Буревой Роман. Маска Дантеса

   – Один патриций, другой плебей. Ты же сам знаешь: патрициев среди вигилов всегда было маловато.
   – Хорошо, я их допрошу. Да, кстати, мальчик находился здесь с нянькой?
   – Да. Но, похоже, она исчезла вместе с ребенком.
   Выходя в сад, Корвин покосился на неподвижного «Триария». Классная машина. Тот, кто напал на усадьбу Флакка, знал, что ребенка охраняет боевой робот. И еще знал, как эту почти неуязвимую машину вывести из строя.
 
   Судя по всему, малыш плескался в воде, когда в сад проникли похитители. На бортике бассейна всё ещё валялись полотенце и сандалетки ребенка, а в воде плавал обрывок напыленного купальника. Нянька сопротивлялась, защищая ребенка, – нетрудно предположить. Один из вигилов расположился на бортике и брал пробы воды.
   – Возможно, нам удастся обнаружить что-то интересное, – пояснил вигил, выпрямляясь.
   Он был среднего роста, коренастый, загорелый и чем-то схожий с навархом.
   – Корнелий… – почти утвердительно сказал Корвин.
   – Гней Корнелий… – подтвердил тот. – Сейчас мы все в одной лодке, префект Корвин.
   Марк кивнул, давая понять, что спорить не о чем.
   – Камеры, – Корвин тут же перешел к делу, – Неужели все уничтожены?
   – Все. Даже дополнительные восемь, что были установлены сразу после первых похищений. Плюс армейские «гляделки». Не берусь утверждать стопроцентно, но, похоже, кто-то включил военный излучатель. Они испепеляют всех шпионов мгновенно, люди на несколько минут теряют сознание. Один «Триарий» мог устоять. У него – особая защита. Уж не знаю, где плебсятина достала такой излучатель!
   Марк при слове «плебсятина» покосился на второго вигила. Тот сканировал тело убитого охранника и, похоже, их не слышал.
   – Попрошу подобных выражений не употреблять, – приблизив свое лицо к лицу Корнелия, свистящим шепотом произнес Марк. Он был немного выше коренастого вигила, и взгляд сверху вниз добавил уверенности.
   – Вы что, не понимаете? – таким же свистящим шепотом отвечал вигил. – Всякому союзу плебеев и знати конец. Мы будем их уничтожать, крошить, резать… Как только отобьем у них ребят. Вон, Главка… – он кивнул в сторону второго вигила, – сняли с должности префекта и назначили рядовым. Не доверяют.
   – Нет! – выдохнул Марк. – Нет! Мы должны быть вместе. Или нам конец. Всем.
   Oн повернулся на пятках и почти бегом направился к вигилу-плебею. Нужный настрой сбился. Голос, до этого что-то бубнивший, смолк окончательно. Корвина душила злость. Откуда эта ненависть? Зачем? Именно теперь, когда он, Марк, вернулся домой… «Бешеная ненависть»…
   – Префект Корвин, – представился он, поравнявшись с вигилом-плебеем.
   – Секст Главк, – отвечал тот без всякого выражения.
   Ни почтения в голосе, ни неприязни – ничего.
   Главку было на вид около тридцати пяти. Наверняка плебею должность префекта досталась непросто. И вот теперь из-за нелояльного отношения к нобилям его перевели в рядовые. Что он сделал? Неудачно пошутил? Сочувствовал сектантам? Отказался выполнить приказ? Наверняка что-то незначительное. Иначе его просто арестовали бы.
   – Вы что-то видели, когда подлетали к усадьбе? – спросил Корвин. – Что-то необычное?
   – Весь сад затянуло каким-то сизым туманом. По составу близко к газу «гармония». Но не совсем «гармония». Анализаторы скутера нас предупредили, и мы с Корнелием надели маски. Постепенно газ рассеялся.
   «Гармония» использовалась для отключения сознания минут на десять-пятнадцать. Считалась совершенно безопасной. Генетической памяти не повреждала. Но все равно против патрициев ее применять запрещалось. А против плебеев – было можно.
