Денисова Ольга. Одинокий путник

   – Не надо, – Лешек замотал головой.
   – Да чего ты боишься-то?
   – Я не боюсь, я не хочу.
   – Ну, пожалуйста! Мне так интересно проверить, правильно я чувствую или нет!
   Лешек пожал плечами:
   – Если тебе так нужно… мне не жалко.
   Он поднялся на ноги, а Леля начала водить вокруг его тела открытыми ладонями, но не прикасалась к нему, просто держала их близко к телу. Но даже это показалось Лешеку очень приятным и ему очень хотелось, чтобы она случайно до него дотронулась.
   – Как-то странно… – пробормотала она, – ничего не понимаю. У тебя что, была не одна рана?
   Лешек покачал головой.
   – Тогда вот так, – она провела пальцем вдоль одного из шрамов, – вот так, так, так и так. Правильно?
   – Молодец! – раздался вдруг голос колдуна, – абсолютно точно.
   – Ничего себе! А как так получилось? – удивилась Леля.
   – Это в лесу на него прыгнула рысь, – совершенно серьезно ответил колдун, – он не растерялся и свернул ей шею. Но раны загноились, поэтому он чуть не умер.
   – Правда? – Леля открыла рот, глядя на Лешека совсем по-другому, – а зачем врал про простуду?
 
   Когда они с колдуном возвращались домой, Лешек, прижимающий к себе розовый цветок, спросил:
   – Охто, а можно сделать так, чтобы он не завял до самой зимы?
   Колдун пожал плечами:
   – Попробуем. Но, вообще-то, это неправильно. Он уже не будет живым и от него останется одна скорлупа, а настоящего цветка за этим не будет.
   – А можно, чтобы он остался живым?
   – Нет, Лешек. Нельзя заставить цветок цвести, если он сам этого не хочет. И никакое колдовство не поможет. Но мы можем его прорастить, и тогда он распустится на следующий год. А может и раньше, если будет жить в тепле.
   – Охто, расскажи мне, что значит «любить друг друга».
   – Ну… Вот ты любил Лытку, а Лытка – тебя. Я люблю тебя, а ты – меня. Мы заботимся друг о друге, жалеем, помогаем, скучаем. Разве это непонятно?
   – Нет, я про другое. Я про то, на что нехорошо смотреть.
   Колдун покосился на него, не понимая.
   – Ну, вот вы сейчас с Малушей любили друг друга?
   – А! Вот ты про что! – улыбнулся колдун, – ну да, любили. А ты откуда знаешь?
   – Мне Леля сказала.
   – Леля больно умная стала, замуж ее пора отдавать, – усмехнулся колдун вполне беззлобно.
   – Так почему на это нельзя смотреть?
   – Потому что мужчина и женщина в такие минуты беззащитны. Для них не существует ничего, кроме их двоих, они хотят быть как можно ближе друг к другу, ласкают друг друга. И не хотят, чтобы кто-то на них смотрел. Это как разговор наедине, только… телесный.
   – Но матушка, например, меня любит и меня ласкает, разве нет? И ты на это смотришь совершенно спокойно.
   – Нет, это не то. Твой монастырь – просто кошмарное место! Каждый ребенок, выросший в семье, знает, что такое любовь между мужчиной и женщиной!
   И колдун пустился в долгие объяснения, и Лешек, наверное, кое-что понял, но все равно не до конца.
 
   А на следующей неделе колдун взял Лешека с собой, и на этот раз они ездили по деревням – с медвежьей шкурой, бубном, поясом, увешанным оберегами: колдун просил у богов хорошего урожая.
