Страница:
Я подхожу к третьему этапу "борьбы с мыслителем": к интерпретации его идей.
Тут признаюсь: сильно грешен. Интерпретирую вовсю. Целенаправленно и сознательно. Если угодно назвать это "выхолащиванием",- пожалуйста: иной раз от "идеи" таким "духом" повеет, что ее действительно хочется выхолостить. "Подменяю"? Возможно. Вы "подменяете" своим, я - своим. Понятия, кажется, еще не приватизированы?
Я же не отказываюсь от понятия "демократии" на том основании, что Феликс Светов, Юрий Буртин или Леонид Баткин толкуют его иначе, чем я (поминаю тех радикалов, от которых успел схлопотать). И точно так же: не отступлюсь ни от "родины", ни от "отечества", ни от "державы" на том основании, что тов. Шишкин понимает эти слова по-своему.
И от "русскости" не отступлюсь, хотя и гуляет слово между "государством" и "племенем".
Солженицыну когда-то следователь проникновенно сказал: "Мы же с вами русские". Много лет спустя тот нашел ответ: "С вами - мы не русские".
Я бы никогда не решился сказать такое - никому. Если тов. Шишкин скажет это мне, то, "по-современному" выражаясь, это будет "его выбор".
* * *
"...Задолго до ХVII века Россия знала то, чего не поймет г-н Аннинский: "Степь" была - в отличие от "Леса" - изначально хищнической, несозидательной, ориентированной на опустошение (естественная психология кочевника: это объели - поехали дальше). Это были не просто другие племена, другие государства - это был, если так можно выразиться, другой космос, другая вселенная... Поэтому мира быть не могло... Только два выхода: или "Степь" уничтожит, распылит наших предков... или наши предки прибьют "Степь"... Заловить "Степь" было просто необходимо - как бывает необходимо убить волка... На то он и волк, чтобы загрызать свои жертвы... На то мы и люди, чтобы защищая себя и своих, пришибить этого хищника..." (Лев Игошев).
Алексей Ермолов, конечно, великий полководец и как администратор высказал много идей, но однажды он употребил слово "собака", и люди запомнили у него только это слово.
Боюсь, что в вышеприведенном тексте моего уважаемого оппонента люди воспримут только слово "волк".
К волку этому я вернусь чуть позже, а пока о том, за что попало лично мне. Я - встал "на сторону" волка. "На сторону" разбойников, загнавших нас в чеченский тупик, "на сторону" угонщиков самолетов, "на сторону" деструкции и развала.
Все логично: сначала иронизировал, судил обо всем "со стороны", а потом и встал "на ту сторону".
Что есть, то есть: я действительно считаю, что слушать надо обе стороны. Всегда. И даже с особым вниманием - ту сторону, которую считаешь неправой. По Белинскому: преступник говорит с порядочным человеком как с преступником, но порядочный человек должен с преступником говорить как с порядочным человеком. Это, положим, идеальное правило, но стремиться к нему нужно.
"Степь" или "Лес"? В идеале - обе стороны нам необходимы, раз уж угораздило нас зародиться в Евразии. И обе стороны многому нас научили. "Степь" научила нас строить гигантское государство. Потомки выходцев из "Тевтобургского леса" усердно строили это государство при матушке Екатерине и при ее внуке. Конечно, хорошо бы соблюсти и здесь должный баланс чувств, но мне это нелегко. Грешен: кошу в "Степь". Почему? Потому что из "Степи" никогда не было нам геноцида. А из "Тевтобурга" - был.
Что же, "Степь" не убивала? Убивала. В драках. Но не истребляла этнически. Была жуткая драка в ХIII веке... если вникать в поводы, то и мы не без греха: влезли в тяжбу татар с половцами, убили послов... Поверили предсказанию: "Сегодня посекут нас, а завтра вас". Посекли? Опять-таки, в драке - да. Но если "поводы" драк оставить беллетристам, а опереться на геополитическую реальность,- разве татары уничтожали русских как народ, как этнос? Брали дань, ограничивали в правах, считали своими подданными, но ни культуру, ни веру не трогали, и не истребляли же, как немцы - пруссов и как Гитлер собирался - нас!
А Мамай?
А Мамай, выражаясь "по-современному", мог считать себя командующим федеральными войсками, посланными для подавления мятежа сепаратистов в улусе Джучиевом. Вы встаньте мысленно на "их сторону"!
Так они же - волки!
А это откуда посмотреть. В их глазах мы - волки. Скажу Л. Игошеву как Лев Льву,- очень неприятно чувствовать себя зверем-карателем. Половину души надо ампутировать, чтобы притерпеться. Надо какое-то искусственное самоощущение в себе воспитать: мы, мол, себя и своих защищаем, а прочих держим в покорности. Еще мы большие гуманисты в том смысле, что, заловив "Степь", не вычистили ее полным геноцидом. Знаете, что мне напоминает этот игошевский пассаж? Анекдот про Ильича: "А мог бы и расстрелять".
В чем коренная разница наших позиций?
Мой оппонент исходит из того, что изначально существует некая этнически "чистая" фракция ("свои"), которая отбивается от "чужих", добивает их. Или щадит. А я исхожу из того, что никаких исходно "чистых" этносов нет и не бывает; они складываются, смешиваются, меняются.
Мой оппонент надеется и впредь сохранить такую этнически "чистую" фракцию (что-то вроде древнееврейских зилотов?), чтобы она держала "нечистых" в узде. Я же исхожу из того, что ничего "чистого" все равно не сохранить, даже если его и выведешь: смешение этнических элементов неизбежно.
Мой оппонент считает, что "мы" - одно, а "они" - другое. Я же считаю, что "мы" - уже плод смешений. Мы - потомки и наследники и "Руси", и "Степи". Со времен Узбяга только и делаем, что смешиваемся. И стали русские великой нацией не потому, что произошли от "своих", а потому что нашли общую идею, вокруг которой люди захотели сплотиться.
Была идея, да сплыла. Отсюда и нервы.
Значит, вопрос в том, какую идею мы найдем сейчас, или, как сказал бы другой мой оппонент,- каким содержанием мы наполним "русскую идею", изрядно выхолощенную в ходе разборок.
Найдем общечеловеческий, мировой, вселенский смысл этой идеи - будет у нас моральное право наводить порядок в "чеченских тупиках". Останемся как русские в пределах "чистого этноса",- тогда, извините: ты, значитца, волк, и я волк, так у волка с волком какой разговор может быть? Это я перефразирую замечательную интерпретацию дарвиновского учения, которую один наш дворник излагал одному нашему философу.
