Басирин Андрей. Тень Аламута

   – У самого когда-то такой был. Потом вырос, мерзавец… Ладно. Что старое поминать. Госпожа Фатима, нам угодно осмотреть верхние покои.
   – Позвольте, я провожу вас, господин.
   Дом представлял собой ужасающую смесь румийской, франкской и арабской архитектуры. У него было одно несомненное достоинство: его выстроили после взятия Антиохии. То есть он был относительно новым. В остальном это место нагоняло тоску. Беленые стены без ковров, грязь, нищенские лежанки…
   – Благородной даме бесчестно жить в таком убожестве, – извиняющимся тоном произнесла Фатима. – Будь у меня деньги, я бы сделала из этого места райский сад, только без гурий. Но, видит Аллах, мне приходится одной растить Гасана. От паршивца никакой помощи.
   – Понятно.
   Магистр выглянул в окно. Фатима прибеднялась. Владея таким большим домом, можно было жить вполне безбедно. Интересно, почему у нее до сих пор не нашлось постояльцев? Или дело всё-таки в соседях?
   – А кто живет напротив, госпожа? – спросил он, словно между прочим.
   – Мариды, господин, – не смущаясь, ответила сарацинка. – Мариды и ифриты.
   – Кто-кто?!
   – Это местные злые духи, сударыня, – пояснил храмовник. – Фатима так шутит.
   – Какие шутки, – поморщилась хозяйка. – Дом неделю как заброшен. А раньше сущие дьяволы там жили. Пьянчуги и задиры, просто Аллах знает, что такое. Я всё боюсь, что они вернутся. Может, вы бы их утихомирили, франки? Ваш друг Аршамбо говорит, что вы из рыцарей Храма. Отступать перед врагом и обижать женщин равно запретно для вас.
   – Он говорит правду.
   – Это хорошо. Благослови вас Аллах, франки! – При этих словах с магистром произошла удивительная перемена. Глаза его сузились, скулы резко очертились.
   – Оставь свое языческое благословение при себе, женщина! – рявкнул он. – Или забыла, что разговариваешь с воином Христа?
   Фатима до смерти перепугалась. Беспрестанно извиняясь, она бросилась вон из комнаты. Когда она ушла, Гуго довольно потер руки:
   – Ну вот, Ваше Высочество. Дело, можно считать, в шлеме. Посмотрите сюда.
   Мелисанда послушно подошла к окну. Внутреннее убранство опасного дома предстало перед ней как на ладони. Девушка могла видеть краешек шкафа с алхимической посудой, а также стол и лавки у стены. На столе лежала потертая книга, развязанный мешочек (из него высыпалась мелочь), почерневшая от старости жаровня и надкушенный пирожок с курдючным салом. Точно такие же принцесса видела на прилавке Юсуфа, торговца, что дежурил на улице. Похоже, их пекли здесь же, в алхимической печи.
   – В этой комнате мы посадим Годфруа и Аршамбо. Вряд ли в деле занято больше дюжины ассасинов. Едва возникнет тень опасности, парни перепрыгнут на балкон. Потом ворвутся внутрь и перережут всех, кто прячется в доме. Жоффруа с луком засядет на крыше. Гундомар и Пэйн заранее прокрадутся в дом…
   – А ассасины не найдут их?
   – Только не этих мерзавцев. Они стольким мужьям наставили рога, что ад по ним рыдает горючими слезами. Прятаться в шкафах – чуть ли не единственное, что они умеют. Пойдемте, сударыня, на крышу. Там я доскажу остальное.
   Глаза Мелисанды загорелись. Уж что-что, а лазить по крышам да чердакам она обожала с детства. Магистр поднялся первым, а девушка замешкалась: подол блио зацепился за сучок в ступеньке.
   – Сам я буду дежурить на улице, у всех на виду, – донесся до нее голос храмовника. – Пусть думают, что я единственный, кто вас защищает. Если вздумают предать, их ожидает горькое прозрение… Что-то случилось, сударыня? Почему вы отстали?
   – О нет, мессир. Я сейчас, – Мелисанда подергала подол.
