Страница:
Гор Рошаль резво вскочил на ноги, бросил руки по швам и приветствовал вошедшего Сварога чётким поклоном и громким докладом:
— Мастер шторм-капитан, продолжаю работу на вверенном мне участке!!!
Субординацию демонстрирует, шельмец. Это правильно.
— Продолжайте, грам-капитан, — снисходительно махнул ладошкой Сварог. Привалился спиной к переборке. Немного рисуясь, достал из воздуха сигарету, прикурил от пальца. И, прищурившись, посмотрел на стоящего перед ними человека в форме высшего офицера гидернийского флота. Посмотрел без гнева и презрения. Как экспериментатор смотрит на препарированную мышь. Подыграл, иными словами, «грам-капитану» Рошалю.
В адмиральском салоне тоже успели навести порядок: трупы высших офицеров, равно как и офицеры пленённые, исчезли, следы недавнего побоища были кое-как заметены, теперь у двери остались неподвижно стоять только две пожилые женщины-тоурантки с карабинами наперевес. Караул, надо понимать.
— Где остальные? — спросил Сварог.
— Пленные заперты в кубрике, мастер шторм-капитан, и находятся под охраной. До вашего особого распоряжения. Все, кроме этого, с которым я разговор не закончил… Пока не закончил.
— А вам это надо? — поинтересовался Сварог, с ленцой разглядывая струйку сизого дыма от сигареты. — Может, лучше сразу за борт? Чего время-то терять…
Рошаль равнодушно пожал плечами.
— Можно, конечно, и за борт. Просто хотелось было бы поговорить по душам, узнать что-нибудь интересненькое. Он же парень насквозь непростой, коллега мой, можно сказать. Мало ли секретиков у секретной службы. А вдруг да встретимся с гидернийскими кораблями?..
— Сомнительно. Колдун Гудвин, великий и ужасный, сообщил, что операция по захвату на других посудинах проходит успешно, к рассвету весь флот должен быть нашим.
— Тогда, пожалуй, лучше за борт, — вздохнул старший охранитель. — А что у вас?
— Порядок. — Они обменивались репликами вяло и небрежно, словно находились на загородной прогулке и никого рядом не было. — Мы уже движемся. В открытый океан, прочь отсюда. Слышите?
Действительно, палуба под ногами едва заметно вибрировала. Пленный, только сейчас поняв, что эта дрожь означает, наконец-таки вскинул голову. Теперь-то он начинал верить спектаклю, который разыгрывали перед ним двое захватчиков. Лицо его было мокрым от пота — холодного, даже на расстоянии чувствовалось. Сварог, будто только сейчас заметив присутствие ещё кого-то в салоне, повернулся к нему и вполне дружелюбно спросил:
— Курить хотите, мастер Рабан?
Гидерниец чем-то неуловимым напоминал старшего охранителя: такой же худощавый, с бледным лицом и водянистыми глазами — в другое время наверняка цепкими и внимательными. Ну да, они ж коллеги…
— У вас все равно ничего не получится, — глядя куда-то поверх Свароговой головы, гордо пообещал он равнодушным голосом. Настолько, впрочем, равнодушным для сложившегося положения, что даже неискушённому в психологии постороннему слушателю, буде таковой оказался б в адмиральском салоне, стало бы ясно: Рабан уже сломался. Ещё чуть надавить — и он примется либо унизительно брызгать слюной и сыпать проклятиями в том смысле, что врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», либо ползать перед Сварогом на брюхе, со слезами вымаливая пощаду. Что, в общем-то, унизительно не меньше…
— Фу, как примитивно, — поморщился Сварог. — Ещё скажите, что мы все будем болтаться на реях, когда гидернийский флот догонит нас и отомстит… Вы же сами прекрасно понимаете, голуба, что уже получилось. Ещё немного, ещё, как говорится, чуть-чуть — и корабль будет полностью под моим контролем. Так что ситуация складывается насквозь прозаическая, недвусмысленная и не в вашу пользу. Я — победитель, вы — военнопленный. И, как победитель, я волен поступить с вами так, как мне заблагорассудится… А благорассудится мне, уважаемый, с вами почему-то не церемониться, — помолчав, раздумчиво продолжал Сварог, покачиваясь на задних ножках в креслице. — Вы мне и не нужны. С управлением корабля мои люди справятся, да и ваши помогут — те, кто понимает, что жизнь даётся человеку лишь раз и прожить её нужно… Но если грам-капитану Рошалю вы зачем-то понадобились, то пусть он и решает.
— Кто… — Раган невольно пустил петуха. Кашлянул и повторил хрипло: — Кто вы такие?
— Объединённая Антигидернийская коалиция, — учтиво ответил Сварог. — Слыхали о такой? Вот и я думаю, что нет. Поэтому выбор у вас…
Он осёкся, враз подобравшись, как перед броском, — в душе пронзительно заголосило чувство опасности. Непонятно откуда исходящей.
Палуба вновь ушла из-под ног — но на этот раз в сопровождении надрывного воя, как от авиабомбы. Полное создавалось впечатление, что по кораблю влепили из миномёта. Сварог быстро переглянулся с Рошалем — тот ничего не понимал. Рабан, что характерно, понимал ещё меньше, по лицу было видно.
Опять вой, очередной удар, на палубе кто-то пронзительно закричал… Сварог опрометью бросился наверх. Едва не упал, когда «Адмирал» содрогнулся в третий раз, грубо оттолкнул кого-то из тоурантцев, попавшегося на пути, взвинтил себя по винтовому трапу и, распахнув люк, выкарабкался наружу, на палубу — аккурат в тот момент, когда на корабль обрушился очередной удар.
