скажем, или дорожных работах из претендующих одновременно амбала и доходяги
предпочтение отдается амбалу, то Британская рабочая партия, профсоюзы и вся
прогрессивная общественность протестуют против подобного положения дел.
С каждой страницей становилось все интереснее. Я узнал, что
"репдофилия" -- не сексуальное извращение, а коллекционирование прогулочных
тростей. Что современные англичане, желая обозвать соотечественника дураком,
обычно используют то или иное жаргонное обозначение вивимахера. Что люди,
именуемые "сэрвайвалистами", "выживателями" (я припомнил аналогию:
"эскейпист", "избегатель" -- профессия Гарри Гудини), не ставят своей целью
просуществовать, например, год, ниоткуда не получая ни пенса, или с коробком
спичек, пачкой соли и топором продержаться недельку в глухом лесу (во
времена моего студенчества была мода на такие походы), но всего лишь
обзаводятся экзотическим холодным оружием: самурайскими мечами, стреляющими
ножами, "звездочками смерти", -- с которым и репетируют непрестанно, чаще
всего прямо на городских улицах. Внимание граждан Объединенного Королевства
было приковано к этому движению, когда 19 августа 198 7 года его
представитель, некто Майкл Райэн, убил шестнадцать человек, после чего
зарезался сам.
Я лежал, читал, говорил сам с собой. Если, задумавшись, расслаблял
глаза, буквы отрывались от листа и повисали в пространстве. Книги не горят,
сказал один раввин, наблюдая аутодафе, горит бумага. А буквы улетают и
возвращаются к Богу.
Иные слова тронули меня икренне. Особенно "урсофобия" -- боязнь
медведя. И не тем только, что живо напомнило о сгинувшем друге. Откровенной
избыточностью, происхождением из пресыщенности -- словно отрыжка на пиру.
-- Медведя, -- спрашивал я у словаря, -- не испугается только круглый
вивимахер; зачем же специально называть?
И книга презрительно отвечала из-под черной обложки: вахлак! Если с
какой-нибудь стороны реальность поддается делению, сюда обязан направлять
свои усилия интеллект. Чем добросовестнее дробят мир ум и язык, чем тоньше
пленочки, на которые они расслаивают его, чем полнее каталоги и длиннее
перечисления -- тем надежнее скованы демоны, тем легче убедить себя, что мир
человеку по мерке, благоволит ему и пригоден для достойной жизни. Даже твой
дед, проходивший через ночь, догадывался об этом. А здесь -- Англия!
"Лингвистические пуристы, возражающие против сложных слов типа
„телевизор", этих смешанных браков, где сочетаются греческие и
латинские элементы, несомненно предпочли бы форму „арктофобия", ибо
по-гречески медведь -- „арктос"".
Значит, Арктика -- это страна медведей? А Чехословакия -- страна слов
Чехова?
В самом начале февраля пробившееся солнце, голубые небеса соблазнили
меня на большую прогулку в город. И город удивил меня, разозлил, даже
напугал. Не знаю, кто из нас за последние месяцы изменился сильнее, -- но мы
уже не подходили друг другу. На свежий взгляд сделался он катастрофически
грязен, и толчея выросла невыносимо. Позакрывались недорогие забегаловки,
где можно было, не вступая в заметные расходы, съесть кекс "Столичный" или
калорийную булку и согреться стаканом кофе. В кинотеатрах отменили дневные
сеансы, устроив в залах -- биржи, а в фойе -- торговые ряды. Гаванская
сигара, которой я любил иногда умерить душевный раздрай или же, напротив,
подчеркнуть внутреннюю тишину, стала мне окончательно не по карману. Домой я
приплелся на закате, усталый, яростный и голодный, раздумывая над тем, что
время способно портить не только единичные вещи, но целые их роды и типы
сочетаний.
Андрюха сидел верхом на стуле перед длинным деревянным ящиком,
выкрашенным в тусклую зелень и окованным двумя железными полосами. Ящик
походил на кофр от гиперболоида инженера Гарина. Я сказал Андрюхе, что
отберу у него скопированный недавно ключ, если он не будет снимать в
квартире ботинки. Ясное дело, он пропустил мою угрозу мимо ушей. Он
торжественно заявил:
-- Все! Лопнуло мое терпение! С пятого числа -- уволен по собственному
желанию. Уже оформили, осталось бегунок подписать. Но денег -- представляешь
-- не дают. Они говорят, я им должен чуть ли не больше, чем мне получается
под расчет...
-- Это каким же образом?
-- Ну, была когда-то касса взаимопомощи... Хоть бы напоминали...
-- Заметь, я напомнил -- насчет ботинок...
Андрюха скорчил рожу и отправился в переднюю. Я попробовал ящик ногой
-- тяжелый.
-- Там что?
Андрюха нежно провел рукой по крышке, прежде чем откинуть ее движением
иллюзиониста:
-- Опа!
Внутри лежали: двуствольное ружье-вертикалка, двуствольный обрез с
отпиленным прикладом, три капкана, рыболовная сеть и знакомый мне по военной
кафедре в институте карабин СКС. Отдельно -- оптический прицел в чехле. Еще
завернутые в газеты бруски желтовато-серого вещества -- взрывчатка, судя по
всему, аммонал.
-- И детонаторы есть, -- похвастался Андрюха, выкладывая передо мною на
пол этот арсенал. -- Вместе нельзя держать. И патроны -- порядочно.
Я как-то опешил. Я сказал:
-- Ну, хорошо. Взрывчатку ты, положим, спер. И тебя не поймали. Но
карабин-то -- откуда? Ты вообще отдаешь себе отчет, во что можешь вляпаться
-- с армейским оружием?
-- Положим, не спер, -- недовольно возразил Андрюха. -- Грамотно
сэкономили при плановых закладках. И никто нас не ловил. И карабин тоже не
армейский. Уже списанный. На Тунгуске их промысловикам выдают. У меня друг
был на Тунгуске, хороший мужик, на Дерсу Узала похож. Даже по своим заимкам
водил меня. Я ему фотоаппарат подарил -- "Зоркий". И приемник -- японский.
-- Зачем ему фотоаппарат? -- спросил я.
-- Ты думаешь, они там совсем дикие?
-- Ну, где он будет проявлять, печатать?
-- Найдет. Попросит кого-нибудь... Он же не круглый год на промысле. А
в поселке -- клуб, школа, магазин "Культтовары" -- вполне культурная
жизнь... Так он меня, короче, отблагодарил. Это его напарника ружье.
Напарник в тайге пропал, а ружье осталось. Прицел я потом купил --
спортивный. Не пробовал еще, но вроде годится. Правда, вот этих патронов у
меня маловато...
-- Слушай, -- сказал я, -- а ты не мог бы куда-нибудь еще?..
-- Да мне только перекантоваться. Пока не определюсь. На пару недель,
не больше.
Я огляделся. Тень участкового прочно поселилась в углу. Я предложил
хотя бы на антресоли убрать ящик.
