Цацулин Иван К.. Атомная крепость (Книга 2)

   А машины все подходили и подходили к даче. Сегодня день у Лучепольских особенный: сын прославленного артиста Андрей всего несколько дней назад получил ученую степень доктора физико-математических наук, а его научная работа о естественных спутниках планет - Государственную премию. Поздравить молодого ученого приехали его друзья, товарищи по работе. Андрей, такой же, как отец худощавый, с тонким лицом, с которого не сходила несколько сконфуженная улыбка человека, попавшего в переплет, приветливо смотрел на гостей из-под по-девичьи пушистых ресниц, пожимал руки. Соколов понимал его состояние сейчас: присвоение ученого звания доктора наук дает ему возможность осуществить заветную мечту - принять участие в изучении космоса непосредственно с борта межпланетной орбитальной станции. Ландышев главный инженер проекта такой станции - привлек Андрея Лучепольского к практической подготовке будущей экспедиции "в окрестности Земли". Но это обстоятельство, так же как и само существование "проекта Ландышева", хранилось в глубокой тайне. Соколов знал, что пройдет не так уж много лет, и с поверхности Земли на точно рассчитанную орбиту будут выведены специальные ракеты - контейнеры... Там, в безвоздушном пространстве, где небо не голубое, а черное и откуда планета наша видится как окутанный зеленовато-розовой дымкой шар, под руководством Ландышева будет собрано невиданных размеров сооружение с обсерваторией, лабораториями... К причалу межпланетной станции станут швартоваться ракеты с людьми. Оттуда специальной конструкции космические корабли отправятся к планетам солнечной системы. Возможность старта космических кораблей не с Земли, а непосредственно с межпланетной станция откроет перед учеными колоссальные перспективы, а возможность такая вполне реальна, ведь там не будет нужна при старте вторая космическая скорость в 11,2 километра в секунду для того, чтобы преодолеть силу притяжения Земли, а раз так, то и космонавты не будут испытывать чрезмерных перегрузок, и горючего потребуется неизмеримо меньше.
   Артист Лучепольский так и не сумел привыкнуть к тому, что Андрей пошел в жизни другой дорогой, ему это до сих пор казалось невероятным. Еще когда Андрюша учился делать первые шаги по квартире - отец пытался пробудить в нем интерес к пению. Он был уверен - его сын будет певцом. Но получилось по-другому, вместо музыки Андрюша пристрастился к алгебре, логарифмам, а потом и к изучению звезд, галактик... Отец терпеливо ждал, когда пройдет его "детская блажь", однако увлечение оказалось не блажью, а призванием надежду видеть сына на сцене, преемником своей славы, пришлось оставить. Андрей оказался талантливым ученым - это и примирило отца с его выбором и породило искреннее уважение к нему, к его упорному труду.
   Гости все прибывали. Приехал профессор Свиридов - председатель Комитета по космонавтике, вслед за ним появились физик Ясный, геолог Лучинин, редактор журнала "Космос" профессор Желтовский... Стало тесно и шумно, как за театральными кулисами в часы удачной постановки. Александр Лучепольский был в восторге, он и не подозревал о сокровенной тайне сына, о его мечта покинуть Землю, прекрасную, обжитую, хотя и не очень спокойную, и поселиться в безвоздушной бездне. Отец и сын в этот час были счастливы, но каждый по-своему.
   Профессор Желтовский, близорукий, всегда несколько растерянный, и сюда приехал, не расставшись с портфелем. Уединившись на садовой скамейке, принялся вычитывать и править гранки очередной статьи для журнала.
   - Не успеваю, - вздыхал он, посматривая в сторону друзей. Он говорил правду: служебных и общественных обязанностей, "нагрузок" у него было больше, чем у кого-либо другого, как говорили, главным образом потому, что он не умел от поручений отказываться, был слишком податлив.
   Постепенно возле Желтовского образовалась группа, начались споры по различным проблемам. Обрывки разговора долетали до расположившегося неподалеку полковника Соколова. Лучепольский-младший говорил о загадках так называемых "стационарных звезд". Известно, что в этих звездах время от времени происходит мгновенное высвобождение энергии, или, попросту говоря, взрывы, по мощности превосходящие иногда взрывы водородных бомб в миллиарды раз! Лучепольский говорил о технике сверхскоростного фотографирования происходящих во Вселенной явлений: в Советском Союзе создана растровая камера, которая дает сто миллионов кадров в секунду. Скорость съемки этой камерой настолько велика, что за время экспозиции одного кадра космическая ракета сместится всего лишь на две десятых миллиметра. Такую камеру следует включать на чрезвычайно короткое время: пленку, снятую всего за одну секунду, пришлось бы просматривать целую неделю.
