Андреев Олег. Вокзал

   – Вы – нет, Ларин-да. Он сегодня на селекторном мне уже обещал.
   – Ларин вас тоже не уволит, он добрый.
   – Кто? Ларин добрый?
   – Ларин.
   – Вы знаете, скольких он уже уволил?
   – Догадываюсь, считаю – мало. Он всегда увольняет безалаберных. А вокзал – это четкость и порядок.
   – И это говорите вы?! Нина Андреевна, ну что вам стоит. Хорошо, я не прошу совсем прекратить вашу отсебятину. Я понимаю, что такая жертва вам не под силу.
   Я прошу хотя бы сократить ее. Ну хотя бы называйте точно время прибытия и отправления.
   – О, мой милый, кому в России нужна подобная мелочь. Мы – страна необъятных просторов и бесконечного времени. О чем вы меня просите? Человеку придется неделю трястись в душном вагоне до какого-нибудь Хабаровска, он всю жизнь за это время передумает, перескажет своим соседям, переоценит, а я ему о каких-то минутах.
   – Нина Андреевна, мы с вами не понимаем друг друга…
   – Вы кто?
   – Я?
   – Ну образование у вас какое?
   – Воронежский университет.
   – По специальности?
   – Русская филология.
   – Воронеж, да, знаю, бывала там на гастролях. Культурный город. Я не верю.
   Вы не учились в университете.
   – Да я вам могу диплом показать!
   – Красный?
   – Нет, – немного смутился начальник.
   – Что вы провалили? Только честно.
   Начальник уже понимал, что инициатива утеряна, но все еще надеялся, а что ему оставалось. Ларин сегодня был зол как никогда.
   – Я получил четверку по истории КПСС и…
   – По русскому языку?
   – Нет, по английскому, – покраснел начальник.
   – Историю я вам прощаю. Английский тоже.
   – При чем здесь мои отметки? Этот текст утвержден в МПС. Это единый стандарт для всех вокзалов России.
   – Вот вы и попались! Наверное, вас спутало слово «информация». Оно сухое и иностранное, но давайте обратимся к классикам…
   – Опять?! – воздел руки горе начальник.
   – Конечно, «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля.
   Слова «информация» в нем вовсе нет. Есть другое, отличное слово – весть!
   Она подала начальнику словарь, и тот стал листать на букву "В". Слова «весть» в словаре не было.
   – Нету, – удивленно сказал он.
   – У вас что было по языку, говорите вы?
   – «Отлично», – сказал начальник и снова покраснел.
   – Хоть краснеть не разучились, – похвалила Собинова. – Весть тогда писалась через «ять». А у вас по языку что было?
   – Четыре.
   – С натяжкой?
   Начальник кивнул.
   – Вот так и надо было сказать. Хотите, я вам буду давать уроки. А то стыдно, честное слово.
   Она забрала у начальника словарь и нашла нужную страницу.
   – Читайте.
   – «Известие, сведение откуда-либо, уведомление или сообщение сведения, молва, слух. Из одного города идут, да не одни вести несут…»
   – Вот! Как раз! – воскликнула Собинова. – Это вам не информация! Это же с людьми разговор. А я вам не дикторша, а вот, – она ткнула пальцем в словарь, – вестница! Так и передайте своему Ларину!

Глава 38
ФАЛОМЕЕВ

   Алексей Фаломеев вышел из джакузи совершенно другим человеком. Критически осмотрел воротник рубашки, галстук с неистребимыми теперь свидетельствами трехдневного куража, носки не глядя сбросил в мусорку и нажал кнопку вызова.
   Словно черт из табакерки, появился посыльный.
   – Ты вот что, парень (парню было под сорок), сбегай-ка через площадь, получи багаж и тащи сюда. У тебя на все про все пятнадцать минут. Не обижу…
   Стой, парикмахерская здесь есть?
   – Ноль пять, – посыльный кивнул на телефон и исчез так же, как появился.