Большущий сгусток не пойми чего, похожий на плевок великана, но светящийся нутряным зелёным светом, стремительно, с надсадным свистом прилетел откуда-то из темноты, вмазался в корму, вспыхнул ослепительно — и погас, исчез. Удар швырнул Сварога к фальшборту, с клацаньем захлопнулся люк. За этим плевком последовал ещё один, и ещё, и ещё…
Стреляли прицельно, кучно и часто. Вдогон набирающему ход броненосцу. И стреляла та самая зелёная звёздочка над Атаром — именно из неё одна за другой, без перерыва, вылетали светящиеся кляксы. Красивое зрелище это было, черт возьми, в другой раз обязательно полюбовался бы… Вот ещё один сгусток на излёте врезался в крайнюю трубу, облепил её как щупальцами и пропал во вспышке света, однако не бесследно: труба смялась гармошкой, дала трещину, из трещины повалил густой дым…
Он непроизвольно втянул голову в плечи. Машинально включил магическое зрение…
Разумеется, это была магия. Причём самого гнусного пошиба. И ещё понял Сварог: стреляли не по броненосцу — стреляли персонально по нему. Лазерный прицел таки нашёл его. Он почувствовал, кожей ощутил злобу и горечь, исходящую от неведомого наводчика, — тот столько времени искал Сварога, но захватил цель слишком поздно. И теперь яростно палит вслед уносящемуся на всех парах в океан графу Гэйру, зная, что тот уже далеко, что он не успеет…
Не успеет?! Ну знаете ли… Да если такой плевочек попадёт в гребной винт или провалится в трубу, в топку… Сварог до головной боли напрягал «третий глаз», но так и не смог разглядеть, кто поднял на него меч в этот раз. Личность стрелка скрывалась за все тем же зелёным свечением — и это не был Великий Мастер. Это был кто-то другой. Причём кто-то, кто знает Сварога в лицо, и Сварог его знает в лицо, и лицо это… Но тут и стрелок увидел Сварога. Увидел и навёл прицел.
А, бля!!!
Завыло над самой головой. Он успел прыгнуть под защиту броневого козырька над какой-то надстройкой, успел произнести заклинание, ставящее щит против магических происков, — но больше не успел ничего. Зелёная клякса шлёпнулась на палубу, на то самое место, где секундой раньше стоял Сварог, вспыхнула — и погасла. И вместе с ней погас окружающий мир.
— Мастер шторм-капитан, продолжаю работу на вверенном мне участке!!!
Субординацию демонстрирует, шельмец. Это правильно.
— Продолжайте, грам-капитан, — снисходительно махнул ладошкой Сварог. Привалился спиной к переборке. Немного рисуясь, достал из воздуха сигарету, прикурил от пальца. И, прищурившись, посмотрел на стоящего перед ними человека в форме высшего офицера гидернийского флота. Посмотрел без гнева и презрения. Как экспериментатор смотрит на препарированную мышь. Подыграл, иными словами, «грам-капитану» Рошалю.
В адмиральском салоне тоже успели навести порядок: трупы высших офицеров, равно как и офицеры пленённые, исчезли, следы недавнего побоища были кое-как заметены, теперь у двери остались неподвижно стоять только две пожилые женщины-тоурантки с карабинами наперевес. Караул, надо понимать.
— Где остальные? — спросил Сварог.
— Пленные заперты в кубрике, мастер шторм-капитан, и находятся под охраной. До вашего особого распоряжения. Все, кроме этого, с которым я разговор не закончил… Пока не закончил.
— А вам это надо? — поинтересовался Сварог, с ленцой разглядывая струйку сизого дыма от сигареты. — Может, лучше сразу за борт? Чего время-то терять…
Рошаль равнодушно пожал плечами.
— Можно, конечно, и за борт. Просто хотелось было бы поговорить по душам, узнать что-нибудь интересненькое. Он же парень насквозь непростой, коллега мой, можно сказать. Мало ли секретиков у секретной службы. А вдруг да встретимся с гидернийскими кораблями?..
— Сомнительно. Колдун Гудвин, великий и ужасный, сообщил, что операция по захвату на других посудинах проходит успешно, к рассвету весь флот должен быть нашим.
— Тогда, пожалуй, лучше за борт, — вздохнул старший охранитель. — А что у вас?
— Порядок. — Они обменивались репликами вяло и небрежно, словно находились на загородной прогулке и никого рядом не было. — Мы уже движемся. В открытый океан, прочь отсюда. Слышите?
Действительно, палуба под ногами едва заметно вибрировала. Пленный, только сейчас поняв, что эта дрожь означает, наконец-таки вскинул голову. Теперь-то он начинал верить спектаклю, который разыгрывали перед ним двое захватчиков. Лицо его было мокрым от пота — холодного, даже на расстоянии чувствовалось. Сварог, будто только сейчас заметив присутствие ещё кого-то в салоне, повернулся к нему и вполне дружелюбно спросил:
— Курить хотите, мастер Рабан?
Гидерниец чем-то неуловимым напоминал старшего охранителя: такой же худощавый, с бледным лицом и водянистыми глазами — в другое время наверняка цепкими и внимательными. Ну да, они ж коллеги…
— У вас все равно ничего не получится, — глядя куда-то поверх Свароговой головы, гордо пообещал он равнодушным голосом. Настолько, впрочем, равнодушным для сложившегося положения, что даже неискушённому в психологии постороннему слушателю, буде таковой оказался б в адмиральском салоне, стало бы ясно: Рабан уже сломался. Ещё чуть надавить — и он примется либо унизительно брызгать слюной и сыпать проклятиями в том смысле, что врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», либо ползать перед Сварогом на брюхе, со слезами вымаливая пощаду. Что, в общем-то, унизительно не меньше…
— Фу, как примитивно, — поморщился Сварог. — Ещё скажите, что мы все будем болтаться на реях, когда гидернийский флот догонит нас и отомстит… Вы же сами прекрасно понимаете, голуба, что уже получилось. Ещё немного, ещё, как говорится, чуть-чуть — и корабль будет полностью под моим контролем. Так что ситуация складывается насквозь прозаическая, недвусмысленная и не в вашу пользу. Я — победитель, вы — военнопленный. И, как победитель, я волен поступить с вами так, как мне заблагорассудится… А благорассудится мне, уважаемый, с вами почему-то не церемониться, — помолчав, раздумчиво продолжал Сварог, покачиваясь на задних ножках в креслице. — Вы мне и не нужны. С управлением корабля мои люди справятся, да и ваши помогут — те, кто понимает, что жизнь даётся человеку лишь раз и прожить её нужно… Но если грам-капитану Рошалю вы зачем-то понадобились, то пусть он и решает.
— Кто… — Раган невольно пустил петуха. Кашлянул и повторил хрипло: — Кто вы такие?
— Объединённая Антигидернийская коалиция, — учтиво ответил Сварог. — Слыхали о такой? Вот и я думаю, что нет. Поэтому выбор у вас…
Он осёкся, враз подобравшись, как перед броском, — в душе пронзительно заголосило чувство опасности. Непонятно откуда исходящей.
Палуба вновь ушла из-под ног — но на этот раз в сопровождении надрывного воя, как от авиабомбы. Полное создавалось впечатление, что по кораблю влепили из миномёта. Сварог быстро переглянулся с Рошалем — тот ничего не понимал. Рабан, что характерно, понимал ещё меньше, по лицу было видно.
