Басирин Андрей. Тень Аламута

   Воины и так стояли. Но от этого окрика они подпрыгнули, стремясь вытянуться еще больше.
   – Наши уже во дворце, – пролаял гость. – Хасана с мига на миг повезут из… – Он смятенно оглянулся на Рошана: – Аллах велик! Что здесь делает этот бродяга?
   – Это враг! – сорвался с места первый. – Позвольте, я выпущу ему кишки!
   – Стой! Сам разберусь.
   Гость повернулся к Рошану. Мордатый, здоровый – зубр зубром. Поди свали такого.
   – Соглядатай? От Хасана?
   – Вовсе нет, уважаемый, – затараторил гебр. – Служу здесь. Чай подаю, на столы накрываю, хурма-бастурма. Все меня знают, все помнят! Кого хочешь спроси: всяк ответит, другом назовет!
   Марьям сжалась в комок. Глаза ее затравленно блестели из-под хиджаба. Рошан выхватил из рук онемевшего трактирщика чайник. Придерживая посох под мышкой, налил в пиалу ароматной коричневой жидкости.
   – Угощайтесь, благородный господин! Угощайтесь, благословенный воин!
   Гость вызверился на гебра волком.
   – Не понял.
   – Сейчас поймешь.
   Золотисто-коричневая струя выплеснулась из пиалы. Хлестнула по лицу мордатого.
   – А-а-а!!
   Воины рванулись, но поздно. Фаррох разбил манник о голову самого быстрого, второго – посохом и зубы и бежать.
   – Марьям, скорее! Керим, двигай задом!
   За спиной дурными голосами выли ошпаренные заговорщики.

МЕЛИСАНДУ ЖДУТ «ГРЯЗНЕНЬКИЕ ДЕЛИШКИ»

   Темнота и сырость – вот неизменные атрибуты любого каземата. Сколько позади тюремных дней? Мелисанда уже не помнила. Она лежала на охапке саломы, прислушиваясь к звукам за дверью. Где-то скрипели половицы, сменялся караул. Охал и бормотал коротышка тюремщик.
   Мелисанда осторожно уселась. Спину саднило.
   Приходилось кусать губы, чтобы не заплакать. Морафия вчера собственноручно выпорола дочь. Недостаток умения королева восполняла энтузиазмом.
   – Стой! – прикрикнул тюремщик неведомо на кого. – Сиди спуокойно, шелудивий пес! Кому говорью?
   Диккон говорил с причудливым акцентом. Сколько принцесса ни ломала голову, она так и не смогла понять, откуда стражник родом. Гласные в его речи перетекали одна в другую, звучали широко и вкусно. Ему бы актерствовать, а не ворье охранять.
   – А что, Дик, – отвечал незнакомый голос, – осталось на донышке? Клянусь пояском Марии Египетской, я алчу и жажду. А ты глух к моим стенаниям, словно жена Лотова.
   – Побойся бога, Аршамбоу! Ты в темнице, гнусный храмуовник. Зачем я дуолжен тебя поить?
   – Хе-хе! – Что-то звякнуло. – Почему… Потому что ты мне вчера все ключики продул от дальних камер. А ну как Гранье ворья насажает? В шкафу ты их станешь прятать, что ли?..
   – Гуосподь покарает тебя, храмуовник! Ну… разве по маленькуой.
   – Дело. Раскидывай! Ставлю ключи против бутылки.
   Мелисанда прижалась ухом к двери. Неведомый узник не шутил: он действительно собирался сыграть с тюремщиком в кости. Зашаркали подошвы Диккона. Загремели решетки.
   – Пуоклянись, что не убежишь, храмуовник.
   – Я что тебе, жена Лотова? Ты ж меня, почитай, каждый месяц запираешь.
   – Клянись! Знаю я вас, муорд рицарских.
   – Ладно. Я, Аршамбо де Сент-Аман, рыцарь Храма, клянусь пояском Марии Египетской, что не буду женой Лотовой и последней сволочью. Клянусь, что не сбегу из тюрьмы, оставив друга моего Диккона в одиночестве распивать бургонское, присланное магистром де Пейном… эй! эй! Куда набуровил столько?.. А мне?.. Договаривались же по три бокала!
