Басирин Андрей. Тень Аламута

   Отец Бернард растерянно захлопал ресницами. В пальцах графа словно по волшебству возник серебряный франк.
   – Если мы купим этот город, – франк лег на верхушку репки-Манбиджа, – то Балаку придется кусать локти. Халеб – пожалте свою миску, сир Эдесса, – окажется в окружении христианских земель.
   Жослен аккуратно полил вокруг репки-Халеба похлебкой. Остро запахло вареным горохом.
   – Благодарю вас. Возвращаю вам свое графство, сир. Держите крепче, не уроните!
   Солнце почти опустилось за горизонт. Чтобы рассеять сгущающиеся сумерки, Анри-Носач принес масляную лампу. В свете ее «христианские земли» загадочно поблескивали.
   – Ну хорошо, мессир. – Румиец брезгливо посмотрел на заляпанную варевом «Эдессу» в своих руках. – Но Халеб-то еще не взят. Да, Балак не сможет к нему пробиться. Но сарацины никуда не делись. Их еще надо будет победить.
   – А вот это, сир Алексей, ваша забота. Завтра я отправляю вас послом. В Антиохию. Интересней бы поехать самому, но не могу же я разорваться. А?.. Или могу?.. – Жослен взял кувшин с водой, стоящий возле репки-Антиохии.
   – В чем состоит моя миссия, граф?
   – Вы соберете христианские войска. Антиохийские, – Кутерьма покачал в воздухе кувшином. – Иерусалимские, – отобрал ковригу у отца Бернарда и раскрошил ее в воду. – А напоследок… дайте-ка сюда, сир Алексей.
   Забулькала похлебка. «Эдесские войска» полились в тот же многострадальный кувшин.
   – Благодарю. Крепче держите Эдессу, клянусь копьем! Видите? Вот они, наши войска! Целый кувшин! И этими вот объединенными силами мы вмажем сарацинам. По самые шальвары!
   Ни отстраниться, ни зажмуриться румиец не успел. Кувшин с «наихристианнейшими войсками» обрушился на репку-Халеб. Репка, отскочив, треснула Летольда в лоб. Бурда из расколовшегося кувшина выплеснулась на белоснежные одеяния Алексея. Зашипела, зачадила полупогасшая лампа; сирийская ночь придвинулась к трапезничающим. С руганью вскочил румиец, пытаясь счистить с бархата неаппетитную жижу.
   – Это уж слишком, мессир! – возопил он.
   – Вы против моего плана?
   – Нет, но…
   – Прекрасно. Тогда, сир, желаю доброй ночи. Завтра выезжать, а вам ведь еще отдохнуть надо. Позвольте перед расставанием вручить вам тайные инструкции и деньги.
   Алексей в бешенстве рванул меч из ножен. Хосе и Летольд повисли у него на плечах. Жослен насмешливо наблюдал за рыцарем. Руки его так и остались скрещены на груди.
   – Интересно. Похоже, сир Алексей, вы не желаете победы нашим войскам.
   – Мессир!! – простонал румиец. – О, если бы не моя вассальная клятва…
   – …то вы бы съели меня с перцем, – докончил граф. – А нос зажали бы пальцами, чтобы вонь не мешала.
   – Мерзавец! – Алексей рванулся. Рывок вышел неожиданным, и Хосе, не удержав, отпустил румийца. – Гореть мне в аду, вы…
   Договорить не пришлось. Ночь за его спиной изорвалась оранжевым пламенем. Тут уж и Летольд отступил на шаг.
   – Что за чертовщина?! – вскричал граф. – Вы стали чудотворцем, Алексей! Идемте же. Посмотрим, что случилось.
   Далеко идти не пришлось. Крики доносились из черно-яростной степи, и от криков этих на лбу капелана выступили крупные капли пота.
   – Церковь! Церковь горит!
   Огненная башня рвалась ввысь. Языки пламени лизали небо – так казалось рыцарям. В свете пламени меркли звезды.
   – К оружию! – взревел граф. – На мечи турок! Ах мерзавцы!
