Страница:
Минуту или две Бреннеке стоял молча, держа наполненную рюмку как полагалось, на уровне третьей сверху пуговицы своего мундира, и ожидая, пока смолкнут победные клики. Потом слегка приподнял левую руку, давая понять, что хочет продолжать речь, и в наступившей наконец тишине заговорил опять:
– Господа! Я солдат и буду по-солдатски откровенен. Некоторые из нас уже начинали сожалеть, что оказались на этом неблагодарном фронте. Я не осуждаю таких. Не осуждаю их благородной зависти к боевым товарищам с Центрального и Южного фронтов. Понимаю в принимаю, как неизбежное, недавнее желание многих быть в группе армий «Центр», когда там… – Бреннеке вдруг осекся, обвел медленным взглядом присутствующих, в том числе и тех, кто стоял с ним за одним, главным столом, наткнулся на встречный предостерегающий взгляд полковника Крюгера, нарочито закашлялся и закончил фразу уже иным, менее торжественным тоном: – …встречали фанатическое сопротивление славяно-монгольских орд.
Но тут же потухший было голос Бреннеке снова окреп:
– Ныне же, господа, многие и многие будут завидовать вам. Гений фюрера указал верный путь к бескровной победе над Петербургом. Скоро, очень скоро достаточно будет подставить широкую немецкую ладонь, и русский фрукт упадет в нее. Правда, – Бреннеке усмехнулся, – это будет уже увядший, ссохшийся фрукт, потому что, как говорят в России, «голод не есть тетя»!
Пословицу он произнес на ломаном русском языке, морща лоб от напряжения, а затем повторил ее уже по-немецки. По залу пронесся вежливый, поощрительный смешок. Бреннеке высоко поднял свою рюмку.
– Так выпьем же, господа офицеры, за то, чтобы это варварское государство, на бывших землях которого мы с вами стоим сейчас, было бы как можно скорее стерто с лица земли. Да осуществится воля нашего фюрера. Хайль Гитлер! Зиг хайль!
И Бреннеке залпом выпил содержимое своей рюмки.
Зал опять ответил торжествующим ревом, слившимся с перезвоном хрусталя.
– А теперь, господа, позаботьтесь о себе сами, – садясь первым, предложил Бреннеке тоном радушного хозяина. – Еда на столе. Напитки – тоже. Мы не хотели в день нашей победы прибегать к помощи русской прислуги.
И, демонстративно подвинув к себе четырехгранный графин, снова наполнил рюмку. Данвиц тоже протянул руку к графину со шнапсом и обратился шутливо к Крюгеру:
– С вашего разрешения, господин полковник?..
– Ты совсем огрубел, Арним, – в той же слегка иронической манере, с укоризной ответил Крюгер. – Или у вас на фронте пить шнапс принято считать доблестью?
– На фронте принято умирать, не дожидаясь разрешения начальства. Оно обычно далеко от тех мест, где стреляют, – съязвил Данвиц.
Крюгер приподнял бровь и посмотрел на него, как взрослые смотрят на расшалившегося не в меру ребенка.
– Прости, Эрнст, – тихо сказал Данвиц. – Видимо, шнапс ударил мне в голову. Я давно не пил.
– Ничего, ничего, – примирительно ответил Крюгер. – Вы фронтовики, имеете право на свои маленькие привилегии… За твое здоровье, Арним, и за успех твоей поездки в Растенбург. – Он медленно выцедил не более четверти налитой ему рюмки.
Смысл второй половины здравицы дошел до сознания Данвица не сразу. А когда дошел, моментально вернул его к тому, что было для него самым важным.
– Ты… знаешь, что меня вызывают в ставку? – удивленно спросил он, наклоняясь к плечу Крюгера.
– Знаю, – коротко ответил тот.
– Но зачем?
Крюгер пожал плечами.
– Кто именно вызывает меня? – продолжал допытываться Данвиц, пользуясь тем, что в зале стало уже шумно. – Сам фюрер?
Крюгер снова пожал плечами:
– Ты слишком многого требуешь от меня. Я не имею доступа в зону номер один.
– В какую зону?
– В ту, где находится личная резиденция фюрера.
– Ты имеешь в виду Бергхоф?
Крюгер нахмурился:
– Это не застольный разговор, Арним.
Данвиц смущенно умолк. «Я и вправду разучился пить, – негодуя на себя, подумал он. – Убивать, вешать людей, сжигать города и села научился в совершенстве, а по части выпивки явно отстал. Дурак, задаю вопросы, за которые в былое время сам бы жестоко одернул любого. К тому же нелепо предполагать, что фюрер руководит боевыми действиями из далекого Бергхофа…»
Только сейчас Данвиц вспомнил, что за два-три месяца до нападения на Россию подразделения Тодта начали строить для фюрера специальный командный пункт. Место строительства – где-то в Восточной Пруссии – держалось в абсолютном секрете. Это считалось строжайшей государственной тайной, и вряд ли в то время был посвящен в нее кто-либо, кроме Геринга, Бормана и Гиммлера. Сам Гитлер, на памяти Данвица, ни разу не выезжал туда.
Вспомнилось и то, что перед самым началом войны с Россией о новой ставке фюрера ходили шепотом передаваемые легенды. Рассказывали, что где-то в дремучем лесу построено несколько десятков казематов, связанных бетонным шоссе, что под ними расположен целый подземный город. Болтали о какой-то металлической башне, появляющейся вдруг из озера, и о катере, выплывавшем из нее, о подземных ангарах и о заминированных пространствах, о пулеметах, фотоэлементах и микрофонах, фиксирующих каждый шаг, каждое слово, произнесенное в ближайшей округе.
Ходил и еще один, совсем уж зловещий слух. Будто перед самым нападением на Советский Союз фюрер пригласил в Берлин большую группу инженеров – строителей нового командного пункта – якобы для вручения им наград. Но случилось несчастье: специальный самолет, в котором они летели, взорвался в воздухе…
Где именно располагается этот таинственный командный пункт, с которого фюрер руководит гигантской битвой, никто и никогда Данвицу не говорил. В коротком разговоре с фон Леебом, помнится, тоже мелькнуло слово «Растенбург». Тогда Данвиц пропустил его мимо ушей – все мысли были устремлены к главным для него вопросам: «Зачем вызывают в ставку? Прочел ли фюрер письмо?» Но теперь, повторив это же слово, Крюгер заронил в него смутную догадку.
В Германии есть небольшой город Растенбург. Некогда на месте нынешнего городка возвышалась крепость тевтонских рыцарей. Об этом можно прочесть в любом учебнике по истории Германии. Неужто этот старинный городишко где-то вблизи Советской Прибалтики имеет какое-то отношение к нынешнему местопребыванию фюрера?..
