Бушков Александр Александрович. Чужие паруса

   За бортом мелькали мокрые спины дельфинов, лишившихся седоков и теперь радостно улепётывающих прочь от железной лодки сухокожих людей.
   Корабль мягко качнуло, курс опять менялся. Несомненно, с новым рулевым из класса амфибий, отряда млекопитающих происходило то же самое — иными словами, «Серебряный удар» остался без рулевого. Сварог выругался. Метнулся к кают-компании, ногой вышиб дверь и, не тратя времени на разговоры и объяснения, вытолкал пленных наружу. Ухватил за локоть Рошаля:
   — Где матросы?
   — Что случилось, мастер…
   — Убью, ваше благородие! Где матросы заперты, спрашиваю?!
   — В трюме.
   — Освободить кочегаров и рулевого в первую очередь, живо! Нас сносит черт-те куда…
   Пронзительно завизжала какая-то женщина — на неё натолкнулся очередной человек-жаба и при этом потерял не то ухо, не то глаз.
   — Этих всех за борт! — распорядился Сварог. — Да не тряситесь вы, они не опаснее заводных игрушек… Что такое заводная игрушка, знаете?..
   Он вдруг запнулся. Опять нахлынуло ощущение, то же самое, что возникло, когда он коснулся пальцами синей точки за адамовым яблоком Солёного Клюва. Мир на мгновение подёрнулся лазурной плёнкой, и над левым виском больно запульсировал плотный призрачный сгусток непонятно чего, не больше шарика для пинг-понга. Сварог непроизвольно дёрнул головой, непроизвольно посмотрел туда, где телепался этот шарик — там, над головой, разумеется, ничего не было, но премерзкое чувство, что сгусток все равно остался, привязанный к Сварогу, как верёвочкой, не проходило…
   Нахлынуло и схлынуло. Все вновь вернулось к обыденности. Сварог помотал головой. Что ещё за чертовщина…
   — Выводы! — потребовал он, едва перешагнувши порог ходовой рубки, где оставленные им штурманы лихорадочно определялись по приборам и картам в океанском пространстве.
   Сварог вернулся с обхода корабля, побывавшего в руках водоныряющих захватчиков. Обход огорчений, слава Богу, не принёс: местные ихтиандры не сочли для себя полезным что-либо скоренько разломать, демонтировать или утащить. Просто не успели. Можно плыть как плыли, вот только вопрос: куда? И где мы сейчас?
   — Выводы паршивые, маскап, — сообщил Кулк. — Вот мы нынче где.
   И юный штурман, когда капитан склонился над столом, ткнул карандашом в обширную область на карте Ваграна, густо заштрихованную синим цветом. Ткнул с силой, карандашный грифель сломался, а на пластике образовалась небольшая вмятина, тут же, впрочем, и затянувшаяся.
   — Так испокон веков обозначали самые паршивые места, куда нельзя соваться ни под каким предлогом. Где сильнее законов моря законы сил, напрямую подчиняющихся Ловьяду.
   — Нет, — дож Тольго провёл ладонью по небритому подбородку, — есть, конечно, дохленькая надежда, что составители карты использовали свои, особые обозначения, отличные от обычных, людских, но…
   — В общем, мы, выходит, в самом центре этой дряни, — констатировал маскап Сварог.
   — В самом сердце, — угрюмо подтвердил Тольго.
   — Раз жабы затащили нас сюда, раз сами жабы здесь и жили, то не приходится сомневаться, что за синим цветом не кроется ничего хорошего. — Кулк дохленькую надежду дожа не разделял.
   — Кратчайший выход из синей зоны на спокойную воду определили? — Сварог сотворил сигарету и закурил.
   — Кратчайший отличается от длиннейшего всего на каких-нибудь два кабелота, — ответил Кулк.
   — Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, то оптимальный безопасный курс вот здесь проходит. — Сварог провёл ногтем по пластику карты. — И синяя зона почти касается его на бисте, правильно? Значит, берём курс на бист, движемся по прямой, никуда не сворачиваем, пока не покинем эти заштрихованные воды.