   На душе было радостно и легко. Голос Гуго де Пенна вселял в нее уверенность. Неудивительно, что рыцари боготворят своего магистра. За ним – хоть в огонь и воду!
   А еще принцесса поняла, что нисколечко не боится встречи с ассасинами. Что ей Аламут и орды убийц? Да хоть сам ас-Саббах со своими колдунами. Ее охраняет целый рыцарский орден! И пусть какая-нибудь ассасинская сволочь только попробует ее тронуть. Да что тронуть – просто взглянуть плохо. Храмовники от него костей не оставят!
   Гуго протянул ей руку, принцесса с благодарностью оперлась на его ладонь. Весеннее солнце слепило глаза, заставляя щуриться и вытирать слезы.
   – А вот, сударыня, дворик Исаакова дома. Когда дувал не мешает, можно всё прекрасно рассмотреть – магистр махнул рукой за спину.
   Принцесса посмотрела, куда он указывал, и обмерла.
   – Ой…
   – Что случилось?
   – Там… Там…
   Гуго обернулся. Лицо его помрачнело.
   – Прячьтесь, сударыня. Не маячьте, у них наверняка есть лучники.
   Дважды повторять не пришлось. Мелисанда плюхнулась на раскаленную крышу. Рядом беспечно опустился храмовник.
   Святая Мария, да как можно сражаться с этими чудовищами?!
   Весь двор, насколько можно было видеть, заполняли люди самой бандитской внешности. Одни сидели у очага и пили чай, другие дулись в кости третьи штопали одежду. Кто-то точил топор устрашающих размеров. Точильное колесо издавало заунывный, скрежещущий звук. От этого звука по спине Мелисанды побежали мурашки.
   По самым небрежным подсчетам, бандитов собралось не меньше двух дюжин. И каких! Рожа на роже! Черные вытертые халаты, бугры мышц, лысины, бороды, тюбетейки. А ножи! А сабли! Но страшнее всего были глаза ассасинов. Для этих людей не существовало ада.
   Ладонь магистра успокаивающе легла на плечо девушки.
   – Страшно, Мелис? – шепотом спросил он. Принцесса кивнула. Страшно? Не то слово! Да они же с ней и разговаривать не станут. Сразу съедят!
   – Это меняет мои планы, – признался магистр. – Я не думал, что их будет столько.
   Сердце Мелисанды упало. Ну конечно… Сир де Пейн смельчак, но не безумец же. Храмовников всего восемь человек. Что они сделают против толпы бандитов?
   «Ничего, – подумала она. – Пойду к Боэмунду. Буду просить, требовать, лить слезы. Этого ни один мужчина не вынесет. Только бы не видеть эти рожи!»
   Магистр пребывал в тяжких раздумьях. Он пыхтел, морщился и загибал пальцы, что-то высчитывая.
   – Нет, не получается, – огорченно заявил он. – Их слишком много…
   – Вот и я думаю. Может, лучше к Боэмунду?
   – К Боэмунду вы тоже сходите. Лишним не будет. – Магистр в раздражении стукнул себя по колену: – Нет, но каково! Я-то рассчитывал послать Роланда с утречка на базар. Наш повар, – доверительно объяснил он, – просто олух царя небесного. Жульен у него получается по вкусу как консоме, а консоме – как старая попона. Роланду он в подметки не годится. Но теперь-то ничего не выйдет… Роланду придется стоять с мечом у задней калитки. Чтобы эта сволочь не разбежалась, пока мы их будем резать.
   Всего-то?! А она…
   Заросший до самых глаз бородой ассасин наконец отошел от точильного круга. Подбросил в воздух перышко, взмахнул мечом. На землю упали две белые пушинки.
   Мелисанде стало смешно. Нашел чем хвастаться… Аршамбо как-то подбросил в воздух полено и выхватил меч. На землю упала гора щепок. И этих трюков она боялась? Фи!
   – Пойдем, Мелис. Всё, что нужно, мы выяснили.
   Магистр протянул принцессе руку, помогая чиститься. Душа Мелисанды пела. И как она могли усомниться в храбрости своих рыцарей? Вот чудачка!
