Страница:
Если бы Вы сказали: «Не беру, потому что плохо», Вы бы (плохо или нет) были правы. Если бы Вы сказали: «не беру, потому что, взяв, лишусь российского рынка», Вы бы были правы. Но вы осудили вещь [770]по существу и этим оказались глубок?-неправы. Задета не кожа, а самое мясо вещи: душа.
Единоличная ответственность автора за вещь — вот девиз журнала, ближайшим участником [771]которого я бы смогла быть. Не в I, а во II, да еще подумайте, да еще подумаем, допустимы ли вообще обличения и т. д. (А Петр — сплошное обличение — допустим? Потому ли, что сообличаете? [772]Потому ли, что «стихи» — не в счет!)
Какое же «ближайшее участие». Поэму горы у меня и В<оля> Р<оссии> (никогда не вернувшая мне ни одной строки!), и «Благонамеренный» и м. б. даже «Дни» (Алданов [773]великодушен!) возьмут. Аллегорические горы — ?а ne tire pas ? cons?quences. [774]А вот проза, да еще всеми и каждым оплеванное Добровольчество, звук один этого слова… М. б. и Воля России бы (и с большим правом!) запнулась. Добровольчество — вот Ваш камень преткновения. Обличительную статью Мирского (на чисто-литер<атурную> тему) Вы конечно бы взяли. [775]Как обличительную мою. — Хочу, чтобы Вы знали, что — знаю.
Вчитайтесь и вдумайтесь и поймите, что «ближайшее участие» так и останется на обложке, следовательно — на обложке оставаться не должно.
_______
Вот как бы я поступила, если бы не сознание, что сняв себя с обложки, несколько расстраиваю общий замысел (Ремизов — прозаик. Шестов — философ, я — поэт). В России бы Вы меня заменили. Здесь не Россия.
Посему, ограничиваюсь чувством, а поступок — опускаю.
МЦ.
St. Gilles, 2-го июня 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,
Вот что пишет Пастернак об отзыве Мирского (в «Соврем<енных> Записках», о нем и мне). «Чудесная статья, глубокая, замечательная, и верно, очень верно. [776]Но я не уверен, справедливо ли он определяет меня. Я не про оценку, а про определенье именно. [777]Ведь это же выходит вроде „Шума Времени“ — натюрморгизм. Не так ли? А мне казалось, что я вглухую, обходами, туго, из-под земли начинаю, в реалистическом обличий спасать и отстаивать идеализм, который тут только под полой и пронести, не иначе. И не в одном запрете дело, а в перерождении всего строя, читательского, ландкартного (во временах и пространствах) и своего собственного, невольного». [778]
Когда я это прочла, я ощутила правоту Пастернака, как тогда, читая, неправоту Мирского. И вспомнила — очень неполно, отдельностями — поездку за фартуками, слоготворчество, жгут фуги, измененный угол зрения. Всё, что вспомнила, написала Пастернаку, а Вам пишу следующее:
Вспомните полностью, т. е. создавайте заново и напишите:
(Жгут фуги это была я, измененный угол зрения — Пастернак). Напишите о нем и мне — от лица Музыки, как никто еще не писал. Угол зрения — угол слуха, со зрительного на слуховое.
Просьба не странная, мне до страсти хочется, чтобы лучшее, сказанное о Пастернаке, шло отсюда. СНЯТЫЙ РУБЕЖ. А почему о нем и мне? Потому что все это делают, и письменно и устно, и делают не так. Родство и рознь. Берут какое-то соседство, не оправдывая, не подтверждая. Устанавливают факт. Любопытны — истоки.
Этой статьи я хочу и для Пастернака, и для себя, и для Вас. Я хочу, чтобы лучшее сказанное о Пастернаке и мне было сказано Вами, МУЗЫКАНТОМ: МУЗЫКОЙ. [779]Вы замечательно пишете, ненавидя статьи полюбила Вас за статью о Блоке. [780]
И еще: мне важно снять с Пастернака тяжесть, наваленную на него Мирским. Его там — за бессмертие души — едят, а здесь в нем это первенство души оспаривают. Делают из него мастера слов, когда он — ШАХТЕР — души.
(Из его отроческой книги) [781]
«С заскорузлой от музыки коркой
На поденной душе».
(Статьи Св<ятополк-> М<ирского> сейчас подробно не помню. Загвоздка в противопоставлении моего платонизма его — не знаю чему.)
_______
Кончаю небольшую поэму, разномастную и разношерстную. [782]Приедете — прочту. (Приедете ведь?)
Откармливаю С<ергея> Я<ковлевича>, которого Вы обратили в скелета. Заездили коня — версты! [783]
Прочла «Вольницу» Артема Веселого. [784]— Жизнь во всей ее силе. — Прочла письмо Ремизова к Розанову, которое, не сомневаюсь, прочел и Розанов. [785]Порукой — конец.
