Басирин Андрей. Тень Аламута

   И спросил искатель мудрости: «Отчего ты поступил так? Где справедливость в деяниях твоих?» И Габриэль отвечал: «Добро и зло сокрыты от твоих глаз. Блюдо это погубит богача – придут разбойники и зарежут неправедного. А корова умерла оттого, что пришло время умереть жене бедняка. И я попросил ангела смерти, чтобы тот забрал вместо нее корову».
   И возрадовался искатель. И возблагодарил он Аллаха всемогущего…
   Молчание гебра начинало раздражать. Керим замолк, поперхнувшись на полуслове.
   – Ну… что?.. – наконец спросил он.
   – В смысле?
   – Это… история. О различении… так сказать…
   Рошан вздохнул.
   – Скажи, – спросил он, – а что произошло с человеком, который рассказал тебе эту притчу?
   – Я щедро наградил его. Накормил, приютил в своем доме.
   – Ну хоть чего-то он добился. Керим… никогда не рассказывай историй с чужого голоса. Суфии вплетают в них шум базара, бескрайнюю синь неба и вонь толпы. Что толку повторять басни, когда они мертвы без рассказчика? Смерть богача не связана с блюдом. Богач был просто богат. И нечист душой. Смерть коровы и смерть женщины также не связаны – просто никто не живет вечно. Каким бы ни был бедняк хорошим и богобоязненным, ему не отменить этого закона.
   Евнух лежал, вслушиваясь в угасающее эхо слов. Ныли ободранные колени. От тюремной вони мутилось в голове. Всё оказалось бессмысленно… Поборник света останется гнить в яме – ради каких-то своих призрачных идеалов.
   А утром его убьют.
   Аллах всемогущий! Ну понятно, он, Керим… Человек подлый, своекорыстный. Но Рошан-то, Рошан! Ведь сотни людей погибнут из-за его упрямства! Как же так? Где справедливость?!
   Рванув ворот, чтобы легче было дышать, евнух вскочил на ноги. Побрел к выходу, покачиваясь, словно безумный. Мелькнуло плоское, лишенное выражения лицо стражника. Подслушивал, слуга шайтана…
   Ну и пусть. Всё, всё потеряло смысл.
   Внезапная мысль осенила казначея. Он бросился назад, крикнул:
   – Эй, Рошан! Так что же нам делать-то?!
   – А вот с этого и надо было начинать. Выпусти меня, Керим.
   – Выпустить?
   – Ну да. Ты что, глухой?
   – А потом что?
   – А потом начнется самое интересное. Я прокрадусь в лагерь Балака. Придется вспомнить кое-какие ассасинские штучки, хоть видит Ормазд, как я их ненавижу. Керим, скажи, ты можешь достать одеяние муллы?
   – Му…муллы?
   – Да. Потребуется небольшой маскарад.
   Потрясенный казначей не нашелся, что ответить.