   «Мы слишком легко разрешили притеснять плебеев. Наша память бесценна, а их можно и отравить, и допросить под гипнозом. Нет, все эти различия надо отменить», – заявил Корвин решительно. Пока еще только в мыслях. Но он не сомневался, что выскажет это вслух. В ближайшее время.
   – Вы запрашивали службу слежения? Проверили флайеры, которые взлетали поблизости или находились в полете?
   – Штук двадцать. Как минимум. Их отслеживают. Окончательных данных пока нет.
   Главк давал четкие ответы. Но смотрел куда-то мимо. На смуглом скуластом лице играли желваки.
   – Полученные результаты сразу же ко мне. – Марк задумался. Голос… Голос что-то шепнул неуверенное. Но префект уже и сам догадался. – «Триарий» – где он находился? Вы обнаружили его в атрии?
   – Робот был здесь, в саду. Лежал у самого спуска в бассейн. Мы проверили его бластер. Машина успела выстрелить дважды. Скорее всего, он кого-то убил. Но выстрел такой мощности обычно купирует сосуды. Следов крови не остается. Я велел провести биосканирование. Вдруг какие-то клочки одежды или плоти уцелели.
   – Если робот выстрелил в нападавшего, то сигнал должен от пострадавшего был поступить к вигилам…
   – «Очистители» избавились от сигнальных чипов. Зачем им рисковать в подобном случае?
   – Кто убрал отсюда робота?
   – Трибун Флакк, явившись, сразу перевез его в атрий.
   «Почему вы позволили ему это сделать?» – хотел спросить Корвин.
   «Я не посмел возразить патрицию», – таков мог быть ответ.
   Марк должен будет возмутиться:
   «Похищен ребенок. И женщина. Убито двое охранников. Это уголовное дело, Секст Главк».
   Но вигил ответит:
   «Разумеется, префект Корвин. Но месяц назад я раскрыл три убийства. И я был префектом по уголовным делам. А теперь я – рядовой вигил. Из-за того, что сказал: беспамятным жить легче».
   «На планете введено чрезвычайное положение. Вы знаете эту формулу: „Пусть консулы следят за тем, чтобы Республика не понесла ущерба"».
   «Его ввел ваш сенат».
   «Его ввел наш сенат. Если бы похитили детей плебеев, сенат точно так же принял бы чрезвычайные меры».
   «Но ни одного патриция не отстранили бы от работы. Вы слишком недавно вернулись на Лаций, префект. Вы идеализируете эту паршивую планету».
   Стоп! Марк едва не выкрикнул этот приказ вслух. Даже споря сам с собой, он пришел в ярость… пусть не бешеную пока, но…
   Корвин включил комбраслет:
   – Говорит префект Корвин. Я прошу назначить моим помощником префекта Секста Главка. Мне нужны люди… Да… Именно его… Да, он вновь префект.
   «Того, кто возразит – убью», – решил Марк.
   Но возражать ему не стали.
   Он чувствовал на себе изумленный взгляд Главка и улыбался одной половиной рта. Той, которую не видел плебей.
   – Вы знаете подробности убийства молодого Фабия? – спросил Марк таким тоном, будто никакой размолвки вообще не было. – Труп подкинули. Как?
   – Тело нашли в кабине подвесной дороги. Где его подкинули – неизвестно. Проверяем записи, но пока ничего обнаружить не можем.
   – А как был нейтрализован сигнальный чип?
   – Задействовали военный излучатель. Как здесь.
   – Значит, сигнальные чипы охранников отключились?
   – Нет, только у ребенка и няньки. На вигилах были специальные жилеты.
   – Секст, возьмите флайер, вызовите помощников и посетите соседние дома. Опросите всех, кого можно. Проверьте записывающие камеры, особенно те, с которых можно увидеть усадьбу или дороги. В общем, не мне вам объяснять, что делать. Вы – опытный следователь.
   Секст поднял руку, прощаясь. Шагнул. Остановился.
   – Вы знаете, за что меня разжаловали?
   – Нет.
   – И не поинтересовались?