   Вокруг Пельского торга, на широких заливных лугах, деревень стояло несколько – это были свободные земли, и дань с них платили новгородскому посаднику. Лешек уже знал, что болото, отделяющее реку Пель от земель монастыря, называется «Безрыбный Мох», и очень удивлялся: а бывает ли болото рыбным? Но колдун на это рассмеялся и сказал, что рыбных болот он не встречал, а вот безрыбных – сколько угодно. Была и деревня, которая именовалась «Безрыбное», но, к удивлению Лешека, именно она и славилась рыбным промыслом – оттуда на торг везли здоровых осетров и красивых, вкусных стерлядок. А вот в деревне Рыпушки напротив, рыбы отродясь не ловили – словно, проплывая по Пели, она обходила это место посуху. Зато в Рыпушках родилось много хлеба, и сено оттуда везли в село – лучшего сена стоило поискать. Деревни эти были не велики – дворов десять-пятнадцать, но жили в них большие семьи, сразу три-четыре поколения.
   Они прибыли в первую деревню, Ягово, ближе к закату, к тому времени колдун вторые сутки ничего не ел и не пил, и Лешек всю дорогу приставал к нему, как у него это получается, а главное – зачем.
   – Понимаешь, чтобы петь богам, надо до них добраться. А сытое брюхо не очень располагает к путешествиям, – усмехался колдун.
   – А можно я буду тебе помогать?
   – Конечно. Только не подходи ко мне, пока горит костер. А вот как только огонь погаснет, тогда мне даже нужно помочь.
   В деревне их приветствовали поклонами, и встречать их вышли в основном старики. Колдун кланялся им в ответ очень уважительно, и Лешек от него не отставал.
   – Что просят боги в этом году, Охто? – спросил один дедушка, видно, самый старший их присутствующих.
   – Пока не знаю. Для начала шелковый платок и зерно. Но овечку можете начинать жарить, ни я, ни боги не откажемся, – он улыбнулся, – если попросят что-нибудь еще, я скажу утром.
   На невысоком холме, под которым стояла деревня, и в разные стороны от которой разбегались поля, уже приготовили дрова для костра, и колдуну оставалось их сложить островерхой пирамидой. Постепенно к холму подходили остальные жители деревни, но, в отличие от стариков, оставались на почтительном расстоянии от сложенного костра, переговаривались негромко: на их лицах отражалась торжественность предстоящего действа, они с уважением и страхом смотрели на колдуна и с любопытством на Лешека.
   Колдун скинул плащ, кафтан и сапоги, подпоясался и надел медвежью шкуру, которую Лешек не без трепета помог ему застегнуть.
   – Отойди к старикам. Когда от костра останутся только тлеющие угли, сделай им знак, что можно расходиться. После этого можешь меня поить вот отсюда, – он протянул Лешеку туесок, – на рассвете надо продолжить, времени не так уж много.
   Он надел на себя медвежью голову, чем снова напугал Лешека, разжег костер и сел очень близко от него, прямо в шкуре. Лешек подумал, что колдуну не только жарко, но и душно под ней. Сначала колдун просто сидел перед высоким огнем, положив подбородок на колени – это было долго и скучно, но никто из деревенских не роптал. Однако когда костер начал догорать, колдун подсел к нему ближе и кидал на горящие угли какую-то траву, от которой вверх поднимался пахучий белый дым. Потом, когда трава кончилась, и последние клубы дыма растаяли в полумгле летней ночи, он снова замер и сидел совершенно неподвижно, как вдруг до Лешека донесся еле слышный звук, похожий на тонкое гудение насекомого, рассекающего крыльями воздух. Лешек не понял, откуда он исходит, и что может издавать этот звук, между тем, деревенские подняли головы и лица их оживились.
   Звук нарастал медленно, и постепенно перешел в вибрацию, которая легкими толчками сотрясала воздух, и к нему присоединился шипящий свист. И каждый толчок, ударяя Лешека в грудь, заставлял его сердце стучать в такт этому биению. Только когда толчки усилились, обретая сложный ритм, и свист превратился в звон, Лешек понял, что это поет бубен колдуна.
   Между тем фигура в медвежьей шкуре стала постепенно выпрямляться, настолько медленно, что уловить движения было невозможно. И вместе с ним над тлеющими углями начал подниматься огонь – так же медленно, неуловимо, и языки его метались в сложном ритме, который задавал им бубен. Лешеку тоже хотелось двигаться в этом ритме, и сердце его трепыхалось беспомощно, не в силах его повторить.