Иметь "криминальное государство под боком", конечно, плохо. Ну, так против криминала должен стоять закон. А если вы полагаете, что "они" - не просто "другое племя", а "другой космос", "другая вселенная", то есть, как волки, стоят вне закона,- какое у вас тогда право лезть туда со своими законами? Право сильного? Так не будет конца крови. Сегодня ты силен, завтра ослаб. И тебя затравят так же, как ты травил других.
Вот почему я - за "империю". За "федерацию", "содружество", "союз", что угодно - только не за "ваших-наших".
Живешь с соседями в мире - ради бога: тут можно быть несхожими, даже интересно для обмена. А если нет мира, если - сплошная несовместимость? Тогда - смешиваться. Искать то общее, в чем несовместимость отодвинется на второй план, в нижний уровень. Иначе - бесконечный "кровавый кабак".
Что еще страшно: объявляют-то облаву на "чужих", на "волков", на "хищников", а оборачивается все - на самих себя, и давят все сапогами в собственном доме. Примеры были.
Надеюсь, при нас этого не будет.
На что надеюсь?
На здравый смысл, который спрятан у русских под напускной дурью и бесшабашностью.
* * *
Упрекнули меня еще, что в диалоге с оппонентами "цепляюсь за отдельные фразы". Правильно, цепляюсь. Именно за те фразы, которые кажутся мне интересными для дальнейшего разговора. Это не значит, что я не вижу общих оценок и характеристик, адресованных мне по ходу дела. Один товарищ, например, заметил, что моя позиция по русскому вопросу и мои взгляды на место русских в России настолько ему "ясны", что спорить с ними и опровергать их "нет нужды". Другой товарищ обиделся на мой тон: "демократический" и "интеллигентский".
Первому товарищу я по существу его позиций и взглядов тоже не отвечаю. "Нет нужды".
Второму товарищу отвечу так: за сорок лет работы я пару раз пытался писать в антиинтеллигентском тоне - не получилось.
КТО ЖЕ МЫ?
При всей бесконечности предлагаемых нам недоказуемых версий на вопрос "русские - кто мы?" возможен только один простой, исчерпывающий и неопровержимый ответ: "Мы - русские".
И достаточно. Есть имя - есть стержень.
Драматичнейший в нашей недавней истории момент - когда большевики переименовали русских в советских. Понять-то их можно: надо было преодолеть национально-государственную косность, подняться над границами, ощутить единство в каком-то высшем, всемирном смысле. Но рухнул "коммунизм" - и посыпался "смысл" в прежние формы: государственные, национально-этнические, религиозно-конфессиональные.
С государством у русских связь особая. Вне государства мы раскалываемся, рассеиваемся. Немцы и французы могут объявить свои державы открытыми для "всех французов" или для "всех немцев", где бы они ни жили. У нас - отъехавший советский автоматически делался антисоветским. У отъехавшего русского оставалось только происхождение. Вдвинутое в эту нишу понятие "родина всех пролетариев" оказалось так же недолговечно, как и само понятие "пролетарий".
Теперь русское вновь проступает из-под пролетарского, из-под советского. И опять государственные створы не держат заключенного в них содержания: оно, это содержание, оказывается выше и глубже государственности, оно зависает. При нынешнем распаде Империи это отдается болью. Но и надеждой: государственные формы умирают - "русскость" остается. В сущности, каждые пять-шесть поколений что-нибудь да меняется в государстве: династия, система, флаг, гимн, герб. Границы ползают туда-сюда... а русское в людях - остается.
Национальное, этническое, племенное? Смешно, попробуйте заречься от грядущих смешений: русские - полиэтническое целое, никогда другими не были, и нет надежд, что когда-нибудь мы сможем так изолироваться, чтобы возникла племенная чистота: не сможем и не захотим. Русское - шире и важней этнического.
Конфессия? Исторически - важнейший фермент. Русское замешано на православном. Но куда вы денете миллионы атеистов - они что, не русские? А миллионы сектантов? А куда русские католики пойдут? Да хоть бы и в ислам впали - а русское останется.
Что же, что? Культура? Язык? Память? Да, и это, и это. Пушкин и Толстой, Брюллов и Левитан, Герцен и Бердяев. Нарочно беру "эфиопа", "немца", "еврея", "француза", чтобы еще раз прочувствовать: культура - не национальная прописка, а духовная задача.
Язык? Огромной важности фактор, первоэлемент, величайшая, нетленная ценность. Но - "тлеет" и язык. Века и на нем сказываются. Русский - уже ответвление от архаичного корня; украинский и белорусский к корню ближе и в этом смысле "чище"; русский же поближе к "татарам", к мировому "эсперанто", к интернациональному волапюку. Мировая роль русского языка под вопросом, зональный ареал еще держится, но вечных языков нет; пробьет час и английского и испанского как языков мировых; любой язык, охватывающий огромную массу, с ходом истории выбрасывает из себя говоры, жаргоны, диалекты; любое наречие, обрастя словарями и выйдя из-под грамматического диктата "центра", может объявить лингвистическую независимость. Дробится и русский. Есть речь сибирская, речь северная, есть донские говоры, волжские, уральские... Но есть и то русское, что всех нас, акающих и окающих, все-таки роднит, и это русское - шире, глубже, чем язык, медленно ворочающийся в вековых текстах и быстро оборачивающийся в живом общении.
Память истории? Да, это почти равновелико осознанию русскости. Но попробуй удержать память, когда то одну, то другую эпоху вышибают из этой памяти как "нерусскую", и удержать вместе надо не органично перетекающие времена, а кроваво сталкивающиеся. Кровавые, полные ненависти - а все равно удержать надо. Потому что и они - наши.
Есть что-то магнетическое, сверхразумное в верности русскому имени. Ощущение духовной задачи, проходящей сквозь все: сквозь границы, сквозь эпохи, сквозь доктрины. Сквозь смертельную борьбу, где свои пластаются и путаются с чужими.
Эта духовная задача окончательно неопределима. Она не может завершиться гармонией, она только тогда и ощущается, когда проходит сквозь частокол невозможностей. Сквозь половецкое, византийское, монгольское, европейское, составившее Россию. Сквозь старый взаимоупор западников и славянофилов. Сквозь новое взаимоозлобление "демократов" и "патриотов".