   Ополоумевшие рыцари заметались, выхватывая клинки. Из суматохи выскочил незнакомый оруженосец, что-то проорал. Речей в реве пламени слышно не было, но граф догадался:
   – Не турки? Само загорелось? – И бросился к огненному холму. – Ну так шевелись! В цепь, сучье отребье! Ведра передавай! Живо, живо, живо!
   Суматоха, кутерьма – вот стихия Жослена. Миг – и он уж в центре событий: командует, распоряжается:
   – Шатры! Шатры защищайте! А ну вместе! На-ва-ались!
   Пожар в лагере – страшное бедствие. Прощелкаешь клювом, спать на голой земле придется. Отблески пламени играют на лицах. Шипение пара, ржание перепуганных лошадей. И запах дыма – едкий, тревожный. Как тогда, в Хартабрате. Боже, прошу тебя!..
   Больше всех суетился маленький бестолковый диакон, похожий на кудлатого пса. Бороденка его уже тлела, прорехи дымились на сутане, но он не замечал этого.
   – Божьим… божьим попущением одним, – бормотал диакон, едва не плача. – Всевышний да простит… во искупление!..
   – Эй! – Жослен ухватил его за воротник. – Что ты там бормочешь, старый хрен? Куда храм божий дел? Просношал?
   – Он же… в оправдание свое…
   – Что?!
   Зубы дьяка клацнули.
   – Я не сделал никакого преступления! – заголосил он. – Ни против закона Иудейского, ни против храма!
   Подоспели другие крестоносцы. Мало-помалу предыстория событий прояснилась.
   Глупость человеческая, как известно, не зависит ни от национальности, ни от вероисповедания. Крестоносцы стояли в степи уже порядочно. За это время в хальфе и тростнике, устилающем полы импровизированной церкви, завелись блохи. Дракон правильно рассудил, что воин Христа не может одновременно почесываться и творить молитву, вот только выводы из этого сделал неправильные.
   Когда он поджег выметенный тростник, чтобы сжечь его вместе с блохами, вспыхнула сухая трава, окружавшая шатер-храм. Всё церковное имущество, ризы и дароносицы, сгинуло в огне. Хорошо хоть, Господь смилостивился над рыцарями: могло и пол-лагеря выгореть.
   В полном молчании крестоносцы разошлись по своим шатрам. Лишь отец Бертран не торопился уйти.
   – Скажите, граф, – попросил он. – Именем Всевышнего, рассейте мое недоумение. Зачем вам понадобилось это представление с Алексеем? Он ведь теперь вас ненавидит.
   Жослен улыбнулся краешком рта:
   – Интересный вопрос, отче… Кого другого я послал бы к дьяволу. Но вам, как духовному лицу, отвечу. Проклятый румиец мне все глаза намозолил. Сам шпион, и морда у него паскудная. Пусть убирается.
   – Воистину так, Алексей кичлив. Но приказ…
   – Отец! Мне вовсе не нужно, чтобы он исполнил приказ. Я как раз обратного хочу.
   И, резко оборвав разговор, Жослен пошел к своему шатру.
   – Вы, отче, того… – неловко произнес Анри-Носач, неслышно подошедший сзади. – Не обижайтесь на графа.
   – Я не в обиде, отрок. Но не кажется ли тебе, отрок, кхе-кхе!.. что господин твой… кхе-кхе… несколько загадочен?
   – Вовсе нет, отец. – Мальчишка почесал затылок. Потом вздохнул, вытер нос и с интересом поглядел на свою ладонь. – Я вот как думаю… Мессиру графу и в самом деле не нужно, чтобы того… это… Ну Алексей приказ выполнил. Князь Антиохийский молод. А румиец того… обижен. Он так сделает, что антиохийцы Жослену войск ни в жисть не дадут. Только Боэмунд – мальчишка. Он же подвигов хочет! Как я, например. Когда Алексей уберется, он сам соберет войска, чтобы того… на Халеб двинуть.
   – М-да… Это ты подслушал где или граф тебе рассказал?
   – Что вы, отец! Я же всё время со светлостью. Того… Всё подмечаю. И книжка у меня есть! – Он достал зачитанный томик «Стратагем» Цезаря.
   Со стороны шатров донесся зычный рев:
   – Носа-ач! Морда тупорылая! Жопа безмозглая! Немедленно сюда!
