Цацулин Иван К.. Атомная крепость (Книга 2)

   - Ладно, посоветуемся, - сказал Соколов.
   - Ну, хорошо, - Ландышев встряхнул головой и, настраиваясь на другой тон, деловито предложил: - Пойдемте на сборку, я хочу вам кое-что показать. Возвратиться в Москву вы сможете ночью.
   Они ходили по цехам, и Соколов видел, с каким энтузиазмом трудились люди над выполнением почетного и ответственного задания правительства: создание межпланетных станций стало смыслом жизни всего коллектива этого огромного предприятия, отгороженного от внешнего мира барьером абсолютно необходимой секретности.
   В Берлин Ландышев с помощником прибыли в середине дня, добрались до дома, отведенного для них немецкими товарищами. Домик расположен на восточной окраине столицы Германской Демократической Республики, в густой зелени садов, среди тихих, почти безлюдных улочек.
   Поздно вечером отправились по адресу, указанному в письме. Лил дождь, улицы расстилались пустынные, безлюдные. На одной из них, в глубине сада, темнело строение с крутой черепичной крышей. Сквозь ставни пробивался свет.
   Доронин позвонил. На пороге появился, очевидно поджидавший их, мужчина.
   Доронин и на этот раз пошел первым.
   Посередине обширной, почти пустой комнаты стоял лет сорока мужчина с продолговатым, иссеченным резкими складками болезненно-бледным лицом. Из-за очков в золотой оправе на вошедших внимательно смотрели немигающие глаза, серые, застывшие в напряжении.
   - Инженер Ландышев? - он в упор смотрел на Доронина.
   - Кто вы? - вместо ответа спросил Доронин.
   - Моя фамилия Можайцев. Вы прибыли из Москвы?
   - Да.
   - Вам придется поверить, что я и есть инженер Можайцев, - говоривший слегка передернул плечами. - Документов, удостоверяющих мою личность, я вам представить не могу. Впрочем, это лучшее доказательство того, что я Можайцев, - будь я кем-то другим, наверное, имел бы ворох документов, сфабрикованных Алленом Харвудом. В мою пользу говорят два обстоятельства: кое-кто в Германии может при случае подтвердить, что я не шпион и не провокатор, и затем основное - я не имею намерения выспрашивать инженера Ландышева о его секретах, а наоборот, хочу сообщить ему нечто важное и передать документы, могущие представлять некоторый интерес для науки.
   - Я Ландышев, - выступил вперед инженер. Можайцев некоторое время смотрел на него каким-то странным, замершим взглядом. На миг Доронину показалось: нечто вроде ненависти искрой промелькнуло во взоре Можайцева и тотчас исчезло. Он протянул инженеру руку и просто спросил:
   - Вы доверяете мне?
   - Иначе я не находился бы здесь.
   Опять что-то странное, невысказанное обоими почудилось Доронину в словах этих впервые встретившихся людей, нечто такое, о чем знали лишь одни они.
   - Вас охраняют, - с явным облегчением заметил Можайцев и с уважением посмотрел на Доронина. - Я должен был бы сразу догадаться, что вы приедете не один. Это очень хорошо. Вам угрожает большая опасность, инженер Ландышев.
   - Надеюсь, вы пригласили меня сюда не только для того, чтобы предостеречь от грозящей мне опасности? - в голосе Ландышева Доронин снова почувствовал раздражение.
   Можайцев остановил на нем суровый взгляд, немного помолчал.
   - А почему бы и нет? - сухо заговорил он. - Я ценю вас как ученого и считаю себя обязанным поэтому сказать вам об опасности, о существовании которой вы можете и не подозревать. Кроме того, опасность, которая может угрожать вам, одновременно угрожает и тем, с кем вы работаете. Затем, удар против вас имеет целью сорвать успехи советской науки по освоению космоса, а для меня это не безразлично - Россия моя родина. Вам, наверное, трудно понять, что это такое - Родина для меня, у которого нет ничего другого в жизни и у которого, возможно, скоро не будет и самой жизни. - Он говорил внятно, бесстрастным, без интонаций тоном.
