Страница:
МЦ.
<Приписка на полях:>
Если есть деньги, купите мне башмаки (Bergschuhe, с языком!) сразу, сколько бы ни стоили. Деньги (герм<анские>) перешлю в течение недели.
Мокропсы, 16-го нов<ого> Октября 1922 г.
Дорогая Людмила Евгеньевна,
Будьте моим спасательным кругом: пойдите с этим письмом к Абраму Григорьевичу Вишняку, передайте ему его в руки, настойте, чтобы прочел при Вас и добейтесь ответа.
(Письмо прочтите!)
Адр<ес> его: Bambergerstr<ae> 7, угловой дом с Pragerstr<ae>, на окне огромная вывеска — Геликон — сразу в глаза бросается.
Бывает он в из<дательст>ве, по-моему, около 121/2 дня, а потом вечером, от 5-ти до 6-ти. — Так, по крайней мере, бывал раньше.
К сожалению, забыла № его телеф<она>, а то можно было бы позвонить, чтоб не ходить даром. Но лучше, чтобы какой-нибудь мужчина позвонил, если Вы назовете себя, он сразу свяжет со мной.
Письма ни за что в из<дательст>ве не оставляйте: важно, чтобы оно было передано ему в руки.
________
Все это очень конспирационно, когда-нибудь, при встрече, объясню.
Будьте милы, но тверды. Можете, между прочим, вскользь бросить, что может быть скоро сама буду в Берлине (не собираюсь — исключительно на предмет устрашения!) — но что не наверное — и что рукописи убедительно прошу переслать.
Ради Бога, не перепутайте писем и не дайте ему, вместо его — своего!
Получили ли Вы мое последнее письмо? Вы кажется тогда были в Гамбурге.
Очень ли свирепствует Каплун? [731]Напишите подробно! — Что с Царь-Девицей?
Скоро напишу еще. Целую нежно.
МЦ.
Обставить можно очень изящно: «М<арина> И<вановна> знает, как Вы заняты, и боится, что за другими делами опять не удосужитесь ей ответить…» и т. д.
Опишите всю встречу подробно!
_______
Между его трогательными проводами тогда — помните? — и теперешним поведением (упорное молчание на деловые письма) не лежит ничего.
Я, по крайней мере, не оповещена, — догадываюсь. — Это жест страуса, прячущего голову [732]— и, главное ОТ МЕНЯ, к<отор>ая от высокомерия т?к — всегда — всё — наперед прощает!
Мокропсы, 3-го нов<ого> ноября, 1922 г.
Моя дорогая Людмила Евгеньевна,
Бесконечное спасибо за всё, — вчера прибыли первые геликоновы грехи: книжка Ахматовой — и покаянное письмо.
Глубоко убеждена, что я в этом покаянии ни при чем. — Вы были тем жезлом Аарона (?), благодаря коему эта сомнительная скала выпустила эту сомнительную слезу.
— В общем: крокодил. А впрочем — черт с ним!
Вы мне очень помогли, у меня теперь будут на руках мои прежние стихи, к<отор>ые всем нравятся.
С новыми (сивиллиными словами) я бы пропала: никому не нужны, ибо написаны с того брега: с неба!
_______
Давайте говорить о Вас.
Вы уезжаете. [733]— Рукоплещу. — Но есть два уезда: от — и: к. Предпочла бы первое: это благородный жест: женщина как я ее люблю.
Не отъезд: отлет.
Если же к — или: с — что ж, и это надо, хотя бы для того, чтобы потом трижды отречься, отрясти прах.
Душа от всего растет, больше всего же — от потерь.
Вы — настоящий человек, к тому же — юный, я с первой встречи любовалась этим соединением, люди ошибаются, когда что-либо в человеке объясняют возрастом: человек рождается ВЕСЬ! Заметьте, до чего мы в самом раннем возрасте и — через года и года! — одинаковы, любим все то же. Какая-то непреходящая невинность.
Но люди замутняют, любовь замутняет, в 20 л<ет> думаешь:
новая душа проснулась! — нет, просто старая праматерина Евина плоть. А потом это проходит, и в 60 л<ет> ты под небом все тот же — все та же — что в 6 л<ет>. (Мне сейчас — 600!)
Так или иначе, от кого бы и к кому бы (от чего бы и к чему бы, п. ч. Ваша судьба в чувствах, а не в людях!) — от чего бы и к чему бы Вы не ехали — Вы едете в свою же душу (Ваши события — все внутри), кроме того в вечный город, так много видевший и поглотивший, что поневоле все остро-личное стихнет, преобразится.
У Вас будет Сена, мосты над ней, туманы над ней: века над ней. Tombeau des Invalides, [734]— Господи: Версаль в будни, когда никого нет, Версаль с аллеями, с прудами, с Людовиками!
