Андреев Олег. Вокзал

   – Ксюша, ну открывай! Я же знаю, что ты там.
   Она отдернула занавеску и показала Роману, чтобы он уходил.
   – Ну не валяй дурака! – обрадовался появившейся в окне Оксане парень. – Мы же опоздаем.
   – Куда опоздаем? – не сразу поняла она.
   – Ну ты даешь, Оксанка! Сама же просила на «Дон Кихота». Так я взял билеты в Станиславского и Немировича, – Роман с силой припечатал два билета к стеклу кассы. – Седьмой ряд, партер. Классные места.
   "Как здорово, – подумала тогда Оксана. – Мой любимый «Дон Кихот».
   Да почему бы не посмотреть сейчас «Дон Кихота»? А уж потом пусть все будет, как будет. По крайней мере, свести счеты с жизнью она всегда успеет.
   Они сидели с Романом в мягких удобных креслах театра, а на сцене танцевала уже немолодая, хотя и куражливая Китри. И Оксана, глотая слезы в темноте, думала о том, что на ее месте могла бы танцевать сейчас она. Если бы не Олег, если бы не три месяца упоительного счастья и блаженства, за которые пришлось заплатить такой дорогой ценой! Хотя скажи Оксане, хотела бы она изменить свою жизнь, чтобы в ней не было Олега и тех трех месяцев их любви (а значит, и последствий от нее), не могла бы она ответить на этот вопрос.
   Хоменко сидел в театре совершенно счастливый от близости к Оксане. И невидящими, растерянными глазами смотрел на сцену. Роман водил Оксану на балеты не менее одного раза в неделю и честно высиживал с ней рядом все три акта, а то и четыре. Правда, время от времени он выходил в фойе покурить – прямо во время действия, но тем не менее всегда исправно возвращался и снова пялился на сцену, старательно пытаясь вникнуть в происходящее. Сейчас, ерзая на стуле, он наклонился к Оксане:
   – Ксюша, когда первый акт заканчивается?
   Она разочарованно посмотрела на него.
   – Нет-нет, мне очень интересно. Просто я хотел в буфете очередь занять. А то народу сегодня – потом не протолкнешься.
   – Минут десять еще, – шепотом ответила Оксана, тяжело вздохнув.
   – Тебе что взять? Пирожное, бутерброд, попить? – заботился Хоменко.
   – Да бери что хочешь. Дай хоть немного посмотреть!
   – Все-все. Мешать не буду. Смотри, Ксюшенька. – И Хоменко летел в буфет, чтобы «подкрепить» ее в антракте без очереди.
   Когда во втором отделении артистка затанцевала цыганский танец, который некогда Оксана репетировала с Олегом, то несостоявшаяся балерина заплакала.
   Хоменко растерянно взглянул на нее:
   – Ксюша, ну ты чего? Тебе не нравится? Нормально же танцует женщина. А то смотри, если не нравится, можно и домой пойти. Чего же зря себя насиловать.
   – Отстань, Роман, – беззлобно огрызнулась Оксана.
   Роман раздражал суетливой заботливостью и готовностью выполнять любое ее желание. Еще до заключительных аплодисментов он первым помчался в гардероб, чтобы не стоять в очереди за одеждой.
   – Тебе самому хоть понравилось? – спросила она его, когда они уже вышли на улицу.
   – Ага. А когда этот мужик в колготках ее подхватил, ой, Ксюша, я думал, он ее уронит.
   – Да, – задумчиво произнесла она. – Глисад – жэте, препарасьон – арабеск.
   И партнер берет ее в арабеске. Действительно, неудачная поддержка.
   Они вошли в метро. И там неожиданно Оксана села на лавочку, а когда подошел их поезд, не сдвинулась с места.
   – Ты чего, Ксюша? – растерялся Роман.
   – Я не поеду больше в общежитие.
   – Почему? – сел рядом с ней Хоменко.
   – Потому что… потому что. – И она, разревевшись, все рассказала Роману – и про недостачу, и про увольнение.