Данвиц тряхнул головой, точно пытаясь таким образом изменить ход своих мыслей. Налил себе еще рюмку шнапса и залпом выпил.
– Я же говорил, что ты огрубел! – услышал он голос Крюгера. – Для первого тоста истинно немецкий шнапс приемлем. Но зачем же накачиваться этим пойлом, когда на столе прекрасные французские вина?
Он подхватил за горлышки разом две бутылки и, подражая официанту, услужливо спросил Данвица:
– Что прикажет господин оберст-лейтенант к рыбе? Сотерн? Пуи?..
В зале становилось все шумнее. Голоса быстро пьянеющих людей, звон бокалов, передвигаемых тарелок и блюд сливались в оглушающую какофонию.
В этом звуковом сумбуре было что-то тревожащее, и Данвица стали одолевать сомнения. До сих пор он подсознательно верил, что письмо его встречено благосклонно. Но теперь подумалось: «А почему, собственно, у меня такая уверенность? То, о чем рассказали мне Бреннеке и фон Лееб, когда мы стояли втроем у карты в кабинете фельдмаршала, во многом меняет суть дела. Не исключено, что мои предложения расходятся с планами фюрера…» И Данвиц почувствовал, как по спине его проползла юркая, холодная змейка.
«Но нет! – попытался он успокоить себя. – Даже при таком роковом стечении обстоятельств фюрер не заподозрит меня в инакомыслии. Он знает, как я предан ему. Ведь я был…»
Но тут же он сам разрушил этот свой довод: «Да, я был среди близких к фюреру людей. Однако с тех пор утекло много воды. Я вышел из строя приближенных, и ряды, наверное, сомкнулись…»
Как утопающий, он ухватился за новую спасительную соломинку: «Тогда зачем же меня вызывает Шмундт? Чтобы наказать за дерзость? Но для этого не нужен вызов в ставку. Достаточно было бы трех-четырех слов, переданных по телеграфу…»
– Эрнст! – взмолился Данвиц, наклоняясь к потягивающему белое французское вино Крюгеру. – Вспомни, мы были когда-то друзьями. Дай мне слово друга, что ты действительно не знаешь, зачем меня вызывают.
Крюгер на мгновение оторвался от своего бокала, вполоборота посмотрел на Данвица:
– У тебя сдают нервы, Арним. Впрочем, изволь: я не знаю…
А в зале стоял дым коромыслом. То один, то другой из перепившихся офицеров вскакивал с места, тщетно пытаясь перекричать остальных, произнести очередной тост.
«К черту! – мысленно воскликнул Данвиц. – К черту все эти беспричинные тревоги! Я жив! Я еду в ставку фюрера. Это главное. А на остальное – наплевать. На все наплевать!»
В этот момент какой-то грузный полковник ударил ладонью по столу и гаркнул с невероятной силой:
– Ахтунг!
На мгновение шум смолк. Все взгляды устремились вдруг на толстого полковника. Он нетвердо стоял на ногах, водил из конца в конец зала помутневшим взглядом и запел неожиданно визгливым фальцетом:
Над самым ухом Данвица прозвучал совершенно трезвый голос:
– Может быть, с нас хватит?
Данвиц повернул голову и встретился с иронически-брезгливым взглядом Крюгера. Тут же заметил, что ни Бреннеке, ни других генералов за главным столом уже нет. Только в дальнем его конце какие-то два полковника с заложенными за воротники мундиров облитыми вином салфетками распевали теперь уже «Лили Марлен», дирижируя зажатыми в руках вилками.
– Пойдем, – сказал, поднимаясь, Крюгер, – здесь становится скучно.
Они вышли из зала. Охранники в черных мундирах вытянулись и щелкнули каблуками.
Крюгер, посмотрев на часы, предложил:
– Хочешь партию в бильярд?
И, не дожидаясь ответа Данвица, направился к одной из полуоткрытых дверей.
В бильярдной было пусто. Свешивающаяся с потолка лампа под большим матерчатым абажуром освещала зеленое сукно стола и аккуратно сложенные на нем в равнобедренный треугольник тускло поблескивающие шары.
– Я не умею играть в бильярд, – сказал Данвиц.
– Правила игры довольно просты, – ответил Крюгер, – и каждый немец может легко выиграть, если только вообразит, что перед ним не бильярдные шары, а черепа большевиков.
Он взял со стойки кий и резким движением направил отдельно лежащий шар в безукоризненную пирамидку.
Данвиц тоже вооружился кием и нацелился шаром в шар, стремясь загнать один из них в лузу. Не получилось. Шар с разгона ударился о борт стола, подпрыгнул и вывалился на пол.
Крюгер, подняв его, заметил:
– Я считал охотников за черепами более ловкими.
– К черту все это! – зло сказал Данвиц, бросая свой кий на стол. – Мы здесь одни, и если долг товарищества для тебя еще что-то значит, скажи, что ты знаешь о моем вызове?
Крюгер осуждающе покачал головой. Данвиц отвел взгляд в сторону и виновато пробормотал:
– Очевидно, мне не хватает выдержки. Много выпил.
– Надеюсь, не настолько, чтобы перестать соображать? – спросил Крюгер.
– Не настолько, – заверил Данвиц.
– Ты писал письмо фюреру?
Весь хмель моментально вышибло из головы Данвица. Он круто повернулся к Крюгеру и схватил его рукой за борт кителя.
– Фюрер получил его? Прочел? Ты знаешь? Да? Ну, говори же, говори!
Крюгер мягко отвел его руку и снова пристально посмотрел в глаза Данвицу.
– В бильярд ты играть не умеешь, – сказал он с легкой усмешкой. – Не разучился ли ты играть и в другую игру?
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Данвиц.
– Политику.
– Я не занимаюсь политикой, – отрезал Данвиц. – Я был и остаюсь верным солдатом фюрера. В этом – вся моя политика.
– Ты знаешь, Арним, что написано на воротах концлагеря в Бухенвальде? – растягивая слова, произнес Крюгер. – «Каждому – свое». Ты сам выбрал себе место в водовороте нынешних событий. Но, пожалуйста, не воображай себя этаким живым укором тем, кто предпочел руководить войной, вместо того чтобы быть в ней пешкой. Это – первое. А теперь второе. Мне известно, что фюреру твое письмо было переслано. Но прочел ли он его и как реагировал, не знаю. Это все, что я могу ответить на твой вопрос.
– Тогда скажи мне ты, призванный руководить нами, пешками, – с горячностью накинулся Данвиц, – когда мы захватим Петербург? Когда падет Москва? И что будет дальше?