Опять вой, очередной удар, на палубе кто-то пронзительно закричал… Сварог опрометью бросился наверх. Едва не упал, когда «Адмирал» содрогнулся в третий раз, грубо оттолкнул кого-то из тоурантцев, попавшегося на пути, взвинтил себя по винтовому трапу и, распахнув люк, выкарабкался наружу, на палубу — аккурат в тот момент, когда на корабль обрушился очередной удар.
Большущий сгусток не пойми чего, похожий на плевок великана, но светящийся нутряным зелёным светом, стремительно, с надсадным свистом прилетел откуда-то из темноты, вмазался в корму, вспыхнул ослепительно — и погас, исчез. Удар швырнул Сварога к фальшборту, с клацаньем захлопнулся люк. За этим плевком последовал ещё один, и ещё, и ещё…
Стреляли прицельно, кучно и часто. Вдогон набирающему ход броненосцу. И стреляла та самая зелёная звёздочка над Атаром — именно из неё одна за другой, без перерыва, вылетали светящиеся кляксы. Красивое зрелище это было, черт возьми, в другой раз обязательно полюбовался бы… Вот ещё один сгусток на излёте врезался в крайнюю трубу, облепил её как щупальцами и пропал во вспышке света, однако не бесследно: труба смялась гармошкой, дала трещину, из трещины повалил густой дым…
Он непроизвольно втянул голову в плечи. Машинально включил магическое зрение…
Разумеется, это была магия. Причём самого гнусного пошиба. И ещё понял Сварог: стреляли не по броненосцу — стреляли персонально по нему. Лазерный прицел таки нашёл его. Он почувствовал, кожей ощутил злобу и горечь, исходящую от неведомого наводчика, — тот столько времени искал Сварога, но захватил цель слишком поздно. И теперь яростно палит вслед уносящемуся на всех парах в океан графу Гэйру, зная, что тот уже далеко, что он не успеет…
Не успеет?! Ну знаете ли… Да если такой плевочек попадёт в гребной винт или провалится в трубу, в топку… Сварог до головной боли напрягал «третий глаз», но так и не смог разглядеть, кто поднял на него меч в этот раз. Личность стрелка скрывалась за все тем же зелёным свечением — и это не был Великий Мастер. Это был кто-то другой. Причём кто-то, кто знает Сварога в лицо, и Сварог его знает в лицо, и лицо это… Но тут и стрелок увидел Сварога. Увидел и навёл прицел.
А, бля!!!
Завыло над самой головой. Он успел прыгнуть под защиту броневого козырька над какой-то надстройкой, успел произнести заклинание, ставящее щит против магических происков, — но больше не успел ничего. Зелёная клякса шлёпнулась на палубу, на то самое место, где секундой раньше стоял Сварог, вспыхнула — и погасла. И вместе с ней погас окружающий мир.
Глава пятая
Ты морячка, я моряк…
Сварог тонул. Погружался все глубже и глубже в вязкую морскую воду, вокруг становилось все темнее, все больнее давило на уши, но пошевелиться, забарахтаться, рвануться вверх, к воздуху и свету, он почему-то не мог — ноги и руки его не слушались. Хотя он дышал, это бесспорно. На секунду возникло недоумение — как же это так, господа хорошие?! — а потом он вспомнил: есть у него такая способность, дышать под водой. Страха не было. Было интересно, чем все это кончится, и немного тоскливо — жаль, что все кончилось именно так…
А потом мир немного сдвинулся, и Сварог без всякого удивления обнаружил, что стоит на каменистом берегу, у самой кромки воды. Ленивые волны прибоя с шорохом наползают на гальку и откатываются, наползают и откатываются… Океан простирался до самого горизонта. Ни солнца, ни луны, ни прочих небесных тел на небе не наблюдалось, однако откуда-то свет все же исходил — раз он явственно видел камни и берег без всякого «кошачьего глаза».
Позади раздалось вежливое покашливание. Сварог захотел оглянуться, но ничего не вышло: тело по-прежнему его не слушалось. И тогда он понял, что все-таки утонул и ныне пребывает на морском дне — совсем как приснопамятный Садко. А океан под ногами — это… это… вот бляха-муха, что ж это за океан под водой, а?..
— Не забивайте себе голову всякой ерундой, граф, — сказали за спиной. Голос был мужской. Спокойный и уверенный. — Океан как океан. Не в нем дело.
— А в чем? — спросил он. Сзади хмыкнули.
— Вы нас, право, удивляете, граф. Ни страха, ни паники, ни агрессии… Впрочем, это даже хорошо — что удивляете. Значит, на карте судеб появляются новые варианты, ранее неучтённые. Предопределённость может быть изменена…
— Полагаю, спрашивать, кого это «вас» я удивляю — излишне?
— Пока да. Вы не готовы.
— Так я умер?
— Это с какой стороны посмотреть, — не задумываясь, ответил человек сзади. — Возможно, что смерть есть лишь рождение для другого мира… Впрочем, это тоже не важно. Вы, кажется, хотели найти дорогу в свой мир?
— Типа того…
— Это можно устроить.
— Условия?
Искренний смех. И непонятный шорох, будто огромная птица расправила крылья.
— «Условия»! Великолепно, честное слово, великолепно.
— Просто что-то слишком часто мне в последнее время обещают помочь и отнюдь не бескорыстно, — заметил Сварог. — Это, знаете ли, наводит на размышления…
— Ну, о наших условиях, с вашего позволения, поговорим в другой раз. Вы, повторюсь, ещё не готовы. Сначала вы должны понять, что собой представляет мир этот. Увидеть его целиком — и тогда, возможно, наши условия не покажутся вам… скажем так: странными. Ведь если странное — значит, непонятное. А непонятное всегда пугает, не так ли? А мы не хотим, чтобы вы пугались, граф.
— Да я как-то особо и не пугаюсь…
— Это потому что вы ещё не видите. Даже о своих друзьях вам известно только то, что они сами позволяют вам знать.
— Так умер я или нет? Уж это-то я имею право знать?
— Да что вы, в самом-то деле… Живы, живы, успокойтесь. Вас несильно задело, корабль был уже далеко — а поражающая сила тех славных плевков прямо пропорциональна квадрату расстояния до цели, это же школьный курс…
— И кто в меня стрелял? Некто за спиной тяжко вздохнул, и на этот раз совершенно точно зашуршали крылья.
— Да какая разница?!. Нет, все же вы ещё не готовы. Прощайте, граф. До, надеюсь, скорой встречи.
Воздух прямо перед Сварогом распахнулся, раскрылся, как трещина в орехе, и оттуда, из бездны, хлынул ослепительно чёрный свет, настолько чёрный, что Сварог непроизвольно зажмурился.
