Батчер Джим. Обряд на крови

   Рука чудища тоже тянулась к зеркалу, и, присмотревшись, я с ужасом заметил, что она едва не на фут высовывается из его поверхности. Ее сверкающие когти впивались Томасу в руку выше запястья, и из раны капала на пол темная кровь. Томасова рука тоже утопала в зеркале – я видел, как стискивают его пальцы руку чудища. Оба боролись: Томас пытался вырваться; чудище – утащить его в зеркало – туда, в мир запекшейся крови и костей.
   – Он устал, – произнес женский голос.
   В зеркале появилась моя мать в свободном развевающемся платье роскошного сочного синего цвета. Глядя на безмолвную борьбу, она приблизилась. Портрет не льстил ей – она была полна жизни и энергии, да и движение добавляло ей красоты по сравнению с застывшим изображением. Она оказалась довольно высокой – почти шести футов, и это в сандалиях на плоской подошве.
   У меня перехватило дыхание. Я ощутил на щеках слезы.
   – Ты настоящая?
   – А почему должно быть иначе? – удивилась она.
   – Ты можешь быть просто мыслями Томаса. Только не обижайся.
   Она улыбнулась:
   – Нет, детка. Это и правда я. Ну по крайней мере в некоторой степени. Я вас обоих подготовила к этому дню. В обоих я оставила эту свою затею – частицу того, кто я и что я. Я хочу, чтобы вы оба знали, кем приходитесь друг другу.
   Я с трудом перевел дыхание.
   – Он правда твой сын?
   Мать улыбнулась, и в темных глазах ее зажглась лукавая искорка.
   – Ты ведь всегда славился отменной интуицией, младшенький мой. И что она говорит тебе на этот раз?
   Взгляд мой затуманился слезами.
   – Что это правда.
   Она кивнула:
   – Верь мне. Я ведь не могу защитить тебя, Гарри. Вы должны сами позаботиться друг о друге. Твоему брату нужна твоя помощь, как и тебе – его.
   – Я не понимаю, – махнул я рукой в сторону зеркала. – Что ты имела в виду – «он устал»?
   Мать посмотрела на Томаса и кивнула.
   – Девушка, которую он любил. Ее больше нет. Она была его силой. Это знает об этом.
   – Это? – переспросил я.
   Она кивнула в сторону зеркала.
   – Голод. Его демон.
   Я проследил ее взгляд. Томас-образ едва слышно выдохнул какие-то слова, и Голод в зеркале отозвался фразой на незнакомом мне, скользком языке. Я не понял ни того, ни другого.
   – Почему ты не поможешь ему?
   – Я сделала то, что в моих силах, – ответила мать. Во взгляде ее вспыхнула темная, застарелая ненависть. – Я сделала все для того, чтобы отец его получил достойную кару за то, что он сотворил с нами.
   – И с тобой, и с Томасом?
   – И с тобой, Гарри, тоже. Рейт еще жив. Но он ослаб. Вдвоем у вас с братом есть шанс одолеть его. Ты все поймешь.
   Голод прошипел Томасу еще несколько слов.
   – Что он говорит? – спросил я.
   – Говорит, чтобы тот сдался. Говорит, что нет смысла больше сопротивляться. Что он никогда больше не оставит его в покое.
   – Это правда?
   – Возможно, – кивнула она.
   – Но он все равно сопротивляется.
   – Да. – Она посмотрела на меня, и горечь мешалась в ее взгляде с гордостью. – Это может погубить его, но он не сдастся. Он же мой сын! – Она переместилась к самому краю зеркала и вытянула руку вперед.
   Она вынырнула из зеркала, как из застывшей воды.
   Я шагнул ближе, протянул руку и коснулся ее пальцев. Они оказались мягкими, теплыми. Она взялась за мою ладонь и чуть сжала. Потом подняла руку и коснулась моей щеки.
   – Как и ты, Гарри. Высокий… прямо как твой отец. И мне кажется, сердце у тебя тоже его.
   Я не нашелся, что ответить. Просто стоял и беззвучно плакал.
