Басирин Андрей. Тень Аламута

   – За этим дело не станет. Всевышний – велик и славен – явит вам путь. Я же должен идти. Вернусь поздно.
   – Будем ждать, Джебраил-ага.
   – Вот деньги. Пусть пустыня вашего стола украсится саксаулом горшков и оазисами блюд с едой.
   После сытной еды (а Габриэль умял две миски лапши и полдюжины пирожков с зеленью) идти никуда не хотелось. С неба припекало, воздух застыл горячей нугой. В последнее время Халеб утомлял Габриэля, словно бестолковая наложница.
   И, главное, хоть бы одно лицо попалось среди прохожих! Сплошь хари да рожи… Носатые, рябые, кривоногие – халебцы казались Габриэлю порождениями Джаханнама. Словно заккум пророс на улицах раскаленного города, разбросав повсюду свои плоды. Несмотря на набитый живот, Габриэлю страшно захотелось откусить кусочек от чьей-нибудь головы: узнать, чем питаются грешники.
   Неужели он заболел? В детстве Габриэлю довелось слушать одного проповедника. Батинит постарался на славу. Он столь образно живописал ад, что мальчишка несколько ночей провел в бреду, среди кошмарных видений. Образы Джаханнама ушли, оставив ребенка больным и измученным, но с тех пор всякий раз, как ассасину грозила опасность или болезнь, мир вокруг него наполнялся уродцами и призрачными языками огня.
   Габриэль посторонился, пропуская вереницу прокаженных. Обошел дервиша в завшивевшем от святости халате.
   – Стой – не иди! – горячечно забормотал дервиш, хватая Габриэля за рукав. – Аллах велик, он всё видит. А там беда ждет!
   По щеке дервиша расползлось пятно сырого мяса. Молчанка, злая болезнь, жрала кожу, превращая человека в демона. Ассасин едва удержался, чтобы не отшвырнуть руку дервиша, как пакостное насекомое.
   – Что за беда?
   – Стражники там. Абу-ль-Фадль проклятый нас ищет.
   Оборванец увлек Габриэля в переулок. Вскоре в другом конце улицы появилась стража. Все как на подбор мордатые, солидные, загривки салом лоснятся. Когда стражники прошли мимо, Джаханнам отступил.
   Габриэль смотрел на халебцев и недоумевал. За что он их только что ненавидел? Да, непривлекательны… Угрюмы, озлобленны. И далеко не все отмечены печатью ума и благородства, но помилуйте! Если Аллах создал жуликов и дураков, у него ведь были на то причины? Только кафир станет отрицать это.
   – Меня послали за вами. Балак выгнал из города многих наших, но истина батин всё еще сильна в городе. Я проведу вас в крепость.
   Габриэль с подозрением посмотрел на дервиша. Когда ушла опасность и растаяли видения ада, он стал гораздо симпатичнее. Лицо очистилось, но доверять ему всё равно не стоило.
   – Открыт ли тебе знак?
   Дервиш подал ассасину монету. Габриэль изучил ее и с одобрением вернул обратно. Свой.
   – Мы выяснили, где заключен франкский король. Я могу провести вас туда хоть сейчас. Тюремщик короля, Фадаил, из наших. Но обратно выбраться будет сложнее.
   – Ничего. У меня свои хитрости. Веди.
   Ассасин коснулся рукояти кинжала. Что ж, король Балдуин… В прошлом году мы уже встречались. Посмотрим, чем обернется нынешняя встреча.

ШАХМАТНЫЙ ГЕНИЙ БАЛДУИНА ДЕ БУРГА

   Решетчатая тень окна падала на шахматную доску, по-своему перечерчивая поля. Король сидел на скамеечке, гордо выпрямившись. Немытые волосы спадали на лицо, одежда неприятно липла к телу.
   Жарко.
   Соперник короля – тюремщик Фадаил, попал в двусмысленное положение. Гордость не давала сирийцу сдаться, здравый же смысл подсказывал, что продолжать игру – безумие.
   – Шайтан тебя учил, что ли? – пробормотал он, убирая ферзя из-под удара. – Впервые вижу франка, столь искусного в игре!