…И открыл глаза не сразу. Сначала прислушался. Человеческих голосов не услышал. Равно как и иных звуков, указывающих на чьё-либо присутствие: посвистывания там, посапывания, шевеления, скрипа стульев или шарканья подошв. Вместе с тем не наблюдалось и полного, тотального, в своей абсолютности завораживающего и пугающего беззвучия, как давеча в океанской пучине. Эфир отнюдь не молчал. Откуда-то издали доносились то ли хлопки, то ли шлёпки следовавшие друг за другом через равные и короткие промежутки. Словно с методичностью робота выбивают бельё.. или… или забортная вода оглаживает корпус рассекающего её судна. Из того же далека долетал ровный беспрестанный гул, напоминающий жужжание рассерженного жука. Намного ближе к Сварогу раздавалось мерное (и мерностью своей несовместимое с человеческими действиями) поскрипывание. Причём поскрипывало, что называется, в разных местах: и над головой, и слева, и в ногах. Короче говоря, все вместе взятое наводило на мысль о плывущем корабле. Ну, слава Богу…
И ещё в звуковую картину вкраплялся гораздо более близкий, чем шлёпки и гул, шум. Что-то до боли знакомое…Льющаяся вода? Во всяком случае, похоже. А это что? Показалось, или действительно что-то приглушённо звякнуло и за этим последовало неразборчивое восклицание?..
К анализу ситуации подключилось обоняние. Пахло, надо сказать, недурственно. Приятственно пахло, надо сказать. Над Сварогом плавали ароматы крепкого мужского парфюма, свежего белья, слегка припахивало хорошим табаком…а ещё ноздри щекотал тот трудно; поддающийся описанию, но всегда безошибочно отличаемый от прочих запах моря.
Тело же чувствовало комфорт. Мягко снизу, удобно голове, до подбородка прикрывает нечто одеялоподобное. И ещё тело ощущало едва заметное, ласковое покачивание.
Значит, все-таки корабль. Будем надеяться, тот самый. Впрочем, и «тот самый» может находиться в разных руках…
Кстати, о руках. Сварог легонько пошевелил конечностями. Ну да, свободен. Это отрадно, хотя тоже не повод прыгать от счастья: «Мы победили, мы победили!». Попутно Сварог сделал ещё одно открытие, и оно… нет, не удивило, не озадачило… скажем так: самую малость смутило. Оказывается, он был гол, как Адам до сотворения Евы.
Вот теперь рекогносцировка посредством четырех из пяти органов чувств завершена. Вывод — не отыскивалось причин, чтоб и дальше притворяться колодой. Сварог поднял веки.
Сперва, как и ожидал, он увидел потолок: низкий, светло-серый, посередь которого на крюке болтался до омерзения знакомый гидернийский фонарь. Разве что этот, в отличие от попадавшихся Сварогу ранее, был раза в два крупнее, горел ярче и помещён, навроде попугая, в клетку-жалюзи. Ну да, выключатели одноразовым светильникам не полагаются, фитильков, которые можно прикрутить, чтоб не коптили, нет, значит, затемнение обеспечивают металлические створки.
Он резко сел — и, как выяснилось, сел на кровати, в белоснежном ворохе постельного белья. Белья, следует признать, отменного качества. Прямо как в графской опочивальне фамильного манора. А на подушках с пижонским размахом вышит шёлковыми нитками вензель — переплетение букв "К" и "Д". Ещё отметим, что кроватка явно чрезмерных для военно-флотских нужд размеров. Уж никак не матросский рундук, к радости моли и жучков-короедов набитый нехитрым скарбом, а полномасштабное, годное для нешуточных плотских утех ложе в стиле какого-нибудь сластолюбивого Людовика номер такого-то. Сварог резко свесился вниз, заглянул под ложе. Злобные морские демоны, пиратствующие ниндзя и всяческие гидернийские партизаны там не обнаружились. Под кроватью в ряд стояла оставшаяся в наследство от прежнего владельца батарея пустых бутылок. «Надо будет распорядиться, чтоб убрали, а то позорит, понимаешь», — хмыкнул Сварог и вновь сел.
От резкого движения помутилось в глазах и заныл ушибленный о палубу затылок. Сварог ощупал голову — внушительная шишка. И, как хор в древнегреческой трагедии, нытьё в затылке подхватили все наличествующие болячки: ушибы, ссадины, царапины. Ну это ерунда. Это мы заклинаниями быстренько подлатаем. Главное — живы. Главное — зелёный плевок задел только краем, как совершенно справедливо заметил некто из сна. Нет, блин, ну и приснится же такое… Или здесь сны тоже вещие? Очень, знаете ли, похоже. Вот только вопрос: о чем они вещают?
Взглядом он пробежал по переборкам, как и в адмиральском салоне, обшитым лакированным коричневым деревом. С двух сторон смотрят друг на друга картины в толстых золочёных рамах: работа кисти местного Айвазовского, изобразившего трехмачтовую шхуну, которая средь бурных волн угодила в объятия гигантскому осьминогу и безысходно заваливалась набок, и портрет. А-а, знакомая физия! Довольно похоже намалевали, хотя мягкому подбородку, погрешив против истины, придали волевые очертания и переборщили с романтическим блеском очей. Правый нижний угол портрета пересекали строчки, утопающие в восклицательных знаках и оканчивающиеся разудалой хвостатой подписью. Не иначе дарственная надпись художника, осчастливленного заказом от его знаменитости шторм-капитана Ксэнга, командира одного из самых грозных кораблей Великой Гидернии.
Недалече от портрета прижата скобами к лакированной панели какая-то неразумно длинная шпага в исцарапанных, древнего вида ножнах, под ней пристроен календарь… Хм, весьма любопытный, надо отметить, календарик. В том, какой сегодня на дворе день, помогают разобраться жирные чёрные крестики, которыми бывший обитатель этих хором зачёркивал прожитые дни… Прям как солдат-срочник, изнывающий по дембелю. Так вот: перечёркнутые числа позавчера как закончились. Новые цифры во главе с красной единицей (можно догадаться, что день высадки непременно станет воскресеньем) ждут своего часа в «подвале» длинного, как плавание через океан, листа. А между старыми и новыми числами, между зачёркнутыми и нетронутыми — в большом количестве заготовлены пустые клетки. И две пустышки уже перечёркнуты — ага, следует так понимать, идёт второй день увлекательного плавания в нулевом году. Мы окунулись, согласно гидернийскому времяисчислению, в безвременье, где нет ни дней недели, ни чисел месяца. Какой-то неправильный подход, дорогие товарищи, вы не находите? И нам придётся ждать нового временного цикла до тех пор, пока гидернийцы не соизволят высадиться на Граматаре? А ежели мы несогласные?..