   – Простите, отче. Граф звать изволят.
   И мальчишка дунул прочь, да так, что пятки засверкали.

РОШАН ФАРРОХ ПРИХОДИТ В МАНБИДЖ

   А тем временем в Манбидже, о котором грезил Жослен, творились странные дела. Во дворце Хасана поднялся переполох.
   Ой, ой! Любимый гепард повелителя – на воле! Падают ковры, летят на пол дорогие вазы, визжат женщины. Ужас, суета иблисова! Джинны, что ли, вселились в этого зверя?! А следом за гепардом – толпа царедворцев. Абиссинцы с опахалами, стражники в парчовых халатах, егеря в мохнатых джуббах.
   – Хватай! Хватай!
   – Слева заходи! Справа!
   – Мешок ему на голову!
   – Марьям позовите!
   Царедворцы мчались за гепардом песчаным самумом, но – Аллах велик! – стоило зверю обернуться, цветным бисером рассыпались в разные стороны. Еще бы! Позади – грозный Хасан, правитель Манбиджа, впереди – яростная кошка. Славный способ выдвинуться в глазах владыки, нечего сказать.
   Евнуху в изумрудной кабе не повезло. Он замешкался. Хасан как раз смотрел на него.
   – Дармоеды! – взревел он. – Так-то вы жалованье свое отрабатываете? Керим, куда?! Я всё вижу!
   Раз в жизни и для кастрированного кота март наступает. Скопец сжался в комок и прыгнул. Зеленое столкнулось с рыжим.
   – Ай-ай-ай! – послышался тоненький визг. Изумрудный с золотом рукав намок темным. – Руку! Руку откусил, иблисова скотина! Проклятье ему!
   К счастью, крамольных слов никто не услышал. Погоня унеслась далеко. Выкатилась в сад, теряя туфли и чалмы, сверкая шелковыми халатами и золотыми поясами. Прыснули из-под ног павлины. Сад наполнился хриплыми птичьими криками. Там-то, среди ранних весенних цветов и яблонь с набухающими почками, баламутству гепарда пришел конец.
   – Марьям, Марьям! – закричали загонщики. Девушка лет шестнадцати волокла упирающегося зверя навстречу царедворцам. Рыжий разбойник упирался, ехал задом по плитам дорожки. На привязь ему ужасно не хотелось.
   – Ах, Марьям, подобная темному золоту! – защебетали придворные льстецы. – С грудями словно черепаховые шкатулки!
   Девчонка не обратила на них ни малейшего внимания. Схватила зверя за ухо и принялась лупить полотенцем:
   – Кто съел казаганд хозяина? Кто написал на подстилку? Плохой! Плохой!
   Гепард жмурился, отворачивая воровскую морду. Ошейник он потерял, поэтому девчонка тащила его прямо за загривок. Удивительно, но укусить девушку зверь не пытался.
   – Слава Аллаху! – послышались крики. – Злокозненный зверь пойман.
   – Благословение Марьям!
   Раздвигая толпу, вышел Хасан. При виде девушки на виске правителя забилась недобрая жилка.
   – Марьям? Опять ты здесь, шайтанова дочь! Разве не сказал я тебе убираться с глаз долой?
   – Сказал, повелитель.
   – А ты?
   – Не гони меня, владыка! Клянусь тем, кто простер небеса и воздвиг землю, я люблю тебя больше жизни!.. Дозволь же находиться рядом с тобой!
   Почувствовав, что пальцы на загривке ослабели, гепард вырвался. С жалобным мяуканьем он подбежал к хозяину и спрятался у его ног.
   – Клянусь освобождением рабов, Марьям, – отвечал Хасан, – слово мое крепко. Что алиф, что мим. Послезавтра покинешь город. Слышишь?
   Девушка бросилась к Хасану, но он оттолкнул ее. Ропот пронесся среди царедворцев. Ишь бесстыдница, – шептались придворные, – господина за полы хватать! Разве не сказано в Коране о женщинах: «Пусть они потупляют свои взоры»?
   Егеря увели гепарда. Хасан вернулся в свои покои. В саду никого не осталось, кроме толстячка Керима с его укушенным пальцем.