   Ни магистр, ни принцесса не заметили, как из-под лестницы выскользнул Гасан. Мальчишка опрометью метнулся к выходу. Выбежав из дверей, он что есть духу припустил к дому с ассасинами.

СОРОК РАЗБОЙНИКОВ ГАБРИЭЛЯ

   Впервые за много дней Габриэль пребывал в растерянности. До этого всё было хорошо. Ас-Саббах полностью одобрил его действия. Из Аламута прибыл Кийа Бузург Умид, ему предстояло вести переговоры с посланником короля. Габриэль считал, что справится с этим лучше тупого казвинца но Старец Горы не любит, когда с ним спорят. Чтобы исключить малейшие неожиданности, имам отправил в Антиохию свою гвардию. Сорок разбойников – так звали их в землях от Яффы до Мосула. Сам халиф Дамасский их боялся, не говоря уж о простых эмирах и раисах.
   И вот – Габриэль не знал, что делать. Коннетабль де Бюр упорно отказывался от роли королевского посланника. Ему дважды намекали. Дважды! Оба раза он притворялся, что не понимает, в чем дело.
   И главное, посоветоваться не с кем. Кийа Бузург Умид, которого Гасан ас-Саббах прочил в свои преемники, еще не приехал. Вопрос «что делать?» стоял остро как никогда.
   – У Али и Гасана, двух братьев родных, умер старый отец, умер добрый отец, рассказали, – доносилось снизу. – Брат Али, старший брат, стал Аллаха хвалить, почитать, прославлять, толковать что есть сил, рассказали.
   Лет через восемьсот это назвали бы политинформацией. Шейх Кубейда рассказывал разбойникам о ситуации с имамами в исмаилитском мире. Проповедь переполняли иносказания. Мудрость батин Кубейда сравнивал с тайной пещерой, открывающейся по волшебному слову. Праведную жизнь, полную самоотречений и аскетизма, – с сокровищами, которые ослы тащили по каменистой тропе для своего хозяина. В его устах события борьбы за власть в Сирии и Персии превращались в волшебную сказку. Разбойники внимали ей, затаив дыхание. Габриэль сперва возражал, а потом сдался: пусть лучше слушают Кубейду, чем курят гашиш.
   Ассасины прибыли в город вчера. По одному, по двое, по трое они шли пешком, прятались в арбах с зерном, прибывали на кораблях, переодетые женщинами, монахами, купцами и крестьянами. В кошельки стражников перекочевало бессчетно золота. Габриэль поражался безумию франков. Пожелай он захватить Антиохию, сюда с легкостью можно было переправить сколько угодно войск. Блеск безантов затмил глаза крестоносцам, что ли? Ну как можно было впустить Кубейду, чей лик с рождения отмечен печатью порока и мошенничества? А Ахмед по прозвищу Поджигай? А Маленький Абдулла?
   Всё это были люди особого сорта. Те, из-за которых цивилизация могла только радоваться, что не доросла до взрывчатки и самолетов. Исмаилиты не принадлежали к какой-то определенной национальности. Арабы, турки, армяне… Среди разбойников был даже один выходец из Лангедока, Мишель Злой Творец. Его одухотворенное лицо обрамляли овечьи локоны, а в глазах светилась пустота и безмятежность, каким позавидовал бы Будда. Он обожал ломать пленникам пальцы и отрезать уши.
   Лежа думалось лучше. Габриэль упал на постель и закинул руки за голову. От покрывала несло сырой шерстью и псиной, от подушки – пылью. По потолку бежали змеистые трещины. Исаак экономил на ремонте, потому что понимал: рано или поздно ассасины отберут у него дом. К тому времени, как это произошло, дом стал совсем нежилым. Но Габриэлю было не привыкать к походной жизни.
   – Сезам, откройся, – донеслось снизу. – Очень вас прошу!
   Грязная подушка манила уютом и спокойствием. Габриэль закрыл глаза.
   И приснился ему сон.