   – А что остается бедному узнику, Фадаил? – Король снял с доски ладью и принялся вертеть ее в пальцах. – Вино да игра… В шахматах я – повелитель и властелин, а в жизни – мешок с деньгами. Во сколько меня оценил Балак?
   – В сто шестьдесят тысяч динаров. Но можно поторговаться.
   – Значит, восемьдесят. И крепостей придется отдать сколько-то… – Фигура опустилась на доску.
   – Аллах на моей стороне, франк! – обрадовался Фадаил. – Ты подставил крепость под удар моего коня.
   Балдуин надолго задумался. Солнечное пятно переползло с доски на ковер, а он всё думал. Шахматы принадлежали к тем немногим вещам, что несли успокоение королю.
   Не правы те, кто уподобляет игру битве. Мало забирать в плен: надо еще представлять, что за тем последует. Пока Фадаил не поймет этого, он королю не соперник.
   Интересно, хорошо ли играет Балак? Этот вопрос давно занимал короля. Эмир горяч. Рано или поздно это его погубит. Но тогда, в Хартабрате, побудь Балак несколько дней – и Балдуин был бы сейчас в Иерусалиме. С женой и дочерьми.
   С Мелисандой.
   Мелис, Мелис… По ней король отчаянно скучал. Алиса, Годьерна, Иветта… Да, их король тоже любил, но разве могла эта любовь сравниться с чувствами к Мелисанде?
   Хоть бы на миг оказаться рядом с ней. Она поняла бы и всё простила. И призраки бы ушли. Оставили бы короля своего бедного, отдав ему все его прегрешения.
   Каково ей сейчас?.. Девятнадцать лет девчонке, а до сих пор не замужем. Да и остальных бы дочерей пристроить… Но ничего. Ему надо только вернуться из плена: одна за князя Антиохии пойдет, другая – за Понса Триполитанского. А Мелис останется в Иерусалиме.
   Глядя на Мелис, король примирился с тем, что жена не подарила ему наследника. У Боэмунда сын – и что? Болван болваном. То ли дело Мелис!
   – О чем задумался, франк? – завозился Фадаил. – Смотри: Аллах отдал в мои руки твою ладью!
   – А Христос мне – всю партию. Вот такой я сделаю ход. А потом такой, и что ты ответишь?
   Тюремщик почесал в затылке:
   – Отвечу, что на деньги с тобой играть не сяду. И как это франки преуспевают в игре, подобной этой? Известно ведь – у вас ни ума, ни мудрости, одна лишь хитрость.
   Раздраженно бурча, он собрал доску и фигуры и ушел, оставив короля одного. Балдуин вздохнул свободно. Ему не хотелось никого видеть, а Фадаила – особенно. Самодовольство халебца вызывало отвращение. Временами Балдуин гадал: не лучше ли оказаться в зловонной яме с ворами и убийцами? По крайней мере не придется выслушивать чванные речи тюремщика.
   Бросив в угол покрывало баальбекской шерсти, король уселся. Ныли старые шрамы. Гроза будет, что ли?.. Он взял подушку, повертел в руках, отбросил. С его спиной лучше лежать на твердом.
   Балак распорядился, чтобы халебцы содержали узника в роскоши. Ни в подушках, ни в одеялах, ни в еде и питье король отказа не знал. Известно: военное счастье переменчиво. Сегодня один правитель в тюрьме, а завтра – глядишь, и другой. Балак вспыльчив, но не безумен. Понимает, что к чему.
   В тюрьме Балдуин сидел почти год. Если точнее – с апреля прошлого года. Проклятая Санджата… Там, у непокорной реки, Балак рассеял франкские войска, захватив их повелителя. Первой тюрьмой короля стал Хартабрат. Затем пришло время подземелий Харрана, и вот наконец Халеб. За этот год он научился превосходно играть в шахматы и обзавелся толпой превосходных призраков.
   Ах, если бы Жослен вернулся вовремя!
   Король улегся на покрывало и подложил подушку под голову. Спать не хотелось, но разум, измученный ночными тревогами, требовал отдыха. Вскоре дремота одолела короля.
   И приснился ему сон.
   – На исповедь, на исповедь, Ваше Величество! – звал голос монаха. – Поторапливайтесь. Грешничков Сатана жжет огнем диавольским.