Две недели сряду читала Письма Императрицы, [786]и две недели сряду, под их влиянием (в ушах навязало!) писала ужасающие.
_______
Пейзаж напоминает Мирского — ровно. Я больше люблю горы.
Устрашающие ветра. Сегодня на рынок шла вавилонами как пьяный. Море грязно-бурое, ни одного паруса.
Едим крабов и паучих (спрутов). Пьем вино из собственной бочки, которая стоит в жерле камина. Хозяину и хозяйке двести лет, вину — три месяца.
До свидания, если серьезно хотите приехать, все удостоверю и напишу. Мне только нужно, когда и на какой срок. Привет Вам и Вере Александровне. [787]
МЦ.
<Начало июля 1926 г.> [788]
А подарок из немецкого магазина, — а? Версты чудесны. Вы не ответили мне на письмо, поэтому неприлично писать Вам дольше, хотя и есть что!
Напишите, когда приезжаете — встретим.
До свидания, мой миленькой (влияние Аввакума [789]). Привет Вере Алекс<андровне>, пусть везет пестрый купальный костюм, здесь всё мужские и траурные.
МЦ.
Ждём 10 экз<емпляров> «Вёрст», которые нам необходимы.
<Сен-Жиль, лето 1926 г.>
Единолично
Всего несколько слов. Спешу.
Жестокость, беспощадность, отметание, отрясание, — все это ведущий. Я не вед?мый. Оттого не сошлось. (Не вед?мый, т. е. безвопросный, неспрашивающий.) Единственный вопрос, лбом в ствол (или в грудь): — Плохо? — Да. — Есть лучше? — Есть. — Давай расскажу. И рассказываю — дереву — Волконскому — школьнику — Тезею — его же. Обмен сиротств. Вот моя дружба с природой.
Мне плохо жить, несвойственно, непривычно, от главных человеческих радостей — тоска. Как не люблю моря — не люблю любви, хотя всегда пытаюсь полюбить, поверить (поэтам!) н? слово. Ничего победоносного во мне. Полная беззащитность. Открытость раны.
Никакого мировоззрения — созерцания. Миро-слушанье, слышанье, ряд отдельных звуков. Может быть свяжутся! Не здесь.
_______
О Вас. Вы старше меня, богаче меня, счастливее. Вообще, у Вас почти что нет ровни. Умственно — может быть, душевно — может быть, вместе: голова к груди — нет. С знающими Вам скучно, с чующими — глупо. Вам со мной глупо.
________
Часто во время прогулки мне хотелось идти с Вами. Вообще: то, что Вы здесь видели и вообще будете видеть — не я.
Denn dort bin ich gelogen — wo ich gebogen bin. [790]
Я буду по Вас скучать.
МЦ.
_______
Глядя Вам вслед — как с корабля, где не наша воля:
— Вот остров, который я миновала. Может быть — тот, где…
Встреться мы раньше или позже — во всяком случае иначе — но эту песенку Вы знаете.
_______
Листка не храните.
_______
<Сен-Жиль, 3 сентября 1926 г.>
Дорогой Петр Петрович, от Сережиного отъезда [791]отчасти завишу и я, — поэтому очень прошу Вас, устройте то, о чем он Вас просил (Префектура — чиновник — зачисление в международный союз журналистов — через Познера [792]). В три дня ему одному этого ни за что не одолеть и пражская встреча провалится. Пишу en connaissance de cause. [793]Нынче 3-ье, время у Вас еще есть. Устрашена, в Вашей закрытке, вопросом: «А как же Вы?»
— Договорились ли с Мирским насчет Тезея? [794]С<ережа> привезет в Париж. Переписала больше половины, когда кончу — напишу Вам. Дайте свой венский ад<рес>.
Сердечный привет Вам и В<ере> А<лександровне>.
МЦ.
— Ваше письмо дошло всячески.
St. Gilles, 4-го сентября 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,
Письмо дошло, по этому руслу отвечу позже. Сейчас целиком (не я, время мое) поглощена перепиской Тезея, особенно трудностями начертания некоторых мест (ударения, паузы). Будь Вы здесь, Вы бы мне всё объяснили. Не зная теории, иду по слуху, не зная чужого — иду по собственному, не знаю, куда иду (веду).
