Андреев Олег. Вокзал

   «А как ты хотела? Чтобы все из чувства солидарности прыгнули за тобой в могилу?» – усмехнулся про себя Ларин, а вслух сказал:
   – Тебе еще жить и жить, Оленька. А эти мрачные мысли выбрось из головы. В молодости они противоестественны.
   – Хорошо, Виктор Андреевич, – послушно согласилась исполнительная Оленька.
   – Там есть какие-нибудь сведения о львовском поезде? Узнай, пожалуйста, прямо сейчас!
   – Я только что перед вашим звонком узнавала, – радостно защебетала секретарша, довольная тем, что предугадала желание своего шефа. – Львовский идет по расписанию. И думаю, что будет в Москве вовремя. Все ведь в курсе, как это для вас важно.
   – Спасибо, милая. Я сейчас еду на кладбище – хочу договориться о месте для матери. На работе буду часа через три. Собери селекторное.
   – Обязательно. Виктор Андреевич, может быть, вам с кладбищем помочь? Наши ребята все быстро сделают, договорятся. Самое лучшее место.
   – Спасибо, но я хотел бы это сделать сам.
   – Я вас понимаю, Виктор Андреевич, – с многозначительной грустью произнесла Оленька.
   «Исполнительная дурочка!» – подумал про нее Ларин.
   При ее послушности и пышной внешности Ларин вполне мог бы завести с ней легкий и ни к чему не обязывающий роман. Это было бы в духе типичных отношений между начальником и секретаршей. Но Виктора Андреевича как мужчину не привлекали глупые и послушные женщины, какими бы красивыми они ни были. Его жена это знала, а потому к секретарше у нее не было никаких претензий. К тому же Оленька, подкупленная Людмилой Анатольевной не дешевыми подарками к праздникам, немного стучала на Ларина его жене. Впрочем, в пределах допустимого, что вполне устраивало Виктора Андреевича. Он даже пользовался этим безобидным стукачеством своей секретарши, чтобы время от времени подкидывать для жены необходимую дезинформацию о своих служебных поездках как в рабочее, так и в не рабочее время. Оленька исправно передавала «дезу» Людмиле Анатольевне, что давало Ларину возможность скрывать от жены свои многочисленные похождения. Хотя в последнее время это стало делать очень сложно.
   Виктор Андреевич взглянул на часы и занервничал. В это время ему иногда звонила Оксана, которая знала, что он в такое время бывал дома один. Но в этот раз и жена, и дочь еще были здесь.
   – Ты сегодня не опоздаешь на работу? – спросил он жену, медленно раскладывающую грязную посуду в посудомоечной машине.
   Она пристально взглянула на него – еле заметные нотки раздражения в голосе мужа не укрылись от нее. Виктор Андреевич с досадной поспешностью отвел глаза в сторону. Это не укрылось от Людмилы Анатольевны.
   – У меня на работе поймут, что в такой тяжелый для мужа момент именно жена должна быть рядом с мужем. – В ее голосе чувствовалась некоторая издевка. – Не знаю, понятно ли это тебе. Или ты никогда уже этого не поймешь. Хотя, конечно, если хочешь побыть сейчас один или еще с кем-нибудь…
   – Я только спросил, не опоздаешь ли ты на работу. Неужели это так тебя задевает? – Виктор Андреевич хотел сказать еще что-то в таком же духе, но в этот момент раздался телефонный звонок.
   Ларин метнулся к трубке, но жена перехватила ее.
   – Алло! – произнесла она вежливым голосом. – Говорите же! Или минутку подождите, не вешайте трубку.
   Она демонстративно передала трубку Ларину. Он не взял ее, а молча вышел из кухни.
   – Алло! Перезвоните ему, пожалуйста, на работу часа через три. Там ему будет удобнее говорить с вами, – нарочито громко, чтобы слышал Ларин, произнесла Людмила Анатольевна, хотя на том конце провода давно положили трубку.
