Страница:
Славно сказано. Я не про "хорошо" - "плохо": в Израиле им, может быть, тоже плохо, но уже не потому, что они - евреи среди русских, а по другой причине.
Остается выяснить, что делать "евреям среди русских": тем, кто не может уехать. Не может - по душевному состоянию, по принадлежности и приверженности к русской культуре, по ощущению "русской судьбы", одним словом - по личностному решению.
Им что делать?
Далее - цитирую Юрия Карабчиевского, который в свое время в статье, посвященной переписке Эйдельмана с Астафьевым, попытался ответить на этот вопрос:
"Что делать? Не знаю. Знает лишь тот, кто точно знает, что надо уехать. Таким остается только завидовать. Их позиция всегда хорошо обоснована, и для них вопрос на сегодня снят. А еще знает тот, кто думает, будто знает. Кто уверен, что можно жить себе и жить, не обращая внимания, нормальной жизнью русского интеллигента, ну, там, еврея по происхождению, мало ли какие у кого были предки, здесь, в России, ни с кем и не разберешься толком, у кого татары, у кого буряты, у кого немцы, у кого евреи... Жить и жить, никогда, ни в какой ситуации, ни даже наедине с самим собой не чувствуя, не признавая себя евреем. А если в автобусе или в очереди... Ответить: - Да сам ты - какой ты русский? Научись сперва говорить грамотно! - Ну, и что-нибудь там еще остроумное, так, чтобы все тут же и померли со смеху. А если окружающие тебя не поддержат, и придется тебе помирать в одиночестве - выйти и пересесть в другой автобус, не на этом же свет клином сошелся. А когда это будет во всех автобусах, или хотя бы в каждом третьем...Да не будет этого, не может быть!
Может! И вспомним: уже бывало в сороковые-пятидесятые. А сейчас-то зла накопилось поболе. Будет так: автобус, два активных подонка, пять пассивных подонков, двадцать пять любопытствующих и еще пять - нормальных людей, которые содрогнутся, но не решатся..."
Насчет того, "может" или "не может" повториться 1952 год, спорить не буду. Все "может"! Тут и угадывать нечего. А вот как вести себя сейчас, вот в эту секунду,- об этом можно поспорить с Ю. Карабчиевским.
Да, это точно мой принцип: жить, не обращая внимания. Жить нормальной жизнью русского интеллигента. Вести себя так, как должен себя вести человек русской культуры. Не говорить антисемиту, что он антисемит. Не соглашаться с ним, когда он сам называет себя так. Не верить в это даже тогда, когда это реальность. Потому что кроме реальности эмпирической есть реальность духовная. Не называй дурака дураком, потому что в его глазах ты сам дурак.
И опять вечное возражение: а погром?
А в погром защищается человек прежде всего - как человек, и уж только потом - как носитель ярлыка, который ему по случаю погрома клеят. Ярлыки не вечны. "Не собирайтесь в кучу". Будьте русскими...
-...Так ведь не дадут! - в отчаянии отвечает Юрий Карабчиевский.- Нет выхода! Ни там, в Израиле, нет жизни, потому что там - ты "русский", ни тут, в России, потому что тут ты - непременно "еврей".
Исаак Милькин на этот же вопрос в этой же ситуации отвечает иначе:
- Есть выход! Остаться тут, но не делать вид, что ты русский (как и там - невозможно сделать вид, что ты не русский). Остаться тут и быть особым народом - "русскими евреями".
Так они стыкуются в какой-то запредельной точке алогического пространства: отчаявшийся Карабчиевский и несдающийся Милькин:
"Прежний стыдливо-уравнительный довод, что евреи - такие же русские, уже не работает. Всем уже ясно, что - не такие же..."
Так. Это и есть крайний пункт, до которого можно пятиться, реагируя на доводы. Здесь доводам конец. Еврей не может перестать быть евреем. Не потому, что другие препятствуют ассимиляции. Сам не может. Даже когда искренне хочет перестать быть евреем. Все равно не может.
Опасность этого решения на эмпирическом уровне самоочевидна. Ну как ты станешь "особым народом", не имея ни клочка земли, ни материального подкрепления своей среди "прочих русских" особости? Ни Биробиджан, ни Крым тут не вдохновляют: "русским евреям" как особому народу собраться "в кучу" негде. То есть никакой перспективы полноценного национального бытия не просматривается. Только "самосознание". И подкрепится оно - чем же? Профессиональными склонностями? Вроде того, что в Москве "все дворники татары"? Что-то вроде имиджа ассирийцев? Или цыган? Только с поправкой, что те "дворы метут", "ботинки чистят" и "по руке гадают", а эти - "в журналах пишут" и потому они среди прочих русских - особенные?
Вы понимаете, какую бомбу под себя подводите?
Лучше не высовываться в этом качестве.
Десять лет либеральной Перестройки; погромов не было и нет; евреи в моде; а все-таки висит в воздухе тревога; и бабочки по-прежнему летят на огонь.
Расклеена по городу афиша, и такая же, в миниатюре, сунута в почтовый ящик:
"ВТОРОЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ МЕССИАНСКИЙ ЕВРЕЙСКИЙ ФЕСТИВАЛЬ... Приходите послушать всемирно известных певцов и музыкантов из Европы, США, Израиля. Вы услышите традиционные еврейские и израильские песни. Вы услышите вдохновенное сообщение о надежде и любви от Мессианского раввина Джонатана Берниса... Приходите, и вы откроете для себя истину!.. Вера в Бога и его сына Иешуа может изменить вашу жизнь".
Ох, что-то тревожно мне. Я не против - послушать всемирно-известных певцов. Я только боюсь, когда вот так обещают открыть истину. Боюсь встречной реакции тех, кого хотят облагодетельствовать. На каком-то афишном столбе я уже видел доброе лицо раввина Джонатана Берниса со звездой Давида, нарисованной у него на лбу чьей-то глумливой рукой. Резануло меня - нет, не фактом хулиганства, этим на Святой Руси не удивишь - а тем, как скоро сбывается смутное предчувствие. Ой, будьте осторожны, "мессианские евреи, верящие, что Иисус является еврейским Мессией". Ой, не высовывайтесь так неосмотрительно. Ой, не собирайтесь в кучу.
Я понимаю: в моей "крови" пульсирует тысячелетний страх, не подавленный за два русских века еврейской истории.
И он не будет подавлен, не может быть подавлен. Потому что еврей (человек, сказавший о себе: я еврей) не умеет перестать быть евреем. Может быть, это рок над ним, одна из загадок мировой истории, сфинксово вопрошание.
