Андреев Олег. Вокзал

   – Какие мелочи, – и полулег в кресло у журнального столика, вытянув перед собой длинные ноги. – У вас пиво не найдется?
   – Не найдется. Чай могу предложить, – пытался сдерживаться Ларин.
   – Что так? Почему так негостеприимно? – куражился, продолжая оставаться внешне неуязвимым и даже игривым, Вадим.
   – Значит, так! Мне с тобой тут некогда словоблудием заниматься.
   Вадим напрягся, уставившись злым, немигающим взглядом на начальника вокзала.
   – С тобой, как с человеком, – продолжал Виктор Андреевич все еще сдержанно. – Дали тебе возможность дело свое начать, все услуги предоставили на льготных условиях…
   – Вот это мне очень нравится, – хмыкнул Вадим. – Что значит – дали возможность? Кто это дал? Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее. И поточнее, поконкретнее. А то неизвестно еще, кто словоблудие здесь разводит, – уже жестко закончил Вадим.
   Ларин уже открыл рот, чтобы выругаться, но в этот момент раздался селекторный звонок.
   – Что еще? – включил селекторную связь начальник вокзала.
   – Виктор Андреевич, с вами говорит старший кассир, – взволнованно проговорила служащая.
   – Слушаю, Елена Леонидовна, – буркнул раздраженно начальник вокзала.
   – Виктор Андреевич. У нас здесь черт знает что происходит. Вы только сегодня сами ругались, что в кассах очереди, что работаем медленно. А теперь получается, у нас и кассиров забирать стали. И не просто так, а в милицию. Я не знаю, кому пришло в голову именно сегодня такое сотворить, когда вы сами говорили, что необходимо… – продолжала тараторить возмущенная старшая кассирша.
   – Подождите, Елена Леонидовна, я ничего не понимаю. Давайте все по порядку.
   – А что тут понимать? Беспредел сплошной…
   Ларин устало закрыл глаза рукой, продолжая слушать старшего кассира. Вадим в это время снял трубку другого телефона и набрал номер:
   – Алло! Экскурсионное бюро? Там Валя еще не появилась?.. Что значит – опять? Буду звонить, пока она не появится… Да! И вы мне будете вежливо отвечать. Договорились?
   Ларин закончил разговор и с нетерпением ждал, когда Вадим закончит свой. А Саперова, казалось, совсем не волновало, что его ждут.
   – Нет, вот ты мне, лапочка, скажи. Ну где она может шататься? – продолжал Вадим говорить в трубку, нагло поглядывая в глаза Виктору Андреевичу. – Да знаю я все ее расписания экскурсий, что ты мне паришь? – продолжал Саперов. – Нет у нее сейчас никакой работы. И внеплановой не может быть. В общем, ласточка моя, когда Валя появится, ты скажи, что искал ее любимый котик. Нет, именно скажи, что котик, – она поймет.
   «Вот сучонок! – прислушался к телефонному разговору Ларин. – Скотина!»
   Ларин стремительно подошел к Вадиму и нажал на рычаг телефонного аппарата.
   – В чем дело? – как пружина, вскочил на ноги Вадим.
   – Сейчас ты выслушаешь меня. Значит, если в ближайшие два дня не заплатишь все долги своей фирмы, пеняй на себя, – с трудом сдерживаясь, чтобы не съездить по наглой физиономии Саперова, выплеснул из себя Ларин.
   – А теперь ты послушай меня, старик! – вдруг вырвалось у Вадима. – Если ты еще раз вякнешь на меня или сунешь свой нос в мои дела, можешь считать, что тебе конец. Я тебя предупредил. А отец тебе еще сегодня отдельный привет передаст. Только ты его разглядеть постарайся, если не ослеп еще.
   У Ларина помутилось в голове. Секунда-две – и он пришел в себя только тогда, когда замахнулся на Вадима. Как же ему хотелось врезать сейчас по этой сытой, холеной физиономии!
