Страница:
Но капитан, даже не дослушав ультиматум, выбрал именно противный случай.
— Отродье! Сын скверны! — подхватив с полу крупный осколок стекла (видимо, ношение кортика уставом ему не предписывалось), он бросился на Сварога…
…и упал с простреленными серебром ногами. Но осколок из пальцев все же не выпустил. Привстал, затравленно оглянулся, набрав в лёгкие побольше воздуху, выпалил: «Димерея для Гидернии!» — и с самурайской решимостью воткнул себе в горло кусок бледно-зеленого стекла.
Последний оставшийся на ногах офицер бросил на пол кортик: «Сдаюсь, сдаюсь» — и, демонстрируя полную покорность, опустился на колени, завёл руки за голову. Предпоследнему офицеру покалечили руку волчьи зубки, он стонал на полу и пытался ладонью остановить кровь. Грам-капитан Раган, успокоенный посохом по темечку, валялся в углу, как тряпичная кукла, и не жужжал…
Короче говоря, получилось.
Но это был ещё не конец.
Кивком приказав сподвижникам занять места у дверей, Сварог перевернул капитана на спину, вгляделся в мёртвое лицо, прошептал нужные слова… и дверь в коридор открыл тяжело раненный в шею, но живой шторм-капитан Ксэнг.
— Алмак, ко мне!.. — прохрипел он, тяжело привалившись к косяку. — Бунт подавлен… уведите арестованных…
И стал заваливаться назад. Двое карабинеров — Алмак и какой-то насмерть перепуганный мичман — рванулись было подхватить командира, но серия коротких ударов — слева от Олеса и справа от Клади — угомонили и их. Сварог быстро глянул за порог. Никого. Металлический коридор пуст в обе стороны. Он прикрыл дверь и от греха подальше задвинул защёлку. Обернулся, оглядел поле брани.
Вот теперь конец. Конец первого тайма.
«Да-с, первый тайм мы уже отыграли, — холодно и отстранение подумалось Сварогу, когда он прятал славно потрудившийся шаур за спину, за пояс. Ни на какие эмоции сил уже не было, — Осталась сущая ерунда: завладеть кораблём от палубы до трюма. Или, как это там принято говорить, от клотика до киля. Ну и при этом, чуть не забыл, усмирить, или укокошить, или переманить под свои знамёна оставшихся гидернийцев. Сколько их там, голубчиков, осталось? Триста минус полтора десятка… Терпимо».
— Отродье! Сын скверны! — подхватив с полу крупный осколок стекла (видимо, ношение кортика уставом ему не предписывалось), он бросился на Сварога…
…и упал с простреленными серебром ногами. Но осколок из пальцев все же не выпустил. Привстал, затравленно оглянулся, набрав в лёгкие побольше воздуху, выпалил: «Димерея для Гидернии!» — и с самурайской решимостью воткнул себе в горло кусок бледно-зеленого стекла.
Последний оставшийся на ногах офицер бросил на пол кортик: «Сдаюсь, сдаюсь» — и, демонстрируя полную покорность, опустился на колени, завёл руки за голову. Предпоследнему офицеру покалечили руку волчьи зубки, он стонал на полу и пытался ладонью остановить кровь. Грам-капитан Раган, успокоенный посохом по темечку, валялся в углу, как тряпичная кукла, и не жужжал…
Короче говоря, получилось.
Но это был ещё не конец.
Кивком приказав сподвижникам занять места у дверей, Сварог перевернул капитана на спину, вгляделся в мёртвое лицо, прошептал нужные слова… и дверь в коридор открыл тяжело раненный в шею, но живой шторм-капитан Ксэнг.
— Алмак, ко мне!.. — прохрипел он, тяжело привалившись к косяку. — Бунт подавлен… уведите арестованных…
И стал заваливаться назад. Двое карабинеров — Алмак и какой-то насмерть перепуганный мичман — рванулись было подхватить командира, но серия коротких ударов — слева от Олеса и справа от Клади — угомонили и их. Сварог быстро глянул за порог. Никого. Металлический коридор пуст в обе стороны. Он прикрыл дверь и от греха подальше задвинул защёлку. Обернулся, оглядел поле брани.
Вот теперь конец. Конец первого тайма.
«Да-с, первый тайм мы уже отыграли, — холодно и отстранение подумалось Сварогу, когда он прятал славно потрудившийся шаур за спину, за пояс. Ни на какие эмоции сил уже не было, — Осталась сущая ерунда: завладеть кораблём от палубы до трюма. Или, как это там принято говорить, от клотика до киля. Ну и при этом, чуть не забыл, усмирить, или укокошить, или переманить под свои знамёна оставшихся гидернийцев. Сколько их там, голубчиков, осталось? Триста минус полтора десятка… Терпимо».
Глава третья
Второй тайм
— Добить этого? — Клади ткнула посохом в плечо сдавшегося офицера.
Сварог покачал головой.
— Связать. Мы ж не убивцы. Раненых тоже связать, от греха. Олес останется здесь. Куда ему теперь, хромому-то, вот и присмотрит…
Сварог жадно затягивался первой после долгого перерыва сигаретой. Адмирал, которого он — чего уж там жеманиться — сыграл недурственно, к несчастью, попался некурящий, так что приходилось терпеть.
С сигаретой в зубах он обходил поле боя, методично выдёргивал из брючных петель широкие поясные ремни и вязал ими гидернийцев. Хорошие ремешки, к слову говоря, выдают гидернийскому офицерью: из мягкой кожи, с двузубой пряжкой и золотой прошивкой по краям. Одно удовольствие стягивать ими запястья и, заводя руки за спину, приматывать к лодыжкам. Управились быстро: живых оказалось всего пятеро.
Тайм-аут после такой заварушки был нелишним. Совершенно незачем, едва покончив с комсоставом броненосца, ядром из пушки выскакивать на палубу. Если поднята тревога, то её, как горную лавину, уже ничем не остановишь. Если же не поднята — короткая, передышка не повредит, как не вредит привал солдату на марше.
— Это вам не по тоурантским рыболовам из пушек садить, — Клади ни к кому не обращалась, говорила сама с собой. Перенапряжение боя выливалось в чрезмерную разговорчивость — ничего не поделаешь, стресс требует, чтобы его снимали. — Димерея для Гидернии, ха! А дно морское для Гидернии не хотите? Плевала я на ваши висюльки. Гальвикарий Первой степени с алмазным крестом, Валтан Второй степени с чёрным бантом! Кого они спасали от разжалования или публичной казни? И красивого в них ничего нет, вульгарщина, ни с одним платьем не наденешь…
Пеленая своего последнего гидернийца — грам-капитана Рагана, ныне изволившего пребывать без сознания, Сварог бросил взгляд на Чубу… И попал на научно-популярный фильм ужасов «Преображение оборотня». Чуба-Ху меняла обличье. Только зачем ей, скажите на милость, потребовалось возвращать себе человеческий облик, когда операция по захвату ещё далека от завершения?