   – Подожди, – сделался серьезным Хоменко. – Плакать сразу не надо. Давай-ка сейчас поехали к Ларину. Все ему расскажешь. Он мужик понятливый, чего-нибудь придумает.
   – Да какой Ларин? Ты посмотри, который час! Работа уже давно закончилась.
   – Что ты! Сейчас идут квартальные отчеты – начальство до одиннадцати-двенадцати ночи сидит по кабинетам. Так что давай руки в ноги – и пошли.
   Ларин действительно оказался на работе. Он внимательно выслушал Оксану, которая рассказала о своих проблемах четко, спокойно, без слез. И, сам заварив чаю (секретарша была отпущена уже два часа назад), предложил его Оксане.
   Нашлась и коробка конфет, и даже пирожные – правда, не очень свежие.
   – Нет-нет, я сладкое не ем, – отказалась Оксана.
   – Что так? Такая ведь стройненькая. Фигуру беречь еще рано, – улыбнулся Ларин. – Впрочем, я сам сладкое не ем, а так – держу для посетителей.
   – А я сладкое всегда любила, но с детства приучила себе отказывать в этом, – сказала Оксана.
   – Это из-за балетного училища? – спросил Ларин.
   Виктор Андреевич заметил, как при упоминании училища девушка вздрогнула.
   – Откуда вы знаете про училище? – тихо спросила она.
   – Интересовался, – коротко ответил он.
   – Зачем?
   – Ну затем, что начальник должен знать о прошлом своих подчиненных. Может быть, чтобы лучше их понимать, а значит, и руководить. – Ларин обжигал губы горячим чаем, с интересом разглядывая сидящую перед ним девушку. – Вот мне, например, чрезвычайно любопытно узнать побольше о твоей прошлой жизни. Может быть, расскажешь?
   Оксана тут же отодвинула свою чашку в сторону и быстро встала.
   – Не надо копаться в моей прошлой жизни, – несколько грубовато сказала она.
   – Хорошо, не надо, значит, не надо.
   – Я пойду. Спасибо вам за все!
   – Да не за что! – Он встал из-за стола подать девушке плащ.
   Надев его, она развернулась попрощаться, и в этот момент Ларин увидел в ее глазах слезы.
   – Извините, – с чувством неловкости произнесла Оксана, – что-то целый день глаза на мокром месте. Ничего не могу с собой поделать.
   – Оно и понятно. Тяжелый день сегодня для тебя. Но теперь все будет хорошо.
   – Спасибо, – она снова всхлипнула.
   – Ну-ну, не надо плакать. – Он осторожно вытер своим платком ее слезы.
   Ларин неожиданно для себя почувствовал к этой девочке жалость. Он вдруг понял, что в свои девятнадцать лет она – еще полуребенок – пережила уже достаточно. Об этом говорили ее глубокие, совершенно взрослые глаза.
   «Глаза зрелой женщины» – так он подумал в тот момент.
   Он наклонился и поцеловал ее на прощание в лоб, как ребенка. Но этот отеческий поцелуй вдруг вызвал в Оксане такую бурю чувств, что, не понимая, что она делает, девушка быстро обхватила Ларина за шею и стала целовать его в губы – сильно, страстно, горячо. Он вначале растерялся. У него и мысли не было о возможности каких-либо любовных отношений с девочкой, с которой у него была сумасшедшая разница в возрасте. Но потом, почувствовав силу ее желания, потянулся к ней уже сам.
   Не думала об этом, входя в его кабинет, и Оксана. Просто в первый момент, когда поцеловала Ларина, она сделала это из чувства благодарности. Наверное, в тот момент ей хотелось, чтобы кто-то ее пожалел, сильно, по-мужски обнял. Она так устала нести ставший слишком тяжелый для ее возраста груз проблем. А когда Ларин ответил на ее поцелуй сильными губами – поцелуем опытного, зрелого мужчины, она почувствовала легкую сладкую судорогу вдоль спины к пояснице. У нее давно уже не было мужчин, и зов молодой, неудовлетворенной плоти дал о себе знать.