Вот как-то собрали их вместе: высказывайтесь! Все "края" тут: от Сироткина до Новодворской, от Кожинова до Светланы Кайдаш, от Терехова до Гачева. Положили перед ними взаимоисключающие суждения русских историков позапрошлого века: от Щапова до Сикорского, выбрали из прошлого самое горячее: поджечь нынешних.
Вспыхнуло.
- Мы как-никак существуем!
- Нет, мы не существуем!
- Мы одурели!
- Нет, это вы одурели!
- Мы вообще не можем знать, кто мы и что мы!
- Нет, отчего же, знаем: нам бы в американский Твин Пикс, но только без убийств и призраков!
Это - самая эпатажная точка, прямой вызов: Россия должна сдать экзамен Западу; не сдаст - пусть пропадает, не жалко.
Не пугайтесь. Когда Валерия Новодворская пишет это, я ей не верю. Потому что если она получит комфорт и уютное сытое довольство с цветными этикетками, то перестанет писать свои возмутительные тексты, а это для нее конец. Так что и ее ненависть ко всему русскому - чисто русская.
Пока спор идет внутри культуры - это благо. Такой спор бесконечен, но и живителен. Страшно, если пойдет "на ножи": тогда идеи будут убивать.
Но даже и в этом, страшном случае - надо удержать русское имя, русскую духовную задачу.
Быть русскими не только в счастье, но и в беде.
ЭПИЛОГ
ГЛОБАЛЬНОЕ И НАЦИОНАЛЬНОЕ: ЧЬЯ ВОЗЬМЕТ?
Гёте не знал слова "глобализация". Однако первым, насколько я знаю, употребил словосочетание "мировая литература". Так что есть соблазн предположить, что тогда она и началась. Хотя она началась раньше. Всегда, во все времена была соотнесенность частей человеческой культуры - при всей нерегулярности прямых контактов и перекличек; мы теперь, составляя и изучая историю "мировой литературы", эту общую историю достаточно логично "вычитываем" из невообразимо далеких текстов: что-то заложено, что-то таится, что-то общечеловеческое присутствует в замысле о человечестве, и существует столько же, сколько сама человеческая культура.
Вы скажете, что именно и только теперь прямые контакты и непрерывные переклички ощутимо привели ко "всемирному процессу", к "мэйнстриму", к "общему потоку", на фоне которого барахтанье отдельных национальных организмов может вызвать у знатока лишь улыбку.
Я отвечу, что улыбки будут взаимными, потому что всякое усиление интегральных тенденций в культуре сопровождается усилением локального им сопротивления под любыми флагами. Взаимоупор противоположных факторов неизбежен, иначе - системный коллапс.
Вы скажете: а Интернет?! Разве можно сравнить скорость почтовой клячи, двести лет назад тащившей воз взаимоперевода,- и нынешние электронно-синхронные молнии, доставляющие прямо пред мои очи все, что в этот момент пишется на той стороне Атлантики?
Я соглашусь, что электроника, конечно, способна в считанные мгновенья доставить все, что сочинено на брегах мирового литературного океана, пред мои очи, да очи не вместят. Общение ограничено не техническими возможностями, а потенциями человеческого организма, который живет все-таки не десятью, а одной жизнью.
Вы скажете: но масштабы и рост словесного самовыражения на рубеже третьего тысячелетия христианской эры беспрецедентны, и это факт.
Я замечу, что на всякий упрямый факт найдется другой упрямый факт, и на всякий рост имеется своя пробка, которая отключит энергию при фатальном перевесе литературоцентризма. Весь этот буквенный край возьмет да и отколется, и отплывет во тьму архивов, то есть люди просто перестанут читать. Что сейчас, кстати, и происходит.
Я способен воспринять столько, сколько способен переработать, освоить, присвоить. Разумеется, читая Умберто Эко или Милорада Павича, я могу вычленить то общее, что у них есть и что отходит на уровень "глобальности", точно так же, как я могу уловить, где там итальянское, а где югославянское. Ну и что? А то, что по-настоящему я в этот опыт вникну не тогда, когда соотнесу его с теми или иными умопостигаемыми сущностями, а лишь тогда, когда переживу его - как свой. То есть когда он станет моим русским опытом. Когда я введу его в контекст моей культуры.
Какой - "моей"? Национальной, наконец?
Только "наконец", не раньше. И без конца уточняя этот термин.
Копится национальное, местное, локальное, конкретное, почвенное, непосредственное, низовое - всегда. И всегда пытается охватить его интегральное. Когда есть то, что можно соединить воедино, возникает объединительная тяга. Империи - попытки соединить пестрое в единое. Все великие культуры созданы если не на почве империй, то в рамках империй.
Что обрамляется?
А то самое, локальное, что подымается "снизу" и ищет контекста, в последнем пределе - контекста вселенского.
Вопрос в том, как "метить" это частное и особенное при его вхождении в общий поток и сопротивлении потоку. Мета - это уже знак судьбы, след обстоятельств, клеймо события, технология истории, зарубка бога. Метилось конфессионально. Метилось социально. Метилось государственно. Метилось антигосударственно, то есть партийно: по интересам.
Сейчас метится - национально.
Спорить с этим все равно, что спорить с дождем. Национальная разметка так же преходяща, неизбежна, реальна и эфемерна, как все до нее. Силятся люди определить "свое", а оно ускользает.
Конечно, природа может помочь: одним кожу вычернит, другим носы вытянет. Но для того, чтобы носы сработали, дух должен придать им значение. И цвет кожи именно дух должен сделать "признаком". А если духу это без разницы, так и нос никого не заденет. Какое кому было дело, что артиллерийский начальник у Петра Великого был арап: он служил России, значит, был русским.
Тогда почему эти клейма так живучи?
Потому что другим "признакам" веры нет. Цвет кожи, форма носа и родословие дедушек-бабушек - это ж такое свое, природное, неотъемлемое, автоматически полученное, без усилий!
Так потому в конце концов для духа и безразличное, что без усилий получено! Потому "национальное" и не укладывается в "родовое", не совпадает с ним, что на духовный вопрос пытаются дать материальный ответ.
Глупо спорить и смешно бороться с тем, что сейчас именно "нация" мета всего того конкретного, что противостоит реющему в виртуальных высях глобализму. Борьба происходит на другом уровне - на уровне трактовки самой "нации". Вон братья-украинцы как отделились, так и бьются над вопросом, кто они: то ли братья по крови, то ли сограждане, опора единого государства, независимо от того, от каких корней и колен. Нация - бесспорный фаворит в теперешней духовной тяжбе "верха" и "низа". А вот борьба этнического и культурного внутри нации - настоящая и еще не решенная проблема.