-- Рухнут твои антресоли, -- весомо сказал Андрюха.
Не получилось и под кровать затолкать -- не проходил по высоте.
Придвинули его в конечном счете к стене и накрыли старым одеялом. Терпимо. Я
спросил:
-- Как ты его дотащил?
-- Водитель наш подбросил, -- объяснил Андрюха. -- Тоже отличный мужик.
Бывший вертолетчик. Мы с ним в Казахстане у пьяных летунов "Ми-восьмой"
угнали...
Тем вечером нарисовалась по телефону моя запропастившаяся подруга.
Рассказала, что свекровь у нее разбил инсульт, лишив подвижности все, кроме
головы. По ночам в больнице дежурил муж, днем -- она. Палата на шестерых.
Помноженные на шесть боль, страх и унизительная беспомощность. Домой она
возвращалась совсем раздавленная. Отключала телефон, укладывала ребенка и
садилась к телевизору, не различая, что ей показывают. Чуть не каждое утро
она порывалась мне позвонить -- и все времени не хватало. А из больницы или
после... Когда восемь часов подряд обрабатываешь пролежни, носишь судно (и
соседкам тоже -- а как отказать?), кормишь с ложки мычащую, чужую, в
сущности, женщину, проливая бульон ей на подбородок, -- тошно подумать о
разговорах с кем бы то ни было; себя-то сознаешь через силу.
-- Ты не беспокоился? -- спросила она.
И я соврал:
-- Конечно беспокоился...
И вдруг понял: неделю за неделей не было от нее ни слуха ни духа, а я
не то что не тревожился -- я почти не вспоминал о ней. Какое "почти" -- не
вспоминал совершенно, с тех пор как Андрюха здесь поселился...
-- Ладно, извини... Не в том дело, не только в том, что -- свекровь;
хотя и жаль ее. Мы с ней вообще-то терпеть не могли друг друга. Но там...
Какой-нибудь сосудик, в один миг -- и все отбирается у человека: речь,
память, власть над собственным телом -- все. Я насмотрелась там, как это
бывает.
...Разве что имя иногда возникало -- и так же исчезало легко, без
образа, ничего не задевая... Я испытал разом удивление и укол тоски -- как
будто обнаружил в кармане вместо заначенного на праздник червонца пожравшую
его мышь. Ведь мы, казалось, нуждались в том, что давали друг другу. И в
наши встречи, несмотря на частые сцены, все, что полагается, происходило
исправно. Просто я считал -- мне не следует слишком привязываться. Оттого и
держался несколько цинично. Но выпадали минуты, я верил: стоит моему
существованию как-то сдвинуться с мертвой точки -- и связь наша еще получит
новую глубину. Но вот не перемены пока, даже не тень их, только надежда,
слабое предчувствие -- а этой любви больше не нашлось места. Словно и
плотская тяга, и латентная нежность были всего лишь производными от моего
затворничества -- и угасли, едва Андрюхино появление проделало в нем брешь.
Я не хотел с ней расставаться. Как и Андрюха со своей работой: не хотел, но
увидел уже, что расстаться так или иначе придется.
Завтра она могла бы наконец навестить меня (свекрови теперь лучше и
постоянный уход не требуется). Приедет к полудню, отвезет ребенка к бабушке
-- и приедет. Останется на ночь.
Я смешался:
-- У меня человек живет... Не знаю...
-- Какой? Тот, что тебя разыскивал?
-- Он мой лучший друг, -- сказал я.
-- Поздравляю. По его словам, мы однажды встречались. Не помню. Как
хоть выглядит?
-- Ну, такой... солидный. С виду. Борода аккуратная, очки...
-- Таких миллионы. В моем вкусе? Стрижен коротко?
-- Да бог тебя разберет, -- засмеялся я. -- Стрижен коротко.
-- Не то, что ты.
-- Не то, что я.
-- Но все равно: в моем вкусе только ты один. Тебе известно?
Тут надобно было отвечать с юмором -- задача не по мне.
-- Хорошо вам там вдвоем?
-- За дурацкие твои вопросы я тебя, бывает, убить готов.
-- Я ведь тебе говорила, что на самом деле ты любишь мужчин. Или не
говорила? К случаю, наверное, не пришлось.
-- По-моему, -- сказал я, -- это тебя занесло. Я себя люблю.
-- Одно другому не мешает. Потом, я вовсе не имею в виду, что ты водишь
с ними конкретные шашни. А может, и стоило бы завести. Может, тебе было бы
легче. Эротизм у тебя больно высокого пошиба. Тебе вперед всего личность
подавай, натуру, судьбу... В таком ключе -- ясно, мужчины тебе всегда будут
ближе.
-- Обалдеть... Где ты всего этого набралась?
-- Нигде. У себя в душбе. Думала, между прочим, о тебе...
Я поскреб в затылке:
-- Ну ладно... Давай я с ним переговорю... Скажу: отваливай, Андрюха,
на пару деньков.
-- Зачем на пару-то? -- поправила она. -- Утром я убегу...
Договорились созвониться позже: муж ее ушел выпивать (почему-то в Союз
композиторов) и она не ждет его скоро назад. Но, к полному моему изумлению,
Андрюха, когда я предложил ему на время ретироваться и даже изложил причину,
не выразил благосклонного понимания и бодрой готовности, но уселся на диван
и принялся задумчиво щелкать экстрагированным из карабина затвором. То есть
реагировал ненормативно. Я поинтересовался: в чем проблемы?
-- Мне, -- сказал Андрюха, -- идти-то особенно некуда. А так, гулять
ночь напролет -- зима все-таки, снег вон лежит...
-- Что значит -- некуда? Напросись к кому-нибудь!
-- Нет никого. Завтра все заняты. Несчастливое стечение обстоятельств.
Я и сам искал, хотел отметить... Я же не предполагал, что денег не будет.
-- Поезжай к родителям, -- закипел я. -- Подаришь им нечаянную радость.
Они тебя вообще видели в новом году?
-- Давно не видели, -- согласился Андрюха. -- Я даже скучаю. Только мне
в Люберцах секир-башка сделают, если засекут.
-- Кто? Родители?
-- Не... При чем здесь родители... Гопники тамошние...
-- Это шпана, что ли? Подростки?
-- Они уже выросли, -- сказал Андрюха. -- Я с ними вместе в школе
учился. Не, правда некуда. Могу, конечно, на вокзале пересидеть...
-- Ох-хо-хо! -- Я качнулся на стуле слишком сильно и чуть не полетел
навзничь. -- Пощади... Сейчас заплачу... Лучше расскажи, что стряслось.
Андрюха поморщился:
-- Так, ерунда... Тянется одно дельце -- еще с весны. Они не знают, что
я вернулся. И слава богу. Не стоит мне там показываться лишний раз.
-- И большие долги? -- спросил я.