   «Нет, только не опускаться до рукоприкладства», – вовремя, большим усилием воли остановил себя Виктор Андреевич.
   Сделав шаг назад, Ларин уступил дорогу тут же покинувшему кабинет Вадиму.
   В глазах молодого человека на мгновение промелькнул страх. Впрочем, уже подойдя к двери, Саперов оправился. Чуть повернув голову назад, он презрительно цыкнул сквозь зубы:
   – Пока, папашка! – И, выйдя из кабинета, пренебрежительно пнул за собой дверь ногой.
   Ларин долго сидел за столом с застывшим лицом. В висках сильно пульсировало, глаза покраснели. Наверное, поднялось давление.
   «Что же за день такой сегодня? – с горечью подумал Виктор Андреевич. – Ну все в одну кучу. Как будто бы все нити запутались в одном клубке!»
   А ведь в детстве казалось, вспомнил Виктор Андреевич, что жить так легко.
   И он, маленький Витя, постоянно приставал к матери с одним и тем же вопросом:
   – Мама, а почему взрослые говорят, что жизнь очень тяжелая?
   – Вот подрастешь, сыночка, – грустно улыбалась мать, – и поймешь, что не так уж легко жить человеку.
   «Мама, мама, ты всегда была права». Представив лицо молодой матери, Ларин с болью поморщился.
   Где ты сейчас, моя родная? В закрытом ящике гроба безвольно трясется твое безжизненное тело. Как страшно, наверное, будет увидеть тебя мертвой, с застывшими на груди желтыми сложенными руками…
   Был жаркий летний день. И мальчик Витя сидел на большом вишневом дереве, зарывшись в гуще зеленых листьев. Он срывал спелые ягоды и, запихивая в рот сразу по несколько, с наслаждением давил их деснами. Даже во сне, спустя много лет, он чувствовал этот терпкий вкус темно-бордовой мякоти, оставшийся на всю жизнь одним из самых ярких воспоминаний детства.
   Внизу под вишневым деревом стоял летний садовый столик, и мама Виктора, кареглазая и черноволосая женщина с чуть лукавой и грустной улыбкой, постоянно прятавшейся в уголках губ, лепила на столе вареники с вишнями.
   Сын бросил с дерева несколько вишен маме прямо на стол и с азартным нетерпением ждал, что вот сейчас мама поднимет вверх на него свои немного испуганные и широко распахнутые глаза и с напускной серьезностью погрозит ему вымазанным в муке пальцем. Этого с замиранием сердца ожидал десятилетний мальчик Витя.
   А пятидесятидевятилетний Виктор Андреевич уже знал, что мама никогда больше не сможет поднять на него свои немного испуганные и широко распахнутые глаза…
   «Мамаша, ну что вы так, не горюйте, вернется ваш сын. Он только туда и обратно. Такой сын не может не вернуться. Скорый поезд Москва – Гудермес отправляется. Дай вам Бог, ребята»:
   Ларин изо всей силы шарахнул кулаком по столу. Она что, специально, что ли?! Назло?!!

Глава 36
ХОМЕНКО

   Как незаметно летит время. Хоменко подошел к автомату и налил себе кофе в пластиковый стаканчик. Еще два месяца назад этот автомат был всеобщим любимцем.
   Сотрудники накачивались кофе «на халяву». Компания, желавшая получить подряд на установку таких автоматов во всех залах, презентовала для «испытаний» один и гарантировала его загрузку сырьем. Его доили с такой интенсивностью, что уже через неделю автомат выработал полугодовой ресурс. Его починили, заправили вновь, но былой популярностью металлический бармен уже не пользовался, да и кофе, надо сказать, у него неважнецкий. Однако горячо, и то ладно.