   Фаломеев вытряхнул все из карманов. Пересчитал деньги. Вздохнул. Ну да ничего. В чемодане еще было. Потом под руки попались салфетки с телефонами, убей, не помнил кого, отрывные листочки, пустые пачки сигарет с адресами – все это последовало за носками. Некоторое время задумчиво сидел с перекомпостированными билетами. Думал.
   Решил пока не рвать. От маникюра и педикюра отказался. Конечно, не мешало бы подстричь ногти, но в слове «педикюр» сибиряк усматривал определенные аналогии и тайный смысл, а потому категорически отказался. Его побрили, подровняли скобку, в кожу втерли лавандовый экстракт, намекнули на определенного рода услуги за отдельную плату и, ничуть не оскорбившись отказом, ушли. Такая у них работа.
   Фаломеев хотел было прилечь, но тут явился посыльный с чемоданом. Пришлось расплатиться, вспороть подкладку и извлечь тугую пачку стольников. У себя в Нягани они играли в своеобразную «черную кассу». Сбрасывались ежемесячно по полштуки и по жребию на отпуск получали солидную прибавку к официальным.
   В коридоре наткнулся на разносчика спиртного и сладостей.
   – Шоколад, коньяк, шампанское? – скороговоркой выпалил разносчик, и Фаломеев отказался от спиртного без капли сожаления, зато купил коробку зефира в шоколаде.
   Его бывшая, когда кто-то уезжал на Большую землю, всегда просила именно зефир. Он мог бы купить и трюфели, но неизбалованные предпочитают знакомое.
   Примерно в это время Виолетта, так звали даму, закончила на пятнадцать минут раньше очередную экскурсию по Новодевичьему монастырю и в который раз считала «баранов» по головам. Не сходилось.
   – Да ну и черт с ними. Чего, Виолка, нервничаешь, захотят – сами дорогу найдут. Садись. Покатили.
   Виолетта прекрасно понимала, почему водитель ее торопит. В экскурсиях был четырехчасовой перерыв, и он использовал обед на полную катушку. Гонял в аэропорт с левым рейсом. Иногда успевал сделать два. На круг выходило около двух сотен.
   Виолетта сразу по приезде, стоило экскурсантам выйти, выложила на переднюю панель две бумажки по сто. Водила удивленно вскинул брови.
   – Не в службу, Саня, я тут экскурсию одну провести хочу за свой счет, так что ты не исчезай.
   – Понял, – коротко ответил Саня. Какая разница, где и как зарабатывать, лишь бы капало.
   А Фаломеев, выбритый и пахнущий лавандой, сидел за ее столиком у окна и мрачно пил боржоми из стеклянной бутылки. Шел третий час, как он расстался с прекрасной дамой.
   – А я тебе говорю, иди, – толкала татарку вперед подруга.
   – Он какой-то не такой, – неизвестно чего пугалась Алика.
   – Господи-и-и… Все они одинаковы. Погоди…
   Толстуха отстегнула от передника булавку, подогнув Алике и без того короткую юбку, подколола. Так что, когда Алика вышла в зал, даже у швейцара дяди Миши лицо вытянулось.
   – Что будем пить? – спросила Алика и уткнулась в блокнот.
   – Ничего… – рассеянно ответил сибиряк.
   – Как это – ничего? Не положено. Ничего можно дома не пить.
   – Ну… Давайте шампанского… – согласился Фаломеев. – И охлажденного.
   Алика заметила на столе коробку зефира в шоколаде. В ассортименте ресторана такого не было. Значит, ее ждет, сообразила татарка, и внутри у нее начал вырабатываться адреналин.
   – Между прочим, приносить свое у нас не разрешается, – строго заметила Алика. – Уберите.
   – Но это же…
   – Уберите.
   – Извините, я задержалась. Это мне? – флейтой прозвучал для Фаломеева голос дамы.
   – Вам, – сказал Фаломеев, сжимая в руках коробку зефира.
   – Тогда не грех и шампанского по бокалу… Как? Принесите, милочка.