   Весенний воздух овевает лицо – легкий, приятный. Перистая тень деревьев качается на траве. Хорошо! Весна! Кериму-то отчего нехорошо? Что ж он весне не радуется?
   Дородный лекарь-христианин промыл рану евнуха. Его помощник, мальчишка-оборванец с плутовскими глазками, достал горшочки с мазями. Запах цветения смешался с камфорой; евнух заохал, зашипел рассерженной гюрзой.
   – Помягче дери, кафир, – недовольно пискнул он. – не яблоню прививаешь. Ай, злая тварь! Допускает же Аллах столь великое злобство в малом теле!
   – Я, я, Керим! Притворний слюшпа не есть метт. – Евнух заморгал:
   – Что он говорит? Совершенно не понимаю.
   – Это значит: это вам влетит в круглый дирхемчик.
   – О-ох, Юханна!.. – Керим закатил глаза. – Ты же видишь – я истекаю кровью. Лечи меня скорей, шарлатан!
   Глазки лекаря злобно блеснули.
   – Шарлатан? – сварливо спросил он. – Вас ис Шарлатан? Я есть шестний лекарь Иоханн!
   Слишком поздно укушенный евнух сообразил, какую совершил ошибку. Повисла зловещая пауза. Лекарь упер руки в бока. Его помощник задрал подбородок к небу.
   – Не есть лечить, – объявил Иоханн. – Совсем.
   – То есть как?!
   В ответ лекарь выдал яростную тираду, которой евнух не понял. Видя недоумение на лице Керима, оборванец перевел:
   – Это означает: у господина лекаря инструменты кончились.
   – Инструменты? О Юханна, знай же, что я – казначей в доме Хасана Манбиджского. И нет для меня запретного среди его богатств. Говори, что тебе потребно.
   – Потрепно? Я, я! Ти есть платить, грязный пройдоха! Мношко платить!
   А помощник добавил:
   – Это означает: список прилагается.
   И протянул замусоленную бумажку. При взгляде на нее у Керима волосы стали дыбом.
   – О Аллах! Что это?.. Пила?.. Долото! Ножи для кровопусканий! Ножи для подрезки сухожилий! Иглы! Яды! Палач ты, что ли, Юханна? Н-нет! У тебя я лечиться не буду. Эй, люди! Люди! Найдите мне врача-мусульманина!
   С врачом-мусульманином тоже получилось не слава Аллаху. Кривошеий коротышка в малиновом тюрбане потупил взгляд:
   – В рассуждении о сродстве первоэлементов следует обратиться к учению Ал-Кинди. Согласно «Трактату о воздушных и земных явлениях», болезнь твоя происходит от следующего. Огненная природа крови через рану сообщается с водной природой слюны зверя. Вкупе с летучими эманациями, исходящими от солнца, и тяжелыми эманациями, присущими земле, они вместе сообщают телу твоему сухость и жар. Воспаление, проистекающее из этого…
   – Довольно, Али! – Керим поднял глаза к небу. – Аллах свидетель: с самого утра хожу ровно одержимый. Никто не может вылечить простую царапину!
   Целитель отпрыгнул от Керима так, словно тот превратился в джинна:
   – Царапину? Я не ослышался?! Узнай же, несчастный, что Ал-Фараби в своем трактате «О категориях сущего» упоминает двенадцать видов царапин! И на каждый – по четырнадцать различий. И на каждое – по пяти тонкостей. Кто, говоришь, тебя укусил?
   – Гепард! Гепард меня укусил, о велеречивейший из целителей!
   – Хм… Гепард… А скажи, несчастный, не случилось ли рядом мышей? Нет? Знай же: как муравьи устремляются к раненым львам, так и мыши ищут тех, кого укусил леопард. Горе тебе, о погибший, коль помочится на тебя мышь! Умрешь в несказанных мучениях.
   – Но меня укусил гепард.
   – Как знать, как знать… А не согрешила ли в молодости его мать с леопардом?
   Голова кругом вдет. Евнух уселся на улице, привалившись спиной к забору. Неужели в этом городе нет лекарей? Неужели никто его не спасет?
   О Аллах! Услышь меня!