   Тюремщик что-то проворчал в ответ. Вновь забулькало вино. Мелисанда с тоской вздохнула. После вчерашней порки и допроса немилосердно хотелось есть и пить. Устраиваются же некоторые! Этот вот… как его… Аршамбо де Сент-Аман. Словно дома!
   Мелисанда даже стишок сложила:
   Аршамбо де Сент-Аман, Плачет по тебе тюрьма.
   Но стихи стихами, а тюрьма по храмовнику вовсе не плакала. Наоборот, веселилась. Игральные кости стучали, и счастье игрецкое переходило с одном стороны на другую.
   – Ставлю меч против твоего кубка, пояса и ключей!
   – Храмуовник… – в голосе Диккона звучала Укоризна. – Твуой меч в этом сундуке. Он не твуой и не муой. Он принадлежит закуону.
   – Ладно. Не будь женой Лотовой… Ставлю лошадь Жоффруа. Он всё равно не узнает. А ты доешь вот этот окорок.
   Скоро храмовник проиграл и лошадь, и сбрую. Потом отыграл и добавил к этому пояс тюремщика. Диккон вступил в полосу невезения.
   – Жена Лотова!.. – доносилось до Мелисанды.
   – Муорда рицарская!..
   – Но-но! Без жульства! У Храма длинные руки! – Наконец, после ожесточенного перестука костей ликующий голос Аршамбо возвестил:
   – Хо-хо! Я выиграл! С тебя прогулка по коридору.
   – Муорда храмуовничья… Ладно, Аршамбоу, пуока я не осушу этот кхубок, можешь гулять. Но берегись! Я… Эй-эй! Куда ты забруосил его?! Это мой кхубок!
   – Тебе же говорили – у Храма длинные руки. А ты не верил. Я видел внизу хорошую стремянку. Сбегай, Диккон. Тогда, может, достанешь.
   – Мерзуавец!
   Затопали сапоги тюремщика. Эхо разнеслось под каменными сводами. Через некоторое время зазвенели цепи. Звук приблизился к двери камеры, в которой сидела Мелисанда.
   – Эй! – негромко позвал храмовник. – Брат мой Жоффруа! Ты всё еще дуешься из-за той лошади? Не будь женой Лотовой, отзовись. Аршамбо пришел тебе на выручку.
   – Его нет здесь, добрый сир де Сент-Аман, – отозвалась Мелисанда. И добавила: – Если вы, конечно, о том чернявом юноше с улыбкой законченного прохвоста. Его выпустили. Теперь я вместо него сижу.
   – О чудо! Слышу дивный голосок. Клянусь пояском Марии Египетской… Кто вы?
   – Я Мелисанда! Принцесса Иерусалимская.
   – Принцесса? И кой черт занес вас в эти казематы? Принцессам полагается сидеть на мягких подушках, попивая горячее винишко с пряностями. Вышивать и почитывать молитвенник.
   При слове «вышивать» Мелисанду прорвало.
   – Я невиновна! – всхлипнула она. – Помогите мне, сир де Сент-Аман!..
   И принцесса принялась взахлеб рассказывать, что с ней случилось.
   – Вот, значит, как бывает… – пробормотал Аршамбо, когда она закончила свою повесть. – Знаете что, сударыня? Дождитесь вечера. Не погибайте и не падайте духом. Аршамбо что-нибудь придумает, клянусь титьками святой Агаты!
   В коридоре забухали сапоги тюремщика.
   – Вот досада… Старый хрен возвращается. Что ж, Ваше Высочество, ждите. Сегодня вечером!
   – Я верю вам!
   Храмовник не ответил. Зазвенели цепи, и жизнерадостный голос объявил:
   – Диккон, старина! Что это ты приволок?
   – Мерзкий, мерзкий храмуовник! Вот кхубок у меня. Гуляй же!
   – Не хочу. Играем еще – на лошадь Жоффруа. Если не верну ее к завтрему, он мне голову оторвет.
   – Аршамбоу, я ни разу не видел эту луошадь. И тебе нечего ставить!
   – Как? А прогулка? Она оказалась неинтересной. Я верну тебе ее – если выиграешь.
   Ближе к вечеру, когда Мелисанда вконец измаялась от страха и неизвестности, за ней пришли. Принцессе хотелось перекинуться с бойким храмовником еще хоть словечком, но не повезло: час назад Аршамбо выиграл досрочное освобождение. Диккон и Мелисанда остались в тюрьме одни.