– На первый вопрос, – слегка кривя свои тонкие губы, сказал Крюгер, – ответ должен был бы дать ты. Да, да, не смотри на меня, как теленок, – это ты и твои солдаты топчетесь уже давно у порога Петербурга. Что же касается Москвы… – Крюгер замялся, обернулся в сторону двери, убедился, что она плотно прикрыта, и, понизив голос, продолжал: – Неужели тебе неизвестно, что наступление на Москву выдохлось? Да, выдохлось! – повторил он настойчиво. – К югу от Москвы Гудериан достиг Тулы, но войти в нее так и не сумел! Танки Гота пробились к Волоколамску – это в какой-то сотне километров к западу от Кремля, – но дальше тоже не могут продвинуться. Наступление захлебнулось, можешь ты это понять?!
Данвиц был ошеломлен услышанным.
– Но как же так?.. – растерянно бормотал он. – Ведь я собственными ушами слышал речь фюрера… Я слышал сводки, в них говорилось, что под Москвой мы окружили пять русских армий, что это наступление решит исход войны!.. Выходит, что фюрер…
– Фюрер всегда прав! – категорически оборвал его Крюгер.
Он сделал несколько шагов по комнате, вернулся к оцепеневшему Данвицу и уже обычным своим снисходительно-ироническим тоном продолжал:
– Теперь твой последний вопрос: «Что будет дальше?» Ты знаешь, зачем Бреннеке летит в ставку?
– Я знаю только то, что он летит завтра и прихватит с собой меня, – безразлично ответил Данвиц.
– Это я привез ему приказание явиться в ставку.
Данвиц недоверчиво прищурился:
– Что же, нельзя было вызвать его телеграммой? Или в ОКВ у полковников меньше работы, чем у телеграфистов?
– Не остри. Мне было приказано разобраться в положении дел на вашем фронте. И я занимаюсь этим уже пять дней.
– Зачем? – тупо спросил Данвиц.
Крюгер ответил не сразу. Наконец, присев на угол бильярдного стола, сказал:
– Ты все же странный человек, Арним. Совсем недавно я был уверен, что тебе обеспечена блестящая карьера. И это было бы справедливо. Ведь это твоя война, ты ее начал!
– Я? – воззрился на него Данвиц, убежденный, что только алкоголь мешает ему понять Крюгера.
– Ну конечно же ты! – со смешком подтвердил Крюгер. – Ведь вторая мировая война началась с Полыни. А Польша началась с Глейвица. А Глейвиц начался с того, что ты…
– Я дал торжественную клятву фюреру и Германии никогда и ни при каких обстоятельствах не вспоминать об этом. Я все забыл. Понял? – почти прошипел Данвиц и уже спокойно, даже как бы извиняясь за свою резкость, добавил: – Насколько мне известно, ты тоже давал такую клятву. Все те… Словом, все!
– Отлично… При чем тут Глейвиц? Я не произносил этого слова, ты его не слышал. Мне просто хотелось дать тебе совет: воспользуйся своим пребыванием в «Вольфшанце», чтобы занять старое место, и никогда не возвращайся сюда.
– В «Вольфшанце»? – опять не понял его Данвиц. – Раньше ты называл Растенбург…
– Ну да, черт побери! «Вольфшанце» и Растенбург – для меня одно и то же. Ставка фюрера находится близ Растенбурга в лесу, и я не вижу смысла скрывать это от человека, который завтра или послезавтра будет там.
– Но чем вызван твой совет? – тяжко выдохнул Данвиц. – Я пробыл на фронте самое горячее время. Почему ты хочешь, чтобы я оказался в тылу накануне победы?
– А ты уверен, что она лежит в твоем кармане, как маршальский жезл в ранце того воображаемого солдата?
– Крюгер, мне не нравится твой тон, – еще более нахмурившись, сказал Данвиц. – Пока ты сидел в Берлине или в этом… как его… Растенбурге, я проливал кровь.
– Не сомневаюсь. Много крови пролил.
– Я говорю сейчас не о вражеской крови, а о своей. Я горел в танке. Я был ранен под Лугой. И в конце концов мой полк ближе всех подошел к цели, которую фюрер объявил в начале войны целью номер один. Словом, твое нынешнее превосходство в чине еще не дает тебе права разговаривать со мной, как…
– Прости, Данвиц, – неожиданно мягко прервал его Крюгер. – Я просто любовался твоей горячностью и молодостью.
– Ты ненамного старше меня.
– Верно. Но если на фронте год службы засчитывается за два, то там, где нахожусь я, душа еще быстрее стареет, хоть это и не засчитывается.
– Зачем ты приехал сюда? – снова спросил Данвиц. Разговаривая с Крюгером, он все время продолжал размышлять о своем письме.
– Ты уже задавал мне такой вопрос, и я тебе ответил, – сказал Крюгер.
– Значит, ты приехал разбираться в положении на фронте? – Данвиц сверлил его взглядом. – Или… просто решил заработать награду за пребывание под огнем противника? Так рыцарский крест у тебя уже есть. Что же ты хочешь теперь? Дубовые листья? На нашем фронте их не получишь… Впрочем, это твое дело. Самое главное из твоих разъяснений я понял: от штурма Петербурга решено отказаться. Мы обречены леденеть в снегах и болотах.
– Ты задал мне три вопроса, а я успел ответить тебе лишь на два, – как бы не слыша Данвица, продолжал Крюгер. – Вспомни, ты спросил о Петербурге, и я тебе ответил. Ты задал вопрос о Москве, и я тебе тоже ответил со всей откровенностью. Но у тебя был еще один вопрос: «Что будет дальше?»
– Этот вопрос я задам фюреру, если он удостоит меня личной встречи! – запальчиво возразил Данвиц. – Он один знает, что будет! Только он может приказать…
– Арним, Арним, – с сожалением произнес Крюгер, – ты одной ногой стоишь по колено в русских снегах, а другой все еще ощущаешь паркет имперской канцелярии… Неужели собственный опыт еще не убедил тебя, что на этой войне не все зависит от приказов? Был приказ взять Петербург еще в августе, но мы вот не в петербургской «Астории», а торчим с тобой в Пскове. Ты забыл о русских. О том, что они сопротивляются, хотя это и не было предусмотрено планом «Барбаросса»…
– Отвечай на третий вопрос, – не глядя на Крюгера, мрачно сказал Данвиц. – Что же будет дальше? Вернут ли нам по крайней мере войска, переброшенные на Московское направление? Там они, как я понял тебя, уже бесполезны, а нам бы пригодились. С ними бы мы, пожалуй, сумели захватить Петербург, достаточно ослабленный блокадой.
– Не торопись. Да, под Москвой нас пока постигла неудача. Пока! Но это вовсе не значит…
– Моя цель – Петербург! – прервал его Данвиц. – Так сказал фюрер!