   Темнота исповедальни успокаивала. Пахло старым деревом, старым полотном, старыми красками. И ладаном. Вот зашуршала за перегородкой сутана…
   – Святой отец! Хвала Иисусу!
   – Глаголь, сына. Жги.
   Потянуло сивушной вонью. Король, уже бог ведает с какого времени лишенный таинства исповеди, не обратил на это внимания. Он торопился выплеснуть всё, что накопилось на душе, всю боль и отчаяние прожитых недель, холод тюрем и горечь поражения.
   – К стопам твоим припадаю, отче. Божьего милосердия ищу. Великий я грешник… Быть королем – тяжкое испытание. Творить суд, в страхе покарать невиновного или, что хуже, оставить порок безнаказанным…
   – Ужас божий!
   – Нести подданным закон и порядок, вселять трепет и благоговение…
   – Глотни цикуты, сынуля.
   – …мечом и огнем усмирять сарацин…
   – Пламьецо-то адское пляшет. Жжет тебя, сатанушка!
   – …распространять слово Христово в землях нечестивцев.
   – Учи латынь, рекс!
   – По моей вине, отче, погибли славные рыцари. Я оказался слабым королем. Восемьдесят человек пошли на ковер крови.
   – Прободи кинжалом свою печень. Буа-га-га!
   Терпение короля лопнуло. Он рванул церковную парчу, намереваясь покарать лжесвященника.
   – Паскуда нечестивая! – заорал он. – Вон из храма, богохульник!
   – Да ты с какого прихода, сына? Стегном не вышел просвиру на меня крошить!
   В лицо ему скалилась окровавленная морда. Клок волос прилип ко лбу, бородка торчала воинственно. Демона этого Балдуин прекрасно знал. Когда-то его звали Этьеном из Оверна. При жизни рыцарь славился учтивостью и прекрасными манерами, но смерть легко обращает достоинства в недостатки… И вообще, на всё власть божья.
   – Изыди, бес! – в ужасе отпрянул король. – Ты мертв, мертв! Казнили тебя, нечестивца!
   – В Аквитанию, бестия! Уо-го-го!
   Темнота вскипела криками. Боевые товарищи Балдуина лезли из стен проклятой церкви. Погибшие в пыточных казематах, задранные боевыми ягуарами, обезглавленные, посаженные на кол – призраки обступили короля.
   – Мы здесь, мессир, здесь! Помнишь нас?.. Ты помнишь?..
   Порванные рты. Пальцы с изломанными суставами, полуоторванными ногтями. Дыры на месте выдранных рук, ушей, гениталий. И шрамы, шрамы, шрамы.
   – А меня?.. Меня помнишь, король?.. Я сражался во славу Иерусалима!
   – Я погиб за тебя! И я!.. И я!..
   – Простите меня, – шептал крестоносец, закрывая лицо руками. – Простите! Я не смог вас спасти…
   …Летом прошлого года счастье улыбнулось королю. Армяне подняли в Хартабрате бунт, и крепость-тюрьма перешла во власть пленников. В городе хранилась казна Балака, упускать такой куш было грешно. Посовещавшись, крестоносцы отправили графа Жослена за помощью. Кутерьма дал обет не мыться, не пить вина и не есть мяса, пока не спасет короля. Всё казалось так просто и легко. Привести войска, удержать золотой город… У сарацин не было ни одного шанса помешать франкам.
   Эмир Гора совершил невозможное. Он привел своих туркмен к Хартабрату с воистину сверхъестественной быстротой. После яростного штурма, когда под стенами легла чуть ли не половина войска, город сдался. Все рыцари-бунтовщики пошли на пир крови. Эмир помиловал лишь троих: короля, его племянника Танкреда и Галерана.
   Жадность… Сундуки с казной отправились в Халеб. Короля везли следом – словно некое злое колдовство не давало ему расстаться с погибельным золотом.
   Ни один из рыцарей, чьи призраки являлись по ночам, в то решающее утро не отказался от проклятых денег.
   Едва заметно качнулись занавеси на окне, заскрипело дерево. Король сидел на тюфяке, держась за грудь. Казалось, убери руки – и сердце улетит в окно испуганной перепелкой.
