Чаковский Александр Борисович. Блокада. Книга 5

другойпортрет или картина не считались достойными соседствовать с изображением вождя.
   При появлении Гиммлера отец порой уединялся с ним в своем крошечном кабинете, не всегда заботясь при этом, чтобы поплотнее была прикрыта дверь в смежную комнату, где маленький Арним готовил уроки. Прилежный школьник невольно отвлекался от своих занятий, прислушивался к разговору в кабинете отца. Чаще всего это был разговор о демонстрациях штурмовиков, об удавшемся или неудавшемся срыве рабочей забастовки, подготовленной коммунистами, о предстоящих выборах канцлера. Случалось, что собеседники касались предметов совсем туманных, совсем таинственных и потому особенно волновавших воображение Арнима. В этих случаях говорил преимущественно Гиммлер. Негромким, высоким голосом рассуждал он о сверхлюдях и пигмеях, о борьбе льда с огнем, о необходимости массового истребления низших рас, о каких-то гигантах, живущих где-то в отрогах Гималайских гор, об «озарениях», которые нисходят на фюрера, о великом философе Гансе Хёрбигере, который сметет все лженауки, возникшие на прогнившем фундаменте эллинизма, христианства и иудаизма.
   Почти ничего из услышанного Арним не понимал. Но именно эта непонятность, таинственность, так контрастирующая со скучной, размеренной реальной жизнью, и очаровывала его.
   Иногда Гиммлер удостаивал мальчонку особым вниманием. Он сажал его в угол дивана, сам садился в другой угол и, глядя оттуда глазами гипнотизера, лихорадочно мерцавшими за стеклышками пенсне, тихим и ровным голосом рассказывал страшные сказки о новой эре огня и крови, в которой предстоит жить Арниму и к которой он должен готовить себя уже сейчас…
   Когда отец умер, Гиммлер перестал посещать их дом. Лишь много лет спустя, уже в качестве адъютанта фюрера, Данвицу довелось, и притом не раз, встречаться с Гиммлером. Но это были мимолетные встречи. Впрочем, одну из них, надолго определившую судьбу Данвица, нельзя назвать мимолетной.
   Она состоялась в середине августа тридцать девятого года, перед тем как Гиммлер лично рекомендовал Гальдеру участников операции в Глейвице…
   «…Значит, – размышлял Данвиц, сидя в машине рядом с Деттманом, – мое предположение оказалось правильным: Грюнвальд передал письмо шефу гестапо. Но что сделал с письмом Гиммлер?»
   Ответа на этот вопрос все еще не было, и Данвиц, ища его, принялся за Деттмана опять. На этот раз осторожно, будто ступал по тонкому льду:
   – Ты сказал, что представляешь ведомство рейхсфюрера СС в ставке. Стало быть, рейхсфюрер находится не в ставке?
   – Постоянно – нет. Его резиденция на старом месте, в Берлине. Но в «Вольфшанце» он наведывается регулярно.
   «Так, – отметил про себя Данвиц, – это уже кое-что. Если бы я интересовал только Гиммлера, он вызвал бы меня в Берлин. А мне приказали явиться в ставку. И телеграмму подписал Шмундт. Значит, беседой с Гиммлером дело не ограничится. В ставку я так или иначе попаду. Но… где она, эта ставка?» – внезапно подумал Данвиц и стал пристально смотреть в окно.
   Машина мчалась по асфальтированной лесной просеке, казавшейся бесконечной. По обе стороны ее сосны образовали почти сплошные медноствольные стены, накрытые сверху зеленой крышей.
   – Нам долго ехать? – спросил Данвиц.
   – Порядочно, – ответил Деттман и посмотрел на часы. – Однако мы успеем вовремя. А пока ты мог бы мне рассказать о положении на фронте.
   – Ты же, наверное, тоже читал мое письмо фюреру?
   Деттман отрицательно покачал головой:
   – Нет.