– Подожди. Сейчас у вашего фронта есть более важная задача. Смотри сюда… – С подставки, на которой, словно пики, выстроились кии, Крюгер взял кусочек мела и, вернувшись к столу, начертил на зеленом сукне белый кружок. – Вот твой Петербург… А это, – он провел меловую линию к нижнему правому углу стола и закончил его жирной точкой, – это Москва. А вот здесь, – Крюгер провел короткую черту и поставил точку несколько выше, – здесь город Калинин. Ты слышал такое название? Нет? А следовало бы. Этот город носит имя нынешнего президента большевистской России.
– Разве президентом у них не Сталин?
– О боже мой! Данвиц, для тебя политическое устройство России понятно не более, чем система управления каким-нибудь племенем в Черной Африке! Но сейчас речь не об этом. Смотри опять сюда. Петербург Петербургом, а главной военной целью для нас является все же Москва. И сейчас самая актуальная задача для группы армий «Север» заключается в том, чтобы скорее соединиться вот здесь, выше Калинина, с войсками фон Бока.
Бросив мел на стол, Крюгер достал из брючного кармана носовой платок и стал тщательно вытирать пальцы. Данвиц стоял, тупо глядел на белые линии и точки, разбежавшиеся по зеленому сукну бильярдного стола. Из всего, что сказал ему Крюгер, он твердо усвоил только одно: Петербург уже не является целью номер один. Муки от жары и холода, ожесточенные бои с русскими, виселицы и расстрелы – все это не в зачет. Другие пожнут плоды победы.
Из головы не шел, однако, июньский разговор с фюрером в Бергхофе. Стоя у окна, за которым виднелись вершины Альпийских гор и черные бездны, он указал тогда Данвицу путь сюда. И разве потом, уже в июле, в своем салон-вагоне фюрер не повторял при нем как заклинание: «Петербург, прежде всего Петербург!»
Всю свою боль и злость Данвиц обрушил мысленно на генералов: «Академики! Высокомерные снобы с моноклями. Вы умеете воевать лишь на картах и все не можете примириться с тем, что фюрер был когда-то ефрейтором. Да, был, а стал богом! Но вы и бога способны сбить с толку. Жаль, что в ту „ночь длинных ножей“ Гитлер, разделавшись с Ремом и его штурмовиками, уничтожил только двух рейхсверовских генералов. Их надо было уничтожать десятками! Только подлинные носители национал-социалистского духа могут быть верной опорой фюрера в этой войне!»
– Теперь тебе ясно? – донесся откуда-то издалека голос Крюгера.
– Мне ясно, – жестко сказал Данвиц, отрывая свой взгляд от стола, – что в ставку фюрера проникли если не предатели, то трусы. Эти лощеные генералы…
– Не говори глупостей, Арним, – прервал его Крюгер, – у генералов и фюрера цель одна.
– Но тогда почему же мы еще не победили русских? – все более распалялся Данвиц, не отдавая себе отчета в том, что этот его вопрос звучит нелепо. – Шесть недель, максимум два месяца дал нам фюрер для победного завершения этой войны!
– Может быть, тебе известно, как завершить ее хотя бы теперь? – ехидно спросил Крюгер. – Может быть, вы, господин оберст-лейтенант, владеете ключом к немедленной победе?
«Ключ? – мысленно подхватил Данвиц. – Да, почти такой же вопрос задал я тогда в поезде самому фюреру. И он ответил мне не задумываясь. Ответил одним словом: „Жестокость!“ Но разве я не следовал этому указанию? Разве не вешал пленных? Разве не шагал вперед и вперед по колено в крови? Нет, я свято выполнил приказ фюрера. И все же Петербург еще недосягаем…»
– Что же будет дальше? – растерянно промолвил Данвиц.
– Ну, ты снова повторяешь свой третий вопрос, – усмехнулся Крюгер. – Я по нему уже высказался. Могу, однако, добавить: что будет, а вернее, как быть дальше, предстоит обсудить на совещании начальников штабов армейских групп и армий, воюющих на Восточном фронте.
– Бреннеке едет на это совещание? – снова оживился Данвиц.
– Ты догадлив.
– А разве фюрер не может решить этого сам?
– Он хочет выслушать мнение начальников штабов…
Все смешалось в голове у Данвица. Реальность переплеталась с иллюзиями. Испытавший на себе всю силу сопротивления советских войск, всю ненависть советских людей, он не мог не замечать противоречий между замыслами Гитлера и действительностью. Но как только Данвиц отдавал себе отчет в этих противоречиях, иллюзии тотчас же брали верх. Он мгновенно становился прежним Данвицем, верящим в сверхчеловеческие возможности фюрера, в непременное конечное торжество его воли. Даже тот факт, что война, которой, согласно предначертаниям Гитлера, предстояло победоносно завершиться два, максимум два с половиной месяца назад, продолжалась с нарастающим ожесточением, даже это не поколебало слепой веры Данвица.
Он стоял, облокотясь о край стола, обитого зеленым сукном, пытаясь разобраться в хаосе своих мыслей, и не мог. В нем только сильнее закипала злоба.
Это была спасительная злоба, потому что она снова и снова подсказывала Данвицу простейший ответ на неразрешимые вопросы: «Всему виной генеральские интриги! От них не спасся фюрер. От них не убереглись и такие, как Крюгер. В то время как мы проливаем кровь за фюрера, эти тыловые прихлебатели за пять месяцев войны из капитанов превратились в полковников. А спеси сколько! А апломб какой!»
– Послушай, Данвиц, – прорвался опять сквозь размышления голос Крюгера, – наверное, ты сейчас стараешься понять: зачем я тебе все это говорил?
Данвиц вздрогнул: ему показалось, что Крюгер прочел его мысли.
А тот продолжал:
– Не старайся искать сложные причины. Все очень просто. Мы были связаны одной веревкой в Глейвице. Нас связывает и многое другое. – Крюгер развел руки, будто пытаясь объять это необъятное «другое». – Кто знает, как сложатся в дальнейшем наши судьбы. Сегодня я поддерживаю тебя за локоть, а завтра, глядишь, такая возможность появится у тебя. Так вот, сейчас я плачу тебе свой товарищеский долг… – И, приблизившись к Данвицу почти вплотную, перешел на полушепот: – Ты едешь в Растенбург. Не наговори там лишнего. Умерь свое рвение. Спрос на козлов отпущения никогда еще не был так велик, как теперь. А когда есть спрос на козлов, не всегда удается сдобровать и резвым козлятам. Поэтому я хотел тебя… ну, ориентировать, что ли. Ты понял?