   Жаль. Жаль, что упущена возможность прижать к ногтю тех, кто развлекался в спецвагонах. Роман проверил только один. Что творилось в двух других, неизвестно. Но когда заикнулся о необходимости доставки клиентов в отделение, Тимошевский вдруг испугался. Роман понять не мог метаморфозы, случившейся с начальником. И ведь не надо стягивать туда много сил. Хоменко и два оперативника взяли бы всех. Оказавшиеся в пикантной ситуации клиенты все равно что стадо баранов, куда укажут, туда и пойдут. Тем более если заранее изъять документы. Пусть кричат об адвокатах, о праве на личную жизнь. Фотограф щелкнул его неглиже, и пусть теперь доказывает свой супруге, что он не Билл Клинтон, а рядом не Моника Левински. Роман даже согласен был придержать кое-какие материалы. Оступился человек. С кем не бывает. Другое дело – общественное мнение, репутация. На лацкане одного мельком заметил депутатский значок. Вот обрадуются чукчи, делегировавшие своего представителя в Москву.
   В армии еще Роман слышал поговорку – хохол без лычки что справка без печати. Кому-то она казалась обидной. А ему понравилась. Он любил служить.
   Служить лучше всех. Наверное, это было наследственное. Прадед Романа двадцать пять лет отбарабанил в царской армии, дед служил в войсках НКВД, отец был участковым милиционером. Когда появился фильм про Анискина, Роман вдруг увидел – героя списали с его отца. Деревня обожала старшего Хоменко. Потому что он служил. Роман понял, что тоже не обойдется без службы. Но почему-то его никто не любил, никто не приходил к нему со своими домашними заботами. Хоменко чувствовал, что его ненавидят, во всяком случае, сильно сторонятся. Это было поначалу ужасно обидно, ведь он служил честно, он был хорошим товарищем, почему, почему? А потом взяла злость: а я, хлопцы и девчата, буду еще лучше служить – назло вам! Назло. И теперь он служил не по зову, так сказать, крови, не по движению души, а из злости, которая изъедала внутри, которая убивала, но которая единственная держала его в кулаке. Иначе бы он развалился. Распался на мелкие кусочки. И теперь вот еще было спасение – Оксана. Любил он ее? Да, наверное. Но главное – он видел в ней как бы кислородную подушку, что ли.
   Глоток чистоты, добра, заботы, ласки, нежности, уюта. Оксана была его спасением. Но она спасать его не хотела.
   Хоменко потягивал коричневую бурду под названием «кофе эспрессо», когда в панорамное стекло увидел Оксану в накинутом на плечи демисезонном пальто, двух оперативников по бокам, двигавшихся следом мужчин в наручниках, также в сопровождении работников милиции. Лейтенант растерялся. Кто, за что, по чьему приказу? Задержанных повели не в камеры, а в общую комнату.
   Роман стремительно взбежал по лестнице на второй этаж и ворвался к начальнику линейного отдела:
   – Николай Павлович, там кассира арестовали, Оксану. Это по вашему приказу?
   – выдохнул он, не соблюдая субординации.
   Тимошевский покосился на человека, стоящего у окна спиной к Хоменко, потом удивленно вздернул брови.
   – Лично кассира шестнадцатого кассового аппарата, Панчук, арестовывать никто не собирался. По всей видимости, ее взяли в рамках проведения операции «Жучок». Очень жаль, если будут доказаны факты незаконного использования служебного положения в целях личного обогащения.
   Тимошевский снова взглянул в сторону присутствующего незнакомца, как бы призывая его в свидетели. Незнакомец повернулся, молча посмотрел на Хоменко и сел в гостевое кресло.
   Операция «Жучок» была для Романа полной неожиданностью. Так вот почему он видел столько своих коллег, шастающих по вокзалу, – они ловили билетных жучков.
   И ведь не проболтались, он с ними разговаривал. Неужели Тимошевский специально охотился на Оксану? Неужели до сих пор не может забыть, как Хоменко увел ее из-под самого, мягко говоря, носа начальника.
   – Я знаю, как вы относитесь к кассиру-оператору шестнадцатой кассы, товарищ майор, и уверяю, так просто это вам с рук не сойдет. Еще не знаю подробностей, но уверен, ее подставили. Очень жаль, что не успел оформить протокол о вагонах на запасных путях. Что ж, постараюсь исправить ошибку.