   – Я там достаточно ясно описал положение. По крайней мере на моем участке фронта.
   – А где он, этот твой участок?
   – В Петербурге!
   – Где-е?! – с недоумением переспросил Деттман. – Ты хочешь сказать, под Петербургом?
   – Я сказал то, что хотел сказать, – зло бросил Данвиц. – Там, где стоит мой полк, раньше ходил петербургский трамвай.
   – Так что же вам мешает?.. – начал было Деттман, но Данвиц оборвал его резким жестом, отвернулся и снова стал смотреть в окно.
   – Во всяком случае, – услышал он голос Деттмана, – если ты еще и не захватил Петербурга, то погоны оберст-лейтенанта уже завоевал. И не обижайся, пожалуйста. Я рад за тебя.
   – Вы здесь завоевываете чины быстрее, – не поворачивая головы, ответил Данвиц, думая о Крюгере.
   В этот момент машину слегка подбросило – она пересекала железнодорожное полотно.
   – Что же, и теперь тут поезда ходят? – с недоумением спросил Данвиц, обратив внимание на зеркальный блеск рельсов.
   – Только один, – ответил Деттман, – поезд рейхсмаршала Геринга. Его штаб-квартира расположена в Иоганнсбурге.
   – Где? – переспросил Данвиц. Он никогда не слышал о таком населенном пункте.
   – В Иоганнсбургском лесу. Это к югу от Растенбурга.
   – А где, наконец, этот Растенбург?
   – Речь идет не о городе, а о лесе! И мы сейчас в нем находимся. Собственно, этот лес на картах именуется Мауэрвальдским. Но мы привыкли называть его по имени Растенбурга. Город совсем недалеко отсюда.
   Только сейчас Данвиц понял, что практически означает это неоднократно слышанное им вчера слово: «Растенбург»! Не город, основанный на месте крепости древних тевтонских рыцарей, а лес! Лес, дремучий, бесконечный лес, в котором единственным признаком цивилизации является эта пустынная асфальтированная просека да вот еще только что оставленная позади железная дорога. Отсюда, из этой лесной чащи, фюрер руководит гигантской битвой, распоряжается жизнью миллионов людей, управляет тысячами самолетов и танков, десятками тысяч артиллерийских орудий, занимается установлением нового порядка на захваченных территориях!..
   По своим прежним наблюдениям Данвиц знал, что ведение войны фюрер не доверяет никому. В течение всего времени боевых действий на Западе он лично определял, где и когда вести наступление, какими силами, какими средствами. От генералов требовалось лишь одно: безоговорочное и точное исполнение этих указаний. Но тогда война полыхала почти рядом с Германией – в Польше, Франции, Бельгии. Все это под боком. Эскадрильи немецких самолетов в течение часа, ну двух часов могли подняться с отечественных аэродромов, сбросить бомбы на цель и вернуться обратно. А теперь!.. На мгновение Данвиц обратил свой мысленный взгляд на восток, представил себе бескрайние, уже покрытые снегами пространства России и невольно подумал, что надо быть поистине богом, чтобы из этакой дали руководить такой невиданной в истории человечества битвой.
   Впрочем, фюрер и был таким богом, которому доступно все.
   Другое дело – генералы. Им-то здесь делать нечего. Находясь на таком удалении от фронта, они лишь мешают фюреру, сбивают его с толку, вводят в заблуждение.