   Факелы дрожат на сквозняке. Копоть поднимается к сводам пещеры, пятная их письменами сульса. Масляные искры прыгают по золотым оправам зеркал, перебегают по грудам монет, вспыхивают в гранях самоцветов. Глаза разбегаются! Белые хорасанские ковры в узорах «птичьи лапки», зеленые исфаханские в хитросплетениях орнаментов, простые, но очень прочные керманские. Гобелены, исписанные пехлевийскими письменами и цитатами из Корана. Запретные миниатюры, изображающие людей и животных. Оружие, блюда, статуи, светильники.
   Сокровища! Сокровища! Сокровища!
   Впервые в жизни Габриэлю снился вещий сон. Ассасин брел по дивной пещере, полностью сознавая, что спит. Быть может, здесь, в этом таинственном месте, он найдет ответы на вопросы, что его тревожат.
   Что делать с Гильомом? Отчего задерживается Кийа Бузург Умид?
   Габриэль стоял перед колеблющейся водяной стеной. Струи водопада извергались из трещины в своде пещеры. С грохотом обрушивались они, взбивая пенные буруны. Отгремев, вода уходила в колодец, высеченный в толще скалы. За стеной призрачным золотистым светом мерцали факелы. Ни мгновения не сомневаясь, ассасин шагнул сквозь ревущую преграду.
   Вода расступилась, пропуская его. Габриэль оказался в башне Аламута – той, откуда начался его поход. Старенький Гасан сидел, скрестив ноги, на кипе неряшливых ковров и играл на дудочке. При виде его у Габриэля сжалось сердце.
   Всё-таки Старец Горы был очень стар. Свеча его жизни трепетала на ветру, готовая в любой миг угаснуть. Проклятый век… Сражаемся неведомо за что, рвем зубами и когтями, а сокровища – вот они. Стоит лишь протянуть руку.
   Старый имам радушно кивнул:
   – Садись, Габриэль. Мир тебе и благословение. В сердце моем поселилась скука – а всё потому, что я долго не видел тебя.
   – Странно произносить такое, но… я тоже соскучился.
   Старик кивнул и погрузился в размышления. Временами он подносил к губам дудочку, наигрывая грустную мелодию.
   – Знаешь, Габриэль, я только сейчас понял, что я натворил. Страна погружена в пучину мятежа. Горстка алчных эмиров рвет ее на части… Аллах милосердный, гнева твоего страшусь! И сыновья мои… мои дети! Ради чего я убил вас? Блеск власти ослепил меня.
   Вскрикнув, ас-Саббах разорвал на груди халат и сбросил с головы чалму. Халат тут же сросся обратно. Чалма смоталась и прыгнула на голову старика.
   – Я мертв, Габриэль. Не выдержало сердце старика… Не покидай меня, хорошо?.. Меня ждет встреча с Всевышним. – Голос его сошел к шепоту: – Я только сейчас понял цену того, что делал. Истина… О Аллах! Какая истина стоит той крови и слез, что я принес правоверным? Какой рай может меня ожидать? Гурии? Вино? Я несу ад в себе. Сыновья мои казнены по моему же приказу – что я скажу им?
   – Но истина батин…
   – Ах, оставь. Пророк Мухаммед впервые принес послание всему миру. Мудрость Корана окончательна, она не требует ни толкований, ни подтверждения. Но что мы сделали с этой истиной? Раздробили на части. Превратили в золото динаров, сталь ножей и камень крепостей.
   Ас-Саббах устало откинулся на ковры. Веки его прикрылись; вновь зазвучала грустная мелодия.
   – Ах да, – совсем другим голосом объявил он, отнимая дудочку от губ. – Ты ведь хочешь знать, что произошло.
   – Я буду благодарен, имам, если ты подскажешь также, что делать.
   – Этого никто не может знать, кроме тебя. Остальное же расскажу. Вчера я умер, и Кийа Бузург Умид, который колебался до последнего, не смея отправиться в Антиохию, вернулся в Аламут.
   – Так он и не отправлялся? О проклятый!
   – Нет. Ему тоже было видение. Если бы не оно, вы встретились бы еще вчера. Но слушай же дальше. Твоя миссия потеряла смысл. Рошан Фаррох, наш вечный противник, убил Балака. Более того: он погубил и Зейда, которого ты послал за жизнью эмира. А вместо коннетабля Иерусалима заключать договор приехала дочь короля, Мелисанда.