   И Всевышний откликнулся на его зов. В дальнем конце улицы появился великан в полосатом бухарском халате и тюбетейке. Лет ему было около пятидесяти. Великан сильно хромал, так что идти ему приходилось, опираясь на посох. Судя по всему, последние дни с едой было совсем туго: от голода щеки бродяги запали, делая лицо похожим на волчью морду. Но усы торчали по-боевому, и в глазах горел озорной огонек.
   Поравнявшись с евнухом, великан остановился.
   – Глазам не верю. Вельможа – и задницей в пыли! Верно, мир перевернулся с тех пор, как я последний раз был в Манбидже. Что случилось, уважаемый?..
   – Проходи мимо, – безучастно отозвался Керим. – Горя, подобного моему, не видели небеса. На меня пописала мышь.
   – О! – Бродяга поднял к небу узловатый палец. – Воистину я дома. Только в Манбидже возможны такие чудеса! Я весь внимание, уважаемый.
   И он уселся рядом с казначеем. Волей-неволей тому пришлось всё рассказать – о гепарде и о том, как его лечили придворные целители.
   – Ай, добрый человек! Слова этого глупца заронили сомнение в мою душу. Ну как эти мыши меня отыщут? От них спасает лишь проточная вода. А поблизости ни реки, ни арыка. И кошек нет.
   Бродяга потер подбородок:
   – Хм, – подумал он. – Хвала Ормазду, каких только остолопов не рождает земля Сирийская. О ночлеге можно не беспокоиться…
   – Я знаком с учением Ибн Сины, – объявил он после долгой паузы. – Откровения персидских магов открыты мне, равно как и китайские премудрости. А также и Каббала, и заблуждения христианских мракобесов. В расположениях звезд Рас-Альхаг и Альголь нет для меня тайного.
   – О! Спаси меня, добрый человек!
   – Запросто, уважаемый. Но учти: потребуются снадобья. Особенные. А также место, чтобы уберечься от любопытного глаза.
   – Всё будет, добрый человек! Скажи мне только свое имя. Чтобы знал я, кого поминать в молитвах.
   – Рошан Фаррох.
   – Аллах велик, Рошан Фаррох! Керим я, казначей при дворе Хасана Манбиджского. Идем же и не будем медлить!
   И казначей повел бродягу во дворец. Пока они шли, Рошан всё вертел головой, запоминая путь. Канули в небытие времена, когда он проводил больше трех ночей под одной крышей. А дворцы тем и особенны, что, кроме хороших людей, населяет их разная сволочь: стражники, вельможи, палачи… Вовремя замеченное окно порой может спасти жизнь.
   – О Рошан! – Евнух всё не мог успокоиться. – А вдруг мать его согрешила с леопардом? Вдруг. Ну допустим! Я весь дрожу при мысли, что может произойти.
   – Ай, Керим. Отринь беспокойство! Аль Газали различает сорок три признака чистого происхождения гепардов, – отвечал Рошан. – Ты покажешь мне зверя, и я назову их все. Только давай сперва поедим.
   Одного у Рошана нельзя было отнять. В отличие от многих своих коллег, лечил он честно. Обработав рану и перевязав руку Керима промасленным полотном, он выдал ему деревянный брусок:
   – Крути в пальцах и читай суру «Ат-Тауба», уважаемый. Тридцать два раза. И упаси Аллах тебя сбиться! Я же пока подкреплю свои силы.
   Кормили у Керима недурственно: кисло-сладкий рисовый суп с мятой, салат с фасолью и миндалем, куропатки, зажаренные в форме виноградного листа. Их подавали в винном соусе, один запах которого заставлял вспомнить о райских кущах.
   – Грани не пропускай! – покрикивал Фаррох, наворачивая салат. – Не филонь, дурень. Тебе ведь нужно – не мне.
   Целительство не было его специальностью. Бродяга, философ, наемник – Рошан везде старался чему-нибудь научиться. У медника – чеканить кувшины, у бедуина – ухаживать за верблюдами.
   Его представления о медицине были весьма причудливы. Суеверия, подобные тому, что напугало Керима, в его памяти соседствовали с вполне действенными рецептами лекарств. Он умел зашивать раны. Мог заклинанием остановить действие змеиного яда. Впрочем, Фаррох никогда не применял его, не взрезав рану и не высосав яд.