   - Может, мы перейдем к делу, ради которого я прибыл сюда? - сказал Ландышев.
   - Да, пожалуй, - Можайцев жестом пригласил присутствовавших занять места у стола. Он вынул из лежавшего на столе туго набитого портфеля какие-то бумаги. - В Париже, у друзей, я восстановил основную часть похищенных у меня чертежей тех установок, над которыми я работал в Брайт-ривер. - Мне придется объяснить вам назначение этих установок, названных Прайсом моим именем, расшифровать вам вот эти чертежи, а также рассказать о том, что не может не представлять для вас непосредственного интереса.
   Ландышев, опускаясь в кресло, спросил:
   - Откуда вам стало известно, над выполнением какой именно научной работы я тружусь?
   - Там в разведке осведомлены об этом... Харвуд информировал Уильяма Прайса, а Прайс был вынужден сказать мне, ведь он был заинтересован в том, чтобы я во что бы то ни стало перегнал вас, опередил.
   - И вам это удалось?
   - Почти. Затем, совсем недавно, когда я был в Париже, меня разыскивали ищейки Карла Функа, - Можайцев на миг умолк, его лицо исказилось в гневе. Они тоже говорили мне о вас, старались пробудить во мне ненависть к вам, Ландышев. - Он провел рукой по лбу. - Но я давно уже не тот, каким был когда-то в Штатах, ни Шольц, ни Боде Крюгер не учли этой перемены во мне и снова просчитались. Мне еще предстоит скоро встретиться с ними, они же ждут меня, - на губах инженера Можайцева заиграла насмешливая улыбка. С угрозой он произнес: - Они дождутся! И вот перед тем как отправиться к ним, я должен был встретиться с вами, боюсь, что другой такой возможности у меня уже не будет.
   Доронин тихо вышел из комнаты, оставив Ландышева наедине с Можайцевым, он не хотел мешать их свиданию. Он вернулся в гостиную, к молчаливому хозяину.
   За дверью слышались приглушенные голоса, иногда казалось - инженеры о чем-то спорили. Доронин возвратился к ним часа через два и застал их склонившимися над чертежами. Можайцев спокойно и, пожалуй, несколько монотонно говорил о своем детище:
   - Это минное поле в безвоздушном пространстве, - заключил он.
   - И оно должно быть поставлено на пути, по которому будет двигаться советский космический корабль, орбитальная станция с учеными на борту?
   - Да, - подтвердил Можайцев. - По их подсчетам, они успеют подготовиться к моменту вывода на орбиту вашей межпланетной станции. Мечта у Прайса и Функа одна и та же - сорвать вашу работу, выиграть время, ну, а что они делают сами для того, чтобы поскорее забраться в ближний космос с оружием, я вам уже рассказал.
   - Вы знаете место, где Функ монтирует ваши установки? - осведомился Ландышев.
   - Да, приблизительно. И сегодня же я отправлюсь туда, - спокойно заметил Можайцев.
   - Зачем?
   Доронину показалось, что вопрос, заданный Ландышевым, имеет какой-то иной, отнюдь не непосредственный смысл, но Можайцев сделал вид, будто понял его буквально.
   - Для того, чтобы уничтожить "волчье логово", в котором мерзавец Шольц, по приказу Функа, готовит удар по вашей экспедиции.
   Ландышев взволнованно поднялся из-за стола.
   - Вы рискуете жизнью, - произнес он.
   Можайцев строго посмотрел на него.
   - Я обязан уничтожить то, что я же разработал и чего не смог уберечь, - он слегка пожал плечами и продолжал: - Для меня дело чести рассчитаться с Функом и устранить опасность, которая возникла для вас по моей, хотя и невольной вине.
   Ландышев стоял перед ним, погруженный в размышления.