– Господа! Я солдат и буду по-солдатски откровенен. Некоторые из нас уже начинали сожалеть, что оказались на этом неблагодарном фронте. Я не осуждаю таких. Не осуждаю их благородной зависти к боевым товарищам с Центрального и Южного фронтов. Понимаю в принимаю, как неизбежное, недавнее желание многих быть в группе армий «Центр», когда там… – Бреннеке вдруг осекся, обвел медленным взглядом присутствующих, в том числе и тех, кто стоял с ним за одним, главным столом, наткнулся на встречный предостерегающий взгляд полковника Крюгера, нарочито закашлялся и закончил фразу уже иным, менее торжественным тоном: – …встречали фанатическое сопротивление славяно-монгольских орд.
Но тут же потухший было голос Бреннеке снова окреп:
– Ныне же, господа, многие и многие будут завидовать вам. Гений фюрера указал верный путь к бескровной победе над Петербургом. Скоро, очень скоро достаточно будет подставить широкую немецкую ладонь, и русский фрукт упадет в нее. Правда, – Бреннеке усмехнулся, – это будет уже увядший, ссохшийся фрукт, потому что, как говорят в России, «голод не есть тетя»!
Пословицу он произнес на ломаном русском языке, морща лоб от напряжения, а затем повторил ее уже по-немецки. По залу пронесся вежливый, поощрительный смешок. Бреннеке высоко поднял свою рюмку.
– Так выпьем же, господа офицеры, за то, чтобы это варварское государство, на бывших землях которого мы с вами стоим сейчас, было бы как можно скорее стерто с лица земли. Да осуществится воля нашего фюрера. Хайль Гитлер! Зиг хайль!
И Бреннеке залпом выпил содержимое своей рюмки.
Зал опять ответил торжествующим ревом, слившимся с перезвоном хрусталя.
– А теперь, господа, позаботьтесь о себе сами, – садясь первым, предложил Бреннеке тоном радушного хозяина. – Еда на столе. Напитки – тоже. Мы не хотели в день нашей победы прибегать к помощи русской прислуги.
И, демонстративно подвинув к себе четырехгранный графин, снова наполнил рюмку. Данвиц тоже протянул руку к графину со шнапсом и обратился шутливо к Крюгеру:
– С вашего разрешения, господин полковник?..
– Ты совсем огрубел, Арним, – в той же слегка иронической манере, с укоризной ответил Крюгер. – Или у вас на фронте пить шнапс принято считать доблестью?
– На фронте принято умирать, не дожидаясь разрешения начальства. Оно обычно далеко от тех мест, где стреляют, – съязвил Данвиц.
Крюгер приподнял бровь и посмотрел на него, как взрослые смотрят на расшалившегося не в меру ребенка.
– Прости, Эрнст, – тихо сказал Данвиц. – Видимо, шнапс ударил мне в голову. Я давно не пил.
– Ничего, ничего, – примирительно ответил Крюгер. – Вы фронтовики, имеете право на свои маленькие привилегии… За твое здоровье, Арним, и за успех твоей поездки в Растенбург. – Он медленно выцедил не более четверти налитой ему рюмки.
Смысл второй половины здравицы дошел до сознания Данвица не сразу. А когда дошел, моментально вернул его к тому, что было для него самым важным.
– Ты… знаешь, что меня вызывают в ставку? – удивленно спросил он, наклоняясь к плечу Крюгера.
– Знаю, – коротко ответил тот.
– Но зачем?
Крюгер пожал плечами.
– Кто именно вызывает меня? – продолжал допытываться Данвиц, пользуясь тем, что в зале стало уже шумно. – Сам фюрер?
Крюгер снова пожал плечами:
– Ты слишком многого требуешь от меня. Я не имею доступа в зону номер один.
– В какую зону?
– В ту, где находится личная резиденция фюрера.
– Ты имеешь в виду Бергхоф?
Крюгер нахмурился:
– Это не застольный разговор, Арним.
Данвиц смущенно умолк. «Я и вправду разучился пить, – негодуя на себя, подумал он. – Убивать, вешать людей, сжигать города и села научился в совершенстве, а по части выпивки явно отстал. Дурак, задаю вопросы, за которые в былое время сам бы жестоко одернул любого. К тому же нелепо предполагать, что фюрер руководит боевыми действиями из далекого Бергхофа…»
Только сейчас Данвиц вспомнил, что за два-три месяца до нападения на Россию подразделения Тодта начали строить для фюрера специальный командный пункт. Место строительства – где-то в Восточной Пруссии – держалось в абсолютном секрете. Это считалось строжайшей государственной тайной, и вряд ли в то время был посвящен в нее кто-либо, кроме Геринга, Бормана и Гиммлера. Сам Гитлер, на памяти Данвица, ни разу не выезжал туда.
Вспомнилось и то, что перед самым началом войны с Россией о новой ставке фюрера ходили шепотом передаваемые легенды. Рассказывали, что где-то в дремучем лесу построено несколько десятков казематов, связанных бетонным шоссе, что под ними расположен целый подземный город. Болтали о какой-то металлической башне, появляющейся вдруг из озера, и о катере, выплывавшем из нее, о подземных ангарах и о заминированных пространствах, о пулеметах, фотоэлементах и микрофонах, фиксирующих каждый шаг, каждое слово, произнесенное в ближайшей округе.
Ходил и еще один, совсем уж зловещий слух. Будто перед самым нападением на Советский Союз фюрер пригласил в Берлин большую группу инженеров – строителей нового командного пункта – якобы для вручения им наград. Но случилось несчастье: специальный самолет, в котором они летели, взорвался в воздухе…
Где именно располагается этот таинственный командный пункт, с которого фюрер руководит гигантской битвой, никто и никогда Данвицу не говорил. В коротком разговоре с фон Леебом, помнится, тоже мелькнуло слово «Растенбург». Тогда Данвиц пропустил его мимо ушей – все мысли были устремлены к главным для него вопросам: «Зачем вызывают в ставку? Прочел ли фюрер письмо?» Но теперь, повторив это же слово, Крюгер заронил в него смутную догадку.
В Германии есть небольшой город Растенбург. Некогда на месте нынешнего городка возвышалась крепость тевтонских рыцарей. Об этом можно прочесть в любом учебнике по истории Германии. Неужто этот старинный городишко где-то вблизи Советской Прибалтики имеет какое-то отношение к нынешнему местопребыванию фюрера?..
Данвиц тряхнул головой, точно пытаясь таким образом изменить ход своих мыслей. Налил себе еще рюмку шнапса и залпом выпил.
– Я же говорил, что ты огрубел! – услышал он голос Крюгера. – Для первого тоста истинно немецкий шнапс приемлем. Но зачем же накачиваться этим пойлом, когда на столе прекрасные французские вина?
Он подхватил за горлышки разом две бутылки и, подражая официанту, услужливо спросил Данвица:
– Что прикажет господин оберст-лейтенант к рыбе? Сотерн? Пуи?..
