Страница:
76
Добро и зло, и ежели она
Осилит с небом первый бой опасный,
То, с доброй пищей, победить должна.
79
Вы лучшей власти, вольные, подвластны
И высшей силе, влившей разум в вас;
А небеса к нему и непричастны.*
82
И если мир шатается сейчас,
Причиной — вы, для тех, кто разумеет;
Что это так, покажет мой рассказ.
85
Из рук того,* кто искони лелеет
Ее в себе, рождаясь, как дитя,
Душа еще и мыслить не умеет,
88
Резвится, то смеясь, а то грустя,
И, радостного мастера созданье,
К тому, что манит, тотчас же летя.
91
Ничтожных благ вкусив очарованье,
Она бежит к ним, если ей препон
Не создают ни вождь, ни обузданье.
94
На то и нужен, как узда, закон;
На то и нужен царь, чей взор открыто
Хоть к башне Града* был бы устремлен.
97
Законы есть, но кто же им защита?
Никто;* ваш пастырь жвачку хоть жует,
Но не раздвоены его копыта;*
100
И паства, видя, что вожатый льнет
К благам, будящим в ней самой влеченье,
Ест, что и он, и лучшего не ждет.
103
Ты видишь, что дурное управленье
Виной тому, что мир такой плохой,
А не природы вашей извращенье.
106
Рим, давший миру наилучший строй,
Имел два солнца,* так что видно было,
Где божий путь лежит и где мирской.
109
Потом одно другое погасило;*
Меч слился с посохом,* и вышло так,
Что это их, конечно, развратило
112
И что взаимный страх у них иссяк.
Взгляни на колос, чтоб не сомневаться;
По семени распознается злак.
115
В стране, где По и Адиче струятся,*
Привыкли честь и мужество цвести;
В дни Федерика стал уклад ломаться;*
118
И что теперь открыты все пути
Для тех, кто раньше к людям честной жизни
Стыдился бы и близко подойти.
121
Есть, правда, новым летам к укоризне,
Три старика, которые досель
Томятся жаждой по иной отчизне:*
124
Герардо славный; Гвидо да Кастель,
«Простой ломбардец», милый и французу;
Куррадо да Палаццо.* Неужель
127
Не видишь ты, что церковь, взяв обузу
Мирских забот, под бременем двух дел
Упала в грязь, на срам себе и грузу?»
130
«О Марко мой, я все уразумел, —
Сказал я. — Вижу, почему левиты*
Не получили ничего в удел.
133
Но кто такой Герардо знаменитый,
Который в диком веке, ты сказал,
Остался миру как пример забытый?»
136
«Ты странно говоришь, — он отвечал. —
Ужели ты, в Тоскане обитая,
Про доброго Герардо не слыхал?
139
Так прозвище ему. Вот разве Гайя,
Родная дочь, снабдит его другим.
Храни вас бог! А я дошел до края.
142
Уже заря белеется сквозь дым, —
Там ангел ждет, — и надо, чтоб от света
Я отошел, покуда я незрим».
145
И повернул, не слушая ответа.
Песнь семнадцатая
Круг третий (окончание) — Круг четвертый — Унылые
1
Читатель, если ты в горах, бывало,
Бродил в тумане, глядя, словно крот,
Которому плева глаза застлала,
4
Припомни миг, когда опять начнет
Редеть густой и влажный пар, — как хило
Шар солнца сквозь него сиянье льет;
7
И ты поймешь, каким вначале было,
Когда я вновь его увидел там,
К закату нисходившее светило.
10
Так, примеряясь к дружеским шагам
Учителя, я шел редевшей тучей
К уже умершим под горой лучам.
13
Воображенье, чей порыв могучий
Подчас таков, что, кто им увлечен,
Не слышит рядом сотни труб гремучей,
16
В чем твой источник, раз не в чувстве он?
Тебя рождает некий свет небесный,
Сам или высшей волей источен.
19
Жестокость той, которая телесный
Сменила облик, певчей птицей став,
В моем уме вдавила след чудесный;*
22
И тут мой дух всего себя собрав
В самом себе, все прочее отринул,
С тем, что вовне, общение прервав.