   Хоменко говорил это не столько начальнику, сколько неизвестному гостю, предполагая в нем важную шишку.
   – Слушайте вы, Хоменко, в отличие от вас я пришел сюда по своей воле, вы же – в силу склочности характера, как я теперь понимаю. В коллективе уже давно выражают недоверие своему сотруднику. И похоже, теперь я с коллективом соглашусь, хотя в последнее время…
   Тимошевский решил разыграть доброго дядюшку.
   – …Вы значительно подтянули личный состав. Что же касается вагонов, мне об этом ничего не известно. Не секрет, что некоторые недобросовестные проводники в отстое позволяют себе лишнее. Пригласить друзей, например. Может быть, это тот случай?
   – Нет, товарищ майор, не тот. Предприятие поставлено на широкую ногу.
   Используются вагоны серии люкс начальника дистанции. И я сильно сомневаюсь, что вы были настолько слепы, чтобы за восемь лет не разглядеть творящееся под самым носом.
   – Я вам уже говорил, что у нас есть люди, которые отдали вокзалу не один десяток лет. И это тоже происходило перед их глазами.
   – Например?
   – Нетрудно догадаться. Вы же считаете себя прозорливым человеком?
   Подумайте о том, что я вам сказал. Кстати, ходят слухи, что «хозяин» сам неровно дышит в отношении операторов.
   Хоменко покраснел, как маков цвет, развернулся на каблуках и вышел. Дверью не хлопал, а хотелось.
   В кабинете несколько секунд висела тишина.
   – Ваши проблемы, майор, – это ваши проблемы. Постарайтесь подчистить «хвосты» и унять ретивых. Через два часа здесь будут мои люди. Их без малого сорок человек. И они так топорно не работают. В резерве еще спецотряд. Могут под горячую руку подмести и ваших. Два часа, – постучал по циферблату Леонид Константинович Чернов и выглянул в зал.
   Там прохаживались Сева и Вовчик, то и дело поглядывая вверх на окна кабинета начальника отделения.
   Хоменко быстро шел по коридору. Сюда постепенно стягивались оперативники в штатском. Увидев лейтенанта, прекращали разговор.
   Роман прекрасно знал, о чем сейчас говорят его подчиненные. О нем. Об Оксане. Он постарался придать своему лицу сугубо деловое выражение. У двери общей комнаты прохаживался дежурный милиционер. Хоменко кивнул ему и вошел.
   В общей комнате собрали нескольких спекулянтов билетами. Были здесь два оператора-кассира: Оксана и незнакомая лейтенанту девушка. Новенькая попалась, решил он сразу. В центре комнаты стоял стол с включенным магнитофоном и сидел Саушкин.
   – Не густо, – подсчитав улов, констатировал Хоменко. – А это зачем?
   – Тактический ход начальства. Кто хочет, пускай начинает давать показания.
   Тимошевский думает, что они друг у друга микрофон будут рвать, чтобы срок скостили, – усмехнулся Саушкин.
   – М-да, – крякнул Роман. – Это что-то новенькое в моей практике.
   – В моей тоже… – Саушкин зевнул. – Субботы грозился лишить…
   – Слушай, я заберу у тебя операторов, побеседовать надо. Без протокола.
   – Бери. Только где? У нас все забито-перезабито.
   – Найду.
   – Ой, мамочки, что же будет-то… – сразу по выходе из общей комнаты заныла новенькая.
   Оксана шла молча и гордо, словно все происходящее ее не касается.
   – Новенькая? – спросил Хоменко.
   – Всего неделю, – замотала головой девушка.
   – Ну вот, всего неделю, а уже научилась…
   – Господи, да у нас все… Ой… – сказала и осеклась новенькая.
   Лейтенант привел их в свою комнату. Собственно, там было три стола, два компьютера и один принтер. И занимали ее трое. Просто Роман был старший. И на правах старшего он тут же отправил коллег в коридор. Коллеги понимающе усмехнулись, но вышли без комментариев. Выйти и подождать в коридоре он попросил и новенькую.