В зале становилось все шумнее. Голоса быстро пьянеющих людей, звон бокалов, передвигаемых тарелок и блюд сливались в оглушающую какофонию.
В этом звуковом сумбуре было что-то тревожащее, и Данвица стали одолевать сомнения. До сих пор он подсознательно верил, что письмо его встречено благосклонно. Но теперь подумалось: «А почему, собственно, у меня такая уверенность? То, о чем рассказали мне Бреннеке и фон Лееб, когда мы стояли втроем у карты в кабинете фельдмаршала, во многом меняет суть дела. Не исключено, что мои предложения расходятся с планами фюрера…» И Данвиц почувствовал, как по спине его проползла юркая, холодная змейка.
«Но нет! – попытался он успокоить себя. – Даже при таком роковом стечении обстоятельств фюрер не заподозрит меня в инакомыслии. Он знает, как я предан ему. Ведь я был…»
Но тут же он сам разрушил этот свой довод: «Да, я был среди близких к фюреру людей. Однако с тех пор утекло много воды. Я вышел из строя приближенных, и ряды, наверное, сомкнулись…»
Как утопающий, он ухватился за новую спасительную соломинку: «Тогда зачем же меня вызывает Шмундт? Чтобы наказать за дерзость? Но для этого не нужен вызов в ставку. Достаточно было бы трех-четырех слов, переданных по телеграфу…»
– Эрнст! – взмолился Данвиц, наклоняясь к потягивающему белое французское вино Крюгеру. – Вспомни, мы были когда-то друзьями. Дай мне слово друга, что ты действительно не знаешь, зачем меня вызывают.
Крюгер на мгновение оторвался от своего бокала, вполоборота посмотрел на Данвица:
– У тебя сдают нервы, Арним. Впрочем, изволь: я не знаю…
А в зале стоял дым коромыслом. То один, то другой из перепившихся офицеров вскакивал с места, тщетно пытаясь перекричать остальных, произнести очередной тост.
«К черту! – мысленно воскликнул Данвиц. – К черту все эти беспричинные тревоги! Я жив! Я еду в ставку фюрера. Это главное. А на остальное – наплевать. На все наплевать!»
В этот момент какой-то грузный полковник ударил ладонью по столу и гаркнул с невероятной силой:
– Ахтунг!
На мгновение шум смолк. Все взгляды устремились вдруг на толстого полковника. Он нетвердо стоял на ногах, водил из конца в конец зала помутневшим взглядом и запел неожиданно визгливым фальцетом:
Десятки голосов вразнобой подхватили эту популярную среди нацистов песню. В нестройном этом хоре Данвиц как бы со стороны услышал и себя. Он пел вместе со всеми и, как все, старался перекричать других:
Дрожат одряхлевшие кости
Земли перед боем святым,
Сомненья и робость отбросьте —
На приступ! И мы победим…
Потом все орали «Хайль Гитлер!» и «Зиг хайль!». Кто-то с размаху бросил на пол бокал, его примеру последовали другие.
Нет цели светлей и желанней,
Мы вдребезги мир разобьем,
Сегодня мы ваяли Германию,
А завтра всю землю возьмем!
Над самым ухом Данвица прозвучал совершенно трезвый голос:
– Может быть, с нас хватит?
Данвиц повернул голову и встретился с иронически-брезгливым взглядом Крюгера. Тут же заметил, что ни Бреннеке, ни других генералов за главным столом уже нет. Только в дальнем его конце какие-то два полковника с заложенными за воротники мундиров облитыми вином салфетками распевали теперь уже «Лили Марлен», дирижируя зажатыми в руках вилками.
– Пойдем, – сказал, поднимаясь, Крюгер, – здесь становится скучно.
Они вышли из зала. Охранники в черных мундирах вытянулись и щелкнули каблуками.
Крюгер, посмотрев на часы, предложил:
– Хочешь партию в бильярд?
И, не дожидаясь ответа Данвица, направился к одной из полуоткрытых дверей.
В бильярдной было пусто. Свешивающаяся с потолка лампа под большим матерчатым абажуром освещала зеленое сукно стола и аккуратно сложенные на нем в равнобедренный треугольник тускло поблескивающие шары.
– Я не умею играть в бильярд, – сказал Данвиц.
– Правила игры довольно просты, – ответил Крюгер, – и каждый немец может легко выиграть, если только вообразит, что перед ним не бильярдные шары, а черепа большевиков.
Он взял со стойки кий и резким движением направил отдельно лежащий шар в безукоризненную пирамидку.
Данвиц тоже вооружился кием и нацелился шаром в шар, стремясь загнать один из них в лузу. Не получилось. Шар с разгона ударился о борт стола, подпрыгнул и вывалился на пол.
Крюгер, подняв его, заметил:
– Я считал охотников за черепами более ловкими.
– К черту все это! – зло сказал Данвиц, бросая свой кий на стол. – Мы здесь одни, и если долг товарищества для тебя еще что-то значит, скажи, что ты знаешь о моем вызове?
Крюгер осуждающе покачал головой. Данвиц отвел взгляд в сторону и виновато пробормотал:
– Очевидно, мне не хватает выдержки. Много выпил.
– Надеюсь, не настолько, чтобы перестать соображать? – спросил Крюгер.
– Не настолько, – заверил Данвиц.
– Ты писал письмо фюреру?
Весь хмель моментально вышибло из головы Данвица. Он круто повернулся к Крюгеру и схватил его рукой за борт кителя.
– Фюрер получил его? Прочел? Ты знаешь? Да? Ну, говори же, говори!
Крюгер мягко отвел его руку и снова пристально посмотрел в глаза Данвицу.
– В бильярд ты играть не умеешь, – сказал он с легкой усмешкой. – Не разучился ли ты играть и в другую игру?
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Данвиц.
– Политику.
– Я не занимаюсь политикой, – отрезал Данвиц. – Я был и остаюсь верным солдатом фюрера. В этом – вся моя политика.
– Ты знаешь, Арним, что написано на воротах концлагеря в Бухенвальде? – растягивая слова, произнес Крюгер. – «Каждому – свое». Ты сам выбрал себе место в водовороте нынешних событий. Но, пожалуйста, не воображай себя этаким живым укором тем, кто предпочел руководить войной, вместо того чтобы быть в ней пешкой. Это – первое. А теперь второе. Мне известно, что фюреру твое письмо было переслано. Но прочел ли он его и как реагировал, не знаю. Это все, что я могу ответить на твой вопрос.
– Тогда скажи мне ты, призванный руководить нами, пешками, – с горячностью накинулся Данвиц, – когда мы захватим Петербург? Когда падет Москва? И что будет дальше?