Сварог не мог бы себя назвать чрезмерно впечатлительным человеком, но вот, вишь ты, не мог свыкнуться с этими… метаморфозами. Пусть не раз наблюдал, но, хоть тресни, не мог принимать с индифферентным спокойствием переход человека в зверя и наоборот. Что-то противилось на клеточном уровне. Удовольствие выходило ровно такое же, как, ну скажем, от созерцания чьих-то рвотных спазмов.
Волк поднялся на задние лапы, укрупняясь ввысь и вширь. Выгибались колени, передние лапы вытягивались, менял форму череп, гас рубиновый блеск звериных глаз. Когти уходили в подушки лап, сами лапы превращались в ладони, на них отрастали тонкие пальцы. Шерсть на морде, шее, ладонях словно бы растворялась, открывая бледно-розовую человеческую кожу, а к торсу прилипла и словно бы из её ворсинок сама собой ткалась коричневая жилетка со шнуровкой. Ноги на миг окутало матовое серое облако, и вот — не уследишь как — оно преобразилось в юбку серой материи. Обращению удачно аккомпанировал едва слышный скрип изменяющих форму костей…
Сварог запоздало отвёл взгляд и увидел клок волчьей шерсти, отхваченный кортиком и валяющийся среди обломков макета броненосца. Серый комок тоже мутировал: растёкся лужицей по навощённому паркету, затуманился и превратился в лоскут серой ткани. «Ах вот оно даже как!» — невнятным возгласом откликнулся мозг Сварога на этот осколок мозаики.
— Слушай мою команду, орлы и орлицы! — негромко воззвал Сварог и бравым шагом прошествовал на середину захваченного адмиральского салона. — Не обольщаться. Никакая это не победа. До победы нам как до Граматара… гхм… спиной вперёд. Так что никакой самодеятельности. Напоминаю. Я — на прожектор, Чуба — вдоль левого борта, Клади вдоль правого. Олес…
Произнося речь (ни дать ни взять Кутузов, бля, в день Бородинской битвы), он обвёл взглядом свою боевую дружину. Клади, поигрывая посохом, слушала своего полководца, на щеках её играл румянец нетерпения. Появившаяся на Чубе серая юбка зияла треугольным вырезом, сквозь него белело бедро, которое эротических желаний вкупе с фантазиями у Сварога почему-то не вызвало. Может быть, вызвало бы у Олеса, который, помнится, не скрывал своего мужского внимания к женщине-оборотню, но князю сейчас было вовсе не до любования женскими ножками. Князь занимался своей ногой. Не стесняясь дамского присутствия, наследник гаэдарского трона приспустил штаны и перевязывал рану на бедре разорванной нижней рубахой. Возле него присела Чуба. Ах вот в чем дело! Вот чего ей в волках не ходится! Ну конечно, в собачьем обличье не очень-то сподручно помогать в перевязке. Всякие нежные чувства — это, конечно, прекрасно, но когда не во вред делу. А сейчас во вред…
— Олес! Остаёшься здесь. Присмотришь — раз, покопаешься в бумагах — два! Отставить, испытуемый! — шёпотом рявкнул Сварог, увидев, что князь готовится к возражениям. — Без детского сада мне! Пороешься в бумагах, поищешь план этого парохода — должен пригодиться. Клади, на левый борт. На тебе, как помнишь, два вахтенных поста. Чу, на тебе ходовая рубка и вахта правого борта. Придётся тебе вновь вернуться в… прежний вид. Ну, вперёд, гвардейцы кардинала…
— С головой на месте, с кишками на копьё! — ответил вслед Олес. Видимо, напутствовал по-гаэдарски уходящих на ратное дело.
Сварог пропустил дам вперёд, а сам задержался на пару секунд в салоне. Оставалось у него ещё одно небольшое интимное дельце. Он окинул взглядом поле боя, подошёл к одному из погибших охранников, наклонился…
И на верхнюю палубу, под тёплый проливной дождь, Сварог ступил уже в личине гидернийского моряка. Его плечи, обтянутые военно-морским форменным камзолом, мигом промокшим, теперь украшали эполеты с короткой серебристой бахромой и с двумя ромбиками посередине. Звание, присвоенное Сварогом самому себе, по-гидернийски звучало как бертольер, что примерно соответствовало званию мичмана на российском флоте. Ну не адмиралом же карабкаться к матросу, в самом-то деле… А вот мичман в самый раз. Трудностей с доступом к прожектору возникнуть не должно, если, конечно, не предусмотрен особый пароль, — но это было бы уж прямо-таки параноидальным перебором в бдительности и секретности…
Короче говоря, перебора не случилось и убивать матроса липовому бертольеру не пришлось. Сварог вскарабкался по скобам, одна над другой приваренным к стене палубной надстройки («по скоб-трапу», — услужливо подсказала память вычитанное где-то название), и без лишних разговоров ткнул «клювом ястреба» в сонную артерию промокшего до костей матроса — когда тот, задрав подбородок к чёрному небу, отбарабанивал рапорт, перекрикивая вой ветра:
— Мастер бертольер, за время несения службы…
Вот беда-то, так и не узнал Сварог — может, чего и случилось за время несения…
Матроса он связал и вдобавок прикрутил к поручням, ограждающим площадку вокруг корабельного прожектора. Аккуратненько снял с его шеи подзорную трубу. похлопал по плечу «Извини, дружок», выпрямился, поглядел в сторону берега. Сквозь нагретый пожарищами дождь, сквозь туман, поднимающийся с палуб, сквозь мрак видно было, прямо скажем, хреново, однако и увиденного было достаточно, чтобы оценить размах катастрофы.
Материк Атар погибал. Атар отмучивался в последних, агонических судорогах. Атар задыхался в дыму.
Отсюда материк представал адским скопищем чёрных клубов. Таким же, как небо над головой. Небо, заваленное смоляными тучами, полосовали грозовые всполохи, будто наверху велись грандиозные сварочные работы. А дымовую завесу над землёй пробивали гигантские огненные фонтаны, в появляющиеся иногда просветы удавалось разглядеть красные языки раскалённой лавы, стекающей с гор. Даже здесь грохот стоял такой, что аж зубы ломило, а что делается там, на суше, и представить себе невозможно…
«За такую погоду вешать надо», — некстати припомнился Сварогу один из афоризмов незабвенного капитана Родимчика.