   Соколов вышел за ограду. День обещал быть превосходным. Хотя шло к осени, солнце продолжало греть вполне добросовестно, по-прежнему ласково, там и сям виднелись спешащие от станции группы москвичей со свертками, корзиночками.
   Соколов прислонился к изгороди и задумался. Мысли соскользнули на темы, близкие ему по службе... До каких пор Харвуд будет держать маршрут "Дрисса" в резерве? Значение маршрута "Дрисса" с каждым днем вырисовывалось все отчетливее. Теперь, когда усилиями капитана Пчелина "окно" на нашей западной границе было обнаружено, с него не спускали глаз чекисты в Пореченске, пограничники и с застав вдоль Буга и с контрольно-пропускного пункта. Однако сколько они ни следили - ничего нового не заметили. Вывод напрашивался сам собой - маршрутом "Дрисса" разведка Харвуда пользуется редко, в особых случаях. Проход этим маршрутом агента, убившего женщину, которая его сопровождала из-за кордона, и тяжело ранившего лейтенанта-пограничника, свидетельствовал, по-видимому, о том, что лазутчик этот не был рядовым и прибыл к нам для выполнения какого-то серьезного задания.
   Ксендз Чонка после отъезда Ванды в Минск первое время был очень обеспокоен, - должно быть, боялся, что девушка много знает и захочет выдать его, но, не обнаружив за собой слежки, "пришел в норму". Одинокую часовню в глубине парка он не посещал, и новых его встреч с "пани Марией" не отмечено.
   Соколов ее заметил, как подошла жена.
   - Посмотри-ка, кто там едет в "Волге"? Никак твой Ландышев? Я давно хотела хоть краешком глаза взглянуть на его жену.
   Соколов хорошо знал инженера, поскольку они встречались в разное время; помнит еще Ландышева ведущим специалистом научно-экспериментальных мастерских, а теперь Ландышев главный инженер "космического проекта". Высокий, с несколько замкнутым выражением сурового лица, он на первый взгляд не особенно располагал к себе. В научном мире его знали как широко образованного инженера, внесшего немало нового в то дело, которым ему довелось заниматься. В журналах печатались его статьи, где наряду с заманчивыми проблемами он развивал весьма интересные мысли. Вместе с тем его выступления в печати оставляли у читателей чувство неудовлетворенности - автор всегда как бы чего-то недоговаривал. Ландышева упрекали за это, он отмалчивался, и Соколов знал почему - инженер работал в сфере, не подлежащей гласности, и именно это обстоятельство обязывало его быть сдержанным.
   До сравнительно недавнего времени знакомые считали Ландышева убежденным холостяком, чуть ли не женоненавистником - таким он сделался после неудачной попытки создать семью лет десять назад. Однако с некоторых пор Ландышев изменился и часто бывал на людях с женщиной, с которой познакомил его вот здесь же артист Александр Лучепольский. Поженились они совсем недавно.
   Оксана Орленко выступала в концертах, пела по радио. Голос ее, мягкий, задушевный, принес ей популярность, известность. Оксана Орленко - это имя в мире искусства кое-что значило. Нет, не зря ей покровительствовал сам Александр Лучепольский - пела она поистине чудесна Много говорили и о красоте артистки.
   Соколов отошел в сторону, хотел без помех рассмотреть жену инженера, но Ландышев заметил его.
   - Не прячьтесь, полковник, - произнес он, широко улыбаясь. - Ксана, разреши представить тебе моего старого друга Ивана Ивановича, я тебе много раз говорил о нем...
   Орленко улыбнулась и протянула Соколову руку. Она ничего не сказала. Полковник Соколов ответил ей крепким рукопожатием и поднял на нее глаза. Вот в этот, кажется, миг он и разглядел Оксану Орленко! Прежде всего его поразили ее глаза, - таких он ранее не видел: зеленые, с широкими темными зрачками, в глубине которых, казалось, билось пламя то ли страсти, то ли невысказанного желания... Зеленые, как уральские самоцветы, глаза женщины сверкали на мраморной белизны лице, обрамленном гладко причесанными огненно-красными волосами.
