Страница:
– Вам письмо.- Бесстрастно сказал он, взял на память образец моей подписи – и, козырнув, скрылся. Я был поражён. Даже просто обескуражен.
– Я… Не оплачивал доставку…
– Такая доставка входит в цену билета.- Вздохнул Карой.- Его не везли сюда. Его распечатали в ближайшем кассовом пункте, который находится в холле гостиницы и выдаёт любую муть – от банковских чеков до билетов и телеграмм. На всё про всё у него есть соответствующие бланки, оператор просто вставляет то, что нужно – и система впечатывает на эти гербовые бланки – с лазерным клеймом в качестве защиты – всё то, что было заказано. Ты – получил билеты, сосед – чек на триста гевей, другой сосед – поздравительную телеграмму… устройство печати работает практически непрерывно – ведь это – большая гостиница… Клерк просто вставляет туда требуемые бланки, а посыльный разносит по этажам гостиницы.
– Лихо… А если бы я жил не в гостинице?
– Может, это продолжалось бы чуть дольше – билеты пришли бы на твоё почтовое отделение и были бы доставлены так же, как любая телеграмма.
– А подделка?
– Нереально: там есть электронная подпись, которая позволит установить, тот ли это документ, что выдала система. Если нет – будет разбирательство, и найти виновного, поверь, проще простого…
– Я даже… немного жалею, что родилась и выросла не здесь…- Как-то несмело взглянув на меня, тихо сказала Лидочка.- Хотя и понимаю, что исправить это уже не удастся – ни речки, ни поля, ни луга, ни рощицы – сколь бы ни были они похожи, всё равно не заменят мне тех, среди которых я росла… Единственное, на что можно надеяться – так это на шизы Торри: вдруг он решит посылать тебя… нас… сюда каждый год?
– Будем надеяться.- Подыграл ей я. Хотя и прекрасно понимал, что надеяться на это совершенно бессмысленно: Торри выжал из ункарской темы всё, что мог, и теперь рыскал по свету, выискивая что-нибудь ещё более загадочное, более экзотическое… Ункария его больше не интересовала. Как класс. Удивляла – безусловно, да. Озадачивала – быть может. Но – не настолько, чтобы тратить деньги на содержание собственного корреспондента в течение ещё одного года. Таким образом, этот праздник души должен был для нас скоро кончится. Впереди были привычные будни. Что ж – нам не привыкать…
Но жизнь в Ункарии текла по-прежнему, вне всякой зависимости от моего состояния и от интереса к ней господина Скрента. Так же продолжались вечеринки у Абара, время от времени выплёскивающие на поверхность очередного незаслуженно забытого обществом гения или очередную невероятную идею. Я же пользовался ими, в основном, для того, чтобы писать свои записки с натуры. Там было немало интересных личностей, но, признаться – больше всех меня интересовал сам ункарский президент: я, уже даже сердцем давно приняв это явление, как факт, согласившись с глазами, видевшими очевидное, умом всё же так и не смог понять, как такой человек может среди людей пробиться к власти – да ещё в относительно спокойное время. Но это был факт – и это обескураживало. Я не могу осознать весь спектр чувств, которые манили, влекли меня к нему – но, несомненно, какая-то тень неверия в возможность происходящего была не самой незаметной из них. Поэтому, когда его тянуло на излияния, я не только охотно выслушивал их, но и старался, по возможности, записать на плёнку – даже тайком от Абара. Было ли это порядочно? Сложный вопрос. Догадывался ли он об этом? Не знаю. Но – благодаря этому я восстанавливал потом многие беседы с ним – даже те, которые не мог толком запомнить, будучи, скажем так, в не совсем трезвом виде. Вот и сейчас – мы сидели у камина в его гостинной – и я, кивая головой в такт словам собеседника, благодарил Всевышнего за то, что он надоумил меня сегодня не только прихватить с собой диктофон, но и спрятать его на поясе, в чехле от мобильника. Гадкие все-таки люди – эти журналисты… А что делать?
– Ты знаешь… После происшедшего тогда, в монастыре, я долго думал.- Неспешно, поигрывая бокалом, размышлял Абар.- Я пытался понять, как можно построить систему, не управляя ею. И, кажется, понял.- Я поднял на Абара вопросительный взгляд.- Понимаешь… Начиная с какого-то уровня… Ты уже не можешь… не имеешь права… издавать распоряжения… отдавать прямые приказы… Ты должен просто подбирать людей – активных людей, которым либо просто нужно то же, что и тебе, и стране; либо… Либо – тех, кто, реализуя то, что нужно им самим, вынужден будет попутно реализовать и то, что нужно тебе. Ты можешь – и должен, конечно – наблюдать за ними… Неявно, разумеется – чтобы ненароком не оскорбить их недоверием… Ты должен анализировать их слова, действия, поступки, прогнозировать последствия… И… Именно в этом и заключается, похоже, теперь твоя деятельность: ты перешёл на следующий уровень, ты уже не командир. Ты даже не командир командира – у тебя в руках уже много, слишком много нитей – и это хорошо, если ты умеешь ими пользоваться; но все они – тончайшие, и могут рваться при неосторожных движениях. И ты начинаешь понимать, постигать… Этот… совершенно иной принцип… или метод… управления, именуемый высшей политикой… И, знаешь…- неожиданно обернулся ко мне он,- этот… единственно верный для подобных уровней принцип… Боюсь, что Алл усвоил раньше меня. И – глубже меня. Он во многом действует правильно – единственно правильно. А я – ловлю себя на мысли, что лишь потом, когда он что-то уже доделал, я только начинаю его понимать. И я понял две вещи… Первая – что… потом, спустя века – помнить будут его, не меня. Я – кто? Что я сделал такого, чтобы войти в Историю?
– Ну, зачем так…- поморщился я.- Все мы прекрасно помним, как боялись… и сколько времени боялись верить в такое чудо…
– И запомнили, в основном, этот свой страх.- Усмехнулся куда-то вбок Абар.- А то, что мне удалось сейчас заложить – скажется ещё нескоро. Настолько нескоро, что большинство даже никак не свяжет это с моим именем. Но не это меня смущает…- Как-то задумчиво вздохнул он. "А что же"? – Одними глазами спросил я.- Видишь ли, Анри… Я ведь не вечен. Не только в физическом, но и в политическом смысле.- С какой-то непонятной мне обречённостью заметил президент. И… Чует моё сердце, что лет пять если я и протяну – то и хвала Аллаху. А дальше… Народу нужен лидер. Точнее – той толпе, которая только-только стала становиться народом, но в один миг может снова сделаться снова толпой… Нужен броский лидер. Имеющий солидный политический капитал. Толпе нужен идол. Кудесник. Чудотворец.