– На первый вопрос, – слегка кривя свои тонкие губы, сказал Крюгер, – ответ должен был бы дать ты. Да, да, не смотри на меня, как теленок, – это ты и твои солдаты топчетесь уже давно у порога Петербурга. Что же касается Москвы… – Крюгер замялся, обернулся в сторону двери, убедился, что она плотно прикрыта, и, понизив голос, продолжал: – Неужели тебе неизвестно, что наступление на Москву выдохлось? Да, выдохлось! – повторил он настойчиво. – К югу от Москвы Гудериан достиг Тулы, но войти в нее так и не сумел! Танки Гота пробились к Волоколамску – это в какой-то сотне километров к западу от Кремля, – но дальше тоже не могут продвинуться. Наступление захлебнулось, можешь ты это понять?!
Данвиц был ошеломлен услышанным.
– Но как же так?.. – растерянно бормотал он. – Ведь я собственными ушами слышал речь фюрера… Я слышал сводки, в них говорилось, что под Москвой мы окружили пять русских армий, что это наступление решит исход войны!.. Выходит, что фюрер…
– Фюрер всегда прав! – категорически оборвал его Крюгер.
Он сделал несколько шагов по комнате, вернулся к оцепеневшему Данвицу и уже обычным своим снисходительно-ироническим тоном продолжал:
– Теперь твой последний вопрос: «Что будет дальше?» Ты знаешь, зачем Бреннеке летит в ставку?
– Я знаю только то, что он летит завтра и прихватит с собой меня, – безразлично ответил Данвиц.
– Это я привез ему приказание явиться в ставку.
Данвиц недоверчиво прищурился:
– Что же, нельзя было вызвать его телеграммой? Или в ОКВ у полковников меньше работы, чем у телеграфистов?
– Не остри. Мне было приказано разобраться в положении дел на вашем фронте. И я занимаюсь этим уже пять дней.
– Зачем? – тупо спросил Данвиц.
Крюгер ответил не сразу. Наконец, присев на угол бильярдного стола, сказал:
– Ты все же странный человек, Арним. Совсем недавно я был уверен, что тебе обеспечена блестящая карьера. И это было бы справедливо. Ведь это твоя война, ты ее начал!
– Я? – воззрился на него Данвиц, убежденный, что только алкоголь мешает ему понять Крюгера.
– Ну конечно же ты! – со смешком подтвердил Крюгер. – Ведь вторая мировая война началась с Полыни. А Польша началась с Глейвица. А Глейвиц начался с того, что ты…
– Я дал торжественную клятву фюреру и Германии никогда и ни при каких обстоятельствах не вспоминать об этом. Я все забыл. Понял? – почти прошипел Данвиц и уже спокойно, даже как бы извиняясь за свою резкость, добавил: – Насколько мне известно, ты тоже давал такую клятву. Все те… Словом, все!
– Отлично… При чем тут Глейвиц? Я не произносил этого слова, ты его не слышал. Мне просто хотелось дать тебе совет: воспользуйся своим пребыванием в «Вольфшанце», чтобы занять старое место, и никогда не возвращайся сюда.
– В «Вольфшанце»? – опять не понял его Данвиц. – Раньше ты называл Растенбург…
– Ну да, черт побери! «Вольфшанце» и Растенбург – для меня одно и то же. Ставка фюрера находится близ Растенбурга в лесу, и я не вижу смысла скрывать это от человека, который завтра или послезавтра будет там.
– Но чем вызван твой совет? – тяжко выдохнул Данвиц. – Я пробыл на фронте самое горячее время. Почему ты хочешь, чтобы я оказался в тылу накануне победы?
– А ты уверен, что она лежит в твоем кармане, как маршальский жезл в ранце того воображаемого солдата?
– Крюгер, мне не нравится твой тон, – еще более нахмурившись, сказал Данвиц. – Пока ты сидел в Берлине или в этом… как его… Растенбурге, я проливал кровь.
– Не сомневаюсь. Много крови пролил.
– Я говорю сейчас не о вражеской крови, а о своей. Я горел в танке. Я был ранен под Лугой. И в конце концов мой полк ближе всех подошел к цели, которую фюрер объявил в начале войны целью номер один. Словом, твое нынешнее превосходство в чине еще не дает тебе права разговаривать со мной, как…
– Прости, Данвиц, – неожиданно мягко прервал его Крюгер. – Я просто любовался твоей горячностью и молодостью.
– Ты ненамного старше меня.
– Верно. Но если на фронте год службы засчитывается за два, то там, где нахожусь я, душа еще быстрее стареет, хоть это и не засчитывается.
– Зачем ты приехал сюда? – снова спросил Данвиц. Разговаривая с Крюгером, он все время продолжал размышлять о своем письме.
– Ты уже задавал мне такой вопрос, и я тебе ответил, – сказал Крюгер.
– Значит, ты приехал разбираться в положении на фронте? – Данвиц сверлил его взглядом. – Или… просто решил заработать награду за пребывание под огнем противника? Так рыцарский крест у тебя уже есть. Что же ты хочешь теперь? Дубовые листья? На нашем фронте их не получишь… Впрочем, это твое дело. Самое главное из твоих разъяснений я понял: от штурма Петербурга решено отказаться. Мы обречены леденеть в снегах и болотах.
– Ты задал мне три вопроса, а я успел ответить тебе лишь на два, – как бы не слыша Данвица, продолжал Крюгер. – Вспомни, ты спросил о Петербурге, и я тебе ответил. Ты задал вопрос о Москве, и я тебе тоже ответил со всей откровенностью. Но у тебя был еще один вопрос: «Что будет дальше?»
– Этот вопрос я задам фюреру, если он удостоит меня личной встречи! – запальчиво возразил Данвиц. – Он один знает, что будет! Только он может приказать…
– Арним, Арним, – с сожалением произнес Крюгер, – ты одной ногой стоишь по колено в русских снегах, а другой все еще ощущаешь паркет имперской канцелярии… Неужели собственный опыт еще не убедил тебя, что на этой войне не все зависит от приказов? Был приказ взять Петербург еще в августе, но мы вот не в петербургской «Астории», а торчим с тобой в Пскове. Ты забыл о русских. О том, что они сопротивляются, хотя это и не было предусмотрено планом «Барбаросса»…
– Отвечай на третий вопрос, – не глядя на Крюгера, мрачно сказал Данвиц. – Что же будет дальше? Вернут ли нам по крайней мере войска, переброшенные на Московское направление? Там они, как я понял тебя, уже бесполезны, а нам бы пригодились. С ними бы мы, пожалуй, сумели захватить Петербург, достаточно ослабленный блокадой.