   – Как сердцем чувствовала. Пришла-таки, выдра драная, – сказала толстуха Алике и показала на угол подсобки, где на всю катушку работал обогреватель с прислоненной к решетке бутылкой шампанского.
   Подруга Алики пощупала емкость, взболтала, посмотрела на свет.
   – Пару минут еще…
   – А я думал, вы не придете, – сказал Фаломеев.
   – Скажите, вы всегда правду говорите?
   – По необходимости… Я с детства к выводу пришел, что правду говорить выгодней, иначе в мелочах заблудишься, самому стыдно будет. Жить значительно легче, поверьте. А так надо все помнить, кому что сказал, где что сделал.
   Попробуйте. Давайте все время правду говорить?
   – Это, наверное, утомительно? Все время помнить, что надо говорить правду.
   – Привыкайте. Вот, например, я знаю, что нравлюсь здешней официантке, а она меня ничуточки не волнует. Как мужчину.
   – А вот и врете. Ноги у нее красивые. Должны нравиться.
   – Нет. Ноги мне у нее нравятся, – смешался Алексей. – Я не про то.
   – Тогда не говорите загадками. Ведь это совершенно нормально – увидеть в окне первого этажа раздевающуюся девицу и остановиться посмотреть. Так же, как совершенно нормально, идя второй раз по той же улице, бросить взгляд на это окно.
   – Действительно, – изумленно согласился Фаломеев. – Я как-то не подумал, то есть я подумал… и решил…
   – Я за вас решу – давайте говорить еще чуть-чуть не правды. В каждом должно быть что-то, что непозволительно знать другим, даже очень близким… А мы с вами едва знакомы. Это не значит, что вы должны соврать мне, что у себя в…
   – В Нягани…
   – … В Нягани вы первый парень на деревне и главный инженер месторождения.
   – Старший буровой мастер… – тут же соврал Фаломеев.
   – Вот это уже ближе.
   Алика принесла шампанское.
   – Открыть? – предложила она презрительно. Какой же мужчина согласится на такое? Алексей забрал бутылку и энергично сорвал проволоку. Дальнейшее угадать нетрудно. Пробка полетела в потолок, шампанское, которое предварительно хорошо встряхнули в подсобке, на платье дамы и костюм Фаломеева.
   Фаломеев застыл, словно жена Лота в пустыне. Дама захохотала.
   – А вы действительно понравились официантке, – смеялась, показав изумительные зубы, дама. – Давно меня мужчины в шампанском не купали. Пойдемте отсюда.
   Фаломеев бросил на стол сотенную и, влекомый за руку дамой, покинул ресторан.
   – Сработало… – ликовала толстуха.
   – Сработало… – не выражала радости Алика. – Только здесь на глазах были, а теперь она его домой завезет и трахнет.
   Проницательности женщин можно только удивляться. Ошиблась Алика только в одном.
   «Уважаемые автолюбители, ни в коем случае не платите за стоянку возле вокзала. Эти лбы дерут с вас деньги незаконно. Их квитанции не стоят бумаги, на которой напечатаны. Ставьте машины на здоровье. Только не обдирайте приезжих как липку. Стыдно, что подумают о москвичах – одни рвачи тут, что ли?»
   Уже готовый отдать деньги мужику с разноцветной квитанцией автолюбитель ловко увел их в свой карман обратно.
   – Слышал, чего сказали?
   – Она не знает, она дура…
   – Зато я не дурак.

Глава 39
СЕРГЕЙ

   Сергей отвернулся к окну.
   Хорошо шерстят, молодцы. Не одна мышь не проскочит. Хотя это еще можно проверить. Да и надо проверить, а иначе какой интерес в его работе.
   – Деньги-то еще ладно, – увлеченно рассказывал Васечка. – Я вот как-то ехал сутки в командировку в Тюмень. Ну лег себе ночью, деньги и документы под подушку. Ага, значит. Заснул. Когда утром просыпаюсь, мы уже подъезжаем к Тюмени. Бах, а ботинок нет. Украли ночью. Попутчик спер, который на станции под утро вышел.