   – Аллах великий! Помогло! – Керим с удивлением покосился на перевязанную ладонь. – И как это Аллах дозволяет безродным бродягам столь глубоко проникать в мудрость целительства? Несправедливо это.
   Рошан с хрустом разгрыз птичью кость:
   – Пророк Мухаммед (благословение и привет ему!) учил, что есть свинину запретно. Керим, если прикусишь язык – станешь великим грешником.
   – Отчего бы?
   – Да потому, что ты свинья.
   Евнух засопел. Странное дело: бродяга ему всё больше нравился. Это пугало. Казначей привык относиться к людям настороженно, чтобы не сказать – с боязнью.
   – Когда-нибудь тебя повесят за твою болтовню. И будут правы.
   – Э, уважаемый. Зачем злое говоришь? Вешают не за болтовню, а за шею. Ладно, Керим. Пойдем смотреть твоего обидчика.
   И они отправились в те помещения дворца, где держали охотничье зверье.
   Из полумрака несло кошками и лежалым мясом. Рыжего разбойника Хасан обожал, а потому поселил в отдельной пристройке. Кошачьему жилищу позавидовал бы иной раб.
   – Осторожно, Рошан! Аллах поместил здесь низкую притолоку. Не ушибись.
   – Всевышний наградил меня крепким лбом и проворством. А за заботу благодарствую. – Бродяга пригнулся и вошел внутрь.
   В пристройке кошачья вонь усилилась. Неловкий Керим запнулся о миску с молоком. Глухо звякнула глина. Послышалось предупреждающее ворчание.
   – Ох, Рошан. Я лучше у порога постою, – схватился за сердце казначей. – Проклятый зверь! Так и зыркает глазищами!
   Фаррох не отвечал. Он осматривался. Ремни, цепи, пучки соломы… В углу циновки свалены в кучу. Сверху – драный казаганд из добротной, впрочем, ткани. Когда взгляд привык к полумраку, обнаружилось, что они здесь не одни. На кошачьей подстилке, обняв гепарда за шею, сидела девушка лет шестнадцати. Сама тоненькая, ладненькая, а лицо круглое, задумчивое. Чем-то она напоминала гепарда. Только масть другая. Зверь – солнечный блик, плескучий, непостоянный, а девушка – воплощенная ночь. Волосы иссиня-черные, глаза непроницаемые. И на щеках – дорожки от слез. Рошан стянул с головы тюбетейку.
   – Здравствуйте, уважаемая! – добродушно пророкотал он. – А мы к вашему дружку.
   Девушка чуть наклонила голову:
   – Откуда знаешь?.. Его и в самом деле Рафиком зовут.
   Бродяга присел на корточки, разглядывая гепарда. Керим имени зверя не знал. Для казначея любая живность при доме Хасана означала лишь строку в графе «Расходы на кормление». И отношение было соответствующее.
   Рука бродяги протянулась к морде гепарда, ловкие пальцы принялись чесать за ухом. Зверь принял ласку благосклонно. Керим смотрел на своего спутника с ужасом, а в глазах девчонки промелькнуло нечто похожее на уважение.
   – Рафик чужого не подпустит. Ты ему понравился.
   – Рафик – хороший зверь. Хороший. И мы договоримся, правда?.. – Пальцы Рошана сместились ниже. Зверь довольно заурчал.
   – Смотри, Керим: у леопарда морда вытянутая, как у собаки… Кусаться, шайтан! Я тебе! – Рошан щелкнул расшалившегося зверя по носу. Гепард зажмурился. – …А у этого – круглая. И глаза. У леопарда голубые, а у Рафика – ух зверюга! – черные, как у его хозяйки.
   – Я ему не хозяйка, – отозвалась девушка. – Аллах не дал.
   – Ее зовут Марьям, – встрял Керим. – Она – рабыня Хасана. Из пустыни.
   – Я не рабыня!
   – Ну да. Не рабыня. А меня, значит, Аллах наградил гаремом на полсотни душ. И я к ним вхожу каждую ночь по два раза. – Евнух усмехнулся краешком рта. – Так ты говоришь, Рошан, что волноваться нет причины?