Поэтому он уходит, не отвечает сфинксу, уносит ответ. Он уходит в свою пустыню, в свою сумасшедшую древность, уходит обратно "за реку", из-за которой явился когда-то с праотцем Авраамом.
А остающиеся дальние потомки его, смешавшиеся со "здешними народами", постепенно забывают о том, каким ветром занесло сюда, в "северные болота", непонятные живучие пустынные гены, и только изредка, все реже и все необъяснимее, будут вспыхивать и дотлевать в прапамяти отзвуки странной тревоги.
Уходящие уходят. Остающиеся остаются.
Двухсотлетний эпизод "еврейского участия" в русской истории завершается.
Это ничего. Завершился же и двухсотлетний татарский. И двухсотлетний европейский, с Петербургом связанный. Теперь иссякает еврейский.
Чем будет помянут?
Что останется в русской душе от контакта с этими странными людьми: вроде бы и "южными" по темпераменту, да как-то "примороженными", вроде бы живучими, быстрыми, контактными, но хрупкими, да и "закрытыми" наглухо в своей глубине. Что все это значит в Книге Мировой Истории? Зачем они тут были, зачем страдали, зачем во все вникали и влезали?
Во все вникли, во все влезли, во всем поучаствовали, были и главными палачами, и главными жертвами, и вроде бы безоглядно пребывали здесь,- а все-таки хранили, таили какую-то нездешнюю, запредельную, древнюю, вечную думу... с которой и ушли отсюда туда, откуда пришли и куда другим пути нет.
Вот это и останется - неверный, загадочный след. Как от "пришельцев".
МОСКОВСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
по поводу "Иерусалимских размышлений" Амоса Оза
Тридцать лет назад по Москве ходил анекдот, а может, и вправду подслушанный разговор девочек-"лимитчиц":
- Ой, ты слышала? Евреи арабов побили!
- Ну и вранье! Ты видела этих евреев? Вон у нас в конторе бухгалтер: тощий, согнутый, в очках, всех боится. Кого они могут побить?
- Дура ты, Клавка! То ж древние евреи!
Наивная собеседница ушлой Клавки не подозревала, насколько была права. Еврей, унесший ноги из галута, ненавидел свое изгнанничество и самого себя в изгнании. Тощий согнутый бухгалтер, потерявший очки в погроме, едва выживший в гетто, чудом избежавший освенцимской печи, вернулся на землю пращуров, чтобы умереть от горя и позора. Сабры, ощетинившиеся на палестинских камнях, встретили его вопросом: как ты мог безропотно идти на заклание?
Спорить было бессмысленно: на плохом польском рассказывать о варшавском восстании, на картавом русском - перечислять евреев, ставших Героями Советского Союза. Бытийные вопросы решались не доводами. Надо было становиться другими. Немедленно. Не сумевшие - завещали детям.
Дети круто переложили рули:
- Стрелять, пахать, говорить на иврите.
- Ориентироваться ночью на местности.
- Научиться у арабов тому, что они сохранили здесь, на земле: ругаться, сидеть у костров, рассказывать истории...
Еврей диаспоры вцепился в образ "древнего еврея", как в свое спасение. Ханаан "с ножом" пошел на галут... С ножом? С автоматом "узи", с электронной техникой, с компьютерным орошением. Но если надо, так и с ножом. То ж древние евреи.
Амос Оз описал это пятнадцать лет спустя. С тех пор прошло еще пятнадцать. Два или три поколения выросли на земле Ханаанской. Новая психология, новые ценности, новые реакции. Или слишком старые - древние? Так или иначе, "народ Израиля" обновился: количественно, от смены поколений, наполовину, качественно - еще больше и сильней. Потому что есть закон раскручивающегося маховика. Закон борьбы, когда нельзя останавливаться. Есть, наконец, опьянение победоносностью...
Отцы-очкарики опомнились:
- Дикари! Что с вами случилось? Где ваш еврейский гений? Где образованность, где чувствительность, где ирония?
Амос Оз мог бы добавить: "Вы не евреи!"
Наверное, так. Не евреи. Израильтяне. Новый народ. Реальность переломилась от "еврея" к "израильтянину" не только в Израиле. Солдаты Израиля ("древние евреи"), прыгнувшие в Синай в 1967, выстоявшие у Голан в 1973 и усадившие арабов за стол переговоров в 90-е, переменили еврейскую ситуацию не только на каменистом пятачке у Средиземного моря - они переменили мировую ситуацию с еврейством.
И то, что крутой антисемитизм несколько "осел" на всех континентах,их заслуга. Клавка не дура; она сообразила, что "бухгалтер" в их конторе не так прост; черт его знает, может, он в душе - тоже древний еврей. У русских (во всяком случае, у тех миллионов русских, которые привыкли уважать силу) отношение к "еврею" начало меняться в сторону именно такого уважения. Теперь с Абрамовичем можно иметь дело. Особенно если он - "там".
Вопрос: а те русские (их тоже миллионы), которые привыкли уважать не силу, а право, совесть и страдание,- они как должны были отнестись к этой перемене? Иметь дело с Абрамовичем, который сиганул в Израиль, оттуда в Америку, и не просто в Штаты, а прямо-таки в штатное расписание русской мафии,- с таким Абрамовичем русскому интеллигенту делать таки нечего.
Я спрашиваю: где тот "еврей", который две тысячи лет был укором и уроком всему миру? Он что, тоже "исчез" в израильтянине? "И тебе не больно?"
Андрей Синявский когда-то вздохнул вслед первым отказникам: "Как же без евреев? Скучно без евреев".
Слово "скучно" надо понимать в русской многозначности. То есть это не антоним ни "веселью", ни "развлеченью". Это - антоним "смыслу".
Что же, эти две тысячи лет диаспоры, эти слезы галута, эта тихая безответность очкарика, согнувшегося над Книгой,- все ошибка истории? "Тупик", из которого надо поскорее выскочить и забыть? Стереть "еврея" из памяти?
Русский интеллигент, которому тоже предстоит то ли выскакивать из семидесяти советских лет, как из ловушки и ошибки, то ли куда-то эти семьдесят лет пристраивать в своем "поехавшем" сознании,- русский интеллигент смотрит на "еврея" со смутным чувством родства. Не генетического, конечно, а духовного. Я читаю Амоса Оза русскими глазами.