– Пока он видит это в Вас. По-моему.- Усмехнулся я.
– Пока – да. Да и то – лишь в какой-то степени.- Возразил Абар.- А что будет через десять дет? Через двадцать? Если я и на пять лет загадывать боюсь…- Я молчал.- Сдаётся мне, что надо искать преемника, Анри. Такого преемника, чьи дела и помыслы не только не уступали бы моим по грандиозности, но превосходили бы их. И, что, быть может, даже чуток более важно – чтобы они были на_ _виду. Понимаешь? Народ должен знать своих героев. Верить им. Но он пока не хочет что-либо ради этого предпринимать. И, пока не научится – будет обманут неоднократно самыми разными проходимцами. Я… Я понимаю, Анри, что своими действиями оттягиваю, быть может, момент, когда народ научится делать это самостоятельно… Я показываю им…- Он внимательно взглянул на меня,- Аллен Сена, как Нового Героя. Я сам готовлю того, кто свергнет меня на первых же выборах. Иное – не имеет смысла: если я не сделаю этого сам, то это сделают иные, сегодня ещё, быть может, совершенно неведомые мне, силы. И – видит Бог, вряд ли то, что они сделают, будет лучше. Для страны, для народа, для меня…
– Аллен Сен?- Я вопросительно посмотрел на него. Абар кивнул:
– Именно он, если не сделает какой-то глупой, нелепой ошибки, и войдёт в историю. Не потому, что лучше – хотя я и говорил, что в чём-то он пусть и лучше меня – народ этого не знает. Но потому, что он, его деятельность – на виду. Он – кудесник. Поэтому на первых же выборах, где мы станем соперниками, он станет первым: его чудо понимают и видят все.
– Вы… Говорили с ним об этом?- Абар кивнул:
– И он всё прекрасно понимает, как оказалось. Единственное, о чём он меня попросил…
– О чём?
– Чтобы я, сколько мог, оттягивал выборы. Давая ему возможность как можно больше закончить из того, чем ему заниматься после выборов уже не будет ни времени, ни желания, ни сил.
– А… Что будете делать… тогда, потом… Вы?
– Я найду, чем заняться.- Улыбнулся Абар.- Я слишком много раскрутил уже всего, за чем ещё долго нужен будет глаз да глаз. Но, думаю… Что больше всего меня привлекает… подготовка смены. Да, Анри – именно подготовка тех, кто придёт на смену Аллен Сену, когда толпе приестся и он. Толпа ещё не скоро станет народом, Анри. Это – долгое и трудное дело. Кропотливое. А сорваться всё это может в один момент… Понимаешь, Анри… Я раскрутил одно из колёс Истории. Оно уже крутится, и довольно быстро, отвлекая на себя часть потока. Но… весьма значительная её часть ещё принадлежит другим потокам. И… в какой-то момент… моё колесо могут остановить, сломать… или – повернуть вспять… те силы, которые крутят другие колёса. Я должен успеть. Если мне дорого то, что я создал – то, безусловно, я должен успеть.
– Что?
– Доделать вторую, третью производную того процесса, который я раскрутил. Пока на виду – сам процесс. Первая производная его – это Алл. Об этом пока никто не знает, Анри. Это – просто мои размышления, высказанные вслух.- Президент пристально посмотрел на меня, как бы прикидывая, насколько я правильно оцениваю уровень доступа подобной информации – затем, неопределённо вздохнув, продолжил: – Второй производной будут те мальчики, которых я готовлю сегодня. Мальчики, у которых горят глаза – но которые пока ничего не знают. Честные мальчики, на долю которых выпадут невероятнейшие испытания всеми мыслимыми соблазнами и которые должны выстоять, должны победить – победить легко, без напряжения, не тратя на эту победу сил и энергии, которые нужны им для новых свершений, для великих дел, за которые их будут помнить в веках. Третьей производной будет замыкание круга – система должна не просто сама воспроизводить таких мальчиков, учить их, выпуская в жизнь – она должна воспроизводить школы, которые выпускают таких мальчиков… Ты… Ты понимаешь, Анри?- Анас-Бар бросил на меня осторожный взгляд, как будто опасаясь, что сотрясал воздух напрасно.
– Я… Понимаю Вас, президент…- Тихо сказал я.- Но – видит Бог, как не хотел бы я оказаться в Вашей шкуре…
– А от тебя это и не требуется, летописец…- Широко улыбнулся Абар.- Это – мой удел, моя жизнь. Я борюсь за саму модель, осуществляющую великую идею. А ты и тебе подобные – за правду в рамках этой модели. Вас должно быть больше. Гораздо больше, Анри. Вас должно быть очень много – ибо ваша борьба – не чета моей… Ваша проблема – в том, чтобы вы все были вместе. Если вы сумеете решить её – вы победите, Анри. Это непросто, как непросто толкать штангу вдесятером: один сачканёт, испугается, сломается – и беда грозит уже всем. У меня ситуация другая, Анри. Места, видишь ли, у моей штанги – только для одного. И потому я должен толкать её сам. Увы… Конечно, кто-то может подталкивать за края – и это иногда делается, но… они не могут быть равноправными сообщниками: они, в большинстве своём, могут быть лишь путниками, прохожими, которые мимоходом подсобят, если случайно окажутся рядом. Я… Хочу поломать такую систему, Анри. Законодатели уже работают – ты знаешь, как. Уже очевидно, что новая избирательная система гораздо логичнее, справедливее традиционной. Я… Я хочу ввести практически то же самое для всех ветвей власти, Анри. Я хочу научить общество жить так, чтобы каждый как можно меньше мешал другим. А те, чьи взгляды непримиримы с взглядами общества, те, кто сегодня должен быть либо растоптан обществом, либо склониться к террору – должны иметь право жить вне общества. Места на этой планете всем хватит, Анри. А такие, как ты… должны извещать одних о жизни и деяниях других – чтобы все знали и понимали, как живут те, кто исповедует отличные от них взгляды… Ибо это иной раз может послужить поводом либо для изменения собственных, либо – наоборот, для оставления их такими, каковы они есть… Благодаря вам это всё должно происходить меньшей кровью, Анри. Гораздо меньшей…
– Согласен…- Кивнул я. Анас-Бар ухмыльнулся – дескать, а разве со столь очевидным можно не согласиться?