   — …которые выглядят пока вполне обыкновенно, — взялся продолжить слово командира масбоцман Тольго.
   — Дай Бог, чтоб так и оставалось, — сказал Сварог…

Глава двенадцатая

Над бездной

   Туман был липким, как паутина, и густым, как пароходный дым. «Кошачье зрение» его не пробивало. Включение «третьего глаза» тоже ничего не дало: туман принадлежал к явлениям исключительно природным, магией не тронутым. Они не входили в туман. Туман образовывался вокруг них, когда они плыли по чистой воде и впереди лежали кабелоты чистой воды, над головой тянулось светлым слоистым пирогом облачное небо, не происходило никаких перепадов температур, не нагоняло циклонов, не задували ветра, не проливались дожди. Просто-напросто от поверхности поползли бесчисленные дымки, словно заработали тысячи тихих гейзеров или закипело столько же подводных чайников. Но с кипением, слава Богу, сходство было лишь по виду. Кипятком не обдало — за что, конечно же, огромное спасибо. Вполне хватало того, что ни шиша не видно и кожу раздражали липкие касания.
   Ничего хорошего от тумана ждать не приходилось. Не только потому, что от хорошего они напрочь успели отвыкнуть, успели забыть, а есть ли оно вообще — это ваше хорошее. Вдобавок всеми кишками, селезёнками и прочим ливером плюс сердцем, мозгом, а также шестым и седьмым чувствами они ощущали, что вляпались в поганый туман.
   Сварог находился в ходовой рубке, когда поползли дымки, на глазах быстро разраставшиеся в дымы. Никто и чихнуть не успел, как корабль окутали клубы сероватой липкой взвеси. Полминуты назад — рассматривай горизонт, пока не опупеешь, сейчас же — вытяни руку и пальцев не видать.
   С ответом на вопрос дожа Тольго: «Что делаем, маскап?» — Сварог не торопился. Потому что — а фиг его знает, что мы делаем! Видятся две возможности: плыть или не плыть. По-гамлетовски. Быть может, плыть вслепую и наткнуться на рифы, мели, скалы и чудовищ? Иль бросить якоря и оказаться навечно запертыми в таинственном тумане?
   — Я бы держал «полный вперёд», — порекомендовал Тольго — вернее, его голос из тумана.
   — Нечистые, гнилые места, — послышалось бурчание рулевого, тоурантца Паорга. — Тарос, заступись и помоги! Бежать надо…
   Лишь сплющив нос о стекло компаса, можно разобрать его показания. Что, впрочем, лучше, чем если бы вообще было не разобрать. Кое-как, конечно, но поплывём по прямой, а не по кругу… Если компас не врёт.
   Вдруг раздался приглушённый возглас:
   — Хур Симаргл!
   — Что ты сказал?! — воскликнул Сварог.
   — Я молчал, маскап, — отозвался Тольго.
   — Не ты сказал «Хур Симаргл»?
   — Не знаю я никакого Симаргла.
   — И я не знаю никакого такого Хура, — это уже прозвучал голос рулевого.
   То, что они не знали крылатого пса войны, это-то как раз неудивительно. Но что тогда за чертовщина?..
   — Давай, Тольго, команду в машинное «полный вперёд». Доверимся карте Ваграна. Там вроде бы ничего поблизости не отмечено, на что можно сесть или во что можно впилиться.
   — Зато другого добра хватает, — пробурчал рулевой Паорг…

 
   …Идти по кораблю приходилось вслепую, на ощупь. А как по-другому? Никак. Но Сварог сразу же для себя установил: начисто забыть о зрении, нету глаз, нечего на них надеяться и нечего впустую всматриваться. Зато что-что, а корабль за время плавания Сварог вдоль и поперёк исходил-излазил, освоил, запомнил и изучил, и, как выяснилось, неплохо изучил.
   Кому-то надо было оставаться в рубке, кому-то идти успокаивать экипаж, приказывать находиться до выхода из тумана на своих местах согласно вахтенному расписанию, не паниковать, не метаться, не бояться.
