнувшись, сидел на своем диване Лосев и смотрел на Усольцева, как-то по-новому смотрел, сурово и брезгливо. Редко можно было заметить у Лосева такой взгляд. А Виталий думал про себя: ведь он шел к Цветкову, настроенный почти благодушно к провинившемуся Усольцеву, настроенный на строгую, конечно, но вполне товарищескую отповедь. Но жесткие, беспощадные слова Цветкова, его тон, не допускающий никакого прощения, подействовали и на Виталия. Все происходящее сразу окрасилось по-иному и вызвало у него волну новых чувств.
   Да, Усольцев, в принципе, может быть, и не такой уж плохой парень и в другом месте может работать, как все, и даже приносить какую-то пользу. Но здесь, у них, где требуется предельная честность и надежность, где любая ложь может обернуться поражением, а то и трагедией, где все они немало рискуют и все строится на доверии друг к другу, здесь, в МУРе, такому человеку, как Усольцев, конечно, не место. Теперь Виталию это стало ясно. И еще ему сейчас было стыдно, что сам он только что мог думать иначе, мог этого Усольцева простить.
   – Что скажешь, Лосев? – спросил Цветков, не поворачивая головы.
   – Я согласен с вами, Федор Кузьмич, – твердо ответил Виталий. – Сначала, признаюсь, я думал, что это можно еще поправить. Но теперь…
   – Это, однако, твой подчиненный.
   Виталий уловил явную укоризну в тоне Цветкова.
   – Да, – согласился он. – И тут моя оплошность. Прав оказался Откаленко. Он товарищу Усольцеву с самого начала не верил. А я…
   Виталий запнулся.
   – А ты? – спросил Цветков.
   – А я хотел верить. Но не разобрался, не увидел слабых сторон нового товарища. И не помог, когда еще можно было.
   – Сейчас поздно помогать, считаешь?
   – Сейчас?.. – Виталий подумал и медленно сказал. – Сейчас опасно иметь его рядом, я считаю. Доверие кончилось.
   – Так. Выходит, тут и твоя вина. Согласен?
   – Согласен.
   – И еще один тебе урок.
   – Тоже согласен.
   – И всем нам, – как всегда справедливо разделил вину Цветков.
   В кабинете на миг воцарила тишина.
   – Что скажете, Усольцев? – спросил Цветков.
   Виктор, поборов себя, коротко ответил, не отрывая глаз от пола:
   – Я не буду оправдываться. Виноват… Во всем… Только я не хотел этого…
   – Не хотел, – задумчиво повторил Цветков. – Но сделал. Выходит, понимал, что это плохо, и все же так поступил. Гм… Это еще хуже. Что ж, – вздохнул он. – Будем решать, будем решать…
   И вот тут Усольцев разозлился. Ему показалось, что Цветков просто поймал его на слове, хитро поймал, коварно и тем самым несправедливо усугубил его вину. И он сказал с вызовом:
   – А решать будете не вы, а руководство. И оно отнесется объективнее.
   – Вот как? – удивился Цветков. – Значит, вы хотите остаться у нас? – он словно пропустил мимо ушей упрек в необъективности. – Вы считаете это возможным и даже рациональным?
   – Да, считаю. Мне, молодому специалисту, не было оказано помощи со стороны товарища Лосева. Вы сами это сказали.
   – М-да. Выходит, ничего он не понял, – как бы про себя сказал Цветков и обратился к Усольцеву: – Ладно. Обещаю вполне объективное рассмотрение вашего дела. А пока отстраняю вас от работы.
   – А я возражаю.
   – Ну, ну. Тут уж разрешите мне командовать. А что касается Лосева, он получит за вас выговор. Слышишь, Лосев?
   – Так точно.
   – Вот и все, Усольцев. Можете быть свободны.
   Виктор поднялся и, не попрощавшись, вышел из кабинета. Когда за ним закрылась дверь, Цветков спросил:
   – Ну, что скажешь?
   – Я уже все сказал, Федор Кузьмич, – хмуро ответил Лосев.
   – Да-а. Рано он к нам попал, вот что. Ошибка это.
   – С каким же предложением вы выйдете к руководству?
   – Я не буду предлагать уволить его из органов милиции. Но у нас, в МУРе, ему не место. Это теперь ясно. Считаю, надо проверить на менее ответственной работе. Может, урок пойдет на пользу. Как полагаешь?
