Андреев Олег. Вокзал

   У Ларина сладко сжалось сердце – наконец.
   – Одобрили, – продолжил Саперов. – И решили пробивать его. Это ты здорово придумал.
   – Уже второй год…
   – Знаю, знаю. Не все так быстро. Но есть и еще одна новость для тебя, думаю, приятная. Тебя решено назначить руководителем проекта. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
   – Какими последствиями? – насторожился Ларин.
   – Я думаю, самыми благоприятными. Построишь своего монстра и станешь начальником этого мега-вокзала. В общем, так мы решили. Не все были согласны, на возраст твой указывали, но я тебя отстоял.
   – Спасибо, – совсем расплылся Ларин. Нет, зря он Саперова опасается.
   – Да не за что, Витя. Мы все же не чужие друг другу. Правду можно и в глаза резать, да?
   – Да.
   – И я тебя долго за нос водить не буду. – В голосе Саперова вдруг появились стальные нотки. – Более того, решил тебе поначалу позвонить. Прежде чем принимать меры.
   – Это вы о чем, Михал Михалыч? – перешел на официальный тон Ларин, нутром уже почувствовав, что разговор пойдет о Вадиме.
   – А все о том же, Витя. Что нас держит в этой жизни? – повысил голос Саперов.
   Ларин угрюмо молчал. После паузы Саперов продолжил:
   – Ты же меня знаешь, Виктор. Я если кого-то люблю, так в доску могу расшибиться ради него. Жизнь отдать. А сына я люблю безумно. Он у меня единственный. Безумно люблю, ты слышишь?
   – Я-то тут при чем? – тихо вставил Виктор Андреевич.
   – А при том, что если кто ему жизнь ломать будет… Да что там жизнь, настроение хотя бы портить…
   – Михал Михалыч, что-то я вас не очень понимаю. – Ларин чувствовал, как от волнения вспотели его ладони, но все же старался говорить спокойно.
   – Все ты прекрасно понимаешь, Витенька. Ты у нас всегда особой понятливостью отличался. Еще в студенческие годы самым смышленым был.
   – Так с тех пор сколько воды утекло. Сами говорили, что мы уже дедами стали.
   – В общем, я тебя предупреждаю: ради Вадима я пойду на все. Слышишь меня?
   Ни перед чем не остановлюсь. Все! Привет супруге!
   Саперов положил трубку. А Ларин еще какое-то время слушал короткие гудки.
   «Ты посмотри, сука. – Виктор Андреевич наконец положил трубку на рычаг. – Людмиле привет передал. Решил напомнить, подонок!»
   Конечно, ничего удивительного в самой фразе «Привет супруге!» не было, обычная любезность между деловыми людьми. Так-то оно так, если бы не одно обстоятельство.
   Ларин по большому счету никогда не ревновал своих женщин. И жену в том числе. Он считал это занятие глупым, пустым и недостойным мужчины. Виктор Андреевич всегда смеялся над мужиками, которые в истерике бьются, завидев свою ненаглядную рядом с другим. Над теми, кто следит за своими женами, контролируя каждый их шаг. Оба друга долго оставались холостяками, оба с легкостью меняли подруг, пока наконец Ларин не влюбился по-настоящему в свою будущую жену Людмилу. Саперов в то время уже вовсю работал по комсомольской линии, сразу же после института оценив всю выгодность этой деятельности. Встречаться с Лариным они стали реже, у Саперова теперь был другой размах: комсомольский – с обильно накрытыми столами за государственный счет, импортными коньяками, сауной, бассейном, девочками. Но время от времени Михаила тянуло и на встречи с другом.
   Именно в одну из таких встреч Ларин и поделился с другом своей главной новостью в жизни.
   – Слушай, Миша, по-моему, я вляпался, – с неловкостью начал он разговор.
   – Не понял, – внимательно посмотрел на друга Михаил.
   – Ну, в общем, Миша, все! Я собрался жениться.