Этническое может стать национальным только на уровне культуры, если окажется сопряжено со всеми другими ценностями: государственными, общественными, мировыми... Пароль здесь - не голос крови и не состав генов, а культурный код. То есть поведенческий код, нашедший для себя язык.
Попросту говоря, язык - это и есть пароль. Это и есть знамя, под которым собираются эти общности. Язык - средство общения, концентрат духовного опыта, залог того, что этот опыт не будет забыт или растрачен впустую.
Пример Израиля, раскрученного из ивритских письмен на глазах человечества,- уникально-общезначим. По чистоте эксперимента. И по убедительности результата.
Только не надо на этот опыт уповать как на умозрительно-волевое задание. Нация реализуется, только когда сила накапливается, и жажда усиливается, и энергия ищет выхода.
Никакой специально национальной культуры и словесности не создашь. И никакой специально глобальной. Из этого патентованного глобализма не вытрясешь ничего, кроме звездной пыли. Но и национальное не выжмешь из этнического, даже если будешь писать слово "русский" через два "р" и три "с".
Надо жить тем, что есть в реальности и на духу. История решит, куда это вписать: в социум, в нацию, в космос, в этнос...
Если, конечно, будет, ЧТО вписывать.
"...И МЫ ПОСЕРЕДИНЕ"?
Кажется, Анатолий Арсеньев попадает в одну из самых горячих точек в нашем текущем философствовании, и по приверженности русскому вопросу как "основному вопросу" нашего бытия, и по замечательно емкой концентрации идей и настроений, связанных с этой важнейшей для нас темой.
Есть Запад, есть Восток, есть Россия - вот схема человечества, как ее видит Арсеньев. (Хочется добавить: "и четвертому не быть").
Процитирую соответствующее место из заметок А. Арсеньева "Глобальный кризис современности и Россия" (см. "Континент",1992/3); это рассуждение потому и хочется откомментировать, что в нем, как в солнечном сплетении, собраны все нервные волокна нашего раздумья о себе:
"Пытаясь дать какую-то общую схематическую картину современного состояния человечества, я бы, пожалуй, рискнул составить ее из трех основных компонентов: Восток, постепенно озападнивающийся; Запад с его быстро и экспансивно развивающимся рационально-технологическим отношением к Миру, и Россия.
Так называемый "третий мир" постепенно размывается, страны, которые традиционно принято в него включать, либо пытаются освоить западные формы жизни, либо стагнируют, либо прогрессируют, причем столкновение с западной цивилизацией ускоряет эту регрессию. Вместе с тем, нельзя не учитывать возможную большую роль третьего мира и мира ислама в будущем как силы дестабилизирующей, ускоряющей процессы распада современной цивилизации. Быстрый рост народонаселения, возрастание агрессивности и экспансионистских тенденций, консолидация значительной части населения вокруг соответствующих идей панславизма делают этот мир очень опасным. Вместе со вспышкой национализма в наше время в самых различных регионах Земли это - показатель "сопротивления" Неолита, на самом деле ведущего к ускорению его распада.
Россия остается единственной страной, в определенном - и достаточно существенном - смысле "чуждой" как Востоку, так и Западу. Не относится она и к "третьему миру".
Ощущение такое, что "третий мир" в этой телеге все-таки немного похож на пятое колесо: ничего не дает, а картину портит. Поэтому начну с этого "лишнего" компонента, который словно некуда пристроить. Ислам в рассуждении А. Арсеньева и по существу, и по тому, в какой тональности о нем говорится, выпадает из общечеловеческого процесса; ислам - неконструктивен; он разрушает; он - опасен.
Конечно, это рассуждение хорошо моделирует наш подступающий страх, наш темный ужас перед растущим миром мусульманства, с его "дремучим" фундаментализмом, с газаватом и джихадом, с воинственностью, готовой все сокрушить.
Но, кроме нашего подспудного страха, должно же быть и желание понять. Да, фундаментализм бывает дремуч, но дремучие фундаменталисты есть и в православии. Да, ислам крушил много, но и христиане крушили много. И если мы говорим о схеме целого человечества,- можно ли мировую религию, вторую по численности на земном шаре, охватывающую уже сейчас восемьсот миллионов человек, списывать в возбудители распада, отсеивать в "неолит", опускать в чисто дестабилизирующую роль?
Когда-то в распадающейся Аравии, где все проваливалось в кровавый хаос и фатализм был единственным спасительным настроением,- разве не созидательная мировая идея носилась в воображении основателей веры, и разве этой новой верой не двигала готовность к духовной консолидации? Разве в основе ислама не лежала идея всеединства, идея универсума, открытого всем, не огражденного никаким племенным или ритуальным отбором? Эта вера имела целью именно восстановление единства мира, включая сюда ценности иудаизма и христианства. Не вышло единства? Так и у христиан не вышло. Но то, что ислам исходил из идеи консолидации, а не из идеи раскола,- факт. Не агрессия и не дестабилизация лежала в замысле: первые пять принципов требовали только единобожия и соблюдения элементарных правил поведения откуда и возникло впоследствии преобладание права над богословским умозрением, и отсутствие разветвленной догматики, и перевес меняющегося неформального лидерства над "вечной" ортодоксией. А кроме того, традиция взвешенного, трезво-разумного поведения в конфликтных ситуациях (мутазилитская идея "среднего состояния", ставшая одним из "усулов", устоев мусульманской ментальности). И еще - гибкость, открытость, практичность, стремление охватить и стерпеть пестроту жизни, готовность впитать новые идеи, объять мир и изменяться вместе с миром. Куда ж мы все это загоняем? В "неолит"? В "ошибку" истории? А если в ХХI веке число мусульман (как предсказывают демографы) перевалит за миллиард, как мы тогда посмотрим в глаза этой "ошибке" истории?
Конечно, если настраиваться на конфронтацию, то так и надо: "сопротивление неолита", "дестабилизирующие силы", "ускоритель распада" и т.д. Но, может быть, разумнее настраиваться на сотрудничество?
Теперь бросим взгляд на обе точки "глобального кризиса", коим Россия - единственная на земном шаре - спасительно равно "чужда".
Оглянемся на "Запад" - технологичный, работающий на потребу тела "Запад", которому нет нужды размышлять над "последними вопросами". На тот самый Запад, что "дышит на ладан" и скоро (ждем!) придет к нам за "беспорядком", как мы когда-то ходили к нему за "порядком".