   Сперва шаг был нетвёрд. Носком, прежде чем наступить, ощупывая опору, руки шарили по сторонам. Потом, с каждым пройденным каймом убеждаясь, что он находит то, что ожидал, и там, где ожидал, шаг становился все уверенней. Иногда сквозь туман проступали мутные очертания перегородок, что несколько помогало. Сварог, как всякий лишённый зрения человек, предельно напрягал слух. Доносился приглушённый гул старающихся машин, шелестела, перемежаясь звучными шлёпками, разрезаемая форштевнем забортная вода, тревожно перекрикивались вахтенные матросы. Сварог добрался до ограждения трапа. Взялся за поручень. Когда из тумана показались очертания человеческой фигуры. От трапа между Сварогом и стеной ловко проскочила девушка, слегка коснувшись графа плечом. Стройная фигура, темно-рыжие волосы, кошачья пластика. Боже, да это…
   — Мара!
   Он инстинктивно рванулся было за ней в туман, но никого уже не было. Да и не могло, конечно, быть. Но все-таки но ещё раз негромко позвал:
   — Мара?
   Понятно, что ему никто не ответил. Захотелось перекреститься. Это уже приобретало клинический характер. Одно из двух. Или с самим Сварогом что-то не в порядке, или с окружающей действительностью, окутанной туманом.
   Туман просочился внутрь корабля, и в коридорах тоже не было видно ни зги. Гидернийские фонари с непроницаемой пеленой не справлялись. Лишь когда оказываешься от них на расстоянии в кайм, то можно различить сквозь серую муть пятно масляного цвета.
   — Кто здесь? — Сварог услышал в коридоре шаги, постукивание по стенам и раздражённое бормотание.
   — Маскап?! — воскликнули в серых клубах. — Это вы?!
   Сварог узнал голос.
   — Я, Кулк, я. Куда направляемся?
   — Что происходит, маскап? — голос штурмана дрожал на самой высокой ноте напряжения. — Откуда здесь Чёрные офицеры?
   — Кто?
   — Офицеры гвардии короля Тоуранта. Мой брат служил в Чёрных офицерах…
   Сварог и сам хотел бы знать, что происходит. И хотел бы верить, что чертовщина перестанет происходить, когда они выйдут из зоны тумана. А пока…
   — Это марроги, Кулк. Призраки. Обойди-ка вторую палубу, передай: никому своих мест не покидать, на призрачные провокации не поддаваться. Потом возвращайся в рубку. Ясно?
   — Слушаюсь, маскап.
   — Выполняйте.
   Чёткий приказ и спокойствие командира должны подействовать благотворно. Даже если спокойствие командира показное.
   Кулк исчез в направлении трапа, а Сварог продвигался дальше по коридору. Мастер Рошаль должен находиться или у себя, или в кают-компании. В каюте, соседней с капитанской, граф Гэйр рассчитывал обнаружить Клади.
   Где-то далеко внутри корабля раздался крик. Его подхватили другие голоса, но вскоре все смолкло. Ничего удивительного, что люди кричат, когда мерешится всякая дребедень. У Сварога после встречи с Кулком несколько отлегло на душе — не ему одному являются марроги…
   Не обнаружив, где надеялся, Рошаля и Клади и немного не добравшись до кают-компании, Сварог услышал пение:

 
   +Пускай презренный враг нас превзошёл числом!
   Мы во сто крат сильней военным ремеслом!
   Мы выучкой сильны! Пусть к нашему редуту
   Противник сунется, — мы с ним поступим круто:
   Раздавим, разметем! Готов любой солдат
   Скорее умереть, чем отойти назад!
   Нет в мире ничего отрадней этой доли:
   Достойно умереть в бою, по доброй воле!

 
   Неповторимый командирский голос отчаянно фальшивевшего Пэвера трудно было принять за наваждение. Сварог позвал его, пение прервалось. Перекликиваясь, они двигались навстречу и сошлись возле кают-компании.
   — Вы с палубы, мастер Сварог? — сразу же спросил Пэвер. — Что там?
   Мягко говоря, непривычно беседовать с человеком, который стоит в одном шаге от тебя, а ты его видишь как лишь смутный силуэт.