   К тому моменту, когда колдун расправил плечи, бубен его сотрясался в неистовом биении, огонь плясал ему в такт, и тут появился новый звук – глухой и низкий, похожий на утробное ворчание зверя, и Лешек не сразу догадался, что это поет сам колдун. Его песня, нарастая, напоминала и медвежий рев, и вой ветра, и грохот грозы, и клокочущий в горле победный крик. Босые пятки сдвинулись с места, и по земле побежала дрожь, вплелась в содрогания воздуха, и, казалось, небо тоже трепещет, как тугая кожа бубна.
   Тело колдуна изгибалось, металось, как тень в неверном пламени, его запястья, выпадавшие из когтистых лап, казались тонкими и хрупкими на фоне тяжелой медвежьей фигуры, и то, что эта фигура движется с такой грацией, и с такой энергией, само по себе потрясало. Лешек смотрел на эту пляску как завороженный, и сердце его поймало сложный ритм и стучало теперь где-то в горле. Ему было страшно. Колдун, продолжая трясти землю ногами, переместился в центр костра, и огонь плясал вместе с ним и вокруг него: угли выбрасывали вверх ослепительные искры, и покрывали сияющей накидкой бурый мех.
   А потом – Лешек не понял, когда произошла перемена – он увидел, что никаких человеческих запястий нет, и бубен сжимают когтистые медвежьи лапы, и ритм отбивают не босые ступни, а лохматые косолапые ножищи, и рев зверя нисколько не похож на песню: это крик силы, исторгаемый глоткой хищника, долгий, протяжный и торжествующий.
   Бубен смолк, и мертвая тишина охватила холм, настолько неестественная, что, казалось, на него опустили прозрачный непроницаемый колпак. Зверь встал на четыре лапы, с достоинством, исподлобья огляделся по сторонам, вышел из костра и лег рядом с ним, повернувшись носом к огню. И в этот миг вверх бесшумно взметнулся столб пламени. И Лешек чувствовал, что все вокруг, так же, как и он, смотрят на это пламя, и взгляды эти не позволяют огню упасть, угаснуть раньше времени.
   Он не знал, сколько это продолжалось, и не замечал, как темнело вокруг. И когда небо осветилось ранней зарей, пламя опало, потускнело и заиграло на углях робкими синеватыми бликами. Лешек глубоко вдохнул и понял, что все закончилось. На земле перед костром лежал не медведь, а колдун, раскинув руки в стороны, и пальцы его слегка подергивались. Лешек оглянулся и поймал вопросительные взгляды людей: он кивнул им и пожал плечами. Но этого оказалось достаточно – медленно и молча деревенские потянулись с холма, и плечи их опустились, и головы поникли, словно они очень устали. Лешек тоже чувствовал, что в нем не осталось ни капельки сил, но подбежал к колдуну и с опаской тронул медвежью морду. По телу колдуна прошла судорога, и Лешек подумал, что голову зверя надо откинуть назад, потому что под ней тяжело дышать.
   Лицо колдуна было потным, волосы слиплись, губы дергались, а глаза оставались закрытыми. Лешек кинулся расстегивать крючки на медвежьей шкуре, и, когда влажный ночной воздух коснулся груди колдуна, тот шепнул:
   – Жарко. Сними ее…
   Лешек торопился, и крючки цеплялись за густой мех. Он хотел передвинуть колдуна на землю, но не справился, и тот еле заметно покачал головой:
   – Не надо. Пить.
   И рубаха, и штаны колдуна насквозь промокли от пота. Лешек расстегнул на нем пояс, вспомнив, что так делала матушка, и дышать колдуну стало легче; а потом осторожно поднял его тяжелую голову и старательно поил из туеска крепким и сладким отваром.
