Бушков Александр Александрович. Бешеная

 

* * *

 
   ...Когда она толкнула дверь в свой кабинетик, прямо-таки оглушил гомон. Толя орал что-то в телефонную трубку, Славик, заткнув левое ухо безымянным пальцем, согнувшись в три погибели, говорил но новенькому радиотелефону, Косильщик в компании трех приданных оперов расстелил на столе огромную карту Шантарска, и они тыкали в нее пальцами. Дашу никто и не заметил. Дождавшись, пока один положит трубку, а другой отключит рацию, она сунула в рот два пальца и тихонько свистнула, привлекая к себе внимание, – пройти в кабинет не было никакой возможности.
   К ней обратились затуманенные взоры. Впервые собственные кадры взирали досадливо, как на помеху. Они тут же опомнились, впрочем.
   – Неужели? – спросила Даша.
   – Есть! – сказал Толя, с грохотом вылезая из-за стола, едва не порвав карту. – Дашенька, навесь мне медаль, или хотя бы поцелуй со всем пылом...
   – Пусть тебя на Грибоедова, сорок пять – со всем пылом, – сказала Даша. – Ну, живо!
   – Есть «черный»! – ликующе воскликнул Толя. – Под самым носом!
   – Кто?
   – Васильков! Сема! Пидер драный! Понимаешь, Даща, я поехал в «Бульварный листок» к Галке, а он идет себе но коридору... У меня чуть инфаркт не случился... Серое кашемировое пальто, норковая шапка, черный, носик этакий специфический... – Он сделал театральную паузу. – И жуткий шрам на левой щеке. Ну, а про то, что он сатанист, ты сама знаешь...
   Даша, на ходу сбрасывая пуховик и шапку, метнулась к своему сейфу, вытащила ватагинскую папочку, достала неплохую фотографию Василькова с обрезком текста. Всмотрелась:
   – Что-то не вижу...
   – Да ведь ретушь! – Толя приплясывал рядом, – Видишь, как все артистично сделано? Вся левая щека – в тени, ее, считай, и не видно. Это здесь он импозантный, как рояль, а в жизни – квазиморда! Я ему смотрел в спину – так похож на описания, что предупредительный выстрел дать хотелось, не отходя от кассы... Дашенька, нашли! Шеф уже висит на телефонах, сейчас начнется раскрутка, так что беги к нему срочно, там все на ушах ходят...
   – Боже мой, мальчики... – Даше хотелось одновременно и плакать, и визжать от радости. – Как же мы его раньше не выцепили?
   – А вот так... Никто не сопоставил. И мало кто зрил в натуре – нелюдим, падла. То-то Казминой он смутно знакомым показался! Определенно «Листок» читает!
   Нельзя сказать, что ее трясло от возбуждения – но все тело подрагивало в роскошном охотничьем азарте. Это был Случай. Это была Удача. Это начиналась ОХОТА!

Глава девятая.
Жил-был голубой.

   Дверь, о чудо, успели наладить за каких-то три часа – видимо, слесаря простимулировали по-капиталистически, он и сработал не по-советски... Растерянно, чисто машинально дернув черную дверь, Даша надавила железные кнопки домофона. Отдаленный, пугливый голосок ответил далеко не сразу:
   – Кто?
   – Анжела, это я. – сказала Даша. – Рыжий капитан. Открывай.
   – А это точно вы?
   – Откуда ж я знаю, что ты только что в управление звонила? В окно выгляни, увидишь...
   Дверь лязгнула. Даша нетерпеливо потянула на себя ручку и бросила через плечо:
   – Осмотритесь, орлы, пока. Тут где-то в округе два экипажа кружат...
   Лифт полз удручающе медленно. Прибыл наконец на восьмой. Дверь квартиры уже была приоткрыта, и оттуда выглядывал, энергично мотая обрубком хвоста, кокер Джой. Даша с ходу прошла на кухню, плюхнулась на деревянный стул, сунула в рот сигарету и приказала:
   – Рассказывай. Кратко и толково.