   — Туман, мастер Пэвер. Это вы орали?
   — Я пел. Чтоб в меня кто-нибудь не врезался… Ну и чтобы не впасть в… уныние. Туман, говорите… — как-то странно произнёс суб-генерал. — Звуки? Необычные звуки были?
   — Необычного хватает. Но вроде бы обходилось без звуков. Вам ничего не… являлось, мастер Пэвер?
   — Вы о маррогах? Вот то-то, вот то-то, маскап, — обеспокоенность генерала, конечно, была понятна, но он словно порывался сказать что-то ещё. — Туман липкий, как язык шлюхи, не увидать даже дулю под носом, марроги шляются… Слышал я от моряков истории в точности про такую же дрянь. И даже читал. Такой туман называют Слюной Ловьяда. Значит, ничего на палубе не слышно?
   — А что должно быть слышно?
   — Эх… Пугать зазря не стоило бы… Говорили о шелесте, о трении больших тел о борт. Словно огромные пиявки или черви ползут по бортам. Ещё говорили о чавкающих звуках…
   — Так пиявки или черви? — Сварог не насмехался, просто Пэвер был настолько серьёзен, что некий контраст делу повредить не мог.
   — Те, кто прошёл сквозь Слюну Ловьяда и выжил, чудовищ не видели. А видевшие их как раз и не выжили.
   — Логично. А влипали ли когда-нибудь в подобные Слюни броненосцы? Ага, вот видите. Все-таки не каждая пиявка решится штурмовать стальной борт. Вы не знаете, где сейчас Клади и Рошаль, мастер… — Сварог осёкся.
   Снизу, от воды, долетел звучный шлёпок и вслед за ним явственно прошуршало, словно по стали провели наждачкой.
   — Слышали, маскап? — воскликнул Пэвер.
   — Может, очередной маррог? Ещё раз шлёпнуло. Одновременно справа и слева. И опять разнеслось мерзкое шуршание. Сварог выругался.
   — Так, мастер Пэвер. Вываливайте, что вам известно про Слюну Ловьяда. Все, до мельчайшей детали.
   — Что известно?.. (Сварог не видел генерала, но мог предположить, что тот сейчас запустил пятерню в ёжик на голове.) Домыслы, предположения…
   — Пусть. Валяйте их. И живее, мастер суб-генерал.
   Говорить живее заставляло и шуршание, прочно прописавшееся в звуковой обстановке корабля. Раздавались все новые шлёпки, наждачное трение становилось все явственнее, все настойчивее.
   — Полковник Некуаззи, — сказал Пэвер. — Ему можно доверять, не раз оправдывались его выводы по разным вопросам. Он собирал слухи, сравнивал, выявлял общее и на этой основе выдвигал гипотезы. Например, именно он доказал, что Поющий Олень — не миф, а…
   — Мастер Пэвер! — требовательно произнёс Сварог.
   — Да-да, конечно… Так вот, полковник утверждает, что твари, обитающие в Слюне Ловьяда и действующие под её прикрытием, обнаруживают жертву по запаху мысли. Так он это называл.
   — Что он имел в виду?
   — У тварей, по мнению Некуаззи, нет слуха и зрения. Съедобный объект от несъедобного они отличают по мысли. Мысль присуща существам разумным, а все разумные существа съедобны. Да!
   На сей раз шлёпок прилетел не от воды, а от Пэвера. Не иначе суб-генерал шлёпнул себя ладонью по лбу.
   — Что-то вспомнили, генерал?
   — Да. Историю из «Энциклопедии странствий» Олегама, которая написана уже после Некуаззи. Там есть одна прелюбопытная история матроса.
   Он с пятью товарищами спасся на плоту после кораблекрушения. Их плот занесло в Слюну Ловьяда…
   — Быстрее, генерал!
   Если и оставались у Сварога до поры надежды на звуковой обман, то сейчас они растаяли, как снег на печи. По бортам скребло и шуршало все отчётливей, уже не осталось никаких сомнений в реальности звуков. Разве что пока не раздавалось упомянутого генералом чавканья.