   – Та ты шо! – всплеснула руками жена, – Что я такого, Вася, не припомню.
   – Та то ж еще до тебя було, – отмахнулся Вася. Он рассказывал случай молодости соседям по купе. Однако Сергей слушал его вполуха. А разбуженный шумом из коридора Аслан – в то время, когда разоблачали вора, – еще до сих пор не пришел в себя и непонимающими глазами смотрел на Васю.
   – Ну и шо ты, босый, робыв? – с интересом расспрашивала жена.
   – Ну так слухай! Шо робыв, шо робыв! Так и пошкандыбал в тулупе и в носках на вокзал. Мороз лютый!
   Сергей, не став дослушивать историю Васечки, слез с полки и вышел из купе.
   Каким-то шестым чувством он ощутил, как взгляд Аслана буквально пронзил его спину. После ночного инцидента в тамбуре они не произнесли друг другу ни одного слова и вообще делали вид, что ничего не случилось.
   В коридоре бегали дети. Мамаша одного из них сидела на откидном стульчике и устало моргала невыспавшимися глазами. Ее сын Игорек – мальчик лет пяти – постоянно крутился рядом, раздражая ее своей повышенной активностью.
   – Игорь, прекрати сейчас же дергаться, у меня уже от тебя голова раскалывается! – не выдержала мамаша.
   – Раскалывается? – с любопытством остановился Игорь.
   Мальчик тут же навис над опустившей голову на колени мамой и стал перебирать ее волосы, что-то выискивая в них.
   – Что ты там ищешь? – тихо спросила мамаша.
   – Трещинки, – ответил малыш. – Сама же говоришь, что голова раскалывается.
   Сергей, стоявший рядом, засмеялся первым. К нему секунду спустя присоединилась мамаша.
   – Как они все смешно перекручивают! – произнесла в сторону блондина мамаша. – На днях объясняю ему геометрические фигуры. Рисую, значит, треугольник, прямоугольник. А он мне говорит: «Мама, а бывает кругоугольник?»
   Представляешь, что отчебучил?
   – Смешно, – согласился Сергей.
   – А то как-то ему страшно понравились такие слова, как «полдничает», «столярничает», «огородничает» – отец мой столяр. Так я как-то звоню и спрашиваю: «А чем дедушка сейчас занимается?» А Игорек мне на это: «А дедушка туалетничает».
   Мамаша снова засмеялась. Сергей тоже заулыбался. Из купе в коридоре появилась Ира – та девушка, которую он «отбил» поздней ночью у чеченца. Увидев Сергея, она вначале хотела было вернуться обратно, но передумала и, прошмыгнув мимо него, скрылась в тамбуре. Сергей, не осознавая еще, что делает, последовал за ней. Когда он дернул дверь тамбура, девушка с опаской отскочила к стене.
   – Что тебе надо? – стараясь говорить с напором, даже с вызовом, произнесла она.
   – Не знаю, – угрюмо сознался Сергей.
   Что-то болезненное влекло его к этой девчонке. И не одно только имя Ира.
   Девчонка в поезде чем-то – он не сразу сообразил чем – была похожа на его маленькую Ирку. Нет, не внешностью, а той бесшабашной непосредственностью, которая сквозила во всем: в ее манере говорить, в размашистых, постоянно жестикулирующих руках, в усмехающихся губах.
   «Зачем я пошел за ней?» – почувствовал Сергей снова нарастающий гул в ушах и первый, еще легкий спазм в голове.
   Он пристально, в упор разглядывал девушку, словно экспонат. И в этом было что-то ненормальное, патологическое и странное. Девушка начала ерзать. Не то чтобы ей было страшно, но как-то не по себе. Она не понимала хода мыслей блондина. Не знала, что он может предпринять в следующий момент. А любая непредсказуемость в поведении человека, по крайней мере, всегда неприятна. И еще это долгое вяжущее молчание. Ирина, нервно докуривая сигарету, снова предприняла попытку заговорить.