   – Это скажется на вашей работе?
   – Нет, – не колеблясь, заявил Главк.
   – Тогда идите.
 
   Уже поздно вечером Марк очутился дома. У него есть дом! Настоящий дом, родовое гнездо. Марк никак не мог к этому привыкнуть. И в то же время, он тысячи раз (в памяти) гулял по этим дорожкам, видел свет плавающего фонаря у входа, аллеи, обсаженные кипарисами. Все тот же терпкий запах кипарисов ощущался в ночном воздухе, все так же мягкий свет струился из окон двухэтажного здания. Здесь все оставалось по-прежнему, сельская тишина и покой.
   Ах нет, не по-прежнему. В атрии новая видеокартина: римлянин Марк Валерий сражается с галлом перед началом битвы. Два войска сошлись и замерли, глядя на поединок. Галл с золотым торквесом на шее куда выше и мощнее римлянина, но Марк Валерий все равно победит. Потому что с неба ему на шлем спустился ворон. Смелая птица вскричала пронзительно, забила крыльями, взлетела и принялась когтить варвару лицо, норовя попасть в глаза. Еще и клювом помогала. Галл растерялся, взмахнул мечом – но разве от птицы отобьешься? Один удар, другой – все мимо. Варвар уже почти ничего не видит – кровь заливает глаза. Римлянин нанес лишь один удар. Не промахнулся. Снял с поверженного врага торквес.
   «Знак богов, они отдают нам победу!» – закричали римляне.
   И действо на видеокартине началось вновь.
   В тот день, утверждают историки, римляне победили. А молодой военный трибун Марк Валерий получил прозвище Корв, или, как позднее его называли, – Корвин. Легенда? Истина? Или смесь того и другого… Кто ответит теперь? Историк записал, миллионы прочли… Удачная реконструкция, ласкающая сердце.
   «Прошло столько веков, – думал нынешний Корвин. – Возможно, в моих жилах в самом деле течет капля крови того, прежнего Валерия… Если бы мне на голову вот так же спустилась вещая птица и указала путь… Уверовал бы я тогда в богов? Или отыскал подходящее объяснение?»
   Управляющий Табий принес молодому хозяину в атрий холодное мясо и вино.
   – Кто заказал картину, Табий? Лери? Или сенатор? – Марк залпом осушил бокал.
   – Ваш отец, доминус…
   – Кто? Отец?
   – Ну да, вы не ослышались. Картину заказал ваш отец, буквально накануне своей гибели. Но сенатор, ваш дед, велел ее из атрия убрать. А я теперь повесил. Подумал, вам будет приятно ее видеть.
   – Погоди… – Марк нахмурился. – Ты что, думаешь, что сенатор больше не вернется? Ты знаешь? Говори!
   – Ну что вы, доминус! – потупился Табий. – Я ничего не знаю. Ничегошеньки. Сенатор уехал и ничего не сказал… я подумал, что картина вам понравится…
   – Ты лжешь!
   – Нет-нет, доминус, ни на палец ни лгу.
   – Деда похитили? – Марк тяжело дышал. Его злило, что в его же собственном доме прислуга разыгрывает нелепые мистерии, в то время как речь идёт о жизни и смерти.
   – Клянусь звездой Фидес – нет! Что за глупая фантазия, доминус! Он уехал. Сам, никто его не принуждал, – упрямился Табий.
   – Но ты знаешь, ты что-то скрываешь. Допросить тебя под гипнозом? Или впрыснуть сыворотку правды? А?
   – Я покончу с собой, – заявил Табий с твердостью. – В тот же миг перережу себе вены.
   Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза – юный патриций и старый плебей. Будто мерились силой.
   – Ты участвуешь в заговоре «очистителей»? – усмехнулся Корвин. Нет, сам он ни секунды так не думал, но это был единственный шанс заставить Табия признаться.
   Тот бухнулся на колени, схватил руку Марка и стал целовать.
   – Всегда, каждую минуту, каждую секунду предан вам… клянусь нашим Лацием… Но сказать ничего не могу. Хоть убейте… Вы сами не знаете, о чем просите.