   Виктор Андреевич чувствовал нарастающее раздражение. В прихожей он столкнулся с дочерью.
   – Ты почему до сих пор не в институте? – мрачно спросил он ее, впрочем, не ожидая услышать ответ.
   – А ты почему до сих пор не на кладбище? – дерзко ответила Лариса, не сразу осознав двусмысленность своей фразы.
   – Не волнуйся, дождешься ты и этой минуты, – болезненно усмехнулся Ларин.
   – Чего ты меня цепляешь? Ты ведь прекрасно знаешь, что я не это имела в виду. Что вы от меня все хотите?
   – Только одного. Чтобы ты стала нормальным человеком. Чтобы училась, чтобы любила… нет, хотя бы уважала нас с матерью.
   – Началось, – закатила глаза Лариса и усталой походкой двинулась в сторону кухни. – Я могу сегодня хотя бы спокойно попить кофе?
   Виктор Андреевич устремился следом за дочерью, продолжая говорить:
   – Чтобы ты помнила, что еще совсем молодая девушка, будущая мать…
   – А вот это уже очень интересно. На этом месте, пожалуйста, поподробнее.
   Как я должна помнить о том, что я молодая девушка? А? Что для этого нужно?
   Может быть, каким-то особым образом тренировать свою память?
   – Прежде всего не шляться по ночам, как последняя… – Виктор Андреевич осекся, поняв, что перегнул палку.
   Ища поддержки, он растерянно взглянул на жену:
   – Ты можешь сказать своей дочери, чтобы она по ночам спала дома?
   – А при чем здесь ночь? И вообще, то, о чем ты думаешь, этим ведь можно заниматься и днем. И уж тебе-то наверняка об этом хорошо известно.
   – Так, приехали, – Виктор Андреевич злобно посмотрел на жену.
   Еще только два дня назад Людмила Анатольевна плакалась ему по поводу того, что ей не нравится связь Ларисы с Вадимом, и просила серьезно, по-отцовски поговорить с дочерью об этом. А сейчас решила свести свои супружеские счеты при ребенке.
   – Хорошо. Только больше ко мне с этими вопросами не подходи. Пусть твоя дочь делает что хочет. Хочет гулять – пусть гуляет, хочет бросить институт – пусть бросает. Я больше слова не скажу. Пальцем не пошевелю. Ты поняла меня?
   – Я уже давно все поняла. – Голос жены дрогнул. – Ты тоже можешь делать все, что хочешь. Тебя здесь никто и никогда не держал. Хочешь – приходи домой, хочешь – таскайся со своими…
   – Что ты мелешь при дочери?
   – А ты думаешь, она ничего не понимает? – Голос жены перешел на крик. – Уже давно все понимает! Только тебе всегда на это было наплевать.
   – Так, с меня хватит. – Лариса выскочила из-за стола, так и не притронувшись сегодня к кофе. – Я в ваших разборках участвовать не хочу. У меня своего дерьма предостаточно.
   Через несколько минут Лариса покинула родительский дом.
   Виктор Андреевич молча одевался в спальне. Людмила Анатольевна то и дело заходила туда за какой-то пустячной вещью. Ей хотелось помириться с мужем в этот траурный день, но годами выработанная привычка ни при каких условиях не совершать первого шага после ссор не давала ей этого сделать. Лишь когда Людмила заметила, что Ларин не может найти галстук в тон рубашке, она не выдержала и собственноручно завязала мужу нужный. Впрочем, он не сопротивлялся.
   – Ты можешь позвонить в кафе насчет поминок? – нарушил Ларин долгое молчание. – Я думаю, нужно заказать на завтра, часов на пять. Попроси их водку взять с завода «Кристалл».
   – Хорошо, обязательно позвоню. – Несмотря на холодный тон, которым Людмила Анатольевна ответила мужу, в глубине души она обрадовалась тому, что Ларин так быстро отошел от довольно небезобидной стычки.