Обзор был преотличный, как с «чёртова колёса» — площадка с прожектором была одной из самых верхних точек корабля… Которая, конечно, никакая не площадка, а что-нибудь заковыристое, по-моремански сочное — вроде бом-брамс-перестаксель, в акулу душу твою мать… Эх, несилен он в военно-морской терминологии, что поделать. Трап лестницей, понятно, не обзовёт, фальшборт оградкой тоже, даже военный корабль судном не обругает, но всяких там брамселей и салингов мы не проходили, что сие такое, нас не спрашивай, брам-бакштагов от брам-гинцев не отличим… А вот стопор, как ни крути — он и в море стопор. Точь-в-точь такой же конструкции, как на лебёдках, которыми корчуют деревья трудолюбивые садоводы планеты Земля… Ах, раскудрить вперехлест, весь птичьим дерьмом перемазан…
Убрав зажим с зубьев проворотного механизма, Сварог развернул прожектор к берегу. Ага, ага, система простенькая, чтоб в ней разобраться, вовсе не обязательно задействовать полумагическое умение ларов осваивать незнакомые механизмы. Даванул рычажок вниз — шторки опустились, поднял рычажок кверху — шторки поднялись, луч света понёсся в тёмное царство. Так и будем отбивать условленный код. Три коротких, два длинных, три коротких, два длинных… Да и чтоб засветить прожектор, не надо быть доктором магических наук. Всего две кнопки на панели. Первая не сработает, надавим на вторую.
В коробке с кнопками шваркнуло, щёлкнуло, что-то прожужжало в прожекторном чреве, и под боком у Сварога, заставив его зажмуриться, зажглось маленькое личное светило. Шарахнувший в пространство луч, пробив дымы и сумерки, упёрся в мутную прибрежную воду. Сварог взялся за скобу, приподнял морду прожектора и, сам себе напоминая инженера Гарина, повёл лучом по береговой кромке. Сползающий в море лес, обрушившиеся скалы, выплевываемые волнами обломки и трупы… Отсвет прожектора падал на воду залива, где все ещё догорали тоурантские парусники, где какие-то животные все ещё плыли, сами не зная куда, но прочь от земли… И дым, пепел, копоть... Конец света живописен только в книгах и кинофильмах.
Сварог поставил поворотный механизм на стопор, доведя луч до устья реки Улак. Если они появятся, то только оттуда. «Отставить „если»", — сам себе скомандовал Сварог. Неужто суб-генерал не подготовит простейшую десантную операцию, а ас контрразведки Гор Рошаль живо не пресечёт панику и не направит пароксизм народного испуга на достижение общей победы!
Ну и поехали. Сварог взялся за рычажок, управляющий шторками. Шторки-то небось тоже бронированные, раз мы на броненосце. Три коротких, два длинных…
В луче прожектора чёрными чертями задёргались тени. Под гвалт, визги и хлопанье. Птицы, чтоб им пусто! Пернатые, повинуясь своему идиотскому инстинкту, устремились на яркий свет и принялись самозабвенно носиться в иссиня-белом пучке, словно дети в аквапарке. Три коротких, два длинных… Ещё не хватало, чтоб начали долбаться в стекло. И тут же — так сказать, реагируя на мысленную просьбу трудящихся, — некая воронообразная тварь впилилась клювом в прожектор. Но не свалилась замертво Сварогу под ноги, зараза, а каркнула и живёхонькой взмыла вверх.
— Водяная смерть, потроха Наваки, вас только не хватало! — от прилива чувств Сварог потянуло ругаться по-местному. — Шило вам под перья!
Три коротких, два длинных… Кто его знает, как справились Клади л Чу, где они сейчас. Оружейной пальбы нет, что непременно сопутствовало бы всеобщему переполоху, и на том спасибо…
Хрясь! В бронированные шторки вмазалась очередная крылатая дура. Ещё раз три коротких, два длинных…
А ведь прожектор пашет-то на электричестве! Весьма любопытно, господа хорошие. Чего ж мы про него не слышали? Вроде и покрутились на Атаре, и с умными людьми беседовали, и на распоследнем атарском чуде летали, а ни намёков, ни слова похожего, ни описания, ни упоминания в легендах-сказаниях, ни следочка электрического. Выходит, крепко Гидернийцы охраняли секрет. И вот вопрос: есть ли это потолок, в который Гидернийцы упёрлись в своём развитии, или до чего-нибудь ещё додумались? И не имеют ли все-таки гидернийскую подкладку разговоры об аппарате, способном открывать Тропу?
Но этот вопрос и все остальные, к нему прилегающие, — на потом, на потом. А сейчас — три коротких, два длинных…
Ну, где, где, сколько можно ждать?! Где ответные сигналы, где, что ещё лучше, лодки? Луч, повинуясь Сварогу, заметался по устью. Может, они пойдут какой-нибудь протокой? А из-за дыма ему не видно ответного сигнала с берега? Где вы, черти, так вас разэтак?!.
И это что ещё за хрень?
Над Атаром горела яркая зеленоватая звёздочка. Неподвижная, как огонёк маяка. Судя по всему, очень далёкая. И каким-то образом светящая сквозь плотную пелену дыма, пепла и пламени. Сварог недоуменно пожал плечами. Какая только ерунда не происходит…
Стоп, это что? Они? Они! А кто ж ещё-то…
Он раздвинул подзорную трубу, рукавом протёр окуляр, вскинул к глазу.
Сквозь дождь, одна за другой, растягиваясь цепочкой, из-за мыса в месте впадения реки Улак в Редернейский залив выбиралась флотилия вёсельных лодок. Вот именно такая картинка, что характерно, всегда рисовалась Сварогу, когда он слышал «Из-за острова на стрежень». Разве что обрамление нынче подкачало. Ни тебе волжских просторов, ни расписных челнов под ясным солнышком и звона свадебных чарок. Есть одна лишь молчаливая гребля сквозь завихрения дыма и пепла.
Гребли слаженно, сильно, рук не жалеючи, подгоняемые жаждой жизни и стоном погибающей земли за спиной. Наверное, на эти рыбацкие лодки можно ставить незамысловатый парус, но дул встречный ветер. и приходилось полагаться только на мускульную силу.
Годится. Нечего тут больше делать. Сварог вырубил прожектор. А то высунет какой-нибудь хмырь своё хайло в иллюминатор — бляха-муха, лодочная атака врагов гидернийской нации! То-се — и тревога. А броненосная громада гребцам и так видна: бортовые огни, свет в иллюминаторах. Увидят, в общем, если жить хочется….
Закинув трофейную подзорную трубу за спину, Сварог ещё раз посмотрел на загадочный огонёк и осторожно, чтоб не сверзиться с мокрых скоб, соскользнул по скоб-трапу на палубу. Так, теперь люки над жилой палубой… Вокруг, хвала Аллаху, ни души: попрятались за броню от греха. Или капитан всех загодя согнал вниз — чтоб панорама гибнущего материка боевой дух не снижала. Это хорошо. Это нам на руку… Держа шаур стволом вверх и пригибаясь, как под артобстрелом, наконец-таки чувствуя себя в родной стихии — это вам, ребятки, не на троне скучать, — он припустил к носу вдоль правого борта. Артобстрел не артобстрел, но гремело очень даже похоже: грозовые раскаты, гул сотрясаемого материка, удары волн о борт… да и птицы, которых тут чёртова пропасть, развели галдёж, будто хорёк в курятник забрался… Оскальзываясь на мокрой палубе, Сварог добежал до трапа, ведущего к рубке. Из-за ящика, в коем можно предположить наличие противопожарного песка, с одной стороны торчали одеревеневшая рука со скрюченными пальцами и ствол карабина, с другой — высовывалась нога в форменном ботинке. Ага, понятно: вахтенный матрос вахту сдал.