   – Ты не будешь потом жалеть? – попробовал он остановить ее, еще когда они не перешли на диван.
   – Нет, – медленно покачала головой Оксана.
   Когда все было кончено и они, расслабленные, лежали на диване, он снова обнял ее, как ребенка, и спросил:
   – Зачем? Зачем ты это сделала? – Ему хотелось сейчас услышать все что угодно, но только не слова – «из чувства благодарности».
   – Не знаю, – удовлетворенно улыбалась она в темноте.
   – Тебе было хорошо? – Ларин искоса посмотрел на нее.
   Он мучился сомнениями в правильности того, что сделал, и при этом было предчувствие, что эта девочка входит в его жизнь надолго. Она обняла его легкими руками, и он все понял. Нет, она не легла сейчас с ним для того, чтобы остаться на работе. Это если и присутствовало в ее помыслах, то было не главным.
   – Отвернись, – сказала она, и Ларин с радостью уловил, что она перешла с ним на «ты».
   – Не хочу, – сказал он мягко. – Хочу смотреть на тебя. Ты такая красивая.
   Оксана мылась в душе, который вместе с небольшим туалетом был сделан тут же, возле комнаты отдыха Ларина. Иногда, особенно в жаркие летние дни, Виктор Андреевич принимал холодный душ посреди рабочего дня, ощущая потом необходимый ему прилив бодрости. Пока он принимал душ после Оксаны, она оделась.
   – Подожди, никуда не уходи, – появился он в полотенце перед девушкой, которая собиралась с ним распрощаться. – Уже поздно. Я отвезу тебя.
   – Хорошо, но я на минутку. Выйду и сейчас приду.
   Мысль о том, что там, у входа в административный корпус, ее ждет Хоменко, неприятно саднила у нее в мозгу. А может быть, уже и не ждет. Ведь прошло часа три с того момента, как она вошла в кабинет к Ларину.
   Нет, она не ошиблась. Хоменко ждал ее.
   – Ну как? Все нормально? – сразу спросил Роман.
   – Все хорошо. – Оксана просто светилась.
   – Я же тебе говорил, что Ларин – классный мужик.
   – Да, классный, – думая о чем-то своем, с улыбкой проговорила Оксана.
   – Ну что, идем домой? – спросил Роман.
   – Нет, – сразу сникла Оксана. – В общем, ты иди. Рома, уже поздно. А меня отвезут.
   – Что значит – отвезут. Кто отвезет? Да я сам тебя отвезу. Давай одевайся, и поехали.
   Она отвела глаза и тихо сказала:
   – Не надо, Роман. Оставь меня сейчас. И вообще… – Она, не договорив, замолчала.
   Роман, приподняв ее за подбородок, внимательно посмотрел ей в глаза. И вдруг все понял, каким-то шестым чувством почуял – и про Ларина, и про то, чем они занимались сейчас в его кабинете.
   – Лучше бы тебя уволили, – сказал он таким глухим голосом, от которого кровь застыла внутри.
   Он развернулся и пошел от Оксаны прочь.
   «Может быть, так оно и лучше? И никаких объяснений!» – подумала девушка, но на душе было нехорошо.
   Оксана с трудом оторвалась от воспоминаний и снова прислушалась к разговору в кабинете. Все так же собранно и сурово излагал полковник Чернов:
   – Есть данные, что на вокзалы и в аэропорты засланы террористические группы. Возможно, они состоят из одного или нескольких человек. В Москве им светиться вовсе нет смысла, поэтому они прибудут сюда именно сегодня. Скорее всего, перед самым отбытием Кантемирова.
   – Ничего себе, – сказал Ларин. – Откуда у них-то такая осведомленность?
   Чернов нервно похрустел пальцами.
   – Есть у нас еще предатели, – начал он неопределенно, а потом вдруг приблизился к Ларину и почти зашептал:
   – Есть у нас большое подозрение, что самому Кантемирову это покушение будет на руку.