"...Наша страна - чуть не единственное место в мире, где практически ни один человек не живет в том доме, в котором родился. Лишь немногие собираются умереть в том доме, в котором живут... О, конечно же, не палаточный лагерь, не бараки из жести, как это было в пятидесятые годы, но даже когда это итальянский мрамор, и датское дерево, и дом твой смотрит на все четыре стороны света, это все еще лагерь беженцев..."
По порядку.
Насчет "дома, в котором родился". Рискну обратить сюжет на себя. Я родился в Ростове-на-Дону, куда моя мать приехала к сестре на каникулы, и родился не вовремя, потому что мать, беременная, подняла племянника, а подняла - потому, что больше некому было поднять: нянек не держали. В Москве, куда мать вернулась с новорожденным, у нее вообще не было дома, а было временное место в студенческом общежитии. Дом (комната в коммуналке) появился через три года, и отец еще четыре года спустя ушел из этого "дома" на фронт; где его могила, неизвестно.
Дом же, в котором отец родился (казачий курень в донской станице), был сразу оставлен, потому что дед (школьный учитель) кочевал из станицы в станицу в поисках работы, таская за собой детей.
Дом, в котором родилась мать (на Черниговщине), в 1917 году сожгли. Бабку убили. Дети спаслись, и это было великое счастье. Как счастье было и то, что спаслись дети казачьего учителя (не все: некоторые умерли от тифа и скарлатины, а те, что выросли - каждый второй - убиты в 1941-м). И опять-таки счастье - что успели своих детей оставить. Так что из действующих лиц драмы, называемой моей родословной, ни один не жил там, где родился, и ни один не имел шансов умереть там, где жил.
До итальянского мрамора мы в России вряд ли когда-нибудь доживем, до датского дерева - может быть, а вот "лагерь беженцев" для России - понятие всегдашнее. Бараки были, правда, не из жести, а из теса или вагонки, и выросло в бараках не одно, а два-три поколения. И "палаточный лагерь" понятие не "пятидесятых годов", а также и девяностых, когда после всех строительных штурмов (когда мы, как и израильтяне, скачком норовили выскочить в "иное состояние": "каждой семье - отдельную квартиру" и прочие советские всенародные "операции") - однако рухнула "империя", и "палаточные лагеря" увенчали социалистическую эру, и понятие "страна беженцев" обрело зловеще-реальные очертания.
На заре Гласности я увлеченно цитировал афоризм Бориса Парамонова: "русские - те же евреи в своем отечестве" - удачная метафора, парафразис, блестящая стилистическая находка. Сегодня дурной сон переходит в дурную явь. "Страна беженцев" - это мы.
Можно и в этом случае ограничиться парадоксальной аналогией евреев и русских (моя излюбленная тема, самой природой данная мне в удел), но, я думаю, евреям выпало не только русских смоделировать в этом отношении (и не только в этом), а - человечество вообще.
Призрак бездомья, беженства, скитанья висит над человечеством. Не потому, что где-то кто-то кого-то выгнал, потеснил, пожег, пустил по миру, а потому, что агасферово проклятье висит над всеми, это - в природе вещей, и если кто-то гордится, что в его фамильном доме балки закопчены на протяжении столетий (кажется, это Честертон говорил об англичанах в противовес французам: у нас-де балки закопчены и газоны стрижены со времен Кромвеля) - наверное, это все-таки частный случай, счастливый случай. Общее же состояние человечества - бесконечные сдвиги и потрясения, оставленные дома, потерянные могилы.
Что же такое еврейский галут? Ошибка судьбы, прискорбное стечение обстоятельств, нарушение справедливости? Да, так. И еще что-то. Общечеловеческое клеймо, павшее на "избранных"? Да. И еще что-то. На многих падало, иные исчезли, стерлись в памяти человечества, но тот народ, которому выпало этот ужас запомнить, и удержать в Книге, и преодолеть духом (не силой - только духом!),- этот-то народ и оказался "избран". Не для счастливого исхода драмы ("итальянский мрамор" и "дом на четыре стороны света"... и Синай... и Кэмп-Дэвид), а для того, чтобы это агасферово проклятье - вынести и всему миру показать, что его можно вынести.
Это не только России урок, Россия - такая же страдалица, как и все человечество, это - человечеству урок, а Россия просто кричит громче других. Русская литература - этот крик. Русские книги. То, что евреи народ Книги, общепризнано, но что русские - народ Книги, предстоит выяснить. В зависимости от того, одолеет ли сейчас "телевизионный клип" поэзию Пушкина, заменит ли карманный дайджест по "Анне Карениной" саму "Анну Каренину", и вообще - как мы перенесем обрушившийся на русскую культуру очередной "временной разрыв".
"Мы,- пишет Амос Оз о еврействе,- пример цивилизации, которая претерпела временной разрыв. Этот разрыв начался 200 лет назад в Европе..."
...Разрыв, связанный с ослаблением Османской империи и усилением секулярных европейских влияний в еврействе?
А приход турок в Израиль 400 с лишним лет назад - не разрыв? А еще за 400 лет до того крестоносные погромы - не разрыв? А Тит, в 70-м году лишивший Агнона отечества? А Александр Македонский, за 300 лет до римлян нахлобучивший на евреев греческую шапку? А Вавилонское пленение за 200 с лишним лет до Александра? А распад Иудеи - Израиля после Соломона? А филистимляне...
Сплошные разрывы: живого места нет.
Мысленно проецирую эту хирургию на русскую историю. От Киева к Владимиру-Суздалю - разрыв. Татары - опять разрыв. Воцарение Москвы разрыв (Псков и Новгород в крови). Окно в Европу - разрыв (Петр Великий ассоциируется у народа с Антихристом). Приход большевиков - разрыв. Уход большевиков - опять разрыв; непонятно, какие концы стягивать: то ли к "февралю 1917" возвращаться, то ли к "февралю 1613"; и какой именно "временной разрыв" пустить по разряду "исторического тупика", то есть козе под хвост: то ли в 70, то ли в 300 лет тупик, и что восстанавливать: Российскую Империю? Святую Русь? Праславянское единство (которого никогда не было)?
Смысл всех этих "разрывов" - в том, чтобы нащупать противостоящую им прочность. Выявить то, что из-под всех "разрывов" выходит неповрежденным. То, что у нас обозначается бегучим, как зыбь, словом "русскость". То, что у них обозначается магическим, как заклинание, словом "еврейство".
Человек может сменить все: страну, язык, культуру, веру. А потом скажет себе ("вспомнит"): я - еврей. И душа - дома. Возвращен блудный сын.
Интересно: а к русским применим ли этот закон блуждания?