   Если не считать крыс, мокриц и пауков, конечно. А теперь еще и палача.
   – Тише, тише, деточка, – донесся из-за двери голос. – Добренький Арман всего лишь выполняет свои обязанностишки. А сейчас принцессочка пойдет к мамочке и расскажет свои тайночки.
   Иерусалимского палача звали Арманом Незабудкой. Мерзавец мастерски отбивал людям почки. Вырвавшиеся из его лап помнили Незабудку до конца жизни. У особо забывчивых память прояснялась при каждом походе в нужник.
   – Куда вы меня ведете? – с дрожью в голосе спросила Мелисанда, выходя из камеры.
   – В пыточный казематик, деточка. Мамочка хочет задать своей дочурке вопросик. И не один. Добренький Арман поможет Ее Величеству, пособит, да. У Армана есть славненькая дыбочка.
   Солдаты нарочно замедляли шаг, чтобы не идти рядом с изувером. В отличие от выморочной твари Незабудки, они были обычными людьми. И не выглядели так, словно сей же миг собираются вцепиться вам в горло.
   Принцессу затрясло.
   «Папа! Помоги мне! – взмолилась она. – Гуго, где ты?!»
   И почему-то:
   «Сир Аршамбо!»
   Странное дело: вспомнив бесшабашного храмовника, она успокоилась. Имя это оказало поистине целительное действие. А вслед за ним всплыло другое.
   Гуго де Пейн. Великий магистр Храма.
   – …ах, эти буравчики для ушек, – пел палач. – Еще тисочки для пальчиков бывают чудненькие. Такие с язычком и бархатными рукояточками. Чтобы крутить удобнее. И прелестненькие жаровенки. Знаете, милочка, когда раскаленный брусочек кладут человечку на животик, язычок развязывается, как бутон розочки. А какие дивненькие иголочки для ноготочков! М-м-м! Прелесть!
   Одинокий луч солнца, чудом прорвавшийся в пыль и одиночество тюрьмы, упал на щеку принцессы. Девушка выпрямилась.
   «Я – будущая королева, – подумала она. – Морафия, де Бюр, Арман – ух, вы у меня попляшете!»
   Чтобы отвлечься от болтовни Незабудки, принцесса принялась считать ступени. А также запоминала переходы и повороты. Всё, что угодно, лишь бы избавиться от сладкой патоки, марающей уши.
   – …а я говорю: «Это всего лишь пятилетняя девочка». Но барон… прошу прощения, милочка!. Сир барончик отвечает: «А мне без разницы. Я хочу видеть в действии свой новый, недавно приобретенный испанский сапожок. А также железную деву с бронзовыми усовершенствованными ручками, и набор трубок для раздутия чрева горячей водой». А я: «Не извольте беспокоиться, господин барон. Вот только сапожок, боюсь, великоват будет». А он: «Две ноги всунуть – в самый раз».
   Мелисанда стиснула зубы.
   Арман. Морафия. Де Бюр. Нет, Армана первым. Такие люди, как он, не должны жить. Но сперва надо выжить самой.
   И не выдать Гуго.
   – …а когда дошло до чревозаполнительных трубок, глаза у бедняжечки стали вылазить наружу. Тут я беру ложку…
   Послышался сдавленный хрип: это затошнило одного из солдат. Второй с ненавистью скосился на палача.
   – Вот упырина… – Он открыл дверь и ободряюще шепнул: – Пожалте, Ваше Высочество. Не держите зла. И да хранит вас Господь.
   Хирургия Средневековья в основном сводилась к работе пилой и долотом. Дезинфекция, антисептика – от этих слов попахивало чернокнижием. Хирурги счищали ржавчину с инструмента точильным камнем, о прочем же не заботились.
   Арман вымачивал свои лезвия и тисочки в бычьей моче, смешанной с киприйским вином. По стерильности его инструменты могли дать сто очков форы содержимому любого лекарского мешка.
   Когда принцесса увидела коллекцию Незабудки, силы едва не покинули ее. Прихотливо изогнутые клиночки в форме листьев. Дробилки для пальцев, запястий и носовых хрящей. Сверла зубные, носовые, ушные.