Сварог приблизительно мог себе представить, что произошло. Из темноты беззвучно возникла бегущая собака. Ну собака и собака, выловили какие-то раздолбаи из воды, пустили побегать по верхней палубе — или не уследили, и та удрала. Повода поднимать тревогу вахтенный уж точно не усмотрел. Может, забормотал нечто успокаивающе, вроде обычного «хороший пёсик»… Но вот к чему матрос оказался совершенно не готов, так это к стремительному, без рыка и прочих собачьих ритуалов, к не по-собачьи выверенному прыжку — чтоб сразу в горло, чтоб сразу насмерть…
Сварог поднял взгляд на скупо освещённую рубку. Человеческих фигур вблизи залитого дождём ветрового окна (то бишь иллюминатора) не маячило. Выходит, здесь порядок.
Интересно, рубка была заперта? Да уж конечно, не распахнута настежь, а дверную ручку пода поверни собачьей лапой. Наверняка Чу, поднимаясь по трапу, обернулась человеком. Открыла дверь и человеком вошла внутрь. Можно себе представить обалдение вахты, когда уверенно, как к себе домой, в святая святых эскадронного броненосца заходит женщина, коей вообще не место на корабле, и, не дав ни мига на осмысление, вдруг прыгает на тебя, в полёте превращаясь в нечто. Тот счастливчик, что стал первой жертвой, надо думать, даже не успел разобрать, что именно сшибло его с ног и клещами перекусило горло…
Броневые люки на носу Сварог обнаружил без труда. Военному человеку их назначение было понятно с первого взгляда: чтоб в случае аврала, не создавая заторов, морячки быстренько выкарабкались наверх.
Затягивая ворот последнего люка, Сварог услышал за спиной шлёпанье, скрежет и частое дыхание. Отпрянул в сторону, выхватывая шаур, обернулся.
Чуба! Тьфу ты, блин, напугала… Женщина-волк подкралась почти вплотную — умеет, однако. Он вытер мокрое лицо, улыбнулся… да так и застыл.
Чуба стояла неподвижно, на напружиненных лапах, буравя его полыхающими рубиновым светом глазами, и помимо воли и разума Сварогу сделалось как-то… в общем, как-то не по себе. Зашевелились в подкорке обломки суеверий, из глубин потянуло сквознячком мыслеобразов, смутных и размытых, с заплесневелым душком ветхости: треснувшие зеркала, свечи, кладбищенские кресты, бородатые старцы с книгами из человеческой кожи, полнолуние и волчий вой… Чего она смотрит-то? Облик бертольера, который Сварог так и не скинул, псине не понравился, что ли? Так ведь по запаху должна определить, что перед ней свои… И как прикажете вести себя с оборотнем, когда он… она… когда оно в ипостаси волка? Поговоритъ непоговоришь. Почесатъ за ухом, благодаря за службу? Сотворитъ, что-ли, из воздуха кусок сахара?.. Вдруг вспомнилосъ, что шаур-то — с безмерным запасом серебра…
Чуба-Ху сама разрешила сомнения и безотчётные тревоги Сварога: тявкнула глухо, резко повернуласъ и, шкрябнув когтями по палубе, мигом скрыласъ за завесой дождя. Будто и не было её.
А граф Гэйр, к своему стыду, испытал даже очень отчётливое облегчение. Черт те что… Он выпрямился, перевёл дух, огляделся. Никого. Чуба наверняка лишь прибегала показать, чти, мол, все нормально, капитан, все идёт по плану. Наверняка… А что, обежать верхнюю палубу по кругу — это для неё раз плюнуть… Если только волки умеют плеваться. Получается, все спокойно, а раз спокойно — Клади тоже справилась и сейчас должна находиться на левом борту, держать под контролем выходы на палубу…
Сварог заковыристо выругался, помотал головой, отгоняя неприятные и, главное, ненужные в этот момент воспоминания. Прибежала, посмотрела и убежала, делов-то…
Итак, верхняя палуба в наших руках. Но особых причин обольщаться нет. Первая часть их плана, рассчитанная на внезапность, на смятение в рядах противника, на спонтанные и оттого непродуманные вражеские действия, исполнилась, однако совершенно неизвестно — самая лёгкая или самая трудная.
Сварог, крадучись, спустился на палубу ниже и скользнул к штормтрапу, тому самому, по которому сто лет назад взошёл на борт броненосца в образе адмирала Вазара. Посмотрел вниз — и аж присвистнул. На представительной гребной регате этим парням светила бы золотая медаль. Страх смерти, господа, — вот лучший стимул для гребца…
Тоурантские лодочки, отсюда — размером со спичку, не больше, уже тёрлись бортами о бронированный корпус «Адмирала Фраста». На нижнюю площадку штормтрапа запрыгнула фигурка, легко узнаваемая и в сумерках, и в дождь. Человек, несмотря на внушительную комплекцию, одолевал узкий трап проворно, по-молодецки юрко, будто торопился на винное угощение или в объятия к юной распутнице.
Сварог шагнул было навстречу — и вдруг шарахнулся в сторону, в тень. Водяная смерть и кальмара в печень! Личину бертольера-то он ведь так и не скинул! Как нацепил, так в ней и расхаживает. Недолго и пулю схлопотать от неосведомлённого человека, а лишний шум нам ни к чему…
Заклинанием он быстро освободился от чужой видимости, и отставного суб-генерала у верхней балясины штормтрапа встретил уже несомненный граф Гэйр, мастер Сварог.
— Обстановка? — кратко и без приветствия осведомился запыхавшийся Пэвер.
— По плану.
Суб-генерал кивнул, перегнулся через фальшборт и помахал рукой. Потом вновь повернулся к Сварогу:
— Все живы?
— Все. Олес ранен.
— Я вижу, у вас тоже…
— Царапины.
Суб-генерал облегчённо перевёл дух и позволил себе слегка расслабиться. Даже улыбнулся грустно:
— Ну, капитан, я вам доложу: лучше самому голыми руками рубиться с сотней вооружённых до зубов головорезов, чем в отдалении ждать приговора, — рукавом прожжённого в нескольких местах френча Пэвер вытер пот, в изобилии стекавший по лицу вперемешку с дождевыми каплями. Лицо боевой раскраской покрывали подтёки копоти, ёжик на голове сейчас напоминал шерсть помойной кошки.
— Ну, возможность порезвиться в схватке с головорезами я вам предоставлю, слово дворянина… — серьёзно сказал Сварог.
