Дал Роалд. Дорога в рай (Рассказы)

   Я посмотрел в окно. Бог ты мой, да мы уже почти приехали. Что-то я совсем разнюнился и даже не раскрыл "Таймс". Фоксли по-прежнему сидел в своем углу и читал "Дейли мейл", и сквозь облачко голубого дыма, поднимавшегося из его трубки, я мог разглядеть половину лица над газетой, маленькие сверкающие глазки, сморщенный лоб, волнистые, слегка напомаженные волосы.
   Любопытно было разглядывать его теперь, по прошествии стольких лет. Я знал, что он более не опасен, но воспоминания не отпускали меня, и я чувствовал себя не очень-то уютно в его присутствии. Это все равно что находиться в одной клетке с дрессированным тигром.
   Что за чепуха лезет тебе в голову, спросил я себя. Не будь же дураком. Да стоит тебе только захотеть, и ты можешь взять и сказать ему все, что о нем думаешь, и он тебя и пальцем не тронет. Неплохая мысль!
   Разве что... как бы это сказать... зачем это нужно? Я уже слишком стар для подобных штук и к тому же не уверен, так ли уж он мне ненавистен.
   Но как же все-таки быть? Не могу ведь я просто сидеть и смотреть на него как идиот!
   И тут мне пришла в голову озорная мысль. "Вот что я сделаю, - сказал я себе, - протяну-ка я руку, похлопаю его слегка по колену и скажу ему, кто я такой. Потом понаблюдаю за выражением его лица. После этого пущусь в воспоминания о школе, а говорить буду достаточно громко, чтобы меня могли слышать и те, кто ехал в нашем вагоне. Я весело напомню ему, какие шутки он проделывал со мной, и, быть может, поведаю и об избиениях в раздевалке, чтобы вогнать его в краску. Ему не повредит, если я его немного подразню и заставлю поволноваться. А вот мне это доставит массу удовольствия".
   Неожиданно он поднял глаза и увидел, что я пристально гляжу на него. Это случилось уже не первый раз, и я заметил, как в его глазах вспыхнул огонек раздражения.
   И тогда я улыбнулся и учтиво поклонился.
   - Прошу простить меня, - громким голосом произнес я. - Но я бы хотел представиться.
   Я подался вперед и внимательно посмотрел на него, стараясь не пропустить реакции на мои слова.
   - Меня зовут Перкинс, Уильям Перкинс, в тысяча девятьсот седьмом году я учился в Рептоне.
   Все, кто ехал в вагоне, затихли, и я чувствовал, что они напряженно ждут, что же произойдет дальше.
   - Рад познакомиться с вами, - сказал он, опустив газету на колени. Меня зовут Фортескью, Джоселин Фортескью. Я закончил Итон в тысяча девятьсот шестнадцатом.
   КОЖА
   В том году - 1946-м - зима слишком затянулась. Хотя наступил уже апрель, по улицам города гулял ледяной ветер, а по небу ползли снежные облака.
   Старик, которого звали Дриоли, с трудом брел по улице Риволи. Он дрожал от холода, и вид у него был жалкий; в своем грязном черном пальто он был похож на дикобраза, а над поднятым воротником видны были только его глаза.
   Раскрылась дверь какого-то кафе, и на него пахнуло жареным цыпленком, что вызвало у него в животе судорогу от приступа голода. Он двинулся дальше, равнодушно посматривая на выставленные в витринах вещи: духи, шелковые галстуки и рубашки, драгоценности, фарфор, старинную мебель, книги в прекрасных переплетах. Спустя какое-то время он поравнялся с картинной галереей. Раньше ему нравилось бывать в картинных галереях. В витрине был выставлен один холст. Он остановился и взглянул на него. Потом повернулся и пошел было дальше, но тут же еще раз остановился и оглянулся; и вдруг его охватила легкая тревога, всколыхнулась память, словно вспомнилось что-то далекое, виденное давным-давно. Он снова посмотрел на картину. На ней был изображен пейзаж - купа деревьев, безумно клонившихся в одну сторону, словно согнувшихся под яростным порывом ветра; облака вихрем кружились в небе. К раме была прикреплена небольшая табличка, на которой было написано: "Хаим Сутин (1894 - 1943)".