– Так вот, Анри… Я слышал, что ты действительно вжился в роль летописца?- Я молчал, скромно потупив глазки.- Так вот… Ты скоро уедешь. Очень скоро. А жаль. Но… Ты приезжай, Анри. Узнавай обо всём, что здесь происходит, побольше. И… Пиши книгу, Анри. Опиши это всё – быть может, это будет так или иначе способствовать распространению "общества здравого смысла" по всей планете. Или – возрождению этих идей – когда-то, через века… Если случится так, что у нас здесь ничего не выйдет…- Я удивлённо поднял на него глаза.- Да, Анри – мы все смертны. Мы все порочны – в большей или меньшей мере. Мы все несовершенны, не наделены в достаточной степени знаниями, умениями делать то, за что принялись. У нас может получиться – и я очень хочу, чтобы у нас получилось, Анри. Но – у нас может и не получиться. И тогда… тогда я особенно хочу, чтобы люди знали правду о нас – чтобы не перевирали нас глашатаи, как переврали Сонов, многие из которых действительно хотели счастья своему народу – да не знали толком, каково оно и как его достигнуть. Их опыт надо не бичевать – его нужно изучать, Анри. Изучать, чтобы не делать собственных глупых ошибок. Поэтому – пиши, Анри. Я не знаю, какой из тебя литератор – но я вижу, что ты человек честный. Или, по крайней мере, хочешь быть им… Именно _быть, а не _казаться – две большие разницы, знаете ли…- Я лишь скромно улыбнулся в ответ.
– А я займусь мальчиками, Анри. Моими мальчиками. Я хочу сделать из них людей – умных, честных, порядочных людей, интересующихся чем-то таким, что невольно внушает уважение к ним… Сегодняшняя школа пока этого не делает, Анри. Она, в лучшем случае, просто учит. Она не воспитывает. Но учить, не воспитывая – аморально по определению. Нельзя давать дикарю власть, скажем, над ядерным оружием – это просто аморально. Знания – это та же власть. А всякий, имеющий власть, должен быть готов к ней – хотя бы настолько, чтобы не разрушить объект, власть над которым ему дана. Нельзя подготовить специалиста или госдеятеля, не сформировав предварительно его личность – это есть преступление. Недостатки личности будут мешать ей и в жизни, и в работе. Если мы не поможем воспитаннику избавиться от них – мы можем породить монстра, который сожрёт нас самих. Поэтому нужно помогать избавляться от пороков всем, а учить – только тех, кому избавиться от пороков удалось. Уже_ удалось. То есть – учить нужно уже после того, как им это удалось. Я… Я хочу, чтобы они не были так агрессивны, как подростки, стремящиеся выделиться любой ценой… Я хочу, чтобы они научились Любви, Анри… Чтобы они пришли к объективной морали… не зависящей от собственной точки зрения и собственного предвзятого отношения к предмету. Чтоб не спешили судить о предмете, ничего о нём не зная… Чтобы не ставили доказательство собственной правоты выше истинности… Я хочу сделать из них людей_, Анри. Людей, которым не страшно доверить жизнь своих детей, своих внуков. Это – непростая задача. Но её нужно решать. Решать уже сейчас. Я хочу в корне изменить сам принцип системы образования. Она должна формировать у воспитанника не полное доверие к источнику – а способность трезвого анализа как источника, так и исходящей от него информации. То есть – он воспринимает то, что видит и слышит, как есть – но не считает это истиной в последней инстанции, ибо прекрасно понимает, что люди многое понимают и передают неправильно. Я был знаком с одной девушкой, Анри… Это была большая умница. Никой её звали. Она читала курс психологии в полицейской Академии. Можешь себе это представить? Как тем, кто уже работал в розыске, так и тем, кто бывал лишь в патрулировании – им, собравшимся вместе, предложить такой предмет, как психология восприятия? Бред, Анри. Чистейший бред. Я даже не представлял, как она сумеет добиться, чтобы её слушали – ибо как можно добиться, чтобы тебя слушала аудитория, в которой присутствуют только две разновидности курсантов: одни считают, что это – нечто заумное и никому не нужное, а другие – что они уже давно это всё постигли и всё знают… Знаешь, что она придумала, Анри?- Я честно признался, что не знаю.
– Она заставила их сыграть в испорченный телефон. На первом же занятии.
– Не понял?- Добродушно-насмешливая физиономия Абара как бы говорила: "Ничего, приятель: не ты – первый, не ты и последний…".
– Слушай…- Блеснув смеющимися глазами, начал рассказывать он.- Для начала она вызвала 10 добровольцев. Нехотя, пыхтя да перешучиваясь, парни повылазили из-за парт. Затем она оставила возле себя только первого, остальным предложила выйти за дверь. Когда дверь за ними закрылась, она просто и внятно прочла всем присутствующим вводную – типичную оперативную вводную, массу которых в бумажном виде можно обнаружить в архиве академии. "Понял"? – Закончив, спросила парня она. Тот, естественно, согласился. "А теперь – позови следующего и передай ему".- Распорядилась она. Ничего не подозревая, парень передал. Не совсем точно, разумеется. Слушатели заинтересовались. "Передай следующему",- снова распорядилась Ника. Следующему, следующему… Всего их было десять. На третьем – все, кто слышали собственными ушами начальную вводную, уже не могли сдержать смех. Когда число "передатчиков" перевалило за половину – слушатели уже тихо стонали, сползая под парты. То, что услышал десятый, не имело ничего общего с начальной информацией и вызвало тихую истерику в аудитории – включая и первую половину "цепи", которая уже поняла, что за цирк здесь происходит. В итоге – слушали её парни после этого, открыв рот. Ловя каждое слово. Умница, правда?- Я кивнул.
– А теперь скажи мне, Анри… Кто _ещё_ и _где использует подобные методы?- Я развёл руками.- Правильно.- Кивнул Абар.- Практически _никто и практически _нигде. И в этом есть просто беда… или – одна из бед – нашей системы образования.
– Может, следует сделать её частной?- Попытался поддержать беседу я.
– Частная система образования преследует совсем другие интересы, Анри. А именно – извлечение прибыли. А это плохо…
– Но, насколько мне известно, практически все лучшие умы человечества получили образование именно в частной школе…
– Это не говорит о том, что она лучше. Просто их родители могли платить – они оплатили их обучение, и свет увидел этих гениев. А скольких гениев мы недополучили лишь потому, что их родители заплатить не смогли?