Я жила в Париже, — давно, 16-ти лет, жила одна, сурово, — это был скорей сон о Париже, чем Париж. (Как вся моя жизнь — сон о жизни, а не жизнь!)
Пойдите в мою память на Rue Bonaparte, я там жила: 59-bis. Жилище выбрала по названию улицы, ибо тогда (впрочем, это никогда не пройдет!) больше всех и всего любила Наполеона.
Rue Bonaparte — прелестная: католическая и монархическая (l?gitimiste! [735]), — в каждом доме антикварная лавка.
Хорошо бы, если бы Вы там поселились: по плану — между площадями St. Germain des Pr?s и St. Germain d'Auxerrois, на самой Сене, — Латинский квартал.
И, чт? особенно должно привлечь Вас — в каждом окошке по 110-летнему старику и 99-тилетней старушке.
Мокропсы, 4-го нов<ого> апреля 1923 г.
Моя дорогая Людмила Евгеньевна,
Посылаю Вам 20 фр<анков> с следующей мольбой: купите на них шоколаду и отнесите его сами, лично, пораньше утром, чтобы застать, по следующему адресу: Bd. des Invalides, 2, Rue Duroc (chez Beaumont) — Сергею Михайловичу Волконскому. Это моя лучшая дружба за жизнь, умнейший, обаятельнейший, стариннейший, страннейший и — гениальнейший человек на свете.
Ему 63 года. Когда Вы выйдете от него, Вы забудете, сколько Вам. И город забудете, и век, и число.
Цветов не покупайте: он любит шоколад.
Вторая просьба: не могли ли бы Вы что-нибудь устроить ему со шведскими переводами? В его книге «Родина» (1860–1921) много для иностранцев любопытного. (Книга восхитительна, Ваш отец в восторге, все Ваши читают.) Моя дорогая умница, моя нежная умница, мне никогда не стыдно Вас просить, мне только жаль, что Вы никогда у меня ничего не просите.
_______
Ваше очаровательное письмо получила. Я вас очень люблю, знайте это. Вы во всем настоящая, я всегда говорю С<ереже> — «Если бы Л<юдмила> Е<вгеньевна> здесь была, я была бы вдвое счастливее!»
Мужская дружба с женщиной, — чт? лучше?!
________
Не писала, потому что завалена работой: переписываю огромную книгу прозы. [736]Глаза болят. (Печатным шрифтом!) Было много разных корректур. В промежутках — стихи, которые хотят быть написанными! День летит, дни летят.
________
Подружитесь с Волконским! Он очень одинокий человек, я с ним умела, и Вы с ним сумеете. Это большая духовная ценность, у него мало друзей. Познакомилась я с ним в Москве, в январе 1920 г., и люблю его, как в первый день.
Я знаю, что идти к чужому трудно — но Вы же героиня! Вы же не ищете легкого! И, только переступив порог, — Вы сразу поймете.
В следующий раз — больше, о весне, о Вас, о себе, обо всем. — С Вашими дружу, особенно с Е<вгением> Н<иколаевичем>. Пасху верно будем встречать вместе.
Целую нежно.
МЦ.
Р. S. Только не откладывайте! Шоколад долженствует изобразить пасхальное приветствие.
<Приписка на полях:>
Р. S. Шоколад купите плитками, в коробках дорого.
Прага, 27-го нов<ого> апреля, 1923 г.
Моя дорогая Людмила Евгеньевна,
Пишу Вам в Праге, посему карандашом. (Без пристанища.) Спасибо бесконечное за поход к Волконскому, когда не знаешь другого, он — отвлеченность, а ради отвлеченности лишний раз веками не взмахнешь. Вы поверили мне н? слово, что В<олконский> — есть. Спасибо.
Спасибо еще за то, что поняли, увидели, проникли (в сущность иногда трудней, чем в дом, — даже запертой!). Он очень одинокий человек: уединенный дух и одинокая бродячая кость. Его не надо жалеть, но над ним надо задуматься. Я бы на Вашем месте дружила: заходила иногда, заводила, — он любит мрачные углы, подозрительные закоулки — tout comme Vous. [737]
Он отлично знает живопись, и как творческий дух — всегда неожиданен. Его общепринятостями (даже самыми модными!) не собьешь.
И вообще это знакомство, которое стоит длить. Это последние отлетающие лебеди того мира! (NB! Если С<ергей> Михайлович> лебедь, то — черный. Но он скорей старый орел.)
_______
А мы судимся. Да, дитя мое, самым мрачным образом. Хозяева подали жалобу, староста пришел и наорал (предлог: сырые стены и немытый пол) и вот завтра в ближайшем городке — явка. Мы всю зиму прожили в этой гнилой дыре, где несмотря на ежедневную топку со стен потоки струились и по углам грибы росли, — и вот теперь, когда пришло лето, когда везде — рай, — «Испортили комнату, — убирайтесь на улицу». С<ережа> предстоящим судом изведен, издерган, я вообще устала от земной жизни. Руки опускаются, когда подумаешь, сколько еще предстоит вымытых и невымытых полов, вскипевших и невскипевших мол?к, хозяек, кастрюлек и пр.