И ещё один предмет удостоился быть вывешенным на стену: карта под стеклом. Старинная — если, конечно, не умелая подделка под старину. Бумага в трещинах и разрывах, с одного угла обгорелая. Нарисован на ней материк незнакомых очертаний, а вокруг вовсю резвятся намалёванные звери самого что ни на есть фантастического пошиба. Целый зоосад невиданных тварей. Иные тесно сплетены, иные заслоняют друг дружку, рычат, грызутся, бодаются. Зверюшки все больше незнакомые, разве что вон дракон или козёл, правда, с заячьим хвостом, — а вот дальше пошла такая жуткая помесь всех со всеми, что невольно закрадывается подозрение: уж не карта ли острова доктора Моро висит тут на видном месте? Ну а если серьёзно… если серьёзно, то наверняка неведомый топограф фантастическими гибридами аллегорически обозначал течения, ветра, впадины, мели, а также рельеф, ландшафты и прочее — похоже, по-другому обозначать не обученный. М-да, чтоб прочесть такую карту, поди, мало быть просто топографом и в придачу зоологом — ещё надо знать вивисекцию и разбираться в древней мифологии не пойми какой страны…
Карта, как и шпага фамильная — небось реликвия, что-то вроде от прадеда к деду, от потомственного моряка к продолжателю династической традиции.
Каюта — а дедукция, завещанная мистером Холмсом, подсказывает, что перед нами капитанское обиталище — располагала двумя дверьми. Та, что напротив кровати, несомненно вводит в коридор, а куда ведёт вторая, которая значительно уже и ниже первой, Сварог, в общем-то, тоже догадался.
За спиной — он оглянулся — иллюминатор, открывший графскому взору полную морскую лепоту, усладу для мариниста. Бледно-зелёная океанская равнина, покрытая кружевами «барашков», не ходила ходуном, не обдавала девятыми валами, а размеренно перекатывалась невысокими горбами. Впору самому хватать пастельные карандаши и запечатлевать бугры морские…
Стоять. Из какой такой шкатулки выскочили эти «бугры»? В высшей степени неслучайные… Ну да, как же, как же. «Не ходи на бугры морские», — некстати или, наоборот, кстати пришли на ум слова, вернее, бредни юродивого, которого они с Клади повстречали на пути в город Митрак…
Так, шаур здесь. Вон он, поблёскивает на прикроватной тумбочке. А за его рукоятью багровеет рубин. Бумага Ваграна где? В кармане. Значит, что? Значит, вокруг свои?
Сварог соорудил себе утренний набор джентльмена — кофе и сигарету. Вполне допустимо, поправился граф, не утренний, а дневной. Кстати, проникающего в иллюминатор света хватало и без гидернийского светильного чуда. Что, уже день? Интересно, сколько ж он провалялся в забытьи? Судя по отсутствию грохота тонущего континента и дымов снаружи, корабль отдалился от опасного берега на изрядное расстояние. Теперь бы выяснить — на какое. И куда это мы направляемся. Скорость, судя по всему, не очень большая… Но выяснять ничего не хотелось. Тело окутывала ласковая истома, душу — спокойствие и умиротворённость, а разум — абсолютный пофигизм. После, все после. А вот фонарик можно было и затемнить, просто кому-то лень было морочиться с залезанием на стул и с кручением рычажков. Понятно — кому именно лень, вон знакомая одежда брошена на кресло…
Сварог, попивая кофеёк, свесил ноги с постели с той стороны, где к кровати притулилась тумбочка. На тумбочке, помимо шаура, рубина и карты, Лежала раскрытая тетрадь. Её, а не оружие взял в руки Сварог и положил на колени. А на место тетрадочки определил кофейное блюдце, превращённое в пепельницу.
Мягкая, явно дорогая кожа переплёта ласково и приятно, как холёный кошак, тёрлась о ладони. Да и бумага на тетрадь ушла не из дешёвых, не из макулатурной переработки — белее белого, с хрустом перелистывающаяся, одно удовольствие на такой писать.
Бегло просмотрев записи, сделанные образцовым, как шеренги прусских солдат, почерком, Сварог уяснил, что он держит в руках. Не судовой журнал, как он сперва подумал, — личный дневник капитана, пардон, шторм-капитана Ксэнга. Наверное, мастер Ксэнг открыл для себя истину, что он живёт в судьбоносное время великих перемен-переломов и потому не может не оставить потомству, будущим Ксэнгам, увлекательного рассказа о последних днях одной великой эпохи и первых днях эпохи ещё более великой.
Сварог раскрыл тетрадь на последней записи.
«Сегодняшний день вновь наполнил меня небывалой гордостью за свою страну. Прими, Тарос, мою благодарность за то, что мне выпал счастливый жребий стать по праву рождения подданным Великой Гидернии. Однако не в первый раз я задаю себе вопрос: одно ли везение тому причиной? И все больше склоняюсь к тому, что не одно… Сегодняшний день снова навёл меня на размышления о теории астроморфизма. Отбор вершится на небесах. Там выносят приговор, кому быть, кому не быть. Решают, глядя на дела отцов и матерей. Мы зарабатываем для своих детей право быть Гидернийцами. Дети достойных родителей, получающие их кровь, дети, которых ждёт воспитание в добродетельных семьях, где живёт подлинный гидернийский дух, — они и только они допускаются быть рождёнными. Мертворождённые младенцы, дети, которым суждено прожить недолго, — вот отбраковка в этом отборе. А также рождённые больными, уродами, умственно неполноценными (думаю, это специальная кара за особо тяжкие прегрешения родителей) — то есть те, кого справедливо и мудро двести тридцать лет назад повелел „вывозить на глубины и топить вместе с щенками, кошками и прочей мусорной грязью» своим указом король Инруан. Право же, я не буду удивлён, если в недалёком будущем теория астроморфизма найдёт научное подтверждение. Читающим эти строки я порекомендовал бы обратиться к трактату основоположника астроморфизма Прата Брольтэнга „Откровения, написанные облаками"".
— Всенепременнно, — пробурчал Сварог.