Смотрите: [795]
1) Спит, скрытую истину
Познавшая душ
2) Спит скрытую истину
Познавшая душ
— разное ведь? —
Мне нужно второе, вторым написано. Т. е. ударяются равно первый и второй слоги, от равной ударяемости, в промежутке, естественно, пауза. Другой пример:
Ветвь, влагой несомая,
Страсть, чти ее — спит
И
В?твь, вл?гой несомая
Страсть, чти ее — спит
NB! То, что мне нужно
Мне нужен звук молота в первом слоге, тяжелое падение слога. Но печатать всё с ударениями — невозможно. Ограничиваюсь пометкой: «ударяются первый и второй слоги» и в словах многосложных — тире. Пример:
Те — ла насыщаемы,
Бес — смертна алчба…
Пока добралась в чем дело, переписывала (переначертывала, ибо ПЕЧАТНЫЕ, ВОТ ТАКИЕ, БУКВЫ) страницу по три раза. Весь Тезей — 64 стр<аницы> (писчей бумаги, больш<ого> формата). — Задача! —
Много поправок (смысловых и словесных) возникают прямо под рукой. Никакая машинка не заменит! Я — рука — бумага. Я — рука — машинка — бумага. Насколько утяжелена инстанция передачи.
Тезей мне, в конечном счете, нравится. Нравится, что справилась. Есть вещи — услада сердцу (Поэмы горы, конца), есть — задача… голове в первую голову. Трудней всего фабула, т. е. постепенность событий. На нее и льщусь.
_______
Вы большой умник. Помните, весной кажется, Вы мне сказали: «Теперь Вам уже не захочется… не сможется писать отдельных стихов, а?» Тогда удивилась, сейчас — сбылось. Лирическое стихотворение: построенный и тут же разрушенный мир. Сколько стихов в книге — столько взрывов, пожаров, обвалов: ПУСТЫРЕЙ. Лирическое стихотворение — катастрофа. Не началось и уже сбылось (кончилось). Жесточайшая саморастрава. Лирикой — утешаться! Отравляться лирикой — как водой (чистейшей), которой не напился, хлебом — не наелся, ртом — не нацеловался и т. д.
В большую вещь вживаешься, вторая жизнь, длительная, постепенная, от дня ко дню крепчающая и весчающая. Одна — здесь — жизнь, другая — там (в тетради). И посмотрим еще какая сильней!
Из лирического стихотворения я выхожу разбитой. Да! Еще! Лирика (отдельные стихи) вздох, мечта о том, как бы (жил), большая вещь — та жизнь, осуществленная, или — в начале осуществления.
— Согласны ли Вы со мной? (Наспорившись, хочу общности.)
_______
О нашей жизни здесь. Все были больны, кроме меня. — С<ергей> Я<ковлевич>, Аля, Мур (животная грызть). Шло непрерывное варение каш: всем разных. Теперь С<ережа> и Аля обошлись. Мур еще на диете, отощал и погрустнел.
Приехали дети А<нны> И<льиничны> — трое с еще ее родственницей. [796]Живут все у А<лександры> З<ахаровны>. [797]Купаемся.
У осла не были. Ежевику ели — ртом с кустов — раз. Варим варенье и жалеем, что не догадались раньше, в ваше пребывание. Это бы усластило память.
Много раз мысленно начинала Вам письмо, удерживала — от написания — воспитанность: кодекс расставаний, требующий первенства от отъезжающего. Это письмо — не в счет, по другому руслу. Настоящее напишу позже, если дадите свой венский адрес. [798]Хочу — в нем — рассказать Вам, как я с Вами познакомилась. Вы об этом не знали, я об этом — до кануна Вашего отъезда — начисто забыла. Теперь — вспомнила. Мне только нужна уверенность в единоличности. — Вот. —
Знайте, что Вы мне сейчас — родной.
МЦ.
Да! Найдите мне в Вене Stoll — Мифы (Mythen [799]или Griechische Mythologie, [800]очень известная книга) [801]и подарите, непременно с надписью. Хочу, пока еще здесь, начать II ч<асть> Тезея — Федру. Вышлите в St. Gilles из Вены. Эта книга была у меня в России, только, если можно не избранные мифы, а полностью. Хотите, в благодарность перепишу «С моря»? [802]
Книга, м. б., для юношества — ничего. Возьмите самую полную.
<Приписка на полях:>
О письме не упоминайте.
26-го авг<уста> 1927 г., четверг.
Дорогой Петр Петрович,
Пишу Вам по свежему следу. Если Вы серьезно можете добыть мне 500 фр<анков> под Федру — давайте и берите. С «Современными <Записками»> еще не поздно, ибо аванс еще не получен. [803]Но уверены ли Вы — не очередная ли прихоть М<ир>ского! — что № IV Верст — будет? [804]Меня бы такой долгий срок даже устраивал — если, положим, от сего дня через 6 месяцев — не было бы беспокойства: а вдруг не кончу?
Деньги мне нужны к отъезду, т. е. не позднее 5-го. [805]Обдумайте хорошенько. И ответьте скорее.
МЦ.
Кстати, мне остается еще дополучить 100 фр<анков> за поэму С моря — 200 строк, по 11/2 фр<анка> — 300 фр<анков>, а я получила только 200 фр<анков>, ибо Сережа, которому Вы давали, думал, что по франку ст<рока>. Эти 100 фр<анков> можете включить в 500, тогда аванс за Федру будет 400. Расписки доставлю.