   – За что ты меня обозвал? Я разве тебе что-нибудь сделала? – спросила она.
   Блондин ничего не ответил. Но лицо его вдруг сделалось злобным, скулы резко очертились. И неожиданно подбородок дернулся. Потом мелко задрожал, передавая нервный импульс губам. И в следующую минуту парень самым детским образом расплакался, глядя на Ирину жалкими глазами. От такого ужаса она на миг застыла на месте. Потом дернулась к тамбурной двери, с силой оттолкнула совершенно размякшего блондина и побежала к себе в купе.
   – Дурак! – успела она крикнуть парню на ходу, впрочем, беззлобно, скорее растерянно.
   «Да что же это со мной делается?» – утер слезы Сергей.
   – Так, давай быстренько в купе – к русской таможне подъезжаем, – заглянула в тамбур курносая проводница. – Это ты тут окурки набросал?
   – Нет, не я, – автоматически ответил Сергей, хотя тут же нагнулся и стал собирать разбросанные на полу сигаретные бычки.
   – Да ладно, чего ты! – удивленно сказала ему проводница. – Оставь! Я сейчас быстренько веником сгребу!
   Сергей вернулся обратно в купе и уселся прямо на постель к чеченцу. Тот отодвинулся чуть в сторону, но недовольства не выразил.
   "Это плохо, это очень плохо, – думал Сергей. – Это сильно мешает работе.
   Последствия контузии, что ли. Врачи сказали – ничего страшного, а выходит – вон как. Нет, надо взять себя в руки. Сегодня я должен быть начеку".
   – Ну а в Москве что делать будешь? – продолжая разговор, обратился к Аслану Васечка.
   – Торговать пойду, что еще мне делать? Деньги надо заработать – у меня мать, отец, четыре младших брата, две сестры. В ауле там остались. Есть нечего.
   Боимся бомбежек.
   – А зачем воевать тогда начали? – Встряла в разговор женщина.
   – За свою независимость, за правое дело! – ответил чеченец. – Мы хотим, чтоб все по-честному было. Вы с нами хорошо, тогда и мы с вами по-хорошему. С нами плохо, и мы тем же отвечаем. Все по справедливости.
   – Фигня все это. С вами хоть по-хорошему, хоть по-плохому – все равно вы человеческий язык не понимаете, – тихо вступил в разговор Сергей.
   – Зачем так говоришь? У нас шариат есть, мы в Аллаха верим, боимся его кары, – возмутился Аслан.
   – Шариат, говоришь? – усмехнулся Сергей. – Да у вас для своих один шариат, а для чужих – совсем другой. Противоположный. Руби головы Неверных! Такой вам Аллах шариат завещал для неверных?
   – Что ты говоришь? – вспылил чеченец. – Ты Коран читал? Ты народ наш видел?
   – Мстительный и кровожадный народ у вас. Зверье, одним словом! – перебил его блондин. – И пока вас не сотрешь с лица земли, вы не успокоитесь.
   Аслан злобно засопел, но ничего не ответил. Он сидел в углу у окна и свирепо смотрел на Сергея, казалось, еще немного – и чеченец вцепится блондину в глотку.
   – У каждой нации есть что-то хорошее, а что-то Плохое! – попробовала выступить в качестве миротворца женщина. – Чего ты так на него взъелся?
   – А вы знаете, как они пытают наших ребят? – повернулся к ней блондин. – Как режут им уши, носы, снимают скальпы? Как на части рубят – при своих же детях. А те, маленькие звереныши, уже с детства впитывают запах крови.
   – Да где ты сказок таких наслушался, парень? – тяжко вздохнул Вася.
   – Телевизор надо чаще смотреть, дядя! И газеты читать, – нехорошо улыбнулся Сергей.
   Поглощенные разговором, они не заметили, как плавко остановился поезд.
   – Документики, пожалуйста, – послышалось из коридора вагона.