Денег у меня никогда не будет, мне нужно мно — о — го: откупиться от всей людской низости: чтобы на меня не смел взглянуть прохожий, чтобы никогда, нигде не смел крикнуть кондуктор, чтобы мне никогда не стоять в передней, никогда и т. д.
На это не заработаешь.
________
Ах, как мне было хорошо в Б<ерлине>, как я там себя чувствовала человеком и как я здесь хуже последней собаки: у нее, пока лает, есть право на конуру и сознание конуры. У меня ничего нет, кроме ненависти всех хозяев жизни; за то, что я не как они. Но это шире крохотного вопроса комнаты, это пахнет жизнью и судьбой. Это нищий — пред имущими, нищий — перед неимущими (двойная ненависть), один перед всеми и один против всех. Это душа и туши, душа и мещанство. Это мировые силы столкнулись лишний раз! Не умею жить на свете!
________
Вы верите в другой мир? Я — да. Но в грозный. Возмездия! В мир, где царствуют Умыслы. В мир, где будут судимы судьи. Это будет день моего оправдания, нет, мало: ликования! Я буду стоять и ликовать. Потому что там будут судить не по платью, которое у всех здесь лучше, чем у меня, и за которое меня в жизни так ненавидели, а по сущности, которая здесь мне и мешала заняться платьем.
Но до этого дня — кто знает? — далёко, а перед глазами целая вереница людских и юридических судов, где я всегда буду неправой.
________
30-го нов(ого) апреля 1923 г.
Продолжаю письмо уже в Мокропсах. (Еще в Мокропсах! Toujours [738]Мокропсах!). Знаете, чем кончился суд? С<ережа> поехал с другим студентом (переводчиком), хозяин (обвинитель) студента принял за адвоката, испугался и шепотом попросил судью — попросить «пана Сергия» почаще мыть пол в комнате… «а то — блэхи» (блохи)!!! Судья пожал плечами. «Адвокат», учтя положение, заявил, что полы чисты как снег. Судья махнул рукой. Этим и кончилось. Первым (в Мокропсы) вернулся хозяин: в трауре, в цилиндре, — вроде гробовщика. Мрачно и молча поплелся к себе, переоделся и тут же огромной щеткой стал мыть одно учреждение (как раз под моим окном) — в сиденье которого потом, неизвестно почему, вбил два кола. (М.б. он считает нас за упырей? Помните, осиновый кол!)
Этим и кончилось.
(Цель обвинения была, ввиду сезона, выселить нас и взять вместо 220 кр<он> — 350, а то больше!)
Все ваши принимали самое горячее участие в нашем суде и судьбе: и советовали, и направляли, Е<вгений> Н<иколаевич> написал мне письмо к некому Чапеку (переводчику), — было очень трогательно.
Вся деревня на нашей стороне, а это больше, чем Париж, когда живешь в деревне!
Получила нынче письмо от моего дорогого С<ергея> М<ихайловича>. Пишет, что был у Вас, очень доволен посещением. Утешьте его de vive voix [739](Вы меня заражаете Францией!) в истории с Лукомским, [740]если ее знаете. Последний ведет себя как негодяй, прислал С<ергею> М<ихайловичу> наглейшее письмо с упреками в неблагодарности, с попреками гостеприимством и пр<очими> прелестями. Заведите речь, просто как художник, упомяните имя Л<уком>ского, он Вам расскажет. (На меня не ссылайтесь!) Вам будет забавно послушать.
Л<уком>ского я видела раз в Берлине: фамильярен, аферист и сплетник.
Нынче еду в Прагу на Штейнера. [741](Вы кажется о нем слышали: вождь всей антропософии, Ася Белого [742]была его любимейшей ученицей.) Хочу если не услышать, то узреть. По более юным снимкам у него лицо Бодлера, г. е. Дьявола.
У нас дожди, реки, потоки. Весна тянется третий месяц, нудная. Пишу и этим дышу. Но очень хочется вон; прочь, — только не знаю: из Мокропсов или с этого света?
Целую нежно. Пишите.
МЦ.
Еще раз: горячее спасибо за С<ергея> Михайловича>.
<Приписка на полях:>
Р. S. Похудела ли Цетлиниха? [743]
<Ноябрь. Париж 1926 г.>
Дорогая Людмила Евгеньевна! Спасибо за привет и память. И за те давние дары. Мур до сих пор ходит (NB! иносказательно) в Аленушкиной [744]голубой рубашечке.