Убеждена, что приедете на Океан, [806]— из чистого сочувствия ко мне. В конце сентября, а? Откроем прогулку с очередным ослом. В начале Октября, — а?
<Начало февраля 1928 г.>
Милый Петр Петрович,
Обращаюсь к Вам с большой просьбой: сделайте все возможное, чтобы пристроить прилагаемые билеты, издатель взял на себя 25, на мою долю пало 15, тогда только книга начнет печататься. [807]
Техника такова: подписчик заполняет бланк (нужно для нумерации) и направляет по указанному адресу, издателю. С<ергей> Я<ковлевич> доскажет остальное.
Бланк важен только с деньгами, иначе он называется посул.
Простите, ради Бога, за просьбу.
МЦ.
<Лето 1928 г.>
Милый Петр Петрович,
Поселим Вас не на краю леса, а на краю мяса: единств<енное> свободное помещение у мясника на Route de Veau (нарисована голова теленка), 21/2 километра от моря. Нынче дам задаток. М. — Шучу. —
МЦ
ТЕСКОВОЙ А. А
Мокропсы, 2/15-го ноября 1922 г.
Милостивая государыня,
Простите, что отвечаю Вам так поздно, но письмо Ваше от 2-го ноября получила только вчера — 14-го.
Выступать на вечере 21-го ноября я согласна. Хотелось бы знать программу вечера.
С уважением
Марина Цветаева
Адр<ес>: Praha VIII
Libe? Svobod?rna
M-r Serge Efron (для МЦ.)
Вшеноры, 5-го декабря 1924 г.
Многоуважаемая г<оспо>жа Тешкова,
(Простите, не знаю имени-отчества).
Мне очень трудно ответить на Вашу просьбу (о лекции) утвердительно, — и по двум причинам: первая: для того, чтобы читать лекции, нужно быть уверенным, что в какой-нибудь области знаешь больше, чем другие, — я же такой области не знаю. Тон с кафедры, силой вещей, — поучительный, я же могу гадать, утверждать, но не поучать.
Причина вторая и, объективно, более веская: в феврале я жду сына (непременно сына!) — и совсем не могу загадывать о мае. Думаю, что я буду так связана, что навряд ли, даже переборов все внутренние препятствия, смогу 21-го мая, в 7 ч вечера, стоять на кафедре.
В Едноте [808]я была несколько раз, но Вас там не видела. Удастся ли 14-го — не знаю, поездки по желез<ной> дороге мне уже трудны, и нет подходящего платья.
А вас повидаю с удовольствием.
Напишите, какой у Вас ближайший свободный день и предупредите открыткой (приходит на второй — третий день) — буду ждать Вас, могу даже встретить.
Если будет хорошая погода — погуляем (здесь чудесные окрестности), дождь и снег — посидим дома и побеседуем, почитаю вам стихи. Познакомитесь, кстати, с моей дочерью и мужем… <…>)
Привет
М. Цветаева.
Мой адр<ес>: V?enory, ?. 23 (Р. Р. Dob?ichovice)
Ехать до станции Вшеноры (вокзалы: Вильсонов, Винограды, Вышеград, Смихов) — наш дом (23) один из последних в деревне, направо от шоссе, на пригорке, с ярко-голубым забором, <…>
Вшеноры, 11-го января 1925 г.
С Новым Годом, милая Анна Антоновна,
Давно окликнула бы Вас, если бы не с субботы на субботу поджидание Вашего приезда.
Теперь обращаюсь к Вам с просьбой: не могли ли бы Вы разузнать среди знакомых, какая лечебница («болезнь» Вы знаете) в Праге считается лучшей, т. е. гигиенически наиболее удовлетворительной, считаясь с моей, сравнительно малой, платежеспособностью. Как отзываются об «Охране материнства»? [809](сравнительно — дешевая). Срок у меня — месяц с небольшим, а у меня еще ничего не готово, кроме пассивного солдатского терпения, — добродетели иногда вредной.
Простите, что беспокою Вас столь не-светской просьбой, но у меня в Праге ни одной знакомой чешской семьи, — только литераторы, которые этих дел не ведают.
Шлю Вам привет и не теряю надежды в ближайшем будущем увидеть. — У нас прелестная елка, будет стоять до Крещения (6/19-го янв<аря>), приезжайте, зажжем.
Сердечный привет.
МЦ.
Вшеноры, 2-го февраля 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Вам первой — письменная весть. Мой сын, опередив и медицину и лирику, оставив позади остров Штванице, решил родиться не 15-го, а 1-го, не на острове, а в ущелье.
Очень, очень рада буду, если навестите. Познакомитесь сразу и с дочерью и с сыном.