   Эти рассуждения Данвица не отличались логичностью, в них одно противоречило другому – бога-то обмануть или сбить о толку нельзя, он же непогрешим! Но эта мысль в голову Данвицу не приходила…
   «Зачем я все-таки понадобился Гиммлеру?» – снова спросил себя Данвиц. И вдруг его опять стали одолевать страхи. Опять пришла в голову мысль, что все обстоит не так, как ему казалось и как хотелось бы. Письмо не дошло до фюрера. Оно запуталось в паутине гестапо, и Гиммлер решил разделаться с взбалмошным офицером, пытающимся внушить фюреру недоверие к генералам. То, что телеграмму подписал не представитель гестапо, а Шмундт, – всего лишь маскировка…
   Данвиц не сознавал, не ощущал всей бессмысленности подобного предположения. Он забыл, что о письме его знал и Крюгер, – следовательно, оно вырвалось из недр гестапо: Не отдавал себе отчета в том, что нелепо вызывать с фронта безвестного командира полка лишь для того, чтобы покончить с ним. У гестапо были сотни возможностей разделаться с Данвицем на месте.
   Нет, не предчувствие возможной кары пугало сейчас Данвица, ослепляло его и лишало здравого смысла. Солдатская его душа содрогнулась из опасения быть неправильно понятым, быть заподозренным в недостаточной преданности фюреру. Это было для него во сто крат хуже смерти.
   А вызов к Гиммлеру уже сам по себе свидетельствовал, что он, Данвиц, в чем-то заподозрен. Не для элегических же воспоминаний вызывает его рейхсфюрер СС, человек отнюдь не сентиментальный.
   …Прошло не менее часа, как они выехали с аэродрома, а лесу все не было конца. Данвицу стало казаться, что машина движется не по прямой, а катится куда-то вниз, в бездну.
   Однако и бездны не бездонны. Глянув через голову водителя в ветровое стекло, Данвиц увидел, что шоссе как бы упиралось в зеленую стену. О том, что асфальтированная дорога делает резкий поворот, он догадался лишь метров за двадцать от кажущегося тупика. За поворотом маячил огромный, выкрашенный в коричневый цвет шлагбаум, справа от него – караульная будка. Двое солдат с автоматами на груди стояли возле будки. Оба были в стальных касках, на которых броско выделялись изображения белых щитов и коротких молний – эмблема войск СС. Еще двое эсэсовцев стояли на середине шоссе, спинами к шлагбауму. От шлагбаума тянулись, исчезая в гуще леса, несколько рядов колючей проволоки.
   Шофер снизил скорость. Данвиц заметил, как солдаты у караульной будки положили руки на свои автоматы, а один из тех, что были посредине шоссе, предостерегающе поднял руку ладонью вперед. Машина остановилась.
   Деттман выскочил из кабины и направился к оберштурмфюреру, появившемуся из будки. Они обменялись несколькими словами, Деттман показал какой-то документ, после чего оба охранника вытянулись и выкинули вперед правые руки – на этот раз уже не преграждая путь, а салютуя Деттману. Тот небрежно взмахнул рукой и направился обратно к машине. Тяжелое коричневое бревно шлагбаума медленно поднялось.
   – Вперед! – приказал Деттман шоферу, снова усаживаясь рядом с Данвицем.
   Машина на малой скорости прошла под шлагбаумом. Офицер, давший команду поднять шлагбаум, вернулся в будку, оставив открытой входную дверь, и Данвиц заметил, как он сразу же снял телефонную трубку…
   – Ну вот, ты и прибыл по назначению! – преувеличенно бодро, как показалось Данвицу, сказал Деттман.
   Знакомый с той мрачной помпезностью, какой привык окружать себя Гитлер, Данвиц старался разглядеть что-либо похожее на Бергхоф – пусть в миниатюре! – но пока не видел ничего, кроме убегавшего опять в необозримую даль шоссе, похожего на взлетную дорожку аэродрома. Только теперь по обочинам тянулась колючая проволока и на равных расстояниях друг от друга возвышались деревянные сторожевые башни.
   – Фюрер живет здесь? – осторожно спросил Данвиц.
   – Нет, что ты! – ответил Деттман. – Это только «зона безопасности номер три».