   Российские пограничники и таможенники были более доверчивы к пассажирам, чем украинские. У большинства документы проверяли бегло, а вещи осматривали выборочно. В основном у одиноких мужчин молодого и среднего возраста. Более пристально осматривали лиц кавказской национальности, да и то не всех. Может быть, надеялись на своих украинских коллег, которые час назад уже поработали в этих вагонах. У Аслана, например, они посмотрели только паспорт и верхнюю часть сумки.
   – Декларацию заполнять надо? – спросил у них осведомленный уже в таможенных вопросах Аслан.
   – Да если ты что захочешь спрятать, разве ты в декларации укажешь? – улыбнулся русский таможенник.
   Сергей на этот раз сам открыл таможеннику свою сумку и достал из пакета свадебных кукол.
   – Смотри, мама, – закричал заглянувший в купе Игорек. – Тут две куклы застряли в кольце.
   – Это точно. Им теперь житья не будет, – засмеялся таможенник, разглядывая кукол.
   – Надо их вытащить, им же больно, – продолжал мальчик.
   – Больно не больно – теперь уже надо терпеть, – с усмешкой вздохнул Васечка. – Может быть, и всю жизнь мучиться в этом чертовом обруче, – продолжал он, хитро перемигиваясь со взрослыми пассажирами. – Такие кольца, пацан, когда наденешь, уже вряд ли хорошо себя будешь чувствовать.
   – Шо ты городишь, дурак старый! – влезла жена Васечки. – Хиба мальцу оно надо знать?
   – Иди сюда, сынок. Не мешай дядям работать, – дернула мамаша мальчика в свое купе.
   Сергей поморщился. То ли ему было неприятно, что таможенник нахально вертел в руках его кукол, то ли сам разговор вокруг игрушек раздражал.
   – Счастливого пути, – пожелал таможенник и вышел.
   – Ну теперь можно и поспать, – вытянул на полке ноги Аслан, задев стопами сидящего на его постели Сергея.
   До подушки чеченца на этот раз у таможенников дело не дошло. И можно было быть спокойным.
   Сергей снова посмотрел в окно.
   К поезду шли солдаты. Нет, не желторотые лопушки, а контрактники. В масках, с автоматами. Они по двое впрыгивали в вагоны. Вошли и в их.
   Да, что-то они искали. Опять станут трясти.
   Он встал и вышел из купе. А через несколько минут в купе ворвались эти самые в масках.
   – Встать! – схватив ничего не понимающего чеченца, они мгновенно выволокли его из купе. – Руки за голову, ноги на ширине плеч. Не двигаться.
   Обалдевший Аслан не мог вымолвить ни слова. Один из военных принялся его обыскивать.
   – Обувь снимай! – грубо бросил он ему, когда нательный осмотр был закончен.
   – Да что такое, брат? Меня украинцы час назад обыскивали, – послушно снял с себя ботинки чеченец.
   – Заткни пасть! – Первый в маске принялся внимательно изучать обувь, отворачивая стельки.
   Второй в это время перетормошил сумки жителя Кавказа. А потом сразу прошелся руками по постели чеченца и быстро добрался до подушки. Тут же разодрал наволочку и вытащил из нее расфасованные пакетики с белым порошком.
   – Все точно, – повернулся он к своему напарнику. – Наркотики, гад, везет!
   – А ну пошли, – грубо подтолкнул сильно побелевшего чеченца обыскивающий его военный.
   – Ты крепче держи его, суку, а то еще дернуть может, – предупредил второй, забирая сумки чеченца с собой.
   Последнее, что увидел насмерть перепуганный Аслан, – лицо Сергея.
   Теперь он понял, почему так боялся блондина.

Глава 40
ЛАРИН

   Ларин после ухода Вадима еще долго сидел за столом и думал о том, что вот она, жизнь, – в постоянной суете, конфликтах, столкновениях, ненависти и любви, лжи и доброте, в человеческих страстях и слабостях. В это во все она одета, как будто бы запеленута туго, да так, что не освободиться теперь от этих пут до самого конца. И все в этой жизни невыносимо укомплектовано обязанностями по отношению к другим, делами и долгами. Размерено привычками и закостенелыми принципами, правилами повседневного быта. И не осталось в ней уже ни капельки чего-то свежего, нового, живого. Разве об этом мечталось в детстве? Разве этого хотелось в молодости?