Париж мне, пока, не нравится, — вспоминаю свой первый приезд, — головокружительную свободу. (16 лет — любовь к Бонапарту — много денег — мало автомобилей.) Теперь денег нет, автомобили есть, — и есть литераторы, мерзейшая раса, — и есть богатые — м. б. еще <более> мерзейшая. У меня все растет ирония, и все холодеет сердце. Реально — здесь — для устройства вечера стихов. К Рождеству ждем Сережу, м. б. удастся достать место, — иждивение его кончается.
Аля огромная, с двумя косами, веселая, очень гармоничная, — ни в Сережу, ни в меня. Мур чудный: 30 ф<унтов>, с ярко-голубыми глазами, длиннейшими ресницами, отсутствующими бровями и проблематическими волосами. Красивые руки — пальцы сходят на нет. Будет скрипачом.
А я? Жизнь все больше и больше (глубже и глубже) загоняет внутрь. Иногда мне кажется, что это не жизнь и не земля — а чьи-то рассказы о них. Слушаю, как о чужой стране, о чужом путешествии в чужие страны. Мне жить не нравится и по этому определенному оттолкновению заключаю, что есть в мире еще другое что-то. (Очевидно — бессмертие.) Вне мистики. Трезво. Да! Жаль, что Вас нет. С Вами бы я охотно ходила — вечером, вдоль фонарей, этой уходящей и уводящей линией, которая тоже говорит о бессмертии.
МЦ.
— Наташе нужно в Америку. Одна сестра — замуж, другая — за океан. [745]А новый материк ведь не меньше человека?
СТРУВЕ П. Б
21-го сентября 1922 г.
Многоуважаемый Петр Бернардович,
Месяца два тому назад мною были переданы в Редакцию «Русской Мысли» стихи. Хотела бы знать о их судьбе и, если они приняты, получить гонорар. В «Воле России» я получала 2 кр<оны за> строчку.
Одно стихотворение, как я уже говорила Вашему сыну. отпадает, ибо было напечатано Эренбургом в «Портретах русских поэтов». [746](«Ох грибок ты мой, грибочек…») Могу, если нужно, заменить его другим.
Податель сего письма, мой добрый знакомый Виталий Васильевич Зуев, живущий так же как и я, во Вшенорах, любезно взялся зайти в Редакцию. — Я в городе бываю редко и, к сожалению, всё в Ваши неурочные часы. Глеб Петрович предупреждал меня, что Вы очень заняты.
Прошу передать ответ и — если полагается — гонорар вышеназванному моему знакомому.
Простите за беспокойство. Шлю привет. — Когда-нибудь, надеюсь, познакомимся лично.
Марина Цветаева
<Январь — февраль 1923 г.>
Милый Петр Бернардович,
Очень жалею, что не застала, мне сказали, что Вы принимаете по вторникам, в 6 ч.
Оставляю у вас статью о книге Волконского «Родина», [747]не знаю, подойдет ли для Русской Мысли (если она будет выходить). Очень хотела бы, чтобы Вы просмотрели ее поскорее, у меня др<угого> экземпляра нет, а в случае, если Русская Мысль не примет, мне надо стучаться в другие места.
Простите за почерк — замерзла. Шлю привет.
МЦветаева
Вшеноры, 4-го декабря 1924 г.
Дорогой Петр Бернгардович,
Вчера С<ергей> Я<ковлевич> передал мне от Вашего имени деньги. Сердечное спасибо за внимание и доброту, — когда люди редко видятся, принято забывать.
Обращаюсь к Вам за советом: у меня до сих пор не издана книга так называемых «контр-революционных» стихов (1917–1921 г.), — все нашли издателей, кроме этой. Книжка небольшая, — страниц на 60. Некоторые из стихов печатались в «Русской Мысли». Хотелось бы, чтобы она существовала целиком, потому что, с моего ведома, такой книги еще не было.
Левые издательства, естественно, от нее отказываются.
Называется она «Лебединый стан», в России ее — изустно-хорошо знали.
Если есть какая-либо надежда на ее устройство — отзовитесь, тогда перепишу и представлю Вам.
Вопрос оплаты здесь второстепенен, — мне важно, чтобы тогдашний голос мой был услышан.
Привет и благодарность Вам и Нине Александровне. [748]
МЦветаева
V?enory, ?<islo> 23 (P.P. Dob?ichovice)
Многоуважаемый Петр Бернардович,
Месяца два тому назад мною были переданы в Редакцию «Русской Мысли» стихи. Хотела бы знать о их судьбе и, если они приняты, получить гонорар. В «Воле России» я получала 2 кр<оны за> строчку.
Одно стихотворение, как я уже говорила Вашему сыну. отпадает, ибо было напечатано Эренбургом в «Портретах русских поэтов». [746](«Ох грибок ты мой, грибочек…») Могу, если нужно, заменить его другим.
Податель сего письма, мой добрый знакомый Виталий Васильевич Зуев, живущий так же как и я, во Вшенорах, любезно взялся зайти в Редакцию. — Я в городе бываю редко и, к сожалению, всё в Ваши неурочные часы. Глеб Петрович предупреждал меня, что Вы очень заняты.