   Габриэль схватился за голову. В единый миг всё пошло прахом: все его надежды, мечты, устремления.
   – Но, имам! – хрипло выкрикнул он. – У меня есть бумага… та, что ты сам… Она передает Бузурга в мою власть!
   – Твое огорчение неприятно мне. Но едва ты покинул мои покои, я призвал Бузург Умида. Потолковали мы о том о сем. Кийа пронырлив и хитер, он станет достойным преемником. Он тут же узнал человека, который подменил бумагу.
   – О Гасан, Гасан! Лучше бы ты убил меня!
   – Прости, Габриэль. Горько видеть, как мои слова ранят тебя. Одно могу посоветовать: отринь суету властного мира. Обратись к суфиям, пусть они помогут тебе. Не повторяй моих ошибок!
   Не повторять ошибок? Шайтана с два! Ассасин вскочил на ноги и пнул миску, что стояла рядом с ас-Саббахом:
   – Гори ты в аду, старый проходимец! Пусть плоть твоя обуглится, пусть желчь станет твоим питьем, а плоды заккума – пищей! Ненавижу!
   Горло перехватило. Он сорвал со стены саблю и бросился на старца. О чудо! На коврах того не было. Ас-Саббах стоял за спиной Габриэля, укоризненно качая головой. Вновь и вновь наносил ассасин удары, но Гасан чудесным образом уклонялся.
   Грохот воды разрывал уши. В зеркалах метались бесчисленные просверки. Сабля в руке Габриэля накалилась, и он бросил ее.
   Вместо де Бюра приехала Мелисанда.
   Кийа остался в Аламуте.
   Балак убит Рошаном.
   Когда нет ни того, кто заключает договор, ни того, с кем его заключают, да еще и сам предмет договора исчез, что остается?
   Месть. Месть за поруганные надежды.
   Габриэль вскочил, хватая ртом воздух. Кошмар расползся липкими ошметками по углам, понемногу отпуская ассасина. Теперь Габриэль знал, что делать.
   Когда он спускался по скрипучей лестнице вниз, повествование было в самом разгаре. Кубейда как раз перешел к той части, где разбойники собирались мстить Али-Бабе, выкравшему тело убитого брата.
   – Всем молчать! – выкрикнул Габриэль. – Слушать меня и подчиняться беспрекословно!
   Рассказ шейха оборвался на полуслове. Тишина упала на людей шелковым покрывалом, и взгляды разбойников обратились к предводителю.
   Как всегда бывало с Тенью в часы опасности, лица их казались ему чудовищными. Выпученные глаза, растрепанные бороды, шрамы. Ни один из разбойников не улыбался. Они не умели. Всё, что у них получалось, – это гаденько подхихикивать, сально гоготать, плотоядно ухмыляться и разражаться зловещим смехом. Когда кто-нибудь из них показывал зубы, от их щербатых оскалов в сердцах поселялась дрожь.
   – Всё меняется, – громогласно объявил Габриэль. – Знайте же, что мне было видение. Наш имам, Гасан ас-Саббах, умер.
   Вздох ужаса разнесся над ассасинами. Габриэль продолжал:
   – Кийа Бузург Умид вернулся в Аламут. При этом он наделил меня особыми полномочиями. – Тень достал из-за пазухи подмененное письмо и помахал им в воздухе. – Вести разговоры с представителем франков мне дозволено.
   – Но, повелитель… – робко начал Кубейда. – Мы хотели бы посмотреть на это письмо.
   – Подойди и возьми.
   Ассасины вздохнули и потупились. Заискивающий тон, которым разговаривал шейх, не предвещал ничего хорошего. Так оно и оказалось. Когда Кубейда протянул руку за письмом, Габриэль ткнул ассасина ножом.
   – Так будет со всяким, – объявил Тень, вытирая заляпанный кинжал о бурнус Кубейды. – Со всяким, кто усомнится в моих словах. Мне и Аллаху не нужны умники. Мне и Аллаху нужны добрые мусульмане, готовые нести свет истины кафирам.
   – Габриэлю – благословение и привет! – слаженно рявкнули ассасины.