   – Минут двадцать назад в дверь начали звонить. Смотрю в глазок – никого. Ушла в комнату – опять брякает. И так – раз десять. Страху натерпелась... Потом выглядываю в окно – а он стоит у подъезда и вверх смотрит. Так и показалось, будто глазами встретились. Я отшатнулась, больше уже не выглядывала. Схватила телефон...
   – Но ты-то его узнала? – спросила Даша. – Он самый?
   – Похоже вроде... Пальто то самое, серое, и вид такой черномазый. Но не скажу я вам точно, я ж отшатнулась моментально....
   – Замок уже починили к тому времени?
   – Да, наверно. Я из квартиры носу не казала, сижу, как дура, выйти жутко. Джойка опять на полу написал, Надька орать будет. А если он опять вернется?
   – Если он вернется... – задумчиво сказала Даша. – Знаешь самую короткую русскую сказку? «Вошел Иван-Царевич в избушку к Бабе Яге, тут ему и звиздец пришел...» Анжелика, не нервничай. Охрану я тебе сейчас расставлю, как у Клинтона.
   – И на ночь?
   – Конечно, на круглые сутки... Вот, кстати, напомнила: Помолчи-ка минутку.
   Даша вытащила из кармана роскошный радиотелефон с радиусом действия, накрывавшим весь Шантарск, и даже с пригородами. Щедроты начальства пока что не иссякли, более того, лишь прибавлялись – из-за случайного, но не потерявшего оттого ценности обнаружения черного...
   – Пятый?
   – Слушаю.
   – Пятый, это Рыжая. Казмину отыскали?
   – В банке пребывает.
   – Порядок, – сказала Дата. – Ставьте на круглосуточную охрану. Если он и там покажется... Скоординируйтесь с «тройкой». Да, и Казминой представьтесь, поделикатнее только... Все.
   Юная Анжелика взирала на нес восхищенно:
   – Как в кино...
   – А то, – сказала Дата– – Кстати, мы ведь вычислили голубчика. Так что в скором времени тебе его опознавать придется.
   – Он что, уже признался?
   – Ох... – вздохнула Даша. – Если бы признался, ни торчал бы у тебя под окнами на манер Ромео...
   – На манер кого?
   – Ну, неважно, – сказала Даша. – Одним словом, он еще на свободе погуливает. Но в ближайшие дни будем раскручивать. Тебя вызовем, еще один человек у нас есть...
   – И вы его после этого, точно, посадите?
   – Посадим. – после короткой заминки сказала Даша.
   – А если не получится? Какой фильм ни посмотри, там главных свидетелей напропалую мочат... Может, мне домой перебраться? Так роды с ума сдвинутся...
   – Ты уж сиди здесь, – сказала Даша. – Родителям позвонила? Вот и прекрасно. Тут как-никак один подъезд и чердака нет...
 

* * *

 
   ...Лед, конечно, тронулся – грохоча, треща и оглушительно ломаясь. Батальона Даше, правда, не дали, но к чему он, тот батальон? Главное, в полном и безраздельном подчинении у нее оказалось три десятка оперов и людей из наружки. А такое способен оценить только человек понимающий.
   В импортных романах вопрос решается просто. Американский лейтенант (кстати, чин, но влиянию и возможностям не уступающий иному нашему полковнику), пожевывая сигару, бросает сержанту: «Я хочу, чтобы трое парней день и ночь ходили за стриптизсркой, четверо пусть пасут негра в розовом „Кадиллаке“, а еще полдюжины расставьте вокруг кабака...» И крутится маховик. Ситуация, между прочим, жизненной правде соответствует – да и в Париже Даша своими глазами видела. как решаются такие дела: моментально, без единой бумажки, устным приказом.