   – Простите меня! – шептал он. – Пожалуйста…
   Косая тень легла на стену. Балдуин оглянулся. У столика с фруктами и дичью стоял человек в потрепанном халате. Он жадно схватил куропатку и впился в нее зубами.
   Король подскочил:
   – Ты, Габриэль?!
   – Тс-с-с! Тихо, Ваше Величество, – гость прижал палец к губам.
   – Но ты… ты же не приходишь по ночам… Зачем же…
   – Именно поэтому я пришел сейчас, Ваше Величество. Молчите, умоляю! Мне будет очень неприятно умереть во второй раз.

ГРЕХОПАДЕНИЕ МЕЛИСАНДЫ

   Холодный апрельский ветер путался в чердачных щелях. Скрипела полуоторванная ставня. За окном орали изнывающие от любви коты.
   Вечер спускался на Иерусалим. Мелисанда и Гуго сидели на захламленном чердаке, кутаясь в пыльное, битое молью одеяло. У ног девушки стояла укрытая полотном корзинка.
   – Как д-думаешь, – стуча зубами от холода, спросила Мелисанда, – Гранье де Бюра на м-мечах побил б-бы?
   – Не-а. То есть на копьях побил бы. Наверное. Но на мечах Гильом лучший. А ты чего дрожишь?
   – 3-замерзла.
   Мальчишка посопел, подумал немного. Потом придвинулся и неловко обнял принцессу. Мелисанда вздохнула с облегчением: наконец-то догадался!
   Сердце Гуго оглушительно колотилось под тонкой рубашкой. Ладонь, лежавшая на щиколотке Мелис намокла. Мальчишка украдкой вытер пальцы о рубаху. Лицо у него было торжественное и немного хмурое.
   – Хочешь яблоко? – предложила принцесса.
   – Хочу.
   Мелисанда порылась в корзинке, достала. Гуго потер яблоко о рукав и меланхолично захрустел. Желтые, чуть подвявшие плоды нисколько не напоминали те, которыми Ева соблазнила Адама. Но лиха ли беда начало?
   Встречались принцесса и оруженосец вот уже несколько месяцев. Происходило это совершенно целомудренно, что казалось невероятным при дворе королевы Морафии. Еще невероятнее было то, что об их встречах никто не знал. Ни служанки, ни повара, ни садовники. С самого детства принцесса привыкла жить диким зверьком: тайники, темные переходы, скрытые тропки… Сейчас ее детские умения оказались как нельзя кстати.
   – А сир Гильом в Триполи собирается, – уныло сообщил Гуго. – И я с ним.
   – Точно? Счастливый ты. Дай укусить.
   Мелисанда потянулась к яблоку. При этом она словно невзначай передвинула руку Гуго вверх по ноге, и пальцы юноши скользнули под край одеяла. У оруженосца перехватило дыхание.
   – У меня еще виноград есть. Будешь?
   – Ага. – В лице Гуго застыло выражение трепетного счастья. Он молил бога лишь об одном: чтобы всё это не оказалось в конце концов сном.
   А принцесса была расстроена. И в самом деле: Гранье насмехается, мать спит с кем попало, отец в плену… Жизнь казалась бессмысленной, как пучки трав, свисающие с потолка. Высушены до хруста, и не поймешь, что есть что.
   А еще в Мелисандиной спальне в сандаловой шкатулке давным-давно лежал флакончик с зельем. Его когда-то подарила румийская принцесса – горбоносая смуглянка с озорными глазами. Три капли на бокал воды, сказала она. Три капли, и можно хоть с кем. Ну сама понимаешь… Всё это. То, о чем с таким ужасом говорит Сатэ. Да и то не говорит толком – намекает.
   Мелисанда тогда не поняла подружку. А сейчас ей стало ужасно интересно. Румийцы – они ведь хитрые. Много тайн знают. У принцессы любовников – что виноградин в грозди. И по сей день заезжие менестрели, хихикая, рассказывают пикантные истории. А она чем хуже?
   Мелисанда отщипнула от грозди веточку, протянула Гуго:
   – Угощайся. Как будущая королева тебе приказываю.
   – М-м! Вкуснотища! – Оруженосец облизал губы. – А где взяла? Не сезон ведь.