БАЛАК И ЗНАТОКИ ШАРИАТА

   То ли весна закружила, завертела эмира, то ли шайтан подстелил свой облезлый хвост, но вот нужна Балаку эта перепуганная тощенькая девица – и всё тут! Хоть сто мудрецов собери, сто знатоков Корана и сунны – а не переубедят упрямца, нет.
   – Пленного Хасана ко мне! И пусть этот пес пошевеливается. Иначе, клянусь тем, у кого высота и совершенство, не поздоровится ему!
   Марьям сжалась. Вот оно. Всё по слову старой ведьмы и случилось. Ведут курды связанного, исцарапанного Хасана – а на плечах у того алый праздничный халат.
   Свадебное одеяние.
   – Эй, Майах! – крикнул эмир. – Сердце радуется, глядя на праздник этого несчастного. Будешь ли свидетелем на его свадьбе?
   – С радостью и удовольствием, повелитель!
   Вторым свидетелем стал лекарь Зейд. Балак выступал опекуном Марьям, всю церемонию провели тут же, у костра, среди цветущих вишен.
   Старухи вывели девушку. Вряд ли Хасан смог бы узнать свою невесту. Ее закутали в черную шелковую абайю, кроме обязательного платка-хиджаба, Балак приказал девушке спрятать лицо под тонкой тканью. С замиранием сердца вышла Марьям к своему жениху.
   – Эй, Хасан, – поприветствовал Балак пленника, – смотри: мы нашли тебе женушку. Что не радостен ты? Или, – нахмурил он брови, – отказываешься от благодеяния?
   – Мне всё равно… – голос манбиджца звучал устало. – Делай со мной что хочешь, Балак, и проклятье тебе.
   Эмир снял с пояса саблю и, не вынимая из ножен, ударил ею Хасана по лицу. Пленник сжался, закрывая лицо ладонями. Пальцы намокли черным.
   – Ты ведь знал, что злишь меня, сын паука и ослицы. Эй, мулла, приступай!
   – Где мулла? – засуетился Зейд. – Ведите его!
   Тьма расступилась, и к костру вышла долговязая фигура. Марьям вскрикнула и зажала рот руками. Мулла был не просто высок – громаден. Казалось, он хромал на обе ноги, а чтобы не упасть, опирался на посох. Взгляды девушки и священнослужителя встретились, и – о чудо! – мулла подмигнул.
   – Брак, – начал он, – дело богоугодное. Ибо Пророк (да благословит его Аллах и да приветствует, так сказал: «Я среди вас самый праведный и богобоязненный, но я пощусь и прекращаю пост, я молюсь и сплю, и я женюсь на женщинах, и тот, кто отвернется от моей Сунны, не со мной».
   Он хотел еще что-то добавить, но Майах, видя неудовольствие на лице эмира, шепнул ему:
   – Довольно, шейх. Не гневи повелителя, ты же видишь, как велико его желание! И клянусь тем, кто велик, я его понимаю.
   Мулла закивал так, что казалось, голова его отвалится.
   – С именем Аллаха и согласно Сунне Его Посланника, мир ему. – Он повернулся к девушке: – Приняла ли ты в мужья Хасана ибн Темуштегина?
   Марьям промолчала. По словам Пророка (благословит его Аллах и да приветствует!), молчания женщины достаточно, чтобы признать ее согласие. Это с мужчинами иначе. Тем обязательно надо что-то сказать.
   – Хасан ибн Темуштегин, принимаешь ли ты в жены Марьям?
   Манбиджец кусал губы, чтобы не рассмеяться. Ему ли не знать голоса Защитника Городов? Но каковы же его намерения?
   – Бери мое согласие, добрый человек, – отвечал он, – Даю с радостью. Ибо видит Аллах, я люблю эту женщину, хоть и не понимал того раньше!
   Марьям вздрогнула. Никаб скрывал ее лицо, ночная тьма не давала увидеть глаз, и хорошо, что так! Иначе слишком многое стало бы явным для эмира. Балак беспокойно завозился, а пленник продолжал:
   – Она отыскала меня среди войны и горя. Как я откажусь от нее?
   Голос его звучал гнусаво. Тимурташ едва не сломал ему нос, когда они обсуждали вопросы сдачи Манбиджа.
   – Вот и дивно! Да будет брак ваш осиян небесами. – Зейд зубоскалил, никого не стесняясь: – Воистину, не смог ты сделать лучшего выбора! Ибо девушка эта обладает всеми совершенствами тех, что годятся в жены правоверным.
   – Что ты болтаешь? – удивился Балак. – Как это? Объясни свои слова, иначе твои бока познают плеть. Объяснишь хорошо – получишь награду.
   – Яскажу. Слышишь меня, Хасан? – обратился он к пленнику. – Она богата – ведь ты потерял всё, а девушка лишь на пути к приобретениям. Она для тебя слишком хорошего происхождения, потому что ты сам хуже потомков пса и ослицы. Она красива, как красива последняя женщина, которую ты увидишь в жизни. Она набожна – конечно же, в сравнении с тобой, отступник.
   Балак хлопнул в ладоши:
   – Зейд, награда твоя! Но за что ты так ненавидишь его? Все эти слова остались бы несказанными, не будь у тебя причины.
   – Это так, о мой повелитель. Когда твои воины брали отступника, Хасан убил самого молодого из них. Им оказался мой сын, Джафар.
   – Твое горе утешится, Зейд. Дай срок. – Балак повернулся к своим воинам и объявил:
   – Всем готовиться к праздничному пиру! Пусть никто не скажет, что эмир скареден. Что, выдавая замуж свою невольницу, он утаил хоть краюшку хлеба, кусок баранины или глоток вина.