Он назвал цифру. Не особенно впечатляющую -- мой поредевший валютный
фонд составлял почти его половину. Я сказал, что по моим, дилетантским,
представлениям, за столько все-таки не убивают (могут, конечно, и за рубль
-- но то другая статья). Ну, в челюсть надавать, вытрясти сколько получится,
на остальное назначить новый срок... Даже у люберецких хулиганов -- тем
более у зрелых люберецких хулиганов -- какое-никакое должно быть понятие.
Он как будто собирался что-то добавить, но передумал и махнул рукой:
-- А-а...
И когда б не этот его жест, я, наверное, плюнул бы, не стал
докапываться. Не впервой ему -- выкрутится. Но тут меня насторожила
прорвавшаяся, разительно Андрюхе несвойственная отчаянная нотка. Я подступил
настойчивее. Из его обыкновенных в подобных ситуациях мычаний, умолчаний и
отговорок я старался добыть жемчужное зерно истины. Насколько сумел
восстановить, события развивались по следующей схеме.
Минувшей весной Андрюха вел размеренное существование под родительским
крылом -- с ним и это случается. Как-то, на пути с автобуса к дому, он
столкнулся с бывшим однокашником. Не то что хороший школьный друг -- так, в
младших классах отбирал мелочь, в старших -- делили иногда бутылку "Золотой
осени" перед началом танцев в соседнем ПТУ (магнитофон "Комета" через
усилитель "Родина": "Ван вэй тикет ту зэ блю-ю..."; или моднючий пэтэушный
ансамбль: "Все очень просто, сказки -- обман..." В зале довольно орали и
делали над головой "викторию" -- обман, ясный перец. Если пел ансамбль, то
военрук и секретарь комсомольской организации караулили у рубильника на
сцене, чтобы отключить ток при малейших признаках крамолы; если магнитофон
-- возле выключателя у дверей, чтобы, напротив, зажечь свет, когда реалисты,
их гости и подруги раздухарятся и станут выплясывать чересчур раскованно).
Поддатый, угрюмого и агрессивного вида однокашник вдруг поплыл от
сентиментальных воспоминаний. Выспрашивал, чем Андрюха живет и кого
встречал. Потребовал телефон, дал свой и зазывал в субботу к себе на
новоселье -- получил квартиру, потому что дом, где жил раньше, поставили на
капремонт. Мол, повидаешь старых знакомых... У родителей Андрюхе было сытно,
но скучновато -- он пошел. И обнаружил там пышный цветник памятной с детства
местной шантрапы, теперь отрастившей пивные животы, но не сменившей повадку.
В ускоренном темпе накидались до белых глаз; жен -- у кого были с собой --
побили и выгнали; потом что-то не поделили, но общей драки умудрились
избежать. Ходили на улицу искать девок -- и только всех распугали, зато
растеряли по дороге добрую треть компании. Стойкие, добравшиеся назад,
слегка очухались и повели мужское толковище. Андрюха услышал много
поучительного о том, чем заканчивается, если кому взбредет сдуру на ум
обманывать этих серьезных ребят. Заодно каялись кто в чем горазд. Андрюхе
хотелось быть на равных. Он тоже распахнул душу: вот, не могу вернуть деньги
хорошим людям. Тут все очень оживились: может, побеседовать с кем,
объяснить?.. Андрюха их успокаивал: "Я же говорю -- хорошим людям.
Хо-ро-шим". Его хлопали по плечу, добились, сколько нужно прямо сейчас,
назвали "браткой" и напихали в карманы вдвое. Выпили за это. Всякие
подозрения относительно чистоты их намерений изгладились из огромного
Андрюхиного сердца. Дальше он запомнил не четко. А утром, едва продрался
сквозь похмельный туман, иссушающий как иприт, сразу подумал, что деньги
наверняка пропали и на нем, таким образом, висит фиктивный долг. Подобрал с
пола пиджак -- все в наличии. Тогда он решил, что спрашивать с него станут
много больше , чем всучили действительно. Купил пива и поплелся в давешнюю
квартиру, где еще досиживали, лечились. Осторожно прощупал, намеками, -- как
будто порядок, цифры совпадали. Андрюха почувствовал даже некоторые
угрызения совести, что возводил напраслину на тех, кто, очевидно,
заслуживает лучшего. Деньги он честно пустил в раздачу; остаток, разумеется,
мгновенно улетучился.
А несколько дней спустя Андрюхе сделали визит и попросили похранить до
времени компактный, с книгу, сверточек. Андрюха похолодел: наркотики!
вляпался! Замотал головой: не, парни, увольте... Не знаю, что у вас там...
Гости удивились: обидеть хочешь? Его считали за человека, ссудили -- и без
какой-либо, кстати, для себя выгоды... Пришлось взять. Само собой, Андрюха в
сверток заглянул. Внутри была конфетная коробка, а в ней -- он вздохнул с
облегчением, но быстро сообразил, что хрен редьки не слаще, -- пара дюжин
колец, цепочек и женских украшений, переложенных вельветовыми лоскутками.
Попадались и с камнями. Андрюха высыпал их на стол, потом забрал в
пригоршню. В стоимости золота он не разбирался, но здесь и на вес было
прилично. Сомнений в происхождении этих предметов не возникало.
Андрюха кусал себе локти: надо было сматываться немедленно после
гулянки. И объявляться уже с деньгами, когда откуда-нибудь обломятся, -- и
разошлись бы мирно, без проблем, благо никаких условий заранее не
обговаривали. А теперь его крепко поставили на якорь. Теперь нечего и
помышлять удариться в бега, как ни подмывает. Вряд ли его приятели воруют
сами. Скорее сбывают краденое. А значит, имеют перед кем-то обязательства. И
если по его вине они не смогут эти обязательства выполнить -- разговор
предстоит покруче, чем о простой динаме с должком.
Принесли еще один сверток. Андрюха не выдал, что ему известно
содержимое. Он переменил тактику: не отказывался в лоб, а упирал на то, что
в Люберцах подолгу не бывает, часто и вовсе уезжает из Москвы -- и потому в
хранители не годится. Ему мягко, с прибаутками, посоветовали не забывать,
что с него причитается. Вроде бы и не давили, вроде бы все по-дружески.
Пусть, разрешили, живет где хочет. Им без разницы. Только чтоб сообщал, как
его найти. Вызовут, когда понадобится. Им важно, чтобы кое-какое добро --
ну, ты понимаешь... -- отлежалось некоторое время в надежном месте. А уж
какое именно время -- это смотря по обстоятельствам. Соберется совсем из
города -- должен загодя предупредить. А они покумекают, что к чему.
Андрюха рассудил: грех не воспользоваться той свободой, которую они ему
предоставили. Чем дальше, хотя бы в географическом плане, он будет от них
держаться, тем меньше вероятность, что к нему обратятся за новыми услугами.
Да и его домашних характерные манеры визитеров и ненароком подслушанные
телефонные разговоры могли подтолкнуть к нежелательным -- верным -- выводам.
Андрюха зарыл нечистое золото в самом дальнем углу забитого отслужившими
вещами стенного шкафа. И спешно переселился по адресу весьма кстати
вспыхнувшей любви. Расчет, в общем, оправдался. Пока что ничем его больше не
грузили и связались с ним всего однажды -- явно проверяли, там ли он, где
указал, и не задумал ли намылить лыжи.