Скажу с полной мерой самоуверенности: да, применим и к русским. Гуляет-гуляет человек по эмиграциям, потом говорит себе: я - русский. Или так: рождается человек бог знает от каких корней: от абиссинцев-немцев - и становится великим русским поэтом. Все дело в том, скажет ли он себе: я русский, как говорит себе еврей: я - еврей.
Разница, конечно, в том, что русские "за сто лет новейшей истории" угробили соотечественников миллионов около пятидесяти (точное число подсчитать невозможно), а евреи убили евреев в количестве пятидесяти особей (это в 1984 году подсчитал Амос Оз).
Так. Но если к 1995 году окажется пятьдесят один,- этот один сильно омрачит еврейскую солидарность. Я имею в виду, что можно на людях пристрелить премьер-министра, а потом, жуя жвачку, улыбаться в телекамеры, слушая, как журналисты фиксируют рекорд для Гиннеса: впервые глава еврейского правительства убит евреем.
Но он его убивал - не как еврей еврея, а как непримиримый примиренца. Это уж калькуляция задним числом: еврей - еврея. Как и русская калькуляция того же образца: русские-де убивали русских.
Нет, не "русские русских". А красные белых (белые красных). Бедные богатых (богатые - бедных). Атеисты - верующих. Советские - власовцев. А что "русские русских" - это мы только сейчас сообразили. Как и то, что "евреи евреев". Для этого надо, чтобы точки отсчета сдвинулись.
Почему они сдвинулись - это пока что (для меня во всяком случае) загадка истории. Почему все социальные, государственные, конфессиональные и прочие параметры оказались почти разом оттеснены этническими, и под эти этнические, стало необходимо подбивать все прочие (социальные, государственные, конфессиональные)? Применительно к еврейству: сионизм или раввинизм, вхождение в ближневосточный пул или обособление от него, израильская культура как продолжение мировой (в том числе русской) или как нечто изолированное, ни к чему не сводимое)?
Перемена точек отсчета коренится в таинственных ритмах истории, а не в том, что кто-то кого-то в чем-то "убедил".
"Мы, евреи, слишком долго слышали, что нам следует измениться, стать другими..."
То есть: слушали, слушали, ну, и переменились: из "евреев" стали "израильтянями".
Интересно: слушали две тысячи лет, а переменились - в два поколения.
Так, может, не потому переменились, что "услышали", а потому "услышали", что переменились? Переменились же - внутренне - в связи с общей переменой ситуации (всемирной, точнее, всемирно-этнической). Переменились потому что веками хранимое на дне души содержание, дождавшись момента, вышло на поверхность и реализовалось в историческом действии.
С этим - ясно: государство восстановлено из "ничего", "чистой волей". Язык восстановлен из "ничего", из упрямства двинского гимназиста, ради своей идеи переехавшего в Палестину и открывшего школу иврита. Нация восстановлена из осколков, отказавшихся исчезнуть.
Неясно другое: какая культура должна возродиться в этом вновь собранном, нормальном государстве. Великий еврейский опыт возник и удержался в ненормальных условиях.
Вопрос: что созидается в нормальных?
Великая культура?
Амоз Оз, размышляя над европейскими национальными культурами, возникшими на реках крови, говорит: нет. Культура возникает не там, где дикости нет, а там, где дикость надо преодолеть. Опять - русская аналогия:
"Россия Толстого и Достоевского (а до того - Гоголя, как и впоследствии - Чехова) была страной дикой. Русская улица была вотчиной дикарей, русская деревня по дикости своей не уступала деревне где-нибудь в Африке. Это известные факты. И тем не менее там и сям, в разных уголках, расцвела культура, которая изменила весь мир, а не только Россию. Россия времен великих писателей, философов, идеологов была страной куда более дикой, чем Швейцария. Тем не менее Швейцария не породила ни Толстого, ни Достоевского, ни Гоголя, ни Чехова..."
Швейцария, между прочим, "породила" Руссо, который "породил" Толстого... но оставим ее: меня куда больше интересует Россия, а точнее, Россия - глазами евреев. Факты действительно общеизвестны, как по части русской деревни, так и по части улицы. К этим двум точкам я бы добавил третью: усадьбу. "Там и сям" стояли усадьбы с библиотеками и роялями, и именно в усадьбах корчи улицы и невменяемость деревни обретали осмысленность великой культуры. Именно в спокойной точке сходились стихии, питавшие культуру. Но именно здесь ее, культуру, физически и уничтожали: грабили усадьбы, жгли библиотеки (русский бунт, бессмысленный и беспощадный, обычно начинался с того, что мужики, ворвавшись в усадьбу, выкидывали барский рояль в окно; остальное шло "само собой").
Так что для великой культуры мало великих потрясений, нужна еще и щель, где эти потрясения можно было бы осмыслить. Великие песни слагаются не в битвах, а в передышках между битвами, сказал, кажется, Константин Леонтьев.
Это существенно: не в конце битвы и не после битвы, а в передышках...
Но пока - о том, как видит русскую жизнь и русскую душу израильский писатель Амос Оз:
"Если в одной комнате собираются три-четыре человека, наверняка происходит нечто такое, чему нет аналога ни в одной другой точке земного шара. У нас не ведут вежливых, необязательных разговоров. О, конечно же, и у нас говорят о футболе, бирже и зарплате, но затем, когда тонкий слой этих проблем бывает исчерпан, разговор не становится тривиальным. Люди говорят об очень важных вещах... Говорят о смысле жизни. У нас не говорят о политике, как, к примеру, в Америке, в Англии или в Германии: какая из партий мне лично удобна в качестве правящей, кто сумеет обеспечить лучший порядок в стране? Наши разговоры о политике - это разговоры о Жизни и Смерти, о Культуре, о Смысле Жизни. Наша беседа может начаться со сплетен: Бегин таков, Перес таков, а уж Рабин и вовсе таков! Но если беседа затянется заполночь, она превращается в метафизическую, даже если собеседники не знают, что такое метафизика. Либо она становится религиозной, хотя ее участники иногда и думают, что с религией у них ничего общего".
Мне надо сделать усилие, чтобы вспомнить, что это не о русских. Замените имена, скажите: Ельцин таков, Зюганов таков, а уж Жириновский и вовсе таков - и перед вами точный портрет классического "русского спора". Американцы говорили мне, что только в России они могут, сев за стол даже с незнакомыми людьми, обсуждать "вечные вопросы", миновав ритуальные темы о погоде, о том, "какой счет" и каков курс доллара. Американцам ведь тоже хочется - о Смысле Жизни. Но в Америке так нельзя - на то в Америке есть специальные симпозиумы.