25
Затем в мое воображенье хлынул
Распятый, гордый обликом, злодей,
Чью душу гнев и в смерти не покинул.
28
Там был с Эсфирью, верною своей
Великий Артаксеркс и благородный
Речами и делами Мардохей.*
31
Когда же этот образ, с явью сходный,
Распался наподобье пузыря,
Лишившегося оболочки водной, —
34
В слезах предстала дева, говоря:
«Зачем, царица, горестной кончины
Ты захотела, гневом возгоря?
37
Ты умерла, чтоб не терять Лавины, —
И потеряла! Я подъемлю гнет
Твоей, о мать, не чьей иной судьбины».*
40
Как греза сна, когда ее прервет
Волна в глаза ударившего света,
Трепещет миг, потом совсем умрет, —
43
Так было сметено виденье это
В лицо мое ударившим лучом,
Намного ярче, чем сиянье лета.
46
Пока, очнувшись, я глядел кругом,
Я услыхал слова: «Здесь восхожденье»,
И я уже не думал о другом,
49
И волю охватило то стремленье
Скорей взглянуть, кто это говорил,
Которому предел — лишь утоленье.
52
Но как на солнце посмотреть нет сил,
И лик его в чрезмерном блеске тает,
Так точно здесь мой взгляд бессилен был.
55
«То божий дух, и нас он наставляет
Без нашей просьбы и от наших глаз
Своим же светом сам себя скрывает.
58
Как мы себя, так он лелеет нас;
Мы, чуя просьбу и нужду другого,
Уже готовим, злобствуя, отказ.
61
Направим шаг на звук такого зова;
Идем наверх, пока не умер день;
Нельзя всходить средь сумрака ночного».
64
Так молвил вождь, и мы вступили в тень
Высокой лестницы, свернув налево;
И я, взойдя на первую ступень,
67
Лицом почуял как бы взмах обвева;
«Beati, — чей-то голос возгласил, —
Pacific!* , в ком нет дурного гнева!»
70
Уже к таким высотам уходил
Пред наступавшей ночью луч заката,
Что кое-где зажглись огни светил.
73
«О мощь моя, ты вся ушла куда-то!» —
Сказал я про себя, заметя вдруг,
Что сила ног томлением объята.
76
Мы были там, где, выйдя в новый круг,
Кончалась лестница, и здесь, у края,
Остановились, как доплывший струг.
79
Я начал вслушиваться, ожидая,
Не огласится ль звуком тишина;
Потом, лицо к поэту обращая:
82
«Скажи, какая, — я сказал, — вина
Здесь очищается, отец мой милый?
Твой скован шаг, но речь твоя вольна».
85
«Любви к добру, неполной и унылой,
Здесь придается мощность, — молвил тот. —
Здесь вялое весло бьет с новой силой.
88
Пусть разум твой к словам моим прильнет,
И будет мой урок немногословный
Тебе на отдыхе как добрый плод.
91
Мой сын, вся тварь, как и творец верховный, —
Так начал он, — ты это должен знать,
Полна любви, природной иль духовной.
94
Природная не может погрешать;*
Вторая может целью ошибиться,
Не в меру скудной иль чрезмерной стать.
97
Пока она к высокому стремится,
А в низком за предел не перешла,
Дурным усладам нет причин родиться;
100
Но где она идет стезею зла
Иль блага жаждет слишком или мало,
Там тварь завет творца не соблюла.
103
Отсюда ясно, что любовь — начало
Как всякого похвального плода,
Так и всего, за что карать пристало.
106
А так как взор любви склонен всегда
К тому всех прежде, кем она носима,
То неприязнь к себе вещам чужда.
109
И так как сущее неотделимо
От Первой сущности,* она никак
Не может оказаться нелюбима.
112
Раз это верно, остается так:
Зло, как предмет любви, есть зло чужое,
И в вашем иле* вид ее трояк.