   А на свадьбе произошло то, что оставило у Ларина неизгладимое впечатление на всю жизнь. Не понял Саперов озлобленного взгляда друга, когда на свадьбе пригласил его молодую жену танцевать и танцевал, свободно опуская руки вдоль ее спины ниже, чем то позволяли приличия. Но что больше всего поразило Ларина, что Людмила при этом кокетливо хохотала и смотрела на Михаила такими глазами, какими обычно глядела на Виктора, когда занималась с ним любовью. Вот тогда Ларин впервые почувствовал боль собственника, к которой примешивалась еще и горечь оттого, что он ревновал свою жену не просто к постороннему, а к своему ДРУГУ.
   Виктор здорово напился. И еще в ресторане, где отмечали свадьбу, потерял на какое-то время из виду свою невесту. Впрочем, ее потеряли и более трезвые гости. А когда она появилась – чуть смущенная и раскрасневшаяся, – радость, что невеста наконец нашлась, отодвинула все остальные вопросы в сторону. И крики «Горько!» возобновили свадебное пиршество. Но только целовал Виктор свою невесту теперь по обязанности жениха. Не хотелось сейчас целовать, а хотелось съездить по физиономии. Он поискал после поцелуя глазами Саперова, который появился в зале почти сразу после Людмилы. И тот как ни в чем не бывало, встретившись глазами с Виктором, тоже крикнул: «Горько!» Этот хитрый и лукавый взгляд, так оскорбивший в тот день, Виктор запомнил на всю жизнь.
   Первая брачная ночь оказалось безнадежно испорченной. И жених, и невеста сразу заснули. А под утро Людмила разбудила Виктора нежными и осторожными ласками. С похмельного сна, еще не продрав глаза, Ларин почувствовал сильное желание. И по-животному, не церемонясь, овладел женой. Она недовольно отвернулась к стене.
   – Хорошо семейную жизнь начинаем, – чуть отдышавшись, сказал Виктор.
   – Да уж, замечательно, – думая о своем неудовлетворенном желании, огрызнулась Людмила.
   – Кто это тебе засос на шее припечатал? – холодно спросил Ларин.
   – Не болтай глупости, – напористо ответила жена.
   Эту манеру нападать, когда виновата, Людмила использовала потом всю их семейную жизнь.
   – А это что? – Ларин порывистым движением схватил жену за плечи и приподнял так, чтобы она могла увидеть в висевшем напротив кровати зеркале сине-красное пятно на шее.
   – Откуда я знаю, что это, – не сдавала позиций Людмила. – Может, и ты поставил. Ты теперь ничего не вспомнишь? Нажрался-то вчера как!
   Людмила встала с кровати и, накинув халат, отправилась в ванную. Ларин проводил ее жестким взглядом. А потом быстро собрался и ушел в город на целый день. Он бесцельно бродил по центральным московским улочкам, часами сидел на скамейках в незнакомых дворах. И все пытался решить вопрос: как теперь быть с женой? С семейной жизнью.
   – А никак, – уже поздно вечером легко сказал он сам себе вслух. – Семейная жизнь отдельно, а я отдельно.
   На том и порешил. И успокоился. По крайней мере, когда вечером вернулся домой, он улыбался совершенно искренне встретившей его жене. И сознательно не замечал ее испуганного и настороженного взгляда. Ночью они помирились и больше никогда не вспоминали о свадебной истории.

Глава 41
ФАЛОМЕЕВ

   «Милиция, где милиция?! Дерутся на перроне! Нечего баклуши бить, разнимайте драку! Ой, простите, это не драка, это люди давно не виделись…»
   Вокзал захохотал.
   … И как раз в этот момент они вышли на площадь, и площадь показалась Фаломееву прекрасной, они сели в автобус, и автобус благоухал цветами. На самом деле там довольно ощутимо воняло потом, но сибиряк не чувствовал этого запаха.
   Рядом с дамой, к чему бы та ни прикасалась, на что бы ни положила взор, все наполнялось значением и красками.
   – На Басманную, Сашок, мне надо переодеться, – сказала дама, и только тут Фаломеев спохватился, что они до сих пор незнакомы.