   – У меня есть для тебя кое-что, – сказала она. – Если ты сам хочешь, конечно.
   Я открыл глаза. Мать стояла передо мной, держа в длинных пальцах что-то вроде маленького драгоценного камня, в котором пульсировал неяркий свет.
   – Что это? – спросил я.
   – Способность к предвидению, – ответила она.
   – Это знание?
   – И сила, которая ему сопутствует, – кивнула она. Она улыбнулась – как мне показалось, чуть иронично. Знакомая какая-то вышла улыбка. – Считай это материнским напутствием, если хочешь. Это не заменит тебе меня, детка. Но это все, что я могу еще тебе дать.
   – Я принимаю это, – прошептал я – а что я мог еще дать ей взамен?
   Она протянула мне камень. Последовали вспышка, колющая боль в голове, почти сразу же сменившаяся другой – тупой, тягучей. Почему-то это меня ни капли не удивило. За знание надо платить болью.
   Она снова коснулась моего лица.
   – Я была такой надменной, – сказала она. – Слишком тяжелую ношу я взвалила на твои плечи, чтобы нести ее в одиночку. Я только надеюсь, что когда-нибудь ты простишь меня за это. Но знай: я горжусь тем, кем ты стал. Я люблю тебя, детка.
   – И я люблю тебя, – прошептал я.
   – Передай Томасу, что его я тоже люблю. – Она снова дотронулась до моего лица; улыбка ее была полна любви и боли. Из ее глаз тоже струились слезы. – Удачи тебе, сын мой.
   А потом рука ее ушла обратно в зеркало, и все закончилось. Я сидел на полу лицом к Томасу. Его щеки тоже блестели от слез. Мы переглянулись и разом подняли глаза на портрет матери.
   Прошла секунда, другая. Я опомнился и протянул Томасу его пентаграмму на цепочке. Он взял ее у меня и надел.
   – Ты ее видел? – спросил он.
   Голос его дрожал.
   – Угу, – кивнул я. Старая глухая боль от одиночества захлестывала меня с головой. Но я вдруг понял, что смеюсь. Я видел – пусть Внутренним Зрением, но видел – свою мать. Я видел, как она улыбается, слышал ее голос, и это останется теперь со мной навсегда. Этого у меня не отнять никому. Это не заменит мне одинокой жизни, не защитит от горьких мыслей – но и о таком я раньше даже мечтать не мог.
   Томас встретился со мной взглядом и тоже засмеялся. Щен выбрался из кармана моей куртки и принялся в восторге носиться по кругу. Маленький балбес не имел, конечно, ни малейшего представления о том, по какому поводу мы веселимся, но все равно с радостью принял участие в этом веселье.
   Я подобрал щенка и встал.
   – Я ведь ни разу не видел ее лица, – сказал я. – И голоса ни разу не слышал.
   – Может, она знала, что так выйдет, – предположил Томас. – Потому, наверное, и сделала так, чтобы тебе это удалось.
   – Она просила передать, что любит тебя.
   Он улыбнулся, но улыбка вышла невеселой, горькой.
   – И тебе просила передать то же.
   – Ну, – заметил я. – Это немного меняет положение дел.
   – Правда? – спросил он. Вид у него при этом был самый что ни на есть неуверенный.
   – Угу, – утвердительно кивнул я. – Я ведь не говорю, что мы должны начинать все с чистого листа. Но кое-что все-таки изменилось.
   – Для меня – нет, Гарри, – сказал Томас и поморщился. – То есть… я-то это и раньше знал. Потому и помогал тебе там, где мог.
   – Еще как помогал, – негромко подтвердил я. – Я-то думал, ты ждешь за это каких-то услуг. А все, оказывается, не так. Спасибо.
   Он пожал плечами:
   – И что ты собираешься делать дальше с Артуро?
   Я нахмурился:
   – Защищать его и его людей, конечно. Если смогу. Что там Лара говорила насчет того, что независимое предприятие Артуро напрямую затрагивает Белую Коллегию?