   У нас – опять-таки по Талькову. Чтобы установить за кем-то наружное наблюдение, оперу приходится обойти не один кабинет и получить подпись на кипе бумажек. Одна отрада: когда стрясется нечто подобное Дашиному нынешнему делу, любая бюрократия выметается к чертовой матери, вопросы решаются непосредственно через полковников и генералов – благодать... Вот только щедроты предстоит отрабатывать. Но не похоже, что Сема ударится в бега...
   Васильков Семен Васильевич. Пятьдесят два года, образование высшее. Лет десять был ответственным секретарем крохотной многотиражки «Шантарский машиностроитель», когда началась незабвенная перестройка, сделал кое-какую карьеру в рядах горластых демократов. На пару со знаменитой Мариной Лушкиной (прославившейся тем, что инсценировала нападение на себя чернорубашечников, предъявив в качестве единственной улики вмятину на снегу возле дома, где якобы укрывался в сугробе нападавший фашист) основал во время угара гласности газетку «Голос демократии». За активное противодействие ГКЧП (выразившееся в публичном сожжении чучела Янаева перед обкомом двадцать первого августа, когда такие забавы уже можно было себе позволить безбоязненно) «сладкая парочка» получила даже медальки «Защитника свободной России». Какое-то время «Голос» процветал, выбивая через представителя президента (тоже демократа с большими заслугами, верного сахаровца) жирнющую денежку из областного бюджета. Потом угар перестройки как-то развеялся, редакцию выселили из роскошных хором в здании бывшего обкома и недвусмысленно намекнули, что заслуги заслугами, а за помещения, бумагу и типографию в цивилизованном обществе все платят одинаково. Столь антидемократические решения в считанные недели привели «Голос» к полному финансовому краху, а азербайджанские торговцы грушами, пачками скупавшие многостраничный «Голос» Для завертки благоухающего товара, были чуть ли не единственными, кто искренне сожалел о кончине газетки (другие-то были не в пример дороже). Однако Сема Васильков покинул демократический орган еще до его кончины – но причине чисто эротических разногласий с очаровательной Мариной (Марина, не лишенная сексапильности, была слишком занята трудами на благо демократии, чтобы искать мужских объятий где-то на стороне, но на Сему ввиду его широко известной в узких кругах ориентации нечего было и рассчитывать). В конфликте меж демократией и сексом безоговорочно победил секс – бывшие соратники по антикоммунистической Фронде яростно расплевались, на Семино место нашелся обаятельный мужик, тут же установивший с Мариной близкие контакты третьего вида, а Сема приземлился в «Бульварном листке», где почувствовал себя как рыба в воде.
   Ибо вторая его ипостась, известная как посвященным, так и милиции, – активный педераст но прозвищу Паленый (кличка шла определенно от жуткого шрама, полученного Семой при неясных обстоятельствах. Злые языки поговаривали, что с четверть века назад разъяренный Семиными посягательствами юный машиностроитель что есть мочи хватил его поперек морды деталью сложной формы). К вульгарным «подонкам сословия», стадами пасшимся на острове Кумышева, Сема, правда, отношения никогда не имел – у голубых есть своя аристократия и свой охлос, а Сема, хоть и не дотянул из-за внешности до высот аристократии, все же прочно прописался в категории «светских львов» (то бишь – на уютных квартирах и в галстуках). Жена-поэтесса, хоть и явственно шизанутая, мужниных художеств не вынесла и сбежала еще лет двадцать назад... К нормальному мужику, понятное дело. Еще в жуткие времена коммунистического диктата кое-кто из тех, кто стал потом Дашиными начальниками, дергали на Сему усом, но руки до него как-то не дошли. А потом стало поздно – когда статью за педерастию отменили, и, пошла такая волна восхваления всех и всяческих извращений, что люди нормальные поневоле стали казаться сами себе уродами...
   – Значит, ушел? – спросил сержант-видеоман.
   – Куда он денется, – задумчиво сказала Даша. – Это тебе не убивец Таймень, у которого пол-Ольховки ходило в кентах и кумовьях. У дома – наружка, у редакции – аналогично, еще в пяти местах... Рано или поздно проявится.