   — Что-то там матросу примерещилось, и он потерял сознание, а когда очухался, то плот уже вынесло из тумана, а его товарищей рядом не оказалось. Зато оказались брызги крови. Понимаете?
   — Он ни о чем не думал, и поэтому его не приняли за пишу.
   — Вот именно, маскап! Ему повезло… Но вообще ни о чем не думать, находясь в сознании, невозможно.
   — Так, мастер Пэвер. Задраить иллюминаторы, закрыть порты. Вы на пушечную палубу, я на жилую, потом на верхнюю. Вооружиться и быть готовым. Боевую тревогу артиллерийским расчётам. Если… Погодите-ка… — Сварогу внезапно, как посылка из Америки, пришла в голову идея. Шальная, отчаянная, но уж хуже-то от неё стать не должно. — Отставить «если», мастер Пэвер. Слушайте вводную…

 
   …Сварог находился на мостике, там, где и место капитану, где, если доведётся, должен принимать смерть командир корабля вместе с белой обезьяной. Сварог ждал, разумеется, не смерти, а развязки. Конец наступает всему, конец наступит и туману. Что и кто останется, когда рассеются его серые клубы?.. Не одна же белая обезьяна. Думается, развязка не за горами.
   Немало сил стоило донести приказ до экипажа. Гидернийским умникам следовало бы радиофицировать корабль. До броненосцев они, видишь ли, белая обезьяна, додумались, а до радиосвязи нет. Сколько неудобств порождает…
   Когда он пробирался на мостик, то услышал это в каких-то считанных шагах от себя. Это, закрытое туманом, бесспорно огромное, ползло по палубе, шурша — кожей ли, чешуёй ли — по металлическим листам. (Уж точно ползла не белая обезьяна.) Среди звуков чавкающих опять-таки не слышалось. И, честно говоря, не хотелось бы слышать…
   Сварог ни черта не увидел сквозь туман, но, по звуку и черт ещё знает как, понял — тварь движется к нему.
   Он взлетел по трапу на мостик за два удара сердца, не думая при этом о ступенях, дороге, ногах, ни о чем… кроме, пожалуй, белой обезьяны.
   Твари из тумана, надо сказать, проворством не отличались. А то, может быть, их тормозили непривычно высокие борта или с бронированной сталью им ещё не доводилось сталкиваться. С белой обезьяной, будем надеяться, тоже не доводилось. Или сталь ослабляет запах мысли? Кто б ответил…
   Бредовая, на первый взгляд, идея пришла по следам рассказа Пэвера о матросе на плоту и по мотивам справедливых слов генерала: «находясь в сознании, ни о чем не думать невозможно». Правда, приходилось полагаться на неведомого полковника Некуаззи, вычислившего, что твари ползут на запах мысли.
   В приказ по «Серебряному удару» пунктом первым вошло: не разговаривать никому ни с кем, сидеть на одном месте и думать, только думать, думать о чем угодно, но ни в коем случае не о белой обезьяне. Ни за что не думать о белой обезьяне под угрозой расстрела на месте, в клюз твою маму!!!
   Если нельзя размышлять о белой обезьяне, то тут уж не сомневайтесь: белая обезьяна будет старательно скакать по вашим мыслям, никуда из них не выпрыгнет. Ещё никто на свете, кому предписывали не думать хотя бы десять секунд о белой обезьяне, не продержался и половины раунда. Наоборот, ни о чем другом помыслить не удавалось, только об обезьяне. Любой может испробовать на себе…
   Если твари чуют мысль и только мысль, то что они учуют в нашем случае? Правильно. Одну большую мысль. Огромную, размером в броненосец, общую Мысль. Как будто думает одно существо. Захотят они связываться с таким монстром? Если для них мысль равна пище, то глотки не хватит запихнуть в себя такой кусок. Пропихнуть в себя белую обезьяну. Однако все сказанное, подуманное и сделанное окажется верным если только полковник Некуаззи не ошибся с выводами. Увидим…
   Белая обезьяна не покидала и мыслей капитана Сварога, сидела в них, словно в клетке. Он старательно гнал примата-альбиноса, но тот, как и положено, упрямо возвращался.