   При всем том Соколов никак не мог отделаться от непонятного, ранее незнакомого ему ощущения: во взгляде Оксаны Орленко, устремленном на него, он почувствовал вопрос. О чем?
   Орленко взяла его под руку, и полковник еле расслышал, как она задумчиво прошептала, точно выдохнула: "друга"... - в ее голосе ему почудилось сомнение. Почему? Он вспомнил все, что говорили о ней, а знать о человеке близком Ландышеву ему было не безразлично. Соколову хотелось лучше понять эту молодую женщину. Но, к сожалению, он просто растерялся - его ошеломила ее непривычная красота и озадачило волнение. Лучепольские выскочили встречать гостей: в их доме Оксана была почти дочерью, здесь ее приласкали, оценили, помогли стать на ноги, тут она подружилась с Ландышевым...
   Соколов на какую-то минуту остался один и попытался разобраться в нахлынувших на него мыслях, ответить себе на назойливо возникавшие вопросы... Да, так что же все-таки он знал о ней?
   Отец и мать были актерами. Жили в Киеве. В сорок первом гитлеровцы угнали их в Германию. Оксане было тогда всего несколько годочков. В Германии супругов Орленко пригнали на рынок, - это был своеобразный рынок: на нем торговали рабами. Орленко тоже были рабами, и их продали тому, кто больше дал. На глазах ребенка угасла ее мать. Немцы не хотели тратиться зарыли без гроба. А отца вскоре загрызли специально натренированные хозяйские собаки за то, что он попытался повеситься, - такое своеволие жестоко каралось: ведь немец-хозяин заплатил за него сколько-то там марок и потому он был властен над жизнью попавшего к нему в рабство советского человека. Вспомнить, подумать об этом спокойно нельзя: полно, да могло ли такое быть? Было, и совсем недавно, с миллионами наших людей было такое. Кое-кто на Западе и сейчас не прочь бы взяться за старое, забывать об этом опасно. Но вернемся к Оксане. Она осталась одна. Ее сдали на военный завод, - там, в подземных цехах, без солнечного света и воздуха копошились наши советские дети: гитлеровцы заставляли их работать, заставляли даже их, наших детей, помогать им воевать против нас! Потом девочка очутилась в лагере за колючей проволокой среди множества детей и взрослых, с нетерпением ожидавших возвращения на родину. Оксана тоже ждала, однако вместо того их послали еще дальше на запад, прочь от наступающих солдат Советской Армии. Когда война окончилась, для Оксаны ничего не изменилось, лишь охранники говорили теперь не на немецком, а на английском языке.
   В лагере вербовали для отъезда в Америку. Люди, с которыми Оксана дружила, завербовались, их чем-то запугали, убедили, что в Советском Союзе, на родине, они найдут скорую, без суда, смерть. Вместе с ними за океан уехала и Оксана.
   Что же с ней произошло там, за Атлантикой? В поисках куска хлеба скиталась по всем штатам государства янки и наконец поняла: ее обманули, она снова оказалась на положении рабыни! Вся свобода, которой так кичатся капиталисты США, для нее лично свелась к свободе выбора: по доброй воле умереть с голода или же за гроши продать свой труд и красоту. Ей жилось тяжко... В те дни она, еще девочка, вышла замуж, но с семейной жизнью у нее почему-то не получилось. Ей удалось уехать в Европу, добраться до Финляндии, а уж оттуда репатриироваться на родину. Вот тут-то судьба и столкнула ее с Лучепольским, открывшим в ней чудесный талант певицы, давшим ей возможность получить музыкальное образование, найти призвание. Вот, кажется, и все, что рассказывали полковнику Соколову об этой женщине, поразившей его оригинальной красотой и чем-то, чему он пока не находил наименования.
   К даче подошла очередная автомашина, на этот раз такси. Из автомобиля выбрался и направился к калитке высокий, несколько тучный мужчина с длинной холеной бородой, в очках, сверкавших золотой оправой.
   - Я из редакции журнала "Космос", - отрекомендовался солидный мужчина. - Мне необходимо видеть профессора Желтовского.
   Желтовский уже увидел его со своей скамейки, размахивал исчерканной вдоль и поперек статейкой, кричал:
   - Борис Львович, идите сюда! - Он в этот момент о чем-то беседовал с Ландышевым. К ним подошла Оксана Орленко.