– Ну, это понятно… Просто, когда система образования состоит из частных школ, включается такой механизм, как рынок… И он – сам по себе – вынуждает их работать лучше.
– Бред, Анри. Бред. Он не заставляет их работать лучше – он заставляет их работать так, чтобы им больше платили – только и всего. Ничего общего с качеством обучения это, в общем случае, не имеет. Рынок – это не панацея, Анри. Рынок есть просто страховка, как клапан у котла… Это – всего лишь способ обуздать алчь толпы стяжателей при полном бездействии правительства. А бездействие правительства – это преступление, Анри. Хотя – иные действия правительств – ещё большие преступления… Если оценивать то правительство, что было здесь до меня и часть которого ещё осталась – то… Знаешь,- Он украдкой бросил на меня взгляд – как бы оценивая, стоит ли такое говорит вслух,- здесь говорят… что после того, что это правительство сделало с народом, оно обязано на нем жениться.- Я не смог сдержать смех в ответ.
– Это было бы так смешно, Анри, если бы не было так грустно… Если бы это не происходило с целым народом…- Вздохнул Абар. Стушевавшись, я замолчал.
– Я хочу поменять саму системы восприятия ценностей человеком… моей страны…- Тихо и несмело, как бы выдавая свои самые затаённые мечты, говорил Абар.- Я хочу уйти от антропоцентрической системы общественного восприятия ценностей, сформировавшейся в период соновского правления, чтобы прийти к ноосфероцентрической – как к системе более естественно целесообразной, разумной, и так далее. К системе, которую Соны, если верить их словам, так хотели сформировать – но так ничего толком и не сделали для того, чтобы это состоялось. Понимаешь, это ведь… принципиально разные люди, Анри. Они уже начали подниматься при Сонах – как поросль на поле, где много лет старательно косили сорняки. Но – империя рухнула, а вместе с ней в умах людей рухнуло и всё то, что было с ней связано или ею провозглашалось – как хорошее, так и плохое. Империя загнивала страшно, Анри… Бюрократы буквально парализовали все процессы развития… Представь себе: процент реально внедрённых инноваций в соновской империи в последние годы её существования был в 12 раз (!) меньше, чем в тройке мировых промышленных лидеров. Последствия хорошо известны – теперь даже для тех, кто не хотел этого знать и понимать… И, если мы хотим поднять страну из пепла – не говоря уже о том, чтобы догнать тех, кто сейчас свободно бежит вперёд – мы должны в корне изменить инновационную систему. Изменить сам подход… От классического империализма с его бюрократией нужно прийти к здоровым, разумным, жизнеспособным общественным отношениям. Мне всё равно, как их назовут – но мне неинтересны отношения, способные просуществовать одно поколение, кормя властьимущих и их ближайшее окружение. Мне интересна такая система общественных отношений, которая сумеет прожить, по крайней мере, несколько столетий, и будет развита в более новую, эффективную и разумную, а не будет свёргнута, как глупая, беспомощная и неадекватная. А это непросто, Анри. Хотя бы – потому, что этого до меня не делал никто. А, когда имеешь дело с такой страной и такой идеей – неизбежно приходишь к тому, что всякое, буквально каждое твоё действие должно быть направлено на то, чтобы получить нужный тебе результат. И – приходишь к пониманию, что каждая, даже, казалось бы, самая незначительная ошибка – бесконечно отдаляет от тебя этот результат, а всякая пара ошибок – делает его практически недостижимым. Я сначала был наивен, Анри. Я считал, что для этого нужно просто говорить людям правду. Только правду. Я знал, что люди любят знать правду – несмотря на то, что очень не любят её говорить. Но очень скоро я узнал, что {правда – это то, во что никто не верит.}{Джордж Бернард Шоу (1836-1950)} Это очень неприятно – но это есть факт, Анри. И тогда я начал понимать, что такое политика… Мне не нравится политика. Меня тошнит от политики. Я её ненавижу – но я вынужден заниматься ею, если я хочу что-то сделать с людьми, с обществом, со страной. И – дай Бог, чтобы потом, когда общество сможет, уже апостериори, оценить сделанное – оно не пришло бы к выводу, что я был неправ…
– Дай Бог…- Согласился я.
– Самая великая сила, Анри – это лень человеческая…- Грустно продолжал Абар. Ради неё человека и на технократию потянуло – и не заметил он, Властелин Вселенной, как и сам стал служить созданному им же техномиру, и природу ему подчинил… А куда ей, природе, деваться, если Человек – её хозяин – так вот над ней измывается? Вот и стонет она, пытаясь услужить из последних сил… А когда силы кончаются – то и ломается, губя всё вместе с собой, включая и хозяина этого своего – глупого, нерадивого… Который, будучи поставлен властелином мира, добровольно стал его рабом… И, когда приходишь вот так – слабый, тщедушный человек, на место, которое предназначено для сильного и умного – и, вдруг, осознаёшь это, и осознаёшь не только то, где ты находишься и что от тебя зависит, но и то, что происходит с миром, куда он катится – становится страшно, Анри. Страшно уже хотя бы оттого, что ты ничего толком не можешь изменить, как не можешь остановить толпу леммингов, несущуюся в пропасть. Ты можешь только отойти в сторону – не более. Но – как? Это же – не лемминги… Это же… Как, там, бишь, их – Homo Sapiens'ы… Как они сами себя называют… Гордо называют… И – незаслуженно. Как сделать так, чтобы это название хоть в какой-то мере соответствовало истине, Анри? Как изменить мир к лучшему? Не говоря уже о том, чтобы понять, _что для него лучше…
Абара несло. Как будто этот поток излагаемых им мыслей, терзаний, чаяний и чувств, прорвав однажды плотину его сдержанности, уже не мог быть остановлен ничем – будто, поверив вдруг собеседнику, человек инстинктивно стремится излить ему свою душу – всю, без остатка. Тоска? Одиночество? Не знаю. Мало кто знал, чем терзался этот человек, оставаясь наедине с самим собой. Я лишь немного могу догадываться об этом, судя по тому, как его иногда прорывало – на откровенность со мной. Но дело он делал. Реально. Поднимая страну с колен, заставляя граждан понемногу себя уважать – и уважать заслуженно. Я наблюдал, как менялась, молодела страна. Я смотрел, как воодушевлялись, менялись люди. А ведь это было только начало… Начало долгого, трудного, большого пути – пути к Разуму…
– Я… Не оплачивал доставку…
– Такая доставка входит в цену билета.- Вздохнул Карой.- Его не везли сюда. Его распечатали в ближайшем кассовом пункте, который находится в холле гостиницы и выдаёт любую муть – от банковских чеков до билетов и телеграмм. На всё про всё у него есть соответствующие бланки, оператор просто вставляет то, что нужно – и система впечатывает на эти гербовые бланки – с лазерным клеймом в качестве защиты – всё то, что было заказано. Ты – получил билеты, сосед – чек на триста гевей, другой сосед – поздравительную телеграмму… устройство печати работает практически непрерывно – ведь это – большая гостиница… Клерк просто вставляет туда требуемые бланки, а посыльный разносит по этажам гостиницы.