Однако жил Андрюха по-прежнему как на иголках, и мысль о спрятанных
дома ворованных драгоценностях не покидала его. Избавляться от них было тем
более необходимо, что близилась пора выезда в поля. Предлог вполне весомый,
чтобы поторопить хозяев, -- только все равно первым делом поднимался бы
денежный вопрос. Но денег так и не привалило, и нигде не удавалось
перезанять. Он ждал до последнего. Пока не стал снова слышен комариный зуд
безысходности. А финт против нее был у Андрюхи отработан до автоматизма. В
конторе настаивали, чтобы он отправился с передовой партией -- на
рекогносцировку. Понемногу просыпалась привычная надежда, что до осени все
как-нибудь само собой рассосется -- как у беременной гимназистки (Андрюхино
выраженьице). Люберецкие знакомцы и возможные от них неприятности теперь, с
удаления, виделись уже не столь опасными... И когда наконец позвонили опять,
злой женский голос ответил, что чертов геолог неделя как выкатился в свою
чертову экспедицию. Спросили, не оставил ли чего передать. Вот еще! Не
хватало ей возиться с его вонючим барахлом! Спросили, скоро ли вернется. Не
скоро. И не сюда -- это точно... Поверили -- убедила подлинность интонаций.
Но настырный Андрюха все-таки проведал ее по возвращении: слова, полагал,
словами, но женщину, которую уломал раз, всегда уломаешь и другой: старый
конь борозды не испортит. Узнал про давний звонок, выяснил, что нагретая им
половина кровати отнюдь не пустует, и напоследок учинил мордобитие.
Рассказывал:
-- Представляешь, из-за спины у нее вот такой, во, -- обозначил рукой
не выше табуретки, -- появился и давай мне доказывать, что я здесь лишний.
Причем не просто так -- с угрозами! Ну что -- терпеть?..
Я поинтересовался, куда же он дел это криминальное сокровище. "Рыжье"
-- так ведь зовется золото у вас, уркаганов?
-- Куда, куда... В землю. Сковырнул плиту в гараже, выкопал бункерок...
Чего ты ржешь-то? Мне главное из квартиры было убрать. А там его никакой
искатель не покажет. Плита угловая, рядом стальная опора врыта, двутавр...
-- Андрюха! -- сказал я. -- Мне еще семи лет не исполнилось, когда
умирала моя прабабка. Но она сочла меня достойным и завещала семейную
мудрость. Не пей в подворотне. Не носи малиновых жилетов. Не женись на
еврейках. И не бери взаймы больше червонца.
-- И ты, -- осклабился Андрюха, -- будешь утверждать, что никогда не
пил в подворотне?
-- Только с тобой. И только в минуты отчаяния. Или счастья.
-- Да, это не считается, -- сказал, подумав, Андрюха и снова защелкал
затвором.
И тут меня посетила нехорошая догадка.
-- Так ты зачем, -- почти закричал я, кивая на ящик, -- это сюда
приволок, а?! Ты что -- оборону здесь собрался держать?
Андрюха сделал большие глаза и покрутил у виска пальцем:
-- Я же объяснил, параноик: это ненадолго! Тебе мешает?
Я признался, что мне не дает покоя тень участкового.
-- А что ему тут делать?
-- Ну мало ли... Соседи чего-нибудь накапают.
-- Не накапают, ладно, -- сказал Андрюха. -- Тихо-тихо будем себя
вести. Какая оборона, спятил? От кого? Как они на меня выйдут?
-- Ты же меня нашел...
-- Сравнил! У нас сферы общения пересекаются. А тем обо мне вообще
ничего не ведомо.
Я усмехнулся: "сферы"! Нет, не развеяла Андрюхина логика моей внезапной
тревоги. Фактор случайности нельзя недооценивать. Дорого обойдется.
-- Но теперь ты должен что-то предпринять, -- сказал я. -- Не век же
прятаться.
Андрюха пожал плечами:
-- Да это не страшно... Я вот за родителей боюсь. Я когда уехал весной,
у них справки наводили. Мать сказала, что раньше октября меня не будет. До
октября и не возникали. Потом так, захаживали, спрашивали -- изредка. А
сейчас -- в неделю дважды, как штык. Собрались, наверное, сдавать
погремушки, кончился карантин -- зашевелились! Мать им отвечает, что я
застрял в экспедиции, не ясно еще на сколько. Требует правды от меня -- что
происходит. Говорит, они все грубее и грубее... Какие у этих друзей тараканы
в мозгах, кто поймет?! Трезвонят в дверь в одиннадцать вечера. Телефон еще
можно отключить, но звонок-то не отрежешь. А у нас бабушка живет. Дед в
санатории -- она у нас. Ее если какой шум разбудит -- все, не спит до утра.
План спасения бабушки рождался в муках. То есть мне он сразу казался
очевидным и единственно осуществимым. Однако уговорить Андрюху,
предпочитавшего проекты пускай фантастические, но щадящие его гордость,
удалось только к середине ночи -- похоже, он просто устал спорить.
Постановили так: не откладывая, прямо завтра, он забирает мои доллары и
везет в Люберцы. Там сочиняет легенду по поводу своего исчезновения: не
успел сообщить, потому что потерял телефон однокашника, а отослали буквально
в один день, правительственное задание, военная дисциплина (вряд ли кто из
люберецкой шпаны сподобился поработать в геологической партии и уловит
заключенный здесь абсурдистский юмор), никаких отказов, никаких
проволочек... -- короче, в этом не мне его наставлять. Признается, что
отдать в состоянии лишь половину долга, но все, доверенное ему, готов
вернуть в целости и сохранности. Под горячую руку скорее всего получает в
зубы. Но вопрос об окончательной расплате старается перевести из плана
физических воздействий в плоскость финансовых отношений. Положеньице у него
не ахти, но кое-какие козыри все же имеются. Во-первых, он должен
настаивать, что свертков не открывал. Во-вторых -- если они сами упомянут
золото, -- что кольца и цепочки -- еще не чистые деньги и штрафные санкции
за просрочку сюда не распространяются. Ну и в-третьих: раз ничего не пропало
-- значит, он все-таки исполнил, что от него хотели. Не без накладок, да, --
так он и талдычил им с самого начала, что накладки очень даже возможны.
Другими словами, успех зависит от того, сумеет ли он талантливо изобразить
дурака. Следует сыграть полное, слегка дебильное простодушие и тем подать
Андрюхино явление озлобленному на него народу в комическом ключе. Буде они
окажутся способны рассмотреть смешное в ситуации -- волей-неволей перейдут
на человеческий уровень, где уже есть место диалогу, пускай и с позиций
силы. Андрюха, со своей стороны, принимает любые условия, если они не носят
откровенно издевательского характера. А дальше уединяется и размышляет,
покуда дым из ушей не повалит, как станет добывать необходимые суммы --
причем путем надежным и безопасным.