   Дриоли уставился на картину, пытаясь сообразить, что в ней показалось ему знакомым. Жуткая картина, подумал он. Какая-то странная и жуткая... Но мне она нравится... Хаим Сутин... Сутин... Боже мой! - неожиданно воскликнул он. - Да это же мой маленький калмык, вот кто это такой! Мой маленький калмык, это его картина выставлена в одном из лучших парижских салонов! Подумать только!
   Старик приблизился к витрине. Он отчетливо вспомнил этого юношу да-да, теперь он вспомнил его. Но когда это было? Все остальное не так-то просто было вспомнить. Это было так давно. Когда же все-таки? Двадцать нет, больше тридцати лет назад, пожалуй, так. Нет-нет, погодите-ка. Это было за год до войны, Первой мировой войны, в 1913 году. Именно так. Тогда он и встретил Сутина, этого маленького калмыка, мрачного, вечно о чем-то размышляющего юношу, которого он тогда полюбил - почти влюбился в него, - и непонятно за что, разве что, пожалуй, за то, что тот умел рисовать.
   И как рисовать! Теперь он все вспомнил гораздо четче: улицу, баки с мусором, запах гнили, рыжих кошек, грациозно бродящих по свалке, и женщин потных жирных женщин, сидевших на порогах домов и выставивших свои ноги на булыжную мостовую. Что это была за улица? Где жил этот юноша?
   В Сите-Фальгюйер, вот где! Старик несколько раз кивнул головой, довольный тем, что вспомнил название. И там была студия с одним-единственным стулом и грязной красной кушеткой, на которой юноша устраивался на ночлег; пьяные сборища, дешевое белое вино, яростные споры и вечно мрачное лицо юноши, думающего о работе.
   Странно, подумал Дриоли, как легко ему все это вспомнилось, будто каждая незначительная подробность тотчас тянула за собой другую.
   Вот, скажем, эта глупая затея с татуировкой. Но ведь это же было просто безумие, каких мало. С чего все началось? Ах да, как-то он разбогател и накупил вина, именно так оно и было. Он ясно вспомнил тот день, когда вошел в студию с пакетом бутылок под мышкой, при этом юноша сидел перед мольбертом, а его (Дриоли) жена стояла посреди комнаты, позируя художнику.
   - Сегодня мы будем веселиться, - сказал он. - Устроим небольшой праздник втроем.
   - А что мы будем праздновать? - спросил юноша, не поднимая глаз. Может, то, что ты решил развестись с женой, чтобы она вышла замуж за меня?
   - Нет, - отвечал Дриоли. - Сегодня мы отпразднуем то, что мне удалось заработать кучу денег.
   - А вот я пока ничего не заработал. Это тоже можно отметить.
   - Конечно, если хочешь.
   Дриоли стоял возле стола, раскрывая пакет. Он чувствовал себя усталым, и ему хотелось скорее выпить вина. Девять клиентов за день - очень хорошо, но с глазами это может сыграть злую шутку. Раньше у него никогда не было девяти человек за день. Девять пьяных солдат, и - что замечательно - не меньше чем семеро смогли расплатиться наличными. В результате он разбогател невероятно. Но напряжение было очень велико. Дриоли от усталости прищурил глаза, белки которых были испещрены красными прожилками, а за глазными яблоками будто что-то ныло. Но наконец-то наступил вечер, он чертовски богат, а в пакете три бутылки - одна для его жены, другая для друга, а третья для него самого. Он отыскал штопор и принялся откупоривать бутылки, при этом каждая пробка, вылезая из горлышка, негромко хлопала.
   Юноша отложил кисть.
   - О господи! - произнес он. - Да разве при таком шуме можно работать?
   Девушка подошла к картине. Приблизился к картине и Дриоли, держа в одной руке бутылку, в другой - бокал.