   - Я снова прошу вас подумать и принять мое предложение, - заговорил он с несвойственной ему мягкостью в голосе, - Я думаю, что все-таки затеи Прайса и Функа мы сможем предотвратить иным путем. Вам не следует идти в пасть к зверю, Вадим Николаевич, это и опасно и, кто знает, не бесполезно ли? Вы меня понимаете? - Он минуту помолчал и затем тихо закончил: - Я думаю о вас не только как о человеке науки, как о талантливом инженере, он даже тряхнул головой в подтверждение своих слов, - но и как о человеке, русском человеке с тяжело сложившейся жизнью.
   Можайцев побледнел, лицо его стало еще суровее, глаза почти скрылись в блеске стекол золотых очков.
   - Благодарю вас, инженер Ландышев, - сухо и даже отчужденно заговорил он, - я не могу принять ваше предложение, оно не устраивает меня. Почему? Потому, что у меня есть долг, который я понимаю по-своему. Вы хотите, чтобы я жил, существовал? - Можайцев всем телом подался в сторону Ландышева.
   - Да, конечно, - сказал тот.
   - Я не только не думаю о том, что со мною будет там... - Можайцев сделал неопределенный жест, - но и не уверен, что мне стоит жить, - он сжал челюсти, и в глазах его Доронин опять заметил гнев и ненависть. - Кажется, я давно уже проиграл право на жизнь, однако некоторое время не понимал этого. И все же вы не смотрите на меня, как на самоубийцу - у меня нет настроения доставить такую радость Функу и Прайсу. А теперь нам пора расстаться. Принято у нас, у русских людей, перед расставанием и перед большим делом выпить по чарке водки, - он неожиданно широко улыбнулся, точно его подменили на этот миг, и откуда-то из-под стола вытянул бутылку самой настоящей "Столичной", поставил ее на скатерть, попросил молчаливого хозяина принести рюмки и что-нибудь на закуску.
   - Ну, за ваши успехи, - громко произнес Можайцев, подымая свою рюмку, - за ваше здоровье, - сказал он Ландышеву тихо.
   - За вашу победу и за то, чтобы вы поскорее вернулись на родину. - В голосе Ландышева Доронин отчетливо почувствовал не только взволнованность, но и непонятную ему растерянность.
   Выпили по одной, закусили... Ландышев стал собираться, но Можайцев остановил его.
   - Нет, я уйду первым, так надо, - заявил он.
   Они стояли друг перед другом, два инженера, и, крепко сжав руки, будто задумались каждый о своем. И опять не мог понять чего-то Доронин.
   Можайцев круто повернулся и пошел к выходу.
   - Я хотел бы сказать вам несколько слов, - обратился он к Доронину, когда они вдвоем вышли в прихожую.
   - Слушаю вас.
   - Берегите инженера Ландышева, - тихо произнес Можайцев. - Я много думал о том, что должен был предпринять Уильям Прайс, оставшись без моих установок... Он не из тех, что сдаются без борьбы... Убежден, он сделает все, чтобы сорвать работу Ландышева, а возможно, и уничтожить его самого. Он пошлет к вам, а скорее всего, уже давно послал людей Аллена Харвуда будьте внимательны!
   - Ваше предупреждение примем к сведению. Благодарю, - Доронин с признательностью пожал Можайцеву руку. - Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? - продолжал он. - Вам или вашей семье?
   Можайцев остановился у самой двери.
   - У меня нет семьи, - с трудом заговорил он. - Ребенка похитил Аллен Харвуд для того, чтобы держать меня в руках... Что теперь будет с моим Сережей - не знаю. Они спрятали его от меня. Жена давно ушла от меня, и в этом виноват один я. Но она, кажется, счастлива.
   - Где она? Кто она? - спросил Доронин с живым интересом.
   - Оксана Орленко. Она иногда выступает по Московскому радио. Можайцев поднял воротник пальто и шагнул за порог.