– Лихо… А если бы я жил не в гостинице?
– Может, это продолжалось бы чуть дольше – билеты пришли бы на твоё почтовое отделение и были бы доставлены так же, как любая телеграмма.
– А подделка?
– Нереально: там есть электронная подпись, которая позволит установить, тот ли это документ, что выдала система. Если нет – будет разбирательство, и найти виновного, поверь, проще простого…
– Я даже… немного жалею, что родилась и выросла не здесь…- Как-то несмело взглянув на меня, тихо сказала Лидочка.- Хотя и понимаю, что исправить это уже не удастся – ни речки, ни поля, ни луга, ни рощицы – сколь бы ни были они похожи, всё равно не заменят мне тех, среди которых я росла… Единственное, на что можно надеяться – так это на шизы Торри: вдруг он решит посылать тебя… нас… сюда каждый год?
– Будем надеяться.- Подыграл ей я. Хотя и прекрасно понимал, что надеяться на это совершенно бессмысленно: Торри выжал из ункарской темы всё, что мог, и теперь рыскал по свету, выискивая что-нибудь ещё более загадочное, более экзотическое… Ункария его больше не интересовала. Как класс. Удивляла – безусловно, да. Озадачивала – быть может. Но – не настолько, чтобы тратить деньги на содержание собственного корреспондента в течение ещё одного года. Таким образом, этот праздник души должен был для нас скоро кончится. Впереди были привычные будни. Что ж – нам не привыкать…
* * *
* * *
Но жизнь в Ункарии текла по-прежнему, вне всякой зависимости от моего состояния и от интереса к ней господина Скрента. Так же продолжались вечеринки у Абара, время от времени выплёскивающие на поверхность очередного незаслуженно забытого обществом гения или очередную невероятную идею. Я же пользовался ими, в основном, для того, чтобы писать свои записки с натуры. Там было немало интересных личностей, но, признаться – больше всех меня интересовал сам ункарский президент: я, уже даже сердцем давно приняв это явление, как факт, согласившись с глазами, видевшими очевидное, умом всё же так и не смог понять, как такой человек может среди людей пробиться к власти – да ещё в относительно спокойное время. Но это был факт – и это обескураживало. Я не могу осознать весь спектр чувств, которые манили, влекли меня к нему – но, несомненно, какая-то тень неверия в возможность происходящего была не самой незаметной из них. Поэтому, когда его тянуло на излияния, я не только охотно выслушивал их, но и старался, по возможности, записать на плёнку – даже тайком от Абара. Было ли это порядочно? Сложный вопрос. Догадывался ли он об этом? Не знаю. Но – благодаря этому я восстанавливал потом многие беседы с ним – даже те, которые не мог толком запомнить, будучи, скажем так, в не совсем трезвом виде. Вот и сейчас – мы сидели у камина в его гостинной – и я, кивая головой в такт словам собеседника, благодарил Всевышнего за то, что он надоумил меня сегодня не только прихватить с собой диктофон, но и спрятать его на поясе, в чехле от мобильника. Гадкие все-таки люди – эти журналисты… А что делать?
– Ты знаешь… После происшедшего тогда, в монастыре, я долго думал.- Неспешно, поигрывая бокалом, размышлял Абар.- Я пытался понять, как можно построить систему, не управляя ею. И, кажется, понял.- Я поднял на Абара вопросительный взгляд.- Понимаешь… Начиная с какого-то уровня… Ты уже не можешь… не имеешь права… издавать распоряжения… отдавать прямые приказы… Ты должен просто подбирать людей – активных людей, которым либо просто нужно то же, что и тебе, и стране; либо… Либо – тех, кто, реализуя то, что нужно им самим, вынужден будет попутно реализовать и то, что нужно тебе. Ты можешь – и должен, конечно – наблюдать за ними… Неявно, разумеется – чтобы ненароком не оскорбить их недоверием… Ты должен анализировать их слова, действия, поступки, прогнозировать последствия… И… Именно в этом и заключается, похоже, теперь твоя деятельность: ты перешёл на следующий уровень, ты уже не командир. Ты даже не командир командира – у тебя в руках уже много, слишком много нитей – и это хорошо, если ты умеешь ими пользоваться; но все они – тончайшие, и могут рваться при неосторожных движениях. И ты начинаешь понимать, постигать… Этот… совершенно иной принцип… или метод… управления, именуемый высшей политикой… И, знаешь…- неожиданно обернулся ко мне он,- этот… единственно верный для подобных уровней принцип… Боюсь, что Алл усвоил раньше меня. И – глубже меня. Он во многом действует правильно – единственно правильно. А я – ловлю себя на мысли, что лишь потом, когда он что-то уже доделал, я только начинаю его понимать. И я понял две вещи… Первая – что… потом, спустя века – помнить будут его, не меня. Я – кто? Что я сделал такого, чтобы войти в Историю?
– Ну, зачем так…- поморщился я.- Все мы прекрасно помним, как боялись… и сколько времени боялись верить в такое чудо…
– И запомнили, в основном, этот свой страх.- Усмехнулся куда-то вбок Абар.- А то, что мне удалось сейчас заложить – скажется ещё нескоро. Настолько нескоро, что большинство даже никак не свяжет это с моим именем. Но не это меня смущает…- Как-то задумчиво вздохнул он. "А что же"? – Одними глазами спросил я.- Видишь ли, Анри… Я ведь не вечен. Не только в физическом, но и в политическом смысле.- С какой-то непонятной мне обречённостью заметил президент. И… Чует моё сердце, что лет пять если я и протяну – то и хвала Аллаху. А дальше… Народу нужен лидер. Точнее – той толпе, которая только-только стала становиться народом, но в один миг может снова сделаться снова толпой… Нужен броский лидер. Имеющий солидный политический капитал. Толпе нужен идол. Кудесник. Чудотворец.