115
Иной надеется подняться вдвое,
Поправ соседа, — этот должен пасть,
И лишь тогда он будет жить в покое;
118
Иной боится славу, милость, власть
Утратить, если ближний вознесется;
И неприязнь томит его, как страсть;
121
Иной же от обиды так зажжется,
Что голоден, пока не отомстит,
И мыслями к чужой невзгоде рвется.
124
И этой вот любви троякий вид
Оплакан там внизу; но есть другая,
Чей путь к добру — иной, чем надлежит.
127
Все смутно жаждут блага, сознавая,
Что мир души лишь в нем осуществим,
И все к нему стремятся, уповая.
130
Но если вас влечет к общенью с ним
Лишь вялая любовь, то покаянных
Казнит вот этот круг, где мы стоим.
133
Еще есть благо, полное обманных,
Пустых отрад, в котором нет того,
В чем плод и корень благ, для счастья данных.
136
Любовь, чресчур алкавшая его,
В трех верхних кругах предается плачу;
Но в чем ее тройное естество,
139
Я умолчу, чтоб ты решил задачу».*
Песнь восемнадцатая
Круг четвертый (продолжение)
1
Закончил речь наставник мой высокий
И мне глядел в глаза, чтобы узнать,
Вполне ли я постиг его уроки.
4
Я, новой жаждой мучимый опять,
Вовне молчал, внутри твердил: «Не дело
Ему, быть может, слишком докучать».
7
Он, как отец, поняв, какое тлело
Во мне желанье, начал разговор,
Чтоб я решился высказаться смело.
10
И я: «Твой свет так оживил мне взор,
Учитель, что ему наглядным стало
Все то, что перед ним ты распростер;
13
Но, мой отец, еще я знаю мало,
Что есть любовь, в которой всех благих
И грешных дел ты полагал начало».
16
«Направь ко мне, — сказал он, — взгляд своих
Духовных глаз, и вскроешь заблужденье
Слепцов,* которые ведут других.
19
В душе к любви заложено стремленье,
И все, что нравится, ее влечет,
Едва ее поманит наслажденье.
22
У вас внутри воспринятым живет
Наружный образ, к вам запав — таится
И душу на себя взглянуть зовет;
25
И если им, взглянув, она пленится,
То этот плен — любовь; природный он,
И наслажденьем может лишь скрепиться.
28
И вот, как пламень кверху устремлен,
И первое из свойств его — взлетанье
К среде, где он прочнее сохранен,* —
31
Так душу пленную стремит желанье,
Духовный взлет, стихая лишь тогда,
Когда она вступает в обладанье.
34
Ты видишь сам, как истина чужда
Приверженцам той мысли сумасбродной,
Что, мол, любовь оправдана всегда.
37
Пусть даже чист состав ее природный;
Но если я и чистый воск возьму,
То отпечаток может быть негодный».
40
«Твои слова послушному уму
Раскрыли суть любви; но остается
Недоуменье, — молвил я ему. —
43
Ведь если нам любовь извне дается
И для души другой дороги нет,
Ей отвечать за выбор не придется».
46
«Скажу, что видит разум, — он в ответ. —
А дальше — дело веры; уповая,
Жди Беатриче, и обрящешь свет.
49
Творящее начало, пребывая
Врозь с веществом в пределах вещества,
Полно особой силы, каковая
52
В бездействии незрима, хоть жива,
А зрима лишь посредством проявленья;*
Так жизнь растенья выдает листва.
55
Откуда в вас зачатки постиженья,
Сокрыто от людей завесой мглы,
Как и откуда первые влеченья,
58
Подобные потребности пчелы
Брать мед; и нет хвалы, коль взвесить строго,
Для этой первой воли, ни хулы.
61
Но вслед за ней других теснится много,
И вам дана способность править суд
И делать выбор, стоя у порога.
64
Вот почему у вас ответ несут,
Когда любви благой или презренной
Дадут или отпор, или приют.
67
И те, чья мысль была проникновенной,
Познав, что вам свобода врождена.
Нравоученье вынесли вселенной.
70
Итак, пусть даже вам извне дана
Любовь, которая внутри пылает, —
Душа всегда изгнать ее вольна.
