Алигьери Данте. Божественная комедия (илл. Доре)

Скажу ль, как мне был в помощь говорящий?
 

76

 
И мудрый вождь: «Теперь я вижу сеть,
Вас взявшую, и как разъять тенета,
Что зыблет гору и велит вам петь.
 

79

 
Но кем ты был — узнать моя забота,
И почему века, за годом год,
Ты здесь лежал — не дашь ли мне отчета?»
 

82

 
«В те дни, когда всесильный царь высот
Помог, чтоб добрый Тит отмстил за раны,
Кровь из которых продал Искарьот,^* —
 

85

 
Ответил дух, — я оглашал те страны
Прочнейшим и славнейшим из имен,^*
К спасению тогда еще не званный.
 

88

 
Моих дыханий был так сладок звон,
Что мною, толосатом^* , Рим пленился,
И в Риме я был миртом осенен.
 

91

 
В земных народах Стаций не забылся.
Воспеты мной и Фивы и Ахилл,
Но под второю ношей я свалился.^*
 

94

 
В меня, как семя, искру заронил
Божественный огонь, меня жививший,
Который тысячи воспламенил;
 

97

 
Я говорю об Энеиде, бывшей
И матерью, и мамкою моей,
И все, что труд мой весит, мне внушившей.
 

100

 
За то, чтоб жить, когда среди людей
Был жив Вергилий, я бы рад в изгнанье^*
Провесть хоть солнце^* свыше должных дней».
 

103

 
Вергилий на меня взглянул в молчанье,
И вид его сказал: «Будь молчалив!»
Но ведь не все возможно при желанье.
 

106

 
Улыбку и слезу родит порыв
Душевной страсти, трудно одолимый
Усильем воли, если кто правдив.
 

109

 
Я не сдержал улыбки еле зримой;
Дух замолчал, чтоб мне в глаза взглянуть,
Где ярче виден помысел таимый.
 

112

 
«Да завершишь добром свой тяжкий путь! —
Сказал он мне. — Но что в себе хоронит
Твой смех, успевший только что мелькнуть?»
 

115

 
И вот меня две силы розно клонят:
Здесь я к молчанью, там я понужден
К ответу; я вздыхаю, и я понят
 

118

 
Учителем. «Я вижу — ты смущен.
Ответь ему, а то его тревожит
Неведенье», — так мне промолвил он.
 

121

 
И я: «Моей улыбке ты, быть может,
Дивишься, древний дух. Так будь готов,
Что удивленье речь моя умножит.
 

124

 
Тот, кто ведет мой взор чредой кругов,
И есть Вергилий, мощи той основа,
С какой ты пел про смертных и богов.
 

127

 
К моей улыбке не было иного,
Поверь мне, повода, чем миг назад
О нем тобою сказанное слово».
 

130

 
Уже упав к его ногам, он рад
Их был обнять; но вождь мой, отстраняя:
«Оставь! Ты тень и видишь тень, мой брат».
 

133

 
«Смотри, как знойно, — молвил тот, вставая, —
Моя любовь меня к тебе влекла,
Когда, ничтожность нашу забывая,
 

136

 
Я тени принимаю за тела».
 

 

 

Песнь двадцать вторая

   Восхождение в круг шестой — Круг шестой — Чревоугодники

 

1

 
Уже был ангел далеко за нами,
Тот ангел, что послал нас в круг шестой,
Еще рубец смахнув с меня крылами;
 

4

 
И тех, кто правды восхотел святой,
Назвал блаженными, и прозвучало
Лишь «sitiunt»^* — и только — в речи той;
 

7

 
И я, чье тело снова легче стало,
Спешил наверх без всякого труда
Вослед теням, не медлившим нимало, —
 

10

 
Когда Вергилий начал так: «Всегда
Огонь благой любви зажжет другую,
Блеснув хоть в виде робкого следа.
 

13

 
С тех пор, как в адский Лимб, где я тоскую,
К нам некогда спустился Ювенал^* ,
Открывший мне твою любовь живую,
 

16

 
К тебе я сердцем благосклонней стал,
Чем можно быть, кого-либо не зная,
И короток мне путь средь этих скал.
 

19

 
Но объясни, как другу мне прощая,
Что смелость послабляет удила,
И впредь со мной, как с другом, рассуждая:
 

22

 
Как это у тебя в груди могла
Жить скупость^* рядом с мудростью, чья сила
Усердием умножена была?»
 

25

 
Такая речь улыбку пробудила
У Стация; потом он начал так:
«В твоих словах мне все их лаской мило.
 