   - Нет! - вскричал юноша, неожиданно вскипев. - Пожалуйста, не подходите!
   Он схватил холст с мольберта и поставил его к стене. Однако Дриоли успел кое-что разглядеть.
   - А мне нравится.
   - Это ужасно.
   - Замечательно. Как и все, что ты делаешь, это замечательно. Мне все твои картины нравятся.
   - Вся беда в том, - хмурясь, проговорил юноша, - что сыт ими не будешь.
   - И все же они замечательны.
   Дриоли протянул ему полный бокал светло-желтого вина.
   - Выпей, - сказал он. - Это тебя взбодрит.
   Никогда еще, подумал он, не приходилось ему видеть ни более несчастного человека, ни более мрачного лица. Он встретил юношу в кафе месяцев семь назад, тот сидел и пил в одиночестве, и, поскольку он был похож то ли на русского, то ли на выходца из Азии, Дриоли подсел к нему и заговорил:
   - Вы русский?
   - Да.
   - Откуда?
   - Из Минска.
   Дриоли вскочил с места и обнял его, громко заявив, что он и сам родился в этом городе.
   - Вообще-то я родился не в Минске, - сказал тогда юноша, - а недалеко от него.
   - Где же?
   - В Смиловичах, милях в двенадцати от Минска.
   - Смиловичи! - воскликнул Дриоли, снова обнимая его. - Мальчиком я бывал там несколько раз.
   Потом он снова уселся, с любовью глядя в лицо своему собеседнику.
   - Знаешь, - продолжал он, - а ты не похож на русских, живущих на Западе. Ты больше похож на татарина или на калмыка. Да, ты самый настоящий калмык.
   Теперь, в студии, Дриоли снова посмотрел на юношу, который взял у него бокал с вином и осушил его залпом. Да, точно, лицо у него как у калмыка широкоскулое, с широким крупным носом. Широкоскулость подчеркивалась и ушами, которые торчали в разные стороны. И еще у него были узкие глаза, черные волосы, толстые губы калмыка, но вот руки - руки юноши всегда удивляли Дриоли: такие тонкие и белые, как у женщины, с маленькими тонкими пальцами.
   - Налей-ка еще, - сказал юноша. - Праздновать так праздновать.
   Дриоли разлил вино по бокалам и уселся на стул. Юноша опустился на дряхлую кушетку рядом с женой Дриоли. Бутылки стояли на полу.
   - Сегодня будем пить сколько влезет, - проговорил Дриоли. - Я исключительно богат. Пожалуй, схожу и куплю еще несколько бутылок. Сколько еще взять?
   - Шесть, - сказал юноша. - По две на каждого.
   - Отлично. Сейчас принесу.
   - Я схожу с тобой.
   В ближайшем кафе Дриоли купил шесть бутылок белого вина, и они вернулись в студию. Они расставили бутылки на полу в два ряда, и Дриоли откупорил их, после чего все снова расселись и продолжали выпивать.
   - Только очень богатые люди, - сказал Дриоли, - могут позволить себе развлекаться таким образом.
   - Верно, - сказал юноша. - Ты тоже так думаешь, Жози?
   - Разумеется.
   - Как ты себя чувствуешь, Жози?
   - Превосходно.
   - Бросай Дриоли и выходи за меня.
   - Нет.
   - Прекрасное вино, - сказал Дриоли. - Одно удовольствие его пить.
   Они стали медленно и методично напиваться. Дело привычное, и вместе с тем всякий раз требовалось соблюдать некий ритуал, сохранять серьезность и притом что-то говорить, а потом повторять сказанное и хвалить вино. А еще важно было не торопиться, чтобы насладиться тремя восхитительными переходными периодами, особенно (как считал Дриоли) тем из них, когда начинаешь плыть и ноги отказываются тебе служить. Это был лучший период из всех - смотришь на свои ноги, а они так далеко, что просто диву даешься, какому чудаку они могут принадлежать и почему это они валяются там, на полу.