   – Был бы Откаленко, он бы предложил вообще выгнать, – улыбнулся Виталий. – Ручаюсь. Ну, а я думаю, еще раз можно испытать.
   – Хм. И оба, вроде, правы. Благо, не вам решать, – Цветков ожесточенно потер ладонью затылок и неожиданно спросил: – А что Коменков, звонил Усольцеву, не знаешь?
   – Звонил.
   – При тебе?
   – Усольцев доложил.
   – Просил о встрече?
   – Да.
   – А ты?
   – Запретил.
   – Правильно. Коменков нам сейчас бесполезен. Он к их делам не допущен. Так?
   – Так.
   – А нам, милый мой, нужен путь к этому самому Льву Константиновичу. Кто его может нам указать, как полагаешь? Ну, знаю. Во-первых, ты скажешь, Нина Сергеевна. Так? А кто еще?
   – Возможно, Глинский. И вряд ли Бобриков. Помните? Его Лев Константинович на свидание к Нине вызывал. Значит, не очень-то он ему доверяет. И приближает. Ну, Шанина и подавно. Вот и все пока! Никого другого мы не знаем, – с сожалением произнес Виталий и добавил: – Если вылущить, то группа, по существу, не так уж велика. Эта пятерка и два водителя.
   – Одного человека еще забыл.
   – Это кого?
   – Свиридова.
   – Ну, с тем у Льва Константиновича, видно, вообще только переписка.
   – Как знать. Мы этой линией до сих пор мало занимались. Потому и видно нам мало. Что Албанян-то не вернулся еще?
   – Пока нет. В Лялюшках сидит.
   – Лялюшки, – ворчливо повторил Цветков. – Линия сбыта у них – это не только Лялюшки, учти. Куда они, к примеру, пряжу дели?
   – Надо того усатенького спросить, который ее получал.
   – Кто его видел?
   – Вера видела. Хрисанова. Ну, вообще, вся их бухгалтерия.
   – И никто ничего интересного в нем не подметил?
   – Ничего. Кроме усов, правда.
   – Дались тебе его усы, – усмехнулся Цветков.
   – А вы знаете, Федор Кузьмич, – вдруг оживился Виталий. – Лена говорила, что эта ее Липа – бывший гример и кому-то она усы недавно делала. Надо бы поинтересоваться.
   – Вот и поинтересуйся. И еще раз поинтересуйся Глинским. Есть у него путь к Льву Константиновичу или нет? Осторожненько побеседуй, по-нашему. А официально его завтра Виктор Анатольевич будет снова допрашивать.
   Лосев вернулся к себе в комнату, удобно расположился за столом, вытянув длинные ноги в проход, чуть не до стола Откаленко, и задумчиво посмотрел на телефон, потом, вздохнув, протянул к нему руку. И в тот же миг телефон зазвонил сам так внезапно, что Виталий невольно вздрогнул и поспешно снял трубку.
   – Лосев. Слушаю.
   – Виталий Павлович, к вам Глинский просится, – доложил дежурный внутренней тюрьмы. – Привести?
   – Как он там себя ведет?
   – Нервно, – усмехнулся дежурный. – Ночью два раза меня вызывал. На сокамерников жаловался. Пристают.
   – Чего это они пристают?
   – Кто их знает. Народ невоспитанный, – дежурный рассмеялся. – Развеселились. Такой гусь попал. Так когда его к вам доставить?
   – Вот сейчас и доставляйте.
   – Слушаюсь.
   Виталий повесил трубку.
   Глинского привели через несколько минут. Выглядел он неважно. Недавно еще холеное, крепкое лицо казалось желтым и морщинистым, в черных глазах появилось какое-то затравленное выражение, губы нервно подергивались. От былой его самоуверенности и наглости не осталось и следа. Костюм был помят, галстук отсутствовал, от рубашки отлетели пуговицы, и видна была несвежая голубая майка. На ботинках шнурков не было, и Глинский неуклюже шаркал подошвами по полу. Вошел он, однако, быстро и тут же без сил повалился на стул.