   Угли в жаровнях переливались рубиновым сиянием. Дыба черного дерева лоснилась от масла. Угол занимал огромный сундук с палаческим снаряжением, а рядом на табурете сидела нахохлившаяся Морафия.
   – Здравствуй, дочь моя. Как спалось тебе?
   – Благодарю, Ваше Величество.
   – Не передумала еще? Учти, хахаля твоего и так сыщем. Никуда не денется. А вот ты… Ты станешь очень печальной девой.
   – Ножки можно укоротить, сударыня, – услужливо подсказал палач. – Особенно левую. Для пикантности.
   – Да. Вырезать нос. Снять губы, обнажив десны. Уши, щеки, веки… Арман – мастер своего дела, девочка моя. Он может превратить тебя в ночной кошмар. Подумай! – Королева подошла к девушке. – Твой любовник, кто бы он ни был, в ужасе бежит от тебя. Я знаю мужчин.
   Она провела кончиками пальцев по груди Мелисанды.
   – Острые соски, нежная шейка, – пальцы коснулись подбородка девушки, – прекрасное личико. Вот что их манит. И когда ты лишишься всего этого – подумай! – чем привлечешь своего милого?
   Королева придвинулась. В ее глазах плясали оранжевые точки факелов.
   – Скажи его имя, дочка. Обещаю, он умрет быстро и почти безболезненно.
   Девушка помотала головой. Горло перехватило. Мелисанда боялась, что, если скажет хоть что-то, страх превратит слова в беспомощный писк.
   – Жаль. Я хотела спасти тебя. Приступай же, Арман.
   Палач засуетился, радостно потер ладони: Сейчас, сейчас! Добренький Арман уже готов. С чего начать? Жаровенку? Сверлочки?
   – Помягче что-нибудь. Дадим девочке шанс. Девочке… тьфу! Дыбу или костеломку готовь.
   Мелисанде стало дурно. Незабудка запрыгал вокруг нее жирным воробышком:
   – Вы платьюшко-то снимите, деточка. Делишки нам предстоят грязненькие. Кровушка, мяско. Еще обделаетесь невзначай. А платьюшко, – он пощупал ткань, – дорогое. Большие безантики за него плочены.
   – Не беспокойся, Арман. Делай свое дело. Если платье мешает, то сними.
   – Не мешает, не мешает, Ваше Величество. Дорогому Арманчику ничто не мешает.
   Словно во сне девушка прошла к дыбе. Морафия смотрела на дочь с легким сожалением:
   – Может, одумаешься, мерзавочка? Последний раз предлагаю. Потом не буду.
   Плюнуть в мучительницу у Мелисанды тоже не вышло. В горле пересохло от страха.
   «Ой, мамочки! – билось в висках. – Да что же это? Да ведь это меня… со мной…»
   – На скамеечку… на скамеечку, пожалте, сударыня… Не оступитесь, здесь кровосточек… Ручечки за спиночку… Сейчас петелечку накину принцессочке… ох незадачечка!
   Палач с недовольством на лице рассматривал веревку:
   – Вот горюшко… Не королевская веревочка… нет, не королевская! – Он обернулся к Морафии: – Не извольте беспокоиться, Ваше Величество. Да только всё должно быть по правилочкам. И веревочку мы сменим. Да…
   С тупой обреченностью Мелисанда смотрела, как палач снимает с дыбы «простецкую» веревку. От сухого чада жаровен першило в горле. Арман, непрерывно извиняясь, влез на скамейку рядом с принцессой. Потный, мешковатый – он выглядел мальчишкой. Вот он привстал на носочки и принялся распутывать узел:
   – А в сундучке у меня новая веревочка. Простите, Ваше Высочество… Извините… еще разик побеспокою… вот так…
   Из носа палача выглядывали белые волоски. Работая, он от усердия высовывал язык. И пахло от него чем-то сладким, радостным – фруктовой сдобой или фисташковой халвой.
   – Вот… вот, сейчас… В сундучке…
   Арман спорхнул со скамейки и засеменил к своему сундуку.
   Интересно, как выглядит «королевская» веревка? Она в блестках? В золоте, изумрудах? Живыми цветами расшита?
   – Один моментик… один-одинешенек!..