   Спустя какое-то время Дриоли поднялся, чтобы включить свет. Он с удивлением обнаружил, что ноги его пошли вместе с ним, а особенно странно было то, что он не чувствовал, как они касаются пола. Появилось приятное ощущение, будто он шагает по воздуху. Тогда он принялся ходить по комнате, тайком поглядывая на холсты, расставленные вдоль стен.
   - Послушай, - сказал наконец Дриоли. - У меня идея.
   Он пересек комнату и остановился перед кушеткой, покачиваясь.
   - Послушай, мой маленький калмык.
   - Что там у тебя еще?
   - Отличная идея. Да ты меня слушаешь?
   - Я слушаю Жози.
   - Прошу тебя, выслушай меня. Ты мой друг - мой безобразный маленький калмык из Минска, а кроме того, ты такой хороший художник, что мне бы хотелось иметь твою картину, прекрасную картину...
   - Забирай все. Бери все, что хочешь, только не мешай мне разговаривать с твоей женой.
   - Нет-нет, ты только послушай. Мне нужна такая картина, которая всегда была бы со мной... всюду... куда бы я ни поехал... что бы ни случилось... чтобы эта твоя картина была со мной всегда...
   Он наклонился к юноше и стиснул его колено.
   - Выслушай же меня, прошу тебя.
   - Да дай ты ему сказать, - произнесла молодая женщина.
   - Вот какое дело. Я хочу, чтобы ты нарисовал картину на моей спине, прямо на коже. Потом я хочу, чтобы ты нанес татуировку на то, что нарисовал, чтобы картина всегда была со мной.
   - Ну и идеи тебе приходят в голову!
   - Я научу тебя, как татуировать. Это просто. С этим и ребенок справится.
   - Я не ребенок.
   - Прошу тебя...
   - Да ты совсем спятил. Зачем тебе это нужно? - Художник заглянул в его темные, блестевшие от вина глаза. - Объясни, ради бога, зачем тебе это нужно?
   - Тебе же это ничего не стоит! Ничего! Совсем ничего!
   - Ты о татуировке говоришь?
   - Да, о татуировке! Я научу тебя в две минуты!
   - Это невозможно!
   - Ты думаешь, я не понимаю, о чем говорю?
   Нет, этого у молодого человека и в мыслях не было. Если кто и смыслил что-нибудь в татуировке, так это он, Дриоли. Не он ли не далее как в прошлом месяце разукрасил весь живот одного парня изумительным и тонким узором из цветов? А взять того клиента, с волосатой грудью, которому он нарисовал гималайского медведя, да сделал это так, что волосы на его груди стали как бы мехом животного? Не он ли мог нарисовать на руке женщину, да так, что, когда мускулы руки были напряжены, дама оживала и изгибалась самым удивительным образом?
   - Одно тебе скажу, - заметил ему юноша, - ты пьян, и эта твоя идея пьяный бред.
   - Жози могла бы нам попозировать. Представляешь - портрет Жози на моей спине! Разве я не имею права носить на спине портрет жены?
   - Портрет Жози?
   - Ну да.
   Дриоли знал - стоит только упомянуть жену, как толстые коричневые губы юноши отвиснут и задрожат.
   - Нет, - сказала девушка.
   - Жози, дорогая, прошу тебя. Возьми эту бутылку и прикончи ее, тогда станешь более великодушной. Это же великолепная идея. Никогда в жизни мне не приходило в голову ничего подобного.
   - Что еще за идея?
   - Нарисовать твой портрет на моей спине. Разве я не имею права на это?
   - Мой портрет?
   - В обнаженном виде, - сказал юноша. - Тогда согласен.
   - Ну уж нет, только не это, - отрезала молодая женщина.
   - Отличная идея, - повторил Дриоли.
   - Идея просто безумная, - сказала Жози.
   - Идея как идея, - заметил юноша. - И за нее можно выпить.
   Они распили еще одну бутылку. Потом юноша сказал:
   - Ничего не выйдет. С татуировкой у меня ничего не получится. Давай лучше я просто нарисую ее портрет на твоей спине, и носи его сколько хочешь, пока не примешь ванну. А не будешь больше никогда мыться, так он всегда будет с тобой, до конца твоих дней.