   – Как это? – не понял Ларин.
   – Очень просто. Кантемиров знает, что охраны вокруг него – куда там президенту! И во время покушения с него и волос не упадет. Зато шуму будет – Кантемиров сразу герой.
   – Ясно, – криво усмехнулся Ларин.
   – Поэтому мы принимаем все меры к тому, чтобы была усилена проверка любого приходящего в Москву транспорта, включая поезда, – снова перешел на официальный тон Чернов. – Особенно поезда проверяются как таможенными службами, линейной милицией, так и нашими ребятами.
   – Да уж, поезда сейчас шерстят вовсю, – впервые за все время разговора подал голос помощник Чернова.
   Часть операции, касающаяся прибывающих в Москву поездов, лежала как раз на нем. В поездах ехали переодетые в штатское агенты, следили за всеми подозрительными личностями и сдавали их при первой же возможности линейной милиции или пограничникам.
   Неожиданно что-то с грохотом упало в комнате для отдыха. Чернов осекся на полуслове. Замерли и помощники.
   – Там кто-то есть? – спросил Чернов.
   – Да так, – обреченно вздохнул Виктор Андреевич.
   Но Чернов уже входил в соседнюю комнату. Следом за своим шефом туда двинулись и помощники.
   – Здравствуйте, – виновато улыбнулась им Оксана.
   "Хорошо, что еще одеться успела, – с некоторым облегчением подумал Ларин.
   – И в порядок себя привести".
   – Кто это? – бесцеремонно тыкнул пальцем в Оксану Чернов.
   – Это кассир наш. Это своя, – сбивчиво заговорил начальник вокзала.
   – Да вы в своем уме? – взорвался полковник. – Какая «своя»? Вы понимаете, о чем идет речь?
   – Товарищ полковник, все будет нормально. Не волнуйтесь. Все хорошо! – побледнев, оправдывался Ларин. – Здесь ничего не было слышно. У нас отличная изоляция.
   – Что она здесь делала? Почему тут находится? – продолжал разоряться Чернов.
   Ларин вспыхнул и замолчал.
   – Почему не отвечаете, когда я вас спрашиваю? – Леонид Константинович забыл, что он не на допросе.
   Помощники уже давно дергали шефа за рукав и многозначительно улыбались, а тот все никак не мог понять щекотливость ситуации.
   – А, елки! – наконец дошло до него. – Вот же блин! Ну вы, Ларин, даете! – с завистью оценил он завидную прыть своего ровесника.
   Виктор Андреевич криво улыбнулся.
   – Иди, Оксана, работай! – сказал он девушке.
   – Вот именно, работай, – повторил ей Чернов и, повернувшись к Ларину, многозначительно подмигнул ему – мол, ты орел!
   – Прекратите ваши подмигивания, – просипел Ларин. – Это моя невеста.
   «Тем, кто дождется сегодняшнего вечера, я обещаю небольшой сюрприз. А тем, кто не дождется, – счастливого, пути».
   – А это кто? – иронично спросил Чернов, кивнув в пустоту, но явно имея в виду голос дикторши. – Ваша жена?
   – Артистка. Она у нас последний день работает, – стал оправдываться Ларин.
   – Детский сад, – развел руками фээсбэшник.

Глава 31
ФАЛОМЕЕВ

   Он видел, как толстуха подошла принять заказ.
   – Двойной кофе и рюмку коньяку, – заказала фифа (для толстухи такие были фифами) и посмотрела в окно.
   Заказывая, она не смотрела на официантку.
   – Кофе и коньяк могут подать и в баре.
   Официантку всегда раздражал этот тип женщин. Она старалась сдерживаться, чтоб не турнули, при ее комплекции не так-то просто найти хлебное место, но получалось не всегда.
   – Милая, с утра я и так стоптала каблуки «по самое не балуйся», так что будь любезна, принеси, что заказали, а потом мы вместе подумаем, не съесть ли нам чего-нибудь сладенького. Не против?
   Клиентка попала в самую точку. Толстуха фыркнула и пошла выполнять заказ.