Тут признаюсь: сильно грешен. Интерпретирую вовсю. Целенаправленно и сознательно. Если угодно назвать это "выхолащиванием",- пожалуйста: иной раз от "идеи" таким "духом" повеет, что ее действительно хочется выхолостить. "Подменяю"? Возможно. Вы "подменяете" своим, я - своим. Понятия, кажется, еще не приватизированы?
Я же не отказываюсь от понятия "демократии" на том основании, что Феликс Светов, Юрий Буртин или Леонид Баткин толкуют его иначе, чем я (поминаю тех радикалов, от которых успел схлопотать). И точно так же: не отступлюсь ни от "родины", ни от "отечества", ни от "державы" на том основании, что тов. Шишкин понимает эти слова по-своему.
И от "русскости" не отступлюсь, хотя и гуляет слово между "государством" и "племенем".
Солженицыну когда-то следователь проникновенно сказал: "Мы же с вами русские". Много лет спустя тот нашел ответ: "С вами - мы не русские".
Я бы никогда не решился сказать такое - никому. Если тов. Шишкин скажет это мне, то, "по-современному" выражаясь, это будет "его выбор".
* * *
"...Задолго до ХVII века Россия знала то, чего не поймет г-н Аннинский: "Степь" была - в отличие от "Леса" - изначально хищнической, несозидательной, ориентированной на опустошение (естественная психология кочевника: это объели - поехали дальше). Это были не просто другие племена, другие государства - это был, если так можно выразиться, другой космос, другая вселенная... Поэтому мира быть не могло... Только два выхода: или "Степь" уничтожит, распылит наших предков... или наши предки прибьют "Степь"... Заловить "Степь" было просто необходимо - как бывает необходимо убить волка... На то он и волк, чтобы загрызать свои жертвы... На то мы и люди, чтобы защищая себя и своих, пришибить этого хищника..." (Лев Игошев).
Алексей Ермолов, конечно, великий полководец и как администратор высказал много идей, но однажды он употребил слово "собака", и люди запомнили у него только это слово.
Боюсь, что в вышеприведенном тексте моего уважаемого оппонента люди воспримут только слово "волк".
К волку этому я вернусь чуть позже, а пока о том, за что попало лично мне. Я - встал "на сторону" волка. "На сторону" разбойников, загнавших нас в чеченский тупик, "на сторону" угонщиков самолетов, "на сторону" деструкции и развала.
Все логично: сначала иронизировал, судил обо всем "со стороны", а потом и встал "на ту сторону".
Что есть, то есть: я действительно считаю, что слушать надо обе стороны. Всегда. И даже с особым вниманием - ту сторону, которую считаешь неправой. По Белинскому: преступник говорит с порядочным человеком как с преступником, но порядочный человек должен с преступником говорить как с порядочным человеком. Это, положим, идеальное правило, но стремиться к нему нужно.
"Степь" или "Лес"? В идеале - обе стороны нам необходимы, раз уж угораздило нас зародиться в Евразии. И обе стороны многому нас научили. "Степь" научила нас строить гигантское государство. Потомки выходцев из "Тевтобургского леса" усердно строили это государство при матушке Екатерине и при ее внуке. Конечно, хорошо бы соблюсти и здесь должный баланс чувств, но мне это нелегко. Грешен: кошу в "Степь". Почему? Потому что из "Степи" никогда не было нам геноцида. А из "Тевтобурга" - был.
Что же, "Степь" не убивала? Убивала. В драках. Но не истребляла этнически. Была жуткая драка в ХIII веке... если вникать в поводы, то и мы не без греха: влезли в тяжбу татар с половцами, убили послов... Поверили предсказанию: "Сегодня посекут нас, а завтра вас". Посекли? Опять-таки, в драке - да. Но если "поводы" драк оставить беллетристам, а опереться на геополитическую реальность,- разве татары уничтожали русских как народ, как этнос? Брали дань, ограничивали в правах, считали своими подданными, но ни культуру, ни веру не трогали, и не истребляли же, как немцы - пруссов и как Гитлер собирался - нас!
А Мамай?
А Мамай, выражаясь "по-современному", мог считать себя командующим федеральными войсками, посланными для подавления мятежа сепаратистов в улусе Джучиевом. Вы встаньте мысленно на "их сторону"!
Так они же - волки!
А это откуда посмотреть. В их глазах мы - волки. Скажу Л. Игошеву как Лев Льву,- очень неприятно чувствовать себя зверем-карателем. Половину души надо ампутировать, чтобы притерпеться. Надо какое-то искусственное самоощущение в себе воспитать: мы, мол, себя и своих защищаем, а прочих держим в покорности. Еще мы большие гуманисты в том смысле, что, заловив "Степь", не вычистили ее полным геноцидом. Знаете, что мне напоминает этот игошевский пассаж? Анекдот про Ильича: "А мог бы и расстрелять".
В чем коренная разница наших позиций?
Мой оппонент исходит из того, что изначально существует некая этнически "чистая" фракция ("свои"), которая отбивается от "чужих", добивает их. Или щадит. А я исхожу из того, что никаких исходно "чистых" этносов нет и не бывает; они складываются, смешиваются, меняются.
Мой оппонент надеется и впредь сохранить такую этнически "чистую" фракцию (что-то вроде древнееврейских зилотов?), чтобы она держала "нечистых" в узде. Я же исхожу из того, что ничего "чистого" все равно не сохранить, даже если его и выведешь: смешение этнических элементов неизбежно.
Мой оппонент считает, что "мы" - одно, а "они" - другое. Я же считаю, что "мы" - уже плод смешений. Мы - потомки и наследники и "Руси", и "Степи". Со времен Узбяга только и делаем, что смешиваемся. И стали русские великой нацией не потому, что произошли от "своих", а потому что нашли общую идею, вокруг которой люди захотели сплотиться.
Была идея, да сплыла. Отсюда и нервы.
Значит, вопрос в том, какую идею мы найдем сейчас, или, как сказал бы другой мой оппонент,- каким содержанием мы наполним "русскую идею", изрядно выхолощенную в ходе разборок.
Найдем общечеловеческий, мировой, вселенский смысл этой идеи - будет у нас моральное право наводить порядок в "чеченских тупиках". Останемся как русские в пределах "чистого этноса",- тогда, извините: ты, значитца, волк, и я волк, так у волка с волком какой разговор может быть? Это я перефразирую замечательную интерпретацию дарвиновского учения, которую один наш дворник излагал одному нашему философу.