   Им стало легко и спокойно. События шли по накатанной колее. Всегда так было, что кто-то приказывал и убивал, если приказ не исполнялся. Всемирный порядок остался неизменным.
   – Отныне и до послезавтрашнего дня вы должны оставаться на месте. Вы нужны мне все.
   Все – это две шайтановы дюжины. Третья дюжина дежурила в городе: шпионила, вынюхивала и творила непотребства. Ослушник Кубейда был сороковым.
   – В моем сердце вопрос, уважаемый начальник, – поднялся с места Ахмед Поджигай. – Я хочу навестить в городе приятеля.
   – Лишь гиена и волк вам приятели, – любезно отвечал Тень. – Ты понял, Ахмед?
   – Видит Аллах, понял! – И добавил сквозь зубы – так, чтобы не слышал предводитель: – Тогда ты, Габриэль, должен быть нам всем другом. Но я не вижу этого, клянусь разводом со своими женами.
   – Франкский король посмеялся над нами. Он прислал женщину разговаривать с нами.
   – Смерть ей и ему! – рявкнули ассасины. – А также им всем!
   – Именно. А для этого нам следует кое-что предпринять.
   Дверь распахнулась. Как всегда не вовремя, ворвался малыш Гасан:
   – Деда! Мой знаменитый деда Джебаил!
   – Ишь, постреленок, – умилились ассасины. – И не ведает, что врываться к старшим запретно для него.
   Не успел Габриэль сурово нахмуриться, как мальчишка повис у него на шее:
   – А что я знаю, деда! Слусай зе.
   До ассасинов доносились лишь отдельные слова: «лыцаль», «месь не дал», «на клысе сидит». От удивления Тень забыл даже отшлепать ребенка.
   – Воистину Аллах благоволит нашему делу! – воскликнул он, когда Гасан закончил ябедничать. – Только что планы кафиров стали открыты нам и дозволены. Отныне в них нет тайны.
   – Повелитель, давайте зарежем их в их же постелях! – схватился за кинжал Ахмед.
   – Нет. Кафиры привычны к сражениям. И хотя один правоверный стоит в бою десяти франков, мы рисковать не станем. – Тень поманил своих соратников к себе: – Вот восемь фиников. Кому их дать?
   – Мне! – объявил Ахмед по прозвищу Поджигай.
   – И мне! Мне! – вразнобой загомонили ассасины. Последний финик достался маленькому Абдулле.
   – Каждый финик – это жизнь одного из франков. Я объясню вам, как поступить. Завтра Аллах поможет вам погубить всех спутников проклятой франкской девицы.
   Малыш Гасан сидел с сияющими глазками:
   – Это мой знаменитый деда Джебаил. А у вас нет такого деды!

МЕЛИСАНДА И ВЕНЦЕНОСНЫЙ УПРЯМЕЦ

   Гильом де Бюр умел находить нужных людей. Может, по запаху, а может, по внешнему виду, но в любой толпе он безошибочно выделял тех, кто ему нужен. Наверное, потому, что сам принадлежал к таким. Разговаривая с Бертраном, коннетаблем Антиохии, он не мог отделаться от ощущения, что стоял перед зеркалом.
   – Сир коннетабль, вы, конечно, понимаете, что я приехал в Антиохию не просто так.
   Бертран оценил величину брюха Гильома и утвердительно кивнул. Сам он был толще де Бюра и оттого относился к нему покровительственно.
   – Ядумаю, сир коннетабль, вы приехали, чтобы переговорить с князем Боэмундом.
   – Именно так, сир коннетабль. Мы, видите ли, хотим Тир воевать…
   – …и вам нужны войска. Сколько?
   Как уже говорилось, Гильом прекрасно понимал Бертрана. А потому знал: вопрос «сколько» мог относиться к чему угодно, только не к численности войск.
   – Наклонитесь поближе, сир коннетабль, – ответил он. – У стен могут быть уши.