   Не прошло и пяти минут, как жар сменился ознобом – зубы колдуна стучали, он пытался свернуться калачиком, и никак не мог. Лешек нашел неподалеку его плащ, и подумал, что мокрую одежду надо снять, но сначала подкинул на догорающие угли немного сухих веток, а сверху – дров потолще, и через минуту огонь осветил и согрел пятачок пространства вокруг.
   Раздевать колдуна оказалось не так уж сложно, Лешек завернул его в теплый плащ, повернул лицом к костру и прикрыл его спину меховой шкурой.
   – Ну как, Охто? Тебе так лучше?
   – Спасибо, малыш. Дай мне еще глоточек.
 
   На восходе солнца самый старый из стариков деревни принес в жертву козленка, которого съели за огромным праздничным столом, добавив к нему и других яств. Колдун хватал со стола все подряд и глотал не прожевывая, запивал медом, отчего вскоре захмелел и осоловел.
   – Ужас как есть хочу… – оправдывался он перед Лешеком, и в результате наелся так, что с трудом вылез из-за стола.
   Деревенские устроили им постель на сеновале, под навесом, и спал колдун до следующего утра. Впрочем, Лешек не скучал: колдовство прошлой ночи так его потрясло, что он, когда выспался, сочинял песню, долго подбирая слова, достойные отразить и красоту обряда, и силу колдуна. А наутро, когда их провожали, спел эту песню деревенским, чем до слез колдуна растрогал.
   – Слушай, не пой про меня хвалебных песен, ладно? – сказал тот, когда они ехали к следующей деревне.
   – Почему? Тебе разве не понравилось? – огорчился Лешек.
   – Твои песни не могут не нравиться, – хмыкнул колдун, – просто… мне как-то неловко. Впрочем, послушать было интересно. Знаешь, изнутри этой шкуры все выглядит немного не так. Как-то прозаичней. И страшней.
   – Правда? Расскажи мне!
   – Не сегодня, хорошо? Как-нибудь зимой. Сейчас не могу.
   – А этому можно научиться?
   – Нет, малыш. И не нужно, главное. Это не столько дар, сколько проклятье. Я ведь без этого не могу. Если долго не колдую, то начинаю болеть. И потом, само посвящение – это мучительно и опасно. Я лучше научу тебя петь песню силы, у тебя это здорово должно получиться.
   Они объехали все деревни, и дважды колдун колдовал в селе, и Лешек должен был бы привыкнуть к обряду, но так и не привык.

* * *

   Волки вышли на открытую полосу, и шерсть их дыбилась от ветра. Они приседали, прижимали уши и неуверенно озирались по сторонам. Лешек взял дубину поудобней и откинул суму подальше за спину, чтобы не мешала. Ему приходилось оглядываться, потому что волки, хоть и шли параллельно ему и чуть сзади, но постепенно сокращали расстояние. Они не спешили.
   Лешек спиной чувствовал устремленные на него голодные взгляды. Сколько он успел пройти? И сколько осталось? Волки издали почувствуют жилье, но остановит ли их запах дыма?
   Цепочка постепенно начала рассеиваться, Лешек, оглянувшись, не сразу понял, куда подевались два волка из семерых, и только потом увидел тени, мелькающие среди деревьев – они обходили его кругом. Он подумал и переместился на середину полосы, подальше от кромок леса. Так, хотя бы, они не нападут на него незаметно.
   Но волки осмелели достаточно, чтобы растянуться на всю ширину полосы. Теперь передние двое, по обе стороны, шли практически на одной линии с ним, но на почтительном расстоянии, а задние – шагах в двадцати, и дистанция эта постепенно сокращалась. Лешеку показалось, что он слышит лай собак, но в вое ветра это могло ему просто пригрезиться, слишком сильно он хотел его услышать. А еще, ветер уносил запах дыма в противоположную сторону – даже если жилье близко, волки могут этого и не заметить.