   Фаломеев, как водолаз, дважды глубоко вздохнул, зачем-то застегнул, а потом снова расстегнул пиджак и решительно направился к даме.
   Та в ожидании заказа отчужденно смотрела в окно на привокзальную площадь.
   Откровенно говоря, там не было ничего интересного. Ну машины… люди… гаишник выдавливает из транзитника стольник… Но не смотреть же на рожи командированных или пьяницу обалдуя, с утра жравшего шампанское в центре зала.
   Она скорее почувствовала, чем увидела, как к столику кто-то подходит.
   Кто-то, но точно не официантка. Наверное, тот смазливый хлыщ, что вязался еще в баре. Сейчас она его отбреет.
   Надо же, садится…
   Дама повернула к нему свое прекрасное, одухотворенное лицо с грустными темными глазами цвета несорванной сливы, с таким же голубым налетом, которого еще не касались пальцы. Вот в них мелькнула тень удивления. Вот приоткрылись чуть припухшие губы, и дама заговорила. Без гнева и иронии. С ним. С Фаломеевым.
   Черт возьми, мелькнуло у дамы с некоторой долей обиды, не он. Не тот из бара… Придурок с шампанским. Мешки под глазами. Рубашка не первой свежести.
   Щетина. Все ясно. Лицо простое. Крутят его наверняка местные девки, и не может, бедолага из Уренгоя, до югов добраться. Пожалеть некому. А пожалеют – еще хуже – привяжется, как собачка.
   Какие у нее ровные и белые зубы. Не зубки – зубы. Терпеть не мог Фаломеев мелких, часто-часто посаженных зубов. Чисто у грызуна какого. А руки? Ну вспомни, Фаломеев, боже ж ты мой, кто сказал – пара лебедей?
   Все-все, до самой мелкой черточки в ее лице разглядел сибиряк. Такие или примерно такие мысли рождались в головах этой пары, сидящей у окна. Между тем разговор проистекал совсем не так и не о том, о чем они могли в это время думать.
   Он. Вы только не гоните меня сразу. Я уйду и не буду вам мешать. Сам я из Нягани. Это далеко. Это вам ни к чему даже знать. Я вот о чем, я… Хотите я вам вас опишу? Вам ведь много раз говорили, что вы красивы… Нет-нет, все это правда. Но, видите ли, есть правда от тонкого и изощренного ума, а есть – от сердца. Я в Нягани всем расскажу о вас…
   Она. Не стоит. Мне нужно побыть одной. Понимаете? Спасибо за красивые слова и, надеюсь, чувства. Но вы меня поняли? Сегодня не тот день. Прощайте.
   Он. Два слова.
   Она кивнула.
   Он. Я вам только про глаза скажу. Хотите?
   Она. Красивый разрез, необычно темно-голубые?..
   Он. Нет. То есть да. И это тоже, разумеется… Они у вас усталые.
   Она. Естественно. С шести утра на ногах. Две экскурсии.
   Он. Нет, вы меня не поняли, НЕ ТАК – усталые.
   Фаломеев вдруг с ужасом понял, что слова у него находятся сами собой.
   Этого с Фаломеевым еще не было. Он признавался в любви своей бывшей, словно ручным прессом из вялой морковки сок давил, а тут надо же. Это все от Филина.
   Они всю зиму в разведке были и заторчали на полтора месяца без подвоза. Жили в сельской библиотеке со старым фондом, еще дореволюционным. Вот там и начитался.
   Но сейчас, как бы по-книжному, но не из книжек. То есть слова из книжек, а мысли его самого. Вот что удивительно-то.
   А в служебке разыгралось следующее…
   – Чего ты, дура, стоишь! Бери заказ и неси. Я эту выдру из экскурсионного бюро узнала. У нее мужиков, как грязи. Уведет. Я чувствовала, мужик что надо.
   Ну и что, что попивает. Хреновина.
   Толстуха сунула Алике свой поднос и подтолкнула к выходу в зал.