   - Разрешите представить вам сотрудника моей редакции инженера Егорова, - произнес Желтовский, обращаясь к ним.
   Годдарт-Егоров осторожно, точно боялся сделать больно, пожал руки Ландышеву и Оксане. Мог ли инженер Ландышев подумать, что пожимавший его руку человек в этот момент был наполнен ликованием, что все в нем буквально трепетало от сознания успеха: вот они - рядом с ним, Ландышев и Орленко, теперь оставалось только не выдать себя неосторожным словом, жестом, взглядом.
   Желтовский продолжал:
   - Видите, угнетаю я Бориса Львовича, без выходного оставляю... Гоняю, заставляю ехать черт те куда, - довольный собой, благодушно посмеивался, подбирал мате риалы, совал их Егорову.
   Ландышев спросил с интересом:
   - Это ваши статьи были напечатаны о новых сверхстойких материалах для двигателей космических ракет? Давно как-то читал...
   Егоров-Годдарт с достоинством поклонился:
   - Да, мои.
   - Очень любопытные высказаны вами соображения, хотя кое с чем я и не согласен, - продолжал Ландышев.
   - А вы встретьтесь и найдите истину, - подсказал Желтовский с лукавинкой в тоне. - Еще древние справедливо утверждали: истина рождается в споре.
   Егоров с готовностью поклонился. Ландышев сказал:
   - Что же, как-нибудь...
   Лучепольский любезно просил Егорова остаться, но тот поблагодарил и решительно отказался - надо сдавать материал в типографию, и без того опоздали. Желтовский виновато вздохнул: "А все я не успеваю, хоть разорвись", - и сокрушенно развел руками.
   Годдарт-Егоров раскланялся и уехал. Желтовский заметил:
   - Исключительной скромности товарищ.
   Позже Соколов слышал, как он говорил Ландышеву:
   - Борис Львович - знающий инженер, аккуратный до педантичности. Я его, извините, нарочно сюда вытащил, хотел показать вам, ведь в вашем "проекте" опытные люди нужны, не так ли?
   - Пожалуй...
   - Да и ему-то нечего отираться в редакции, возиться с бумагами, пора возвращаться к живому делу, - продолжал Желтовский, уверенный, что он умно и на пользу делу проводит свою линию: и Ландышеву хорошо, и Егорову на пользу.
   - Скажите, а разве инженер Егоров осведомлен о том, чем конкретно занимается товарищ Ландышев? - обратился Соколов к Желтовскому.
   Профессор в негодовании отрицательно потряс головой.
   - Нет, что вы! Егоров об этом не имеет ни малейшего представления. Это исключительно моя инициатива. Мне думается, что Николай Кузьмич, Желтовский кивнул в сторону Ландышева, - нуждается в опытных, талантливых помощниках.
   Соколов хотел еще что-то сказать, но не успел - кто-то тронул его за локоть. Соколов оглянулся, - мимо прошел капитан Пчелин. Соколов направился за ним к выходу. Когда вышли за ограду, Пчелин тихо сказал:
   - Генерал прислал за вами, товарищ полковник. Пытались дозвониться, ничего не вышло - кто-то здесь повис на телефоне.
   - Где же машина? - спросил Соколов, осматриваясь.
   - А во-он, за углом... Не хотел, чтобы бросилось в глаза, мало ли что...
   Они незаметно покинули дачу. Автомобиль мчал их в столицу.
   - Что же все-таки случилось? - спросил Соколов Пчелина.
   - Возвратился майор Русаков.
   - Наконец-то!
   Почему-то назойливо в голову лез приезжавший к Желтовскому инженер Егоров: кто, собственно, этот человек, откуда он взялся, не с умыслом ли появился сегодня у Лучепольских как раз тогда, когда там находился Ландышев? Интересно - почему Егоров сменил практическую инженерную работу на литературную? Почему он именно в "Космосе"? Может, от излишней мнительности грызет Соколова зародившееся сомнение, а все-таки проверить Егорова надо.
   Генерал Тарханов сказал:
   - Я внимательно просмотрел ваши предложения и, к сожалению, вынужден отклонить их, Иван Иваныч.