Остается выяснить, что делать "евреям среди русских": тем, кто не может уехать. Не может - по душевному состоянию, по принадлежности и приверженности к русской культуре, по ощущению "русской судьбы", одним словом - по личностному решению.
Им что делать?
Далее - цитирую Юрия Карабчиевского, который в свое время в статье, посвященной переписке Эйдельмана с Астафьевым, попытался ответить на этот вопрос:
"Что делать? Не знаю. Знает лишь тот, кто точно знает, что надо уехать. Таким остается только завидовать. Их позиция всегда хорошо обоснована, и для них вопрос на сегодня снят. А еще знает тот, кто думает, будто знает. Кто уверен, что можно жить себе и жить, не обращая внимания, нормальной жизнью русского интеллигента, ну, там, еврея по происхождению, мало ли какие у кого были предки, здесь, в России, ни с кем и не разберешься толком, у кого татары, у кого буряты, у кого немцы, у кого евреи... Жить и жить, никогда, ни в какой ситуации, ни даже наедине с самим собой не чувствуя, не признавая себя евреем. А если в автобусе или в очереди... Ответить: - Да сам ты - какой ты русский? Научись сперва говорить грамотно! - Ну, и что-нибудь там еще остроумное, так, чтобы все тут же и померли со смеху. А если окружающие тебя не поддержат, и придется тебе помирать в одиночестве - выйти и пересесть в другой автобус, не на этом же свет клином сошелся. А когда это будет во всех автобусах, или хотя бы в каждом третьем...Да не будет этого, не может быть!
Может! И вспомним: уже бывало в сороковые-пятидесятые. А сейчас-то зла накопилось поболе. Будет так: автобус, два активных подонка, пять пассивных подонков, двадцать пять любопытствующих и еще пять - нормальных людей, которые содрогнутся, но не решатся..."
Насчет того, "может" или "не может" повториться 1952 год, спорить не буду. Все "может"! Тут и угадывать нечего. А вот как вести себя сейчас, вот в эту секунду,- об этом можно поспорить с Ю. Карабчиевским.
Да, это точно мой принцип: жить, не обращая внимания. Жить нормальной жизнью русского интеллигента. Вести себя так, как должен себя вести человек русской культуры. Не говорить антисемиту, что он антисемит. Не соглашаться с ним, когда он сам называет себя так. Не верить в это даже тогда, когда это реальность. Потому что кроме реальности эмпирической есть реальность духовная. Не называй дурака дураком, потому что в его глазах ты сам дурак.
И опять вечное возражение: а погром?
А в погром защищается человек прежде всего - как человек, и уж только потом - как носитель ярлыка, который ему по случаю погрома клеят. Ярлыки не вечны. "Не собирайтесь в кучу". Будьте русскими...
-...Так ведь не дадут! - в отчаянии отвечает Юрий Карабчиевский.- Нет выхода! Ни там, в Израиле, нет жизни, потому что там - ты "русский", ни тут, в России, потому что тут ты - непременно "еврей".
Исаак Милькин на этот же вопрос в этой же ситуации отвечает иначе:
- Есть выход! Остаться тут, но не делать вид, что ты русский (как и там - невозможно сделать вид, что ты не русский). Остаться тут и быть особым народом - "русскими евреями".
Так они стыкуются в какой-то запредельной точке алогического пространства: отчаявшийся Карабчиевский и несдающийся Милькин:
"Прежний стыдливо-уравнительный довод, что евреи - такие же русские, уже не работает. Всем уже ясно, что - не такие же..."
Так. Это и есть крайний пункт, до которого можно пятиться, реагируя на доводы. Здесь доводам конец. Еврей не может перестать быть евреем. Не потому, что другие препятствуют ассимиляции. Сам не может. Даже когда искренне хочет перестать быть евреем. Все равно не может.
Опасность этого решения на эмпирическом уровне самоочевидна. Ну как ты станешь "особым народом", не имея ни клочка земли, ни материального подкрепления своей среди "прочих русских" особости? Ни Биробиджан, ни Крым тут не вдохновляют: "русским евреям" как особому народу собраться "в кучу" негде. То есть никакой перспективы полноценного национального бытия не просматривается. Только "самосознание". И подкрепится оно - чем же? Профессиональными склонностями? Вроде того, что в Москве "все дворники татары"? Что-то вроде имиджа ассирийцев? Или цыган? Только с поправкой, что те "дворы метут", "ботинки чистят" и "по руке гадают", а эти - "в журналах пишут" и потому они среди прочих русских - особенные?
Вы понимаете, какую бомбу под себя подводите?
Лучше не высовываться в этом качестве.
Десять лет либеральной Перестройки; погромов не было и нет; евреи в моде; а все-таки висит в воздухе тревога; и бабочки по-прежнему летят на огонь.
Расклеена по городу афиша, и такая же, в миниатюре, сунута в почтовый ящик:
"ВТОРОЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ МЕССИАНСКИЙ ЕВРЕЙСКИЙ ФЕСТИВАЛЬ... Приходите послушать всемирно известных певцов и музыкантов из Европы, США, Израиля. Вы услышите традиционные еврейские и израильские песни. Вы услышите вдохновенное сообщение о надежде и любви от Мессианского раввина Джонатана Берниса... Приходите, и вы откроете для себя истину!.. Вера в Бога и его сына Иешуа может изменить вашу жизнь".
Ох, что-то тревожно мне. Я не против - послушать всемирно-известных певцов. Я только боюсь, когда вот так обещают открыть истину. Боюсь встречной реакции тех, кого хотят облагодетельствовать. На каком-то афишном столбе я уже видел доброе лицо раввина Джонатана Берниса со звездой Давида, нарисованной у него на лбу чьей-то глумливой рукой. Резануло меня - нет, не фактом хулиганства, этим на Святой Руси не удивишь - а тем, как скоро сбывается смутное предчувствие. Ой, будьте осторожны, "мессианские евреи, верящие, что Иисус является еврейским Мессией". Ой, не высовывайтесь так неосмотрительно. Ой, не собирайтесь в кучу.
Я понимаю: в моей "крови" пульсирует тысячелетний страх, не подавленный за два русских века еврейской истории.
И он не будет подавлен, не может быть подавлен. Потому что еврей (человек, сказавший о себе: я еврей) не умеет перестать быть евреем. Может быть, это рок над ним, одна из загадок мировой истории, сфинксово вопрошание.