   – Вы что… что со мной делаете?.. – захлебываясь, проговорил он. – Вы что, садисты, палачи, убийцы?.. Вы что, не понимаете…
   – Спокойно, Глинский, – прервал его Лосев. – Ничего мы с вами не делаем. Просто ваша распрекрасная жизнь, которой вы так гордились, поворачивается к вам другой своей стороной. Только и всего.
   – А я протестую! Ясно вам? И требую… – он секунду помедлил. – Одиночку! У меня сил больше нет там находиться, с этими подонками!
   – Вам, конечно, другие подонки больше по вкусу? – усмехнулся Лосев. – Что поделаешь. Вы сами выбрали такую жизнь. Вы мне это, помнится, очень хорошо все обосновали.
   – Ладно, ладно, – нервно махнул рукой Глинский. – Мне, знаете ли, сейчас не до шуток. Я понимаю, ничего даром не делается. Даже здесь.
   – Что вы хотите сказать? Вам не нравится роль главаря?
   – Да никакой я не главарь, можете вы это понять или нет?! Ну, скажите, похож я на главаря?
   – Вы сейчас вообще мало на что похожи, – поморщился Лосев. – Но раньше…
   – И раньше не был похож! Долго я вам буду это объяснять?!
   – Вы пока вообще еще ничего не объяснили. Крик, знаете, не объяснение, – спокойно возразил Лосев. – И что значит «ничего даром не делается»? Пока это, хоть, объясните.
   – Очень просто… Очень просто… – лихорадочно заспешил Глинский. – Я вам кое-что сообщу. Вы понимаете? А вы мне устройте одиночку. Обязательно! Иначе я сойду с ума, предупреждаю! Будете тогда отвечать. Сойду, сойду, вот увидите…
   На глазах у Глинского выступили слезы. Вид у него был жалкий и мерзкий. Громко всхлипнув, он полез за платком.
   – Ну, ну, Глинский, нельзя же так распускаться, – сказал Лосев. – Ваши бы дамы на вас посмотрели. Что вы хотели мне сообщить, говорите?
   – Будет… – Глинский трубно высморкался и вытер глаза. – Будет… одиночка?..
   – Постараюсь.
   – Я вам почему-то верю, – Глинский спрятал грязный платок в карман и немного успокоился. – Так вот. У меня дома, признаюсь вам, лежит готовая доверенность. В левом ящике стола, на дне, под бумагами.
   – Мы ее не нашли.
   – Ах, так? Значит, я ее уже передал. Все в голове перепуталось, все!
   – Вы не передали. Ее забрали. Кто-то забрал. До обыска. Кто это мог быть?
   – Лев послал, конечно.
   – Кого он мог послать? Ваша мать его не узнала.
   – Она уже никого не узнает. Она и меня не узнает. Выжила из ума совсем. Кто же это мог быть? Или Валерий. Или Димка.
   – Шанин арестован.
   – Ах, да! Уже забыл. О, господи!.. Ну, тогда… Кто тогда?.. Валерий, наверное. Не Лев же сам пришел?
   – А почему не сам?
   – Не в его манере. Вы же видите, он все чужими руками норовит. А в результате, вот, не ухватишь теперь. Нет, Валерий приходил, ручаюсь.
   – Ваша мать говорит, это был усатый человек.
   – Ха! Ну и что? Наклеил какие-нибудь дурацкие усы, вот и все.
   – Наклеил? – переспросил Виталий. – А что, это с ним бывало?
   – Ну, я не знаю, – раздраженно ответил Глинский. – При мне не бывало. Но… но какой-то разговор на эту тему я слышал. Не помню уж какой.
   – Какой-то разговор слышали, – задумчиво повторил Виталий. – Может, припомните?
   – Клянусь, не помню…
   – Ну, ладно. Оставим это пока. Что за доверенность вы изготовили?
   – От кондитерской фабрики. Она под Москвой находится.
   – Это та, где работает Рая?
   – Вот, вот. Она фондодержатель лимонной кислоты.
   – А где следует ее получать?
   – На заводе. В Борске.
   – Когда?
   – Ну, это надо делать быстро. По крайней мере Лев так делает.
   – Кто же поедет, как, по-вашему?
   – Не знаю, не знаю. Это не моя область. Я все сказал. И я… Вы… – Глинский снова заволновался. – Я больше туда не вернусь… Вы обещали… Ну… Ну, я вас умоляю, – у него снова выступили слезы. – Я… Я не знаю!.. Я из окна выброшусь!..