   Оставшись один на один с Оксаной, Роман не торопясь закурил и сел, уставившись в окно.
   – Зачем ты это сделала? – спросил Хоменко, стараясь не смотреть на Оксану.
   Оксана молчала.
   И Хоменко вспомнил…
   Он отработал тогда всего месяца два. Работа как работа. Бомжи, цыгане, карманники, аферисты, бомбилы, кидалы и просто пьянь.
   Когда он был дежурным по отделу, к нему привели молоденькую проститутку.
   Сержант взял ее в предбаннике ресторана, где она околачивалась последнее время.
   Проститутка забилась в угол «обезьянника», и казалось, подойди ближе, тронь – зашипит и выпустит когти.
   Хоменко высыпал на стол содержимое сумочки. Ничего особенного. Правда, нет презервативов, что очень удивило. Обычная женская дребедень. Даже перечислять не стоит. Однако среди безделушек попался ключ от камеры хранения. Роман повертел его в руках и краем глаза заметил: проститутка ожила. Лейтенант подозвал задержавшего проститутку сержанта.
   – Сходи-ка, воин, проверь ячейку.
   – Это можно.
   Через несколько минут он вернулся, неся в руках большой черный пакет. В такие хозяйки обычно собирают мусор. Лейтенант снова заметил, как дернулась девица. Высыпал содержимое на стол. Ишь ты, стеснительная. Сержант отвернулся.
   Роман сразу понял, почему тому неинтересно содержимое. По дороге проверил.
   На столе перед Хоменко лежала куча грязного нижнего белья, коробка с остатками «Тампаксов», свитер, дешевые колготы и очень красивые концертные туфли с металлическими набойками для степа – набор для проститутки несуразный.
   В клеенчатом мешочке, вышитом бисером, документы на имя Панчук Оксаны Георгиевны, гражданки Украины.
   – Панчук Оксана Георгиевна. А где регистрация? И фотографию-то новую надо.
   Двадцать пять, поди, есть? Или в вашем царстве-государстве теперь иные законы?
   – Да ей двадцать один – двадцать два от силы. Помыть. Отскоблить. Дать выспаться. Она уже с неделю на вокзале ночует. Я еще в прошлое дежурство заметил, – сказал сержант, и его симпатии явно были на стороне задержанной.
   Может быть, и не брал бы он ее, да скандал вышел. Девчонка все пыталась пробиться за ресторанную сцену в артистическую.
   – Ты зачем к артистам лезла? – спросил Роман. – Думаешь, если каждый вечер голыми задами вертят, у них денег мешки?
   – Ничего я не думала, – впервые подала голос девица.
   – О, гляньте, лейтенант, говорящая попалась. Я уж решил, немая, – наигранно удивился сержант.
   – Идите, товарищ сержант, у вас маршрут еще не отработан, – приказал подчиненному Хоменко.
   Он отомкнул решетку и вывел девчонку в дежурку, подал полотенце, мыло, зубную щетку, заставил сложить остальное в пакет и отвел в служебный туалет.
   Сам встал у двери, чтобы невзначай не потревожили.
   Обычная история. На родине заработки никакие. Москва тянет как магнитом.
   Приедут, словно их ждут тут с хлебом-солью, а здесь таких навалом. Если специалистка хорошая, еще можно устроиться. Опять же через кровать. А без специальности прямой путь в бордель или на улицу. Не будет же она своими ручонками алебастр накладывать да штукатурку мешать.
   Когда девица вышла, лейтенант удивился прозорливости сержантского опыта – лет пять скинула. «Действительно, ей бы выспаться, – подумал Роман, – совсем сопливка окажется. Пошли разбираться дальше».
   – Зачем за кулисы лезла? – повторил свой вопрос лейтенант.