   Так вот в чем дело! Жена инженера Ландышева Оксана Орленко - бывшая жена Можайцева! И Можайцев явно знает об отношениях, сложившихся между нею и Ландышевым, - вот что значат и некоторая странность в его поведении, и упоминание о том, что люди Карла Функа пытались возбудить в нем ненависть к Ландышеву. И вот откуда Ландышеву знакомо имя Вадима Можайцева, почему он так заинтересовался этим человеком! Оба они любят одну и ту же женщину...
   К Доронину присоединился Ландышев.
   Инженер спросил, имея в виду Можайцева:
   - Он ушел?
   Они стояли у окна и смотрели на удалявшегося от дома Можайцева, - вот тот прошел по дорожке, открыл калитку, на мгновенье остановился, оглянулся назад и тотчас шагнул в сторону, растворился в ночной тьме.
   Ландышев сказал с грустью и болью:
   - Я уговаривал его уехать вместе с нами в Советский Союз, но он считает, что пока не уничтожит изобретенные им установки, об этом не может быть и речи.
   Дождь помельчал, надвигался смутный рассвет.
   - Пора, - сказал Доронин.
   Они распрощались с молчаливым хозяином и направились к месту, где их дожидался автомобиль.
   Глава четвертая
   Софья Сатановская запросила визу на въезд в Советский Союз в качестве туристки. Полковник Соколов пытался догадаться - что бы это могло означать? Ему было весьма трудно строить сколько-нибудь основательные предположения, поскольку знал он о ней мало, сведениями о ее прошлой жизни не располагал, о том, что в свое время иностранная разведка готовила ее на роль Мата Хари - понятия не имел. В его представлении она лишь ведала переправкой к нам особо важных агентов из-за Буга маршрутом "Дрисса", только и всего. Во всяком случае, ничего иного за ней замечено не было. Польские товарищи установили, что не так давно приезжал к ней заморский бизнесмен Мордехай Шварц, но особого значения этому не придали ни они, ни Соколов: старик приходится Сатановской родным дядей.
   Так что же нужно Сатановской на нашей земле? Может, она хочет поближе познакомиться с людьми, против которых направлена ее агентурная деятельность? А не получила ли она все-таки задание встретиться с кем-то на советской территории?
   Визу Софье Сатановской дали.
   Работник областного управления государственной безопасности майор Торопов с интересом ожидал встречи с "хранительницей" маршрута "Дрисса". Интерес вполне понятный. Торопову, естественно, не могло и в голову прийти, сколько переживаний и огорчений будет связано для него с приездом этой неведомой ему женщины.
   Пограничники, производившие таможенный досмотр вагонов после того как поезд пересек советскую границу, обратили внимание: изящно одетая, бесспорно красивая женщина будто прилипла к окну, смотрела во все глаза. Что она тут хотела разглядеть? Подступы к Пореченску от Буга через болотца и непроходимые заросли кустарника? Женщина была невесела, даже печальна. Кто же мог знать, что для нее эти несколько километров от линии границы означали приближение к полному несчастий и превратностей прошлому, к воспоминаниям о пребывании в гитлеровском концлагере неподалеку отсюда? Она - агент иностранной разведки, была все же живым человеком, со своей жизнью, со своим сердцем, неотзывчивым лишь на чужие страдания, но отнюдь не на свои собственные. Обещанная ей когда-то карьера, полная движения, блеска в каком-то "высшем" обществе, поклонников, любви осталась мечтой, превратившейся в совершенно очевидную иллюзию. Одинокое сидение в приграничном польском городке, в четырех стенах, не могли не отразиться на Сатановской - ей все чаще приходилось копаться в своем внутреннем мире, бередить старые раны, сходить с ума от бешеной злобы против тех, кто загубил ее молодость, проклинать Грина, соблазнившего, обманувшего и предавшего ее. И почти все ее несчастья начались вот в этих местах, по ту и другую сторону Буга.