Иметь "криминальное государство под боком", конечно, плохо. Ну, так против криминала должен стоять закон. А если вы полагаете, что "они" - не просто "другое племя", а "другой космос", "другая вселенная", то есть, как волки, стоят вне закона,- какое у вас тогда право лезть туда со своими законами? Право сильного? Так не будет конца крови. Сегодня ты силен, завтра ослаб. И тебя затравят так же, как ты травил других.
Вот почему я - за "империю". За "федерацию", "содружество", "союз", что угодно - только не за "ваших-наших".
Живешь с соседями в мире - ради бога: тут можно быть несхожими, даже интересно для обмена. А если нет мира, если - сплошная несовместимость? Тогда - смешиваться. Искать то общее, в чем несовместимость отодвинется на второй план, в нижний уровень. Иначе - бесконечный "кровавый кабак".
Что еще страшно: объявляют-то облаву на "чужих", на "волков", на "хищников", а оборачивается все - на самих себя, и давят все сапогами в собственном доме. Примеры были.
Надеюсь, при нас этого не будет.
На что надеюсь?
На здравый смысл, который спрятан у русских под напускной дурью и бесшабашностью.
* * *
Упрекнули меня еще, что в диалоге с оппонентами "цепляюсь за отдельные фразы". Правильно, цепляюсь. Именно за те фразы, которые кажутся мне интересными для дальнейшего разговора. Это не значит, что я не вижу общих оценок и характеристик, адресованных мне по ходу дела. Один товарищ, например, заметил, что моя позиция по русскому вопросу и мои взгляды на место русских в России настолько ему "ясны", что спорить с ними и опровергать их "нет нужды". Другой товарищ обиделся на мой тон: "демократический" и "интеллигентский".
Первому товарищу я по существу его позиций и взглядов тоже не отвечаю. "Нет нужды".
Второму товарищу отвечу так: за сорок лет работы я пару раз пытался писать в антиинтеллигентском тоне - не получилось.
КТО ЖЕ МЫ?
При всей бесконечности предлагаемых нам недоказуемых версий на вопрос "русские - кто мы?" возможен только один простой, исчерпывающий и неопровержимый ответ: "Мы - русские".
И достаточно. Есть имя - есть стержень.
Драматичнейший в нашей недавней истории момент - когда большевики переименовали русских в советских. Понять-то их можно: надо было преодолеть национально-государственную косность, подняться над границами, ощутить единство в каком-то высшем, всемирном смысле. Но рухнул "коммунизм" - и посыпался "смысл" в прежние формы: государственные, национально-этнические, религиозно-конфессиональные.
С государством у русских связь особая. Вне государства мы раскалываемся, рассеиваемся. Немцы и французы могут объявить свои державы открытыми для "всех французов" или для "всех немцев", где бы они ни жили. У нас - отъехавший советский автоматически делался антисоветским. У отъехавшего русского оставалось только происхождение. Вдвинутое в эту нишу понятие "родина всех пролетариев" оказалось так же недолговечно, как и само понятие "пролетарий".
Теперь русское вновь проступает из-под пролетарского, из-под советского. И опять государственные створы не держат заключенного в них содержания: оно, это содержание, оказывается выше и глубже государственности, оно зависает. При нынешнем распаде Империи это отдается болью. Но и надеждой: государственные формы умирают - "русскость" остается. В сущности, каждые пять-шесть поколений что-нибудь да меняется в государстве: династия, система, флаг, гимн, герб. Границы ползают туда-сюда... а русское в людях - остается.
Национальное, этническое, племенное? Смешно, попробуйте заречься от грядущих смешений: русские - полиэтническое целое, никогда другими не были, и нет надежд, что когда-нибудь мы сможем так изолироваться, чтобы возникла племенная чистота: не сможем и не захотим. Русское - шире и важней этнического.
Конфессия? Исторически - важнейший фермент. Русское замешано на православном. Но куда вы денете миллионы атеистов - они что, не русские? А миллионы сектантов? А куда русские католики пойдут? Да хоть бы и в ислам впали - а русское останется.
Что же, что? Культура? Язык? Память? Да, и это, и это. Пушкин и Толстой, Брюллов и Левитан, Герцен и Бердяев. Нарочно беру "эфиопа", "немца", "еврея", "француза", чтобы еще раз прочувствовать: культура - не национальная прописка, а духовная задача.
Язык? Огромной важности фактор, первоэлемент, величайшая, нетленная ценность. Но - "тлеет" и язык. Века и на нем сказываются. Русский - уже ответвление от архаичного корня; украинский и белорусский к корню ближе и в этом смысле "чище"; русский же поближе к "татарам", к мировому "эсперанто", к интернациональному волапюку. Мировая роль русского языка под вопросом, зональный ареал еще держится, но вечных языков нет; пробьет час и английского и испанского как языков мировых; любой язык, охватывающий огромную массу, с ходом истории выбрасывает из себя говоры, жаргоны, диалекты; любое наречие, обрастя словарями и выйдя из-под грамматического диктата "центра", может объявить лингвистическую независимость. Дробится и русский. Есть речь сибирская, речь северная, есть донские говоры, волжские, уральские... Но есть и то русское, что всех нас, акающих и окающих, все-таки роднит, и это русское - шире, глубже, чем язык, медленно ворочающийся в вековых текстах и быстро оборачивающийся в живом общении.
Память истории? Да, это почти равновелико осознанию русскости. Но попробуй удержать память, когда то одну, то другую эпоху вышибают из этой памяти как "нерусскую", и удержать вместе надо не органично перетекающие времена, а кроваво сталкивающиеся. Кровавые, полные ненависти - а все равно удержать надо. Потому что и они - наши.
Есть что-то магнетическое, сверхразумное в верности русскому имени. Ощущение духовной задачи, проходящей сквозь все: сквозь границы, сквозь эпохи, сквозь доктрины. Сквозь смертельную борьбу, где свои пластаются и путаются с чужими.
Эта духовная задача окончательно неопределима. Она не может завершиться гармонией, она только тогда и ощущается, когда проходит сквозь частокол невозможностей. Сквозь половецкое, византийское, монгольское, европейское, составившее Россию. Сквозь старый взаимоупор западников и славянофилов. Сквозь новое взаимоозлобление "демократов" и "патриотов".