   – Будем брать?
   – Ну ты. Федя, у нас Штирлиц... – хмыкнула Даша. – Никто его не будет брать, золото мое. Ибо – оснований пока нет...
   – А обыск дома?
   – А если он тесак спустил в незамерзающую Шантару? Ну-ка, чуть тормозни, посмотри влево... Видишь пацанку в красном шарфике с чертенком? Ее тоже брать? И шарфик – не улика. Даже если их у Паленого дома полный шкаф.
   – А свидетели?
   – Они видели, как Паленый девочек резал? – Даша пожала плечами. – Ни хрена они не видели.
   – Так сунуть в СИЗО и малость того...
   – Феденька, я от тебя без ума – от оптимизма твоего юношеского, – сказала Даша. – Только за коленки не вздумай хватать после таких признаний – я как-никак офицер, да и годами постарше... Ты понимаешь, попинать его в СИЗО нетрудно. Только потом поднимется такой хай, что не отмоешься и к двухтысячному году. Если ты по молодости поверил, будто ментовка – карательный орган, лучше тебе побыстрее с этим заблуждением развязаться. Потому что – далеко не всегда... Стоит зацепить такого вот интеллигента со старыми и разветвленными демократическими связями, как вонь пойдет до небес... Где сейчас усатый генерал Руцкоблуд со своими жуткими чемоданами? А ведь не все в тех чемоданах было липой, я уверена... И хоть, Феденька, не менты придумали идти набегом на логово злодея Хасбулатова, все потом свалили как раз на ментов: они, пьянь и рвань, несчастных патриотов без соли зажаривали... Ты не переживай. В Штатах то же самое, да еще аллигаторы в речках плавают, где потеплее, конечно.
   – Вы что, хотите сказать, его вообще брать не будут?
   – Брать удобнее всего, когда перед тобой сухое полено, а не кусок мыла. – Даша помолчала. – Меня только одно во всей этой катавасии смущает; отчего это писака-интеллигент, в занятиях боевыми искусствами не замешанный, так ловко шейные позвонки ломает? Даже я, пожалуй, столь ювелирно сработать не смогу...
   ...Она стояла у окна, украдкой стряхивая пепел в коричневый глиняный горшок с фикусом. В другое время генерал Дронов давно учинил бы втык за столь садистское обращение с украшением своего кабинета, но сейчас ему было не до Даши. В кабинете кружили пух и перья – воображаемые, конечно, но порой их прикосновения ощущались явственно. Генерал с подполковником наседали на прокурорского, как лайки на медведя, а тот отрыкивался кратко и умело. Даша же молча страдала – никак не полагается простому, как карандаш, капитану вживе присутствовать на столь высоких разборках, где вцепляются друг другу в глотку большие милицейские звезды и раззолоченные прокурорские петлицы, Чегодаев, начальник следственной части городской прокуратуры, если перевести его звездочки в ментовское звание, по весу превосходил Воловикова, хоть и уступал Дронову, Однако в рукаве у него таилась еще парочка козырей, от количества звезд не зависящих: пока что прокуратура осуществляет надзор за милицией, а не наоборот. И хоть широкой общественности об этом как-то и подзабыли сообщить, у прокуратуры до сих пор есть план на разоблачение энного количества нарушений законности в рядах ментовки. А план, как известно, полагается выполнять. Вот и кружит милая шуточка: «Плох тот прокурор, что за год не посадил ни одного мента...»
   – Послушайте, – сказал Чегодаев спокойно. – Давайте не будем сотрясать воздух. Следователь прокуратуры имел полное право вызвать подозреваемого на допрос, тем более что допрос был произведен в строгом соответствии с уголовно-процессуальным кодексом. Нет, вы всерьез полагаете, что ваши оперативники смогли бы добиться лучших результатов?
   – Не в том дело, – чуть поостыв, бросил Дронов. – Мы просто подождали бы пару дней, накопили материал...