   Круг сужался, и идти спиной к зверям становилось опасным. Лешек не знал, сколько прыжков они посчитают верными: два? четыре? Он глубоко вдохнул, развернулся и описал концом дубины широкий круг. Волки, не ожидавшие этого, приостановились и подались немного назад. Лешек тоже попятился, чтобы звери не зашли ему за спину. Но всякое отступление – есть отступление, и волки приняли его за слабость жертвы. Или противника?
   Они медлили, раздумывали, но потихоньку крались вперед: припадали к земле, осторожничали, готовились в любой момент сорваться с места – как на жертву, так и прочь от нее. Теперь Лешек стоял лицом к ветру, и снег летел ему в глаза. Снежинки, заслоняя зверей, материализовались из белой мглы и непрерывным вихрящимся потоком били по лицу. Он махнул дубиной снова, но волков это не напугало. Их много. Они хотят есть.
   Шум ветра переменился, теперь он не свистел, а ухал, как филин, и ревел, как медведь. И в этом шуме Лешек уловил что-то знакомое, родное. Словно ветер хотел что-то сказать, а Лешек не понимал его. Зато он отчетливо понял, что следующий взмах дубиной спровоцирует волков к прыжку – они достаточно близко, чтобы это не напугало их, а разозлило.
   И Лешек крикнул. Низко, выдыхая из себя все мужество, на которое был способен. Это опять стало неожиданностью для волков, и они замерли, приседая в снег. И ветер ответил его крику хохотом, и хлопками в мохнатые ладоши, и ревом, и далеким грохотом осыпающихся скал.
   Это колдун.
   Вибрация появилась сначала в кончиках пальцах, поднимаясь все выше. И кулаки сжались сами по себе, и подбородок поднялся выше, и ноги в снегоступах начали отбивать тяжелый ритм, то приподнимая, то опуская тело, и продавливая снег. И вибрация, добравшись до горла, заклокотала внутри, требуя выхода.
   Песня силы выплеснулась из него навстречу ветру. Он отбросил дубину в снег – она мешала ему раскрыть ладони и впитывать в себя мощь урагана, сторицей возвращая ему энергию, которую только что в себя вобрал. И пил это удвоенное, утроенное могущество, и исторгал из себя снова. Ему казалось, что между ним и ветром бушует холодное бесшумное пламя, из которого в стороны разлетаются синие молнии, и тот, кто случайно окажется в этом клубке сил, будет раздавлен, а потом сожжен дотла.
   Голос его раздирал связки чересчур низким ревом, подобным звериному, и Лешеку самому становилось жутко от того, какие страшные звуки может издавать его горло. Но теперь эти звуки рвались из него помимо воли, он не мог остановиться, иначе бы холодное пламя сожгло его самого. Для него не существовало ничего, кроме встречного ветра и песни силы – страшной песни, которой когда-то научил его колдун. И петь ее навстречу буре было очень самонадеянно. Теперь не волки, а ураган грозил раздавить его своим многопудовым весом. Снег не долетал до его лица, метался в воронке, и воронка эта белым смерчем устремлялась в небо, и голос Лешека тоже кружился вместе со снежной крупой, бешеный, рыдающий, ревущий.
   Он почувствовал, как его самого затягивает эта воронка, как неистово кружится голова, и теряют смысл верх и низ, право и лево. Лешек инстинктивно выставил руки вперед и начал постепенно сбрасывать сумасшедший темп песни. Воображаемое белое пламя качнулось в его сторону, но немного опустилось, воронка начала опадать, расползаться по снегу поземкой, струи ветра выпрямились и обтекали его тело со всех сторон, клокочущий голос захлебнулся сам в себе.
   Лешек еще ощущал вибрацию, от которой покалывало пальцы рук и ног, еще дрожали губы, и очень хотелось сесть в снег и закрыть лицо руками. Волков не было видно, но это не удивило и, наверное, не обрадовало его.
   – Спасибо, Охто, – выговорил он охрипшим горлом.