   В той тишине, что стояла в рубке, было невозможно не услышать, как громыхнула ступень трапа, ведущего к рубке. Издать подобный грохот она могла разве под немалой тяжестью. Отозвалась и вторая ступень — нечто втаскивало себя наверх.
   Дверь рубки была закрыта. Но если тварь так сотрясает ступень (вот уже и третью), то выдавить стекло или вышибить дверь этакой массой — труд невеликий.
   Если б был какой-то смысл метаться по кораблю, погруженному в серую слепоту, Сварог метался бы. Но больше смысла было в том, чтобы оставаться всем на своих местах — пускай, суки, поищут, — ждать и по необходимости достойно встречать.
   Над левым виском, отгоняя образ белой обезьяны, вдруг опять мерзко запульсировало, совсем как тогда, после победы над Синим Клювом, но что это означало и означало ли вообще что-нибудь, Сварог не понимал. Да и разбираться пока не хотел: ну нету сейчас времени, нету! Чудовищным усилием воли он отогнал прилипчивый шарик…
   Разнёсшееся мерзкое шуршание, словно тварь по-коровьи чесалась о стену рубки, действовало на нервы столь же раздражающе, как громкое скрежетание зубов. Разом загрохотали ступени по всей длине трапа. Играет она на них, что ли… Хрястнули в креплениях поручни. Рядом со Сварогом зло сплюнул на пол боцман Тольго.
   А потом раздался такой звук, будто нечто скатилось по ступеням. Последним, что нарушило тишину, было удаляющееся шуршание. И воцарилась тишина. Ну, если не считать человеческого дыхания, шевеления да звуков, сегодня прямо-таки ласкающих слух — звуков, естественных для режущего волны парохода.
   — Расчищается, — шепнул Тольго.
   Дож решился нарушить запрет на разговоры, когда туман стал рассыпаться на отдельные клочья, сквозь которые вновь начали проступать синь горизонта и лазурь воды.
   — Кажется, проскочили, — сказал Сварог.
   Туман редел потрясающе быстро, каждый пройденный судном кабелот освобождал от засилья серой липкой дряни, и вскоре «Серебряный удар» выскочил на чистую иоду.
   — Хвала Таросу! — возгласил рулевой.
   «А также белой обезьяне», — добавил про себя Сварог.
   Какое-то время они плыли по чистой, во всех смыслах, воде.

 
   …Сперва даже показалось, что он всегда был здесь, он должен быть здесь, так и надо. Настолько спокойно — без пыли, шуму л спецэффектов — он возник, пристроился рядом и мирно шёл себе параллельным курсом как бы с полным правом на соседство.
   Представьте, что вы бредёте по глухой лесной тропинке, поворачиваете голову — и замечаете, что рядом с вами, держа вашу скорость, топает чувак, без единого звука топает, вас не трогает, на вас вообще внимания ноль. Ваша реакция? В репу заехать для профилактики? Кряхтением пробудить интерес к своей персоне? Заговорить по душам? Впрямую влепить вопрос: «Че надо, братилло?» Убежать?.. Короче, выбор широкий. Ну, некоторое время, согласитесь, вы проведёте в недоумении.
   Кстати, Сварог, возможно, вообще бы его не заметил, поскольку по морским сторонам в тот момент взглядами не шарил. Сварог в тот исторический отрезок времени расхлёбывал последствия тумана. Последствия имели место. И даже серьёзные. Чёртовы твари из тумана так и не издали своего знаменитого чавканья, зато оставили после себя на бортах и палубе полосы розовой, похожей на лягушачью икру слизи. Слизь смывали с палубы матросы, выливая ведра воды и шустря швабрами; матросы восстанавливали сломанные балясины трапа, ведущего к рубке, и погнутый в нескольких местах фальшборт. Это-то как раз ерунда, а не последствия — если, конечно, не касаться слизи руками. Неизвестно, что из этого может получиться, и касаться Сварог строго-настрого запретил.