   – Будь я проклят, если знаю, – вздохнул Томас. – Я-то раньше думал, что они только по бизнесу знакомы.
   – Твой отец никак с ним не связан?
   – Отец не имеет привычки распространяться о своих делах, Гарри. И за последние десять лет мы с ним вряд ли десятком слов обменялись. Не знаю.
   – А Лара?
   – Она, может, и знает. Но с тех пор как до нее дошло, что я не совсем уж безмозглый пенис, она в разговорах со мной предельно осторожна. Мне не удалось выудить из нее ничего мало-мальски серьезного. В общем, по большей части я просто сижу, киваю с умным видом и отпускаю пустые замечания. Она полагает, что мне известно нечто такое, чего она не знает, поэтому считает мои пустые замечания загадочными. Она не выступит против меня, пока не вычислит, что именно я от нее утаиваю.
   – Неплохая тактика… если только ты имеешь дело с параноиками.
   – Это у нас-то, у Рейтов? Да в нашей семье паранойю можно по бутылкам разливать… по бочкам.
   – А что твой отец? Владеет магией?
   – Например, энтропийными проклятиями? – Томас пожал плечами. – Ну, я слышал о всяких штуках, что он проделывал в прошлом. Кое-что из этого, возможно, не так далеко от правды. Плюс к этому у него солидная собственная библиотека, которую он держит взаперти. Впрочем, он и без магии способен прихлопнуть всякого, кто его достаточно разозлит.
   – Как?
   – Ну, это вроде нашего кормления. Только обычно это происходит медленно, постепенно. А в таких случаях ни времени, ни интимной обстановки ему не требуется. Одно прикосновение, поцелуй – и бац! Человек мертв. Помнишь поцелуй смерти в «Крестном отце»? Боюсь, у истоков этой фразы стоял мой папочка, только в его случае она звучала совершенно буквально.
   – Правда?
   – Предположительно. Сам я ни разу не видел, как он проделывает это, а вот Лара видела, и не раз. Мэдлин говорила мне как-то, что при этом он ведет непринужденную беседу – чтобы внимание жертвы, пока она еще дышит, наверняка принадлежало ему одному.
   – Байки. Во всяком случае, в качестве доказательства вряд ли сойдет.
   – Я знаю, – кивнул он. – Голова варит неважно. Извини.
   Я мотнул головой.
   – Уж кто бы бросил камень.
   – Что будем делать? – спросил он. – Я… я в растерянности какой-то. Нет, правда – не знаю, что делать.
   – Мне кажется, я знаю.
   – Что?
   Вместо ответа я протянул ему руку.
   Он принял ее, и я помог брату встать на ноги.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

   Я дождался, пока предрассветные сумерки сменились обычным серым, дождливым утречком, а потом убрался из Шато-Рейт. Пока я ждал, Томас помог мне свести воедино еще пару деталей, а кроме того, я позаимствовал у него телефон и сделал несколько звонков.
   Потом мы с щеном погрузились в Жучка и с заездом в «Макдоналдс» вернулись домой. Едва выбравшись из машины, я сразу заметил на земле несколько темных пятен. Я нахмурился и пригляделся внимательнее. Пятна располагались упорядоченно. Кто-то пытался преодолеть заслон оберегов, выстроенных мною вокруг старого доходного дома. Прорваться ему – или им – не удалось, но от одного факта подобной попытки мне сделалось немного не по себе. Изготовив на всякий случай браслет, я спустился по ступеням, однако никого раздосадованного бесплодными попытками вломиться в дом там не обнаружилось. Из-под припаркованной рядом машины моей домовладелицы возник Мистер и следом за мной спустился по лестнице.
   Я быстро вошел и запер за собой дверь. Потом пробормотал заклинание, засветившее с полдюжины расставленных по комнате свечей, и встал поустойчивее, приготовившись к Мистеровым приветствиям. Как всегда, он сделал попытку сбить меня с ног, протаранив ниже колен. Устояв, я выгрузил щена из кармана и опустил его на пол, где тот сразу же полез здороваться с Мистером, оживленно вертя хвостом. Не могу сказать, правда, чтобы это произвело на Мистера слишком уж большое впечатление.