   Возможно, в другой раз Ларин и выдержал бы ссору более длительное время, но сейчас у него просто не было сил. К тому же он благоразумно подумал, что все равно рано или поздно им придется мириться с женой, так почему бы не сделать это сейчас, сэкономив нервные клетки на предстоящие похороны и дни поминок.
   – Если хочешь, я поеду с тобой на кладбище, – сделала благородный жест Людмила Анатольевна. – Мне на работу сегодня можно прийти после обеда.
   – Хорошо, поехали, – равнодушно ответил он.
   – Тогда дай мне еще десять минут на сборы.
   Ларин внимательно смотрел, как жена одевалась. В свои сорок девять она была еще совсем не старой. Стройные ноги, подтянутый живот, тренированные шейпингом – двухразовыми занятиями в неделю – мышцы ног и рук. Людмила Анатольевна тщательно следила за своей внешностью. На нее до сих пор обращали внимание даже молодые мужчины. Но Ларин уже давно потерял интерес к жене. Ему казалось, что она прочитана им вдоль и поперек. И даже то, что раньше в жене вызывало восторг и восхищение, теперь все чаще и чаще раздражало. Когда-то Виктору Андреевичу нравилось в молодой Людмиле игривость девочки, теперь же такая непосредственность – с годами все более нарочитая – казалась ему пошлой и непристойной. Даже сейчас он чувствовал, что она играет перед ним, так долго надевая на себя колготки, кокетливо выставляя напоказ тонкие ноги. Вот уже около двух месяцев они не были близки. И сейчас Людмила Анатольевна, возможно, пыталась возбудить мужа.
   «Тоже нашла время. А главное, удачный момент – перед похоронами матери, – усмехнулся он про себя. – Ну с чувством такта у нее всегда было туго».
   Виктор Анатольевич нетерпеливо взглянул на часы.
   – Коля наверняка уже ждет, – сказал он жене.
   – А ты хочешь, чтобы шофер служебной машины не ждал своего начальника?
   – Мы можем опоздать, – тихо сказал Ларин.
   – На кладбище еще никто не опаздывал. – Она обиженно одернула юбку.
   В это время зазвонил телефон. Людмила Анатольевна бросила на мужа изничтожающий взгляд:
   – Ну бери. Наверняка снова тебя.
   – Слушаю вас! – Ларин с напряжением взял трубку, но, когда услышал в ней мужской голос, тут же расслабился.
   – Виктор Андреевич Ларин? – спросили на том конце провода.
   – Совершенно верно. Это я.
   – Вас беспокоят из Федеральной службы безопасности. Отдел по борьбе с организованной преступностью. Полковник Чернов Леонид Константинович.
   – Слушаю вас, – холодно сказал Ларин, уже предчувствуя, что его сегодняшние планы будут нарушены.
   – У нас возникла серьезная и срочная необходимость встретиться и переговорить с вами. Немедленно. – В тоне полковника Чернова были железные нотки, не допускающие возражений.
   – Вы понимаете, у меня сегодня такие обстоятельства личного характера… – начал было Виктор Андреевич.
   – Мы в курсе. И приносим вам свои соболезнования. И поверьте, если бы не важность и срочность вопроса, мы бы вас не потревожили.
   – Хорошо, – не сразу ответил Ларин. – Где мы встречаемся?
   – Давайте подъезжайте к себе на работу. Мы вас там будем ждать.
   Ларин повесил трубку и почувствовал неприятный холодок в области груди.
   Виктор Андреевич был воспитан и прожил большую часть жизни при советской системе, а потому органы, подобные КГБ или ФСБ, вызывали у него бессознательный, на уровне физиологии, ужас.
   «Что же им от меня нужно?» – подумал он, механически набирая номер телефона секретарши.
   – Оленька, я сейчас выезжаю на работу.
   – Да, я в курсе, Виктор Андреевич, они уже сюда звонили.
   – Ты тогда попроси наших ребят… – начал Виктор Андреевич.
   – Насчет места на кладбище? – перебила догадливая Оленька.
   – Да, милая.