предпочтение отдается амбалу, то Британская рабочая партия, профсоюзы и вся
прогрессивная общественность протестуют против подобного положения дел.
С каждой страницей становилось все интереснее. Я узнал, что
"репдофилия" -- не сексуальное извращение, а коллекционирование прогулочных
тростей. Что современные англичане, желая обозвать соотечественника дураком,
обычно используют то или иное жаргонное обозначение вивимахера. Что люди,
именуемые "сэрвайвалистами", "выживателями" (я припомнил аналогию:
"эскейпист", "избегатель" -- профессия Гарри Гудини), не ставят своей целью
просуществовать, например, год, ниоткуда не получая ни пенса, или с коробком
спичек, пачкой соли и топором продержаться недельку в глухом лесу (во
времена моего студенчества была мода на такие походы), но всего лишь
обзаводятся экзотическим холодным оружием: самурайскими мечами, стреляющими
ножами, "звездочками смерти", -- с которым и репетируют непрестанно, чаще
всего прямо на городских улицах. Внимание граждан Объединенного Королевства
было приковано к этому движению, когда 19 августа 198 7 года его
представитель, некто Майкл Райэн, убил шестнадцать человек, после чего
зарезался сам.
Я лежал, читал, говорил сам с собой. Если, задумавшись, расслаблял
глаза, буквы отрывались от листа и повисали в пространстве. Книги не горят,
сказал один раввин, наблюдая аутодафе, горит бумага. А буквы улетают и
возвращаются к Богу.
Иные слова тронули меня икренне. Особенно "урсофобия" -- боязнь
медведя. И не тем только, что живо напомнило о сгинувшем друге. Откровенной
избыточностью, происхождением из пресыщенности -- словно отрыжка на пиру.
-- Медведя, -- спрашивал я у словаря, -- не испугается только круглый
вивимахер; зачем же специально называть?
И книга презрительно отвечала из-под черной обложки: вахлак! Если с
какой-нибудь стороны реальность поддается делению, сюда обязан направлять
свои усилия интеллект. Чем добросовестнее дробят мир ум и язык, чем тоньше
пленочки, на которые они расслаивают его, чем полнее каталоги и длиннее
перечисления -- тем надежнее скованы демоны, тем легче убедить себя, что мир
человеку по мерке, благоволит ему и пригоден для достойной жизни. Даже твой
дед, проходивший через ночь, догадывался об этом. А здесь -- Англия!
"Лингвистические пуристы, возражающие против сложных слов типа
„телевизор", этих смешанных браков, где сочетаются греческие и
латинские элементы, несомненно предпочли бы форму „арктофобия", ибо
по-гречески медведь -- „арктос"".
Значит, Арктика -- это страна медведей? А Чехословакия -- страна слов
Чехова?
В самом начале февраля пробившееся солнце, голубые небеса соблазнили
меня на большую прогулку в город. И город удивил меня, разозлил, даже
напугал. Не знаю, кто из нас за последние месяцы изменился сильнее, -- но мы
уже не подходили друг другу. На свежий взгляд сделался он катастрофически
грязен, и толчея выросла невыносимо. Позакрывались недорогие забегаловки,
где можно было, не вступая в заметные расходы, съесть кекс "Столичный" или
калорийную булку и согреться стаканом кофе. В кинотеатрах отменили дневные
сеансы, устроив в залах -- биржи, а в фойе -- торговые ряды. Гаванская
сигара, которой я любил иногда умерить душевный раздрай или же, напротив,
подчеркнуть внутреннюю тишину, стала мне окончательно не по карману. Домой я
приплелся на закате, усталый, яростный и голодный, раздумывая над тем, что
время способно портить не только единичные вещи, но целые их роды и типы
сочетаний.
Андрюха сидел верхом на стуле перед длинным деревянным ящиком,
выкрашенным в тусклую зелень и окованным двумя железными полосами. Ящик
походил на кофр от гиперболоида инженера Гарина. Я сказал Андрюхе, что
отберу у него скопированный недавно ключ, если он не будет снимать в
квартире ботинки. Ясное дело, он пропустил мою угрозу мимо ушей. Он
торжественно заявил:
-- Все! Лопнуло мое терпение! С пятого числа -- уволен по собственному
желанию. Уже оформили, осталось бегунок подписать. Но денег -- представляешь
-- не дают. Они говорят, я им должен чуть ли не больше, чем мне получается
под расчет...
-- Это каким же образом?
-- Ну, была когда-то касса взаимопомощи... Хоть бы напоминали...
-- Заметь, я напомнил -- насчет ботинок...
Андрюха скорчил рожу и отправился в переднюю. Я попробовал ящик ногой
-- тяжелый.
-- Там что?
Андрюха нежно провел рукой по крышке, прежде чем откинуть ее движением
иллюзиониста:
-- Опа!
Внутри лежали: двуствольное ружье-вертикалка, двуствольный обрез с
отпиленным прикладом, три капкана, рыболовная сеть и знакомый мне по военной
кафедре в институте карабин СКС. Отдельно -- оптический прицел в чехле. Еще
завернутые в газеты бруски желтовато-серого вещества -- взрывчатка, судя по
всему, аммонал.
-- И детонаторы есть, -- похвастался Андрюха, выкладывая передо мною на
пол этот арсенал. -- Вместе нельзя держать. И патроны -- порядочно.
Я как-то опешил. Я сказал:
-- Ну, хорошо. Взрывчатку ты, положим, спер. И тебя не поймали. Но
карабин-то -- откуда? Ты вообще отдаешь себе отчет, во что можешь вляпаться
-- с армейским оружием?
-- Положим, не спер, -- недовольно возразил Андрюха. -- Грамотно
сэкономили при плановых закладках. И никто нас не ловил. И карабин тоже не
армейский. Уже списанный. На Тунгуске их промысловикам выдают. У меня друг
был на Тунгуске, хороший мужик, на Дерсу Узала похож. Даже по своим заимкам
водил меня. Я ему фотоаппарат подарил -- "Зоркий". И приемник -- японский.
-- Зачем ему фотоаппарат? -- спросил я.
-- Ты думаешь, они там совсем дикие?
-- Ну, где он будет проявлять, печатать?
-- Найдет. Попросит кого-нибудь... Он же не круглый год на промысле. А
в поселке -- клуб, школа, магазин "Культтовары" -- вполне культурная
жизнь... Так он меня, короче, отблагодарил. Это его напарника ружье.
Напарник в тайге пропал, а ружье осталось. Прицел я потом купил --
спортивный. Не пробовал еще, но вроде годится. Правда, вот этих патронов у
меня маловато...
-- Слушай, -- сказал я, -- а ты не мог бы куда-нибудь еще?..
-- Да мне только перекантоваться. Пока не определюсь. На пару недель,
не больше.
Я огляделся. Тень участкового прочно поселилась в углу. Я предложил
хотя бы на антресоли убрать ящик.
-- Рухнут твои антресоли, -- весомо сказал Андрюха.