   Через несколько минут шоссе снова сделало резкий поворот, и перед машиной возник еще один шлагбаум. По обе его стороны расположились бетонные доты, в щелях которых угадывались пулеметные стволы. Перед шлагбаумом стоял офицер в черной эсэсовской шинели и фуражке с кокардой в виде черепа и перекрещенных костей. За шлагбаумом находилось караульное помещение, возле которого прохаживались три автоматчика.
   На этот раз Деттман не выскочил из машины, а подождал, пока офицер подойдет к ней сам. Тот приблизился медленным, ровным шагом, открыл дверь кабины и, поднеся руку к козырьку, сказал:
   – С возвращением, господин гауптштурмфюрер!
   Деттман молча протянул ему белую картонную карточку с фотографией и печатным текстом. И хотя, судя по всему, охранник отлично знал Деттмана в лицо, он, к удивлению Данвица, внимательно изучил предъявленный документ, даже сличил придирчиво фотографию с оригиналом. Закончив эту процедуру, офицер обратился к Данвицу:
   – Ваши документы, господин оберст-лейтенант.
   Данвиц подал ему свою «Зольдбух» – воинскую книжку о вложенным в нее командировочным предписанием. Тот молча взял и, не раскрывая книжки, ушел в караульное помещение.
   – Что это значит? – вполголоса спросил Данвиц.
   – Ты про что? – не понял Деттман, но, сообразив, о чем тот спрашивает, равнодушно пояснил: – А-а!.. Обычная проверка.
   Офицер недолго задержался в караульном помещении. На ходу сказав что-то автоматчикам, он вернулся к раскрытой еще дверце машины, возвратил Данвицу его документ, сделал шаг назад, щелкнув каблуками, и выкинул правую руку. Один из автоматчиков в тот же миг поднял шлагбаум, Деттман захлопнул дверцу кабины, и машина тронулась.
   Проехали еще несколько десятков метров, и Данвиц увидел, что впереди в разные стороны от шоссе тянутся асфальтовые дорожки, достаточно широкие, чтобы по ним могла двигаться машина. Дорожки вели к одноэтажным, казарменного типа строениям, с трудом различаемым за деревьями. И только одно ответвление уходило куда-то в глубь леса. Туда и свернул водитель.
   Асфальтовая полоска привела к большой квадратной площадке, где уже стояло несколько автомобилей, завешенных маскировочными сетями.
   – Стоп! – скомандовал Деттман и вышел из машины первым. Данвиц последовал за ним.
   Хотя не было и трех часов дня, в лесу царил полумрак. Огромные сосны, сомкнувшись кронами, почти скрывали небо. Было сыро и холодно. «Действительно вольфшанце, – подумал Данвиц, – настоящее логово волка!»
   Деттман уверенно направился по асфальтированной дорожке дальше в лес, увлекая за собой и Данвица. На первый взгляд лес был безлюден, но, присмотревшись пристальнее, Данвиц обнаружил за деревьями неподвижные фигуры часовых.
   – Не вздумай сойти с дорожки, – предупредил Деттман.
   – Подстрелят? – усмехнулся Данвиц.
   – Если раньше того не взлетишь на воздух, – ответил Деттман. – Тут кругом минные поля.
   Он сказал об этом спокойно, как о само собой разумеющемся, в Данвиц инстинктивно подался к середине дорожки.
   Они миновали несколько мрачных, приземистых, одноэтажных зданий, напоминающих большие доты.
   – Кто же в них живет? – вполголоса спросил Данвиц.
   – Никто, – ответил Деттман, не оборачиваясь, – это цейхгауз, телеграф, радиостанция, столовая… Ты, очевидно, хочешь есть?
   – Я сыт, – рассеянно ответил Данвиц. После того, как он позавтракал в Пскове, прошло немало времени, но необычность обстановки и нетерпеливое ожидание разрешения главных для него вопросов полностью вытеснили мысли о еде.
   Время от времени им встречались шедшие в обратном направлении офицеры. Поравнявшись с Деттманом и Данвицем, они молча вскидывали руки к козырькам фуражек. Данвиц заметил, что каждый из них тоже старается держаться середины дорожки.