   Как это ни странно, в представлении майора Торопова, как же как когда-то в предположениях Годдарта, Сатановская представала толстой пожилой шинкаркой, развязно-вульгарной хозяйкой сомнительного заведения с выпивками под грохот магнитофона, с каморками для свиданий, с жадной дрожью потных рук, хватающих замусоленные кредитки у ночных посетителей. Однако она оказалась совсем иной, у окна стояла со вкусом одетая молодая женщина, с тонкими чертами нервного, ласково-улыбчивого лица.
   Сатановская остановилась на несколько дней в Пореченске, поселилась в крошечной деревянной гостинице неподалеку от вокзала и стала совершать прогулки по городу. Трудно сказать - догадывалась ли она о том, что наблюдают за ней, но вела себя совершенно спокойно, уверенно, встреч ни с кем как будто не искала. А через несколько дней она выехала в Минск. В соседнем вагоне расположился широкоплечий мужчина, спокойный, сероглазый, с прядью преждевременно поседевших волос. Это был майор Торопов. В Минске он вслед за Сатановской покинул железнодорожный состав и направился в гостиницу, недавно отстроенную в центре столицы Белоруссии. Сатановская оставалась все время спокойной, подолгу сидела за столиком в ресторане, внимательно разглядывая людей, советских людей; с иностранцами, которых в гостинице проживало немало, никакого контакта устанавливать не стремилась, хотя и не избегала их; целыми часами ходила по прекрасным улицам Минска, построенным заново после войны, по проспекту Ленина, посмотрела кинофильм, посетила концерт. Она была все время в поле зрения чекистов, но ничего существенного это не дало. Спустя несколько дней туристка выехала дальше, в Москву. В том же поезде находился и майор Торопов.
   Сатановская поселилась в гостинице "Пекин" и немедленно принялась за осмотр Москвы. Она, как и все! На этот раз майору пришлось переменить тактику: если раньше за Сатановской вели наблюдение другие, а он лишь ставился в известность о результатах, сам находясь в тени, стараясь ни в коем случае не обратить на себя ее внимания, то теперь именно ему было поручено неотступно следовать за ней, быть осведомленным о каждом ее шаге в то, что она приехала в Советский Союз из простого любопытства, естественно, никто не верил. Полковник Соколов специально встретился с Тороповым и основательно проинструктировал его. Скорее всего, она приехала к нам для встречи с кем-то, для получения задания, возможно, как-то связанного с операцией, которую проводит сейчас зарубежная разведка. Какое же она получит поручение, где, когда, от кого, каким образом?
   Как и в Минске, Сатановская неспешно осматривала город, гуляла по улицам, заходила в музеи, но прочих иностранцев-туристов упорно сторонилась, предпочитала совершать прогулки одна. Возможно, это объяснялось какими-то ее внутренними побуждениями к одиночеству, к тому, чтобы ей не мешали размышлять, вспоминать. Возможно, но - и на такое обстоятельство не мог не обратить внимание Торопов - именно так и должен был бы вести себя человек, приехавший для встречи с кем-то. Следовало быть начеку.
   В пребывании Сатановской в Москве майор Торопов не обнаружил ни определенного плана, ни системы. Вот она поехала на Выставку достижений народного хозяйства, однако, очутившись там, не проявила ни к чему сколько-нибудь заметного интереса; вот она пришла на экскурсию в храм Василия Блаженного, но и тут со скучающим выражением лица прошлась по приделам и снова вышла на Красную площадь, потом долго стояла у Лобного места, будто перебирая в памяти какие-то события, имеющие к нему отношение. А однажды на такси отправилась за город, на реку Клязьму. Торопов издали наблюдал за ней: она просто отдыхала, нежилась на солнышке, дремала... Что бы могли означать эти поездки? Торопову казалось, что у нее каждый день на счету, и все-таки ничего не происходило и ни с кем подозрительных встреч у нее не было. Женщина отдыхала, только и всего. Майор, обычно спокойный, выдержанный, начинал нервничать, снова и снова перебирал в памяти все, что так или иначе было связано у него с ней после отъезда из Пореченска, искал - не совершил ли он какой ошибки, не выдал ли себя, не насторожил ли ее, однако ничего такого не находил. Он много думал о бросившемся в глаза несоответствии между ее профессией агента разведки Аллена Харвуда и ее внешним видом, полным внутренне чистой красоты.