* * *

   После долгого вояжа по деревням они с колдуном снова ездили на торг, и к Малуше, только на этот раз, к своему огорчению, Лешек не встретил Лелю, а его знакомство с Кышкой и его младшим братом Мурашом ознаменовалось неприятным инцидентом.
   Колдун, завидев на улице стайку мальчишек, подозрительно посмотрел на Лешека и спросил:
   – Ну что? Ты не хочешь познакомиться с ребятами?
   Лешек не очень этого хотел, с одной стороны, а с другой – он целый год не общался со сверстниками, и ему было любопытно, да и мешать колдуну не стоило. Поэтому он кивнул и постарался сделать это искренне.
   – Вот и отлично! – обрадовался колдун, забрал у Лешека повод коня и подтолкнул в спину.
   Лешеку ничего больше не оставалось, как, вздохнув, направиться к компании ребят – ему еще ни разу не приходилось знакомиться самому. Мальчики заметили его издалека и, бросив какую-то увлекательную игру, повернули лица в его сторону. И никакого радушия на них он не заметил. Он на всякий случай оглянулся, но увидел, что колдун не смотрит в его сторону, а привязывает лошадей к забору у калитки.
   Вперед, навстречу Лешеку, вышел мальчишка покрепче него и немного повыше – кудлатый, широколицый и очень похожий на Лелю, но в то же время не такой, как она. Наверное, это и был Кышка, его ровесник, о котором рассказывал колдун. В монастыре рядом с Лешеком всегда находился Лытка, и за ним тот прятался, как за каменной стеной, а сейчас, оказавшись в одиночестве против незнакомой компании, Лешек почувствовал себя очень неуверенно. Он решил, что если станет во всем походить на Лытку, то это будет примерно тоже самое, как если бы Лытка стоял рядом с ним.
   – Тебе чего тут надо? – спросил предполагаемый Кышка.
   – Ничего, – гордо ответил Лешек – знакомиться сразу расхотелось.
   – Тогда чего тут ходишь?
   – А что, нельзя? – Лешек поднял голову.
   – А кто ты такой, чтобы тут ходить?
   – А ты кто такой, чтобы меня спрашивать? – с не меньшим апломбом ответил вопросом Лешек.
   – Я тут живу.
   – А я тут иду.
   Кышка помолчал – ему было трудно возразить сразу на столь веский аргумент, и Лешек уже хотел пройти мимо, погулять в одиночестве по реке, а может, и искупаться. Но, когда он обошел компанию стороной, Кышка нашелся:
   – А ты разрешения у нас спросил, чтобы тут ходить?
   По-честному, Лешек слегка струхнул, когда двое ребят преградили ему дорогу к реке. В приюте драться категорически запрещали, но мальчишки все равно решали свои разногласия кулаками, а, поскольку Лешек этого не умел, до появления Лытки жизнь его в приюте была сплошным кошмаром. И, как бы он не хотел походить на друга, в этой ситуации один кураж заменить его не мог. Лешек вздохнул: он знал, чем закончится дело, если ребята поймут, что он испугался.
   – И не собирался, – тихо ответил он сквозь зубы, повернувшись к Кышке лицом.
   – Напрасно. А ты попроси, может, мы разрешим? – хохотнул Кышка.
   Противный унизительный страх пополз по спине мурашками. Их много, а Лешек один. Да, впрочем, ему и с Кышкой будет не справиться. Лешек промолчал, не зная, что на это ответить.
   – Ну? Что ж ты? Проси!
   Лешек снова глубоко вздохнул, собираясь с силами ответить что-нибудь резкое и гордое, но, как назло, в голову ничего не приходило. Ребята вокруг начали посмеиваться.
   – Давай. Или убирайся отсюда! – подначил Кышка.
   От безвыходности ситуации хотелось разреветься – да, без Лытки Лешек обойтись, оказывается, не мог.
   – Отстань от него, Кыш, – сказал мальчик помладше, с такими же зелеными глазами, как у Лели, – чего ты привязался! Он с Охто приехал, в гости к нам.