   Деттман остановился у одноэтажного домика, облицованного, как и все остальные, то ли бетоном, то ли просто слоем цемента. У домика стоял автоматчик.
   – Здесь ты можешь побриться и поесть, – объявил Деттман. – В твоем распоряжении… – он посмотрел на часы, – сорок минут.
   По едва заметному знаку Деттмана часовой отступил на шаг в сторону и открыл дверь, пропуская вперед Данвица.
   Данвиц перешагнул порог. В маленькой прихожей, стены которой были тоже серы, стоял человек в форме шарфюрера СС. Он молча отсалютовал Данвицу.
   – Обеспечьте господина оберст-лейтенанта едой и покажите, где можно побриться, – распорядился Деттман.
   – Яволь, господин гауптштурмфюрер, – ответил, вытягиваясь, эсэсовец.
   Деттман опять посмотрел на часы.
   – В твоем распоряжении уже только тридцать восемь минут, – уточнил он. – Я приду за тобой ровно в пятнадцать тридцать.
   Данвицу хотелось попросить Деттмана не оставлять его одного в этом похожем на склеп доме. Однако он промолчал. С того момента, как они миновали первый шлагбаум, Деттман как-то странно изменился, стал суше, официальное, словно подчеркивал, что за этой чертой между ними не существует никаких отношений, кроме служебных.
   Это был дурной знак.
   Со смятенной душой Данвиц пошел за эсэсовцем, который, сделав приглашающий жест, уже исчез в смежной комнате. Она оказалась чуть больше прихожей, с таким же низким потолком, и стены ее были окрашены все той же серой клеевой краской. На одной из стен висел портрет фюрера в простой деревянной рамке. Единственное окно прикрывала изнутри решетка, хорошо заметная меж раздвинутых плотных штор.
   Посредине комнаты стоял квадратный стол. Возле него – два стула, а у противоположной от входа стены металлическая кровать с тощей подушкой, застеленная серым солдатским одеялом.
   «Как он сказал? – стал припоминать Данвиц. – Нечто среднее между казармой и монастырем? Скорее между казармой и тюремной камерой!..»
   Молчаливый шофер внес в комнату чемодан Данвица и, ковырнув, удалился.
   – Как угодно господину оберст-лейтенанту, – спросил, вытягиваясь, шарфюрер, – сначала побриться, а потом закусить? Или наоборот?
   Данвиц провел ладонью по щеке.
   – Побриться. А есть не буду.
   – Яволь, господин оберст-лейтенант, – почтительно, но сухо ответил эсэсовец и вышел из комнаты.
   Данвиц снял шинель и положил ее на один из стульев. Отстегнул ремень с тяжелым маузером в жесткой кобуре и сунул его под шинель. Затем раскрыл чемодан и, вынув красный, из эрзац-кожи несессер с бритвенными принадлежностями, разложил их на столе.
   Эсэсовец вернулся, неся чайник с горячей водой. Наполнил металлический стаканчик. Данвиц прислонил к стаканчику маленькое прямоугольное зеркальце, которым всегда пользовался на фронте, снял китель и повесил его на спинку стула.
   – Я могу быть свободен? – спросил шарфюрер.
   – Да, – не глядя на него, ответил Данвиц, насыпая мыльный порошок из продолговатого никелированного пенальчика.
   – Если господину оберст-лейтенанту понадобится пройти в туалет, прикажите часовому вызвать меня.
   Это уже совсем напомнило тюремные порядки.
   – Я привык ходить в сортир без провожатых! – угрюмо сказал Данвиц.
   – Простите, господин оберст-лейтенант, – по-прежнему сухо и монотонно откликнулся шарфюрер, – но вы не знаете, как туда пройти.
   – Боитесь, чтобы не подорвался на мине? – постигнув причину такой заботливости эсэсовца, саркастически усмехнулся Данвиц.