   - Нет, - сказал Дриоли.
   - Да. И в тот день, когда ты решишь принять ванну, я буду знать, что больше ты не дорожишь моей картиной. Пусть для тебя это будет испытанием ценишь ли ты мое искусство.
   - Мне все это не нравится, - сказала молодая женщина. - Он так высоко ценит твое искусство, что не будет мыться много лет. Пусть уж лучше будет татуировка. Но обнаженной позировать не буду.
   - Пусть тогда будет одна голова, - сказал Дриоли.
   - У меня ничего не получится.
   - Да это же невероятно просто. Я берусь обучить тебя за две минуты. Вот увидишь. Сейчас сбегаю за инструментами. Иглы и тушь - вот и все, что нам нужно. У меня есть тушь самых разных цветов - столько же, сколько у тебя красок, но несравненно более красивых...
   - Повторяю - это невозможно.
   - У меня есть самые разные цвета. Правда, Жози?
   - Правда.
   - Вот увидишь, - сказал Дриоли. - Сейчас принесу.
   Он поднялся со стула и вышел из комнаты нетвердой, но решительной походкой.
   Спустя полчаса Дриоли вернулся.
   - Я принес все, что нужно! - воскликнул он, размахивая коричневым чемоданчиком. - Здесь все необходимое для татуировщика.
   Он поставил чемоданчик на стол, раскрыл его и вынул электрические иглы и флакончики с тушью разных цветов. Включив электрическую иглу в сеть, он щелкнул выключателем. Послышалось гудение, и игла, выступавшая на четверть дюйма с одного конца, начала быстро ходить вверх-вниз. Он скинул пиджак и засучил рукава.
   - Теперь смотри. Следи за мной, я покажу тебе, как все просто. Сначала нарисую что-нибудь на своей руке.
   Вся его рука, от кисти до локтя, была уже покрыта разными синими рисунками, однако ему удалось найти маленький участок кожи для демонстрации своего искусства.
   - Прежде всего я выбираю тушь - возьмем обыкновенную, синюю... окунаю кончик иглы в тушь... так... держу иглу прямо и осторожно веду ее по поверхности кожи... вот так... и под действием небольшого моторчика и электричества игла скачет вверх-вниз и прокалывает кожу, чернила попадают в нее, вот и все. Видишь, как все просто... вот смотри, я нарисовал на руке собаку...
   Юноша заинтересовался.
   - Ну-ка, дай попробую. На тебе.
   Гудящей иглой он принялся наносить синие линии на руке Дриоли.
   - И правда просто, - сказал он. - Все равно что рисовать чернилами. Разницы никакой, разве что так медленнее.
   - Я же говорил - ничего здесь трудного нет. Так ты готов? Начнем?
   - Немедленно.
   - Натурщицу! - крикнул Дриоли. - Жози, иди сюда!
   Он засуетился, охваченный энтузиазмом, и, пошатываясь, принялся расхаживать по комнате, делая разные приготовления, точно ребенок в предвкушении какой-то захватывающей игры.
   - Где она будет стоять?
   - Пусть стоит там, возле моего туалетного столика. Пусть причесывается. Хорошо, если бы она распустила волосы и причесывалась - так я ее и нарисую.
   - Грандиозно. Ты гений.
   Молодая женщина нехотя подошла к туалетному столику с бокалом вина в руке.
   Дриоли стащил с себя рубашку и вылез из брюк. На нем остались только трусы, носки и ботинки. Он стоял и покачивался из стороны в сторону; он был хотя и невысок ростом, но крепкого сложения, а кожа у него была белая, почти лишенная растительности.
   - Итак, - сказал он, - я - холст. Куда ты поставишь свой холст?
   - Как всегда - на мольберт.
   - Не валяй дурака. Холст ведь я.
   - Ну так и становись на мольберт. Там твое место.
   - Это как же?
   - Так ты холст или не холст?
   - Холст. Уже начинаю чувствовать себя холстом.