   – Иди! – устало махнул рукой Марк. – Но знай, любую тайну я разгадаю.
   Он опустился на ложе напротив картины и допил вино.
   «Ты делаешь что-то не то», – шепнул голос.
   «Я делаю что-то не то, – согласился Марк. – Веду себя некрасиво и подло. Потому что устал. Потому что страшусь…»
   «Опомнись! Подлости нет оправдания!»
   «Я уже опомнился… И понял, где ошибался. Я действовал неверно, глупец…»
   Да, ответ лежал на поверхности. Марк искал преступника как группу лиц, как банду, шайку. А между тем эта секта планировала в случае успеха захватить власть на всей планете. Но переворот возможен лишь в том случае, если большинство жителей поддержит сектантов. То есть любой плебей – потенциальный участник заговора. И пусть секта – сугубо законспирированное предприятие, среди непосвященных участники заговора должны были готовить почву. Исподволь, намеками, неясными слухами, а порой и напрямую, вербуя новых членов… Профессиональные коллегии – вот где о секте должны постоянно вестись разговоры. Коллегия строителей кораблей и коллегия строителей домов, коллегия виноградарей и виноделов, коллегия текстильщиков и коллегия башмачников, коллегия видеомейкеров и коллегия вигилов… Сколько их всего? Даже в памяти патриция не сразу всплывет полный список. Но каждая коллегия имеет свое здание, свои счета, портал в галанете. Пирушки в дни праздников, поминальные обеды в день похорон, свои знамена и гербы. И – главное – повсюду записывающие устройства, как и во всех общественных местах. Но как среди не потока – океана информации – найти отдельные фразы и намеки, которые могут послужить ключом к раскрытию тайны?
   Марк поднялся и отправился к Лери. Постучал в дверь ее комнаты.
   – Я сплю, – отозвалась девушка.
   – Уже нет.
   Марк толкнул дверь. Лери еще не ложилась. Сидела за столом, перед ней мелькали голограммы, извлеченные из галанета.
   – Ответь на один вопрос, только быстро, – потребовал Марк. – Какое слово должно мелькать чаще всего в разговорах наших сектантов с людьми посторонними, но заинтересованными. То есть с плебеями…
   – Равенство, – не задумываясь, отвечала Лери.
   – Ты молодчина! – Марк поцеловал темные завитки на ее затылке. – Кстати, что за грохот я слышал в макетке? Андроиды передрались меж собой?
   – Друз разбирает «Триария».
   – Почему не у себя дома, а у нас?
   – Он сказал, что должен быть постоянно подле и охранять меня. Кстати, он перепрограммировал защитную систему. Клянется, что ни один сектант проникнуть в усадьбу не сможет.
   – Он у нас гений…
   – Не сомневаюсь, – без тени иронии отвечала Лери.
   – Тогда пусть поможет тебе отладить программу на поиск среди миллионов записей этого самого «равенства». Сейчас же по защищенной линии затребуй все, что записано в зданиях профессиональных коллегий. Особое внимание – на Коллегию транспортников и Коллегию программеров. Не забудь создателей головидео. Медиков не стоит проверять: среди них есть и плебеи, и патриции, но корпоративная солидарность для них выше сословной. Историков и виноделов не трогай – среди них меньше половины плебеев. И потом… виноделы не любят слово «равенство».
   Марк направился к себе в комнату, скачал по защищенному каналу последние данные расследования. Пришли результаты посмертного сканирования и вскрытия юного Фабия. Нет сомнения: сигнальный чип был нейтрализован военным излучателем большой мощности – анализы тканей это подтвердили. Нейтрализован сразу после похищения, а потом на всякий случай извлечен. Все как предполагал Главк.

Глава II
Сулла

   – Народные трибуны заявили, что не воспользуются правом вето, если сенат приговорит членов секты к абсолютной смерти, – сообщил Флакк последнюю новость Марку.
   Корвин пил кофе на террасе. Он успел принять душ и переодеться до прибытия военного трибуна.