   Бертран отечески улыбнулся. Дворец князя строился по последнему слову зодческого мастерства. В стенах побулькивали «глухие» фонтаны – чтобы исказить звуки разговоров и сделать их недоступными слуху шпионов. Вместо ковров стены украшали цветные мозаики. От них зал казался гулким и холодным, но зато никто не мог спрятаться за ними. Дворец был защищен от подслушивания. И всё же, всё же…
   – Говорите шепотом, сир коннетабль, – разрешил Бертран. – Я весь внимание.
   Поросшее черным жестким волосом ухо антиохийца придвинулось к де Бюру. Он прошептал несколько слов, и брови Бертрана одобрительно поползли вверх.
   – Это князю. Вам же, сир коннетабль, причитается другая сумма…
   Вновь шепоток.
   – Так-так. Это весьма приемлемо, сир коннетабль. Очень даже.
   – И вы посодействуете в моем деле?
   – О! Еще как. Видите ли, сир Гильом… Вы ведь позволите так себя называть?..
   – Несомненно. Мы ведь друзья, сир Бертран.
   – Истинно, сир Гильом, истинно! Так вот, друг мой, будем смотреть правде в глаза. Мессир Боэмунд – маленький своевольный паршивец. Он склочен, упрям, дерзок. Вбил себе в голову, что не будет слушаться ничьих советов. Мальчишка!
   – Значит, он неуправляем?
   – Отнюдь. Как раз из-за этого упрямства им легко вертеть. Дело в том, что, кроме вас, аудиенции попросили еще двое. Некто румиец Алексей и… догадайтесь, сир Гильом.
   – Хм? Понс Триполитанский?
   – Холодно.
   – Тогда – Жослен Эдесский?
   – Лед. Лед и снег.
   – Сдаюсь, сир Бертран. Не томите! Неужели Морафия?
   – Нет, друг мой. Мелисанда, дочь короля Балдуина.
   – Христос превеликий! Быть того не может! И чего она хочет?
   – Ей нужны войска, чтобы атаковать Халеб. Взбалмошная девчонка мечтает освободить своего отца.
   – Но помилуйте, сир Бертран! Так же политика не делается. Кто в силах захватить Халеб, где собраны добрые три четверти всех сирийских войск?
   – Именно поэтому аудиенция Мелисанды назначена после встречи с румийцем.
   – А моя?
   – А ваша, сир Гильом, состоится в последнюю очередь. Но я бы посоветовал на нее не ходить. Отговоритесь какими-нибудь пустяками. Важно дать мальчишке понять, что мы без него обойдемся.
   – Странный способ добиться своего.
   – Верьте мне, сударь. Это вернее всего приведет вас к вашей цели.
   Да. Таков парадокс юношеских прыщей и ломки голоса. Сперва тебе двенадцать. Потом тринадцать и четырнадцать. Потом – целых шестнадцать! Время идет, неумолимо приближается старость, а окружающие всё не замечают тебя. Что остается делать?
   Боэмунд II сполна хлебнул горестей и обид, присущих шестнадцатилетнему возрасту. Отец его – легендарный де Тарент – тоже носил имя Боэмунд. Мальчишке постоянно ставили на вид: «ваш папочка не чавкал за обедом», «если бы ваш отец вертелся за молитвой, как вы, он бы не захватил Антиохии». И, наконец, главное: «будьтежедостойнысвоегоимени!». О, это проклятье! Вся жизнь в тени отца. Куда ни ступни, куда ни плюнь, всюду де Тарент.
   Знающие люди говорили, что из мальчишки не вырастет толкового правителя. Его детство прошло под девизом «Правит чужой дядя». Танкред, Боэмунд де Тарент, князь Роджер, король Балдуин – все они поочередно сменяли друг друга на регентском кресле. Мальчишка не успевал даже толком возненавидеть очередного правителя. Когда Балдуин попал в плен, Боэмунд горячо возблагодарил Господа. Отныне Антиохия принадлежала ему. Но долго радоваться не пришлось: на деле правил коннетабль Антиохии сир Бертран, а юноше досталась унизительная роль марионетки.
   Неудивительно, что князь Боэмунд отличался склочным характером. Когда сир Бертран объявил, что предстоят три аудиенции подряд, юноша принялся вздыхать и жаловаться, как старуха.
   – Ах, я не могу, сир Бертран! У меня болит голова.