Прошу передать ответ и — если полагается — гонорар вышеназванному моему знакомому.
Простите за беспокойство. Шлю привет. — Когда-нибудь, надеюсь, познакомимся лично.
Марина Цветаева
<Январь — февраль 1923 г.>
Милый Петр Бернардович,
Очень жалею, что не застала, мне сказали, что Вы принимаете по вторникам, в 6 ч.
Оставляю у вас статью о книге Волконского «Родина», [747]не знаю, подойдет ли для Русской Мысли (если она будет выходить). Очень хотела бы, чтобы Вы просмотрели ее поскорее, у меня др<угого> экземпляра нет, а в случае, если Русская Мысль не примет, мне надо стучаться в другие места.
Простите за почерк — замерзла. Шлю привет.
МЦветаева
Вшеноры, 4-го декабря 1924 г.
Дорогой Петр Бернгардович,
Вчера С<ергей> Я<ковлевич> передал мне от Вашего имени деньги. Сердечное спасибо за внимание и доброту, — когда люди редко видятся, принято забывать.
Обращаюсь к Вам за советом: у меня до сих пор не издана книга так называемых «контр-революционных» стихов (1917–1921 г.), — все нашли издателей, кроме этой. Книжка небольшая, — страниц на 60. Некоторые из стихов печатались в «Русской Мысли». Хотелось бы, чтобы она существовала целиком, потому что, с моего ведома, такой книги еще не было.
Левые издательства, естественно, от нее отказываются.
Называется она «Лебединый стан», в России ее — изустно-хорошо знали.
Если есть какая-либо надежда на ее устройство — отзовитесь, тогда перепишу и представлю Вам.
Вопрос оплаты здесь второстепенен, — мне важно, чтобы тогдашний голос мой был услышан.
Привет и благодарность Вам и Нине Александровне. [748]
МЦветаева
V?enory, ?<islo> 23 (P.P. Dob?ichovice)
СУВЧИНСКОМУ П. П
5-го нов<ого> ноября <1922 г.>
Милый Петр Петрович,
— Мы с Вами немножко знакомы. — Обращаюсь к Вам с просьбой: сообщите, пожалуйста, адрес Ильина [749]— Сергею Михайловичу Волконскому. Он его тщетно разыскивает всюду.
Адр<ес> кн<язя> Волконского:
Paris B<oulevar>d des Invalides
Rue Duroc, 2.
Простите, что так мало Вас зная — уже прошу, но мне о Вас много рассказывал Чабров. [750]
Шлю Вам привет.
Скоро выйдут две моих новых книги: «Царь-Девица» и «Ремесло». — Тогда пришлю.
Марина Цветаева
Прага, 1922 г.
<Приписка на лицевой стороне открытки:>
Здесь я живу и буду жить всю зиму. — Последний дом в деревне —
Париж, 25-го января 1926 г.
Милый Петр Петрович,
Позвольте порадовать Вас еще десятком двадцатипятифранковых (хорошо словцо?) билетов, отравой — если не отрадой — на ровно десять дней и ссорой со столькими же буржуями. [752]
С искренним соболезнованием
Марина Цветаева
<Приписка рукой С. Я. Эфрона: >
Жду Вас, как было условлено, в пятницу.
Привет, С. Эфрон
<Февраль 1926> [753]
ШАТЕР (просто — костер — царственность — сирость).
В ШАТРЕ — и ОРДА, только за шатром. И мужское. Лучше Орды! Шатер — укрывающее, но не удушающее. Дом (или дворец) со сквозняком. [754]
А что у Гумилева — Шатер [755]— тем лучше! Гумилев — большой поэт, и такое воссоединение приятно. Кроме того, ШАТЕР — как простор — как костер — ДЛЯ ВСЕХ.
— Вот Вам Петр. [756]— МЦ.
Лондон, 11-го марта 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,
Как мне в жизни не хватает старшего и как мне сейчас, в Лондоне, не хватает Вас! Мне очень трудно. Мой собеседник [757]молчит, поэтому говорю — я. И совсем не знаю, доходит ли и как доходит. Я ведь совсем не вожу людей, особенно вблизи, мне в отношении нужна твердая рука, меня ведущая, чтобы лейтмотив принадлежал не мне. И никто не хочет (м. б. не может!) этого взять на себя, предоставляют вести мне, мне, которая отродясь — ВЕДОМЫЙ!
Мы с Вами как-то не так встретились, не довстретились на этот раз, и вместе с тем Вы мне близки и дороги, ближе, дороже. У Вас есть слух на меня, на мое. Мне кажется, Вы бы сумели обращаться со мною (ох, как трудно! и как я сама себе — с людьми — трудна!) Мне нужен покой другого и собственный покой за него. Что мне делать с человеческим молчанием? Оно меня гнетет, сбивает, сшибает, я его наполняю содержанием, может быть вовсе и не соответствующим. Молчит — значит плохо. Что сделать, чтобы было хорошо? Я становлюсь неестественной, напряженно-веселой, совсем пустой, целиком заостренной в одну заботу: не дать воздуху в комнате молчать.