   – Да ну? Вот и пусть убирается вместе со своим Охто! Нечего им тут делать! Подумаешь – колдун! Он за свои сласти и свистульки купить меня хочет! Не выйдет!
   Кровь бросилась Лешеку в голову: никого колдун купить не хотел, он, кстати, про Кышку всегда говорил хорошо: и какой он взрослый, и серьезный, и старший мужчина в доме. Лешек искренне полагал, что к колдуну все должны относиться если не с той же любовью, что он сам, но уж с глубоким уважением – точно.
   – Не смей так говорить про Охто, понял? – крикнул он и сжал кулаки.
   – Да? А что ты мне сделаешь? – насмешливо спросил Кышка.
   – Я тебя убью, – серьезно ответил Лешек, и сам поверил в то, что за колдуна готов убить кого угодно.
   – Ну, попробуй! – захохотал Кышка и легко толкнул Лешека рукой в грудь, – Давай! Твой колдун – надутый индюк, понятно!
   Лешек и сам не понял, что задело его сильней – надутый индюк или этот презрительный толчок в грудь, и, чего с ним никогда не случалось, кинулся на обидчика с кулаками. Кышка оказался не только выше и сильней его – он умел драться намного лучше Лытки, и Лешек сразу же оказался на земле, но от злости не сдавался, бестолково размахивая руками, кусаясь и царапаясь. У Кышки были крепкие кулаки, он с легкостью расквасил Лешеку нос, попал по зубам, и подбил левый глаз, но Лешек пасовать не собирался, и, изловчившись, впился противнику в волосы, пригибая его голову к земле. Боль только рассердила Кышку, он работал кулаками часто и резко, но не попадал Лешеку по лицу, а месил ему ребра и живот. Лешеку с самого начала было понятно, насколько бесславно для него закончится этот поединок, и старался не столько победить, сколько нанести противнику максимальный ущерб, пиная его босыми пятками и кусая за подворачивающиеся части тела.
   Он не сразу догадался разжать пальцы, стискивающие Кышкины волосы, когда кто-то с силой дернул того вверх за ворот рубахи.
   – Ах ты пакостник! – над дерущимися мальчишками стояла Малуша, – ты что же это устроил! Ты как гостей встречаешь?
   Она толкнула поникшего Кышку в сторону дома.
   – Быстро домой! И ты тоже, – она строго глянула на Кышкиного брата.
   – А я-то за что? – обиделся младший.
   – Чтоб ему не скучно было!
   Младший понурил голову и посмотрел на хихикающих ребят вокруг, но Малуша ухватила за воротник и его тоже, и повела обоих сыновей к дому.
   Лешек сидел в пыли, ему было больно и обидно. Из носа на вышитую матушкой рубашку капала кровь, а на глазах выступили слезы, хотя он вовсе не плакал – это от удара в нос. И от этого становилось обидней вдвойне – теперь все решат, что он плачет. Подниматься на ноги у всех на глазах тоже было противно, но и сидеть дальше на земле смысла не имело. Лешек встал и, собирая остатки гордости, поднял подбородок. Получилось довольно жалко, тем более что из-за разбитых кулаками ребер спина не хотела распрямляться. Он повернулся и пошел к реке – единственное, чего он хотел, это спрятаться под высоким берегом от чужих глаз.
   – Эй, погоди, – крикнул кто-то из мальчиков ему в спину.
   Лешек не стал оглядываться, и лишь ускорил шаг. Он спустился к воде, и подумал, что надо бы умыться, но сел на травяную кочку, опустил ноги в реку и больше двигаться не хотел. Гнусное настроение от одиночества только усилилось – злость прошла, и Кышка теперь казался не врагом номер один, а просто вздорным драчуном, не имело никакого смысла отвечать на его провокации. Лешек размазывал кровь из носа по щекам, и с трудом сдерживал слезы – без Лытки он ничего не стоил, он не мог даже наказать обидчика, как тот того заслуживал.
   Колдун спустился к нему минут через пять и сел рядом.