   – Фаломеев, Алексей, буровой мастер, – представился сибиряк.
   – Виолетта, экскурсовод, – представилась дама.
   – Все сходится, – убежденно подтвердил Алексей.
   – Что сходится? Вы и это заранее угадали?
   – Нет. Просто я с детства был убежден, что в Москве живут необыкновенные люди и имена у них самые необыкновенные. Виолетта…
   Водитель фыркнул.
   – Что вы смеетесь? Вот вас же зовут Александр.
   – Ну и что с того? – насмешливо посмотрел на провинциала в зеркало водитель.
   – Как – что? С греческого – ПОБЕДИТЕЛЬ. Вы вслушайтесь – ПОБЕДИТЕЛЬ.
   Водитель вслушался, потом даже осанку изменил, плечи расправил.
   Тем временем въехали на Басманную и начали петлять под спуск. У дома с нависающим ажурным балкончиком при глухой стене остановились.
   – Мне здесь подождать? – спросил Алексей.
   – Ну зачем же, я вас кофе угощу, – сказала Виолетта.
   – Так, может, я… того… Поезжу? – попробовал хитро улизнуть Победитель.
   – Это не то, что ты подумал, Александр. Мы скоро, – очень холодно сказала ему Виолетта.
   Они поднялись по пахнущей кошками лестнице на второй этаж. Виолетта открыла дверь и пропустила сибиряка в длинный и пыльный коридор. Они прошли к ванной комнате. Виолетта пустила воду и приказала Фаломееву замыть пиджак.
   – В нашем доме на Басманной сплошь лепные потолки И такие краны в ванной – дворник сдохнет от тоски, Проживали две старушки, проститутка, книгочей, алкоголик, санитарка и детдомовец ничей…
   – Маршак? Чуковский? – попробовал угадать сибиряк.
   – Валентина Канопкина… Да. К сожалению, а может быть, к счастью, не Виолетта, а Валентина.
   – Ну и что? Тоже звучит.
   Фаломеев старательно отводил глаза от старой китайской ширмы, за которой шуршала платьем его дама. Перед этим, читая строчки своих стихов, она провела его по коридору, указывая на двери слева и справа.
   – Если хочешь кофе, сходи на кухню. Мой стол у окна, – сказали из-за ширмы.
   – Я чай люблю. Кофе у нас не пьют. Баловство, – сказал Фаломеев, разглядывая обстановку.
   Мебель была старой, еще довоенной, добротной сборки. Кожаный диван так и манил в свои объятия. Фаломеев присел и тут же вскочил – так неожиданно громко запели пружины. Валентина за ширмой весело засмеялась.
   – Это мой блюститель нравственности. Мы с мужем спали на полу.
   – Вы замужем?
   – Формально да. И перестань называть меня на «вы». Ну как?
   Фаломеев был сражен наповал. Она вышла из-за ширмы и стояла против солнечно открытого окна, отчего тонкий материал платья просвечивал, создавая иллюзию полной наготы. Она знала это. Не могла не знать, но нарочно задержалась, тем более что, ослепленный, он не видел выражения ее лица.
   Они вышли во двор, но не сразу сели в автобус, тем более что Александр дремал в салоне на месте экскурсовода. Она повела его к качелям. Они сели.
   – А что было дальше?
   – Где? В стихах?.. Дальше неинтересно. К ним подселили склочного мужика. И с той поры дружба развалилась. В сортир и ванную стали ходить по списку.
   Внезапно она встала и потянула его за собой в угол двора:
   – Смотри…
   Фаломеев смотрел в угол и ничего, кроме земли с бугристыми корнями старого тополя, не видел. Сам тополь угрожающе кренился к забору и, если бы не забор, наверняка завалился.
   – Что?
   – Ну вот здесь…
   Фаломеев разглядел на стволе дерева старый затес. Кора по краям бугрилась.
   Видимо, давным-давно тополь хотел защитить себя от боли. Валентина погладила старую рану рукой, и Фаломеев различил на затесе вырубленный крест.