Поэтому он уходит, не отвечает сфинксу, уносит ответ. Он уходит в свою пустыню, в свою сумасшедшую древность, уходит обратно "за реку", из-за которой явился когда-то с праотцем Авраамом.
А остающиеся дальние потомки его, смешавшиеся со "здешними народами", постепенно забывают о том, каким ветром занесло сюда, в "северные болота", непонятные живучие пустынные гены, и только изредка, все реже и все необъяснимее, будут вспыхивать и дотлевать в прапамяти отзвуки странной тревоги.
Уходящие уходят. Остающиеся остаются.
Двухсотлетний эпизод "еврейского участия" в русской истории завершается.
Это ничего. Завершился же и двухсотлетний татарский. И двухсотлетний европейский, с Петербургом связанный. Теперь иссякает еврейский.
Чем будет помянут?
Что останется в русской душе от контакта с этими странными людьми: вроде бы и "южными" по темпераменту, да как-то "примороженными", вроде бы живучими, быстрыми, контактными, но хрупкими, да и "закрытыми" наглухо в своей глубине. Что все это значит в Книге Мировой Истории? Зачем они тут были, зачем страдали, зачем во все вникали и влезали?
Во все вникли, во все влезли, во всем поучаствовали, были и главными палачами, и главными жертвами, и вроде бы безоглядно пребывали здесь,- а все-таки хранили, таили какую-то нездешнюю, запредельную, древнюю, вечную думу... с которой и ушли отсюда туда, откуда пришли и куда другим пути нет.
Вот это и останется - неверный, загадочный след. Как от "пришельцев".
МОСКОВСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
по поводу "Иерусалимских размышлений" Амоса Оза
Тридцать лет назад по Москве ходил анекдот, а может, и вправду подслушанный разговор девочек-"лимитчиц":
- Ой, ты слышала? Евреи арабов побили!
- Ну и вранье! Ты видела этих евреев? Вон у нас в конторе бухгалтер: тощий, согнутый, в очках, всех боится. Кого они могут побить?
- Дура ты, Клавка! То ж древние евреи!
Наивная собеседница ушлой Клавки не подозревала, насколько была права. Еврей, унесший ноги из галута, ненавидел свое изгнанничество и самого себя в изгнании. Тощий согнутый бухгалтер, потерявший очки в погроме, едва выживший в гетто, чудом избежавший освенцимской печи, вернулся на землю пращуров, чтобы умереть от горя и позора. Сабры, ощетинившиеся на палестинских камнях, встретили его вопросом: как ты мог безропотно идти на заклание?
Спорить было бессмысленно: на плохом польском рассказывать о варшавском восстании, на картавом русском - перечислять евреев, ставших Героями Советского Союза. Бытийные вопросы решались не доводами. Надо было становиться другими. Немедленно. Не сумевшие - завещали детям.
Дети круто переложили рули:
- Стрелять, пахать, говорить на иврите.
- Ориентироваться ночью на местности.
- Научиться у арабов тому, что они сохранили здесь, на земле: ругаться, сидеть у костров, рассказывать истории...
Еврей диаспоры вцепился в образ "древнего еврея", как в свое спасение. Ханаан "с ножом" пошел на галут... С ножом? С автоматом "узи", с электронной техникой, с компьютерным орошением. Но если надо, так и с ножом. То ж древние евреи.
Амос Оз описал это пятнадцать лет спустя. С тех пор прошло еще пятнадцать. Два или три поколения выросли на земле Ханаанской. Новая психология, новые ценности, новые реакции. Или слишком старые - древние? Так или иначе, "народ Израиля" обновился: количественно, от смены поколений, наполовину, качественно - еще больше и сильней. Потому что есть закон раскручивающегося маховика. Закон борьбы, когда нельзя останавливаться. Есть, наконец, опьянение победоносностью...
Отцы-очкарики опомнились:
- Дикари! Что с вами случилось? Где ваш еврейский гений? Где образованность, где чувствительность, где ирония?
Амос Оз мог бы добавить: "Вы не евреи!"
Наверное, так. Не евреи. Израильтяне. Новый народ. Реальность переломилась от "еврея" к "израильтянину" не только в Израиле. Солдаты Израиля ("древние евреи"), прыгнувшие в Синай в 1967, выстоявшие у Голан в 1973 и усадившие арабов за стол переговоров в 90-е, переменили еврейскую ситуацию не только на каменистом пятачке у Средиземного моря - они переменили мировую ситуацию с еврейством.
И то, что крутой антисемитизм несколько "осел" на всех континентах,их заслуга. Клавка не дура; она сообразила, что "бухгалтер" в их конторе не так прост; черт его знает, может, он в душе - тоже древний еврей. У русских (во всяком случае, у тех миллионов русских, которые привыкли уважать силу) отношение к "еврею" начало меняться в сторону именно такого уважения. Теперь с Абрамовичем можно иметь дело. Особенно если он - "там".
Вопрос: а те русские (их тоже миллионы), которые привыкли уважать не силу, а право, совесть и страдание,- они как должны были отнестись к этой перемене? Иметь дело с Абрамовичем, который сиганул в Израиль, оттуда в Америку, и не просто в Штаты, а прямо-таки в штатное расписание русской мафии,- с таким Абрамовичем русскому интеллигенту делать таки нечего.
Я спрашиваю: где тот "еврей", который две тысячи лет был укором и уроком всему миру? Он что, тоже "исчез" в израильтянине? "И тебе не больно?"
Андрей Синявский когда-то вздохнул вслед первым отказникам: "Как же без евреев? Скучно без евреев".
Слово "скучно" надо понимать в русской многозначности. То есть это не антоним ни "веселью", ни "развлеченью". Это - антоним "смыслу".
Что же, эти две тысячи лет диаспоры, эти слезы галута, эта тихая безответность очкарика, согнувшегося над Книгой,- все ошибка истории? "Тупик", из которого надо поскорее выскочить и забыть? Стереть "еврея" из памяти?
Русский интеллигент, которому тоже предстоит то ли выскакивать из семидесяти советских лет, как из ловушки и ошибки, то ли куда-то эти семьдесят лет пристраивать в своем "поехавшем" сознании,- русский интеллигент смотрит на "еврея" со смутным чувством родства. Не генетического, конечно, а духовного. Я читаю Амоса Оза русскими глазами.
"...Наша страна - чуть не единственное место в мире, где практически ни один человек не живет в том доме, в котором родился. Лишь немногие собираются умереть в том доме, в котором живут... О, конечно же, не палаточный лагерь, не бараки из жести, как это было в пятидесятые годы, но даже когда это итальянский мрамор, и датское дерево, и дом твой смотрит на все четыре стороны света, это все еще лагерь беженцев..."