28

 
Поистине, нередко внешний знак
Приводит ложным видом в заблужденье,
Тогда как суть погружена во мрак.
 

31

 
В твоем вопросе выразилось мненье,
Что я был скуп; подумать так ты мог,
Узнав о том, где я терпел мученье.
 

34

 
Так знай, что я от скупости далек
Был даже слишком — и недаром бремя
Нес много тысяч лун за мой порок.
 

37

 
И не исторгни я дурное семя,
Внимая восклицанью твоему,
Как бы клеймящему земное племя:
 

40

 
«Заветный голод к золоту, к чему
Не направляешь ты сердца людские?»^* —
Я с дракой грузы двигал бы во тьму.^*
 

43

 
Поняв, что крылья чересчур большие
У слишком щедрых рук, и этот грех
В себе я осудил, и остальные.
 

46

 
Как много стриженых воскреснет,^* тех,
Кто, и живя и в смертный миг, не чает,
Что их вина не легче прочих всех!
 

49

 
И знай, что грех, который отражает
Наоборот какой-либо иной,
Свою с ним зелень вместе иссушает.
 

52

 
И если здесь я заодно с толпой,
Клянущей скупость, жаждал очищенья,
То как виновный встречною виной».
 

55

 
«Но ведь когда ты грозные сраженья
Двойной печали Иокасты пел,^* —
Сказал воспевший мирные селенья,^* —
 

58

 
То, как я там Клио^* уразумел,
Тобой как будто вера не водила,
Та, без которой мало добрых дел.
 

61

 
Раз так, огонь какого же светила
Иль светоча тебя разомрачил,
Чтоб устремить за рыбарем^* ветрила?»
 

64

 
И тот: «Меня ты первый устремил
К Парнасу,^* пить пещерных струй прохладу,
И первый, после бога, озарил,
 

67

 
Ты был, как тот, кто за собой лампаду
Несет в ночи и не себе дает,
Но вслед идущим помощь и отраду,
 

70

 
Когда сказал: «Век обновленья ждет:
Мир первых дней и правда — у порога,
И новый отрок близится с высот».^*
 

73

 
Ты дал мне петь, ты дал мне верить в бога!
Но, чтоб все части сделались ясны,
Я свой набросок расцвечу немного.
 

76

 
Уже был мир до самой глубины
Проникнут правой верой, насажденной
Посланниками неземной страны;
 

79

 
И так твой возглас, выше приведенный,
Созвучен был словам учителей,
Что к ним я стал ходить, как друг исконный.
 

82

 
Я видел в них таких святых людей,
Что в дни Домициановых гонений^*
Их слезы не бывали без моей.
 

85

 
Пока я жил под кровом смертной сени,
Я помогал им, и их строгий чин
Меня отторг от всех других учений.
 

88

 
И, не доведши греческих дружин,
В стихах, к фиванским рекам,^* я крестился,
Но утаил, что я христианин,
 

91

 
И показным язычеством прикрылся.
За этот грех там, где четвертый круг,
Четыре с лишним века я кружился.
 

94

 
Но ты, моим глазам раскрывший вдруг
Все доброе, о чем мы говорили,
Скажи, пока нам вверх идти досуг,
 

97

 
Где старый наш Теренций, где Цецилий,
Где Варий, Плавт?^* Что знаешь ты про них:
Где обитают и осуждены ли?»
 

100

 
«Они, как Персий^* , я и ряд других, —
Ответил вождь мой, — там, где грек^* , вспоенный
Каменами щедрее остальных:
 

103

 
То — первый круг тюрьмы неозаренной,
Где речь нередко о горе звучит,
Семьей кормилиц наших населенной.^*
 

106

 
Там с нами Антифонт и Еврипид,
Там встретишь Симонида, Агафона^*
И многих, кто меж греков знаменит.
 

109

 
Там из тобой воспетых — Антигона,
Аргейя, Деифила, и скорбям
Верна Йемена, как во время оно;
 

112

 
Там дочь Тиресия, Фетида там,
И Дейдамия с сестрами своими,
И Лангию открывшая царям».^*
 

115

 
Уже беседа смолкла между ними,
И кругозор их был опять широк,
Не сжатый больше стенами крутыми,
 

118

 
И четверо служанок дня свой срок
Исполнило, и пятая вздымала,
Над дышлом стоя, кверху жгучий рог,^*
 

121

 
Когда мой вождь: «По мне бы, надлежало
Кнаруже правым двигаться плечом,
Как мы сходили с самого начала».
 

124

 
Здесь нам обычай стал поводырем;
И так как был согласен дух высокий,
Мы этим и направились путем.
 