   Пропал ютовый наблюдатель, тоурантец. Его, конечно, искали, мало ли куда со страху забился, но в успех Сварогу что-то не верилось.
   Пожилых людей на «Серебряном ударе», так случилось, было немного, но сердце не выдержало как раз таки молодое — одна из тоуранток скончалась от приступа.
   И ещё. От маррогов ли, от поганых ли туманов и того, что ползало под их покровом, повредился в уме тоурантец, двоюродный брат штурмана Кулка. Тоурантец забрался в каюту боцмана, заперся там с карабином и запасом патронов. Он не желал слушать ни двоюродного брата, ни дожа, ни капитана. На все попытки заговорить дырявил дверь выстрелом. У Сварога оставалась надежда на Клади, на её умение внушать.
   Сейчас Клади стояла вместе с капитаном в коридоре, возле несчастной двери с пулевыми отверстиями. Здесь же присутствовал и мастер Рошаль.
   Клади и наткнулась на Рошаля во время прохождения через Слюну Ловьяда. Масграму чуть было не удалось повторить историю матроса из рассказа Пэвера. Он находился у себя в каюте, когда пал туман. Масграм направился в рубку, но в непроницаемых клубах споткнулся о комингс, упал и крепко приложился головой о стену. Причём неудачно попал на непригнанную заподлицо заклёпку и мало того что здорово ушибся — ещё и голову раскровенил. Да так и провалялся без сознания, пропустил самое интересное…
   — Пока не выходит. Попробую ещё, — наконец сказала Клади. — Люди в состоянии стресса воздействию поддаются плохо. Но все же поддаются — в моменты просветления… Я попытаюсь.
   — Я тоже, — заявил Тольго и не стал откладывать. — Эй, Баор! Кончай валять дурака! Это я говорю, Тольго, тут со мной твой брат Кулк…
   — Сколько нам ещё ползти по этим местам, мастер Сварог? — негромко спросил Рошаль.
   Ну, насчёт того, что они ползли, грам-капитан, положим, сильно преувеличивал — «Серебряный удар» шёл на пределе возможностей паровых котлов, как говорят кочегары — с открытой форсункой. Но общее настроение вырваться из области, заштрихованной на карте Ваграна синим, куда их занесло по милости Солёного Клюва, Рошаль выразил верно. Не зря составители карты тратили синие чернила, как показали первые же часы плавания по этой области…
   — Ещё около двухсот кабелотов, мастер Рошаль. Если приборы, опять же, не врут.
   Пэвер на месте Рошаля, услышав столь безрадостное известие, выругался бы от души и потом долго расшаркивался перед баронеттой в извинениях. Старший охранитель лишь скривился, как от приступа зубной боли.
   — Он отличный парень, — не в первый раз повторял штурман, чей двоюродный брат держал оборону в каюте. — Это у него пройдёт…
   — Мы сделаем все, Кулк, чтобы обойтись без крайних мер…
   И именно в этот момент снаружи донеслись крики. Оставив остальных возле злосчастной каюты, Сварог выскочил на палубу — вот тогда-то и увидел их нового соседа по океану.
   Рядом с «Серебряным ударом» с той же скоростью, что и броненосец, скользил трехмачтовый фрегат. На борту парусника позеленевшие бронзовые буквы выстроились в название «Бурегон». Правда, буква "р" отлетела и свисала на одном гвозде головой вниз. Фрегат шёл красиво: быстро, плавно, чуть накренясь, карминовые паруса выгибаются под ветром, которого нет, на кормовом флагштоке полощется вымпел с изображением солнца, разрубаемого топором, на мачте реет флаг с тем солнцем, но уже пронзённым стрелой. Пушечные порты распахнуты, можно разглядеть орудийные жерла. Над ватерлинией фрегата чернеет круглая, как от прямого попадания ядра, пробоина. Паруса тоже изрядно потрёпаны — где свисают клочьми, зияют дырами, где и обгорели. На честном слове держатся и некоторые реи, а от «вороньего гнёзда» на грот-мачте так и вовсе остался один железный каркас. Как жеребёнок к повозке, к фрегату привязана шлюпка, скачет по волнам в кильватерной струе…