По порядку.
Насчет "дома, в котором родился". Рискну обратить сюжет на себя. Я родился в Ростове-на-Дону, куда моя мать приехала к сестре на каникулы, и родился не вовремя, потому что мать, беременная, подняла племянника, а подняла - потому, что больше некому было поднять: нянек не держали. В Москве, куда мать вернулась с новорожденным, у нее вообще не было дома, а было временное место в студенческом общежитии. Дом (комната в коммуналке) появился через три года, и отец еще четыре года спустя ушел из этого "дома" на фронт; где его могила, неизвестно.
Дом же, в котором отец родился (казачий курень в донской станице), был сразу оставлен, потому что дед (школьный учитель) кочевал из станицы в станицу в поисках работы, таская за собой детей.
Дом, в котором родилась мать (на Черниговщине), в 1917 году сожгли. Бабку убили. Дети спаслись, и это было великое счастье. Как счастье было и то, что спаслись дети казачьего учителя (не все: некоторые умерли от тифа и скарлатины, а те, что выросли - каждый второй - убиты в 1941-м). И опять-таки счастье - что успели своих детей оставить. Так что из действующих лиц драмы, называемой моей родословной, ни один не жил там, где родился, и ни один не имел шансов умереть там, где жил.
До итальянского мрамора мы в России вряд ли когда-нибудь доживем, до датского дерева - может быть, а вот "лагерь беженцев" для России - понятие всегдашнее. Бараки были, правда, не из жести, а из теса или вагонки, и выросло в бараках не одно, а два-три поколения. И "палаточный лагерь" понятие не "пятидесятых годов", а также и девяностых, когда после всех строительных штурмов (когда мы, как и израильтяне, скачком норовили выскочить в "иное состояние": "каждой семье - отдельную квартиру" и прочие советские всенародные "операции") - однако рухнула "империя", и "палаточные лагеря" увенчали социалистическую эру, и понятие "страна беженцев" обрело зловеще-реальные очертания.
На заре Гласности я увлеченно цитировал афоризм Бориса Парамонова: "русские - те же евреи в своем отечестве" - удачная метафора, парафразис, блестящая стилистическая находка. Сегодня дурной сон переходит в дурную явь. "Страна беженцев" - это мы.
Можно и в этом случае ограничиться парадоксальной аналогией евреев и русских (моя излюбленная тема, самой природой данная мне в удел), но, я думаю, евреям выпало не только русских смоделировать в этом отношении (и не только в этом), а - человечество вообще.
Призрак бездомья, беженства, скитанья висит над человечеством. Не потому, что где-то кто-то кого-то выгнал, потеснил, пожег, пустил по миру, а потому, что агасферово проклятье висит над всеми, это - в природе вещей, и если кто-то гордится, что в его фамильном доме балки закопчены на протяжении столетий (кажется, это Честертон говорил об англичанах в противовес французам: у нас-де балки закопчены и газоны стрижены со времен Кромвеля) - наверное, это все-таки частный случай, счастливый случай. Общее же состояние человечества - бесконечные сдвиги и потрясения, оставленные дома, потерянные могилы.
Что же такое еврейский галут? Ошибка судьбы, прискорбное стечение обстоятельств, нарушение справедливости? Да, так. И еще что-то. Общечеловеческое клеймо, павшее на "избранных"? Да. И еще что-то. На многих падало, иные исчезли, стерлись в памяти человечества, но тот народ, которому выпало этот ужас запомнить, и удержать в Книге, и преодолеть духом (не силой - только духом!),- этот-то народ и оказался "избран". Не для счастливого исхода драмы ("итальянский мрамор" и "дом на четыре стороны света"... и Синай... и Кэмп-Дэвид), а для того, чтобы это агасферово проклятье - вынести и всему миру показать, что его можно вынести.
Это не только России урок, Россия - такая же страдалица, как и все человечество, это - человечеству урок, а Россия просто кричит громче других. Русская литература - этот крик. Русские книги. То, что евреи народ Книги, общепризнано, но что русские - народ Книги, предстоит выяснить. В зависимости от того, одолеет ли сейчас "телевизионный клип" поэзию Пушкина, заменит ли карманный дайджест по "Анне Карениной" саму "Анну Каренину", и вообще - как мы перенесем обрушившийся на русскую культуру очередной "временной разрыв".
"Мы,- пишет Амос Оз о еврействе,- пример цивилизации, которая претерпела временной разрыв. Этот разрыв начался 200 лет назад в Европе..."
...Разрыв, связанный с ослаблением Османской империи и усилением секулярных европейских влияний в еврействе?
А приход турок в Израиль 400 с лишним лет назад - не разрыв? А еще за 400 лет до того крестоносные погромы - не разрыв? А Тит, в 70-м году лишивший Агнона отечества? А Александр Македонский, за 300 лет до римлян нахлобучивший на евреев греческую шапку? А Вавилонское пленение за 200 с лишним лет до Александра? А распад Иудеи - Израиля после Соломона? А филистимляне...
Сплошные разрывы: живого места нет.
Мысленно проецирую эту хирургию на русскую историю. От Киева к Владимиру-Суздалю - разрыв. Татары - опять разрыв. Воцарение Москвы разрыв (Псков и Новгород в крови). Окно в Европу - разрыв (Петр Великий ассоциируется у народа с Антихристом). Приход большевиков - разрыв. Уход большевиков - опять разрыв; непонятно, какие концы стягивать: то ли к "февралю 1917" возвращаться, то ли к "февралю 1613"; и какой именно "временной разрыв" пустить по разряду "исторического тупика", то есть козе под хвост: то ли в 70, то ли в 300 лет тупик, и что восстанавливать: Российскую Империю? Святую Русь? Праславянское единство (которого никогда не было)?
Смысл всех этих "разрывов" - в том, чтобы нащупать противостоящую им прочность. Выявить то, что из-под всех "разрывов" выходит неповрежденным. То, что у нас обозначается бегучим, как зыбь, словом "русскость". То, что у них обозначается магическим, как заклинание, словом "еврейство".
Человек может сменить все: страну, язык, культуру, веру. А потом скажет себе ("вспомнит"): я - еврей. И душа - дома. Возвращен блудный сын.
Интересно: а к русским применим ли этот закон блуждания?