127

 
Они пошли вперед; я, одинокий,
Вослед; и слушал разговор певцов,
Дававший мне поэзии уроки.
 

130

 
Но вскоре сладостные звуки слов
Прервало древо, заградив дорогу,
Пленительное запахом плодов.
 

133

 
Как ель все уже кверху понемногу,
Так это — книзу, так что взлезть нельзя
Хотя бы даже к нижнему отрогу.
 

136

 
С той стороны, где замкнута стезя,
Со скал спадала блещущая влага
И растекалась, по листам скользя.
 

139

 
Поэты стали в расстоянье шага;
И некий голос, средь листвы незрим,
Воскликнул: «Вам запретно это благо!»^*
 

142

 
И вновь: «Мария не устам своим,
За вас просящим, послужить желала,
А лишь тому, чтоб вышел пир честным.^*
 

145

 
У римлянок напитка не бывало
Иного, чем вода; и Даниил
Презрел еду, и мудрость в нем мужала.
 

148

 
Начальный век, как золото, светил,
И голод желудями услаждался,
И нектар жажде каждый ключ струил.
 

151

 
Акридами и медом насыщался
Среди пустынь креститель Иоанн;
А как велик и славен он остался,
 

154

 
Тому залог в Евангелии дан».
 

 

 

Песнь двадцать третья

   Круг шестой (продолжение)

 

1

 
Я устремлял глаза в густые чащи
Зеленых листьев, как иной ловец,
Из-за пичужек жизнь свою губящий,
 

4

 
Но тот, кто был мне больше, чем отец,
Промолвил: «Сын, пора идти; нам надо
Полезней тратить время под конец».
 

7

 
Мой взгляд — и шаг ничуть не позже взгляда —
Вслед мудрецам я обратил тотчас,
И мне в пути их речь была отрада.
 

 

 

10

 
Вдруг плач и пенье донеслись до нас, —
«Labia mea, Domine»,^* — рождая
И наслажденье, и печаль зараз.
 

13

 
«Отец, что это?» — молвил я, внимая.
И он: «Быть может, тени там идут,
Земного долга узел разрешая».
 

16

 
Как странники задумчиво бредут
И, на пути настигнув проходящих,
Оглянут незнакомцев и не ждут,
 

19

 
Так, обгоняя нас, не столь спешащих,
Оглядывала нас со стороны
Толпа теней, смиренных и молчащих.
 

22

 
Глаза их были впалы и темны,
Бескровны лица, и так скудно тело,
Что кости были с кожей сращены.
 

25

 
Не думаю, чтоб ссохся так всецело
Сам Эрисихтон, даже досягнув,
Голодный, до страшнейшего предела.^*
 

28

 
«Вот те, — подумал я, на них взглянув, —
Которые в Ерусалиме жили
В дни Мариам, вонзившей в сына клюв».^*
 

31

 
Как перстни без камней, глазницы были;
Кто ищет «omo» на лице людском,
Здесь букву М прочел бы без усилий.^*
 

34

 
Кто, если он с причиной незнаком,
Поверил бы, что тени чахнут тоже,
Прельщаемые влагой и плодом?
 

37

 
Я удивлялся, как, ни с чем не схоже,
Их страждущая плоть изморена,
Их худобе и шелудивой коже;
 

40

 
И вот из глуби черепа одна
В меня впилась глазами и вскричала:
«Откуда эта милость мне дана?»
 

43

 
Ее лица я не узнал сначала,
Но в голосе я сразу угадал
То, что в обличье навсегда пропало.
 

46

 
От этой искры ярко засиял
Знакомый образ, встав из тьмы бесследной,
И я черты Форезе^* увидал.
 

49

 
«О, не гнушайся этой кожей бледной, —
Так он просил, — и струпною корой,
И этой плотью, мясом слишком бедной!
 

52

 
Скажи мне правду о себе, открой,
Кто эти души, два твоих собрата;
Не откажись поговорить со мной!»
 

55

 
«Твой мертвый лик оплакал я когда-то, —
Сказал я, — но сейчас он так изрыт,
Что сердце вновь не меньшей болью сжато.
 

58

 
Молю, скажи мне, что вас так мертвит;
Я так дивлюсь, что мне не до ответа;
Кто полн другим, тот плохо говорит».
 

61

 
И он: «По воле вечного совета
То древо, позади нас, в брызгах вод,
Томительною силою одето.
 

64

 
Поющий здесь и плачущий народ,
За то, что угождал чрезмерно чреву,
В алчбе и в жажде к святости идет.
 

67

 
Охоту есть и пить внушают зеву
Пахучие плоды и водопад,
Который растекается по древу.
 