   – Воистину так. Это гепард из гепардов, без подвоха. – Видя недоверие на лице Керима, он добавил: – Ну сам подумай, уважаемый: от леопарда ты бы ушел впополам. Он бы тебе не палец – голову по колено откусил бы. Но откушенные руки и ломанные хребты даже Ибн Сина не лечил.
   – А злокозненные мыши?..
   Тут Марьям начала хохотать. Она сразу поняла беспокойство казначея. Евнух обиделся.
   – Ишь, женщина, – пробормотал он, задом пятясь к двери. – Пороли тебя в детстве мало. – И, уже выходя, добавил: – Рошан, уговор наш… Э?
   – Помню, помню, – отмахнулся тот. – Пока рука не заживет, останусь в Манбидже.
   – Слава Аллаху!
   Керим ушел с неподобающей торопливостью. Вельможи не любят, когда над ними смеются. Рошан же остался: коли живешь где-то, стоит побольше узнать об этом месте.
   Девушка, запросто обнимающая гепарда, его заинтересовала. Да и следы слез на щеках… Проклят будет тот, кто оставит женщину в беде, даже не попытавшись помочь!
   – Скажи, Марьям, – спросил он, – не тебя ли я видел два года назад в пустыне возле Харрана? За тобой еще ходил выводок дроф?
   Девушка встрепенулась:
   – А ты – тот самый гебр? Защитник Городов?
   – Тс-с! – Рошан огляделся. – Об этом лучше помалкивать. Целее буду.
   – Ой, прости, Рошан! – Она зажала себе рот ладонью. – Я глупая, да?..
   – Ничего. Я тоже дурак дураком, а до своих лет дожил.
   Гепард завозился, зевнул. Мол, секреты у вас, не буду подслушивать. Он нетерпеливо высвободился из объятий Марьям и пошел исследовать содержимое миски. Девушка не стала его удерживать.
   – Рассказывай. Как ты попала сюда?
   – Это долгая история.
   …В начале года Хасан ездил в Харран. Эмир Балак призвал его – поболтать о том о сём. О халве, шербете, красоте черкешенок-невольниц. Так все полагают. О чем же на самом деле разговаривали властители городов, Хасан предпочитал не распространяться. Но после беседы этой он стал задумчив и молчалив, переносицу пересекла тревожная складка.
   Балак Гора собирался в новый поход против франков. Для Манбиджа участие в нем стало бы безумием: земли графа Жослена располагались слишком близко к его стенам. Случись что, возмездие пришло бы в считаные дни, а противиться всей мощи крестоносного войска у Хасана сил недоставало.
   Это понимали все. Харранские чайханы гудели от споров-пересудов. Нищие, феллахи, купцы, ростовщики – всяк был рад порассуждать о том, как легко бы он разогнал франков на месте Хасана. Доморощенные «эмиры» с легкостью распоряжались поисками и манбиджской казной. Их слова звучали весомо – но лишь потому, что они, как всегда, не знали истинного положения дел.
   Хасан колебался, не зная, на что решиться. Присоединиться к эмиру? Отказаться? Вступила мышь в союз со львом… Ребенку ясно, что Балак заберет город себе, а Хасану даст коленом под зад.
   А ну как не заберет? Ну как защитит от опасного графа Жослена?
   Пробыл Хасан в землях эмира Горы несколько недель. Дни эти стали тяжким испытанием. Видит Аллах, тяжко быть слабым перед лицом сильного! Одна радость: когда Хасан вернулся, в свите его появилась востроглазая застенчивая девушка.
   Аллах ведает, что произошло меж ними… Говорили, что правитель встретил Марьям ночью в пустыне. Красота и кротость девушки покорили сердце Хасана. Увез он ее в Манбидж с твердым намерением сделать четвертой женой.
   И вот – не вышло. Жены Хасана забыли старые распри, чтобы объединиться против Марьям. Повелитель, преуспевший в интригах и дипломатии, оказался бессилен против женского злословия. Известно, что Пророк (благословение и привет ему!) четыре качества невесты объявил притягательными для правоверного – богатство, происхождение, красоту и ревностность в исламе. Но к чему последние два, судачили злоязычные, если девушка первыми не обладает?