   – Матери купцы из страны мавров привезли. А я сжосленила.
   – Это как? – Ладонь юноши робко передвинулась к бедру. Мелисанда придержала торопыгу. Рано еще.
   – Там на кухне котел с похлебкой, – объяснила она. – Кипит, бурлит. Я его дерг – и на пол! А пока поварята бегали, вытирали – виноград тю-тю. Как у графа Кутерьмы.
   Они рассмеялись. Жослен воевал в своей неподражаемой манере. Он не столько захватывал земли, сколько портил и ломал. Сарацины о нем так и говорили: возьмет деревни на фельс, а полей повытопчет на динар.
   Гроздь на глазах таяла, превращаясь в растрепанную кисточку. Мелисанда кормила оруженосца, временами выхватывая ягоду за миг до того, как та попадала в рот. Тогда Гуго обижался – по-мальчишески бурно и бестолково. В этом было свое особенное очарование.
   – Когда вы уезжаете?
   – Завтра. Думаешь, почему я смог улизнуть от сира Гильома? Он там… ну сама знаешь…
   – Ясно. Знаю.
   Мелисанда помрачнела. Ясно, что коннетабль у королевы. Последние часы перед поездкой, шуры-муры, трали-вали… «Ах, сударыня, меня ведь могут убить! Как тяжела рыцарская доля! И позвольте перед смерррртельно опасной кампанией вкусить, так сказать, женской любви и ласки». А мамаша ему: извольте, вкусите, сир Гильомчик!
   У, шалава! Козья морда!
   Хорошо хоть, Гуго не такой. На жалость не давит. Или такой?.. Принцесса украдкой покосилась на оруженосца. Мальчишка выглядел воинственно и рассказывать о «тяжелой рыцарской доле» не собирался.
   Еще бы! Какая там доля! У него впереди графство Триполитанское. А потом Антиохия. Коннетабль по всем землям проедет, чтобы войска собрать. Им, чтобы Тир захватить, нужны тысячи рыцарей.
   А отец в Халебе томится. Предатели!
   Мелисанда пнула корзинку. Яблоки покатились по полу. Она оттолкнула Гуго и вскочила на колени.
   – Ты чего? – недоуменно захлопал ресницами оруженосец. – Эй, Мелис?..
   – Я с вами поеду. Слышишь?! Поеду!
   – С оливы рухнула, Мелька? Ты же девчонка!
   – Я парнем переоденусь. Буду за конями ходить – я умею. А ты меня не выдашь.
   – Не выдам! Ей-крест, не выдам! Только…
   – Вот и ладно. А теперь ничего не говори.
   Путаясь в складках, торопясь и дергая ткань, Мелисанда через голову сбросила блио. Схватила руку Гуго и прижала к сердцу.
   – Чувствуешь? Да? – Мальчишка сглотнул слюну:
   – Ага…
   Любовником Гуго оказался никудышным. Вертлявая румийка и об этом рассказывала: в первый раз всегда так. Всё происходит слишком быстро и суматошно. Чуть-чуть боли, чуть-чуть удовольствия. Гуго пыхтел, как охотничий пес, преследующий лисицу, рыжие волосы слиплись и потемнели от пота. Закрытые веки азартно трепетали. Для своих шестнадцати он был чересчур крепок и тяжел; при каждом его движении Мелисанде приходилось выдыхать, вдыхая, когда он подавался назад.
   Вот оруженосец охнул и замер, весь напрягшись. Он так и не сумел войти в нее глубоко. Мелисанда чувствовала содрогания его отростка, изливающего семя. Мелькнула мысль: «Как? И всё?! флакончики, тайные шепотки…»
   Гуго без сил перевалился на спину. На его лице застыла блаженная улыбка. Мелисанда попыталась подняться, но не смогла. Пыльные ящики, старые шкуры кружились вокруг нее в диковинном танце. Как в тот день, когда она впервые попробовала вина.
   Легкое разочарование кольнуло принцессу: тайна соития оказалась постыдной, совсем не такой, как представлялась. Ну и пусть. Зато она сама себе хозяйка. Всё показалось пустячным, невзаправдашним. Гранье с его издевками, потаскушка-мать… Господи, какие глупости!