— Согласен. Но до того мне нужно избавиться от сухости в горле. Если я сейчас не приму внутрь бокальчик-другой, то за себя не отвечаю…
— Где наш милейший Рошаль?
— На лодках. Поднимается. По штормтрапу споро потянулась бесшумная цепочка.
— Как там?
Пэвер судорожно, как-то затравленно вздохнул и сказал очень тихо:
— Земля трясётся — стоять невозможно, — голос его сливался с шорохом дождя. — Ветер с гор раскалённый, как из топки. Пожары… нет, пожар, один, всего лишь один пожар, мастер капитан, он накатывается, он уже рядом… Даже я начал шептать молитвы Пресветлому. А представляю, каково тем, кто остался в городах… Впрочем, городов, наверное, уже нет…
Один за другим на палубе появлялись тоурантские «десантники», беззвучно распределялись вдоль фальшборта и застывали в ожидании приказов под проливным дождём. Сварогу их лица, в общем-то, понравились: собранные, решительные… лица людей, готовых рвать врага зубами. Никто из них пока не проронил ни звука. Дисциплинка на высоте, молодцы…
Логика отбора очевидна: старых и немощных среди первого эшелона тоурантцев не было, только молодые, крепкие мужики, примерно столько же — молодых, крепких женщин, столько же — подростков никак не младше двенадцати. Женщины и дети тоже при оружии, держат его умело и занимают места в одном ряду с мужчинами. И дети выбраны не иначе по одному от фамилии. Логично, мысленно согласился Сварог. Генофонд Тоуранта, по крайней мере, имеет шанс на сохранение…
— Арсенал, — негромко доложил Пэвер, — два автомата, один исправный мушкет, два пистоля, семь арбалетов, полтора десятка луков, из, холодного оружия в основном кинжалы и охотничьи ножи. Все остальное оружие пошло на дно, вместе с кораблями…
— Плюс один карабин вахтенного, что лежит за ящиком по правому борту. По левому борту тоже что-то да отыщется, у баронетты надо спросить.
Сварог перегнулся через фальшборт. Лодки, одна за другой деловито и без сутолоки высадив боевые отряды на штормтрап, быстро разворачивались и брали курс обратно на берег: на всех спасшихся пассажиров разгромленного флота лодок не хватало. Остальным предстоит заплыв во вторую очередь, и в третью, и в четвёртую… Пока берег не накроет огнём.
Сварог покачал головой.
— Связать. Мы ж не убивцы. Раненых тоже связать, от греха. Олес останется здесь. Куда ему теперь, хромому-то, вот и присмотрит…
Сварог жадно затягивался первой после долгого перерыва сигаретой. Адмирал, которого он — чего уж там жеманиться — сыграл недурственно, к несчастью, попался некурящий, так что приходилось терпеть.
С сигаретой в зубах он обходил поле боя, методично выдёргивал из брючных петель широкие поясные ремни и вязал ими гидернийцев. Хорошие ремешки, к слову говоря, выдают гидернийскому офицерью: из мягкой кожи, с двузубой пряжкой и золотой прошивкой по краям. Одно удовольствие стягивать ими запястья и, заводя руки за спину, приматывать к лодыжкам. Управились быстро: живых оказалось всего пятеро.
Тайм-аут после такой заварушки был нелишним. Совершенно незачем, едва покончив с комсоставом броненосца, ядром из пушки выскакивать на палубу. Если поднята тревога, то её, как горную лавину, уже ничем не остановишь. Если же не поднята — короткая, передышка не повредит, как не вредит привал солдату на марше.
— Это вам не по тоурантским рыболовам из пушек садить, — Клади ни к кому не обращалась, говорила сама с собой. Перенапряжение боя выливалось в чрезмерную разговорчивость — ничего не поделаешь, стресс требует, чтобы его снимали. — Димерея для Гидернии, ха! А дно морское для Гидернии не хотите? Плевала я на ваши висюльки. Гальвикарий Первой степени с алмазным крестом, Валтан Второй степени с чёрным бантом! Кого они спасали от разжалования или публичной казни? И красивого в них ничего нет, вульгарщина, ни с одним платьем не наденешь…
Пеленая своего последнего гидернийца — грам-капитана Рагана, ныне изволившего пребывать без сознания, Сварог бросил взгляд на Чубу… И попал на научно-популярный фильм ужасов «Преображение оборотня». Чуба-Ху меняла обличье. Только зачем ей, скажите на милость, потребовалось возвращать себе человеческий облик, когда операция по захвату ещё далека от завершения?
Сварог не мог бы себя назвать чрезмерно впечатлительным человеком, но вот, вишь ты, не мог свыкнуться с этими… метаморфозами. Пусть не раз наблюдал, но, хоть тресни, не мог принимать с индифферентным спокойствием переход человека в зверя и наоборот. Что-то противилось на клеточном уровне. Удовольствие выходило ровно такое же, как, ну скажем, от созерцания чьих-то рвотных спазмов.
Волк поднялся на задние лапы, укрупняясь ввысь и вширь. Выгибались колени, передние лапы вытягивались, менял форму череп, гас рубиновый блеск звериных глаз. Когти уходили в подушки лап, сами лапы превращались в ладони, на них отрастали тонкие пальцы. Шерсть на морде, шее, ладонях словно бы растворялась, открывая бледно-розовую человеческую кожу, а к торсу прилипла и словно бы из её ворсинок сама собой ткалась коричневая жилетка со шнуровкой. Ноги на миг окутало матовое серое облако, и вот — не уследишь как — оно преобразилось в юбку серой материи. Обращению удачно аккомпанировал едва слышный скрип изменяющих форму костей…
Сварог запоздало отвёл взгляд и увидел клок волчьей шерсти, отхваченный кортиком и валяющийся среди обломков макета броненосца. Серый комок тоже мутировал: растёкся лужицей по навощённому паркету, затуманился и превратился в лоскут серой ткани. «Ах вот оно даже как!» — невнятным возгласом откликнулся мозг Сварога на этот осколок мозаики.