   – Виктор Андреевич, – испуганно трясла за плечи Ларина секретарша. – Что с вами? Вам плохо?
   Ларин пришел в себя, непонимающе посмотрел на Ольгу.
   – Чего? – обратился он неизвестно к кому.
   Почувствовал что-то горячее и влажное на щеке. Боже мой! Неужели слезы?
   Они, родимые, да прямо ручьями. Докатился! Неужели все-таки старость подошла с ее плаксивостью и сопливостью, сентиментальностью и постоянными выпадениями памятью в прошлое?
   Ларин с чувством неловкости достал носовой платок, утер постыдную влагу, высморкался.
   – Что тебе, Оленька? – сказал, виновато улыбаясь.
   – Я вас по селектору уже жму-жму, а вы не слышите. Напугалась, честное слово! Думала, что случилось, – не скрывая искреннего волнения, говорила секретарша. – Там вам Саперов звонит, – доложила секретарша.
   Ларин не сразу понял, о ком идет речь. А когда сообразил, то помрачнел.
   – Пошли его подальше, насколько знание крепких выражений позволяет, – распорядился Виктор Андреевич.
   – Нет, это старший Саперов. Михал Михалыч – тут же проинформировала Ольга, поняв, что начальник вокзала дает указание посылать Вадима.
   – Старший? – недоверчиво переспросил Ларин.
   – Ну да, министр путей сообщения, – уже полностью сделала ясной картину секретарша.
   Этот звонок был для Ларина неожиданным. Конечно, они иногда встречались по работе с Саперовым, в основном на расширенных совещаниях, но общение между ними было сухим, немногословным и официальным. И всегда в присутствии других. А все свои поручения и приказы для Ларина министр передавал через секретарш, реже – через своих замов. То есть в последний раз они неофициально беседовали друг с другом лет пять назад – по поводу создания фирмы Вадима, и то особо не утруждая себя игрой в доброжелательность. По принципу – более старший по должности излагает свою «просьбу», которую младший по должности не может не исполнить.
   – Слушаю! – собранным голосом сказал в трубку Виктор Андреевич.
   – Здравствуй, Витя, – как-то по-домашнему поздоровался министр путей сообщения.
   Такая манера была несвойственна для тех отношений, какие у них установились в течение последних лет пятнадцати. И это насторожило Ларина.
   – Добрый день, – нейтрально поздоровался Виктор Андреевич.
   – Я слышал – у тебя горе. Прими, пожалуйста, мои соболезнования по поводу смерти Антонины Петровны. Пусть земля ей будет пухом.
   – Спасибо, Миша, – вырвалось у расчувствовавшегося Ларина.
   Ему было приятно, что Саперов, так же как и уборщица Матвеевна, помнил его мать по имени-отчеству. Хотя что ж здесь удивительного? Сколько раз они с Мишкой в молодые годы отдыхали во время студенческих каникул у его матери в деревне! Было бы странным, если бы Саперов это забыл.
   – Что ж, Витя! Смерть есть смерть, она мимо человека не пройдет. Жизнь такая быстротечная. Мы вот уже сами деды. Самим впору задумываться о душе. Одни только дети и держат на этом свете. Только они еще и заставляют суетиться, что-то делать, их поправлять, поддерживать…
   «Как-то он быстро от смерти к детям перешел, – подумал про себя Ларин. – Неужели по поводу сыночка звонит? А начал-то с соболезнования, с задушевных разговоров. Эх, Мишка, Мишка! Каким ты в молодости был, таким и остался».
   – Кстати, сегодня проводил коллегию. Слышишь?
   – Да. Ты для этого позвонил? У тебя коллегии каждую неделю.
   – Эта была особенная. Рассматривали твой проект.