   Девушка лениво повернула голову. Ее недавний любовник счастлив не был.
   – Мелис… – бормотал он, – я это… – Голос сорвался на сип. – Слышишь, Мелис… на самом деле я не так… я могу и дольше…
   «О чем это он?» – удивилась принцесса. И лишь потом до нее дошло: Гуго переживает, что всё кончилось слишком быстро. Что он оказался не на высоте. Конечно же, в казармах, слушая рассказы рыцарей об их любовных приключениях, он представлял себе всё это иначе.
   – Конечно, можешь, – девушка потянулась к мальчишке, обняла его. – Ты самый лучший. Ты мой рыцарь!
   – Правда?!
   – Правда-правда!
   Гуго успокоился.
   А потом они долго лежали голышом, обнявшись. Слушая, как возятся крысы среди старой мебели, как воркуют голуби под стрехой. Как орут коты в саду. Радость пульсировала в каждой жилке Мелисанды.
   «Интересно, а какой любовник из сира Гильома?» – мелькнула озорная мысль. Мелькнула и исчезла. При одной мысли о здоровяке принцессу передернуло. И как матушка его терпит?
   – Мелис… – тихонько позвал Гуго.
   – Аюшки?
   – Слушай… Я вот всё думаю: а что дальше? Ты ведь принцесса. А я – даже не рыцарь еще. И вдруг ты понесешь от меня?
   – А ты поменьше думай, милый, – Мелис закрыла ему рот ладошкой. – Или нет: думай о том, в чем понимаешь. О мечах, например. – И не удержалась, кольнула: – Руками ты со своим мечом проворней управляешься.
   Мальчишка окаменел от обиды. Чувствуя странное удовлетворение, Мелисанда выскользнула из-под одеяла. Грязная какая… Надо будет кровь смыть. Но прежде всего – румийское зелье.
   Принцесса отыскала выкатившийся из корзинки кубок. Налила воды, капнула, как учила смуглянка, три капли. Фу, гадость! Из лягушачьих костей, что ли, сварено?
   Даже после всего, что между ними было, Гуго стеснялся наблюдать за голой девушкой. Чтобы не смущать любовника, Мелисанда накинула камизу и влезла в тяжелое блио. Ей показалось, что между ней и Гуго возникла стена отчуждения.
   Но нет. Оруженосец, сопя, вылез из-под одеяла и затрусил в дальний угол чердака. Послышалось деловитое журчание. Странные они, мужчины…
   – Тебе надо тряпки найти, – сказал он, возвращаясь. – Из моего на тебе всё болтаться будет. Но я поговорю с Мишелем. Он тощий, его одежка тебе как раз будет. Вот только… Как тебя в свиту устроить?
   – Я могу и в обозе. Сир Гильом ни в чем себе не отказывает. А правда, что он возит с собой золотую ванну?
   – Медную. – Мальчишка замялся: – Мелис… В смысле, Ваше Высочество… В обозе придется со шлюхами ехать.
   – А то я шлюх не видала?
   – Но… Ладно.
   – Ну да… Узнай служанки, да еще и Сатэ, чем я тут занимаюсь, – меня бы первую в шлюхи записали.
   Мелисанда усмехнулась. В памяти всплыл образ румийской принцессы. Смуглянка одобрительно подмигнула.
   – Я поговорю с Гранье. Пусть порекомендует меня оруженосцем.
   Мысль была сумасшедшая, почище, чем пробиваться с войсками в Халеб. Но Мелисанда знала, что всё это у нее получится: и уговорить Гранье, и приникнуть переодетой в свиту коннетабля. Вот что делать дальше – это вопрос.
   Хотя нет. Ей ведь главное – убраться из Иерусалима, подальше от материнского надзора. А там – Триполи, Антиохия… Можно будет заявиться к Понсу и князю Боэмунду и потребовать. Она же будущая королева!
   Если надо, наобещать им с три короба… Денег, городов, земель. Сестер пообещать вот. Боэмунду – Алиску, она красивая.
   А Понсу – Годьерну. Девчонке уже четырнадцать, не ребенок. Оба правителя холостяки, вряд ли откажутся породниться с домом короля Иерусалимского.