   – Не волнуйтесь, Виктор Андреевич. Выберем самое лучшее. Сухое, на пригорочке. С хорошим соседством. Вот увидите, вам очень понравится. И вашей маме тоже.
   «Дура!» – во второй раз за это утро с раздражением подумал о секретарше Ларин.

Глава 12
СОБИНОВА

   Начальник информационного отдела даже не решался заглядывать к Нине Андреевне. Все его отредактированные тексты объявлений по вокзалу она игнорировала с упорством, достойным лучшего применения. Вернее, она их не то чтобы игнорировала, никакой вражды к милому начальнику она не испытывала, только ей было скучно читать все эти забитые цифрами, нерусскими оборотами и канцеляризмами слова. Она легко выхватывала из объявлений суть. И подавала ее по-своему. Не особенно даже утруждаясь в редактировании отредактированного. Уже сколько раз опешившие пассажиры останавливались, выслушав ее объявления.
   Останавливались, выслушивали до конца и обязательно – обязательно – улыбались.
   Нина Андреевна видела это своими глазами. Из ее башенки весь вокзал был как на ладони.
   Вот это был настоящий театр. Она говорила людям самое важное, самое жизненно необходимое ее слова тут же вызывали адекватное активное действие, что в театре на языке, изобретенном К. С. Станиславским, называлось сверхсверхзадача. Мало было в истории человечества спектаклей, которые бы могли похвастать, что достигли сверхсверхзадачи, то есть заставили своим искусством людей тут же, по выходе из зала, полюбить человечество и отдать первому нищему последнюю рубашку. Собинова творила действенное искусство. И очень этим гордилась.
   Ее много раз вызывали к Ларину на ковер, но строгие беседы ни к чему не приводили. Собинова продолжала нести по вокзальной трансляции «отсебятину» и даже стала в этом смысле достопримечательностью как вокзала, так и всей столицы.
   Сейчас она осматривала в бинокль – Нина Андреевна завела себя мощный армейский бинокль – свои владения. Видела, как отправили несколько поездов, публично посочувствовала опоздавшей на киевский поезд тетке с баулами и посоветовала бежать в кассу и обменять, разумеется не без материальных потерь, билет на отправляющийся через три часа харьковский.
   Тетка с баулами поблагодарила динамик и отправилась в кассу.
   Потом Собинова заметила, что носильщики снова сгрудились у прибывающего, считающегося богатым криворожского поезда и посоветовала им не быть рвачами и подкатить тележки к считающемуся нищим калужскому.
   Как ни странно, носильщики ее послушали.
   Нина Андреевна знала, что сегодня все будет, как всегда, это постоянство ее радовало, жизнь не стала ни хуже, ни лучше, жизнь течет. И мысль ее остановилась на том, что она давно не беседовала с пассажирами и провожающими по душам.
   По ночам Нина Андреевна, прежде чем уснуть, обдумывала свою работу, свою страсть вдоль и поперек. Ей все хотелось найти философское объяснение самому понятию «вокзал».
   Где-то она вычитала, что вокзал потому так и называется, что когда-то здесь проходили вокальные концерты. Люди ждали поезда и пели. Красиво. Даже если это и не правда.
   Петь Нина Андреевна не решалась. Не потому, что боялась своего начальника информационного отдела, и даже не потому, что боялась Ларина: она считала, что у нее недостаточно красивый голос, когда она поет.
   Но вот сегодня она решила, что для отъезжающих будет приятнее услышать не навязшее «Прощание славянки», а что-нибудь менее официальное и более душевное.
   Свою песню она, впрочем, готовила на вечер, когда народу будет побольше, когда благодарных слушателей будет полон вокзал.
   Теперь же ей хотелось поговорить о философии, и она сказала: «Дорогие мои отправляющиеся в дальний или короткий путь, дорогие мои встречающие и провожающие, а вы задумывались над тем, что такое вокзал? Да, конечно, это место отправления поездов. Но в более широком смысле, в философском, если хотите. А давайте подумаем вместе…»

Глава 13
ХОМЕНКО

   «Чего ждешь, лейтенант?» – спросил сам себя Роман.