– Пока он видит это в Вас. По-моему.- Усмехнулся я.
– Пока – да. Да и то – лишь в какой-то степени.- Возразил Абар.- А что будет через десять дет? Через двадцать? Если я и на пять лет загадывать боюсь…- Я молчал.- Сдаётся мне, что надо искать преемника, Анри. Такого преемника, чьи дела и помыслы не только не уступали бы моим по грандиозности, но превосходили бы их. И, что, быть может, даже чуток более важно – чтобы они были на_ _виду. Понимаешь? Народ должен знать своих героев. Верить им. Но он пока не хочет что-либо ради этого предпринимать. И, пока не научится – будет обманут неоднократно самыми разными проходимцами. Я… Я понимаю, Анри, что своими действиями оттягиваю, быть может, момент, когда народ научится делать это самостоятельно… Я показываю им…- Он внимательно взглянул на меня,- Аллен Сена, как Нового Героя. Я сам готовлю того, кто свергнет меня на первых же выборах. Иное – не имеет смысла: если я не сделаю этого сам, то это сделают иные, сегодня ещё, быть может, совершенно неведомые мне, силы. И – видит Бог, вряд ли то, что они сделают, будет лучше. Для страны, для народа, для меня…
– Аллен Сен?- Я вопросительно посмотрел на него. Абар кивнул:
– Именно он, если не сделает какой-то глупой, нелепой ошибки, и войдёт в историю. Не потому, что лучше – хотя я и говорил, что в чём-то он пусть и лучше меня – народ этого не знает. Но потому, что он, его деятельность – на виду. Он – кудесник. Поэтому на первых же выборах, где мы станем соперниками, он станет первым: его чудо понимают и видят все.
– Вы… Говорили с ним об этом?- Абар кивнул:
– И он всё прекрасно понимает, как оказалось. Единственное, о чём он меня попросил…
– О чём?
– Чтобы я, сколько мог, оттягивал выборы. Давая ему возможность как можно больше закончить из того, чем ему заниматься после выборов уже не будет ни времени, ни желания, ни сил.
– А… Что будете делать… тогда, потом… Вы?
– Я найду, чем заняться.- Улыбнулся Абар.- Я слишком много раскрутил уже всего, за чем ещё долго нужен будет глаз да глаз. Но, думаю… Что больше всего меня привлекает… подготовка смены. Да, Анри – именно подготовка тех, кто придёт на смену Аллен Сену, когда толпе приестся и он. Толпа ещё не скоро станет народом, Анри. Это – долгое и трудное дело. Кропотливое. А сорваться всё это может в один момент… Понимаешь, Анри… Я раскрутил одно из колёс Истории. Оно уже крутится, и довольно быстро, отвлекая на себя часть потока. Но… весьма значительная её часть ещё принадлежит другим потокам. И… в какой-то момент… моё колесо могут остановить, сломать… или – повернуть вспять… те силы, которые крутят другие колёса. Я должен успеть. Если мне дорого то, что я создал – то, безусловно, я должен успеть.
– Что?
– Доделать вторую, третью производную того процесса, который я раскрутил. Пока на виду – сам процесс. Первая производная его – это Алл. Об этом пока никто не знает, Анри. Это – просто мои размышления, высказанные вслух.- Президент пристально посмотрел на меня, как бы прикидывая, насколько я правильно оцениваю уровень доступа подобной информации – затем, неопределённо вздохнув, продолжил: – Второй производной будут те мальчики, которых я готовлю сегодня. Мальчики, у которых горят глаза – но которые пока ничего не знают. Честные мальчики, на долю которых выпадут невероятнейшие испытания всеми мыслимыми соблазнами и которые должны выстоять, должны победить – победить легко, без напряжения, не тратя на эту победу сил и энергии, которые нужны им для новых свершений, для великих дел, за которые их будут помнить в веках. Третьей производной будет замыкание круга – система должна не просто сама воспроизводить таких мальчиков, учить их, выпуская в жизнь – она должна воспроизводить школы, которые выпускают таких мальчиков… Ты… Ты понимаешь, Анри?- Анас-Бар бросил на меня осторожный взгляд, как будто опасаясь, что сотрясал воздух напрасно.
– Я… Понимаю Вас, президент…- Тихо сказал я.- Но – видит Бог, как не хотел бы я оказаться в Вашей шкуре…
– А от тебя это и не требуется, летописец…- Широко улыбнулся Абар.- Это – мой удел, моя жизнь. Я борюсь за саму модель, осуществляющую великую идею. А ты и тебе подобные – за правду в рамках этой модели. Вас должно быть больше. Гораздо больше, Анри. Вас должно быть очень много – ибо ваша борьба – не чета моей… Ваша проблема – в том, чтобы вы все были вместе. Если вы сумеете решить её – вы победите, Анри. Это непросто, как непросто толкать штангу вдесятером: один сачканёт, испугается, сломается – и беда грозит уже всем. У меня ситуация другая, Анри. Места, видишь ли, у моей штанги – только для одного. И потому я должен толкать её сам. Увы… Конечно, кто-то может подталкивать за края – и это иногда делается, но… они не могут быть равноправными сообщниками: они, в большинстве своём, могут быть лишь путниками, прохожими, которые мимоходом подсобят, если случайно окажутся рядом. Я… Хочу поломать такую систему, Анри. Законодатели уже работают – ты знаешь, как. Уже очевидно, что новая избирательная система гораздо логичнее, справедливее традиционной. Я… Я хочу ввести практически то же самое для всех ветвей власти, Анри. Я хочу научить общество жить так, чтобы каждый как можно меньше мешал другим. А те, чьи взгляды непримиримы с взглядами общества, те, кто сегодня должен быть либо растоптан обществом, либо склониться к террору – должны иметь право жить вне общества. Места на этой планете всем хватит, Анри. А такие, как ты… должны извещать одних о жизни и деяниях других – чтобы все знали и понимали, как живут те, кто исповедует отличные от них взгляды… Ибо это иной раз может послужить поводом либо для изменения собственных, либо – наоборот, для оставления их такими, каковы они есть… Благодаря вам это всё должно происходить меньшей кровью, Анри. Гораздо меньшей…
– Согласен…- Кивнул я. Анас-Бар ухмыльнулся – дескать, а разве со столь очевидным можно не согласиться?