   Пока Мелисанда мечтала, Гуго съел все яблоки и пирожки. Еще раз подивившись прозорливости румийки (предсказывала, всё знала!), принцесса приказала мальчишке одеться и не трясти своим, пока еще не рыцарственным достоинством. Им предстояло много дел, один разговор с Гранье чего стоит! А откладывать нельзя: скоро старик отправится в инспекцию, и поминай как звали. Тогда уж действительно придется в обозе со шлюхами ехать.
   На нижних ступеньках лестницы Мелисанда накинула плащ, достала из корзинки молитвенник. Сейчас надо будет выйти в сад и притвориться, что эти часы она провела в благочестивых размышлениях. Всего-то.
   И вот тут Гуго всё испортил. На него накатило романтическое настроение. Мальчишка стал перед принцессой на одно колено и схватил ее за руку:
   – Когда я смогу еще раз лицезреть вас, моя госпожа?
   От этого «лицезреть» Мелисанду передернуло. Уж лучше лимон целиком сжевать! Нет, понятно: не так давно Иерусалим посетил Дюбуа Среброязычный. Сестры ни одного представления не пропустили. Да и сама Мелисанда… Но надо же различать, где песня, а где жизнь!
   – Вставай, дурачок, ты что?! – оторопела девушка. – Еще увидит кто!
   – Один поцелуй! Всего один!
   Оруженосец вошел в роль. Кем он, интересно, себя мнит? Гавейном? Белым рыцарем? Мальчишка пылко (и, надо признаться, уже довольно умело) поцеловал девушку. И еще раз. И…
   – Принцэсса? – Этот голос Мелисанда узнала бы из тысяч других. – Дэточка! Ах, бэсстыднэца!
   Сатэ? Как некстати! Оттолкнув Гуго, принцесса махнула плащом, чтобы скрыть его лицо. Мальчишка бросился бежать. Хорошо хоть, капюшон накинул! По рыжим лохмам его всякий признал бы, несмотря на сумерки.
   Мелисанда напустила на себя неприступный вид:
   – Сатэ! Вы нарушили мое уединение. – Для решительности она покачала в воздухе молитвенником. – И вообще! Как вы смеете шпионить за мной?! Убирайтесь! Немедленно!
   – Но, но! Не так быстро, дочь моя, – сильная рука ухватила принцессу за плечо. – Что ж ты гонишь свою старую нянюшку?
   Когда на дорожке появилась королева, Мелисанда не успела заметить. Вот только что было пусто, свет факела пробивался сквозь спутанные ветви желтой звездой, и нате вам! Черное платье (словно королева в трауре), волосы распущены – что, девицу невинную из себя корчит? Лицо – сердечком, глаза – смеющиеся луны, а над верхней губой чернеют усики. Алису эти усики приводили в ужас. Бедная девочка каждое утро пытала зеркало: началось или нет? С красотой матери девчонка унаследовала и ее недостатки, с этим приходилось мириться.
   – Молитвы, значит, читаешь, – сузила глаза Морафия. Она взяла из онемелых пальцев дочери фолиант, перелистала. – Глаза портишь… Да как же ты в сумерках буквы различаешь, дочь моя?
   – Я знаю все молитвы наизусть, матушка, – пролепетала принцесса.
   – Да? – брови королевы поползли вверх. – Вот уж не знала, что ты такая набожная. Стой спокойно!
   Она наклонилась к принцессе и принялась ее обнюхивать. Нос ее шевелился, словно у гончей. На миг Мелисанде стало страшно. Ей представилось, как мать вцепляется зубами в живот и рвет, выгрызает мышцы и внутренности. Однажды принцессе довелось видеть, как охотничьи псы драли в клочья лису… Страшное зрелище!
   – От тебя пахнет кровью, дочь моя.
   – Это потому… потому, что у меня время такое.
   – И мужчиной.
   Мать нахмурилась. Последнего она не могла утверждать наверняка. Гильом де Бюр покинул ее покои совсем недавно, запах его тела преследовал Морафию.
   – Любая благочестивая девушка, когда у нее наступают такие дни, сидит дома и занимается рукоделием. Но ты-то у нас не благочестивая. Ты – набожная. С кем была, маленькая шлюха?!