   – Ну, ну, Глинский. Опять слезы, – брезгливо сказал Виталий. – Я постараюсь вас перевести. Как же все-таки ухватить Льва Константиновича, если главарь он, как вы говорите. И вы, кажется, не хотите быть христосиком, так ведь?
   – А кто хочет? Я не хочу! Ну, и что?
   – На мой взгляд, вполне естественно. Но, повторяю, как его ухватить? Ведь тут факты нужны. А у него такая манера, вы говорите.
   Глинский злобно взглянул на Лосева.
   – Нинку берите. Стерву эту толстозадую.
   …Когда Глинского увели, Виталий собрал со стола бумаги, запер сейф и отправился к Цветкову.
   Подробно доложив о состоявшемся разговоре, он сказал:
   – Нам надо тоже быстро действовать, Федор Кузьмич. Пока что они опережают нас на два дня.
   – Да, – кивнул Цветков. – Немедленно надо действовать. Поэтому сегодня лети в Борск. Надо их там непременно перехватить.
   – Вообще-то, кислота – не наше дело, а коллег.
   – Будем считаться? Дело общее, – нахмурился Цветков. – Твоя же группа занимается. Албанян в командировке. Остаешься ты. Кто пока что лучше тебя дело это знает? Так что летишь первым же рейсом, – он повернулся к расписанию, висевшему у него за спиной, и начал вести сверху вниз карандашом. – Б… Борск. Вот. Через два часа семнадцать минут, – он взглянул на часы. – Успеваешь. Домой позвони.
   – Все понятно, Федор Кузьмич. Только…
   – Чемоданчик твой Света соберет, и мы его следующим рейсом пришлем. К ночи получишь. Двигай, двигай. Счастливо. Машину вызываю.
   Федор Кузьмич был не по годам динамичен, когда того требовала обстановка. И молодые его сотрудники еле успевали за его стремительными решениями.
   – Жди теперь их там, неизвестно когда, – недовольно пробурчал Виталий.
   – Дождешься. Чует мое сердце, чего-то ты там дождешься.
 
   Под вечер Откаленко решил еще раз побывать в санатории. Прямой необходимости в этом не было, но какое-то сосущее чувство тревоги и надвигающейся опасности не давало ему весь день покоя. Все время казалось, что-то не сделано, не предусмотрено, что-то может завтра случиться непредвиденное. Да и сегодняшний вечер тоже вселял тревогу.
   Накануне встречи Смоляков может, ведь, и передумать, может скрыться, попытаться исчезнуть из города, или придумать новую уловку, или, наконец, просто выпить лишнего и обнаружить себя где-то. И вообще, все-таки не уследили, проник Смоляков в город. Как же он проник так незаметно? И где прячется сейчас, что делает? Может быть, у него здесь имеются какие-то связи? И самое главное: какие у него планы?
   Все эти вопросы преследовали Игоря, и в то же время он готовился к встрече со Смоляковым завтра в двенадцать часов в кафе «Золотой маяк». Вместе с Рощиным он уже побывал в парке. Они внимательно изучили само кафе, все подходы к нему, пригляделись к работавшим там официанткам. Под нехитрым предлогом заглянули даже на кухню и в подсобки. Все исходив и излазив, осмотрев и оценив, Игорь и Рощин вернулись в управление и уже вместе с Савчуком принялись обсуждать план предстоящей операции, решали, где расставить людей, какие выбрать сигналы, как маскироваться, в какой момент брать Смолякова, кому это поручить, как вывести из операции Зарубина. Следовало также иметь в виду, что Смоляков, видимо, хорошо знает город, что он опытен, озлоблен и наверняка вооружен, что ему терять нечего и он, не раздумывая, пустит в ход любое оружие, в том числе и пистолет, если он у него окажется. А, ведь, встреча произойдет днем, в людном месте. Поэтому следовало как можно дальше увести Смолякова от кафе, очевидно, уже после встречи с Зарубиным. И сама схватка должна произойти мгновенно, и тут же следовало исчезнуть с места происшествия, чтобы не потревожить, не испугать окружающих людей, не породить в городе лишние разговоры и слухи. Словом, задач и забот здесь оказалось немало, и обсуждение, как и следовало ожидать, отняло немало времени.