   Ключ вошел в замочную скважину. Замок скрипнул, и крышка бесшумно откинулась. В сундуке лежал человек в полосатом халате. Плешивый. Низкорослый. Кривоногий.
   Палач сдавленно пискнул и отпрянул. Плешивец выскочил из сундука, и в руке его сверкнул кинжал. Тени разбежались по стенам.
   – Стража! – заорала Морафия. – Стра-а-ажа! Ассасин в замке!
   Нож бродяги полоснул по балахону Незабудки. Должность иерусалимского палача стала вакантна.
   А Мелисанда получила короткую передышку.

ТЯГОСТНЫЕ РАЗДУМЬЯ ЕВСТАХИЯ ГРАНЬЕ

   Один из стражников распахнул двери. Еще четыре внесли плащ, на котором валялся залитый кровью ассасин.
   – Тьфу, пакость какая! – Тот, что открывал двери, перекрестился. – Ишь, нехристь.
   Сенешаль наклонился к раненому. Приподнял веко, глянул. Подергал распоротую мечом полу.
   – Не жилец парень… И понятно. Ножом да удавкой орудовать одно, а мечом – совсем другое. – Евстахий брезгливо вытер руку о халат убийцы.
   – Хорошо. Перекройте все входы-выходы во дворец. Чтоб ни одна крыса не проскочила. Ясно?
   Стражники истово закивали.
   – Ну славно. Идите, братушки, исполняйте свой долг.
   Уже в дверях один из солдат обернулся:
   – Сир, к вам патриарх де Пикиньи. Хочет говорить с вами.
   – Клянусь гробом Господним, это кстати! Я сам хочу говорить с ним. Пусть войдет.
   Стражники убрались. Вместо них появился плотный ширококостный человек в рясе. То ли ряса его была скроена так неряшливо, то ли телосложением гость не удался, но казалось, что у него нет шеи и голова растет прямо из плеч. От этого взгляд Гормона де Пикиньи, иерусалимского патриарха, был исполнен подозрительности.
   – Сир Евстахий! Так-то вы несете службу, – без предисловий начал патриарх. – Убийцы разгуливают по дворцу!
   – Что делать, отче… Порода сучья, ассасинская. И лезут, и лезут – медом у них тут намазано, что ли?
   Священник подошел к окну, выглянул на улицу. Осмотрел шкафы, заглянул под кровать. Лишь убедившись, что их никто не подслушивает, спросил:
   – Как он проник-то?
   – Во дворец? Известно как. – Пришла очередь Гранье оглядываться. – У королевы Морафии в прихожей два сундука стояли. Одинаковые. Убийца схорониться хотел, да не судьба. Обмишулился, бедняга. Крышку перепутал.
   Патриарх покачал головой:
   – Вы хорошо осведомлены, сир Гранье. Простите, я дурно о вас думал. И вы знаете, что это были за сундуки?
   – Один – иерусалимского палача. Второй – Гильома де Бюра.
   – Вот новость! Почему палач, я понимаю. Но де Бюр?
   Евстахий усмехнулся. Когда ему это было выгодно, Гормон де Пикиньи умел думать о людях хорошо.
   – Очень просто, – объявил он. – Гильом и королева – любовники.
   – Ц-ц-ц! И значит, ассасин пришел убить коннетебля?
   – Не совсем так. – Сенешаль показал Гормону свернутый в трубку пергамент. – Вот это нашли убийцы. Он, оказывается, гонцом подрабатывал. Принес письмишко коннетаблю, а тот его взашей. Даже во дворец не пустил.
   – Разрешите глянуть?
   – Баш на баш. Сперва вы мне ответите на вопрос.
   – Спрашивайте, сир.
   – Почему это вас не удивил сундук палача в покоях Морафии?
   – Меня не удивил? Как? Когда?!
   – Вы только что признали, сир Пикиньи, будто это вас не удивляет.
   – Я признал? Что ж. Отпираться не буду. Тем более, я с самого начала хотел поговорить об этом. Знайте же, сир Гранье. Вчера вечером к одному из священников пришла армянка Сатэ. Вы, верно, видели ее. Она смотрит за юными принцессами. Старушка нарассказала много интересного.
   – Да?