   - Тогда становись на мольберт. Для тебя это должно быть делом привычным.
   - Честное слово, это невозможно.
   - Ладно, тогда садись на стул. Спиной ко мне, а свою пьяную башку положи на спинку стула. Да поживее, мне не терпится начать.
   - Я готов.
   - Сначала, - сказал юноша, - я сделаю набросок. Потом, если он меня устроит, займусь татуировкой.
   Он принялся водить широкой кистью по голой спине Дриоли.
   - Эй! - закричал Дриоли. - У меня по спине бегает огромная сороконожка!
   - Сиди спокойно! Не двигайся!
   Юноша работал быстро, накладывая краску ровным слоем, чтобы потом она не мешала татуировке. Едва приступив к рисованию, он так увлекся, что, казалось, протрезвел. Он наносил мазки быстрыми движениями, при этом рука от кисти до локтя не двигалась, и не прошло и получаса, как все было закончено.
   - Вот и все, - сказал он Жози, которая тотчас же вернулась на кушетку, легла на нее и заснула.
   А вот Дриоли не спал. Он следил за тем, как юноша взял иглу и окунул ее в тушь; потом он почувствовал острое щекочущее жжение, когда игла коснулась кожи на его спине. Заснуть ему не давала боль - неприятная, но терпимая. Дриоли развлекал себя, стараясь представить себе, что делалось у него за спиной. Юноша работал с невероятным напряжением. Судя по всему, он был полностью поглощен работой инструмента и тем необычным эффектом, который тот производил.
   Наступила полночь, но игла жужжала, и юноша все работал. Дриоли вспомнил, что, когда художник наконец отступил на шаг и произнес: "Готово", за окном уже рассвело, и слышно было, как на улице переговаривались прохожие.
   - Я хочу посмотреть, - сказал Дриоли.
   Юноша взял зеркало, повернул его под углом, и Дриоли вытянул шею.
   - Боже мой! - воскликнул он.
   Зрелище было потрясающее. Вся спина, от плеч до основания позвоночника, горела красками - золотистыми, зелеными, голубыми, черными, розовыми. Татуировка была такой густой, что казалось, портрет написан маслом. Юноша старался как можно ближе следовать мазкам кисти, густо заполняя их, и удачно сумел воспользоваться выступом лопаток, так что и они стали частью композиции. Более того, хотя работал он медленно, ему каким-то образом удалось передать свой стиль. Портрет получился вполне живой, в нем явно просматривалась вихреобразная, выстраданная манера, столь характерная для других работ Сутина. Ни о каком сходстве речи не было. Скорее было передано настроение, а не сходство; очертания лица женщины были расплывчаты, хотя само лицо обнаруживало пьяную веселость, а на заднем плане кружились в водовороте темно-зеленые мазки.
   - Грандиозно!
   - Мне и самому нравится.
   Юноша отступил, критически разглядывая картину.
   - Знаешь, - прибавил он, - мне кажется, будет неплохо, если я ее подпишу.
   И, взяв жужжащую иглу, он в правом нижнем углу вывел свое имя, как раз над почками Дриоли.
   И вот старик, которого звали Дриоли, стоял, точно завороженный, разглядывая картину, выставленную в витрине. Это было так давно, будто произошло в другой жизни.
   А что же юноша? Что сделалось с ним? Он вспомнил, что, вернувшись с войны - первой войны, - он затосковал по нему и спросил у Жози:
   - А где мой маленький калмык?
   - Уехал, - ответила она тогда. - Не знаю куда, но слышала, будто его нанял какой-то меценат и услал в Серэ писать картины.
   - Может, еще вернется.
   - Может, и вернется. Кто знает...
   Тогда о нем вспомнили в последний раз. Вскоре после этого они перебрались в Гавр, где было больше матросов и работы. Старик улыбнулся, вспомнив Гавр. Эти годы между войнами были отличными годами: у него была небольшая мастерская недалеко от порта, хорошая квартира и всегда много работы - каждый день приходили трое, четверо, пятеро матросов, желавших иметь картину на руке. Это были действительно отличные годы.