– Так вот, Анри… Я слышал, что ты действительно вжился в роль летописца?- Я молчал, скромно потупив глазки.- Так вот… Ты скоро уедешь. Очень скоро. А жаль. Но… Ты приезжай, Анри. Узнавай обо всём, что здесь происходит, побольше. И… Пиши книгу, Анри. Опиши это всё – быть может, это будет так или иначе способствовать распространению "общества здравого смысла" по всей планете. Или – возрождению этих идей – когда-то, через века… Если случится так, что у нас здесь ничего не выйдет…- Я удивлённо поднял на него глаза.- Да, Анри – мы все смертны. Мы все порочны – в большей или меньшей мере. Мы все несовершенны, не наделены в достаточной степени знаниями, умениями делать то, за что принялись. У нас может получиться – и я очень хочу, чтобы у нас получилось, Анри. Но – у нас может и не получиться. И тогда… тогда я особенно хочу, чтобы люди знали правду о нас – чтобы не перевирали нас глашатаи, как переврали Сонов, многие из которых действительно хотели счастья своему народу – да не знали толком, каково оно и как его достигнуть. Их опыт надо не бичевать – его нужно изучать, Анри. Изучать, чтобы не делать собственных глупых ошибок. Поэтому – пиши, Анри. Я не знаю, какой из тебя литератор – но я вижу, что ты человек честный. Или, по крайней мере, хочешь быть им… Именно _быть, а не _казаться – две большие разницы, знаете ли…- Я лишь скромно улыбнулся в ответ.
– А я займусь мальчиками, Анри. Моими мальчиками. Я хочу сделать из них людей – умных, честных, порядочных людей, интересующихся чем-то таким, что невольно внушает уважение к ним… Сегодняшняя школа пока этого не делает, Анри. Она, в лучшем случае, просто учит. Она не воспитывает. Но учить, не воспитывая – аморально по определению. Нельзя давать дикарю власть, скажем, над ядерным оружием – это просто аморально. Знания – это та же власть. А всякий, имеющий власть, должен быть готов к ней – хотя бы настолько, чтобы не разрушить объект, власть над которым ему дана. Нельзя подготовить специалиста или госдеятеля, не сформировав предварительно его личность – это есть преступление. Недостатки личности будут мешать ей и в жизни, и в работе. Если мы не поможем воспитаннику избавиться от них – мы можем породить монстра, который сожрёт нас самих. Поэтому нужно помогать избавляться от пороков всем, а учить – только тех, кому избавиться от пороков удалось. Уже_ удалось. То есть – учить нужно уже после того, как им это удалось. Я… Я хочу, чтобы они не были так агрессивны, как подростки, стремящиеся выделиться любой ценой… Я хочу, чтобы они научились Любви, Анри… Чтобы они пришли к объективной морали… не зависящей от собственной точки зрения и собственного предвзятого отношения к предмету. Чтоб не спешили судить о предмете, ничего о нём не зная… Чтобы не ставили доказательство собственной правоты выше истинности… Я хочу сделать из них людей_, Анри. Людей, которым не страшно доверить жизнь своих детей, своих внуков. Это – непростая задача. Но её нужно решать. Решать уже сейчас. Я хочу в корне изменить сам принцип системы образования. Она должна формировать у воспитанника не полное доверие к источнику – а способность трезвого анализа как источника, так и исходящей от него информации. То есть – он воспринимает то, что видит и слышит, как есть – но не считает это истиной в последней инстанции, ибо прекрасно понимает, что люди многое понимают и передают неправильно. Я был знаком с одной девушкой, Анри… Это была большая умница. Никой её звали. Она читала курс психологии в полицейской Академии. Можешь себе это представить? Как тем, кто уже работал в розыске, так и тем, кто бывал лишь в патрулировании – им, собравшимся вместе, предложить такой предмет, как психология восприятия? Бред, Анри. Чистейший бред. Я даже не представлял, как она сумеет добиться, чтобы её слушали – ибо как можно добиться, чтобы тебя слушала аудитория, в которой присутствуют только две разновидности курсантов: одни считают, что это – нечто заумное и никому не нужное, а другие – что они уже давно это всё постигли и всё знают… Знаешь, что она придумала, Анри?- Я честно признался, что не знаю.
– Она заставила их сыграть в испорченный телефон. На первом же занятии.
– Не понял?- Добродушно-насмешливая физиономия Абара как бы говорила: "Ничего, приятель: не ты – первый, не ты и последний…".
– Слушай…- Блеснув смеющимися глазами, начал рассказывать он.- Для начала она вызвала 10 добровольцев. Нехотя, пыхтя да перешучиваясь, парни повылазили из-за парт. Затем она оставила возле себя только первого, остальным предложила выйти за дверь. Когда дверь за ними закрылась, она просто и внятно прочла всем присутствующим вводную – типичную оперативную вводную, массу которых в бумажном виде можно обнаружить в архиве академии. "Понял"? – Закончив, спросила парня она. Тот, естественно, согласился. "А теперь – позови следующего и передай ему".- Распорядилась она. Ничего не подозревая, парень передал. Не совсем точно, разумеется. Слушатели заинтересовались. "Передай следующему",- снова распорядилась Ника. Следующему, следующему… Всего их было десять. На третьем – все, кто слышали собственными ушами начальную вводную, уже не могли сдержать смех. Когда число "передатчиков" перевалило за половину – слушатели уже тихо стонали, сползая под парты. То, что услышал десятый, не имело ничего общего с начальной информацией и вызвало тихую истерику в аудитории – включая и первую половину "цепи", которая уже поняла, что за цирк здесь происходит. В итоге – слушали её парни после этого, открыв рот. Ловя каждое слово. Умница, правда?- Я кивнул.
– А теперь скажи мне, Анри… Кто _ещё_ и _где использует подобные методы?- Я развёл руками.- Правильно.- Кивнул Абар.- Практически _никто и практически _нигде. И в этом есть просто беда… или – одна из бед – нашей системы образования.
– Может, следует сделать её частной?- Попытался поддержать беседу я.
– Частная система образования преследует совсем другие интересы, Анри. А именно – извлечение прибыли. А это плохо…
– Но, насколько мне известно, практически все лучшие умы человечества получили образование именно в частной школе…
– Это не говорит о том, что она лучше. Просто их родители могли платить – они оплатили их обучение, и свет увидел этих гениев. А скольких гениев мы недополучили лишь потому, что их родители заплатить не смогли?