70

 
И так не раз, пока они кружат,
Свое терзанье обновляют тени,
Или верней — отраду из отрад:
 

73

 
Ведь та же воля^* шлет их к древней сени,
Что слала и Христа воззвать «Или!»^* ,
Когда спасла нас кровь его мучений».
 

76

 
И я ему: «С тех пор, как плен земли
Твоя душа на лучший мир сменила,
Еще пять лет, Форезе, не прошли.
 

79

 
И если раньше исчерпалась сила
В тебе грешить, чем тяжкий твой порок
Благая боль пред богом облегчила,
 

82

 
То как же ты сюда подняться мог?
Я ждал тебя застать на нижней грани,
Там, где выплачивают срок за срок».^*
 

85

 
И он мне: «Сладкую полынь страданий
Испить так рано был я приведен
Моею Неллой.^* Скорбь ее рыданий,
 

88

 
Ее мольбы и сокрушенный стон
Меня оттуда извлекли до срока,
Минуя все круги, на этот склон.
 

91

 
Тем драгоценней для господня ока
Моя вдовица, милая жена,
Что в доблести все больше одинока;
 

94

 
Сардинская Барбаджа^* — та скромна
И женской честью может похваляться
Пред той Барбаджей,^* где живет она.
 

97

 
О милый брат, к чему распространяться?
Уже я вижу тот грядущий час,
Которого недолго дожидаться,
 

100

 
Когда с амвона огласят указ,
Чтоб воспретить бесстыжим флорентийкам
Разгуливать с сосцами напоказ.
 

103

 
Каким дикаркам или сарацинкам
Духовный или светский нужен бич,
Чтоб с голой грудью не ходить по рынкам?
 

106

 
Когда б могли беспутницы постичь,
Что быстрый бег небес припас их краю,
Уже им рты раскрыл бы скорбный клич;
 

109

 
Беда, — когда я верно предрекаю, —
Их ждет скорей, чем станет бородат
Иной, кто спит сейчас под «баю-баю».
 

112

 
Но не таись передо мною, брат!
Не — только я, но все, кто с нами рядом,
Глядят туда, где свет тобой разъят».
 

115

 
Я молвил: «Если ты окинешь взглядом,
Как ты со мной и я с тобой живал,
Воспоминанье будет горьким ядом.
 

118

 
От жизни той меня мой вождь воззвал,
На днях, когда над нами округленной
Была (и я на солнце указал)
 

121

 
Сестра того.^* Меня он в тьме бездонной
Провел средь истых мертвых, и за ним
Я движусь, истой плотью облеченный.
 

124

 
Так я поднялся, им руководим,
Всю эту гору огибая кружно,
Где правят тех, кто в мире был кривым.
 

127

 
Он говорит, что мы дойдем содружно
До высоты, где Беатриче ждет;
А там ему меня покинуть нужно.
 

130

 
Так говорит Вергилий, этот вот
(Я указал); другой — та тень святая,
Которой ради дрогнул ваш оплот,
 

133

 
Из этих царств ее освобождая».
 

 

 

Песнь двадцать четвертая

   Круг шестой (окончание)

 

1

 
Ход не мешал речам, и речи — ходу;
И мы вперед спешили, как спешит
Корабль под ветром в добрую погоду.
 

4

 
А тени, дважды мертвые на вид,
Провалы глаз уставив на живого,
Являли ясно, как он их дивит.
 

7

 
Я, продолжая начатое слово,
Сказал: «Она, быть может, к вышине
Идет медлительней из-за другого.
 

 

 

10

 
Но где Пиккарда,^* — скажешь ли ты мне?
А здесь — кого бы вспомнить полагалось
Из тех, кто мне дивится в тишине?»
 

13

 
«Моя сестра, чьей красоте равнялась
Ее лишь благость, радостным венцом
На высотах Олимпа^* увенчалась».
 

16

 
Так он сказал сначала; и потом:
«Ничье прозванье здесь не под запретом;
Ведь каждый облик выдоен постом.
 

19

 
Вот Бонаджунта Луккский,^* — и при этом
Он пальцем указал, — а тот, щедрей,
Чем прочие, расшитый темным цветом,^*
 

22

 
Святую церковь звал женой своей;
Он был из Тура; искупает гладом
Больсенских, сваренных в вине, угрей».^*
 

25

 
Еще он назвал многих, шедших рядом;
И не был недоволен ни один:
Я никого не видел с мрачным взглядом.
 

28

 
Там грыз впустую пильский Убальдин^*
И Бонифаций, посохом Равенны
Премногих пасший длинный ряд годин.^*