— Слушай мою команду, орлы и орлицы! — негромко воззвал Сварог и бравым шагом прошествовал на середину захваченного адмиральского салона. — Не обольщаться. Никакая это не победа. До победы нам как до Граматара… гхм… спиной вперёд. Так что никакой самодеятельности. Напоминаю. Я — на прожектор, Чуба — вдоль левого борта, Клади вдоль правого. Олес…
Произнося речь (ни дать ни взять Кутузов, бля, в день Бородинской битвы), он обвёл взглядом свою боевую дружину. Клади, поигрывая посохом, слушала своего полководца, на щеках её играл румянец нетерпения. Появившаяся на Чубе серая юбка зияла треугольным вырезом, сквозь него белело бедро, которое эротических желаний вкупе с фантазиями у Сварога почему-то не вызвало. Может быть, вызвало бы у Олеса, который, помнится, не скрывал своего мужского внимания к женщине-оборотню, но князю сейчас было вовсе не до любования женскими ножками. Князь занимался своей ногой. Не стесняясь дамского присутствия, наследник гаэдарского трона приспустил штаны и перевязывал рану на бедре разорванной нижней рубахой. Возле него присела Чуба. Ах вот в чем дело! Вот чего ей в волках не ходится! Ну конечно, в собачьем обличье не очень-то сподручно помогать в перевязке. Всякие нежные чувства — это, конечно, прекрасно, но когда не во вред делу. А сейчас во вред…
— Олес! Остаёшься здесь. Присмотришь — раз, покопаешься в бумагах — два! Отставить, испытуемый! — шёпотом рявкнул Сварог, увидев, что князь готовится к возражениям. — Без детского сада мне! Пороешься в бумагах, поищешь план этого парохода — должен пригодиться. Клади, на левый борт. На тебе, как помнишь, два вахтенных поста. Чу, на тебе ходовая рубка и вахта правого борта. Придётся тебе вновь вернуться в… прежний вид. Ну, вперёд, гвардейцы кардинала…
— С головой на месте, с кишками на копьё! — ответил вслед Олес. Видимо, напутствовал по-гаэдарски уходящих на ратное дело.
Сварог пропустил дам вперёд, а сам задержался на пару секунд в салоне. Оставалось у него ещё одно небольшое интимное дельце. Он окинул взглядом поле боя, подошёл к одному из погибших охранников, наклонился…
И на верхнюю палубу, под тёплый проливной дождь, Сварог ступил уже в личине гидернийского моряка. Его плечи, обтянутые военно-морским форменным камзолом, мигом промокшим, теперь украшали эполеты с короткой серебристой бахромой и с двумя ромбиками посередине. Звание, присвоенное Сварогом самому себе, по-гидернийски звучало как бертольер, что примерно соответствовало званию мичмана на российском флоте. Ну не адмиралом же карабкаться к матросу, в самом-то деле… А вот мичман в самый раз. Трудностей с доступом к прожектору возникнуть не должно, если, конечно, не предусмотрен особый пароль, — но это было бы уж прямо-таки параноидальным перебором в бдительности и секретности…
Короче говоря, перебора не случилось и убивать матроса липовому бертольеру не пришлось. Сварог вскарабкался по скобам, одна над другой приваренным к стене палубной надстройки («по скоб-трапу», — услужливо подсказала память вычитанное где-то название), и без лишних разговоров ткнул «клювом ястреба» в сонную артерию промокшего до костей матроса — когда тот, задрав подбородок к чёрному небу, отбарабанивал рапорт, перекрикивая вой ветра:
— Мастер бертольер, за время несения службы…
Вот беда-то, так и не узнал Сварог — может, чего и случилось за время несения…
Матроса он связал и вдобавок прикрутил к поручням, ограждающим площадку вокруг корабельного прожектора. Аккуратненько снял с его шеи подзорную трубу. похлопал по плечу «Извини, дружок», выпрямился, поглядел в сторону берега. Сквозь нагретый пожарищами дождь, сквозь туман, поднимающийся с палуб, сквозь мрак видно было, прямо скажем, хреново, однако и увиденного было достаточно, чтобы оценить размах катастрофы.
Материк Атар погибал. Атар отмучивался в последних, агонических судорогах. Атар задыхался в дыму.
Отсюда материк представал адским скопищем чёрных клубов. Таким же, как небо над головой. Небо, заваленное смоляными тучами, полосовали грозовые всполохи, будто наверху велись грандиозные сварочные работы. А дымовую завесу над землёй пробивали гигантские огненные фонтаны, в появляющиеся иногда просветы удавалось разглядеть красные языки раскалённой лавы, стекающей с гор. Даже здесь грохот стоял такой, что аж зубы ломило, а что делается там, на суше, и представить себе невозможно…
«За такую погоду вешать надо», — некстати припомнился Сварогу один из афоризмов незабвенного капитана Родимчика.
Обзор был преотличный, как с «чёртова колёса» — площадка с прожектором была одной из самых верхних точек корабля… Которая, конечно, никакая не площадка, а что-нибудь заковыристое, по-моремански сочное — вроде бом-брамс-перестаксель, в акулу душу твою мать… Эх, несилен он в военно-морской терминологии, что поделать. Трап лестницей, понятно, не обзовёт, фальшборт оградкой тоже, даже военный корабль судном не обругает, но всяких там брамселей и салингов мы не проходили, что сие такое, нас не спрашивай, брам-бакштагов от брам-гинцев не отличим… А вот стопор, как ни крути — он и в море стопор. Точь-в-точь такой же конструкции, как на лебёдках, которыми корчуют деревья трудолюбивые садоводы планеты Земля… Ах, раскудрить вперехлест, весь птичьим дерьмом перемазан…
Убрав зажим с зубьев проворотного механизма, Сварог развернул прожектор к берегу. Ага, ага, система простенькая, чтоб в ней разобраться, вовсе не обязательно задействовать полумагическое умение ларов осваивать незнакомые механизмы. Даванул рычажок вниз — шторки опустились, поднял рычажок кверху — шторки поднялись, луч света понёсся в тёмное царство. Так и будем отбивать условленный код. Три коротких, два длинных, три коротких, два длинных… Да и чтоб засветить прожектор, не надо быть доктором магических наук. Всего две кнопки на панели. Первая не сработает, надавим на вторую.
В коробке с кнопками шваркнуло, щёлкнуло, что-то прожужжало в прожекторном чреве, и под боком у Сварога, заставив его зажмуриться, зажглось маленькое личное светило. Шарахнувший в пространство луч, пробив дымы и сумерки, упёрся в мутную прибрежную воду. Сварог взялся за скобу, приподнял морду прожектора и, сам себе напоминая инженера Гарина, повёл лучом по береговой кромке. Сползающий в море лес, обрушившиеся скалы, выплевываемые волнами обломки и трупы… Отсвет прожектора падал на воду залива, где все ещё догорали тоурантские парусники, где какие-то животные все ещё плыли, сами не зная куда, но прочь от земли… И дым, пепел, копоть... Конец света живописен только в книгах и кинофильмах.
Сварог поставил поворотный механизм на стопор, доведя луч до устья реки Улак. Если они появятся, то только оттуда. «Отставить „если»", — сам себе скомандовал Сварог. Неужто суб-генерал не подготовит простейшую десантную операцию, а ас контрразведки Гор Рошаль живо не пресечёт панику и не направит пароксизм народного испуга на достижение общей победы!