Спасибо за внимание и ласку.
МЦветаева.
Р. S. Мой сын родился в воскресенье, в полдень. По-германски это — Sonntagskind, [810]понимает язык зверей и птиц, открывает клады. Февральский камень — аметист. Родился он в снежную бурю.
Вшеноры, 10-го февраля 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Пишу Вам ночью, при завешенной лампе, почти наугад, — С<ергей> Я<ковлевич> уезжает с утренним поездом, и в суматохе утра не успею… <…>
Я уже сижу, — вчера первый день. С прислугой пока ничего, местные (поденные) очень дороги, 12–15 кр<он> в сутки, жить не идут. Ищем в Земгоре. Моя угольщица (лесовичка) уходит в пятницу — в леса, очевидно. У С<ергея> <Яковлевича> в ближайшие дни 3 экзамена (Нидерле, [811]Кондаков и еще один), и он весь день в библиотеке. Весь дом остается на Але, ибо я даже если встану, недели две еще инвалид, т. е. долженствую им быть. Я не жалуюсь, но повествую. И все это, конечно, минет.
Когда я встану, перепишу Вам кусочек прозы для чешского женского журнала. [812]У меня много прозы, — вроде дневника (Москва, 1917 г. — 1921 г.). Некоторые отрывки уже шли в «Воле России», «Современных) Записках» и «Днях». Дам Вам неизданное. Но хотелось бы наперед знать, примут ли. Для образца прочтите мой «Вольный проезд» в «Совр<еменных> Записках» (не то XIX, не то XX книга). Можно выбрать лирическое, есть юмор, есть быт. Напишите мне и приблизительный размер журнала. Есть у меня и маленькая пьеса «Метель» — новогодняя сценка в лесной харчевне 30-х годов — в стихах, ее бы, я думаю, отлично перевел Кубка. [813]Но экз<емпляр> у меня один (напечатана в 1922 г., в парижском «Звене»). Хотите ознакомиться — пришлю. Если Кубка заинтересуется, было бы очень приятно.
Большая просьба, м. б. нескромная: не найдется ли у кого-нибудь в Вашем окружении простого стирающегося платья? Я всю зиму жила в одном, шерстяном, уже расползшемся по швам. Хорошего мне не нужно, — все равно нигде не придется бывать — что-нибудь простое. Купить и шить сейчас безнадежно: вчера 100 крон акушерке за три посещения, на днях 120–130 кр<он> угольщице за 10 дней, залог за детские весы (100 кр<он>), а лекарства, а санитария! — о платье нечего и думать. А очень хотелось бы что-нибудь чистое к ребенку. Змея иногда должна менять шкуру. Если большое — ничего, можно переделать домашними средствами.
Купила коляску за 50 кр<он> — почти новую, чудесную: одновременно и кровать и креслице. Продавали русские за отъездом.
Постепенно мальчик обрастает собственностью, надеюсь, что она не прирастет.
А вчера я совершила подвиг: уступила С<ергею> Я<ковлевичу> имя Бориса, которого мне так хотелось (в честь моего любимого современника, Бориса Пастернака). Мальчик будет называться Георгий и праздновать свои именины в день георгиевских кавалеров. Георгий — покровитель Москвы и, наравне с Михаилом Архистратигом, [814]верховный вождь войск. (Он же, в народе, покровитель волков и стад. Оцените широту русского народа!)
Половина четвертого утра. Кончаю. Все спят, это мой любимый час.
У нас весна, на орешнике сережки, скоро гулять! Тогда Вы к нам приедете и уже не будете плутать.
Спокойной ночи или веселого утра. Надеюсь, что здоровье Вашей мамы с весной поправится.
Простите за почерк
МЦ.
Вшеноры, 15-го февраля 1925 г.
Милая Анна Антоновна,
Посылаю Вам для женского журнала свой «Вольный проезд». Прочтите и подумайте, подойдет ли для женского журнала. Если да и найдется переводчик, очень хотела бы хотя бы письменно с ним сообщиться. Пусть бы мне прислал список не совсем ясных слов и выражений (язык народный) — я бы пояснила.
А не взялись ли Вы сами перевести? С Вами бы наверное столковались. Сейчас, после лежания, очень ослабли глаза, поэтому посылаю уже напечатанное. — Не играет роли?..
…Сегодня целый день в Вашем халате. Приятное ощущение простоты, чистоты и теплоты. Поблагодарите от меня еще раз Вашу милую маму и пожелайте ей здоровья и хорошего лета.
Детские вещи очаровательны, особенно рубашечки. Теперь нужен рост, чтобы их заполнить.
А пирожные — напрасное баловство, никогда не привозите, пусть это будет в последний раз, в честь Георгия.
Целую Вас нежно.
МЦ.