   Стараясь не отвлекаться, я принялся за дело. Времени у меня было слишком мало, чтобы тратить его попусту. Я сдвинул ковер, закрывавший люк в подпол, откинул крышку и спустился в лабораторию.
   – Боб, – окликнул я, – что тебе удалось найти?
   Мистер ступил лапой на верхнюю ступеньку стремянки. Облачко мерцающих оранжевых огоньков вытекло из его глаз, скользнуло по стремянке вниз, устремилось к черепу на полке, и глаза… точнее, глазницы Боба ожили.
   – Ну и ночка выдалась, – сказал он. – Долгая, холодная. Видел место, где гужевалась пара упырей, – неподалеку от аэропорта.
   – Ты Мавру нашел?
   – Знаешь, Гарри, в последнее время Черная Коллегия до ужаса серьезно подходит к выбору базы для операций.
   – Ты нашел Мавру?
   – И то сказать, опыта у них – много столетий, – сообщил Боб. – А Чикаго город немаленький. Это все равно что искать иголку в стогу сена.
   Я смерил чертов череп по возможности более ровным взглядом, да и голос постарался сохранять ровнее.
   – Боб, ты единственный на тысячи миль вокруг, кто может отыскать их. По этой части тебе цены нет – вопрос только в твоей готовности помогать другим. Я потешил твое самолюбие, да? ТЫ НАШЕЛ МАВРУ?
   Боб явно обиделся:
   – Знаешь, Гарри, выслушивать от тебя комплименты почему-то не доставляет мне той радости, что полагалась бы. – Он пробормотал что-то, преимущественно по-китайски. – Нет пока.
   – Что? – задохнулся я.
   – Но я сузил район поисков, – заявил Боб.
   – Насколько сузил?
   – Э… – произнес череп. – Ну, ни в одном из стрип-клубов ее нет.
   – Боб! – вскинулся я. – Ты что, весь день шатался по стрип-клубам?
   – Я заботился только о тебе, Гарри, – сказал Боб.
   – ЧЕГО?
   – Ну, на этой твоей студии чем занимаются? Вот я и хотел удостовериться, что твои нехорошие парни не воспользуются ночным временем для разминки на зрителях. Для разогрева, так сказать. – Боб кашлянул. – Ясно?
   Я сощурился и несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул. Не могу сказать, чтобы это убавило злости, но по крайней мере она проявлялась не так уж резко.
   – И… и тебе ведь приятно знать, что все исполнительницы… гм… эротических танцев в Чикаго живы и здоровы. Стараниями твоего доброго духа-хранителя, – продолжал Боб. – Скажи, Гарри, что это ты на меня так смотришь? Не нравится мне твой взгляд.
   Я огляделся по сторонам в поисках молотка. Найдя, я взял его в руку.
   – Я, конечно, понимаю, что это не совсем то, за чем ты меня посылал… но и ты не можешь не признать, что это благородная задача – следить за сохранностью жизни жителей твоего города.
   Я сделал пару пробных замахов. Потом снял куртку, сложил ее, положил на стол и попробовал еще раз. Получилось лучше. Потом я снова посмотрел на череп.
   – Эй, Гарри! – поспешно сказал Боб. – Я же старался изо всех сисе… изо всех сил старался! Старался как лучше!
   – Боб, – произнес я как мог рассудительно. – В настоящий момент меня совершенно не интересуют стриптизерши. Меня интересует Мавра.
   – Ну… Да, конечно, босс. Э… да, я вижу этот молоток у тебя в руке. И чего это у тебя пальцы побелели? И взгляд какой-то не такой?
   – Ничего, – заверил я его. – Сейчас мне полегчает. Еще как полегчает.
   – Ха, – не очень убедительно хохотнул Боб. – Ха-ха. Ха. Смешно, Гарри.
   Я поднял молоток.
   – Боб, – сказал я. – Ну-ка убирай свою потустороннюю задницу из черепа. Возвращайся в Мистера. И марш на улицу, и чтобы ты нашел мне Мавру до полуночи, а не то я разнесу этот твой гребаный череп в труху, ясно?