   Девица задрала юбку, и Хоменко готов было уже заорать, но она вытащила из-под резинки чулок тонкие корочки. Ими оказался диплом об окончании хореографического училища.
   – И ты всерьез думала с таким дипломом устроиться в Москве? – подивился он наивности приезжей. – Да из Большого с трудом…
   Это он, положим, загнул. Не во всякий кабак пойдет балерина. И уж точно не в вокзальный ресторан. Хотя балетных классов по Москве хватает, выпускниц тоже.
   И не будет пустовать место в кордебалете ни в одном, даже самом занюханном кабаке на окраине.
   – Мне деньги нужны…
   – Назови, кому не нужны?
   – У нас в филармонии я последнее время «степовала», но партнера убили, и номер пропал. Я сольный номер подготовила. Мне бы костюм…
   В кабинет тогда заглянул начальник. Заглянул мельком, но задержался, вошел. Бросил ничего не значащую фразу про отчетность, а сам искоса разглядывал девчонку. Уже тогда Хоменко не понравился интерес Тимошевского к смазливой мордашке. Коротко осведомившись у лейтенанта, кто и за что, пригласил ее в свой кабинет. Роману сказал, что, к сожалению, явление незаконной эмиграции повсеместное.
   – Я подумал, может, работу найти какую, пропадет в Москве. У вас, Николай Павлович, возможностей больше.
   – Вот-вот. Побеседуем. Выясним, на что она способна, – уверил подчиненного начальник.
   На протяжении всего разговора Оксана находилась по ту сторону перегородки и ничего не слышала. Как только что вылупившийся цыпленок идет за каждым движущимся предметом, принимая его за родителя, так и она потянулась за начальником в его кабинет.
   Это тогда Роман прохлопал ушами развитие дальнейших событий. Сейчас он поступил бы иначе. Одно сделал интуитивно правильно – позвонил старшему оператору кассового зала и спросил, нет ли в штате свободной единицы. Единица была, но, для того чтобы взять человека, нужна квалификация. Можно, конечно, и ученицу с двухмесячным сроком, но и тогда нужна рекомендация – работа с деньгами как-никак.
   – Начальника вокзала подойдет?
   – Ларина? Без разговоров, – ответила ему старший оператор.
   И довольный Хоменко поднялся на второй этаж, открыл дверь кабинета начальника и застыл на пороге как вкопанный. Начальник прижимал к себе девицу.
   Что у них было и чего не было. Роман не видел. Это потом, спустя день, начальник сам завел разговор, будто девица не промах, лейтенанта не стала соблазнять, а вот на начальника клюнула. Роман верил и не верил. Но это потом, а в ту самую минуту он просто сказал, что девушка ему нужна для заполнения протокола.
   – Да брось ты, лейтенант, отпусти. Какой протокол? Она же не проститутка.
   Ни к кому в карман не залезла. Общественный порядок не нарушила и нравственность не оскорбила.
   – Он к тебе приставал? – спросил Хоменко, когда вывел Оксану из кабинета.
   – Да иди ты… – ответила она.
   – А я тебе работу нашел, – как бы между прочим сказал Хоменко.
   – Правда, что ли? Здорово. В ресторане? Свой номер?
   Она повисла на шее у лейтенанта и сочно поцеловала его в губы.
   – С ума сошла? – Он еле расцепил ее руки. – Пошли.
   И вот тогда впервые привел танцовщицу в кабинет Виктора Андреевича Ларина.
   Ларин выслушал лейтенанта, оглядел девицу с ног до головы и вздохнул:
   – В уборщицы по залу пойдешь?
   Лицо девицы побледнело, губы по-детски затряслись. Казалось, вот-вот расплачется. Мент говорил, что на кассиршу устроит. Но не заплакала.
   Сдержалась. Кивнула.
   – Виктор Андреевич, я со старшим оператором говорил, у них единица есть, – вставил Хоменко, несмотря на то что Оксана кивнула. – Рекомендация нужна.