Ну и поехали. Сварог взялся за рычажок, управляющий шторками. Шторки-то небось тоже бронированные, раз мы на броненосце. Три коротких, два длинных…
В луче прожектора чёрными чертями задёргались тени. Под гвалт, визги и хлопанье. Птицы, чтоб им пусто! Пернатые, повинуясь своему идиотскому инстинкту, устремились на яркий свет и принялись самозабвенно носиться в иссиня-белом пучке, словно дети в аквапарке. Три коротких, два длинных… Ещё не хватало, чтоб начали долбаться в стекло. И тут же — так сказать, реагируя на мысленную просьбу трудящихся, — некая воронообразная тварь впилилась клювом в прожектор. Но не свалилась замертво Сварогу под ноги, зараза, а каркнула и живёхонькой взмыла вверх.
— Водяная смерть, потроха Наваки, вас только не хватало! — от прилива чувств Сварог потянуло ругаться по-местному. — Шило вам под перья!
Три коротких, два длинных… Кто его знает, как справились Клади л Чу, где они сейчас. Оружейной пальбы нет, что непременно сопутствовало бы всеобщему переполоху, и на том спасибо…
Хрясь! В бронированные шторки вмазалась очередная крылатая дура. Ещё раз три коротких, два длинных…
А ведь прожектор пашет-то на электричестве! Весьма любопытно, господа хорошие. Чего ж мы про него не слышали? Вроде и покрутились на Атаре, и с умными людьми беседовали, и на распоследнем атарском чуде летали, а ни намёков, ни слова похожего, ни описания, ни упоминания в легендах-сказаниях, ни следочка электрического. Выходит, крепко Гидернийцы охраняли секрет. И вот вопрос: есть ли это потолок, в который Гидернийцы упёрлись в своём развитии, или до чего-нибудь ещё додумались? И не имеют ли все-таки гидернийскую подкладку разговоры об аппарате, способном открывать Тропу?
Но этот вопрос и все остальные, к нему прилегающие, — на потом, на потом. А сейчас — три коротких, два длинных…
Ну, где, где, сколько можно ждать?! Где ответные сигналы, где, что ещё лучше, лодки? Луч, повинуясь Сварогу, заметался по устью. Может, они пойдут какой-нибудь протокой? А из-за дыма ему не видно ответного сигнала с берега? Где вы, черти, так вас разэтак?!.
И это что ещё за хрень?
Над Атаром горела яркая зеленоватая звёздочка. Неподвижная, как огонёк маяка. Судя по всему, очень далёкая. И каким-то образом светящая сквозь плотную пелену дыма, пепла и пламени. Сварог недоуменно пожал плечами. Какая только ерунда не происходит…
Стоп, это что? Они? Они! А кто ж ещё-то…
Он раздвинул подзорную трубу, рукавом протёр окуляр, вскинул к глазу.
Сквозь дождь, одна за другой, растягиваясь цепочкой, из-за мыса в месте впадения реки Улак в Редернейский залив выбиралась флотилия вёсельных лодок. Вот именно такая картинка, что характерно, всегда рисовалась Сварогу, когда он слышал «Из-за острова на стрежень». Разве что обрамление нынче подкачало. Ни тебе волжских просторов, ни расписных челнов под ясным солнышком и звона свадебных чарок. Есть одна лишь молчаливая гребля сквозь завихрения дыма и пепла.
Гребли слаженно, сильно, рук не жалеючи, подгоняемые жаждой жизни и стоном погибающей земли за спиной. Наверное, на эти рыбацкие лодки можно ставить незамысловатый парус, но дул встречный ветер. и приходилось полагаться только на мускульную силу.
Годится. Нечего тут больше делать. Сварог вырубил прожектор. А то высунет какой-нибудь хмырь своё хайло в иллюминатор — бляха-муха, лодочная атака врагов гидернийской нации! То-се — и тревога. А броненосная громада гребцам и так видна: бортовые огни, свет в иллюминаторах. Увидят, в общем, если жить хочется….
Закинув трофейную подзорную трубу за спину, Сварог ещё раз посмотрел на загадочный огонёк и осторожно, чтоб не сверзиться с мокрых скоб, соскользнул по скоб-трапу на палубу. Так, теперь люки над жилой палубой… Вокруг, хвала Аллаху, ни души: попрятались за броню от греха. Или капитан всех загодя согнал вниз — чтоб панорама гибнущего материка боевой дух не снижала. Это хорошо. Это нам на руку… Держа шаур стволом вверх и пригибаясь, как под артобстрелом, наконец-таки чувствуя себя в родной стихии — это вам, ребятки, не на троне скучать, — он припустил к носу вдоль правого борта. Артобстрел не артобстрел, но гремело очень даже похоже: грозовые раскаты, гул сотрясаемого материка, удары волн о борт… да и птицы, которых тут чёртова пропасть, развели галдёж, будто хорёк в курятник забрался… Оскальзываясь на мокрой палубе, Сварог добежал до трапа, ведущего к рубке. Из-за ящика, в коем можно предположить наличие противопожарного песка, с одной стороны торчали одеревеневшая рука со скрюченными пальцами и ствол карабина, с другой — высовывалась нога в форменном ботинке. Ага, понятно: вахтенный матрос вахту сдал.
Сварог приблизительно мог себе представить, что произошло. Из темноты беззвучно возникла бегущая собака. Ну собака и собака, выловили какие-то раздолбаи из воды, пустили побегать по верхней палубе — или не уследили, и та удрала. Повода поднимать тревогу вахтенный уж точно не усмотрел. Может, забормотал нечто успокаивающе, вроде обычного «хороший пёсик»… Но вот к чему матрос оказался совершенно не готов, так это к стремительному, без рыка и прочих собачьих ритуалов, к не по-собачьи выверенному прыжку — чтоб сразу в горло, чтоб сразу насмерть…
Сварог поднял взгляд на скупо освещённую рубку. Человеческих фигур вблизи залитого дождём ветрового окна (то бишь иллюминатора) не маячило. Выходит, здесь порядок.
Интересно, рубка была заперта? Да уж конечно, не распахнута настежь, а дверную ручку пода поверни собачьей лапой. Наверняка Чу, поднимаясь по трапу, обернулась человеком. Открыла дверь и человеком вошла внутрь. Можно себе представить обалдение вахты, когда уверенно, как к себе домой, в святая святых эскадронного броненосца заходит женщина, коей вообще не место на корабле, и, не дав ни мига на осмысление, вдруг прыгает на тебя, в полёте превращаясь в нечто. Тот счастливчик, что стал первой жертвой, надо думать, даже не успел разобрать, что именно сшибло его с ног и клещами перекусило горло…
Броневые люки на носу Сварог обнаружил без труда. Военному человеку их назначение было понятно с первого взгляда: чтоб в случае аврала, не создавая заторов, морячки быстренько выкарабкались наверх.
Затягивая ворот последнего люка, Сварог услышал за спиной шлёпанье, скрежет и частое дыхание. Отпрянул в сторону, выхватывая шаур, обернулся.
Чуба! Тьфу ты, блин, напугала… Женщина-волк подкралась почти вплотную — умеет, однако. Он вытер мокрое лицо, улыбнулся… да так и застыл.