   У Алики подогнулись ноги, тем не менее она пересекла зал и довольно неаккуратно поставила заказ.
   – А вам чего подать? – спросила она у Фаломеева, и в глазах ее горел костер инквизиции.
   – Мне?
   – Тебе.
   – Боржоми… Только в стеклянной бутылке, – сказал Фаломеев и ощутил действительное желание испить минералки, а не водки или шампанского, сказал и забыл про Алику.
   Он. Видите ли, есть фигуры доминантные, а есть все остальные. Доминантных фигур всего пять процентов. Я всегда себя к остальным причислял. Всегда. До сегодняшнего дня. До двенадцати тридцати.
   Она. Почему? Мужчина вы – не Бельмондо, но по-своему хороши.
   Он. А я теперь знаю. Но дело не в этом даже.
   Она. В чем?
   Он. В вас.
   Чуть взлетели брови. Чуть.
   Он. Вы не просто женщина, вы женщина, рядом с которой хочется стать львом, мужчиной, в конце концов. Не перебивайте, пожалуйста. И за это я вам очень благодарен. И всякий должен быть благодарен… Чему вы улыбаетесь? У вас неприятности? Хотите я вам скажу одну очень деликатную вещь?.. Не надо.
   Она. Что – не надо?
   Он. Не делайте этого. Потом, ПОТОМ все будет иначе, то есть совсем не так, как впервые.
   Она. Не говорите загадками.
   Он. Какая же тут загадка. Я как увидел вас, сразу понял. Не надо делать аборт. Не надо избавляться от ребенка. Потом будете страшно жалеть.
   У нее распахнулись глаза и приоткрылись губы.
   Она. Откуда вы это знаете? Я сама узнала только вчера. Вы – ясновидящий?
   Он. Совсем нет. Я по глазам.
   Она. Но это же и есть то самое… Ясновидение. И что, если аборт, потом детей не будет?
   Он. Не будет.
   Сказал, как отрезал, а главное, сам поверил в свой диагноз. И столько убежденности звучало в его голосе, что и она поверила безоговорочно.
   – Вы вот что. Вы приведите себя в порядок. Я пошла, но через два часа вернусь. У меня экскурсия.
   Фаломеев постарался сдержать мышцы лица, так как от счастья они норовили задергаться.
   – Что с вами? Вам плохо?
   – Хорошо…
   – Только постарайтесь не выпить на радостях…
   Фаломеев кивнул.
   Она ушла все той же, неизвестной сибиряку походкой. Он машинально расплатился за себя и командированного, даже не заметив дрожащих губ Алики.
   Далее путь его лежал через площадь в сторону гостиницы.
   – У вас есть одноместные номера с душем? – спросил он у портье.
   – Разумеется. Джакузи в каждом номере.
   – Дайте мне номер на два часа… Нет, на полтора.
   – Молодой человек, у нас прилично. Мы по часам не сдаем, – охладел к нему портье.
   – Вы меня не поняли. Я без женщины. Я для женщины. Помыться, побриться, привести себя в порядок. Можете взять за полсуток. Выручай, старик.
   На «старика» портье хотел обидеться, но, посмотрев на простецкую счастливую рожу, передумал.
   – Давай. Но чтоб…
   И Фаломеев понял – он в пяти процентах. Сегодня решительно все удавалось.

Глава 32
ТИМОШЕВСКИЙ

   «Есть нечто в русских мужиках такое, что неподвластно ихним мудрецам», – подумал Николай Павлович и постарался заполнить вынужденную паузу приятными мечтами. Собственно, это уже были почти осуществившиеся мечты. Мешало только одно – срок до пенсии. А так, квартирка – конфетка, дочь в приличном колледже.
   Не заграница, но все же. Дачка под Дмитровом, в Яхроме, только называется дачкой. На самом деле – двухэтажный дом на четыре спальни и три ванные комнаты, двадцать соток. Постой, а любовница? Правда, в последнее время она стала как-то странно себя вести. То щебетала без умолку, теперь все больше помалкивает, на него со стороны поглядывает. Тимошевский знал, к чему ведут подобные задумчивости. Надо готовить переправу на другой берег.