«Возвращаюсь к дню сегодняшнему, — писал далее образованный гидернийский капитан. — Наблюдая, как горят деревянные тоурантские башмаки, на которых в глупой самонадеянности эти людишки мечтали одолеть океан, глядя, как неразумно они ведут себя, предпочитая мучительную смерть в береговом огне лёгкой и быстрой смерти от пули, я представил себе, что было бы, доплыви они до гидернийского Граматара. Не надо быть Акумелой-Придумщиком, чтобы вообразить ту картину. („Что за Акумела такая, почему не знаю?» — подумал Сварог.) Эти существа стали бы воспроизводить ту убогую жизнь, что вели на Атаре. Для чего каждый из них живёт? Жрать, пить, спать испражняться и плодиться. Ничего более. Жизнь без Цели оправдывает лишь существование тварей неразумных и бессловесных. Человек без Цели пуст, как соломенная кукла. Зачем тогда ему жизнь и чем она отличается от небытия? Такая же пустота. Цель же очевидна для любого разжитого человека — общее дело, общее величие. Кто называет Гидернию злодейским государством, забывает о том, что Гидерния раз в столетие неизменно предлагала свой патронат всем без исключения странам. Подчинение нашему королю, соблюдение гидернийских законов позволили бы со временем потомкам ныне живущих не-гидернийцев стать полноправными подданными нашего короля…Но никто не согласился. Так кто же виноват, что им не суждено ступить на землю Граматара? Если тонущему человеку протягивают руку, но он за неё не хватается, то кого следует винить в его гибели? Неужели протянувшего руку — за то, что, видите ли, не вытащил утопающего силком из воды? Этим атарским существам не суждено достигнуть величия, им не суждено испытать счастья приобщенности, когда твоя капля, сливаясь с тысячами других капель, образует море. Приблизить, а может быть и самому дождаться восхода истинного Величия: достижение долголетия, а вслед за ним бессмертия, возвращение умерших из Океана-Без-Берегов, странствия по тропам, где никто никогда ещё не был.."
А потом мир немного сдвинулся, и Сварог без всякого удивления обнаружил, что стоит на каменистом берегу, у самой кромки воды. Ленивые волны прибоя с шорохом наползают на гальку и откатываются, наползают и откатываются… Океан простирался до самого горизонта. Ни солнца, ни луны, ни прочих небесных тел на небе не наблюдалось, однако откуда-то свет все же исходил — раз он явственно видел камни и берег без всякого «кошачьего глаза».
Позади раздалось вежливое покашливание. Сварог захотел оглянуться, но ничего не вышло: тело по-прежнему его не слушалось. И тогда он понял, что все-таки утонул и ныне пребывает на морском дне — совсем как приснопамятный Садко. А океан под ногами — это… это… вот бляха-муха, что ж это за океан под водой, а?..
— Не забивайте себе голову всякой ерундой, граф, — сказали за спиной. Голос был мужской. Спокойный и уверенный. — Океан как океан. Не в нем дело.
— А в чем? — спросил он. Сзади хмыкнули.
— Вы нас, право, удивляете, граф. Ни страха, ни паники, ни агрессии… Впрочем, это даже хорошо — что удивляете. Значит, на карте судеб появляются новые варианты, ранее неучтённые. Предопределённость может быть изменена…
— Полагаю, спрашивать, кого это «вас» я удивляю — излишне?
— Пока да. Вы не готовы.
— Так я умер?
— Это с какой стороны посмотреть, — не задумываясь, ответил человек сзади. — Возможно, что смерть есть лишь рождение для другого мира… Впрочем, это тоже не важно. Вы, кажется, хотели найти дорогу в свой мир?
— Типа того…
— Это можно устроить.
— Условия?
Искренний смех. И непонятный шорох, будто огромная птица расправила крылья.
— «Условия»! Великолепно, честное слово, великолепно.
— Просто что-то слишком часто мне в последнее время обещают помочь и отнюдь не бескорыстно, — заметил Сварог. — Это, знаете ли, наводит на размышления…
— Ну, о наших условиях, с вашего позволения, поговорим в другой раз. Вы, повторюсь, ещё не готовы. Сначала вы должны понять, что собой представляет мир этот. Увидеть его целиком — и тогда, возможно, наши условия не покажутся вам… скажем так: странными. Ведь если странное — значит, непонятное. А непонятное всегда пугает, не так ли? А мы не хотим, чтобы вы пугались, граф.
— Да я как-то особо и не пугаюсь…
— Это потому что вы ещё не видите. Даже о своих друзьях вам известно только то, что они сами позволяют вам знать.
— Так умер я или нет? Уж это-то я имею право знать?
— Да что вы, в самом-то деле… Живы, живы, успокойтесь. Вас несильно задело, корабль был уже далеко — а поражающая сила тех славных плевков прямо пропорциональна квадрату расстояния до цели, это же школьный курс…
— И кто в меня стрелял? Некто за спиной тяжко вздохнул, и на этот раз совершенно точно зашуршали крылья.
— Да какая разница?!. Нет, все же вы ещё не готовы. Прощайте, граф. До, надеюсь, скорой встречи.
Воздух прямо перед Сварогом распахнулся, раскрылся, как трещина в орехе, и оттуда, из бездны, хлынул ослепительно чёрный свет, настолько чёрный, что Сварог непроизвольно зажмурился.
…И открыл глаза не сразу. Сначала прислушался. Человеческих голосов не услышал. Равно как и иных звуков, указывающих на чьё-либо присутствие: посвистывания там, посапывания, шевеления, скрипа стульев или шарканья подошв. Вместе с тем не наблюдалось и полного, тотального, в своей абсолютности завораживающего и пугающего беззвучия, как давеча в океанской пучине. Эфир отнюдь не молчал. Откуда-то издали доносились то ли хлопки, то ли шлёпки следовавшие друг за другом через равные и короткие промежутки. Словно с методичностью робота выбивают бельё.. или… или забортная вода оглаживает корпус рассекающего её судна. Из того же далека долетал ровный беспрестанный гул, напоминающий жужжание рассерженного жука. Намного ближе к Сварогу раздавалось мерное (и мерностью своей несовместимое с человеческими действиями) поскрипывание. Причём поскрипывало, что называется, в разных местах: и над головой, и слева, и в ногах. Короче говоря, все вместе взятое наводило на мысль о плывущем корабле. Ну, слава Богу…
И ещё в звуковую картину вкраплялся гораздо более близкий, чем шлёпки и гул, шум. Что-то до боли знакомое…Льющаяся вода? Во всяком случае, похоже. А это что? Показалось, или действительно что-то приглушённо звякнуло и за этим последовало неразборчивое восклицание?..
К анализу ситуации подключилось обоняние. Пахло, надо сказать, недурственно. Приятственно пахло, надо сказать. Над Сварогом плавали ароматы крепкого мужского парфюма, свежего белья, слегка припахивало хорошим табаком…а ещё ноздри щекотал тот трудно; поддающийся описанию, но всегда безошибочно отличаемый от прочих запах моря.