– Ну, это понятно… Просто, когда система образования состоит из частных школ, включается такой механизм, как рынок… И он – сам по себе – вынуждает их работать лучше.
– Бред, Анри. Бред. Он не заставляет их работать лучше – он заставляет их работать так, чтобы им больше платили – только и всего. Ничего общего с качеством обучения это, в общем случае, не имеет. Рынок – это не панацея, Анри. Рынок есть просто страховка, как клапан у котла… Это – всего лишь способ обуздать алчь толпы стяжателей при полном бездействии правительства. А бездействие правительства – это преступление, Анри. Хотя – иные действия правительств – ещё большие преступления… Если оценивать то правительство, что было здесь до меня и часть которого ещё осталась – то… Знаешь,- Он украдкой бросил на меня взгляд – как бы оценивая, стоит ли такое говорит вслух,- здесь говорят… что после того, что это правительство сделало с народом, оно обязано на нем жениться.- Я не смог сдержать смех в ответ.
– Это было бы так смешно, Анри, если бы не было так грустно… Если бы это не происходило с целым народом…- Вздохнул Абар. Стушевавшись, я замолчал.
– Я хочу поменять саму системы восприятия ценностей человеком… моей страны…- Тихо и несмело, как бы выдавая свои самые затаённые мечты, говорил Абар.- Я хочу уйти от антропоцентрической системы общественного восприятия ценностей, сформировавшейся в период соновского правления, чтобы прийти к ноосфероцентрической – как к системе более естественно целесообразной, разумной, и так далее. К системе, которую Соны, если верить их словам, так хотели сформировать – но так ничего толком и не сделали для того, чтобы это состоялось. Понимаешь, это ведь… принципиально разные люди, Анри. Они уже начали подниматься при Сонах – как поросль на поле, где много лет старательно косили сорняки. Но – империя рухнула, а вместе с ней в умах людей рухнуло и всё то, что было с ней связано или ею провозглашалось – как хорошее, так и плохое. Империя загнивала страшно, Анри… Бюрократы буквально парализовали все процессы развития… Представь себе: процент реально внедрённых инноваций в соновской империи в последние годы её существования был в 12 раз (!) меньше, чем в тройке мировых промышленных лидеров. Последствия хорошо известны – теперь даже для тех, кто не хотел этого знать и понимать… И, если мы хотим поднять страну из пепла – не говоря уже о том, чтобы догнать тех, кто сейчас свободно бежит вперёд – мы должны в корне изменить инновационную систему. Изменить сам подход… От классического империализма с его бюрократией нужно прийти к здоровым, разумным, жизнеспособным общественным отношениям. Мне всё равно, как их назовут – но мне неинтересны отношения, способные просуществовать одно поколение, кормя властьимущих и их ближайшее окружение. Мне интересна такая система общественных отношений, которая сумеет прожить, по крайней мере, несколько столетий, и будет развита в более новую, эффективную и разумную, а не будет свёргнута, как глупая, беспомощная и неадекватная. А это непросто, Анри. Хотя бы – потому, что этого до меня не делал никто. А, когда имеешь дело с такой страной и такой идеей – неизбежно приходишь к тому, что всякое, буквально каждое твоё действие должно быть направлено на то, чтобы получить нужный тебе результат. И – приходишь к пониманию, что каждая, даже, казалось бы, самая незначительная ошибка – бесконечно отдаляет от тебя этот результат, а всякая пара ошибок – делает его практически недостижимым. Я сначала был наивен, Анри. Я считал, что для этого нужно просто говорить людям правду. Только правду. Я знал, что люди любят знать правду – несмотря на то, что очень не любят её говорить. Но очень скоро я узнал, что {правда – это то, во что никто не верит.}{Джордж Бернард Шоу (1836-1950)} Это очень неприятно – но это есть факт, Анри. И тогда я начал понимать, что такое политика… Мне не нравится политика. Меня тошнит от политики. Я её ненавижу – но я вынужден заниматься ею, если я хочу что-то сделать с людьми, с обществом, со страной. И – дай Бог, чтобы потом, когда общество сможет, уже апостериори, оценить сделанное – оно не пришло бы к выводу, что я был неправ…
– Дай Бог…- Согласился я.
– Самая великая сила, Анри – это лень человеческая…- Грустно продолжал Абар. Ради неё человека и на технократию потянуло – и не заметил он, Властелин Вселенной, как и сам стал служить созданному им же техномиру, и природу ему подчинил… А куда ей, природе, деваться, если Человек – её хозяин – так вот над ней измывается? Вот и стонет она, пытаясь услужить из последних сил… А когда силы кончаются – то и ломается, губя всё вместе с собой, включая и хозяина этого своего – глупого, нерадивого… Который, будучи поставлен властелином мира, добровольно стал его рабом… И, когда приходишь вот так – слабый, тщедушный человек, на место, которое предназначено для сильного и умного – и, вдруг, осознаёшь это, и осознаёшь не только то, где ты находишься и что от тебя зависит, но и то, что происходит с миром, куда он катится – становится страшно, Анри. Страшно уже хотя бы оттого, что ты ничего толком не можешь изменить, как не можешь остановить толпу леммингов, несущуюся в пропасть. Ты можешь только отойти в сторону – не более. Но – как? Это же – не лемминги… Это же… Как, там, бишь, их – Homo Sapiens'ы… Как они сами себя называют… Гордо называют… И – незаслуженно. Как сделать так, чтобы это название хоть в какой-то мере соответствовало истине, Анри? Как изменить мир к лучшему? Не говоря уже о том, чтобы понять, _что для него лучше…
* * *
Абара несло. Как будто этот поток излагаемых им мыслей, терзаний, чаяний и чувств, прорвав однажды плотину его сдержанности, уже не мог быть остановлен ничем – будто, поверив вдруг собеседнику, человек инстинктивно стремится излить ему свою душу – всю, без остатка. Тоска? Одиночество? Не знаю. Мало кто знал, чем терзался этот человек, оставаясь наедине с самим собой. Я лишь немного могу догадываться об этом, судя по тому, как его иногда прорывало – на откровенность со мной. Но дело он делал. Реально. Поднимая страну с колен, заставляя граждан понемногу себя уважать – и уважать заслуженно. Я наблюдал, как менялась, молодела страна. Я смотрел, как воодушевлялись, менялись люди. А ведь это было только начало… Начало долгого, трудного, большого пути – пути к Разуму…