…А чехи тоже забывают! В этом я убедилась тотчас после Вашего ухода: в углу на ящике серый чемодан. Или только побывавшие в России?..
Вшеноры, 26-го февраля 1925 г.
Спасибо за заботу о моей рукописи, но к этому № женского журнала я уже все равно опоздала, — Вы говорили, к 8-му, — нужно выбрать, переписать, перевести. Пришлю, или — надеюсь — передам Вам для следующего №, может быть вместе выберем.
А если устроите «Вольный проезд» в Cest’y — большое спасибо, я знаю этот журнал, — производит прекрасное впечатление<…>
<…> Георгий растет. Ведем с ним длительные беседы, причем говорю и за себя и за него, — и — уверяю Вас — не худший метод беседы! (Приучена к нему своими мужскими собеседниками.)
«Воля России» поднесла ему чудесную коляску <…> Если увидите Слонима, [815]передайте ему (сторонне, не от меня) мое восхищение: я не умею благодарить в упор, так же, как не умею, чтобы меня благодарили, — боюсь, что они все сочтут меня бесчувственной…
До свидания, надеюсь — до скорого. Приезжайте — я всегда дома.
МЦ.
Р. S. Главное забыла: есть прислуга — приходящая — родом из Теплитца. Приходит ежедневно на три часа. Говорим с ней про Бетховена (Toeplitz, Beethovenhaus [816]).
Вшеноры, 3-го мая 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Давайте — отложим чтение до июня, очень прошу! Как раз около 12-го будет в Праге Степун, мне очень хочется его послушать, [817]а выехать два раза на одной неделе мне не удастся. (Можно ли не предпочесть другого — себе?!) К тому же я сейчас как-то очень устала, а такой вечер требует полного сосредоточения, ведь дело в выборе стихов, — я живу по стольким руслам! Кто мои слушатели? Не для себя же читаешь! (Для себя — пишешь.)
Словом, моя большая просьба: перенесем на июнь<…> <…>Я еще не поблагодарила Вас как следует за Вашу память, доброту, заботу — благодарить легко равнодушных — и, когда сам равнодушен. Некоторые слова, произнесенные, звучат холодно и грубо, совсем иначе, чем внутри. Вот эти внутренние слова мои к Вам — как бы я хотела, чтобы я бы их не произносила, а Вы бы их все-таки услышали!
С большой радостью думаю о Вашем приезде как-нибудь на целый день, с Вами мне легко, — Вы не замечаете быта, поэтому мне не приходится ничего нарушать. Будем ходить и сидеть, а может быть — лежать даже! на траве, на горе — и говорить, и молчать.
А я Вас в прошлый раз даже не напоила чаем! Но это, отчасти Вы виноваты: когда мне с человеком интересно, я забываю еду: свою и его. Но, по-настоящему, г<оспожа> А<ндрее>ва [818]виновата: в таком хорошем доме должен быть чай. (Иначе, для чего они — «хорошие дома»?!)
Аля в восхищении от Ваших тетрадей. Спасибо. Целуем Вас обе, С<ергей> Я<ковлевич> шлет привет.
Милостивая государыня,
Простите, что отвечаю Вам так поздно, но письмо Ваше от 2-го ноября получила только вчера — 14-го.
Выступать на вечере 21-го ноября я согласна. Хотелось бы знать программу вечера.
С уважением
Марина Цветаева
Адр<ес>: Praha VIII
Libe? Svobod?rna
M-r Serge Efron (для МЦ.)
Вшеноры, 5-го декабря 1924 г.
Многоуважаемая г<оспо>жа Тешкова,
(Простите, не знаю имени-отчества).
Мне очень трудно ответить на Вашу просьбу (о лекции) утвердительно, — и по двум причинам: первая: для того, чтобы читать лекции, нужно быть уверенным, что в какой-нибудь области знаешь больше, чем другие, — я же такой области не знаю. Тон с кафедры, силой вещей, — поучительный, я же могу гадать, утверждать, но не поучать.
Причина вторая и, объективно, более веская: в феврале я жду сына (непременно сына!) — и совсем не могу загадывать о мае. Думаю, что я буду так связана, что навряд ли, даже переборов все внутренние препятствия, смогу 21-го мая, в 7 ч вечера, стоять на кафедре.
В Едноте [808]я была несколько раз, но Вас там не видела. Удастся ли 14-го — не знаю, поездки по желез<ной> дороге мне уже трудны, и нет подходящего платья.
А вас повидаю с удовольствием.
Напишите, какой у Вас ближайший свободный день и предупредите открыткой (приходит на второй — третий день) — буду ждать Вас, могу даже встретить.
Если будет хорошая погода — погуляем (здесь чудесные окрестности), дождь и снег — посидим дома и побеседуем, почитаю вам стихи. Познакомитесь, кстати, с моей дочерью и мужем… <…>)
Привет
М. Цветаева.