   – Разрешите быть свободным? – точно не слыша этого замечания, снова спросил эсэсовец.
   – Идите, – кивнул Данвиц, беря в руку кисточку.
   Но как только дверь закрылась, он, вместо того чтобы об» макнуть кисточку в воду, с раздражением бросил ее на стол и начал ходить по комнате.
   Комната была квадратная. Одну стену от другой, противоположной, отделяли всего пять шагов. Эти серые стены душили Данвица. По пути сюда он был уверен, что в ставке сразу же разыщет старых своих знакомых, сослуживцев по имперской канцелярии. Но здесь его наглухо изолировали от всех. Он не знал, где находятся адъютанты фюрера – Шауб, Брюкнер, Шмундт, подписавший вызов… Деттман оказался единственным человеком, связывающим Данвица с прошлым. Но это же мелкая сошка!..
   А сам Данвиц представлялся себе в эти минуты мухой, запутавшейся в какой-то необъятной, без конца и края, паутине, выбраться из которой невозможно.
   «Что со мной происходит? – подумал Данвиц. За истекшие сутки он испытал столько противоречивых чувств, что его рассудок, измученный внезапными переходами от радости к разочарованиям, совсем отказывался служить ему. – Чего хочет от меня Гиммлер? Где фюрер? Далеко ли отсюда?..»
   Он с немой мольбой посмотрел на портрет Гитлера. Это был стандартный портрет, подобный тому, что висел в номере псковской гостиницы. Гитлер глядел куда-то в сторону, высокомерно и отрешенно. Данвиц перевел взгляд на часы. С того момента, как его покинул Деттман, прошло уже пятнадцать минут.
   «Ну… будь что будет!» – решил он. Снова присел к столу, опустил в воду кисточку и стал взбивать пену.
   …Деттман появился в обещанный срок – секунда в секунду.
   – Идем! – произнес он несколько торжественно.
   Данвиц был в полной готовности. Прохаживался по комнате в шинели и фуражке, чтобы ни на мгновение больше, чем требовалось, не задержаться в этом мрачном доме-тюрьме.
   У выхода часовой молча отсалютовал им. Деттман остановился, полез за борт своей шинели, вытащил из-под нее желтый картонный квадратик.
   – Это твой пропуск. До входа в зону я провожу тебя.
   – А дальше? – спросил Данвиц, разглядывая желтый квадратик.
   – Дальше тебя проводят другие. Я не имею права на вход в ту зону. Держи.
   Данвиц взял желтую карточку. Там было напечатано:
   «Пропуск. Зона безопасности номер один. Оберст-лейтенант Арним Данвиц. Предъявление личного документа обязательно. Комендант: обергруппенфюрер…» И следовала неразборчивая подпись, наполовину скрытая печатью. В нижнем левом углу пропуска стояли две буквы, написанные чернилами от руки: «LB».
   «Зона безопасности номер один… – мысленно повторил Данвиц и постарался вспомнить, когда, при каких обстоятельствах уже слышал об этой зоне. – О ней упоминал Крюгер? Да, конечно! Именно там, в этой зоне, расположена резиденция фюрера!»
   Спросил у Деттмана, ткнув пальцем в нижний левый угол пропуска:
   – Что значат эти буквы?
   – Они значат, что пропуск действителен сегодня.
   – А завтра? – автоматически спросил Данвиц.
   – Завтра можешь его изорвать и выбросить. Или сохранить как сувенир. В двадцать четыре ноль-ноль действие этого пропуска кончается. Завтра будет действовать другой. Пошли!..
   Вскоре путь им преградила застава. Здесь не было шлагбаума, только караульная будка, расположенная так, что ее почти скрывали деревья. Трое эсэсовских офицеров стояли на асфальте. По обе стороны прохода тянулись два ряда колючей проволоки.
   – Предъяви пропуск, – вполголоса подсказал Деттман и, первым подойдя к эсэсовцам, обменялся с ними несколькими фразами.