   – А он тем временем убьет кого-то еще?
   – Он был под плотным круглосуточным наблюдением.
   – И вы бы гарантировали...
   – Нелогично получается, – услышала Даша бесстрастный вроде бы басок Воловикова.
   – Что именно?
   – Нестыковочка. Вы только что сказали: «А он тем временем убьет кого-то еще»? Как же это связать с тем, что вы его после допроса отпустили, обязав исключительно подписочкой о невыезде? Тут, обдирайте вы мне погоны, логическая неувязка...
   – Погоны, господин подполковник, мы не обдираем. На сей предмет есть ваша же собственная инспекция по кадрам и суд.
   – И все же?
   – Что вы меня ловите, как мальчишку? – возмутился Чегодаев. – Нестыковочка, видите ли... Никакой нестыковки. Вы прекрасно знаете настроения в городе, вам известно, что дело получило самый широкий общественный резонанс. Или только наше столичное начальство взяло его на контроль? Насколько мне известно, МВД в стороне не осталось... Вызывая Василькова на допрос, мы, возможно, действовали чуточку нервически, но, если рассудить трезво, в основе лежало вполне логичное побуждение; если это он, мог последовать и четвертый труп...
   – И вы, значит, теперь твердо уверены, что это не он.
   – У нас не было оснований его задерживать. Равно как и выписывать ордер на обыск. Ни Казмина, ни Изместьева его с уверенностью не опознали.
   – А убедительное алиби он вам представил?
   – Послушайте, генерал, вы же розыскник в прошлом... Вам не хуже моего известно, что самое убедительное алиби сплошь и рядом бывает у подлинного преступника. Васильков заявил, что во время всех трех убийств находился дома. Подтвердить этого никто не может... но и опровергнуть пока никто не в состоянии! Черт побери, я вам должен объяснять презумпцию невиновности?! Предположим, мы его завтра же вытащим в суд. Вы представляете, какой кишмиш оставит от обвинителя мало-мальски толковый адвокат? А у него будет хороший адвокат, мне достоверно известно, что Васильков уже консультировался с Ураковым... Или вы рассчитываете засадить его на тридцать суток в вашу пресс-хату? Не полу-чит-ся! Говорю вам: не по-лу-чит-ся! Максимум, на что вы можете рассчитывать – трое суток. И вам еще придется в течение этих семидесяти двух часов пылинки с него сдувать, следить днем и ночью, чтобы он не начал биться башкой об стену – иначе потом экспертиза отыщет такие «следы пыток»...
   – Вам звонил Москалей? – тихо, небрежно спросил Дронов.
   – Никто мне не звонил. Но непременно начнутся звонки, не будьте ребенком... При столь шатких уликах нет никакой нужды оказывать на меня или на вас настоящее давление. Достаточно потребовать скрупулезного соблюдения законности. Всего лишь. Вы читали сегодняшние газеты? А ваши сыскари? Капитан Шевчук, вы читаете газеты?
   Даша обернулась, но ее опередил Дронов;
   – Совершенно не понимаю, при чем здесь капитан Шевчук. К ней не может быть никаких претензий.
   – У меня и нет претензий. Я просто спросил, читает ли она газеты.
   – Не успела еще, – сказала Даша.
   – А вы почитайте, – посоветовал Чегодаев. – Возможно, поймете всю щекотливость и сложность проблемы.
   – Я постараюсь, – пообещала Даша с коротким поклоном.
   – Уж постарайтесь. Хочу вам напомнить, господа, что положение сложное. Любая ваша оплошность в этом деле может привести – сейчас, перед выборами, – к обвинениям в политической ангажированности. А этого не нужно ни мне, ни вам... Тем более что последствия поистине непредсказуемы.
   – Это почему? – с наивным видом спросила Даша, все еще стоя у окна. – Он еще кого-нибудь убьет... Вы же сами говорили...