   Полковник Соколов помрачнел. Тарханов успокаивающе заметил:
   - Во сто крат лучше огорчиться вот здесь, в моем кабинете, чем после, наделав промахов. Так-то... Начиная любую агентурную операцию, руководство иностранной разведки не ставит нас об этом в известность и никаких данных о пей не сообщает, - это элементарно. И когда такая операция замышляется и начинается, мы обычно не имеем о ней представления. И тут удивляться нечему, иначе и быть не может. Потом начинает постепенно проясняться, где-то показывается кончик веревочки, и наша задача - не упустить момент, ухватиться за тот кончик и размотать всю затею иностранной разведки.
   Мне кажется, вы не все учли, работая над своими предложениями. А мне, признаюсь, последние дни покою не дают кое-какие тревожные мысли. Давайте вместе посмотрим, какая картина вырисовывается. - Тарханов слегка стукнул ладонью по лежавшим перед ним документам. - Вот заключение наших крупных ученых: Можайцев работал в сфере, общей с Ландышевым. Но... изобретение Можайцева имеет одну важную особенность - оно по сути своей направлено как раз против всего того, чему посвятил свою жизнь инженер Ландышев. Точнее оно направлено на создание возможности, подчеркиваю это, Иван Иваныч, уничтожить плоды всей научной деятельности Ландышева, уничтожить не в отвлеченном понятии, а буквально. Заключение специалистов не оставляет на сей счет ни малейших сомнений.
   После непродолжительного раздумья он продолжал:
   - Можайцев работал на Прайса, но вот он почему-то от Прайса скрылся, и тот не получил ни установок, ни документации по ним... Понимаете... Агрессивное предназначение установок Можайцева очевидно. Что же происходит дальше? Прайс и Харвуд - мы знаем это - попытались схватить Можайцева в Норвегии, но неудачно. Прайс остался ни с чем. Та-ак... На первый взгляд представляется пустым занятием гадать, что же все-таки должен был делать Прайс в его положении. Но так может показаться только на первый взгляд. Вот это мнение ученых дает нам в руки кончик ниточки, и мы с вами не имеем права сейчас отбросить как несущественный тот факт, что вся работа Можайцева была направлена против Ландышева. Случайность ли это? А что, если Прайс с самого начала нацеливал установки "М-1" против результатов труда Ландышева? А если это так, то положение меняется, и мы обязаны особенно внимательно собирать и анализировать факты. Какие факты я имею в виду? Если допустить предположение, что Прайс с помощью установок Можайцева имел в виду ударить по "проекту Ландышева", то есть по советской программе создания обитаемых и управляемых человеком космических кораблей, то следует ответить на другой вопрос, который при этом возникает: стало быть, Прайс знает, и уже давно, чем именно занимается Ландышев. А дело, насколько я понимаю, обстоит именно так, иначе ему просто незачем было бы возиться с установками Можайцева, на кой черт они ему нужны... В такой ситуации у нас с вами не может быть уверенности в том, что где-то, когда-то мы с вами не просмотрели и Прайс сумел получить нужную ему информацию, заинтересовавшую и в то же время обеспокоившую его. Здесь нам с вами есть над чем подумать.
   Дальше... Мы с вами немало говорили о заброске к нам агента маршрутом "Дрисса". По вашему мнению, иностранная разведка этим самым активизировала свою деятельность в районе Пореченска. Возможно, возможно, но в данном случае для нас имеет значение и другое... Обратите внимание, Иван Иваныч, агент заслан к нам почти тотчас после неудачи Прайса с Можайцевым в Норвегии. Что это - опять случайность, совпадение? Н-не знаю. А что, если не совпадение?
   Затем мы с вами знаем, что какое-то время у нас, здесь, промышлял Грин. Нам известно, что он за фигура для Харвуда. Он покинул пределы Советского Союза тоже вскоре после провала Прайса с Можайцевым, уехал на неизвестный нам срок в Штаты. Что, и тут совпадение? Что-то многовато таких "случайных совпадений", не правда ли? Мы с вами неоднократно говорили об отъезде Грина в Штаты, и я, признаться, никак не мог уловить связь между этим его отъездом и преступными каверзами Уильяма Прайса, хотя в душе чувствовал: связь должна быть! Так вот, Иван Иваныч, сегодня мне известно Грин уже пробрался на советскую территорию, на этот раз тайком, нелегально, чтобы мы не знали.
   Генерал встал и подошел к огромной, во всю стену, карте СССР.