Чуба стояла неподвижно, на напружиненных лапах, буравя его полыхающими рубиновым светом глазами, и помимо воли и разума Сварогу сделалось как-то… в общем, как-то не по себе. Зашевелились в подкорке обломки суеверий, из глубин потянуло сквознячком мыслеобразов, смутных и размытых, с заплесневелым душком ветхости: треснувшие зеркала, свечи, кладбищенские кресты, бородатые старцы с книгами из человеческой кожи, полнолуние и волчий вой… Чего она смотрит-то? Облик бертольера, который Сварог так и не скинул, псине не понравился, что ли? Так ведь по запаху должна определить, что перед ней свои… И как прикажете вести себя с оборотнем, когда он… она… когда оно в ипостаси волка? Поговоритъ непоговоришь. Почесатъ за ухом, благодаря за службу? Сотворитъ, что-ли, из воздуха кусок сахара?.. Вдруг вспомнилосъ, что шаур-то — с безмерным запасом серебра…
Чуба-Ху сама разрешила сомнения и безотчётные тревоги Сварога: тявкнула глухо, резко повернуласъ и, шкрябнув когтями по палубе, мигом скрыласъ за завесой дождя. Будто и не было её.
А граф Гэйр, к своему стыду, испытал даже очень отчётливое облегчение. Черт те что… Он выпрямился, перевёл дух, огляделся. Никого. Чуба наверняка лишь прибегала показать, чти, мол, все нормально, капитан, все идёт по плану. Наверняка… А что, обежать верхнюю палубу по кругу — это для неё раз плюнуть… Если только волки умеют плеваться. Получается, все спокойно, а раз спокойно — Клади тоже справилась и сейчас должна находиться на левом борту, держать под контролем выходы на палубу…
Сварог заковыристо выругался, помотал головой, отгоняя неприятные и, главное, ненужные в этот момент воспоминания. Прибежала, посмотрела и убежала, делов-то…
Итак, верхняя палуба в наших руках. Но особых причин обольщаться нет. Первая часть их плана, рассчитанная на внезапность, на смятение в рядах противника, на спонтанные и оттого непродуманные вражеские действия, исполнилась, однако совершенно неизвестно — самая лёгкая или самая трудная.
Сварог, крадучись, спустился на палубу ниже и скользнул к штормтрапу, тому самому, по которому сто лет назад взошёл на борт броненосца в образе адмирала Вазара. Посмотрел вниз — и аж присвистнул. На представительной гребной регате этим парням светила бы золотая медаль. Страх смерти, господа, — вот лучший стимул для гребца…
Тоурантские лодочки, отсюда — размером со спичку, не больше, уже тёрлись бортами о бронированный корпус «Адмирала Фраста». На нижнюю площадку штормтрапа запрыгнула фигурка, легко узнаваемая и в сумерках, и в дождь. Человек, несмотря на внушительную комплекцию, одолевал узкий трап проворно, по-молодецки юрко, будто торопился на винное угощение или в объятия к юной распутнице.
Сварог шагнул было навстречу — и вдруг шарахнулся в сторону, в тень. Водяная смерть и кальмара в печень! Личину бертольера-то он ведь так и не скинул! Как нацепил, так в ней и расхаживает. Недолго и пулю схлопотать от неосведомлённого человека, а лишний шум нам ни к чему…
Заклинанием он быстро освободился от чужой видимости, и отставного суб-генерала у верхней балясины штормтрапа встретил уже несомненный граф Гэйр, мастер Сварог.
— Обстановка? — кратко и без приветствия осведомился запыхавшийся Пэвер.
— По плану.
Суб-генерал кивнул, перегнулся через фальшборт и помахал рукой. Потом вновь повернулся к Сварогу:
— Все живы?
— Все. Олес ранен.
— Я вижу, у вас тоже…
— Царапины.
Суб-генерал облегчённо перевёл дух и позволил себе слегка расслабиться. Даже улыбнулся грустно:
— Ну, капитан, я вам доложу: лучше самому голыми руками рубиться с сотней вооружённых до зубов головорезов, чем в отдалении ждать приговора, — рукавом прожжённого в нескольких местах френча Пэвер вытер пот, в изобилии стекавший по лицу вперемешку с дождевыми каплями. Лицо боевой раскраской покрывали подтёки копоти, ёжик на голове сейчас напоминал шерсть помойной кошки.
— Ну, возможность порезвиться в схватке с головорезами я вам предоставлю, слово дворянина… — серьёзно сказал Сварог.
— Согласен. Но до того мне нужно избавиться от сухости в горле. Если я сейчас не приму внутрь бокальчик-другой, то за себя не отвечаю…
— Где наш милейший Рошаль?
— На лодках. Поднимается. По штормтрапу споро потянулась бесшумная цепочка.
— Как там?
Пэвер судорожно, как-то затравленно вздохнул и сказал очень тихо:
— Земля трясётся — стоять невозможно, — голос его сливался с шорохом дождя. — Ветер с гор раскалённый, как из топки. Пожары… нет, пожар, один, всего лишь один пожар, мастер капитан, он накатывается, он уже рядом… Даже я начал шептать молитвы Пресветлому. А представляю, каково тем, кто остался в городах… Впрочем, городов, наверное, уже нет…
Один за другим на палубе появлялись тоурантские «десантники», беззвучно распределялись вдоль фальшборта и застывали в ожидании приказов под проливным дождём. Сварогу их лица, в общем-то, понравились: собранные, решительные… лица людей, готовых рвать врага зубами. Никто из них пока не проронил ни звука. Дисциплинка на высоте, молодцы…
Логика отбора очевидна: старых и немощных среди первого эшелона тоурантцев не было, только молодые, крепкие мужики, примерно столько же — молодых, крепких женщин, столько же — подростков никак не младше двенадцати. Женщины и дети тоже при оружии, держат его умело и занимают места в одном ряду с мужчинами. И дети выбраны не иначе по одному от фамилии. Логично, мысленно согласился Сварог. Генофонд Тоуранта, по крайней мере, имеет шанс на сохранение…
— Арсенал, — негромко доложил Пэвер, — два автомата, один исправный мушкет, два пистоля, семь арбалетов, полтора десятка луков, из, холодного оружия в основном кинжалы и охотничьи ножи. Все остальное оружие пошло на дно, вместе с кораблями…
— Плюс один карабин вахтенного, что лежит за ящиком по правому борту. По левому борту тоже что-то да отыщется, у баронетты надо спросить.
Сварог перегнулся через фальшборт. Лодки, одна за другой деловито и без сутолоки высадив боевые отряды на штормтрап, быстро разворачивались и брали курс обратно на берег: на всех спасшихся пассажиров разгромленного флота лодок не хватало. Остальным предстоит заплыв во вторую очередь, и в третью, и в четвёртую… Пока берег не накроет огнём.