   – Могила, что ли? – изумился он.
   Она кивнула.
   – У нас жила дворовая собака. Дружок. В то лето было очень жарко. Во двор нас не пускали. Боялись астраханской холеры. И он скучал. И жара. Залез под машину в тенек, уснул. А дядя Костя не видел. Аккумуляторы жалел. Здесь под горку. Снял с ручника и покатил.
   – Он здесь?
   Она снова кивнула. Фаломеев чуть было не перекрестился от избытка чувств.
   Откуда что взялось? Какая-то паршивая собачонка. Да и события пятнадцатилетней давности, а надо же… Держись, Фаломеев, иначе из тебя веревки будут вить через такие вот воспоминания. И Фаломеев сдержал движение руки.
   Вернулись на качели.
   – А много у вас в Нягани жителей? – спросила она.
   – Вообще-то во всем мире вахтовый метод признан наиболее эффективным. Не надо инфраструктуру развивать, люди к месту не привязаны. Капвложений меньше – недра дешевле. Может, и правильно. Но кто тогда Сибирь осваивать будет?
   Китайцы? Эти с большим удовольствием, здрасьте вам… Вот они мы… Строимся, короче… Знаешь, я тебе соврал.
   Она посмотрела на него удивленно.
   – Не мастер я. На квалификационную только документы послали…
   Валентина расхохоталась.
   – Дяденька, дай покачаться? Ты ее все равно не качаешь, – попросил семилетний кавалер, и только тут они заметили мальчика и девочку, которые стояли поодаль и ждали, когда взрослые выяснят отношения.
   – Действительно, не качаю, – признался Алексей и тоже рассмеялся.

Глава 42
ПАНЧУК

   – Ну, я включаю.
   Саушкин включил магнитофон.
   – Ты погоди, погоди. Шустрый… – остановил Тимошевский. – Должен предупредить – ты мне симпатична. Молода. Жить бы да жить. Потому предлагаю добровольное, чистосердечное признание. И чтобы это не выглядело так, словно из тебя его клещами тянут, сначала выслушай, а потом говори в микрофон. Вкратце обрисую ситуацию… Тебя взяли с поличным. Эдика дожмем. Есть показания нашей сотрудницы, оперативницы. Сама понимаешь, свидетеля тоже разыщем. Желающих на Кишинев пруд пруди. Теперь так… Сколько билетов бронировала под себя и изымала из информационного поля? Сколько коллег занимались тем же? Кто передавал деньги? Каков механизм передачи? Процент? Все. Поняла?
   Они сидели в общей комнате втроем. Остальных вывели. Рассадили по разным помещениям, не давая общаться друг с другом, но, главное, ничего не спрашивали.
   Сняли письменные показания свидетелей, за что выделили им дефицитные билеты и отпустили восвояси. Не спрашивать и томить в ожидании – самый распространенный прием милицейского дознания. Чем дольше человек находится в неведении, тем больше нервничает. О нем как бы забывают на время. Будущие «консервы» должны томиться в собственном соку.
   Оксана покосилась на магнитофон. Катушки стояли неподвижно. Тимошевский перехватил ее взгляд и успокоил – пока без протокола. Он хочет, чтобы все, подчеркнул, ВСЕ выглядело как добровольное признание. О явке с повинной, конечно, речи не идет. Ее ведь взяли в ходе операции. Хотя и тут можно было бы пойти навстречу и датировать запись вчерашним числом. Тогда и проведение операции можно обосновать. Провели по оперативным данным и сведениям, полученным от Панчук после явки с повинной.
   Но об этом стоит подумать. Все зависит от нее самой. Свидетельница или одна из обвиняемых? Выбирай.
   – Итак… Кто, сколько, кому, где, когда и при каких обстоятельствах?
   – Могу сказать только про себя. Да, брала. Два-три билета с рейса.
   Остальные не знаю. Про Бруневу ничего сказать не могу. Брала себе.