Вот как-то собрали их вместе: высказывайтесь! Все "края" тут: от Сироткина до Новодворской, от Кожинова до Светланы Кайдаш, от Терехова до Гачева. Положили перед ними взаимоисключающие суждения русских историков позапрошлого века: от Щапова до Сикорского, выбрали из прошлого самое горячее: поджечь нынешних.
Вспыхнуло.
- Мы как-никак существуем!
- Нет, мы не существуем!
- Мы одурели!
- Нет, это вы одурели!
- Мы вообще не можем знать, кто мы и что мы!
- Нет, отчего же, знаем: нам бы в американский Твин Пикс, но только без убийств и призраков!
Это - самая эпатажная точка, прямой вызов: Россия должна сдать экзамен Западу; не сдаст - пусть пропадает, не жалко.
Не пугайтесь. Когда Валерия Новодворская пишет это, я ей не верю. Потому что если она получит комфорт и уютное сытое довольство с цветными этикетками, то перестанет писать свои возмутительные тексты, а это для нее конец. Так что и ее ненависть ко всему русскому - чисто русская.
Пока спор идет внутри культуры - это благо. Такой спор бесконечен, но и живителен. Страшно, если пойдет "на ножи": тогда идеи будут убивать.
Но даже и в этом, страшном случае - надо удержать русское имя, русскую духовную задачу.
Быть русскими не только в счастье, но и в беде.
ЭПИЛОГ
ГЛОБАЛЬНОЕ И НАЦИОНАЛЬНОЕ: ЧЬЯ ВОЗЬМЕТ?
Гёте не знал слова "глобализация". Однако первым, насколько я знаю, употребил словосочетание "мировая литература". Так что есть соблазн предположить, что тогда она и началась. Хотя она началась раньше. Всегда, во все времена была соотнесенность частей человеческой культуры - при всей нерегулярности прямых контактов и перекличек; мы теперь, составляя и изучая историю "мировой литературы", эту общую историю достаточно логично "вычитываем" из невообразимо далеких текстов: что-то заложено, что-то таится, что-то общечеловеческое присутствует в замысле о человечестве, и существует столько же, сколько сама человеческая культура.
Вы скажете, что именно и только теперь прямые контакты и непрерывные переклички ощутимо привели ко "всемирному процессу", к "мэйнстриму", к "общему потоку", на фоне которого барахтанье отдельных национальных организмов может вызвать у знатока лишь улыбку.
Я отвечу, что улыбки будут взаимными, потому что всякое усиление интегральных тенденций в культуре сопровождается усилением локального им сопротивления под любыми флагами. Взаимоупор противоположных факторов неизбежен, иначе - системный коллапс.
Вы скажете: а Интернет?! Разве можно сравнить скорость почтовой клячи, двести лет назад тащившей воз взаимоперевода,- и нынешние электронно-синхронные молнии, доставляющие прямо пред мои очи все, что в этот момент пишется на той стороне Атлантики?
Я соглашусь, что электроника, конечно, способна в считанные мгновенья доставить все, что сочинено на брегах мирового литературного океана, пред мои очи, да очи не вместят. Общение ограничено не техническими возможностями, а потенциями человеческого организма, который живет все-таки не десятью, а одной жизнью.
Вы скажете: но масштабы и рост словесного самовыражения на рубеже третьего тысячелетия христианской эры беспрецедентны, и это факт.
Я замечу, что на всякий упрямый факт найдется другой упрямый факт, и на всякий рост имеется своя пробка, которая отключит энергию при фатальном перевесе литературоцентризма. Весь этот буквенный край возьмет да и отколется, и отплывет во тьму архивов, то есть люди просто перестанут читать. Что сейчас, кстати, и происходит.
Я способен воспринять столько, сколько способен переработать, освоить, присвоить. Разумеется, читая Умберто Эко или Милорада Павича, я могу вычленить то общее, что у них есть и что отходит на уровень "глобальности", точно так же, как я могу уловить, где там итальянское, а где югославянское. Ну и что? А то, что по-настоящему я в этот опыт вникну не тогда, когда соотнесу его с теми или иными умопостигаемыми сущностями, а лишь тогда, когда переживу его - как свой. То есть когда он станет моим русским опытом. Когда я введу его в контекст моей культуры.
Какой - "моей"? Национальной, наконец?
Только "наконец", не раньше. И без конца уточняя этот термин.
Копится национальное, местное, локальное, конкретное, почвенное, непосредственное, низовое - всегда. И всегда пытается охватить его интегральное. Когда есть то, что можно соединить воедино, возникает объединительная тяга. Империи - попытки соединить пестрое в единое. Все великие культуры созданы если не на почве империй, то в рамках империй.
Что обрамляется?
А то самое, локальное, что подымается "снизу" и ищет контекста, в последнем пределе - контекста вселенского.
Вопрос в том, как "метить" это частное и особенное при его вхождении в общий поток и сопротивлении потоку. Мета - это уже знак судьбы, след обстоятельств, клеймо события, технология истории, зарубка бога. Метилось конфессионально. Метилось социально. Метилось государственно. Метилось антигосударственно, то есть партийно: по интересам.
Сейчас метится - национально.
Спорить с этим все равно, что спорить с дождем. Национальная разметка так же преходяща, неизбежна, реальна и эфемерна, как все до нее. Силятся люди определить "свое", а оно ускользает.
Конечно, природа может помочь: одним кожу вычернит, другим носы вытянет. Но для того, чтобы носы сработали, дух должен придать им значение. И цвет кожи именно дух должен сделать "признаком". А если духу это без разницы, так и нос никого не заденет. Какое кому было дело, что артиллерийский начальник у Петра Великого был арап: он служил России, значит, был русским.
Тогда почему эти клейма так живучи?
Потому что другим "признакам" веры нет. Цвет кожи, форма носа и родословие дедушек-бабушек - это ж такое свое, природное, неотъемлемое, автоматически полученное, без усилий!
Так потому в конце концов для духа и безразличное, что без усилий получено! Потому "национальное" и не укладывается в "родовое", не совпадает с ним, что на духовный вопрос пытаются дать материальный ответ.
Глупо спорить и смешно бороться с тем, что сейчас именно "нация" мета всего того конкретного, что противостоит реющему в виртуальных высях глобализму. Борьба происходит на другом уровне - на уровне трактовки самой "нации". Вон братья-украинцы как отделились, так и бьются над вопросом, кто они: то ли братья по крови, то ли сограждане, опора единого государства, независимо от того, от каких корней и колен. Нация - бесспорный фаворит в теперешней духовной тяжбе "верха" и "низа". А вот борьба этнического и культурного внутри нации - настоящая и еще не решенная проблема.