   – Ты завтракал?
   – Уже…
   – Как жена?
   – Держится.
   – Безвозвратная смерть – это когда любой генетический материал уничтожается. Значит, народные трибуны на нашей стороне?
   – Никому сейчас не нужна свара плебеев с патрициями. Отношения с давним союзником Китежем висят буквально на волоске. Если война? Я говорил с легионерами. Они понимают, что к чему. Да мне кажется, все понимают… Но два десятка идиотов могут погубить целую планету.
   – В том-то и дело. Десять… или двадцать… или сотня… А что делать остальным? Убить сотню? Или погибнуть самим? Ответ прост. Задача не проста: найти именно сектантов, а не первых попавшихся подозреваемых. – Корвин, обжигаясь, допил кофе и отодвинул чашку. – Но почему сейчас? Если я отвечу на этот вопрос, то, возможно, найду «очистителей». Кстати, я могу допросить народных трибунов?
   – В любую минуту. Вызвать их?
   – Нет… – покачал головой Марк. – Сейчас мы отправляемся на похороны. Патриции должны быть вместе.
   Он передернул плечами – показалось, что кто-то холодной ладонью провел от затылка к крестцу.
   «Я помню десятки жизней, сотни безумных влюбленностей, не меньше рождений. Я столько раз рождался! Но ни разу не умирал. Я боюсь смерти. Говорят, этот страх проходит сам собой. После рождения сына. Но тогда… страх возвращается, если сын умирает… Так?»
   Голос ему не ответил.
   На террасе появилась Лери в белом платье, закутанная в белую паллу. Она тоже отправлялась на похороны.
   – Я нашла, – шепнула брату и вложила в его ладонь инфокапсулу. – Она уже в коконе.
   – Спасибо, что предупредила.
 
   В Древнем Риме усопшим отводили места вдоль дорог. Чтобы путник читал имена, выбитые на камнях, и поминал усопших. На Лации подобное ухищрение оказалось бесполезным – кто сумеет прочесть имя, проносясь над дорогой во флайере или скутере? Так что лацийские кладбища были схожи с жальниками других планет… Но не во всем. Да, здесь было то же, что и всюду: зеленая трава, каменные надгробия или мраморные гробницы – хранилища погребальных урн для многих поколений. Перед каждой плитой – цветущий куст вечных роз или сиреневых гортензий. Можжевельник вдоль узких дорожек. Тишина. Особенная. Кладбищенская. И вдруг… ее прерывают детские крики и смех, несется над могилами визг вопящих от восторга детей. Там за оградой луна-парк, аттракционы – падение без парашюта на астероид, выход в космос, встреча с гидрой… там искреннее и беззаветное веселье. Живые делятся радостью с мертвыми. Усопшие слышат, как веселятся живые, как им хорошо на самой лучшей планете в Галактике, и им уже не так скучно лежать под сводами склепов.
   Так было всегда. Прежде. Но не теперь. Не сегодня. Потому что каждый, пришедший в этот день на кладбище, сознавал, что в скорбной процессии идут только патриции. А там, за стеной, веселятся, кричат от притворного ужаса, галдят – плебеи. Кто из патрициев осмелится пойти в Луна-парк в день, когда под мраморную плиту опускают урну с прахом последнего Фабия Максима?
   Сенатор, с белым, будто присыпанным мукой, лицом, с красными опухшими веками, стоял несколько в стороне. Хоронили его племянника. Надежду его рода. Когда хоронят старика, человека пожившего и достигшего определенных высот, скорбеть и убиваться почти неприлично. Человек выполнил свою миссию; пусть молодые гордятся, пусть потомки помнят… О чем сожалеть, когда перед погребальными носилками несут награды и парадное облачение, военный мундир и список свершений. А за носилками идут сыновья и дочери, внуки, и – если повезет – целый выводок правнуков. Похоронный обряд – всего лишь подведение итога. Другое дело, когда погибает юноша или ребенок. Он ничего не оставил – ни дел, ни потомства. Горе, трагедия и позор. В древности такие похороны проводились тайно, несчастные родители скрывали потерю и сами скрывались от дневного света.