Мой адр<ес>: V?enory, ?. 23 (Р. Р. Dob?ichovice)
Ехать до станции Вшеноры (вокзалы: Вильсонов, Винограды, Вышеград, Смихов) — наш дом (23) один из последних в деревне, направо от шоссе, на пригорке, с ярко-голубым забором, <…>
Вшеноры, 11-го января 1925 г.
С Новым Годом, милая Анна Антоновна,
Давно окликнула бы Вас, если бы не с субботы на субботу поджидание Вашего приезда.
Теперь обращаюсь к Вам с просьбой: не могли ли бы Вы разузнать среди знакомых, какая лечебница («болезнь» Вы знаете) в Праге считается лучшей, т. е. гигиенически наиболее удовлетворительной, считаясь с моей, сравнительно малой, платежеспособностью. Как отзываются об «Охране материнства»? [809](сравнительно — дешевая). Срок у меня — месяц с небольшим, а у меня еще ничего не готово, кроме пассивного солдатского терпения, — добродетели иногда вредной.
Простите, что беспокою Вас столь не-светской просьбой, но у меня в Праге ни одной знакомой чешской семьи, — только литераторы, которые этих дел не ведают.
Шлю Вам привет и не теряю надежды в ближайшем будущем увидеть. — У нас прелестная елка, будет стоять до Крещения (6/19-го янв<аря>), приезжайте, зажжем.
Сердечный привет.
МЦ.
Вшеноры, 2-го февраля 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Вам первой — письменная весть. Мой сын, опередив и медицину и лирику, оставив позади остров Штванице, решил родиться не 15-го, а 1-го, не на острове, а в ущелье.
Очень, очень рада буду, если навестите. Познакомитесь сразу и с дочерью и с сыном.
Спасибо за внимание и ласку.
МЦветаева.
Р. S. Мой сын родился в воскресенье, в полдень. По-германски это — Sonntagskind, [810]понимает язык зверей и птиц, открывает клады. Февральский камень — аметист. Родился он в снежную бурю.
Вшеноры, 10-го февраля 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Пишу Вам ночью, при завешенной лампе, почти наугад, — С<ергей> Я<ковлевич> уезжает с утренним поездом, и в суматохе утра не успею… <…>
Я уже сижу, — вчера первый день. С прислугой пока ничего, местные (поденные) очень дороги, 12–15 кр<он> в сутки, жить не идут. Ищем в Земгоре. Моя угольщица (лесовичка) уходит в пятницу — в леса, очевидно. У С<ергея> <Яковлевича> в ближайшие дни 3 экзамена (Нидерле, [811]Кондаков и еще один), и он весь день в библиотеке. Весь дом остается на Але, ибо я даже если встану, недели две еще инвалид, т. е. долженствую им быть. Я не жалуюсь, но повествую. И все это, конечно, минет.
Когда я встану, перепишу Вам кусочек прозы для чешского женского журнала. [812]У меня много прозы, — вроде дневника (Москва, 1917 г. — 1921 г.). Некоторые отрывки уже шли в «Воле России», «Современных) Записках» и «Днях». Дам Вам неизданное. Но хотелось бы наперед знать, примут ли. Для образца прочтите мой «Вольный проезд» в «Совр<еменных> Записках» (не то XIX, не то XX книга). Можно выбрать лирическое, есть юмор, есть быт. Напишите мне и приблизительный размер журнала. Есть у меня и маленькая пьеса «Метель» — новогодняя сценка в лесной харчевне 30-х годов — в стихах, ее бы, я думаю, отлично перевел Кубка. [813]Но экз<емпляр> у меня один (напечатана в 1922 г., в парижском «Звене»). Хотите ознакомиться — пришлю. Если Кубка заинтересуется, было бы очень приятно.
Большая просьба, м. б. нескромная: не найдется ли у кого-нибудь в Вашем окружении простого стирающегося платья? Я всю зиму жила в одном, шерстяном, уже расползшемся по швам. Хорошего мне не нужно, — все равно нигде не придется бывать — что-нибудь простое. Купить и шить сейчас безнадежно: вчера 100 крон акушерке за три посещения, на днях 120–130 кр<он> угольщице за 10 дней, залог за детские весы (100 кр<он>), а лекарства, а санитария! — о платье нечего и думать. А очень хотелось бы что-нибудь чистое к ребенку. Змея иногда должна менять шкуру. Если большое — ничего, можно переделать домашними средствами.
Купила коляску за 50 кр<он> — почти новую, чудесную: одновременно и кровать и креслице. Продавали русские за отъездом.
Постепенно мальчик обрастает собственностью, надеюсь, что она не прирастет.