Вчера, в один вечер, я издержала столько, что чувствую себя — и ночь не помогла! — совсем нищей. Молчание другого — неизбежность моей растраты, впустую, зря. Человек не говорит. Не говорит и смотрит. И вот я под гипнозом молчания, глядения, — враждебных сил!
— «Я очень трудна. Вынесете ли Вы меня две недели?» Большая пауза. — «А Вы меня?»
Мне хотелось бы простоты, покоя, уверенности. А другой не помогает, недвижностью своей вызывая меня на сложность, смуту, сомнение, нечто явно-не мое, от чего унижена и страдаю. Знаете, — когда неверный воздух между людьми? Ненадежный, быстро рвущийся.
_______
Ах, кажется знаю! Не выношу, когда человек наполнен мною. Не выношу ответственности. Хочу — моим, своим, а не мною. Ведь я себя (лично) не люблю, люблю свое. Совпадение в своем — вот. А ведь иначе — одиночество, не-встреча, разминовение. Двое сходятся в третьем — да. Но двоим никогда не встретиться в одном из двух или друг в друге. Х любит У, а У любит Х = одиночество. Х любит У, а У тоже У = одиночество. Х любит Z и У любит Z — встреча. Z =cвoe (для Х и для У) совпадение в том, что выше и Х и У.
Напишите, права ли я и права ли моя тоска?
________
Переправа была ужасная. [758]Никогда не поеду в Америку. Лондон нравится. У меня классическая мансарда поэта. Так устала (меньше от моря, чем от молчания) что спала одетая и всю ночь ворочала какие-то глыбы.
_______
Хочу в зверинец, смотреть британского льва, окунуться в чистоту и покой зверя.
Завтра вечер, билеты идут хорошо. Сегодня же перепишу и отошлю «Поэму Горы». [759]А Св<ятополк>-М<ирскому> Ремизов нравится, он очень огорчен разминовением с Вами. (Я не читала.) [760]
Милый друг, переборите лень и напишите мне хорошее большое письмо. Издалека видней.
Это письмо — только Вам, домой не пишу, потому что не хочу лишних тяжестей.
МЦ.
Ад<рес>: London WCI
9, Torrington Sq [761]
— мне —
_______
О высылке статьи и денег М<ир>скому говорила.
_______
Если бы Вы знали, как мне тяжело!
_______
Лондон, 15-го марта 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,
Вы просто не поняли моего почерка. Какая же у Вас лень, когда Вы начинены динамитом? Вы, за быстротой, просто неучтимы. O? ?tes-Vous all? la p?cher? [762](Лень.)
А о себе и своем — раздвоении — Вы правы. Но у меня пуще чем разминовение — равнодушие. Мне нет дела до себя. Меня — если уж по чести — просто нет. Вся я — в своем, свое пожрало. Поэтому тащу человека в свое, никогда в себя, — от себя оттаскиваю: дом, где меня никогда не бывает. С собой я тороплюсь — как с умываньем, одеваньем, обедом, м. б. вся я — только это: несколько жестов, либо навязанных (быт), либо случайных (прихоть часа). Когда я говорю, я решаю, я действую — всегда плохо. Я — это когда мне скучно (страшно редко). Я — это то, что я с наслаждением брошу, сброшу, когда умру. Я — это когда меня бросает МОЕ. Я — это то, что меня всегда бросает. «Я» — всё, что не Я во мне, всё, чем меня заставляют быть. И диалог МОЕГО со мною всегда открывается словами:
«Вот видишь, какая ты дура!» (Мое — мне.)
_______
И — догадалась: «Я» ЭТО ПРОСТО ТЕЛО… et tout ce qui s'en suit: [763]голод, холод, усталость, скука, пустота, зевки, насморк, хозяйство, случайные поцелуи, пр<очее>.
Всё НЕПРЕОБРАЖЕННОЕ.
_______
Не хочу, чтобы это любили. Я его сама еле терплю. В любви ко мне я одинока, не понимаю, томлюсь.
«Я» — не пишу стихов.
_______
Мандельштам «ШУМ ВРЕМЕНИ». Книга баснословной подлости. Пишу — вот уже второй день — яростную отповедь. [764]Мирский огорчен — его любезная проза. [765]А для меня ни прозы, ни стихов — ЖИЗНЬ, здесь отсутствующая. Правильность фактов — и подтасовка чувств. Хотелось бы поспеть к этому № журнала [766]— хоть петитом — не терпится.
_______
Я по Вас соскучилась, я когда-нибудь еще буду очень Вас любить.