   Теперь потаенность не мешает скорби, но все равно есть что-то уродливое, безобразное, отталкивающее в ранней смерти. На таких похоронах мало речей и много слез. Нет умиротворенности, здесь царит безутешность.
   Сенатора Фабия окружали три девушки. Три его дочери. Еще почти девочки. Одинаково тоненькие в своих ослепительно белых платьях. Он в темной тоге. Они в белом. Три грации. Впрочем, одну, старшую, так и звали – Грация. Все три сохранили ношу патрициев. Теперь одна из них выйдет за плебея, тот получит имя Фабия Максима и заменит вымерших патрициев. Прежде любой был бы счастлив удостоиться подобной чести. А теперь?
   Корвин подошел к старику Фабию. Остановился. Молчал. Не знал, что сказать. Еще недавно они враждовали, почти смертельно. Старший сын сенатора отправился в добровольное изгнание. Может быть, сенат смилостивится, и сына Фабия вернут… теперь, когда… Но разве несчастье дает право нарушать закон?
   Марк посмотрел на среднюю сестру. Ей всего пятнадцать. Нижняя губа упрямо выдается вперёд. Патрицианка, которая помнит все тайны. Весь груз прежних ошибок. Все сладострастные грехи. В её взгляде есть ум, уверенность в себе, ирония. Нет одного – наивности.
   – Я найду их, – пообещал Корвин, – клянусь вашей и своей памятью.
   – Я никогда им этого не прощу… – Фабий выпрямился, расправил плечи. Глянул гневно, свысока. – Никогда…
   – Смерть племянника…
   – Смех… – перебил Фабий. – Не прощу смех.
   И весь напрягся, ожидая, когда из луна-парка долетит очередной взрыв веселья. Но царила тишина. Влажная, мягкая, обволакивающая. Как будто время остановилось. Потом где-то лязгнуло негромко. И опять все замерло. Фабий недоуменно оглянулся, как будто мог за стеной и деревьями разглядеть, что происходит в луна-парке.
   Отрезанный от тела убитого палец по обычаю закопали в рыхлую кладбищенскую почву. В гробницу Флавиев поместили урну с прахом. Ну вот, теперь можно уходить.
   «Скорее, скорее», – шептал голос, каждая минута на счету.
   Когда Марк вышел с кладбища, у входа горели десятки, сотни свечей. И вокруг – ни души.
 
   Вечером надо будет явиться на поминальный пир, переменив темную траурную тогу на белую. Но это потом. Потом… Сейчас у Корвина слишком много дел и слишком мало времени. Марк, позабыв о необходимой степенности римлянина, бежал к площадке флайера. Флакк за ним. Но даже на бегу трибун сохранял достоинство.
   Флакк запрыгнул на место пилота. Корвин уселся рядом. Флайер рванул в небо.
   – Куда мы теперь? – спросил Флакк.
   – В больницу. Скажу честно, мне не хватает нашего обормота Друза. Кто будет обеспечивать техническую сторону расследования?
   – В твоем распоряжении все патриции. В том числе Фабии Лусцины – они прекрасные математики.
   – Зачем мне Фабии Лусцины, если нужен Друз, его плебейская смекалка.
   – Я бы не стал сейчас говорить о плебеях, – заметил Флакк.
   Марк и сам чувствовал: его слова звучат по меньшей мере провокационно, однако не мог удержаться: если патриции не научатся вести диалог с плебеями, они обречены.
   Марк включил инфокапсулу, которую передала ему Лери. Мутный столб голубого света, изображение не читается («Затерто», – сообразил Марк), зато звук шел довольно чистый. Говорили двое. Торопливо, перебивая друг друга. И – кажется – во всем друг с другом согласные. Или почти во всем.
   – …равенство. Да, ради этого стоит умереть.
   – И убивать. Ради равенства.
   – Потеря памяти для нобиля – смерть…
   – Чем раньше, чем лучше… Если сразу после рождения, то это – милосердие.
   – Так что же – вновь проскрипционные списки?