   – Но я устал, и на улице дождь, и я не знаю…
   Я занес молоток и сделал шаг вперед.
   – Эк!.. – поперхнулся Боб. Облачко оранжевого света поспешно вынырнуло из черепа и устремилось обратно вверх по лестнице. Я поднялся на несколько ступенек и проследил за тем, чтобы оно втянулось в ухо Мистеру, а потом я отворил им дверь, и кот исчез на улице.
   Закрыв дверь, я нахмурился. Мысли роились в голове в полном беспорядке, хотя в панику я пока не ударялся. Я ощущал кое-что, чего не испытывал раньше, – этакую горечь во рту, которая время от времени проваливалась вниз, к самому желудку.
   Злость и страх – к этим-то чувствам я привык давно. В конце концов, обе эти эмоции не раз спасали мне жизнь. Но это ощущение было другим – оно напоминало переживания за Мистера, когда я посылал его с Бобом, только потише, зато навязчивее, и оно не слабело от минуты к минуте.
   Я решил, что это тревога за Томаса. Черт, ведь до нынешнего утра в жизни моей не было никого – ну, кроме нескольких совсем уж закаленных друзей, нескольких знакомых по профессии, кота, да еще одного-двух заклятых врагов, навещавших меня едва ли не чаще, чем друзья. Но теперь у меня отыскался брат. Родная кровь, как сказал бы Эбинизер. И это меняло положение вещей.
   Я привык заботиться о себе сам – ну, не то чтобы мои друзья никогда не помогали мне, но в основном я действовал все-таки в одиночку… если не считать, конечно, целой толпы мыслей, каждая из которых уже запросто могла вогнать в депрессию. Чего стоит хотя бы мысль о могиле с беломраморным надгробием, ожидавшей меня уже пару лет на кладбище Грейсленд, – враг, подаривший мне ее, уже умер, от чего могила никуда не делась и была готова принять меня. Или мысль о том, что мое полное неумение устроить личную жизнь сохранит мой статус холостяка как минимум еще на несколько десятков лет. Или мысль о том, сколько нехороших парней с радостью разделалось бы со мной и сколько недель пройдет, прежде чем кто-нибудь заметит мое отсутствие…
   И еще мысль о старости. Одинокой. Среди чародеев не редкость жить больше трех столетий, но рано или поздно время все-таки берет свое. Рано или поздно я стану старым и немощным… возможно, уставшим от жизни. Умирающим. И у меня не было никого, кто разделил бы это со мной или хотя бы держал мою руку в минуту душевной слабости.
   Каким-то простым, но совершенно непостижимым образом наличие в моей жизни Томаса все это меняло. Кровь в его жилах была сродни моей, и знание этого создавало между нами крепкую связь, какой я не испытывал никогда прежде. Даже сердце начинало биться чуть сильнее при мысли об этом.
   Однако сколько бы счастья я ни испытывал при мысли о том, что у меня отыскался брат, я был бы идиотом, не осознавай я и оборотной стороны медали.
   После стольких лет одиночества у меня появился брат.
   И я запросто могу потерять его.
   Чем больше я об этом думал, тем больнее становилось. Похоже, я начал понимать, что это такое – тревожиться за близких.
   Я захлопнул люк в мастерскую и прикрыл его ковром. Потом пошарил в кухонном шкафу, пока не нашел пузырек с аспирином. Щен следовал за мной по пятам и нападал на шнурки от моих башмаков, стоило мне остановиться. Я отвинтил крышку, прожевал три таблетки и проглотил, не запивая. Я слышал, так вредно для желудка, зато лучше усваивается.
   Я поморщился, снова потер виски и попытался обуздать шквал эмоций. Мне предстояло заниматься делом, и если я хотел остаться в живых, голова должна быть ясной. Первым делом я произвел инвентаризацию проблем.
   Множественные мелкие травмы и отчаянная головная боль от удара Инари.
   С одной стороны, от меня скрывался загадочный автор немного неповоротливых, но все же смертоносных заклятий.