– Не торопись. Да, под Москвой нас пока постигла неудача. Пока! Но это вовсе не значит…
– Моя цель – Петербург! – прервал его Данвиц. – Так сказал фюрер!
– Подожди. Сейчас у вашего фронта есть более важная задача. Смотри сюда… – С подставки, на которой, словно пики, выстроились кии, Крюгер взял кусочек мела и, вернувшись к столу, начертил на зеленом сукне белый кружок. – Вот твой Петербург… А это, – он провел меловую линию к нижнему правому углу стола и закончил его жирной точкой, – это Москва. А вот здесь, – Крюгер провел короткую черту и поставил точку несколько выше, – здесь город Калинин. Ты слышал такое название? Нет? А следовало бы. Этот город носит имя нынешнего президента большевистской России.
– Разве президентом у них не Сталин?
– О боже мой! Данвиц, для тебя политическое устройство России понятно не более, чем система управления каким-нибудь племенем в Черной Африке! Но сейчас речь не об этом. Смотри опять сюда. Петербург Петербургом, а главной военной целью для нас является все же Москва. И сейчас самая актуальная задача для группы армий «Север» заключается в том, чтобы скорее соединиться вот здесь, выше Калинина, с войсками фон Бока.
Бросив мел на стол, Крюгер достал из брючного кармана носовой платок и стал тщательно вытирать пальцы. Данвиц стоял, тупо глядел на белые линии и точки, разбежавшиеся по зеленому сукну бильярдного стола. Из всего, что сказал ему Крюгер, он твердо усвоил только одно: Петербург уже не является целью номер один. Муки от жары и холода, ожесточенные бои с русскими, виселицы и расстрелы – все это не в зачет. Другие пожнут плоды победы.
Из головы не шел, однако, июньский разговор с фюрером в Бергхофе. Стоя у окна, за которым виднелись вершины Альпийских гор и черные бездны, он указал тогда Данвицу путь сюда. И разве потом, уже в июле, в своем салон-вагоне фюрер не повторял при нем как заклинание: «Петербург, прежде всего Петербург!»
Всю свою боль и злость Данвиц обрушил мысленно на генералов: «Академики! Высокомерные снобы с моноклями. Вы умеете воевать лишь на картах и все не можете примириться с тем, что фюрер был когда-то ефрейтором. Да, был, а стал богом! Но вы и бога способны сбить с толку. Жаль, что в ту „ночь длинных ножей“ Гитлер, разделавшись с Ремом и его штурмовиками, уничтожил только двух рейхсверовских генералов. Их надо было уничтожать десятками! Только подлинные носители национал-социалистского духа могут быть верной опорой фюрера в этой войне!»
– Теперь тебе ясно? – донесся откуда-то издалека голос Крюгера.
– Мне ясно, – жестко сказал Данвиц, отрывая свой взгляд от стола, – что в ставку фюрера проникли если не предатели, то трусы. Эти лощеные генералы…
– Не говори глупостей, Арним, – прервал его Крюгер, – у генералов и фюрера цель одна.
– Но тогда почему же мы еще не победили русских? – все более распалялся Данвиц, не отдавая себе отчета в том, что этот его вопрос звучит нелепо. – Шесть недель, максимум два месяца дал нам фюрер для победного завершения этой войны!
– Может быть, тебе известно, как завершить ее хотя бы теперь? – ехидно спросил Крюгер. – Может быть, вы, господин оберст-лейтенант, владеете ключом к немедленной победе?
«Ключ? – мысленно подхватил Данвиц. – Да, почти такой же вопрос задал я тогда в поезде самому фюреру. И он ответил мне не задумываясь. Ответил одним словом: „Жестокость!“ Но разве я не следовал этому указанию? Разве не вешал пленных? Разве не шагал вперед и вперед по колено в крови? Нет, я свято выполнил приказ фюрера. И все же Петербург еще недосягаем…»
– Что же будет дальше? – растерянно промолвил Данвиц.
– Ну, ты снова повторяешь свой третий вопрос, – усмехнулся Крюгер. – Я по нему уже высказался. Могу, однако, добавить: что будет, а вернее, как быть дальше, предстоит обсудить на совещании начальников штабов армейских групп и армий, воюющих на Восточном фронте.
– Бреннеке едет на это совещание? – снова оживился Данвиц.
– Ты догадлив.
– А разве фюрер не может решить этого сам?
– Он хочет выслушать мнение начальников штабов…
Все смешалось в голове у Данвица. Реальность переплеталась с иллюзиями. Испытавший на себе всю силу сопротивления советских войск, всю ненависть советских людей, он не мог не замечать противоречий между замыслами Гитлера и действительностью. Но как только Данвиц отдавал себе отчет в этих противоречиях, иллюзии тотчас же брали верх. Он мгновенно становился прежним Данвицем, верящим в сверхчеловеческие возможности фюрера, в непременное конечное торжество его воли. Даже тот факт, что война, которой, согласно предначертаниям Гитлера, предстояло победоносно завершиться два, максимум два с половиной месяца назад, продолжалась с нарастающим ожесточением, даже это не поколебало слепой веры Данвица.
Он стоял, облокотясь о край стола, обитого зеленым сукном, пытаясь разобраться в хаосе своих мыслей, и не мог. В нем только сильнее закипала злоба.
Это была спасительная злоба, потому что она снова и снова подсказывала Данвицу простейший ответ на неразрешимые вопросы: «Всему виной генеральские интриги! От них не спасся фюрер. От них не убереглись и такие, как Крюгер. В то время как мы проливаем кровь за фюрера, эти тыловые прихлебатели за пять месяцев войны из капитанов превратились в полковников. А спеси сколько! А апломб какой!»
– Послушай, Данвиц, – прорвался опять сквозь размышления голос Крюгера, – наверное, ты сейчас стараешься понять: зачем я тебе все это говорил?
Данвиц вздрогнул: ему показалось, что Крюгер прочел его мысли.
А тот продолжал:
– Не старайся искать сложные причины. Все очень просто. Мы были связаны одной веревкой в Глейвице. Нас связывает и многое другое. – Крюгер развел руки, будто пытаясь объять это необъятное «другое». – Кто знает, как сложатся в дальнейшем наши судьбы. Сегодня я поддерживаю тебя за локоть, а завтра, глядишь, такая возможность появится у тебя. Так вот, сейчас я плачу тебе свой товарищеский долг… – И, приблизившись к Данвицу почти вплотную, перешел на полушепот: – Ты едешь в Растенбург. Не наговори там лишнего. Умерь свое рвение. Спрос на козлов отпущения никогда еще не был так велик, как теперь. А когда есть спрос на козлов, не всегда удается сдобровать и резвым козлятам. Поэтому я хотел тебя… ну, ориентировать, что ли. Ты понял?