73
Вот то, что Беатриче называет
Свободной волей;* если б речь зашла
О том у вас, пойми, как подобает».
76
Луна в полночный поздний час плыла
И, понуждая звезды разредиться,
Скользила, в виде яркого котла,
79
Навстречу небу,* там, где солнце мчится,
Когда оно за Римом для очей
Меж сардами и корсами садится.*
82
И тень, чьей славой Пьетола* славней
Всей мантуанской области пространной,
Сложила бремя тяготы моей.
85
А я, приняв столь ясный и желанный
Ответ на каждый заданный вопрос,
Стоял, как бы дремотой обуянный.
88
Но эту дрему тотчас же унес
Внезапный крик, и показались тени,
За нами обегавшие утес.
91
Как некогда Асоп или Исмений*
Видали по ночам толпу и гон
Фивян во время Вакховых радений,
94
Так здесь несутся, огибая склон, —
Я смутно видел, — в вечном непокое
Те, кто благой любовью уязвлен.
97
Мгновенно это скопище большое,
Спеша бегом, настигло нас, и так,
Всех впереди, в слезах кричали двое:
100
«Мария в горы устремила шаг,*
И Цезарь поспешил, кольнув Марсилью,
В Испанию, где ждал в Илерде враг».*
103
«Скорей, скорей, нельзя любвеобилью
Быть вялым! — сзади общий крик летел. —
Нисходит милость к доброму усилью».
106
«О вы, в которых острый пыл вскипел
Взамен того, как хладно и лениво
Вы медлили в свершенье добрых дел!
109
Вот он, живой, — я говорю нелживо, —
Идет наверх и только солнца ждет;
Скажите нам, где щель в стене обрыва».
112
Так встретил вождь стремившийся народ;
Одна душа сказала, пробегая:
«Иди за нами и увидишь вход.
115
Потребность двигаться у нас такая,
Что ноги нас неудержимо мчат;
Прости, наш долг за грубость не считая.
118
Я жил в стенах Сан-Дзено* как аббат,
И нами добрый Барбаросса правил,
О ком в Милане скорбно говорят.*
121
Одну стопу уже во гроб поставил
Тот, кто оплачет этот божий дом,
Который он, имея власть, ославил,
124
Назначив сына, зачатого злом,
С душой еще уродливей, чем тело,
Не по уставу пастырствовать в нем».*
127
Толпа настолько пробежать успела,
Что я не знаю, смолк он или нет;
Но эту речь душа запечатлела.
130
И тот, кто был мне помощь и совет,
Сказал: «Смотри, как двое там, зубами
Вцепясь в унынье, мчатся им вослед».*
133
«Не раньше, — крик их слышался за нами, —
Чем истребились те, что по дну шли,
Открылся Иордан пред их сынами.*
136
И те, кто утомленья не снесли,
Когда Эней на подвиг ополчился,
Себя бесславной жизни обрекли».*
139
Когда их сонм настолько удалился,
Что видеть я его уже не мог,
Во мне какой-то помысел родился,
142
Который много всяких новых влек,
И я, клонясь от одного к другому,
Закрыв глаза, вливался в их поток,
145
И размышленье претворилось в дрему.
Песнь девятнадцатая
Круг четвертый (окончание) — Круг пятый — Скупцы и расточители
1
Когда разлитый в воздухе безбурном
Зной дня слабей, чем хладная луна,
Осиленный землей или Сатурном,*
4
А геомантам, пред зарей, видна
Fortuna major там, где торопливо
Восточная светлеет сторона,*
7
В мой сон вступила женщина: гугнива,
С культями вместо рук, лицом желта,
Она хромала и глядела криво.*
10
Я на нее смотрел; как теплота
Живит издрогнувшее за ночь тело,
Так и мой взгляд ей развязал уста,
13
Помог ей тотчас выпрямиться смело
И гиблое лицо свое облечь
В такие краски, как любовь велела.*
16
Как только у нее явилась речь,
Она запела так, что я от плена
С трудом бы мог вниманье уберечь.
19
«Я, — призрак пел, — я нежная сирена,
Мутящая рассудок моряков,
И голос мой для них всему замена.