   Данвиц вынул свою желтую карточку. Один из офицеров взял ее, внимательно изучил, зачем-то посмотрел на часы и вернул карточку с единственным словом: «Проходите!» А сам направился к будке, чтобы – Данвиц уже не сомневался в этом – сообщить о нем по телефону на следующий пост.
   Все еще вдвоем с Деттманом они проследовали мимо очередной группы одноэтажных зданий одинаковой высоты, но отличающихся по длине. К каждому зданию вела узкая асфальтированная дорожка. Над крышами тянулись провода, очевидно телеграфные и телефонные.
   Данвиц обратил внимание, что через каждые сорок – пятьдесят шагов на высоких деревянных площадках установлены обращенные к лесу прожекторы. Впереди виднелся высокий зеленого цвета забор, и в нем закрытые наглухо ворота. Вдоль забора на расстоянии десятка метров друг от друга стояли автоматчики. Ускорив шаг, Деттман опять первым подошел к этим воротам и нажал невидимую Данвицу кнопку. Спустя мгновение в заборе, рядом с воротами, открылась неприметная калитка, и в ней появился рослый оберштурмфюрер.
   Деттман что-то тихо сказал ему. Затем они сверили свои часы. Обернувшись, Деттман громко сказал Данвицу деревянным каким-то голосом:
   – Разрешите попрощаться, господин оберст-лейтенант. Хайль Гитлер!
   Ему явно не хотелось обнаруживать своего давнего знакомства с Данвицем.
   «Ловчит!» – с неприязнью подумал Данвиц, но вслух произнес ответное «Хайль!» и сделал еще шаг к калитке.
   Огромный оберштурмфюрер с рябоватым лицом, в туго перепоясанной черной шинели неторопливо поднес свою увесистую ладонь к козырьку фуражки и прохрипел с ясно выраженным баварским акцентом:
   – Предъявите ваш пропуск, господин оберст-лейтенант.
   Данвиц вынул из кармана желтую карточку. Эсэсовец взял ее и продолжал выжидающе смотреть на Данвица. Встретив непонимающий ответный взгляд, захрипел опять:
   – Вашу «Зольдбух»!
   «Ах да, конечно! – спохватился Данвиц. – Предъявление личного документа обязательно…»
   И торопливо, гораздо быстрее, чем хотелось бы, сунул руку за борт шинели, вынул свою «Зольдбух», предъявил оберштурмфюреру в раскрытом виде.
   Тот взял удостоверение левой рукой и, держа пропуск в правой, стал изучать их одновременно. В «Зольдбухе» было не менее двадцати страничек, поскольку эта книжка являлась не только удостоверением личности военнослужащего, но содержала данные и о его происхождении, и о семейном положении, и о продвижениях по службе, наконец о личном оружии, о положенных видах довольствия. И оберштурмфюрер перелистал всю ее, от первой до последней странички.
   Данвицу показалось, что эсэсовец испытывает его терпение.
   Закончив скрупулезное изучение документов, оберштурмфюрер не возвратил их, а зажал в левой своей пятерне, сделал шаг в сторону и сказал:
   – Проходите.
   Данвиц почувствовал, как часто забилось его сердце.
   Он вошел в калитку и… на мгновение застыл от неожиданности: перед ним возвышался еще один забор. Тоже выкрашенный в зеленый цвет, он был несколько ниже первого, а потому о существовании его трудно было догадаться. Над забором, на железных кронштейнах, была натянута колючая проволока. Вдоль всего этого второго забора, как и вдоль первого, на равных расстояниях друг от друга стояли автоматчики.
   – Сюда, господин оберст-лейтенант! – услышал Данвиц за своей спиной.
   Он обернулся. Оберштурмфюрер показывал куда-то в сторону, и Данвиц увидел, что метрах в тридцати направо прилепилось меж заборами тоже зеленое деревянное строение.