   Гранье подался вперед, но Пикиньи погрозил ему пальцем:
   – Всё сказанное на исповеди остается тайной! Подробностей даже я не знаю. Но священник умолял спасти старшую из дочерей короля…
   – Мелисанду?
   – Истинно так! Я приказал своим людям разузнать поподробнее. Оказалось, что Морафия держит Мелисанду в тюрьме. Уже недели две.
   – Чертова баба! А кто арестовывал девчонку?
   – Люди де Бюра.
   – Бедная девушка… – Гранье кусал губы. – Она приходила ко мне за помощью. Как же я не догадался… Старый болван!
   – Теперь-то вы дадите мне это письмо?
   – Теперь-то? Пожалуй. Читайте, отче.
   На короткое время в комнате воцарилась тишина. Лишь клекотал воздух в развороченной груди ассасина да стучали сапоги Гранье. Сенешаль расхаживал вокруг стола, временами бросая осторожные взгляды на раненого.
   Об ассасинах ходили всякие легенды. И Гранье верил им – серединка на половинку.
   Переодеваться в купцов и монахов?
   Пожалуйста!
   Клятвопреступничать?
   Легко.
   Ножом бить без промаха?
   Очень может быть.
   Но не рассказывайте мне о превращениях в собак. О гашише и черной магии. Отрубленные головы и райские сады оставим на совести болтунов-путешественников. Но самое главное: человек, у которого разворочена добрым клинком грудь, уже не встанет. Даже из последних сил.
   И всё же… Откуда-то эти легенды берутся?
   – Бог мой! – священник вытер рукавом пот, – нехорошо так говорить, но я поражаюсь нашему королю. Он ведет себя, как ребенок.
   – Хе-хе! Раньше проще было, отец Гормон. Если меч, то это меч, если вассал – то вассал. Мы, которые старые крестоносцы, еще от Урбана…
   – Доверить Гильому де Бюру свое спасение! Этому циничному прохвосту!
   – А я, между тем, поражаюсь сметке ассасина. Он не собирался никого убивать. Он пришел передать письмо короля де Бюру. Но, черт возьми! – Сенешаль принялся загибать пальцы: – Выследить коннетабля. Узнать, куда он ходит. Проникнуть почти в самые покои королевы…
   – У Старца Горы есть помощники в Иерусалиме.
   – Да уж. Не без того. – Он наклонился к ассасину, заглядывая в мертвеющее лицо: – Хорошо, что тебя убили мы, парень. Гасан на расправу круче. У него бы ты мучился дольше.
   – Полагаю, сира Гильома извещать нет смысла?
   – Куда там! Он уж, почитай, давно в Триполи. Да и не станет проходимец короля спасать.
   – Но что тогда? В письме ясно говорится: не позднее середины мая. Иначе Его Величество погибнет от ножей ассасинов.
   Гранье вновь принялся мерить шагами комнату. Речь его сделалась сбивчивой:
   – Смотря откуда… если, положим… то и… – Наконец он остановился. Пристально посмотрел на патриарха:
   – А что, если поехать вам? Ведь сам способ спасения короля… он в какой-то мере касается и вас.
   – Исключено! Моя паства нуждается во мне. Если уж кому и ехать, то вам.
   – Никак нет, отче. Налагайте любые епитимьи – я не поеду. Очень уж шатко всё. – Гранье понизил голос: – Я-то, может, и спасу короля, а что потом? Морафия чудесит, Гильом свою выгоду ищет. Погубят они королевство.
   Собеседники переглянулись.
   – Так, значит?
   – Значит…
   И притихли. Обоим привиделось одно и то же. Высокая худенькая девчонка. Круглолицая, с непокорным темным локоном, спадающим на лоб.
   – Мелисанда?!
   – Но, сударь! Прилично ли юной деве?..
   – Юной деве по тюрьмам мыкаться неприлично. Что есть, то есть. Мы, которые от Урбана крестоносцы… Хе-хе!
   – Так поспешим же!
   И, схватившись за руки, словно шаловливые дети, сановники побежали отдавать распоряжения.

МЕЛИСАНДА ВПЕРВЫЕ СЛЫШИТ О ФЛОРЕНТИЙСКОМ КОТЕ

   Судьба-насмешница… Словно принцесса румийская, шлюшка коронованная. Подмигивает, кивает, юбкой вертит. То робка и податлива, а то насмешлива и холодна.