   Накрыть бы их прямо сейчас. Решил не торопиться. Прямой угрозы никому пока нет. Поторопишься, потом отопрутся от всего. Ведь он один.
   Да. Один. Черт дернул в выходной потащиться проверять сигнал. Хотя все равно ждать Оксаниной смены. Вот влип.
   Тот, в тапочках, при первых же звуках разбиваемой бутылки бросился к дверям вагона и обезьяной взлетел по ступеням внутрь.
   Лейтенант, прижимаясь к стенке вагона и поглядывая вверх, не свалится ли ему что на голову, встал под открытое окно. Теперь слышно стало, как по радио.
   Мужской голос:
   – … Это что же такое? Мне рекомендовали, сказали, все прилично, а у вас кредитки воруют…
   Женский голос:
   – Кому твои сраные кредитки нужны, говнюк. И кто тебя такого рекомендовал?
   Мужской голос:
   – Все равно ты, дура, ими не воспользуешься. Шифр надо знать. Код личный, идиотка.
   Далее в качестве третейского судьи выступил железнодорожник. Роман догадался, по логике так и должно было быть.
   – Господа, господа, погодите, разберемся.
   Женский голос:
   – Кого ты господами называешь, Карп? Совки, это самые что ни на есть совки. Кто адрес-то дал… Господа. Стыдись, Карп, разве настоящих господ не видел?
   Мужской голос:
   – Чего годить-то, вот бумажник, вот права. А где карточка?
   Железнодорожник:
   – Упала. Зачем шуметь? Найдем.
   Женский голос:
   – И не собираюсь на коленях ползать. Наползалась. Этот гад со своим друганом мне весь зад в клочки порвали. Мы так не договаривались. За отдельную плату. Пробей ему, Карп. Ну? Чего зенки вылупили? Или за сто баксов я все их управление принимать должна? Сколько там натикало?
   Над головой и чуть в стороне от милиционера сработал водоспуск сортира, и на выглаженные брюки брызнула от насыпи жидкость.
   – Успокойся, Степа. Вспомни, ты вчера в казино свою карточку разве не «убил»? – раздался второй, мужской голос. –Ну вот, дорогой, а ты скандал поднимаешь. Я же сказал тебе – солидное заведение. Солидное. Сколько там нам еще полагается? Полчаса? Пойдем, родная, не надо кричать. За отдельную, значит, за отдельную.
   «Ну дела, – подумал лейтенант, – не иначе публичный дом на колесах, неизвестно, что в тех двух вагонах делается, мистика». На всякий случай лейтенант подвинулся ближе к двери, чтобы поймать повара-железнодорожника еще на лету. И через пять-шесть секунд тот буквально свалился ему на руки.
   Оторопел, увидев погоны, но лейтенант красноречиво прижал палец к губам.
   – Тсс… Вы окружены, сопротивление бесполезно, спецназ в десяти шагах, брать будем живьем.
   Чем наглее и несуразнее ложь, чем больше понта и внезапности, тем ближе к результату. Но такого даже Хоменко не ожидал. От страха и неожиданности холуй железнодорожник потерял голос и только сипел.
   – Так… Операцией руковожу я. Если поможешь, рассчитывай на снисхождение.
   Дети есть?
   – … – Вот. Детки малые есть, а он тут бизнесом занялся. Не стыдно?
   – Нет… То есть да…
   – Веди… И сразу предупреди – оцеплено.
   Впереди железнодорожник на негнущихся ногах, за ним Роман. Поднялись в вагон. Таких вагонов Хоменко еще не видел. Люкс. Обшит красным деревом, по стенкам хрустальные бра, пол застлан ковром и кругом медь под золото и блестит.
   Конца сороковых, определил Роман. Прямо после коридорчика столик, а на столике кассовый аппарат и часы, как у шахматистов.