А вчера я совершила подвиг: уступила С<ергею> Я<ковлевичу> имя Бориса, которого мне так хотелось (в честь моего любимого современника, Бориса Пастернака). Мальчик будет называться Георгий и праздновать свои именины в день георгиевских кавалеров. Георгий — покровитель Москвы и, наравне с Михаилом Архистратигом, [814]верховный вождь войск. (Он же, в народе, покровитель волков и стад. Оцените широту русского народа!)
Половина четвертого утра. Кончаю. Все спят, это мой любимый час.
У нас весна, на орешнике сережки, скоро гулять! Тогда Вы к нам приедете и уже не будете плутать.
Спокойной ночи или веселого утра. Надеюсь, что здоровье Вашей мамы с весной поправится.
Простите за почерк
МЦ.
Вшеноры, 15-го февраля 1925 г.
Милая Анна Антоновна,
Посылаю Вам для женского журнала свой «Вольный проезд». Прочтите и подумайте, подойдет ли для женского журнала. Если да и найдется переводчик, очень хотела бы хотя бы письменно с ним сообщиться. Пусть бы мне прислал список не совсем ясных слов и выражений (язык народный) — я бы пояснила.
А не взялись ли Вы сами перевести? С Вами бы наверное столковались. Сейчас, после лежания, очень ослабли глаза, поэтому посылаю уже напечатанное. — Не играет роли?..
…Сегодня целый день в Вашем халате. Приятное ощущение простоты, чистоты и теплоты. Поблагодарите от меня еще раз Вашу милую маму и пожелайте ей здоровья и хорошего лета.
Детские вещи очаровательны, особенно рубашечки. Теперь нужен рост, чтобы их заполнить.
А пирожные — напрасное баловство, никогда не привозите, пусть это будет в последний раз, в честь Георгия.
Целую Вас нежно.
МЦ.
…А чехи тоже забывают! В этом я убедилась тотчас после Вашего ухода: в углу на ящике серый чемодан. Или только побывавшие в России?..
Вшеноры, 26-го февраля 1925 г.
Спасибо за заботу о моей рукописи, но к этому № женского журнала я уже все равно опоздала, — Вы говорили, к 8-му, — нужно выбрать, переписать, перевести. Пришлю, или — надеюсь — передам Вам для следующего №, может быть вместе выберем.
А если устроите «Вольный проезд» в Cest’y — большое спасибо, я знаю этот журнал, — производит прекрасное впечатление<…>
<…> Георгий растет. Ведем с ним длительные беседы, причем говорю и за себя и за него, — и — уверяю Вас — не худший метод беседы! (Приучена к нему своими мужскими собеседниками.)
«Воля России» поднесла ему чудесную коляску <…> Если увидите Слонима, [815]передайте ему (сторонне, не от меня) мое восхищение: я не умею благодарить в упор, так же, как не умею, чтобы меня благодарили, — боюсь, что они все сочтут меня бесчувственной…
До свидания, надеюсь — до скорого. Приезжайте — я всегда дома.
МЦ.
Р. S. Главное забыла: есть прислуга — приходящая — родом из Теплитца. Приходит ежедневно на три часа. Говорим с ней про Бетховена (Toeplitz, Beethovenhaus [816]).
Вшеноры, 3-го мая 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Давайте — отложим чтение до июня, очень прошу! Как раз около 12-го будет в Праге Степун, мне очень хочется его послушать, [817]а выехать два раза на одной неделе мне не удастся. (Можно ли не предпочесть другого — себе?!) К тому же я сейчас как-то очень устала, а такой вечер требует полного сосредоточения, ведь дело в выборе стихов, — я живу по стольким руслам! Кто мои слушатели? Не для себя же читаешь! (Для себя — пишешь.)
Словом, моя большая просьба: перенесем на июнь<…> <…>Я еще не поблагодарила Вас как следует за Вашу память, доброту, заботу — благодарить легко равнодушных — и, когда сам равнодушен. Некоторые слова, произнесенные, звучат холодно и грубо, совсем иначе, чем внутри. Вот эти внутренние слова мои к Вам — как бы я хотела, чтобы я бы их не произносила, а Вы бы их все-таки услышали!
С большой радостью думаю о Вашем приезде как-нибудь на целый день, с Вами мне легко, — Вы не замечаете быта, поэтому мне не приходится ничего нарушать. Будем ходить и сидеть, а может быть — лежать даже! на траве, на горе — и говорить, и молчать.
А я Вас в прошлый раз даже не напоила чаем! Но это, отчасти Вы виноваты: когда мне с человеком интересно, я забываю еду: свою и его. Но, по-настоящему, г<оспожа> А<ндрее>ва [818]виновата: в таком хорошем доме должен быть чай. (Иначе, для чего они — «хорошие дома»?!)
Аля в восхищении от Ваших тетрадей. Спасибо. Целуем Вас обе, С<ергей> Я<ковлевич> шлет привет.