   Когда сарацин из Аламута зарезал палача, старая жизнь принцессы полетела в тартарары. Мелисанда прежняя, может, и позволила бы живодерам надругаться над собой. Вырезать ноздри, распластать щеки тошнотворными красными лохмотьями, выжечь груди.
   Прежняя – да. Но не новая. Когда ассасин бросился на нее с ножом, она соскочила на землю и огрела убийцу той самой скамеечкой, на которой стояла.
   От сдвоенного женского визга пламя факелов испуганно присело. Путаясь в длинных юбках, Морафия бросилась к выходу. Убийца вмиг оценил ситуацию. Сообразив, что с узницей, приговоренной к пыткам, лучше не связываться, он затрусил следим за королевой. Так они и бежали друг за другом: королева, ассасин и принцесса. Но скоро гонка закончилась. Наверху тюремщик Диккон как раз отпирал дверь. Увидев королеву, он прыгнул в сторону, и вовремя: его чуть не затоптали.
   Спасло Морафию обычное тюремное раздолбайство. Дик поленился запереть решетку. Если бы не это, лежать королеве с ножом в спине. А так, под ее весом решетка поехала в сторону. Убийца задерживаться не стал. Перепрыгнув через лежащую королеву, он ссыпался по лестнице и выскочил на улицу. Мелисанда мчалась за ним шаг в шаг. Вопли королевы:
   – Стража! Убе-ейте их!! – преследовал девушку по пятам.
   – Ну, мамуля, спасибо, – подумала на ходу принцесса. – Век не забуду. Ох, мне бы спастись! Я всё припомню!
   – Держи! Пособница!! Шлюха аламутская! – Похоже, королева сама не соображала, что орет.
   Впереди замаячили фигуры стражников. Ассасин мчался навстречу смерти.
   Но принцесса знала дворец лучше, в тупик она стремиться не стала. Подбежав к полукруглой арке, она перемахнула через каменные перила и кувыркнулась в кусты.
   Внизу ее ждал сад. Свобода. Три секретные тропки, ведущие из дворца и множество тайников.
   Добраться до укромных местечек Мелисанда не успела. Совсем чуть-чуть. Евстахий Гранье слишком хорошо выдрессировал стражников. Они перекрыли все выходы, не давая «пособнице ассасина» выбраться из сада, и принцесса оказалась в ловушке, Оскальзываясь в грязи, к ней уже бежал давешний вояка – тот, которого она так удачно пнула в пах.
   – А, сучье отродье! – орал он. – Ну, счас я тебя постелю. Счас всем нарядом распробуем шалаву!
   Прятаться было поздно, бежать тоже. Поднырнув под руку стражника, Мелисанда бросилась к стене. Маленькая калитка вела во внутренний дворик. За чугунной решеткой белели развешанные на веревке плащи. У крыльца смешная каурая лошадка объедала зелень из цветочного горшка. На клумбе цвели ранние фиалки.
   Идиллия.
   Если по уму, то соваться в этот дворик не стоило. Тупик, верная гибель, беглеца сцапают в два присвиста. Но Мелисанду вела женская интуиция. Девушка проскользнула в калитку и захлопнула ее за собой.
   – Стой! Куда?! – Стражник налетел на решетку. – Ты, деваха, того! Лучше добром!
   – Добро у тебя коротко.
   Раньше, чем рыцарь успел что-то сделать, девичья рука метнулась сквозь прутья. Рванула за ворот плаща – сильно-сильно. С колокольным звоном шлем влепился в решетку.
   Из носа стражника хлынула кровь.
   – Ах, сучка! – ревел он. – Да я ж тебя! На четыре кости!!
   Страшно загремела решетка. Взбешенный громила ломал калитку, останавливаясь лишь затем, чтобы вытереть кровавые сопли под носом. Наконец дверца не выдержала напора и слетела с петель.
   – Ну держись, потаскушка!
   От удара Мелисанда кувырком полетела в фиалки. Во рту сразу стало горячо и солоно. Лепестки фиалок щекотали разгоряченное лицо. Как они пахнут! – подумала девушка. Никогда Мелисанда не ощущала мир таким ярким и наполненным. Она зажмурилась и попыталась отползти в сторону.