   – А вот на то вы и опера, чтобы никто больше никого не убил! Допустим, это все-таки он... так возьмите его в «коробочку»! Поймайте на горячем! Санкции на обыск вам не будет, но санкцию на применение технических средств наблюдения получите хоть сегодня, с прокурором города согласовано, пусть ваш человек подъедет и заберет...
   Тронута вашей щедростью, так и подмывало Дашу ляпнуть. Разрешили взять телефон на подслушку – уписяться можно! А Сема, простая душа, завтра же другу брякнет: «Вася, я тут пошел девочек дырявить, так что вы меня не ждите, разливайте но первой...»
   – У вас ко мне есть еще вопросы? – спросил Чегодаев. – В таком случае разрешите откланяться, господа. И умоляю вас, почаще вспоминайте, что нынче на дворе не тридцать седьмой год и даже не восемьдесят седьмой...
   Дверь за ним едва успела закрыться, как раздался могучий начальственный рык:
   – Дарья, не мучай фикус! Возьми вон спичечный коробок, пепел аккуратно выгреби, в пепельницу высыпь. Раздымилась тут... Дай сигаретку, у меня вышли, – он шумно вздохнул пару раз, пытаясь охолонуть. – Дарья, садись. Что ты вырядилась, как юная блядь? Это у тебя юбка, или лейкопластырь?
   – Да я только что из «Листка». Я ж по легенде и есть блядь провинциальная...
   – Вот ты бы это Чегодаеву объяснила. Он на тебя косился, как солдат на вошь... Переодеться в кабинете не могла? Ладно. Садись. Будем мучить мозги. Ты что, в самом деле газет не видела? На, пробеги.
   Он сунул ей разложенный на нужной странице номер сегодняшнего «Обозревателя».
   Сема Васильков превзошел самого себя. Воспоминания о его вчерашнем визите в прокуратуру читались, словно репортаж с Лубянки в пору владычества там железного наркома Ежова. «Рецидивы тридцать седьмого года... инспирированные красно-коричневыми дутые дела... брызжущий слюной следователь... беспочвенные обвинения... наша родная милиция, надо полагать, больше привыкла бить сапогами под ребра, чем заниматься, подобно ее коллегам в цивилизованном мире, нормальным расследованием... вопиющие нарушения гражданских прав... демократия... Хартия о правах человека... общеевропейский дом... неприкрытое давление перед выборами... пока так называемые органы пытаются лезть в политику, наши жены, дочери и сестры все так же беззащитны перед вышедшим на кровавую тропу маньяком...»
   – Слушайте, – вздохнула Даша. – А может, его и в самом деле по политике грязью поливают?
   – Ага, – сказал Воловиков. – И госпожа Казмина – замаскированный секретарь подпольного обкома КПСС, и эта девочка, Анжелка, – переодетый Зюганов... Илья Петрович, а может...
   – Я тебе дам «может»! – грозно пообещал Дронов. – Даже если ты к нему в квартиру с отмычкой залезешь и тот тесак на столе увидишь, тебе потом пришьют та-акую провокацию... И правильно сделают. Прочитала, Дарья?
   – Ну.
   – Хрен гну. Ты в самом деле ситуацию не просекаешь?
   – Отчего же, – сказала Даша. – Все углы харями кандидатов залеплены, бумаги извели... По сводкам было уже три драки – одни срывали плакатики, другим это не нравилось. – Так по-вашему, Москалей и в самом деле еще не звонил?