   – Внимание и повиновение! – поклонились те. Курды побежали исполнять приказ. Вскоре со стороны шатров донесся дружный радостный рев. Ему вторил крик верблюдов, лошадей и ослов. Весть о пире разнеслась среди воинов эмира со скоростью мысли.
   Тем временем лжемулла придвинулся к Хасану.
   – Будь готов, – приказал он шепотом. – Во время пира я вас выведу.
   Хасан кивнул едва заметно и указал глазами на Марьям. Великан прошел мимо девушки и прошептал:
   – Марьям, готовься. Скоро.
   – Рошан! Ты…
   – Тс-с!
   Балак повернулся к пленнику:
   – Все радуются твоему счастью, Хасан. Но Аллах – велик он! – заповедовал так, что за радостью следуют огорчения. Настало время бед и уныния. Ты должен дать своей жене развод.
   – И это после того, как я даже не видел ее лица?
   – В том нет нужды, Хасан. Скажи: «Марьям разведена со мной трижды и трижды и трижды.» Иначе твоим мучениям ужаснутся демоны ада.
   – Зависит ли это от меня или от тебя или от нее, эмир?
   – Ай, как ты мне надоел, мерзавец!.. От тебя только от тебя.
   – В таком случае, я отвечу – нет.
   Марьям радостно встрепенулась. Эмир в недоумении повернулся к Зейду:
   – Мне что, убить мерзавца?
   – Жизнь и смерть его в твоих руках, повелитель. Он не входил к своей жене. После его смерти женщина перестанет быть запретной для мусульманина.
   – Но он мне нужен. Аллах ведает, как повернется дело с его братом Исой – проклятье ему! Возможно, пленник понадобится для переговоров.
   – Тогда есть другое средство, – и Зейд зашептал на ухо эмиру.
   Марьям смотрела на них с ненавистью. И это правоверный эмир! Человек, собирающийся возглавить поход против неверных! Правду говорят – святости в эмирах словно в червях, источающих яблоко. Похоть вела Балака, заставляя толковать слова и установления Пророка по своему усмотрению. Но что могла сделать с этим шестнадцатилетняя девчонка?
   Наконец морщины на лице эмира разгладились.
   – Ай, Хасан, – он сокрушенно развел руками, – разве забыл ты, что, заключая брачный союз, должно дать невесте подарок? Воистину то, что совершил ты, есть тяжкий проступок для мусульманина.
   – Это несложно исправить. Я дарю ей Манбидж.
   Зейд и Балак насмешливо переглянулись.
   – Удивительны слова твои. Великий человек – и такое низкое падение. – Глаза Балака нехорошо блеснули. – Город не принадлежит тебе, нечестивец! Иса владеет им. И все знают, кого ты привечал в своем дворце. Но мы согласны забыть о твоих прегрешениях. Более того: я сам позабочусь о твоем подарке.
   Он набрал побольше воздуху и продолжил:
   – Я подарю твоей жене самое ценное, что у нее может быть. – Обернувшись к Марьям, он приказал: – Скажи: принимаю!
   – Принимаю, – растерянно пискнула девушка. – А что именно?
   – Не что, а кого. – Зейд постно потупил глазки: – Ты только что приняла Хасана своим рабом. А по установлениям шариата, муж не может быть собственностью жены. Ваш брак считается недействительным. И поскольку невольник не входил к женщине, то эмир может познать ее, не погрешив тем самым против ислама.
   – Ах ты, мразь!
   Хасан бросился на целителя. Аллах ведает, чем кончилась бы драка, не подоспей друзья эмира. Бунтовщика усмирили. Не скрывая нетерпения, Балак схватил девушку за полу абайи:
   – Пойдем же, голубка. О, услада сердца, о родник и пустыне. Сады твоего тела изнывают в ожидании дождя.
   Мир поплыл вокруг Марьям. Ноги ослабли, в горле пересохло. Она бросилась бежать, но, не сделав и трех шагов, упала.
   – Эмир внушил ей сильную страсть, – усмехнулся Зейд.
   Балак повелительно хлопнул в ладоши:
   – Эй, старухи! Отведите ее в мой шатер и подготовьте, чтобы мог я насладиться близостью с нею. – Он подмигнул Хасану: – Что, манбиджец? Понял ты, каким безумием было противиться моей воле? Когда я поведу правоверных в газават…
   Договорить ему не пришлось. Из темноты вынырнул встревоженный Майах:
   – Повелитель! О повелитель!
   – Ну что еще, проклятый пес? Говори да побыстрее!
   – Франк прибыл. Из Манбиджа, с посольством!..
   – Франк?.. Какой еще франк?..
   Вопрос оказался излишен. За Майахом уже вели рыцаря в желто-зеленом плаще.
   – Опять ты?! – поразился Балак. – Ты еще жив?!
   – Повелитель отправил его к Исе, – напомнил Зейд. – Чтобы пригласить на свадьбу.
   – Ай-ай-ай! Какое несчастье! – схватился за голову Балак. – Ты опоздал, неверный, совсем чуть-чуть опоздал. Не будет свадьбы. О несчастный Хасан!
   Франк захрипел, пытаясь что-то сказать.
   – Дайте ему воды, – приказал эмир. Двое курдов бросились выполнять повеление.
   Крестоносец пил жадно, фыркая и захлебываясь. Глаза его смотрели дико и страшно, как у ястреба, настигающего жертву. Вот он отшвырнул чашу и спросил:
   – Балак – ты?
   – Клянусь тем, кто воздвиг небеса, я! Кто же еще?
   – Тебя мне и надо!
   Франк вырвал из-за пояса курда нож. Воины ринулись безумцу наперерез, но не успели. Всполох света – пламя в клинке. Лезвие ударило эмира в живот.

ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ПЭЙНА ДЕ МОНДИДЬЕ

   Иногда принцессу посещали крамольные мысли. Быть может, стоило набрать настоящих шутов вместо храмовников? Те хоть сведущи в своем ремесле. Мелисанда уперла руки в бока:
   – Сир Гуго! Идите скорее сюда, мессир! Полюбуйтесь на эти рожи.
   – А че? – заныл Жоффруа. – Че мы сделали?
   – Че мы сделали, Ваше Высочество! – рявкнул магистр. – Что за манеры?! И что за вид? Почему вы с братом Аршамбо едете на одной лошади?
   – Позвольте, мессир, – вмешался Аршамбо, – я всё объясню. Наш капитан – отпетый мерзавец. Воистину я чувствовал себя святым Варфоломеем.
   – Это тот, с которого содрали кожу, – робко подсказал Жоффруа.
   – Три шкуры! Девять! Никогда не видел, чтобы человеку так везло. Мессир, он метал кости, как лев святого Иеронима!
   – Но почему, скажи мне, ты никогда не проигрываешь своего коня?
   Аршамбо закатил глаза. На глупые вопросы отвечать тяжелее всего. Это вам подтвердит любой ребенок, особенно после беседы на тему «Когда же ты, наконец, станешь ответственным, солидным человеком?».
   – Мессир, коняга Жоффруа двоих не унесет. Поэтому…
   Магистр нахмурился:
   – Так, значит, вступая в игру, ты наполовину ожидал проигрыша? Что по этому поводу говорит устав?

 
– У флорентийца славный кот,
 

   – отчеканил Аршамбо. -

 
Котом гордятся флорентийцы.
Храмовником зовется тот,
Кто грома битвы не боится.
 