   Потом разразилась вторая война, явились немцы, Жози убили, и всему пришел конец. Картины на руке больше никому были не нужны. А он к тому времени стал слишком стар, чтобы делать что-нибудь еще. В отчаянии он отправился назад в Париж, смутно надеясь на то, что в этом большом городе ему повезет. Однако этого не произошло.
   И вот война закончилась, а у него нет ни сил, ни средств, чтобы снова приняться за свое ремесло. Не очень-то просто старику найти себе занятие, особенно если он не любит попрошайничать. Но что еще остается, если не хочешь помереть с голоду?
   Так-так, думал он, глядя на картину. Значит, это работа моего маленького калмыка. И как при виде ее оживает память! Еще несколько минут назад он и не помнил, что у него расписана спина. Он уже давным-давно позабыл об этом. Придвинувшись поближе к витрине, он заглянул в галерею. На стенах было развешано много других картин, и, похоже, все они были работами одного художника. По галерее бродило много людей. Наверное, это была персональная выставка.
   Повинуясь внезапному побуждению, Дриоли распахнул дверь галереи и вошел внутрь.
   Он оказался в длинном помещении, на полу лежал толстый ковер цвета красного вина, и - боже мой! - как же здесь красиво и тепло! Вокруг, рассматривая картины, бродили люди - холеные, с достоинством державшиеся, и у каждого в руке был каталог. Дриоли стоял в дверях, нервно озираясь, соображая, хватит ли у него решимости двинуться вперед и смешаться с этой толпой. Но не успел он набраться смелости, как за его спиной раздался голос:
   - Что вам угодно?
   Это спросил коренастый человек в черной визитке с очень белым лицом, дряблым и таким толстым, что щеки свисали складками, как уши у спаниеля. Он подошел вплотную к Дриоли и снова спросил:
   - Что вам угодно?
   Дриоли молчал.
   - Будьте любезны, - говорил человек, - потрудитесь выйти из моей галереи.
   - Разве мне нельзя посмотреть картины?
   - Я прошу вас выйти.
   Дриоли не двинулся с места. Неожиданно он почувствовал прилив ярости.
   - Давайте не будем устраивать скандал, - говорил человек. - Сюда, пожалуйста.
   Он положил свою жирную белую лапу на руку Дриоли и начал подталкивать его к двери.
   Этого Дриоли стерпеть не мог.
   - Убери от меня свои чертовы руки! - крикнул он.
   Его голос разнесся по длинной галерее, и все повернули головы в его сторону. Испуганные лица глядели на того, кто произвел этот шум. Какой-то служитель поспешил на помощь, и вдвоем они попытались выставить Дриоли за дверь. Люди молча наблюдали за борьбой, их лица почти не выражали интереса, и, казалось, они думали про себя: "Все в порядке. Никакой опасности нет. Сейчас все уладят".
   - У меня тоже, - кричал Дриоли, - у меня тоже есть картина этого художника! Он был моим другом, и у меня есть картина, которую он мне подарил!
   - Сумасшедший.
   - Ненормальный. Чокнутый.
   - Нужно вызвать полицию.
   Сделав резкое движение, Дриоли неожиданно вырвался из рук двоих мужчин, и не успели они остановить его, как он уже бежал по галерее и кричал:
   - Я вам сейчас ее покажу! Сейчас покажу! Сейчас сами увидите!
   Он скинул пальто, потом пиджак и рубашку и повернулся к людям спиной.
   - Ну что? - закричал он, часто дыша. - Видите? Вот она!
   Внезапно наступила полная тишина. Все замерли на месте, молча, в каком-то оцепенении глядя на татуировку на его спине. Она еще не сошла, и цвета были по-прежнему яркие, однако старик похудел, лопатки выступили, и в результате картина не производила столь сильного былого впечатления и казалась какой-то сморщенной и мятой.
   Кто-то произнес:
   - О господи, да ведь он прав!
   Все тотчас пришли в движение, поднялся гул голосов, и вокруг старика мгновенно собралась толпа.