Этническое может стать национальным только на уровне культуры, если окажется сопряжено со всеми другими ценностями: государственными, общественными, мировыми... Пароль здесь - не голос крови и не состав генов, а культурный код. То есть поведенческий код, нашедший для себя язык.
Попросту говоря, язык - это и есть пароль. Это и есть знамя, под которым собираются эти общности. Язык - средство общения, концентрат духовного опыта, залог того, что этот опыт не будет забыт или растрачен впустую.
Пример Израиля, раскрученного из ивритских письмен на глазах человечества,- уникально-общезначим. По чистоте эксперимента. И по убедительности результата.
Только не надо на этот опыт уповать как на умозрительно-волевое задание. Нация реализуется, только когда сила накапливается, и жажда усиливается, и энергия ищет выхода.
Никакой специально национальной культуры и словесности не создашь. И никакой специально глобальной. Из этого патентованного глобализма не вытрясешь ничего, кроме звездной пыли. Но и национальное не выжмешь из этнического, даже если будешь писать слово "русский" через два "р" и три "с".
Надо жить тем, что есть в реальности и на духу. История решит, куда это вписать: в социум, в нацию, в космос, в этнос...
Если, конечно, будет, ЧТО вписывать.
"...И МЫ ПОСЕРЕДИНЕ"?
Кажется, Анатолий Арсеньев попадает в одну из самых горячих точек в нашем текущем философствовании, и по приверженности русскому вопросу как "основному вопросу" нашего бытия, и по замечательно емкой концентрации идей и настроений, связанных с этой важнейшей для нас темой.
Есть Запад, есть Восток, есть Россия - вот схема человечества, как ее видит Арсеньев. (Хочется добавить: "и четвертому не быть").
Процитирую соответствующее место из заметок А. Арсеньева "Глобальный кризис современности и Россия" (см. "Континент",1992/3); это рассуждение потому и хочется откомментировать, что в нем, как в солнечном сплетении, собраны все нервные волокна нашего раздумья о себе:
"Пытаясь дать какую-то общую схематическую картину современного состояния человечества, я бы, пожалуй, рискнул составить ее из трех основных компонентов: Восток, постепенно озападнивающийся; Запад с его быстро и экспансивно развивающимся рационально-технологическим отношением к Миру, и Россия.
Так называемый "третий мир" постепенно размывается, страны, которые традиционно принято в него включать, либо пытаются освоить западные формы жизни, либо стагнируют, либо прогрессируют, причем столкновение с западной цивилизацией ускоряет эту регрессию. Вместе с тем, нельзя не учитывать возможную большую роль третьего мира и мира ислама в будущем как силы дестабилизирующей, ускоряющей процессы распада современной цивилизации. Быстрый рост народонаселения, возрастание агрессивности и экспансионистских тенденций, консолидация значительной части населения вокруг соответствующих идей панславизма делают этот мир очень опасным. Вместе со вспышкой национализма в наше время в самых различных регионах Земли это - показатель "сопротивления" Неолита, на самом деле ведущего к ускорению его распада.
Россия остается единственной страной, в определенном - и достаточно существенном - смысле "чуждой" как Востоку, так и Западу. Не относится она и к "третьему миру".
Ощущение такое, что "третий мир" в этой телеге все-таки немного похож на пятое колесо: ничего не дает, а картину портит. Поэтому начну с этого "лишнего" компонента, который словно некуда пристроить. Ислам в рассуждении А. Арсеньева и по существу, и по тому, в какой тональности о нем говорится, выпадает из общечеловеческого процесса; ислам - неконструктивен; он разрушает; он - опасен.
Конечно, это рассуждение хорошо моделирует наш подступающий страх, наш темный ужас перед растущим миром мусульманства, с его "дремучим" фундаментализмом, с газаватом и джихадом, с воинственностью, готовой все сокрушить.
Но, кроме нашего подспудного страха, должно же быть и желание понять. Да, фундаментализм бывает дремуч, но дремучие фундаменталисты есть и в православии. Да, ислам крушил много, но и христиане крушили много. И если мы говорим о схеме целого человечества,- можно ли мировую религию, вторую по численности на земном шаре, охватывающую уже сейчас восемьсот миллионов человек, списывать в возбудители распада, отсеивать в "неолит", опускать в чисто дестабилизирующую роль?
Когда-то в распадающейся Аравии, где все проваливалось в кровавый хаос и фатализм был единственным спасительным настроением,- разве не созидательная мировая идея носилась в воображении основателей веры, и разве этой новой верой не двигала готовность к духовной консолидации? Разве в основе ислама не лежала идея всеединства, идея универсума, открытого всем, не огражденного никаким племенным или ритуальным отбором? Эта вера имела целью именно восстановление единства мира, включая сюда ценности иудаизма и христианства. Не вышло единства? Так и у христиан не вышло. Но то, что ислам исходил из идеи консолидации, а не из идеи раскола,- факт. Не агрессия и не дестабилизация лежала в замысле: первые пять принципов требовали только единобожия и соблюдения элементарных правил поведения откуда и возникло впоследствии преобладание права над богословским умозрением, и отсутствие разветвленной догматики, и перевес меняющегося неформального лидерства над "вечной" ортодоксией. А кроме того, традиция взвешенного, трезво-разумного поведения в конфликтных ситуациях (мутазилитская идея "среднего состояния", ставшая одним из "усулов", устоев мусульманской ментальности). И еще - гибкость, открытость, практичность, стремление охватить и стерпеть пестроту жизни, готовность впитать новые идеи, объять мир и изменяться вместе с миром. Куда ж мы все это загоняем? В "неолит"? В "ошибку" истории? А если в ХХI веке число мусульман (как предсказывают демографы) перевалит за миллиард, как мы тогда посмотрим в глаза этой "ошибке" истории?
Конечно, если настраиваться на конфронтацию, то так и надо: "сопротивление неолита", "дестабилизирующие силы", "ускоритель распада" и т.д. Но, может быть, разумнее настраиваться на сотрудничество?
Теперь бросим взгляд на обе точки "глобального кризиса", коим Россия - единственная на земном шаре - спасительно равно "чужда".
Оглянемся на "Запад" - технологичный, работающий на потребу тела "Запад", которому нет нужды размышлять над "последними вопросами". На тот самый Запад, что "дышит на ладан" и скоро (ждем!) придет к нам за "беспорядком", как мы когда-то ходили к нему за "порядком".