   – Вот именно. Назначаю вам покаяние, канальям. – Он ткнул пальцем в грудь Жоффруа: – Ты. Делай что хочешь, но лошадь верни. Времени даю – до часа третьего. Ты же, Аршамбо, отправляйся в Антиохию. Отыщешь Исаака бен Бецалела, что живет неподалеку от Башни Двух Сестер. Повтори!
   – …бен Бецалел. Две Сестры. Отыскать. Да я разберусь, мессир! Не впервой.
   – Потому и беспокоюсь, что не впервой. Разведаешь, что да как. Притворись, будто собираешься остановиться в Антиохии, но стеснен средствами. Торговаться можно хоть до упаду. Платить нельзя. Выясни, ждет ли Исаак гостей да каких.
   – Слушаюсь, мессир!
   – И главное: без драк. Никого не убивать. Понял? Возможно, там будут ассасины – их не трогать.
   – Ассасинов? Мессир, да я же им ноги повыдергиваю! Как Самсон филистимлянам!
   – Я помню Библию, Аршамбо, – сухо заметил де Пейн. – Не надо как с Самсоном. Орден в тебе пока еще нуждается. Остерегайся Далил и не пей много.
   – Слушаюсь. Всё сделаю, мессир, как вы сказали.
   – Благословляю твой путь. Ну с Богом, брат Аршамбо!
   Нежно-персиковые облака плыли над гаванью Святого Симеона. Орали чайки на мусорных кучах. Море дышало утренней прохладой. Со стороны моря несло рыбьей чешуей и гнилой капустой, а также смолой, сталью и дымом – всеми ароматами портового города.
   Город был такой, какой есть, без притворства и глупого кокетства. Труженик и вояка, он просыпался, чтобы принять в свои объятия новых паломником, купцов и солдат. Корабли приходили и уходили. Словно прибой, оставляющий после себя пену, крабов и водорослевые бороды, они оставляли на причале разноцветную толпу. Бедуинов в белых куфиях, византийцев в узорчатых туниках, евреев, турок, армян. Горстка храмовников просто затерялась в этом новом Вавилоне.
   Путешественники прибыли в гавань вчера вечером. Как ни мечтала Мелисанда об Антиохии, с ходу осмотреть город ей не удалось. Гуго наотрез отказался выпускать ее с постоялого двора, даже в сопровождении Аршамбо и Жоффруа. Особенно в их обществе! Оставалось утешаться тем, что гавань Святого Симеона – это еще не сама Антиохия.
   Главное свидание с любимым городом откладывалось на завтрашний день.
   И вот завтра настало. Храмовники выводили во двор коней. Прощелыга Жоффруа умудрился-таки вернуть своего каурку. Чего это ему стоило, никто не знал, но помятый вид рыцаря говорил сам за себя. Хотелось верить, что никто не примчится во главе отряда копейщиков арестовывать беднягу. Ему и так уж досталось: магистр де Пейн жестоко отчитал его за опоздание. Любой храмовник предпочел бы сцепиться с Балаком или, на худой конец, Князем Тьмы, но никак не с магистром.
   Наконец тронулись в путь. Последним из ворот выехал сияющий сир Гундомар, к груди он прижимал горшочек с крохотным столетником.
   – Что это, брат Гундомар?
   – Осмелюсь доложить, мессир… – проблеял тот смущенно. – Не поймите меня неправильно… Исключительно во имя порядка и красоты…
   – Так-так! Дай угадаю. Горшочек стоял на балконе, с краю?
   – Мессир! Вы на редкость проницательны. Но есть одно «но»… Я беспокоюсь о горожанах. Дело в том, что на меня роняли цветочные горшки. Иногда. Часто. Осмелюсь доложить, удовольствие это маленькое.
   – Рассерженные мужья?
   – Помилуйте, сударь! Тупые варвары и рогоносцы.
   – А что говорит устав?
 

   – У флорентийца! Славный кот!

 
   – хором грянули храмовники.

   Пушист! приятен! и беспечен!
   Храмовником зовется тот,
   Кто не был в грабежах замечен!