Если заняты, не отвечайте, это не переписка, я просто подаю голос. Вечер прошел удачно. Лекцию Д<митрий> П<етрович> начал с посрамления Чехова, который ему более далек, чем нечитаный китайский поэт (хорошо ведь?) Стихи доходили. [767]Хочу на часть денег издать Лебединый Стан, он многим нужен, убедилась.
_______
Была у Голицыных [768]— чудный и странный дом. Но хозяйка не любит собак.
До свидания, извлекайте С<ергея> Я<ковлевича>, Вы единственный, с кем ему хорошо.
— Как я рада, что я Вас встретила!
МЦ.
Ремизовым не восхищена — не люблю единоличного Ремизова, люблю Ремизова по поводу, с чужим костяком. Но поместить надо.
<Приписка на полях:>
Мирский написал небольшую статью (стр<аниц> 7 печат<ных> о С<овременных> 3<аписках> и Воле России. [769]Остро и мужественно.
Париж, 29-го марта 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,
Милый Петр Петрович,
— Мы с Вами немножко знакомы. — Обращаюсь к Вам с просьбой: сообщите, пожалуйста, адрес Ильина [749]— Сергею Михайловичу Волконскому. Он его тщетно разыскивает всюду.
Адр<ес> кн<язя> Волконского:
Paris B<oulevar>d des Invalides
Rue Duroc, 2.
Простите, что так мало Вас зная — уже прошу, но мне о Вас много рассказывал Чабров. [750]
Шлю Вам привет.
Скоро выйдут две моих новых книги: «Царь-Девица» и «Ремесло». — Тогда пришлю.
Марина Цветаева
Прага, 1922 г.
<Приписка на лицевой стороне открытки:>
Здесь я живу и буду жить всю зиму. — Последний дом в деревне —
(Rilke) [751]
«Как одинок последний дом в деревне, —
Как будто он — последний в мире дом!»
Париж, 25-го января 1926 г.
Милый Петр Петрович,
Позвольте порадовать Вас еще десятком двадцатипятифранковых (хорошо словцо?) билетов, отравой — если не отрадой — на ровно десять дней и ссорой со столькими же буржуями. [752]
С искренним соболезнованием
Марина Цветаева
<Приписка рукой С. Я. Эфрона: >
Жду Вас, как было условлено, в пятницу.
Привет, С. Эфрон
<Февраль 1926> [753]
ШАТЕР (просто — костер — царственность — сирость).
В ШАТРЕ — и ОРДА, только за шатром. И мужское. Лучше Орды! Шатер — укрывающее, но не удушающее. Дом (или дворец) со сквозняком. [754]
А что у Гумилева — Шатер [755]— тем лучше! Гумилев — большой поэт, и такое воссоединение приятно. Кроме того, ШАТЕР — как простор — как костер — ДЛЯ ВСЕХ.
— Вот Вам Петр. [756]— МЦ.
Лондон, 11-го марта 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,
Как мне в жизни не хватает старшего и как мне сейчас, в Лондоне, не хватает Вас! Мне очень трудно. Мой собеседник [757]молчит, поэтому говорю — я. И совсем не знаю, доходит ли и как доходит. Я ведь совсем не вожу людей, особенно вблизи, мне в отношении нужна твердая рука, меня ведущая, чтобы лейтмотив принадлежал не мне. И никто не хочет (м. б. не может!) этого взять на себя, предоставляют вести мне, мне, которая отродясь — ВЕДОМЫЙ!
Мы с Вами как-то не так встретились, не довстретились на этот раз, и вместе с тем Вы мне близки и дороги, ближе, дороже. У Вас есть слух на меня, на мое. Мне кажется, Вы бы сумели обращаться со мною (ох, как трудно! и как я сама себе — с людьми — трудна!) Мне нужен покой другого и собственный покой за него. Что мне делать с человеческим молчанием? Оно меня гнетет, сбивает, сшибает, я его наполняю содержанием, может быть вовсе и не соответствующим. Молчит — значит плохо. Что сделать, чтобы было хорошо? Я становлюсь неестественной, напряженно-веселой, совсем пустой, целиком заостренной в одну заботу: не дать воздуху в комнате молчать.
Вчера, в один вечер, я издержала столько, что чувствую себя — и ночь не помогла! — совсем нищей. Молчание другого — неизбежность моей растраты, впустую, зря. Человек не говорит. Не говорит и смотрит. И вот я под гипнозом молчания, глядения, — враждебных сил!
— «Я очень трудна. Вынесете ли Вы меня две недели?» Большая пауза. — «А Вы меня?»
Мне хотелось бы простоты, покоя, уверенности. А другой не помогает, недвижностью своей вызывая меня на сложность, смуту, сомнение, нечто явно-не мое, от чего унижена и страдаю. Знаете, — когда неверный воздух между людьми? Ненадежный, быстро рвущийся.