   С другой – кровожадный вампир и его шайка головорезов.
   Ну и не стоило забывать, конечно, о спокойном, невозмутимом наемнике, который собирался убить меня, если я не расплачусь с ним… а я и представления не имел пока, откуда взять деньги.
   Ничего положеньице. А ведь еще только утро. Как-то я сомневался, чтобы по мере приближения к вечеру я чувствовал себя бодрее. Из всего этого следовало, что умнее всего было бы навалиться на проблемы прямо сейчас, безотлагательно, пока голова еще не совсем отупела.
   И, кстати, стоило пошевелиться, пока нехорошие парни не собрались и не пришли опять по мою душу.
   Черт. Еще бы мне знать, куда мне двигаться…
   И еще – если бы не это противное ощущение, что я, возможно, уже опаздываю.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

   Я подождал на стоянке у управления чикагской полиции, пока приехала из спортзала Мёрфи. Она явилась на мотоцикле, во всем положенном снаряжении: тяжелые башмаки, черный шлем, темная кожаная куртка. Она заметила мою машину и свернула на свободное место рядом со мной. Движок ее мотоцикла испустил довольный львиный рык и стих. Мёрфи соскочила с седла и сняла шлем. Потом тряхнула головой, рассыпав золотые волосы – очень, надо сказать, милое зрелище.
   – Доброе утро, Гарри.
   При звуках ее голоса щенок забарахтался у меня в кармане. Наконец ему удалось выставить мордашку наружу и уставить ее, счастливо ухмыляясь, в сторону Мёрфи.
   – Доброе, – откликнулся я. – Вид у тебя ничего, бодрый.
   – Вполне, – согласилась она, потрепав щена по голове. – Иногда я забываю, как это здорово – проехаться на мотоцикле.
   – Девушки вообще это любят, – заметил я. – Ну, там, мотор рычит и все такое.
   Голубые глаза Мёрфи возмущенно вспыхнули.
   – Свинья. Тебе ведь доставляет удовольствие видеть во всех женщинах только демографические единицы, да?
   – Я не виноват, Мёрф, в том, что женщинам нравятся мотоциклы. В сущности, это ведь большие вибраторы. С колесами.
   Она попыталась было сохранять сердитый вид, но против воли хихикнула и тут же расцвела в широкой улыбке.
   – Ну ты и извращенец, Дрезден! – Она пригляделась ко мне и нахмурилась. – Что-то не так?
   – Так, заработал вчера немного колотушек, – кивнул я.
   – Я ведь видела тебя поколоченным раньше. Что-то еще.
   Мёрф знает меня слишком давно.
   – Личные дела, – вздохнул я. – Пока не могу рассказать.
   Она кивнула и промолчала.
   Пауза затянулась, и я нарушил ее первым.
   – Я тут узнал, что у меня, возможно, есть семья.
   – О… – Она нахмурилась, но по-дружески, заботливо, а не как недовольный коп. – Ну, не буду давить. Если сам захочешь поговорить об этом…
   – Не сейчас, – сказал я. – Не сегодня утром. У тебя есть еще время перехватить завтрак со мной?
   Она покосилась на часы, потом на зрачок камеры видеонаблюдения, потом – предостерегающе – на меня.
   – Это о том деле, что мы с тобой обсуждали?
   Ну да… У стен есть уши. Она права, говорить лучше иносказательно.
   – Угу. Надо бы нам встретиться с еще одним специалистом по решению проблем, чтобы обсудить ситуацию.
   Она кивнула.
   – Получил информацию?
   – Типа того, – кивнул в ответ я.
   – Что ж. Ты ведь знаешь, как я жду не дождусь семейного пикника, но пару минут выкрою. Где ты хотел поесть?
   – МДО.
   Мёрфи вздохнула.
   – Моя талия ненавидит тебя, Дрезден. И задница.
   – Подожди, пока она не усядется в мою шикарную тачку.