   «Дела… – подумал милиционер. – Учет…» Хоменко подтолкнул локтем холуя, чтобы тот открыл дверь в отдельное купе-спальню. Их было два на весь вагон.
   Половину занимала гостиная с мягкими диванами, низким столиком и пуфами. Все плюшевое.
   Железнодорожник, повинуясь привычке, поднял руку для стука, но Роман вовремя предупредил его действие, перехватил.
   – Ключ, – коротко приказал он.
   Холуй повиновался.
   Один оборот – и Хоменко рванул дверь на себя.
   То ли они были так заняты, то ли дверь смазана на совесть, но их поначалу не заметили. Первое, что бросалось в глаза, – волосатая задница мужчины.
   Толстяк пыхтел что было сил. Хоменко брезгливо припечатал к ней грязную подошву.
   – Спасибо… – неожиданно отозвался хозяин задницы.
   Видно, у бедолаги не все получалось. Глаза женщины расширились сначала от изумления, потом от ужаса.
   – Встать! – заорал Хоменко. – К стене! Руки .за голову!
   Если бы Хоменко кроме принципиальности, честности и воли имел хотя бы каплю чувства юмора, вряд ли удержал мускулы лица в строгом выражении, до того ситуация напоминала опереточно-балаганный спектакль: мужик вскочил как есть, вытаращив на форму глаза, проститутка сложилась перочинным ножичком и забилась под простыню.
   – К стене! – поддал жару Роман и ударом ботинка развел ноги клиента, когда тот занял позицию. – Документы, – приказал Хоменко железнодорожнику, который уже шарил по карманам брюк.
   Хоменко перелистал паспорт.
   – «Воркутауголь». Прекрасно. Командированный. Двое детей. И кто же, красавец, тебя сюда прислал? Кому ж ты уголек привез? Не за красивые глаза тебе, мил человек, сладкую жизнь устроили…
   Клиент попробовал отклеиться от стенки и что-то объяснить.
   – Молчать! Сначала, сучок корявый, ты у меня все полы в отделении перемоешь, потом будешь оправдываться… Стой! Куда? – рявкнул он, заметив краем глаза движение в гостиной, – это пытался смыться второй клиент.
   Хоменко вышел в гостиную.
   – Документы… Куда бежишь? Кругом все оцеплено. Стой, не рыпайся.
   – Мы по уговору… Нам сказали… – начал, но все-таки протянул паспорт и какие-то бумаги второй.
   – Вам сказали… Наказали… – изучал паспорт Хоменко.
   Он хотел по горячему задать главные вопросы – кто? где? когда? Но заметил, как по путям мимо вагонов бежит человек в разорванной рубашке с окровавленной головой и руками. Человек бежал так, словно за ним по пятам гналась сама смерть.
   – Этих запереть! – приказал Хоменко железнодорожнику и, не дожидаясь исполнения, бросился к выходу.
   И будьте спокойны, холуй железнодорожник, смяв робкое сопротивление, затолкал клиентов по купе. У холуя были дети, а мент обещал снисхождение. Авось зачтется.

Глава 14
БОЦМАН

   "Я вот тут подумала, что вокзал – это, с одной стороны., проклятое, а с другой стороны, благословенное место. Потому что это воплощенное ожидание.
   Народ говорит – хуже нет, чем ждать и догонять. К вокзалу это имеет прямое отношение. Поэтому место проклятое. Но что может быть более волнующим, чем это самое ожидание. Вы не виделись много лет, вы встречаете любимого, вы вернулись из долгой командировки, сын едет с войны, жена с курорта… Ах, как вы волнуетесь, как сладко бьется ваше сердце…
   Рамиль, твои батыры опять отказались везти инвалида, это позор, Рамилъ, они берут за сухонького старика, как за десять набитых кирпичами чемоданов…
   Так на чем я остановилась? Ах да, ожидание…"
   Давно назревал этот территориально-рыночный конфликт. Видимо, созрел.