_______
Ах, кажется знаю! Не выношу, когда человек наполнен мною. Не выношу ответственности. Хочу — моим, своим, а не мною. Ведь я себя (лично) не люблю, люблю свое. Совпадение в своем — вот. А ведь иначе — одиночество, не-встреча, разминовение. Двое сходятся в третьем — да. Но двоим никогда не встретиться в одном из двух или друг в друге. Х любит У, а У любит Х = одиночество. Х любит У, а У тоже У = одиночество. Х любит Z и У любит Z — встреча. Z =cвoe (для Х и для У) совпадение в том, что выше и Х и У.
Напишите, права ли я и права ли моя тоска?
________
Переправа была ужасная. [758]Никогда не поеду в Америку. Лондон нравится. У меня классическая мансарда поэта. Так устала (меньше от моря, чем от молчания) что спала одетая и всю ночь ворочала какие-то глыбы.
_______
Хочу в зверинец, смотреть британского льва, окунуться в чистоту и покой зверя.
Завтра вечер, билеты идут хорошо. Сегодня же перепишу и отошлю «Поэму Горы». [759]А Св<ятополк>-М<ирскому> Ремизов нравится, он очень огорчен разминовением с Вами. (Я не читала.) [760]
Милый друг, переборите лень и напишите мне хорошее большое письмо. Издалека видней.
Это письмо — только Вам, домой не пишу, потому что не хочу лишних тяжестей.
МЦ.
Ад<рес>: London WCI
9, Torrington Sq [761]
— мне —
_______
О высылке статьи и денег М<ир>скому говорила.
_______
Если бы Вы знали, как мне тяжело!
_______
Лондон, 15-го марта 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,
Вы просто не поняли моего почерка. Какая же у Вас лень, когда Вы начинены динамитом? Вы, за быстротой, просто неучтимы. O? ?tes-Vous all? la p?cher? [762](Лень.)
А о себе и своем — раздвоении — Вы правы. Но у меня пуще чем разминовение — равнодушие. Мне нет дела до себя. Меня — если уж по чести — просто нет. Вся я — в своем, свое пожрало. Поэтому тащу человека в свое, никогда в себя, — от себя оттаскиваю: дом, где меня никогда не бывает. С собой я тороплюсь — как с умываньем, одеваньем, обедом, м. б. вся я — только это: несколько жестов, либо навязанных (быт), либо случайных (прихоть часа). Когда я говорю, я решаю, я действую — всегда плохо. Я — это когда мне скучно (страшно редко). Я — это то, что я с наслаждением брошу, сброшу, когда умру. Я — это когда меня бросает МОЕ. Я — это то, что меня всегда бросает. «Я» — всё, что не Я во мне, всё, чем меня заставляют быть. И диалог МОЕГО со мною всегда открывается словами:
«Вот видишь, какая ты дура!» (Мое — мне.)
_______
И — догадалась: «Я» ЭТО ПРОСТО ТЕЛО… et tout ce qui s'en suit: [763]голод, холод, усталость, скука, пустота, зевки, насморк, хозяйство, случайные поцелуи, пр<очее>.
Всё НЕПРЕОБРАЖЕННОЕ.
_______
Не хочу, чтобы это любили. Я его сама еле терплю. В любви ко мне я одинока, не понимаю, томлюсь.
«Я» — не пишу стихов.
_______
Мандельштам «ШУМ ВРЕМЕНИ». Книга баснословной подлости. Пишу — вот уже второй день — яростную отповедь. [764]Мирский огорчен — его любезная проза. [765]А для меня ни прозы, ни стихов — ЖИЗНЬ, здесь отсутствующая. Правильность фактов — и подтасовка чувств. Хотелось бы поспеть к этому № журнала [766]— хоть петитом — не терпится.
_______
Я по Вас соскучилась, я когда-нибудь еще буду очень Вас любить.
Если заняты, не отвечайте, это не переписка, я просто подаю голос. Вечер прошел удачно. Лекцию Д<митрий> П<етрович> начал с посрамления Чехова, который ему более далек, чем нечитаный китайский поэт (хорошо ведь?) Стихи доходили. [767]Хочу на часть денег издать Лебединый Стан, он многим нужен, убедилась.
_______
Была у Голицыных [768]— чудный и странный дом. Но хозяйка не любит собак.
До свидания, извлекайте С<ергея> Я<ковлевича>, Вы единственный, с кем ему хорошо.
— Как я рада, что я Вас встретила!
МЦ.
Ремизовым не восхищена — не люблю единоличного Ремизова, люблю Ремизова по поводу, с чужим костяком. Но поместить надо.
<Приписка на полях:>
Мирский написал небольшую статью (стр<аниц> 7 печат<ных> о С<овременных> 3<аписках> и Воле России. [769]Остро и мужественно.
Париж, 29-го марта 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,