   За несколько дней он уже привык видеть ее отдыхающей на берегу Клязьмы, и все же ее, оказывается, повлекло в воду, прохладную, по-летнему ласковую. Сначала Сатановская плескалась на расстоянии всего двух-трех метров от берега, но потом, сильно загребая руками, поплыла на середину. Неожиданно до слуха майора донесся крик о помощи. Он вскочил, взглянул на реку - о помощи взывала его "подопечная". Должно быть, с нею что-то произошло, она беспомощно барахталась, порою скрывалась под водой. Торопов схватил ее в тот момент, когда силы женщины окончательно иссякли.
   Так установился личный контакт с Сатановской. Торопов назвался вымышленной фамилией, сказал, что его специальность - живопись. Спасенная растроганно благодарила Торопова и не выражала желания на этом кончать знакомство, наоборот. Не поддерживать знакомство с ней представлялось совершенно невозможным, это могло бы вызвать в ней подозрения, сделало бы для него затруднительным дальнейшее наблюдение за ней. Торопов не кривил душой, говоря ей о том, что одинок, свободен распоряжаться своим временем, - ее это устраивало вполне.
   Теперь характер ежедневных маршрутов Сатановской изменился, вместо посещения музеев и концертных залов она в сопровождении Торопова отправлялась за город, в тенистые рощи Подмосковья.
   Поведение Сатановской наводило чекистов на размышления. Ни полковник Соколов, ни майор Торопов не сомневались, что приезд Сатановской в Советский Союз вызван какими-то деловыми соображениями и предпринят по распоряжению разведки: она или должна кому-то что-то передать, или, наоборот, от кого-то что-то получить, может - задание. И в том и в другом случае она, по-видимому, будет вынуждена с кем-то встретиться. Однако для того, чтобы обезопасить подобную встречу от посторонних взоров, Сатановской, казалось бы, следовало стремиться к тому, чтобы почаще оставаться одной, а она, напротив, тянется к Торопову, хочет быть с ним с утра до позднего вечера. Что же это значит? Очевидно, она действует по более сложному сценарию, и общество постороннего мужчины ей нужно в качестве маскировки.
   При встречах с майором полковник Соколов, хмуря густые брови, неодобрительно говорил:
   - Кокетничает?
   Торопов молча кивал головой, хотя, если говорить по совести, он отнюдь не был убежден в этом: во-первых, ему казалось, что он ей и в самом деле нравится, ну и затем - уж очень она была с ним по-женски ласкова и открыта и на кокетство ее поведение с ним никак не походило.
   Однажды Сатановская попросила отвезти ее в укромное место, где можно было бы отдохнуть от зноя и духоты. Торопов такой уголок знал...
   Они лежали в прохладной тени, и она что-то рассказывала о прочитанном. Торопов думал о своем: "К чему все это?" Она повернулась к нему.
   - Да вы меня не слушаете! - произнесла не то с удивлением, не то с укором и протянула к нему обнаженные руки. Он склонился над ней и почувствовал, что настала та самая минута, которой он так боялся, когда дружба могла перейти в нечто напоминающее любовь.
   - Ну же, ну... - шепнула она.
   Торопов отшатнулся, провел рукой по лицу, стремясь скрыть стыд и смущение.
   - Извините меня, - глухо проговорил он. - Я забылся... Вы могли подумать...
   Она тихо, хрипло рассмеялась.
   "Неужели это провал?" - с ужасом спрашивал себя; Торопов.