   – Смешная ты, ей-богу. Эдика знаешь лично. Полтора года на кассе. И еще утверждаешь, что никому не отдавала процент? Люди на это место чтобы устроиться, задницу начальникам вылизывают, развратничают, мужьям рога наставляют, а тебя с улицы взяли. Я ведь твой первый день запомнил. Почему это, интересно, товарищ Ларин тебя рекомендовал? Может, принуждение, шантаж?
   – Брала. Сама. Про других ничего сказать не могу. У каждого свои обстоятельства.
   – Вот-вот, поподробнее про обстоятельства…
   – У меня хореографическое образование. Всю жизнь мечтала о сцене, но сейчас даже нет приличного костюма.
   – Хватит тут соловьем заливаться. Не хочешь говорить, так у нас есть тридцать три способа заставить.
   Саушкин горестно и сочувственно вздохнул, как бы подтверждая слова начальника.
   – И никто, слышишь, никто, кроме тебя самой, не поможет. Пока я добрый.
   Учти.
   – Знаешь, добрый начальник, видишь вот этот стол? – показала Оксана на тяжелый двухтумбовый стол с зеленым сукном на крышке – хоть в бильярд играй.
   – Ты видишь, Саушкин? – спросил Тимошевский подчиненного.
   Тот кивнул.
   – Я сейчас долбанусь глазом о него и закричу. У меня кожа нежная, девичья, синяки долго держатся. А тебе попадет за твои способы и методы ведения допроса.
   Как?
   – Умная ты. Только задним умом. Все поглядываешь, не работает ли магнитофон. ЭТОТ не работает. Вот ЭТОТ работает.
   Тимошевский вынул из кармана диктофон «Сони», перемотал пленку и запустил на воспроизведение.
   «…Я сейчас долбанусь глазом о него и закричу. У меня кожа нежная, девичья, синяки долго держатся. А тебе попадет за свои способы и методы ведения допроса. Как?» – прозвучало в комнате.
   – Ты еще только раздумывала, давать или не давать прыщавому балеруну, а я уже «узбекское дело» раскручивал.
   Леонид Константинович кивнул Саушкину, и тот включил основной магнитофон.
   Тимошевский не врал. Таким способом добывали признания не только в Узбекистане. Это в кино и в Америке полицейские долго раздумывают над правомерностью его применения, зачитывают права, предоставляют два звонка и адвоката, стараются не допрашивать детей без присутствия взрослых. На самом деле так бывает только в самом начале службы. Мораль и право отступают на задний план, когда ты ежедневно разгребаешь грязь, служишь ассенизатором общества. Волей-неволей притупляется и чувство справедливости. Со мной так, а почему я в белых перчатках? И выпить не дураки. И взять для плана. Даже для куражу. Я на дежурстве как собака мерзну, а он идет покачиваясь, сыт, пьян и нос в табаке. Домой придет, не исключено, что от любовницы, а жене наврет, что вынужден был пить – начальство заставило, обстоятельства так сложились. Так нет же. Посиди пару часов. Я тебе моральный облик испорчу.
   – Шантаж, милая, отдельная статья. Нежную твою кожу никто портить не собирается. Сама все расскажешь, Оксана Панчук. И что было, и что не было, что на сердце, что под сердцем, что будет. А иначе – казенный дом и дальняя дорога.
   Вот такой пасьянс мы с тобой разложили.
   Оксана вспомнила, как однажды ночью к ним в дом постучали. Сказали: радиатор потек, воды попросили из-под крана. У них был собственный домик на окраине вблизи шоссе.
   Оксана накинула на ночнушку халат и открыла. В дом ввалились два парня. Ее отбросили к стене. Старший включил маленький свет и по-хозяйски расположился в единственном кресле.
   – Где вещи? – спросил он буднично.
   – Какие вещи? Кто вы такие? Я закричу…
   – Кричать ты не будешь. У тебя мать с сердцем. Зачем волновать?
   Договоримся полюбовно.
   – Танцора твоего вещи. С гастролей привезли, – уточнил второй.
   Мать в соседней комнате спросила через стенку, что происходит и почему у нее гости в такое время. Оксана не стала ни кричать, ни звать на помощь.