   - Мы с вами допускали мысль, что он может вернуться в Советский Союз и нелегально. Вставал вопрос - где же он в таком случае перейдет границу? Мы запросили пограничников, заставы, посты наблюдения... Тщательно изучили представленные нам материалы, и оказалось - его забросили к нам с севера. Теперь и это факт, с которым нам следует считаться. Пункт наблюдения на берегу полуострова Ямал обнаружил небольшой самолет неизвестной государственной принадлежности, пытавшийся проникнуть в глубь нашей территории со стороны океана. Было высказано предположение, что пилот в последнюю минуту струсил и повернул обратно. Этим происшествием мне пришлось заинтересоваться вплотную, и выяснилось - видимо, в действительности это было не так... Никто не видел, когда именно неизвестный самолет повернул назад, на север. А это могло означать и другое - его заметили лишь тогда, когда он уже выполнил свою задачу и возвращался на базу. На какую же базу он мог возвратиться? До ближайших американских баз у берегов Канады - далеко, а самолет был крошечный.
   - С подлодки, - встрепенулся Соколов.
   - Безусловно. К тому же удалось установить - примерно в те дни, в которые подводная лодка с Грином на борту по нашим расчетам должна была находиться в районе Берингова пролива - подводная лодка без опознавательных знаков действительно скрытно прошла с востока на запад, в воды Северного Ледовитого океана. Стало быть, ошибочная версия пограничников о самолете-нарушителе дала возможность Грину выиграть время и уйти в наш тыл. Помните, Иван Иванович, я давал вам указание срочно запросить Камчатский облисполком - посылали ли они в командировку на Ямал своего зоотехника?
   - Помню. Облисполком ответил, что у них зоотехник Иванов не числится и в командировку на Ямал они вообще никого не посылали.
   - Я был в этом уверен, - продолжал Тарханов, - но проверка никогда не мешает. Так мы убедились: на Ямале был не зоотехник Иванов с Камчатки, а кто-то другой, назвавшийся Ивановым. Видел ли кто-нибудь этого человека и какова его внешность? Мы проверили. Оказалось, видели рыбаки со шхуны, взявшей его на борт в Обской губе. Им еще показалась странной чрезмерная молчаливость "Иванова". Нужно было немедленно основательно изучить всю эту историю, и я послал туда майора Русакова. Сегодня он вернулся. Майор Русаков проделал тяжелую работу: установил место высадки лазутчика на берегу небольшого озера и проделал весь тот путь, которым шел неизвестный, выдававший себя за Иванова. Путь оказался страшно тяжелым, продвигался человек, избегая встреч с людьми, ни разу не приготовил себе горячей пищи, боялся привлечь внимание пастухов-оленеводов. Миновав водораздел, - генерал показал на карте, - он разобрал построенный там охотничий домик, чего ни один честный обитатель тундры никогда не сделал бы. Зоотехник с Камчатки, очутись он на Ямале в аналогичных условиях, никогда так не поступил бы. Но чужаку на все наплевать, ему важно было поскорее добраться до Обской губы, а оттуда в Салехард. В тундре, на пути неизвестного, майор Русаков нашел сбитые, порванные сапоги, тщательно спрятанные под кучей мха. Зачем честному советскому человеку, износи он в дороге сапоги, нужно было так основательно запрятывать их? Русаков привез эти сапоги: в каблуках и в голенищах - тайники. Такая обувь могла быть нужна только разведчику, шпиону. Наконец, в Салехарде Русаков разыскал рыбаков и на основании бесед с ними составил словесный портрет пожаловавшего к нам субъекта. Вот это описание, посмотрите. Это, конечно, Грин, - его лицо, рост, манера ходить. Под фамилией Иванова он вылетел в Свердловск - и больше нам о нем пока ничего не известно. Но это не мало, а много.
   Возникает вопрос, на который я уже обратил ваше внимание, Иван Иваныч, раньше: почему на этот раз Грин пожаловал к нам без обычного в таких случаях прикрытия, тайком?
   Очевидно, разведка стремилась предохранить Грина от малейших наблюдений за ним с нашей стороны и таким образом развязать ему руки... Пока мы с вами будем думать, что он прохлаждается у себя в Штатах, он в это время без помех стал бы руководить порученной ему операцией, по-видимому имеющей важное значение.
   Заниматься пустяками Грину не поручат. Таковы факты. И у меня определенно создается впечатление, что Прайс и Харвуд что-то затеяли, а вот что именно - в этом нам придется разобраться.
   С учетом некоторых обстоятельств, о которых я говорил, мне кажется, и следовало бы разработать наши действия как можно скорее.