   И первый образ, возникший в его слегка наконьяченном мозгу, – Оксана. А второй образ – Роман Хоменко. Вообще с этим Хоменко еще тогда надо было крепко подумать, а теперь вот уже залез, сука, накрыл вагонный бордель. Чуть с Юрочкой его не застукал (кстати, надо будет выпустить цыгана, чтоб не растрепался).
   Нет, с Хоменко больше уживаться нельзя.
   «Подстроить этому хохлу какую пакость – сам слетит, – подумал Тимошевский вяло. – А если не слетит?»
   Мысль перестала веселить, и Тимошевский все больше мрачнел. Он понял, что боится Хоменко. Какую-то власть взял в отделении этот здоровенный хохол. Нет, не должностную, а другую, более сильную – характером. Вот ко всем своим подчиненным мог Тимошевский подкатиться на кривой козе – один брал, другой пил, третий проституток трахал, четвертый приворовывал, – а к Хоменко – нет.
   От мыслей отвлек Саушкин.
   – Товарищ майор, все готово, наши уже в залы пошли и на перрон. Третья группа на стоянке и у касс.
   Тимошевский вздохнул, поднялся с кресла, тоскливо ему было покидать кабинет, где стоял сейф с наиболее важными документами.
   Он спустился со своего второго этажа и вышел в центральный зал.
   Сколько ни мой пол с шампунем, сколько ни распыляй дезодоранта, все равно человечиной пахнет. Тимошевский был брезглив с детства и потому выносить не мог запаха человеческого пота. Как только появилась первая возможность, купил подержанный «Москвич», чтобы не дышать в метро чужими миазмами. Это сейчас у него «вольво». Кстати, надо менять. Один из уважаемых знакомых назвал «вольво» чемоданом на колесах.
   Тимошевский вышел через служебный на стоянку такси. Здесь работали его мужчины. Выгружающиеся пассажиры разговорчивы. Жучки же имеют хороший слух. Как только женщина скажет что-нибудь про опоздание и отсутствие билетов, они тут как тут.
   Вот уже идет торговля. Мадам, в кассах билетов нет, но я готов уступить вам свои… Сколько?.. А тут оперативник в штатском.
   Я дам больше, дорогой, в два раза против номинала. Настоящая мадам, дает два с половиной. Оперативник – три. Идет торг. Кто перекупит у жучка. Перекупил оперативник. Щелкнули наручники. Мадам, вы пойдете свидетелем. Но я опаздываю.
   Для вас мы специально задержим поезд. Всего несколько строк для протокола.
   У касс та же техника, но с небольшими дополнениями. Тимошевский заметил свою курносенькую. У нее в руках был малыш в пикейном одеяльце. Она чуть не на коленях ползала, просила за номинал. Таким образом собрала вокруг себя аж четырех жучков. Кто-то из их братии даже сжалился, продал. Конечно, был повязан со всеми вместе. Свидетелям были твердо обещаны билеты в случае заполнения протокола. Граждане свидетельствовали охотно.
   Тимошевский отозвал в сторону курносенькую:
   – Ты где ребенка достала? У цыган, что ли?
   – Нет. Я в универмаг сбегала за куклой. Ну в одеяльце, – сказала курносенькая.
   – Молодец, квитанции сохрани, оплатим. А тебе еще премию за сообразительность.
   Девица-милиционер чуть было честь не отдала.
   – Ты вот что… Видишь вон ту барышню в шестнадцатой кассе?
   Курносенькая видела.
   – Какое направление дефицит?
   – Кишинев. Ни одного билета. Я справлялась.
   – Что хочешь делай, в лепешку расшибись, но заставь ее достать тебе билет.
   Заставь. Разжалоби. Лоб об асфальт разбей. Придумай что-нибудь. Обобрали.
   Ребенку есть нечего. Третий день на вокзале. Мужа в Приднестровье убили…