Скажу с полной мерой самоуверенности: да, применим и к русским. Гуляет-гуляет человек по эмиграциям, потом говорит себе: я - русский. Или так: рождается человек бог знает от каких корней: от абиссинцев-немцев - и становится великим русским поэтом. Все дело в том, скажет ли он себе: я русский, как говорит себе еврей: я - еврей.
Разница, конечно, в том, что русские "за сто лет новейшей истории" угробили соотечественников миллионов около пятидесяти (точное число подсчитать невозможно), а евреи убили евреев в количестве пятидесяти особей (это в 1984 году подсчитал Амос Оз).
Так. Но если к 1995 году окажется пятьдесят один,- этот один сильно омрачит еврейскую солидарность. Я имею в виду, что можно на людях пристрелить премьер-министра, а потом, жуя жвачку, улыбаться в телекамеры, слушая, как журналисты фиксируют рекорд для Гиннеса: впервые глава еврейского правительства убит евреем.
Но он его убивал - не как еврей еврея, а как непримиримый примиренца. Это уж калькуляция задним числом: еврей - еврея. Как и русская калькуляция того же образца: русские-де убивали русских.
Нет, не "русские русских". А красные белых (белые красных). Бедные богатых (богатые - бедных). Атеисты - верующих. Советские - власовцев. А что "русские русских" - это мы только сейчас сообразили. Как и то, что "евреи евреев". Для этого надо, чтобы точки отсчета сдвинулись.
Почему они сдвинулись - это пока что (для меня во всяком случае) загадка истории. Почему все социальные, государственные, конфессиональные и прочие параметры оказались почти разом оттеснены этническими, и под эти этнические, стало необходимо подбивать все прочие (социальные, государственные, конфессиональные)? Применительно к еврейству: сионизм или раввинизм, вхождение в ближневосточный пул или обособление от него, израильская культура как продолжение мировой (в том числе русской) или как нечто изолированное, ни к чему не сводимое)?
Перемена точек отсчета коренится в таинственных ритмах истории, а не в том, что кто-то кого-то в чем-то "убедил".
"Мы, евреи, слишком долго слышали, что нам следует измениться, стать другими..."
То есть: слушали, слушали, ну, и переменились: из "евреев" стали "израильтянями".
Интересно: слушали две тысячи лет, а переменились - в два поколения.
Так, может, не потому переменились, что "услышали", а потому "услышали", что переменились? Переменились же - внутренне - в связи с общей переменой ситуации (всемирной, точнее, всемирно-этнической). Переменились потому что веками хранимое на дне души содержание, дождавшись момента, вышло на поверхность и реализовалось в историческом действии.
С этим - ясно: государство восстановлено из "ничего", "чистой волей". Язык восстановлен из "ничего", из упрямства двинского гимназиста, ради своей идеи переехавшего в Палестину и открывшего школу иврита. Нация восстановлена из осколков, отказавшихся исчезнуть.
Неясно другое: какая культура должна возродиться в этом вновь собранном, нормальном государстве. Великий еврейский опыт возник и удержался в ненормальных условиях.
Вопрос: что созидается в нормальных?
Великая культура?
Амоз Оз, размышляя над европейскими национальными культурами, возникшими на реках крови, говорит: нет. Культура возникает не там, где дикости нет, а там, где дикость надо преодолеть. Опять - русская аналогия:
"Россия Толстого и Достоевского (а до того - Гоголя, как и впоследствии - Чехова) была страной дикой. Русская улица была вотчиной дикарей, русская деревня по дикости своей не уступала деревне где-нибудь в Африке. Это известные факты. И тем не менее там и сям, в разных уголках, расцвела культура, которая изменила весь мир, а не только Россию. Россия времен великих писателей, философов, идеологов была страной куда более дикой, чем Швейцария. Тем не менее Швейцария не породила ни Толстого, ни Достоевского, ни Гоголя, ни Чехова..."
Швейцария, между прочим, "породила" Руссо, который "породил" Толстого... но оставим ее: меня куда больше интересует Россия, а точнее, Россия - глазами евреев. Факты действительно общеизвестны, как по части русской деревни, так и по части улицы. К этим двум точкам я бы добавил третью: усадьбу. "Там и сям" стояли усадьбы с библиотеками и роялями, и именно в усадьбах корчи улицы и невменяемость деревни обретали осмысленность великой культуры. Именно в спокойной точке сходились стихии, питавшие культуру. Но именно здесь ее, культуру, физически и уничтожали: грабили усадьбы, жгли библиотеки (русский бунт, бессмысленный и беспощадный, обычно начинался с того, что мужики, ворвавшись в усадьбу, выкидывали барский рояль в окно; остальное шло "само собой").
Так что для великой культуры мало великих потрясений, нужна еще и щель, где эти потрясения можно было бы осмыслить. Великие песни слагаются не в битвах, а в передышках между битвами, сказал, кажется, Константин Леонтьев.
Это существенно: не в конце битвы и не после битвы, а в передышках...
Но пока - о том, как видит русскую жизнь и русскую душу израильский писатель Амос Оз:
"Если в одной комнате собираются три-четыре человека, наверняка происходит нечто такое, чему нет аналога ни в одной другой точке земного шара. У нас не ведут вежливых, необязательных разговоров. О, конечно же, и у нас говорят о футболе, бирже и зарплате, но затем, когда тонкий слой этих проблем бывает исчерпан, разговор не становится тривиальным. Люди говорят об очень важных вещах... Говорят о смысле жизни. У нас не говорят о политике, как, к примеру, в Америке, в Англии или в Германии: какая из партий мне лично удобна в качестве правящей, кто сумеет обеспечить лучший порядок в стране? Наши разговоры о политике - это разговоры о Жизни и Смерти, о Культуре, о Смысле Жизни. Наша беседа может начаться со сплетен: Бегин таков, Перес таков, а уж Рабин и вовсе таков! Но если беседа затянется заполночь, она превращается в метафизическую, даже если собеседники не знают, что такое метафизика. Либо она становится религиозной, хотя ее участники иногда и думают, что с религией у них ничего общего".
Мне надо сделать усилие, чтобы вспомнить, что это не о русских. Замените имена, скажите: Ельцин таков, Зюганов таков, а уж Жириновский и вовсе таков - и перед вами точный портрет классического "русского спора". Американцы говорили мне, что только в России они могут, сев за стол даже с незнакомыми людьми, обсуждать "вечные вопросы", миновав ритуальные темы о погоде, о том, "какой счет" и каков курс доллара. Американцам ведь тоже хочется - о Смысле Жизни. Но в Америке так нельзя - на то в Америке есть специальные симпозиумы.