   Ларин вскинул брови:
   – Вот ты и давай. Говорил… А кто тебя уполномочил? Это с людьми работа, с деньгами… Ты ее знаешь? Вот то-то… Поди сюда… Садись.
   Ларин встал и уступил место Оксане.
   – Включай, входи в систему… Войдешь, дам рекомендацию, не войдешь – пойдешь зал подметать, – показал на компьютер.
   Оксана вошла.
   Ларин взял чистый лист бумаги и набросал несколько предложений. Протянул девушке.
   – Жить где есть? Я так и знал… Здесь с утра комендант общежития крутился. Поищите в хозблоке. Скажите, от меня.
   Оксана и Хоменко двинулись к выходу.
   – А ты задержись, – остановил он милиционера.
   Оксана вышла.
   – Ты мне это брось. У меня не биржа труда. У меня очередь на пенсионеров стоит. Нашел, понимаешь, благотворительный фонд. Она же с улицы. Если мы всех беспризорных девиц будем обустраивать, мне тут публичный дом открывать придется… Ты ей чего обещал-то? Горы золотые? Ладно, ладно… Если б она на уборщицу сразу не согласилась, не дал бы я ей рекомендации. Смотрю, гордая.
   Гордые не воруют. Иди. И чтоб в последний раз. Как отрезало.
   Роман стряхнул воспоминания и посмотрел на Оксану. Вот она сидит сейчас перед ним. Гордая. А выходит, не помешала ей гордость.
   Видимо, он что-то пробормотал, так как Оксана прервала свой монолог. Да он его и не слышал.
   – Гордая, значит. Мент для тебя мелко плавает. Большой корабль подавай. И не помешала тебе гордость деньги брать?
   Оксана пошла пятнами.
   – Когда подрастешь, Роман, когда вырастешь из коротких штанишек, может, и поймешь, что бывают в жизни обстоятельства и чувства посильнее гордости. А испачкать меня трудно. Как сам-то не боишься испачкаться? Все ходишь за мной, все зудишь, как комар под потолком. Какой же ты, Рома, нудный. Все сказать тебе не могла. Жалко было. Ты ж меня от улицы спас. Дважды. От своего начальника тоже. И все никак не поймешь, что женщины не за это любят. За другое. Ладно. Ты честный, я заблудшая овца. Освобожусь, опять к тебе приду. Такие не отказывают.
   Опять меня спасешь? А? Или не будешь? К тому времени женишься, поди. Некогда будет чужих спасать. Я тебе вот что скажу: женишься – не нуди… НЕ НУДИ…
   Сделай хоть раз не правильно. Так, чтоб баба ошалела и за тобой, за тобой…
   Может, всего раз и сделай. Она потом всю жизнь помнить будет. И за тобой… За тобой…
   Оксане стало весело.
   – Может, тебя подставили? – предположил Хоменко, сбитый с толку ее монологом.
   – Нет, Рома, брала. Брала.
   В коридоре послышался шум. Хоменко и Оксана узнали голос Тимошевского.
   Начальник был разъярен. Он никому не разрешал допрашивать задержанных до окончания операции.
   – Не выпендривайся. Скажи, действительно подставили? – настаивал Роман, протягивая ей спасительную версию хотя бы на первое время.
   – Сейчас начнется… – констатировала Оксана приближение голоса Николая Павловича. – Ну я этому старому козлу выдам…
   Роман знал «старого козла» и его возможности. Дело было почти безнадега.
   Оставалась одна зацепка – бордель. Его и надо было раскручивать. Не верил он, что начальник линейного отдела милиции при вокзале не знал, что у него делается на запасных путях.

Глава 37
СОБИНОВА

   Начальник информационной службы уже не кричал и не требовал, он умолял.
   – Нина Андреевна, ну вы себя не жалеете, вам и на пенсии, видать, не плохо. Так пожалейте меня. У меня жена, двое детей, мать больная, мне работу терять никак нельзя.
   – Я вас уволить не могу при всем моем желании, – ответила Собинова и по-мальчишески шмыгнула носом.