   Мы забрались в машину, и я сунул щена в коробку на месте заднего сиденья, в которую предварительно напихал валявшихся на полу салона тряпок. Он принялся сражаться с носком. Мне показалось, носок побеждает. Мёрфи наблюдала за этим со счастливой улыбкой.
   По причине субботнего утра я ожидал, что «Международный дом оладий» будет набит под завязку. Я ошибался. На деле чуть ли не четверть зала выгородили ширмой-гармошкой, зарезервировав места для кого-то, и все равно часть оставшихся столиков пустовала. Привычное радио тоже молчало. Завтракавшие посетители поглощали пищу почти в полном молчании, так что едва ли не единственным звуком было позвякивание столовых приборов о тарелки.
   Мёрфи оглянулась на меня, потом, хмурясь, осмотрела зал. Руки она сложила на животе – так, что правая находилась в непосредственной близости от наплечной кобуры.
   – Что не так? – спросила она.
   Взгляд мой привлекло движение в зарезервированном углу. Кинкейд поднялся из-за столика и помахал нам. Долговязый наемник оделся на этот раз в серое и неярко-голубое… в общем, в нейтральные цвета; волосы его были по обыкновению стянуты в хвост и убраны под бейсболку.
   Я кивнул и подошел к его столику за ширмой; Мёрфи не отставала от меня.
   – Утро доброе, – сказал я.
   – Дрезден, – отозвался он. Взгляд его ледяных глаз скользнул по Мёрфи. – Надеюсь, вы не против того, что я попросил место потише?
   – Отлично. Кинкейд, это Мёрфи. Мёрф, Кинкейд.
   Кинкейд не удостоил ее вторым взглядом. Вместо этого он задвинул за нами ширму-гармошку.
   – Вы сказали, это будет деловая встреча. Кой черт вы пришли с подружкой?
   Мёрфи прикусила губу.
   – Это не подружка, – возразил я. – Она идет с нами.
   Мгновение Кинкейд смотрел на нас изваянием из камня и льда. Потом расхохотался.
   – Я слышал, вы занятный тип, Дрезден. Нет, серьезно, что она здесь делает?
   Глаза у Мёрфи побелели от злости.
   – Не уверена, что мне нравится ваше воспитание.
   – Не сейчас, киска, не сейчас, – улыбнулся Кинкейд. – У нас деловой разговор с твоим парнем.
   – Он не мой парень! – рявкнула Мёрфи.
   Кинкейд перевел взгляд с Мёрфи на меня и обратно.
   – Вы надо мной смеетесь, Дрезден. Это вам не в бирюльки играть. Если мы играем в игры с Черной Коллегией, у меня нет времени сидеть нянькой при этой Поли-Энн. И у вас, кстати, тоже.
   Я открыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Мёрфи мне башку отвертела бы, вздумай я ее защищать в ситуации, когда, по ее мнению, она могла без этого обойтись. Напротив, я не слишком заметно, но отодвинулся от них.
   Мёрфи посмотрела на Кинкейда в упор.
   – Теперь я уверена. Мне не нравится ваше воспитание.
   Кинкейд раздвинул губы в ухмылке-оскале и приподнял левую руку, демонстрируя Мёрфи торчавшую из-под куртки кобуру.
   – С удовольствием поболтаю с тобой за завтраком, конфетка. Почему бы тебе пока не найти себе детский стульчик?
   Мёрфи даже не моргнула, только взгляд ее скользнул с лица Кинкейда на кобуру и обратно.
   – В самом деле, почему бы нам не присесть? Зачем нам неприятности?
   Ухмылка Кинкейда сделалась еще шире; не могу сказать, чтобы это выражение его лица мне нравилось. Он положил ей лапищу на плечо.
   – Это игра для больших мальчиков, принцесса. Поэтому будь умницей, сходи посмотри себе ленточки, феньки какие-нибудь.
   Мёрфи покосилась на лежавшую на ее плече руку. Голос ее сделался бархатным, но будь я проклят, если от этого он показался хоть чуточку слабее.
   – Это квалифицируется как нападение. Я вас предупредила. Больше повторять не буду. Не прикасайтесь ко мне.