   – Не звонил, так позвонит – тут прокурорский кругом прав. Дарья, это для нас, ментов позорных, выборы и все сопутствующее – хренотень на обочине жизни. А для массы народа, и не обязательно несерьезного, это жизненная необходимость. Они в этом деле по уши, и ухватятся за любую соломинку, чтобы только поднять пену, пока еще разрешена законом избирательная кампания... Твой Паленый – доверенное лицо господина кандидата в депутаты Государственной Думы Тетерева. Заведует агитацией и пропагандой, как старый газетный волк, благо «Листок» Тетерева поддерживает. И наплевать с высокой колокольни, что эти самые «демократические альтернативны» уже сто лет как не собирают многотысячных митингов, что в партии у них остались три придурка, бабка Марья, да кот Ромка... Все равно это – политическая партия, участвующая в выборах. И кое-какую денежку им подбросили. И кое-какие средства массовой информации они контролируют. И господин Москалец, Дарий свет Петрович, око государево по Шантарской губернии, их по старой дружбе поддерживает, хоть и с вихляньями. И в столицах у них еще остались горластые кореша, вплоть до Попа Расстриги и Жоры Мордастого. На это нам прокурорский и намекал открытым текстом... – Дронов, утомленный длинной тирадой, ухнул, расслабил форменный галстук. – И прав он, сучара, на сто кругов. Если мы сейчас запечатаем Паленого на нары, через пару дней максимум наши фамилии будет полоскать «Голос Америки», верно вам говорю. Оно нам надо? Я ведь не боюсь – просто в результате всего этого поганого концерта обязательно изыщут способ, чтобы дело у нас отобрать или тихо притушить. А нам бы до выборов продержаться, потом станет не до нас, жопой чую... И потом. Мы и в самом деле уязвимы со всех сторон. Прав Чегодай – не нужно на нас давить, достаточно потребовать строжайшего соблюдения соц... тьфу, законности. Свидетели его не опознают, виляют. Дома у него мы можем ни черта не найти. Через трое суток выпорхнет и будет над нами порхать летающая корова со всеми последствиями... Копать надо, милые! Мы ж не виноваты, что время такое!
   Трофимов на стену лезет, так ему хочется этого лидера законопатить – но что делать... – он помолчал. – Детали знает кто-нибудь?
   – Чирикнула я кой с кем в прокуратуре... – сказала Даша. – Ну, ничего не скажешь, опознание они провели квалифицированно – подобрали четверых статистов со стороны, польты-шапки такие же подыскали, шрамы подрисовали самые разные... Только мой источник говорит, что бабы определенно виляли. Банкирша совсем чуть-чуть, и ее можно понять, и в самом деле, уверяет, мельком видела, а вот девчонка, такое впечатление, просто испугалась. Бывает частенько. Соплюшка, что требовать... Паленого мы обставили плотнейшим образом.
   – Даже мусорные баки во дворе тихонечко слямзили ночью на пару часиков, – с грустной усмешкой дополнил Воловиков. – Благо у него окна на другую сторону выходят. Извозились, как поросюки, но не нашли ни ножика, ни шарфиков...
   – Если он шиз, не выдержит, – сказал генерал. – Ведь выйдет на охоту, несмотря ни на что, как «доктор Петров»... Вам приборов ночного видения полный комплект дали?
   – Ага. Кой-кого учить пришлось, сроду не бачили...
   – А что там с моей кассетой? – спросила Даша.
   – Ничего пока. Частников обзваниваем, может, кто и возьмется. Ты с этой своей кассетой туману только напустила... И не в том дело, что ты ее изъяла без понятых...
   – Ну, так получилось, – пожала Даша плечами чуть смущенно. – Не хотелось позориться, если не будет ничего...
   – Я о другом. Нам ее пока не к чему присовокупить. И не к кому. Если кыска пахала на «соседей», то любой запрос, чует мое сердце, проигнорируют. А если на частников – ищи ветра в поле...
   – Так давайте крутить пресловутого доктора Усачева?
   – Погоди, – сказал генерал. – Тут к нему еще присмотрятся с денек. Надо будет, тебе скажут, пойдешь покрутишь... В общем, кассетка малость выпадает из общей картины маньяческих убийств. Или не выпадает. У остальных двух ничего подобного не было. А то что часы, судя но всему, со всех трех сняли, это как раз в образ маньяка-фетишиста прекрасно вписывается. Что там за ходунцы Ольминская таскала? Я семнадцатый канал частенько смотрю, у нее всегда часы на руке были.