Тело же чувствовало комфорт. Мягко снизу, удобно голове, до подбородка прикрывает нечто одеялоподобное. И ещё тело ощущало едва заметное, ласковое покачивание.
Значит, все-таки корабль. Будем надеяться, тот самый. Впрочем, и «тот самый» может находиться в разных руках…
Кстати, о руках. Сварог легонько пошевелил конечностями. Ну да, свободен. Это отрадно, хотя тоже не повод прыгать от счастья: «Мы победили, мы победили!». Попутно Сварог сделал ещё одно открытие, и оно… нет, не удивило, не озадачило… скажем так: самую малость смутило. Оказывается, он был гол, как Адам до сотворения Евы.
Вот теперь рекогносцировка посредством четырех из пяти органов чувств завершена. Вывод — не отыскивалось причин, чтоб и дальше притворяться колодой. Сварог поднял веки.
Сперва, как и ожидал, он увидел потолок: низкий, светло-серый, посередь которого на крюке болтался до омерзения знакомый гидернийский фонарь. Разве что этот, в отличие от попадавшихся Сварогу ранее, был раза в два крупнее, горел ярче и помещён, навроде попугая, в клетку-жалюзи. Ну да, выключатели одноразовым светильникам не полагаются, фитильков, которые можно прикрутить, чтоб не коптили, нет, значит, затемнение обеспечивают металлические створки.
Он резко сел — и, как выяснилось, сел на кровати, в белоснежном ворохе постельного белья. Белья, следует признать, отменного качества. Прямо как в графской опочивальне фамильного манора. А на подушках с пижонским размахом вышит шёлковыми нитками вензель — переплетение букв "К" и "Д". Ещё отметим, что кроватка явно чрезмерных для военно-флотских нужд размеров. Уж никак не матросский рундук, к радости моли и жучков-короедов набитый нехитрым скарбом, а полномасштабное, годное для нешуточных плотских утех ложе в стиле какого-нибудь сластолюбивого Людовика номер такого-то. Сварог резко свесился вниз, заглянул под ложе. Злобные морские демоны, пиратствующие ниндзя и всяческие гидернийские партизаны там не обнаружились. Под кроватью в ряд стояла оставшаяся в наследство от прежнего владельца батарея пустых бутылок. «Надо будет распорядиться, чтоб убрали, а то позорит, понимаешь», — хмыкнул Сварог и вновь сел.
От резкого движения помутилось в глазах и заныл ушибленный о палубу затылок. Сварог ощупал голову — внушительная шишка. И, как хор в древнегреческой трагедии, нытьё в затылке подхватили все наличествующие болячки: ушибы, ссадины, царапины. Ну это ерунда. Это мы заклинаниями быстренько подлатаем. Главное — живы. Главное — зелёный плевок задел только краем, как совершенно справедливо заметил некто из сна. Нет, блин, ну и приснится же такое… Или здесь сны тоже вещие? Очень, знаете ли, похоже. Вот только вопрос: о чем они вещают?
Взглядом он пробежал по переборкам, как и в адмиральском салоне, обшитым лакированным коричневым деревом. С двух сторон смотрят друг на друга картины в толстых золочёных рамах: работа кисти местного Айвазовского, изобразившего трехмачтовую шхуну, которая средь бурных волн угодила в объятия гигантскому осьминогу и безысходно заваливалась набок, и портрет. А-а, знакомая физия! Довольно похоже намалевали, хотя мягкому подбородку, погрешив против истины, придали волевые очертания и переборщили с романтическим блеском очей. Правый нижний угол портрета пересекали строчки, утопающие в восклицательных знаках и оканчивающиеся разудалой хвостатой подписью. Не иначе дарственная надпись художника, осчастливленного заказом от его знаменитости шторм-капитана Ксэнга, командира одного из самых грозных кораблей Великой Гидернии.
Недалече от портрета прижата скобами к лакированной панели какая-то неразумно длинная шпага в исцарапанных, древнего вида ножнах, под ней пристроен календарь… Хм, весьма любопытный, надо отметить, календарик. В том, какой сегодня на дворе день, помогают разобраться жирные чёрные крестики, которыми бывший обитатель этих хором зачёркивал прожитые дни… Прям как солдат-срочник, изнывающий по дембелю. Так вот: перечёркнутые числа позавчера как закончились. Новые цифры во главе с красной единицей (можно догадаться, что день высадки непременно станет воскресеньем) ждут своего часа в «подвале» длинного, как плавание через океан, листа. А между старыми и новыми числами, между зачёркнутыми и нетронутыми — в большом количестве заготовлены пустые клетки. И две пустышки уже перечёркнуты — ага, следует так понимать, идёт второй день увлекательного плавания в нулевом году. Мы окунулись, согласно гидернийскому времяисчислению, в безвременье, где нет ни дней недели, ни чисел месяца. Какой-то неправильный подход, дорогие товарищи, вы не находите? И нам придётся ждать нового временного цикла до тех пор, пока гидернийцы не соизволят высадиться на Граматаре? А ежели мы несогласные?..
И ещё один предмет удостоился быть вывешенным на стену: карта под стеклом. Старинная — если, конечно, не умелая подделка под старину. Бумага в трещинах и разрывах, с одного угла обгорелая. Нарисован на ней материк незнакомых очертаний, а вокруг вовсю резвятся намалёванные звери самого что ни на есть фантастического пошиба. Целый зоосад невиданных тварей. Иные тесно сплетены, иные заслоняют друг дружку, рычат, грызутся, бодаются. Зверюшки все больше незнакомые, разве что вон дракон или козёл, правда, с заячьим хвостом, — а вот дальше пошла такая жуткая помесь всех со всеми, что невольно закрадывается подозрение: уж не карта ли острова доктора Моро висит тут на видном месте? Ну а если серьёзно… если серьёзно, то наверняка неведомый топограф фантастическими гибридами аллегорически обозначал течения, ветра, впадины, мели, а также рельеф, ландшафты и прочее — похоже, по-другому обозначать не обученный. М-да, чтоб прочесть такую карту, поди, мало быть просто топографом и в придачу зоологом — ещё надо знать вивисекцию и разбираться в древней мифологии не пойми какой страны…
Карта, как и шпага фамильная — небось реликвия, что-то вроде от прадеда к деду, от потомственного моряка к продолжателю династической традиции.
Каюта — а дедукция, завещанная мистером Холмсом, подсказывает, что перед нами капитанское обиталище — располагала двумя дверьми. Та, что напротив кровати, несомненно вводит в коридор, а куда ведёт вторая, которая значительно уже и ниже первой, Сварог, в общем-то, тоже догадался.