 
   – Ну я так не могу, сударь, – бородка Гундомара задрожала. – Да Беатриче этот столетник мне и так бы подарила. Она девушка широкой души. Очень. Я просто не хотел ее будить.
   Магистр понимающе кивнул. Где бы ни жил храмовник, его апартаменты всегда утопали в зелени, а у дверей всегда толпились обиженные мужья.
   Следует заметить, что цветы и дамы отвечали Гундомару взаимностью, и это удивляло больше всего. Понятно, что привлекало в рыцаре-недомерке герань и алое: каждое растение он буквально обожествлял. Окружал холей и заботой, осыпал комплиментами, не делая при этом разницы между королевой-пальмой и крохотным полевым цветком. Но женщины? За что Гундомара любили женщины?!
   Чужая душа – потемки. А женская – особенно.
   Путь от гавани Святого Симеона до Антиохии занимал несколько часов езды. Но что это были за часы! Уже к полудню стало жарко. Дорога поднималась, в горы, и лошади понуро брели среди иссеченных ветрами и дождями скал. Цвели маки, и от их дурманного аромата кружилась голова.
   Но чтобы умерить энтузиазм Мелисанды, требовалось нечто большее.
   – Сир Гуго! – кричала она. – Смотрите: лицо в камне! Настоящее! Смотрит! Ох! А там! И там!
   Принцесса вся извертелась в седле, не зная, чем любоваться. Ослепительной ли зеленью склонов в искорках маков? Развалинами римских крепостей? Причудливыми барельефами скал? Воистину, молодость – это великое чудо. Она повсюду отыщет радость и веселье.
   – О да, Ваше Высочество, – пряча улыбку, ответил магистр. – Напомните мне показать вам пещеры Святого Петра. Тамошние скульптуры вас поразят.
   – Скульптуры?! Ох! Дивные края. А я-то, дурочка, в Иерусалиме живу…
   – Ну-ну, принцесса. Если бы вам довелось хоть раз провести паломников от Аскалона к Иерусалиму, вы бы изменили свое мнение.
   – То есть?
   – Ах, Тивериада!.. – закудахтал магистр, передразнивая кого-то, хорошо знакомого храмовникам. – Ах, Кедрон!.. Гефсимания такая дивная!..
   Рыцари засмеялись.
   – И так изо дня в день, – продолжал Гуго своим обычным голосом. – Бог мой! Конечно же, Иерусалим свят для нас всех. Но ему далеко до райских кущ. Я вспоминаю мой родной Ардеш – он прекраснее многократно. А Гефсиманский сад – это всего лишь крохотная рощица пыльных олив.
   – Как?! Да, сударь… что вы говорите! Это же Гефсимания!
   Храмовник грустно улыбнулся. Он не знал, что в Гефсимании Мелисанда встречалась с рыжим оруженосцем. Что пыльные оливы над Кедровом напоминали девчонке вовсе не о страданиях Христа – о ее любовных приключениях. Только потому он был так скептичен.
   – Когда крестоносцы отвоевывали Святой город, – промолвил он, – много злых дел произошло. Иерусалим лежал в руинах. Гибли люди. И вот я думаю: умей мы за иллюзиями видеть суть, не повернулось бы дело иначе? Достучалось бы до наших сердец милосердие Господне? Вот почему я так не люблю фанатиков. Я думал, вы меня поймете, Ваше Высочество.
   Его неожиданная горячность смутила Мелисанду. Чтобы переменить тему, она поинтересовалась:
   – Сир Гуго, а что за флорентийский кот?
   – Кот? Какой кот? – растерялся магистр.
   – Ну вы поете о нем. «У флорентийца славный кот…»
   – А! Этот кот. Ну, сударыня, это целая история. И принадлежит она сиру Пэйну де Мондидье. – Магистр обернулся: – Пэйн, ты ведь расскажешь о коте?
   – С превеликим удовольствием, – отвечал тот. – Собственно, я единственный, кто знает всё, – от начала и до конца.
   – Как интересно. Расскажите!
   – Что ж… – Пэйн чуть пришпорил коня. – Слушайте же, Ваше Высочество. Произошло это в те времена, когда я бродяжил во Флоренции.
   Всадников разделяло порядочное расстояние, но Мелисанда всё равно посторонилась. Господин де Мондидье умел внушить уважение. Невысокий, широкий в кости, он выглядел так, словно его протащило сквозь огонь, воду и медные трубы, несколько раз ударило о камни и потом хорошенько провернуло. Лицо не лицо – бульдожья морда. Шрам на щеке, шрам на лбу, левый глаз закрыт черной повязкой. Кольчуга драная, чиненая-перечиненая (ее он менять отказывался, говорил, что приносит счастье). Уж на что у Аршамбо рожа бандитская, рядом с Пэйном он выглядел херувимчиком.