   Конец прогулки прошел в оживленной беседе, шутках - оба хотели как-то сгладить неловкость, возникшую между ними недавно.
   - Будь начеку, - сказал майору полковник Соколов при очередном свидании в тот вечер. - Она, возможно, готовит тебе сюрприз.
   Во время очередной прогулки они принялись за трапезу. На разостланной под деревом "походной" скатерти, предусмотрительно захваченной Сатановской с собой, лежали бутерброды, ломти семги, икра, стояли бутылки крымского вина... Внезапно майор почувствовал непреодолимую сонливость, стал зевать.
   Женщина хлопотала возле него, положила ему под голову свой плащ.
   Уже засыпая, не будучи в состоянии даже пошевелиться, Торопов все же старался сохранить ясность мысли.
   Сатановская вскочила на ноги и все ходила тут же взад и вперед. Она определенно нервничала. Так прошло, наверное, не менее четверти часа. Послышались шаги, кто-то осторожно подходил.
   - Наконец-то! - вырвалось у женщины по-польски.
   - Из хи слиип? (он спит?) - спросил негромкий, грубый мужской голос.
   - Иес, оф коос (да, конечно), - ответила Сатановская.
   Итак, они будут разговаривать по-английски, на языке, которым майор, к сожалению, владел весьма посредственно. Невероятным усилием воли он осторожно чуточку приоткрыл глаза: рядом с туристкой стоял высокого роста незнакомый ему мужчина в советской военной форме, с погонами полковника авиации. Он сказал Сатановской что-то еще, шагнул к лежащему у его ног Торопову.
   "Кто это, уж не Грин ли?" - подумал майор.
   Лже-полковник произнес несколько слов, сунул руку в карман, возможно, за пистолетом. В тот же миг Торопов окончательно потерял сознание.
   Он очнулся точно от удара и тотчас все вспомнил. Сколько времени продолжался его сон, он не знал, но, по-видимому, долго. Рядом с ним лежала его спутница, как всегда красивая, невинно-чистая, нежная, и с непонятной ему тревогой всматривалась в его лицо.
   - Проснулся, да?
   Он утвердительно закрыл ресницы. Она прижалась к нему, должно быть, говоря словами полковника Соколова - кокетничала, пытаясь усыпить в нем тревогу.
   - Тебе хорошо со мной, да?
   - Да, - ответил он. Его душила злость.
   На следующее утро он, как обычно, пришел в ее номер в гостинице. Он ждал, что его "подопечная" предложит какой-нибудь очередной маршрут, но вместо того она сказала с улыбкой:
   - Сегодня ты останешься здесь, со мной... "Очевидно, весь смысл ее приезда к нам, в Советский Союз, и состоял во встрече с Грином, - подумал Торопов. - Свидание это вчера состоялось, и теперь Сатановской незачем мотаться по лесам и полям".
   Через полчаса позвонили снизу, и Сатановская спустилась в вестибюль. Она возвратилась с билетом в руке. - Вот мы и расстаемся, - заговорила она с грустью. Торопов с удивлением вскинул на нее глаза. - Я сегодня вылетаю на родину, - пояснила она, пряча билет в сумочку. Он продолжал молчать, соображая, как следует держать себя в такой ситуации. Она с грустной улыбкой посмотрела ему в глаза. - И я хочу попросить у тебя прощения за те неприятные минуты, которые тебе пришлось пережить по моей вине, но, честное слово женщины, у меня возникло к тебе искреннее чувство. "Что она этим хочет сказать?" - подумал Торопов. Она снова улыбнулась.
   - Помнишь - там, на Клязьме? Ну да, я хотела, чтобы ты перестал прятаться от меня. Молчи, молчи! Я понимаю - страдает твое мужское самолюбие: "Она оказалась умнее, перехитрила меня!" Сейчас мы с тобой расстанемся, Андрей, и я на прощанье хочу обратиться к тебе с просьбой: не думай обо мне плохо.