Не получилось и под кровать затолкать -- не проходил по высоте.
Придвинули его в конечном счете к стене и накрыли старым одеялом. Терпимо. Я
спросил:
-- Как ты его дотащил?
-- Водитель наш подбросил, -- объяснил Андрюха. -- Тоже отличный мужик.
Бывший вертолетчик. Мы с ним в Казахстане у пьяных летунов "Ми-восьмой"
угнали...
Тем вечером нарисовалась по телефону моя запропастившаяся подруга.
Рассказала, что свекровь у нее разбил инсульт, лишив подвижности все, кроме
головы. По ночам в больнице дежурил муж, днем -- она. Палата на шестерых.
Помноженные на шесть боль, страх и унизительная беспомощность. Домой она
возвращалась совсем раздавленная. Отключала телефон, укладывала ребенка и
садилась к телевизору, не различая, что ей показывают. Чуть не каждое утро
она порывалась мне позвонить -- и все времени не хватало. А из больницы или
после... Когда восемь часов подряд обрабатываешь пролежни, носишь судно (и
соседкам тоже -- а как отказать?), кормишь с ложки мычащую, чужую, в
сущности, женщину, проливая бульон ей на подбородок, -- тошно подумать о
разговорах с кем бы то ни было; себя-то сознаешь через силу.
-- Ты не беспокоился? -- спросила она.
И я соврал:
-- Конечно беспокоился...
И вдруг понял: неделю за неделей не было от нее ни слуха ни духа, а я
не то что не тревожился -- я почти не вспоминал о ней. Какое "почти" -- не
вспоминал совершенно, с тех пор как Андрюха здесь поселился...
-- Ладно, извини... Не в том дело, не только в том, что -- свекровь;
хотя и жаль ее. Мы с ней вообще-то терпеть не могли друг друга. Но там...
Какой-нибудь сосудик, в один миг -- и все отбирается у человека: речь,
память, власть над собственным телом -- все. Я насмотрелась там, как это
бывает.
...Разве что имя иногда возникало -- и так же исчезало легко, без
образа, ничего не задевая... Я испытал разом удивление и укол тоски -- как
будто обнаружил в кармане вместо заначенного на праздник червонца пожравшую
его мышь. Ведь мы, казалось, нуждались в том, что давали друг другу. И в
наши встречи, несмотря на частые сцены, все, что полагается, происходило
исправно. Просто я считал -- мне не следует слишком привязываться. Оттого и
держался несколько цинично. Но выпадали минуты, я верил: стоит моему
существованию как-то сдвинуться с мертвой точки -- и связь наша еще получит
новую глубину. Но вот не перемены пока, даже не тень их, только надежда,
слабое предчувствие -- а этой любви больше не нашлось места. Словно и
плотская тяга, и латентная нежность были всего лишь производными от моего
затворничества -- и угасли, едва Андрюхино появление проделало в нем брешь.
Я не хотел с ней расставаться. Как и Андрюха со своей работой: не хотел, но
увидел уже, что расстаться так или иначе придется.
Завтра она могла бы наконец навестить меня (свекрови теперь лучше и
постоянный уход не требуется). Приедет к полудню, отвезет ребенка к бабушке
-- и приедет. Останется на ночь.
Я смешался:
-- У меня человек живет... Не знаю...
-- Какой? Тот, что тебя разыскивал?
-- Он мой лучший друг, -- сказал я.
-- Поздравляю. По его словам, мы однажды встречались. Не помню. Как
хоть выглядит?
-- Ну, такой... солидный. С виду. Борода аккуратная, очки...
-- Таких миллионы. В моем вкусе? Стрижен коротко?
-- Да бог тебя разберет, -- засмеялся я. -- Стрижен коротко.
-- Не то, что ты.
-- Не то, что я.
-- Но все равно: в моем вкусе только ты один. Тебе известно?
Тут надобно было отвечать с юмором -- задача не по мне.
-- Хорошо вам там вдвоем?
-- За дурацкие твои вопросы я тебя, бывает, убить готов.
-- Я ведь тебе говорила, что на самом деле ты любишь мужчин. Или не
говорила? К случаю, наверное, не пришлось.
-- По-моему, -- сказал я, -- это тебя занесло. Я себя люблю.
-- Одно другому не мешает. Потом, я вовсе не имею в виду, что ты водишь
с ними конкретные шашни. А может, и стоило бы завести. Может, тебе было бы
легче. Эротизм у тебя больно высокого пошиба. Тебе вперед всего личность
подавай, натуру, судьбу... В таком ключе -- ясно, мужчины тебе всегда будут
ближе.
-- Обалдеть... Где ты всего этого набралась?
-- Нигде. У себя в душбе. Думала, между прочим, о тебе...
Я поскреб в затылке:
-- Ну ладно... Давай я с ним переговорю... Скажу: отваливай, Андрюха,
на пару деньков.
-- Зачем на пару-то? -- поправила она. -- Утром я убегу...
Договорились созвониться позже: муж ее ушел выпивать (почему-то в Союз
композиторов) и она не ждет его скоро назад. Но, к полному моему изумлению,
Андрюха, когда я предложил ему на время ретироваться и даже изложил причину,
не выразил благосклонного понимания и бодрой готовности, но уселся на диван
и принялся задумчиво щелкать экстрагированным из карабина затвором. То есть
реагировал ненормативно. Я поинтересовался: в чем проблемы?
-- Мне, -- сказал Андрюха, -- идти-то особенно некуда. А так, гулять
ночь напролет -- зима все-таки, снег вон лежит...
-- Что значит -- некуда? Напросись к кому-нибудь!
-- Нет никого. Завтра все заняты. Несчастливое стечение обстоятельств.
Я и сам искал, хотел отметить... Я же не предполагал, что денег не будет.
-- Поезжай к родителям, -- закипел я. -- Подаришь им нечаянную радость.
Они тебя вообще видели в новом году?
-- Давно не видели, -- согласился Андрюха. -- Я даже скучаю. Только мне
в Люберцах секир-башка сделают, если засекут.
-- Кто? Родители?
-- Не... При чем здесь родители... Гопники тамошние...
-- Это шпана, что ли? Подростки?
-- Они уже выросли, -- сказал Андрюха. -- Я с ними вместе в школе
учился. Не, правда некуда. Могу, конечно, на вокзале пересидеть...
-- Ох-хо-хо! -- Я качнулся на стуле слишком сильно и чуть не полетел
навзничь. -- Пощади... Сейчас заплачу... Лучше расскажи, что стряслось.
Андрюха поморщился:
-- Так, ерунда... Тянется одно дельце -- еще с весны. Они не знают, что
я вернулся. И слава богу. Не стоит мне там показываться лишний раз.
-- И большие долги? -- спросил я.
Он назвал цифру. Не особенно впечатляющую -- мой поредевший валютный
фонд составлял почти его половину. Я сказал, что по моим, дилетантским,
представлениям, за столько все-таки не убивают (могут, конечно, и за рубль
-- но то другая статья). Ну, в челюсть надавать, вытрясти сколько получится,
на остальное назначить новый срок... Даже у люберецких хулиганов -- тем
более у зрелых люберецких хулиганов -- какое-никакое должно быть понятие.