   Говорят, женщины любят ушами, а не глазами.
   Что ж… В таком случае Пэйн очаровал бы любую. Говорил он красиво, звучно, искренне, при случае мог изъясняться стихами. Но никогда этим умением не злоупотреблял.
   – …Флоренцию уж года три как объявили свободным городом. Ах, сударыня, вы не представляете, что это за мука – свободный город! Соблазны на каждом шагу. И главное, всё время какие-то чертовски выгодные комбинации подворачиваются. То какому-нибудь герцогу его собственную лошадь продашь. То портрет чей-нибудь нарисуешь. Не бедствовали мы, в общем.
   – Вы художник?
   – Помилуйте, сударыня! Я поэт. Не очень хороший, правда… но тут уж из песни слова не выкинешь.
   – Мошенник ты хороший, – заметил магистр, внимательно слушавший рассказ. – Ну и глотку драть горазд.
   – И это тоже. Что есть, то есть, отнекиваться не стану. Но слушайте же дальше. Когда выяснилось, что меня разыскивают сразу пять кредиторов, а старшина цеха каменщиков преследует, чтобы убить…
   – Ты путался с каменщиками? Вот новость!
   – Ошибки молодости, мессир. Они, родимые! Как говорится, свободному городу – вольные каменщики. Я дочку старшины обрюхатил, понимаете? Когда это обнаружилось, я потерял голову – каждом встречном я подозревал каменщика. Вы знаете, эти бродяги глуховаты. Чтобы отличить своих, они при встрече подают друг другу знаки. Рехнуться можно.
   И вот, значит, зажали меня в тиски. Кредиторы мои. Идут пятеро в ряд, мечи наголо. В зубах ножи. Ландскнехты по сравнению с ними просто девочки в розовых платьицах.
   – А вы? – пискнула Мелисанда.
   – Я? Форменно, деру. И, как назло, натыкаюсь на старшину. В руке мастерок, рожа злая. Ах да, и за спиной – человек двадцать каменщиков. Бочку с раствором замешивают. Топить.
   – С ума сойти!
   – Точно, сударыня. Ныряю в дверь. А там совсем плохо: смотрю на обстановку и понимаю, что это дом моей тещи.
   – Так ты еще и женат был?! – хором воскликнули Мелисанда и Гуго.
   – Ах, не перебивайте, умоляю. Иначе я никогда не доберусь до конца. Значит, теща. Представьте: стоит в дверях. На плечах – меховой пелиссон, подшитый серым шелком, в руках – мопсик. И произносит укоризненно: «Сир де Мондидье! Вы поломали судьбу моей несчастной дочери». А собачка лает. О-о-о! Никогда не забуду. Эти прищуренные в бешенстве глаза, этот пенный оскал, это ворчание, вырывающееся из глотки…
   – Ужас!
   – Еще нет, сударыня. Вы послушайте, сейчас опишу мопсика. Вы ужаснетесь по-настоящему.
   Мелисанда слушала, затаив дыхание. Когда Пэйн бежал через чердачное окно, оставляя за спиной рыдания безудержно влюбленной цветочницы, украдкой шмыгнула носом. Когда цветочницу изрубили на куски преследователи, принцесса всхлипнула в полный голос.
   – …и вот я бегу по улице, оглушаемый грохотом моего сердца. О, бедная Женевьева! Какие страдания выпали на твою долю. Раз – и рука напрочь! Хлоп – нога пополам! Тресь – и покатилась голова, шепча: «Люблю! Твоя навсегда!»…
   – Совсем заврался, – пробормотал магистр. – Ну как, скажи на милость, ты мог видеть это? Тебя же не было на чердаке.
   – Сила любви. Она открыла мне все эти жуткие картины. Клянусь вечностью, страшнее я в жизни ничего не видел.
   Мелисанда дернула магистра за рукав:
   – Не занудничайте, сир Гуго. Ужасно хочется знать, чем закончилось.
   – Закончилось? Хо-хо, милая дева! Всё только начиналось. На следующий день меня искали все флорентийские патрули. Я сидел в бочке из-под яблок и дрожал: на меня в любой миг могли наткнуться. От холода и усталости я не удержался и уснул. Бочку тут же заколотили и понесли. Флорентийцы очень вороватый народ. Хм… О чем я?