   Фома кинулся к дверям. Выглянул. Не видать.
   – Точно, – наконец успокоился среди своих Леший. – Я за корзинами спал.
   Чекушечку всего выпил, а сморило. А они по ту сторону договаривались. Каширские едут свою мазу устанавливать. Фома их Зорю обидел на неделе, вот они и взвелись.
   – Не обидел, а на место поставил, – нахмурился Фома.
   – Ты ее на место, а они нас сейчас раком поставят, – философски заметил Николенька.
   Остальные молчали.
   – Отобьемся. Боцман, ты сходи к уличным, у тебя там дружки есть. Пусть помогут. Поодиночке всем каюк, – сказал Фома.
   Боцман молча поднялся и пошел в угол. Встретили его молча. Видно, слышали, о чем Леший доносил, или нутром почувствовали. Не зря, давая соль, интересовался дружок обстановкой на рынке. Боцман объяснил все. Их семеро.
   Пятеро уличных. Всего двенадцать. На рынок бежать – гиблое дело. Или перехватят по дороге, или не успеет гонец.
   Неохотно, но поднялись. Понимали: если сегодня рыночных измордуют, завтра их черед придет. Русские, они по жизни раздолбай, а придет общая беда, и просыпается где-то внутри чувство общности.
   Распределились так: Николеньку поставили за открытой половинкой двери и вооружили ножкой тут же разобранной старой табуретки. В любом случае и при любом исходе переговоров (они еще надеялись на переговоры) полезно иметь в тылу противника хотя бы одну единицу. Петруччио и один из уличных залезли на стропила. Десант – всегда неожиданно. Остальные вооружились чем попало и сели вокруг хлебова. Словно и не знают ничего. Но вооружение положили рядом под руки.
   В томительном ожидании прошло целых две минуты. В проеме возникли две фигуры. Остальные угадывались по головам сзади.
   – Что, собаки, кушаете? – крикнул первый.
   – Вот, Лева, не могут они без концерта. Опера. Пригласить, что ли? Вроде самим мало, – громко сказал Фома.
   – А мы приглашали?
   – Они разве голодные? Если так, пусть поедят.
   Цыгане, которых стало внутри уже шестеро, прислушались к разговору.
   – А подарки принесли? В гости, даже незваные, с подарками надо приходить, – сказал нравоучительно уличный. – Меня мама так учила.
   Цыган стало уже двенадцать. Задние не понимали, почему их товарищи медлят.
   – Вы по какому вопросу, граждане? – Фома так и сказал с ударением на втором слоге.
   Цыган стало уже два десятка, и неизвестно, сколько ждало своей минуты снаружи. Бомжами овладела холодная решимость, как на палубе «Варяга».
   – По вопросу? Я свой вопрос тебе на кишки намотаю, падаль…
   Цыган выругался по-своему. Наверное, грязно.
   – Ты сопли-то утри, не барон еще, чтоб со мной так разговаривать. Когда бороденка подрастет, тогда придешь, – ответил Фома и встал.
   За ним поднялись остальные. Цыган стало больше, но до трех десятков не дотягивали. А потом началось…
   Снова выругавшись, цыгане россыпью, чтоб охватить бомжей в кольцо, кинулись в атаку. Пока ножей видно не было. Видимо, они решили, что справятся голыми руками. Не тут-то было. Мужики встали спина к спине, локоть к локтю и секунд тридцать не рассыпались. Дрались молча, с какой-то отчаянной решимостью и даже лихостью. Недаром на Руси говорят – на миру и смерть красна. Кстати, о смерти никто не думал. Озвучить такую драку невозможно. Цыгане орали, бомжи молчали. Только ухали, вкладывая всю силу в удар. И вот появился первый нож.
   Целили в Фому. Боцман подхватил хлебово и с размаха выплеснул в лицо цыгану…
   Вы слышали, как визжат свиньи перед смертью? Как плачет раненый заяц? В конце концов, человек ведь тоже животное…