За спиной — он оглянулся — иллюминатор, открывший графскому взору полную морскую лепоту, усладу для мариниста. Бледно-зелёная океанская равнина, покрытая кружевами «барашков», не ходила ходуном, не обдавала девятыми валами, а размеренно перекатывалась невысокими горбами. Впору самому хватать пастельные карандаши и запечатлевать бугры морские…
Стоять. Из какой такой шкатулки выскочили эти «бугры»? В высшей степени неслучайные… Ну да, как же, как же. «Не ходи на бугры морские», — некстати или, наоборот, кстати пришли на ум слова, вернее, бредни юродивого, которого они с Клади повстречали на пути в город Митрак…
Так, шаур здесь. Вон он, поблёскивает на прикроватной тумбочке. А за его рукоятью багровеет рубин. Бумага Ваграна где? В кармане. Значит, что? Значит, вокруг свои?
Сварог соорудил себе утренний набор джентльмена — кофе и сигарету. Вполне допустимо, поправился граф, не утренний, а дневной. Кстати, проникающего в иллюминатор света хватало и без гидернийского светильного чуда. Что, уже день? Интересно, сколько ж он провалялся в забытьи? Судя по отсутствию грохота тонущего континента и дымов снаружи, корабль отдалился от опасного берега на изрядное расстояние. Теперь бы выяснить — на какое. И куда это мы направляемся. Скорость, судя по всему, не очень большая… Но выяснять ничего не хотелось. Тело окутывала ласковая истома, душу — спокойствие и умиротворённость, а разум — абсолютный пофигизм. После, все после. А вот фонарик можно было и затемнить, просто кому-то лень было морочиться с залезанием на стул и с кручением рычажков. Понятно — кому именно лень, вон знакомая одежда брошена на кресло…
Сварог, попивая кофеёк, свесил ноги с постели с той стороны, где к кровати притулилась тумбочка. На тумбочке, помимо шаура, рубина и карты, Лежала раскрытая тетрадь. Её, а не оружие взял в руки Сварог и положил на колени. А на место тетрадочки определил кофейное блюдце, превращённое в пепельницу.
Мягкая, явно дорогая кожа переплёта ласково и приятно, как холёный кошак, тёрлась о ладони. Да и бумага на тетрадь ушла не из дешёвых, не из макулатурной переработки — белее белого, с хрустом перелистывающаяся, одно удовольствие на такой писать.
Бегло просмотрев записи, сделанные образцовым, как шеренги прусских солдат, почерком, Сварог уяснил, что он держит в руках. Не судовой журнал, как он сперва подумал, — личный дневник капитана, пардон, шторм-капитана Ксэнга. Наверное, мастер Ксэнг открыл для себя истину, что он живёт в судьбоносное время великих перемен-переломов и потому не может не оставить потомству, будущим Ксэнгам, увлекательного рассказа о последних днях одной великой эпохи и первых днях эпохи ещё более великой.
Сварог раскрыл тетрадь на последней записи.
«Сегодняшний день вновь наполнил меня небывалой гордостью за свою страну. Прими, Тарос, мою благодарность за то, что мне выпал счастливый жребий стать по праву рождения подданным Великой Гидернии. Однако не в первый раз я задаю себе вопрос: одно ли везение тому причиной? И все больше склоняюсь к тому, что не одно… Сегодняшний день снова навёл меня на размышления о теории астроморфизма. Отбор вершится на небесах. Там выносят приговор, кому быть, кому не быть. Решают, глядя на дела отцов и матерей. Мы зарабатываем для своих детей право быть Гидернийцами. Дети достойных родителей, получающие их кровь, дети, которых ждёт воспитание в добродетельных семьях, где живёт подлинный гидернийский дух, — они и только они допускаются быть рождёнными. Мертворождённые младенцы, дети, которым суждено прожить недолго, — вот отбраковка в этом отборе. А также рождённые больными, уродами, умственно неполноценными (думаю, это специальная кара за особо тяжкие прегрешения родителей) — то есть те, кого справедливо и мудро двести тридцать лет назад повелел „вывозить на глубины и топить вместе с щенками, кошками и прочей мусорной грязью» своим указом король Инруан. Право же, я не буду удивлён, если в недалёком будущем теория астроморфизма найдёт научное подтверждение. Читающим эти строки я порекомендовал бы обратиться к трактату основоположника астроморфизма Прата Брольтэнга „Откровения, написанные облаками"".
— Всенепременнно, — пробурчал Сварог.
«Возвращаюсь к дню сегодняшнему, — писал далее образованный гидернийский капитан. — Наблюдая, как горят деревянные тоурантские башмаки, на которых в глупой самонадеянности эти людишки мечтали одолеть океан, глядя, как неразумно они ведут себя, предпочитая мучительную смерть в береговом огне лёгкой и быстрой смерти от пули, я представил себе, что было бы, доплыви они до гидернийского Граматара. Не надо быть Акумелой-Придумщиком, чтобы вообразить ту картину. („Что за Акумела такая, почему не знаю?» — подумал Сварог.) Эти существа стали бы воспроизводить ту убогую жизнь, что вели на Атаре. Для чего каждый из них живёт? Жрать, пить, спать испражняться и плодиться. Ничего более. Жизнь без Цели оправдывает лишь существование тварей неразумных и бессловесных. Человек без Цели пуст, как соломенная кукла. Зачем тогда ему жизнь и чем она отличается от небытия? Такая же пустота. Цель же очевидна для любого разжитого человека — общее дело, общее величие. Кто называет Гидернию злодейским государством, забывает о том, что Гидерния раз в столетие неизменно предлагала свой патронат всем без исключения странам. Подчинение нашему королю, соблюдение гидернийских законов позволили бы со временем потомкам ныне живущих не-гидернийцев стать полноправными подданными нашего короля…Но никто не согласился. Так кто же виноват, что им не суждено ступить на землю Граматара? Если тонущему человеку протягивают руку, но он за неё не хватается, то кого следует винить в его гибели? Неужели протянувшего руку — за то, что, видите ли, не вытащил утопающего силком из воды? Этим атарским существам не суждено достигнуть величия, им не суждено испытать счастья приобщенности, когда твоя капля, сливаясь с тысячами других капель, образует море. Приблизить, а может быть и самому дождаться восхода истинного Величия: достижение долголетия, а вслед за ним бессмертия, возвращение умерших из Океана-Без-Берегов, странствия по тропам, где никто никогда ещё не был.."