   Визитеры все объяснили сразу, а она была понятливой девочкой. Оксана успокоила мать. Пришли коллеги из филармонии, срочные гастроли, надо решать, ехать или нет. Такое не раз бывало, если кто-то заболел. Слава богу, мать поверила.
   – Он оставил баул, но там ничего, кроме наших костюмов и реквизита. Ничего такого.
   Оксана не сказала, что был еще и полотняный мешок. Зачем им знать? Она и сама не знала, что в нем. Не продукты точно. Выступая в районных городках, сельских клубах, они обычно отоваривались у местных или на рынках. Так дешевле.
   Порой в сельском магазине можно было наткнуться на очень приличные вещи.
   – Ну что ж, будем будить членов дружной семьи. Николай, притащи сюда мамашу.
   – Нет… Не надо. Есть еще мешок.
   Она хлопнулась на колени и, не стесняясь задравшейся ночнушки, полезла под кровать. На свет был извлечен мешок.
   Один из парней достал нож-бабочку и вспорол нитки на горловине. Внутри оказался еще один мешок. Его постигла та же участь. Третий слой – целлофан, в нем мелко порубленная зелень.
   – Ну вот, а говорила… Чайник поставь.
   – Брось, Коля, дома раскумаримся. Кстати, сама-то, сучка, чего не возишь?
   Твой танцор солидный приварок имеет. Короче, теперь в курсе. Будешь тоже возить. Адреса тебе скажем. Там, считай, в любом огороде второй огород растет.
   За мак побольше, за дрянь поменьше. Но смотри. Сработаешь налево, как твой хмырь, кончишь так же. Пошли, Колян.
   Они ушли, оставив на полу ошметки осыпавшейся с ботинок уличной грязи.
   Оксана машинально сгребала их ладошкой в одну кучку.
   Наутро ее вызвали в городской морг на опознание. Голый человек под несвежей простыней еще совсем недавно был ее партнером, невесть каким, но партнером. Без него номер перестал существовать.
   – Что вы от меня хотите? – спросила она, еще раз пережив ужас почти двухгодичной давности, но там были ублюдки, там было совершенно понятно, чего от нее хотят, а здесь…
   Странно, но уже упомянули и Ларина, и Бруневу. Насколько она знала – такие не берут. Во-первых, муж замначальника, во-вторых, для кого и зачем?
   Ларин? Маловероятно. Нет, невозможно. Жена работает на фирме. Дочь учится.
   Сам получает прилично. Она скорее поверила бы во взятки при устройстве на работу, но ведь ее-то взяли с улицы. Хоменко никак не мог подмазать. И предоставлять вагоны для товарных перевозок не может. Не товарная станция.
   Оставались зал игровых автоматов, видеотека, автоматы кофе-эспрессо и сигареты. Но на них, говорили, носильщики сидят. Им никто и не препятствовал, и не собирался отказывать. Пусть транзитники развлекаются. Бизнес не чахнет, значит, аренду платят исправно.
   И главное, Ларин – ее будущий муж, она не может сказать про него ничего плохого, даже если бы знала…
   – Ты меня слышишь или нет? – потряс ее за плечо Тимошевский. – Про твои шашни со старпером не один я знаю. Это бедолага Хомяк глаза на тебя вытаращил, как при базедовой болезни, и ничего кругом не замечает, но, думаю, его уже просветили.
   Оксана улыбнулась:
   – Ничего я вам не скажу.
   Она говорила это уверенно. Она знала: теперь ее защитят.
   И Тимошевский этот поворот уловил. Чем же так пригрел девчонку Ларин? Она явно была уверена в своей безопасности, уверена, что ее защитят. И вишь, даже тюрьмы не боится.
   Нет, любовницу так не защищают…
   Любовницу – нет, а вот жену…
   Ах вон что за пироги. Старик обещал ей жениться. Старый трюк.
   – Это он тебе когда пообещал? – спросил как о неважном Тимошевский.
   – Что пообещал?
   – Жениться на тебе? Вчера или сегодня?