Он как будто собирался что-то добавить, но передумал и махнул рукой:
-- А-а...
И когда б не этот его жест, я, наверное, плюнул бы, не стал
докапываться. Не впервой ему -- выкрутится. Но тут меня насторожила
прорвавшаяся, разительно Андрюхе несвойственная отчаянная нотка. Я подступил
настойчивее. Из его обыкновенных в подобных ситуациях мычаний, умолчаний и
отговорок я старался добыть жемчужное зерно истины. Насколько сумел
восстановить, события развивались по следующей схеме.
Минувшей весной Андрюха вел размеренное существование под родительским
крылом -- с ним и это случается. Как-то, на пути с автобуса к дому, он
столкнулся с бывшим однокашником. Не то что хороший школьный друг -- так, в
младших классах отбирал мелочь, в старших -- делили иногда бутылку "Золотой
осени" перед началом танцев в соседнем ПТУ (магнитофон "Комета" через
усилитель "Родина": "Ван вэй тикет ту зэ блю-ю..."; или моднючий пэтэушный
ансамбль: "Все очень просто, сказки -- обман..." В зале довольно орали и
делали над головой "викторию" -- обман, ясный перец. Если пел ансамбль, то
военрук и секретарь комсомольской организации караулили у рубильника на
сцене, чтобы отключить ток при малейших признаках крамолы; если магнитофон
-- возле выключателя у дверей, чтобы, напротив, зажечь свет, когда реалисты,
их гости и подруги раздухарятся и станут выплясывать чересчур раскованно).
Поддатый, угрюмого и агрессивного вида однокашник вдруг поплыл от
сентиментальных воспоминаний. Выспрашивал, чем Андрюха живет и кого
встречал. Потребовал телефон, дал свой и зазывал в субботу к себе на
новоселье -- получил квартиру, потому что дом, где жил раньше, поставили на
капремонт. Мол, повидаешь старых знакомых... У родителей Андрюхе было сытно,
но скучновато -- он пошел. И обнаружил там пышный цветник памятной с детства
местной шантрапы, теперь отрастившей пивные животы, но не сменившей повадку.
В ускоренном темпе накидались до белых глаз; жен -- у кого были с собой --
побили и выгнали; потом что-то не поделили, но общей драки умудрились
избежать. Ходили на улицу искать девок -- и только всех распугали, зато
растеряли по дороге добрую треть компании. Стойкие, добравшиеся назад,
слегка очухались и повели мужское толковище. Андрюха услышал много
поучительного о том, чем заканчивается, если кому взбредет сдуру на ум
обманывать этих серьезных ребят. Заодно каялись кто в чем горазд. Андрюхе
хотелось быть на равных. Он тоже распахнул душу: вот, не могу вернуть деньги
хорошим людям. Тут все очень оживились: может, побеседовать с кем,
объяснить?.. Андрюха их успокаивал: "Я же говорю -- хорошим людям.
Хо-ро-шим". Его хлопали по плечу, добились, сколько нужно прямо сейчас,
назвали "браткой" и напихали в карманы вдвое. Выпили за это. Всякие
подозрения относительно чистоты их намерений изгладились из огромного
Андрюхиного сердца. Дальше он запомнил не четко. А утром, едва продрался
сквозь похмельный туман, иссушающий как иприт, сразу подумал, что деньги
наверняка пропали и на нем, таким образом, висит фиктивный долг. Подобрал с
пола пиджак -- все в наличии. Тогда он решил, что спрашивать с него станут
много больше , чем всучили действительно. Купил пива и поплелся в давешнюю
квартиру, где еще досиживали, лечились. Осторожно прощупал, намеками, -- как
будто порядок, цифры совпадали. Андрюха почувствовал даже некоторые
угрызения совести, что возводил напраслину на тех, кто, очевидно,
заслуживает лучшего. Деньги он честно пустил в раздачу; остаток, разумеется,
мгновенно улетучился.
А несколько дней спустя Андрюхе сделали визит и попросили похранить до
времени компактный, с книгу, сверточек. Андрюха похолодел: наркотики!
вляпался! Замотал головой: не, парни, увольте... Не знаю, что у вас там...
Гости удивились: обидеть хочешь? Его считали за человека, ссудили -- и без
какой-либо, кстати, для себя выгоды... Пришлось взять. Само собой, Андрюха в
сверток заглянул. Внутри была конфетная коробка, а в ней -- он вздохнул с
облегчением, но быстро сообразил, что хрен редьки не слаще, -- пара дюжин
колец, цепочек и женских украшений, переложенных вельветовыми лоскутками.
Попадались и с камнями. Андрюха высыпал их на стол, потом забрал в
пригоршню. В стоимости золота он не разбирался, но здесь и на вес было
прилично. Сомнений в происхождении этих предметов не возникало.
Андрюха кусал себе локти: надо было сматываться немедленно после
гулянки. И объявляться уже с деньгами, когда откуда-нибудь обломятся, -- и
разошлись бы мирно, без проблем, благо никаких условий заранее не
обговаривали. А теперь его крепко поставили на якорь. Теперь нечего и
помышлять удариться в бега, как ни подмывает. Вряд ли его приятели воруют
сами. Скорее сбывают краденое. А значит, имеют перед кем-то обязательства. И
если по его вине они не смогут эти обязательства выполнить -- разговор
предстоит покруче, чем о простой динаме с должком.
Принесли еще один сверток. Андрюха не выдал, что ему известно
содержимое. Он переменил тактику: не отказывался в лоб, а упирал на то, что
в Люберцах подолгу не бывает, часто и вовсе уезжает из Москвы -- и потому в
хранители не годится. Ему мягко, с прибаутками, посоветовали не забывать,
что с него причитается. Вроде бы и не давили, вроде бы все по-дружески.
Пусть, разрешили, живет где хочет. Им без разницы. Только чтоб сообщал, как
его найти. Вызовут, когда понадобится. Им важно, чтобы кое-какое добро --
ну, ты понимаешь... -- отлежалось некоторое время в надежном месте. А уж
какое именно время -- это смотря по обстоятельствам. Соберется совсем из
города -- должен загодя предупредить. А они покумекают, что к чему.
Андрюха рассудил: грех не воспользоваться той свободой, которую они ему
предоставили. Чем дальше, хотя бы в географическом плане, он будет от них
держаться, тем меньше вероятность, что к нему обратятся за новыми услугами.
Да и его домашних характерные манеры визитеров и ненароком подслушанные
телефонные разговоры могли подтолкнуть к нежелательным -- верным -- выводам.
Андрюха зарыл нечистое золото в самом дальнем углу забитого отслужившими
вещами стенного шкафа. И спешно переселился по адресу весьма кстати
вспыхнувшей любви. Расчет, в общем, оправдался. Пока что ничем его больше не
грузили и связались с ним всего однажды -- явно проверяли, там ли он, где
указал, и не задумал ли намылить лыжи.