   – У нас есть Сулла…
   Запись на этом прервалась.
   – Ну и что? – спросил Флакк. – Что мы можем почерпнуть из этого разговора?
   – Во-первых, что они хотят лишать патрициев памяти сразу после рождения. Плебеям это кажется милосердным… Они всего лишь уравняют всех лацийцев в способностях. Это не геногаз озерников, который удушает всех родственников до седьмого колена. Девиз «очистителей» не «убийство», а «справедливость». То есть идеологически очень верный посыл. Похитителям не в чем себя упрекнуть. И второе…
   – Они составили проскрипционные списки, – перебил Флакк. – Но это мы знаем. Как и то, что у них есть вожак…
   – Его прозвище Сулла. Информации слишком мало. Но эта запись чем-то замечательна… К сожалению, пока я не могу понять – чем…
   Они уже подлетали. Больница при взгляде сверху напоминала богатую загородную виллу. Больничные корпуса были выкрашены в веселенькие безыскусные цвета: тот ярко-голубой, тот желтый, как желток поджаренной с одной стороны глазуньи. А вокруг сады с бассейнами, фонтанами и бесчисленными скульптурами. Высоко в небе ласточки чертили замысловатые узоры: день выдался на редкость погожим. С земли доносилась протяжная, но вовсе не заунывная песня: то сборщики винограда подбадривали себя за работой. Виноград на Лации в основном собирали вручную. Это не было прихотью реконструкторов или какой-то мелкой выгодой. Отнюдь. Просто считалось добрым знаком принять участие в сборе винограда. Чтобы потом дегустировать молодое вино на Вакханалиях, бесшабашных и не всегда безобидных.
   Флакк посадил машину и первым выпрыгнул на площадку. Огляделся. Только после этого сделал знак Марку: выходи. Следом за ними на краю площадки опустился военный флайер: легионеры-патриции охраняли префекта по особо важным делам. Он, Марк, сейчас – последняя надежда всех аристократов Лация. Самое смешное, что аристократов должен спасать бывший раб.
   «Нет тут ничего смешного, нет, нет, нет…» – поскрипывали под кальцеями камешки, пока патриции шагали в тени пропилей, направляясь к дальнему корпусу.
   Впрочем, летняя жара уже отступила. Звезда Фидес одаривала Лаций, свою любимую планету, ласковым теплом середины осени.
   Медичка, что встретила их в просторном атрии больничного корпуса, была дочерью Манлия Торквата, лишенной ноши патрициев. То есть происхождением – патрицианка, по званию – плебейка. Будто в насмешку девочке дали имя Мнемосина.
   Кому дочь Манлия сочувствует сейчас? Отцу и братьям, с которыми связывает кровное родство, или плебеям, к которым ее толкнул бездушный выбор отца?
   – Мой брат чувствует себя неплохо, – сообщила Мнемосина, мельком бросив взгляд на темные тоги мужчин. – Вы можете с ним поговорить.
   Она знала, откуда они явились. Однако не сказала ничего. Впрочем, в эти дни многие не находили слов.
   Смятение – единственное, что читалось на лицах тех, кого горе не коснулось лично.
   Мужчины прошли в палату. Мальчик сидел на кровати и читал. На голове – диагностирующий обруч, такие же обручи на запястьях. Лицо желтоватое с зеленым синяком под глазом. Читая, юный Манлий Торкват водил пальцем по бумажной странице большой и роскошной книги. Шевелил губами. Теперь это был единственный сын сенатора. Наследника Торкват потерял два года назад – его тоже убили сектанты. Демонстративно подкинули труп, оставив на теле несколько бумажных страниц со своими требованиями. Убийцу вигилы выследили, но негодяй погиб во время задержания. На все предложения даровать плебеям больше прав, Манлии неизменно отвечали «нет». Два года назад убийство наследника выглядело как предупреждение. Но сенатора Манлия Торквата ничем нельзя было запугать, никто не мог соперничать с Манлиями в консерватизме. Тогда «очистители» не посмели идти дальше. Теперь решились.