   Оксана опешила:
   – Откуда вы… кто вам?..
   Попал! В десятку, в самое яблочко. Теперь бы не сорвалось.
   – Да сам Ларин и сказал.
   Оксана презрительно хмыкнула. Но без особой уже уверенности.
   – Вчера мы с ним чего-то о женах болтали, о любовницах. Он мне на тебя пожаловался – капризная, дескать, девица. Тяжело, мол, мне, старику, ее удерживать. Может, отдать ее Хоменко?
   – Вы врете, – совсем уже неуверенно сказала Оксана.
   – Я ж не телепат, – улыбнулся Тимошевский. Ах как удачно он угадал. – Я сам ему и посоветовал. Это старый трюк.
   – Не правда, он позвонил жене, он при мне сказал, – заторопилась Оксана.
   – Жене? Позвонил? Он? – Тимошевскому не стоило большого труда расхохотаться. Действительно, старый дурень, даже жене позвонил! Совсем крыша поехала. – А ты уверена, что он не с телефонными гудками разговаривал?
   – Вы все врете.
   – Хочешь проверить? А? Хочешь?
   Оксана растерялась. Да, она хотела знать правду. Не мог этот боров угадать, что как раз сегодня…
   – Хочу.
   – Запросто. – Тимошевский достал записную книжку, нашел домашний номер Ларина, набрал и включил громкую связь. Сначала было занято несколько раз, а потом прорезался голос Людмилы Лариной.
   После долгих любезностей и соболезнований Тимошевский спросил робко:
   – У меня, знаете, один весьма щекотливый вопрос. Тут у меня сидит Оксана Панчук, знаете?
   – Знаю, – язвительно ответила Ларина.
   – Она утверждает, что Виктор Андреевич собирается с вами разводиться.
   – Что за глупость?!
   – Вы извините. Но это важно для дела. Он вам звонил, он говорил, что разводится с вами?
   – Кто? Витя? Со мной?! – очень убедительно сыграла Ларина. – Ничего подобного. Так ей и передайте, мы с Витей любим друг друга. Как раз сегодня мы все с ним уладили. А по какому, собственно, поводу?..
   Оксана молчала.
   Она даже до ответов жены Ларина уже все поняла. Ее опять обманули.
   Страшно, позорно, подло…
   Она уже сказала об этом Хоменко – бывает, что обстоятельства сильнее тебя, сильнее привязанности и уважения, сильнее долга и порядочности, сильнее дружбы и любви. Она повторяла про себя эту фразу, и раз за разом становилось легче.
   Нет, не легче. Просто внутри образовывалась некая пустота безразличия. Пропади они все пропадом. И Ларин со своей поздней любовью, последним соколиным полетом, лжец и подлец. И Хоменко – честный, занудный правдолюбец, от любви которого в будущем только грязная посуда, тетрадка с расчетами семейного бюджета и нервотрепка – пошлют в горячую точку или оставят на развод. Больше всего беспокоил дом. Как там они?
   – Что надо сказать? – безразлично спросила Оксана.
   Она почему-то потеряла ориентацию и нить разговора.
   – Давно бы так, – по-доброму улыбнулся Тимошевский.

Глава 43
ЛАРИН

   Саперов после свадьбы не оставлял семью Ларина без внимания. И довольно часто заходил к молодоженам в гости. Бывало даже, что Виктор, возвращаясь с работы, заставал Михаила у себя дома один на один с Людмилой. И чувствовал, что своим приходом разрушал что-то тайное, интимное в их отношениях. Были ли Саперов и его жена любовниками или нет, Виктор так никогда и не узнал. Но не простил Михаилу своих сомнений по этому поводу. Не простил и смеха, когда решил поговорить с Саперовым о Людмиле начистоту. Они были в тот вечер очень пьяны.
   – Послушай, Мишка. Ты же мне все-таки друг! Поэтому я тебе при любом раскладе морду бить не буду, – чуть заплетающимся языком спросил Виктор. – Только скажи мне: у вас с Людкой что-то было?