Однако жил Андрюха по-прежнему как на иголках, и мысль о спрятанных
дома ворованных драгоценностях не покидала его. Избавляться от них было тем
более необходимо, что близилась пора выезда в поля. Предлог вполне весомый,
чтобы поторопить хозяев, -- только все равно первым делом поднимался бы
денежный вопрос. Но денег так и не привалило, и нигде не удавалось
перезанять. Он ждал до последнего. Пока не стал снова слышен комариный зуд
безысходности. А финт против нее был у Андрюхи отработан до автоматизма. В
конторе настаивали, чтобы он отправился с передовой партией -- на
рекогносцировку. Понемногу просыпалась привычная надежда, что до осени все
как-нибудь само собой рассосется -- как у беременной гимназистки (Андрюхино
выраженьице). Люберецкие знакомцы и возможные от них неприятности теперь, с
удаления, виделись уже не столь опасными... И когда наконец позвонили опять,
злой женский голос ответил, что чертов геолог неделя как выкатился в свою
чертову экспедицию. Спросили, не оставил ли чего передать. Вот еще! Не
хватало ей возиться с его вонючим барахлом! Спросили, скоро ли вернется. Не
скоро. И не сюда -- это точно... Поверили -- убедила подлинность интонаций.
Но настырный Андрюха все-таки проведал ее по возвращении: слова, полагал,
словами, но женщину, которую уломал раз, всегда уломаешь и другой: старый
конь борозды не испортит. Узнал про давний звонок, выяснил, что нагретая им
половина кровати отнюдь не пустует, и напоследок учинил мордобитие.
Рассказывал:
-- Представляешь, из-за спины у нее вот такой, во, -- обозначил рукой
не выше табуретки, -- появился и давай мне доказывать, что я здесь лишний.
Причем не просто так -- с угрозами! Ну что -- терпеть?..
Я поинтересовался, куда же он дел это криминальное сокровище. "Рыжье"
-- так ведь зовется золото у вас, уркаганов?
-- Куда, куда... В землю. Сковырнул плиту в гараже, выкопал бункерок...
Чего ты ржешь-то? Мне главное из квартиры было убрать. А там его никакой
искатель не покажет. Плита угловая, рядом стальная опора врыта, двутавр...
-- Андрюха! -- сказал я. -- Мне еще семи лет не исполнилось, когда
умирала моя прабабка. Но она сочла меня достойным и завещала семейную
мудрость. Не пей в подворотне. Не носи малиновых жилетов. Не женись на
еврейках. И не бери взаймы больше червонца.
-- И ты, -- осклабился Андрюха, -- будешь утверждать, что никогда не
пил в подворотне?
-- Только с тобой. И только в минуты отчаяния. Или счастья.
-- Да, это не считается, -- сказал, подумав, Андрюха и снова защелкал
затвором.
И тут меня посетила нехорошая догадка.
-- Так ты зачем, -- почти закричал я, кивая на ящик, -- это сюда
приволок, а?! Ты что -- оборону здесь собрался держать?
Андрюха сделал большие глаза и покрутил у виска пальцем:
-- Я же объяснил, параноик: это ненадолго! Тебе мешает?
Я признался, что мне не дает покоя тень участкового.
-- А что ему тут делать?
-- Ну мало ли... Соседи чего-нибудь накапают.
-- Не накапают, ладно, -- сказал Андрюха. -- Тихо-тихо будем себя
вести. Какая оборона, спятил? От кого? Как они на меня выйдут?
-- Ты же меня нашел...
-- Сравнил! У нас сферы общения пересекаются. А тем обо мне вообще
ничего не ведомо.
Я усмехнулся: "сферы"! Нет, не развеяла Андрюхина логика моей внезапной
тревоги. Фактор случайности нельзя недооценивать. Дорого обойдется.
-- Но теперь ты должен что-то предпринять, -- сказал я. -- Не век же
прятаться.
Андрюха пожал плечами:
-- Да это не страшно... Я вот за родителей боюсь. Я когда уехал весной,
у них справки наводили. Мать сказала, что раньше октября меня не будет. До
октября и не возникали. Потом так, захаживали, спрашивали -- изредка. А
сейчас -- в неделю дважды, как штык. Собрались, наверное, сдавать
погремушки, кончился карантин -- зашевелились! Мать им отвечает, что я
застрял в экспедиции, не ясно еще на сколько. Требует правды от меня -- что
происходит. Говорит, они все грубее и грубее... Какие у этих друзей тараканы
в мозгах, кто поймет?! Трезвонят в дверь в одиннадцать вечера. Телефон еще
можно отключить, но звонок-то не отрежешь. А у нас бабушка живет. Дед в
санатории -- она у нас. Ее если какой шум разбудит -- все, не спит до утра.
План спасения бабушки рождался в муках. То есть мне он сразу казался
очевидным и единственно осуществимым. Однако уговорить Андрюху,
предпочитавшего проекты пускай фантастические, но щадящие его гордость,
удалось только к середине ночи -- похоже, он просто устал спорить.
Постановили так: не откладывая, прямо завтра, он забирает мои доллары и
везет в Люберцы. Там сочиняет легенду по поводу своего исчезновения: не
успел сообщить, потому что потерял телефон однокашника, а отослали буквально
в один день, правительственное задание, военная дисциплина (вряд ли кто из
люберецкой шпаны сподобился поработать в геологической партии и уловит
заключенный здесь абсурдистский юмор), никаких отказов, никаких
проволочек... -- короче, в этом не мне его наставлять. Признается, что
отдать в состоянии лишь половину долга, но все, доверенное ему, готов
вернуть в целости и сохранности. Под горячую руку скорее всего получает в
зубы. Но вопрос об окончательной расплате старается перевести из плана
физических воздействий в плоскость финансовых отношений. Положеньице у него
не ахти, но кое-какие козыри все же имеются. Во-первых, он должен
настаивать, что свертков не открывал. Во-вторых -- если они сами упомянут
золото, -- что кольца и цепочки -- еще не чистые деньги и штрафные санкции
за просрочку сюда не распространяются. Ну и в-третьих: раз ничего не пропало
-- значит, он все-таки исполнил, что от него хотели. Не без накладок, да, --
так он и талдычил им с самого начала, что накладки очень даже возможны.
Другими словами, успех зависит от того, сумеет ли он талантливо изобразить
дурака. Следует сыграть полное, слегка дебильное простодушие и тем подать
Андрюхино явление озлобленному на него народу в комическом ключе. Буде они
окажутся способны рассмотреть смешное в ситуации -- волей-неволей перейдут
на человеческий уровень, где уже есть место диалогу, пускай и с позиций
силы. Андрюха, со своей стороны, принимает любые условия, если они не носят
откровенно издевательского характера. А дальше уединяется и размышляет,
покуда дым из ушей не повалит, как станет добывать необходимые суммы --
причем путем надежным и безопасным.