Денисова Ольга. Одинокий путник

   Лешек взял кристалл в руки – в первый раз. Колдун никогда не давал кристалла никому, даже подержать. Он оказался тяжелей, но меньше, чем Лешек думал. Лешек не стал закрывать сундучка. Злость заставила его скрипнуть зубами: пусть Дамиан и дальше презирает его, пусть считает подарком Паисию, словно он зверек, словно породистый щенок из хорошего помета. Пусть Полкан проснется утром, и сразу поймет, кто унес кристалл.
   Лешек стиснул кристалл в кулаке, и, не сильно таясь, вышел из кельи, прикрыв за собой дверь и едва удержавшись, чтобы ею не хлопнуть. Все. Теперь переодеться – и бежать. Бежать, куда глаза глядят!
   Он забыл про лапти, оставленные у крыльца, но и в онучах добрался до дома послушников без приключений. Все. Теперь нет смысла таиться от Лытки. Лешек вошел в спальню, громко протопал к своей кровати, и откинул матрас, под которым прятал одежду.
   – Лешек? Ты чего шумишь? – Лытка оглянулся на него удивленно.
   – Все, – радость кипела в нем, – все, Лытка. Я ухожу.
   – Куда? Лешек, ты сошел с ума?
   Лешек рассмеялся, и довольно громко, так что из разных углов на него зашипели сонные голоса.
   – Лытка, я ухожу насовсем, – он сел на кровать, и размотал онучи, оставив на ногах только теплые портянки.
   – Лешек! – Лытка вскочил с колен, – Куда! Что ты такое говоришь!
   – Посмотри, – Лешек раскрыл ладонь и показал другу кристалл, – они не поедут в Пельский торг после Крещения.
   Лытка опустился на кровать, от изумления раскрыв рот. Лешек спокойно натянул сапоги и потопал ногами по полу, проверяя, хорошо ли они сели.
   – Лешек, – на глазах Лытки блеснули слезы, – и ты ничего мне не говорил? Ты… ты не доверял мне? Я же видел, что с тобой что-то происходит, но я и предположить не мог…
   – Лытка, я боялся, что ты станешь меня отговаривать. А теперь – все позади. Я ухожу.
   – Погоди! Но куда же ты пойдешь? Зима, ты замерзнешь, тебя поймают, едва заметят исчезновение кристалла!
   Над кроватями поднялось несколько голов, прислушиваясь к их разговору.
   – Пусть попробуют! Метель начинается. Они даже не поймут, в какую сторону я ушел!
   И тут Лешек впервые подумал – а в какую сторону он пойдет? Но тут же отбросил эту мысль – за воротами будет видно.
   – Лешек… Я пойду с тобой.
   – Нет, Лытка. Не надо. Я много лет жил в лесу, я умею прятать следы, я умею ходить неслышно, а ты? Вдвоем нас поймают быстрей, а один я как-нибудь выскользну.
   – Что, бежать собрался? – раздался голос с кровати Иллариона.
   Лешек посмотрел в его сторону и презрительно хмыкнул – Илларион-то точно его не остановит.
   – Я всегда знал, что ты нашего Бога не любишь, – прошипел Илларион в ответ на его усмешку, – Миска, эй, Миска! Проснись! Алексий бежать собрался, а ты дрыхнешь!
   В ответ на его слова проснулись все послушники, кроме Миссаила, и некоторые повскакали с постели. Лытка поднялся и неспешным шагом подошел к двери.
   – Отсюда никто не выйдет до рассвета, вы поняли? Никто, кроме Лешека.
   – Да? А если я сейчас начну орать? – захохотал Илларион, – весь монастырь сбежится.
   – А тебе я уже говорил – выгребные ямы будешь чистить. До конца дней, – Лытка угрюмо приподнял верхнюю губу.
   Илларион скривился и изрядно толкнул Миссаила в бок:
   – Просыпайся, надзиратель хренов!
   – Что тебе надо, придурок? – Миссаил открыл глаза, сел на кровати и осмотрелся вокруг.
   – Он уходит! Он из монастыря убегает! А ты дрыхнешь!
   – Да пусть идет куда хочет, все равно замерзнет, – Миссаил зевнул и хотел лечь обратно.
   – Да ты что! Нас завтра всех под плети положат, за то что не донесли! – Илларион снова пнул его в бок.
   – Тебе полезно, – многозначительно сказал со своей кровати высокий послушник, имени которого Лешек так и не узнал.
   – Ребята, да вы что! Он нас всех подставить хочет, а вы тут сидите и молчите? Он Бога нашего не любит!
   – Да, не люблю, – Лешек вдруг поднял голову, – ненавижу вашего бога, слышите?
   Он рванул в сторону застежку подрясника, и хлипкая ткань лопнула, обнажив его грудь.
   – Илларион, да успокойся ты, наконец, – подал голос еще кто-то, – пусть он идет, что тебе, жалко, что ли? Плохо ему здесь, неужели не видно?
   – Да видно, видно! – прошипел Илларион, – нам, значит, здесь хорошо, а ему плохо! Чем он лучше нас, а?
   – Так собирайся, и с ним иди, кто тебе мешает, – зевая, сказал Миссаил, – оба и замерзнете.
   Лешек до конца разорвал ворот подрясника и скинул его на кровать, брезгливо морщась.
   – Лешек, – вдруг позвал его Ярыш, – Лешек, ты правда ненавидишь нашего Бога?
   – Правда, – с улыбкой ответил тот.
   – Но почему? За что?
   – За то, что он ненавидит жизнь.
   – И ты совсем его не боишься?
   Лешек рассмеялся – радостно и спокойно.
   – Совсем. Он ничего мне сделать не может. Вот, смотри, – он рванул с груди бечевку с крестом, и швырнул на пол.
   Послушники ахнули в один голос, крест звякнул об пол, и Лешек припечатал его сапогом – мягким, удобным сапогом, который сшил ему колдун.
   – Он убил не всех богов на небе, и там есть, кому за меня заступиться, – усмехнулся он, и потянулся за рубашкой, вышитой изображениями зверей и птиц.
   В гробовой тишине он оделся, подпоясался, натянул на голову треух и привязал к поясу узелок с крупой и огнивом, не выпуская кристалла из руки.
   – А смотри-ка… – разочаровано протянул Ярыш, – никакого грома…
   – И вправду, – удивленно посмотрел на потолок Илларион, – может, Иисус ждет, когда он на улицу выйдет?
   – Прощайте, ребята, – улыбнулся Лешек, – никакого грома не будет.
   Он подошел к двери, около которой замер Лытка.
   – Лешек, – тот пожал плечами, – я буду молиться за тебя, слышишь?
   – Не надо. Лытка, ты… Ты для меня как брат. Я всегда любил тебя, и всегда буду любить. Прощай.
   – Прощай, – тихо сказал тот, стиснув зубы, словно от боли, – никто не выйдет отсюда до рассвета. Иди спокойно.
   Они обнялись, коротко и крепко.
   Метель закружила Лешека, как только он открыл дверь на улицу. Никто не найдет его следов. Куда теперь? Домой? Лешек на секунду представил себе, что за поворотом Узицы увидит не теплый дом с освещенными окнами, а пепелище, присыпанное снегом… Нет. В Пельском торге его начнут искать прежде всего. Он пойдет совсем не туда, где его ждут. Он пойдет к Невзору, на юг. Старый волхв знает, что делать.
   Ветер с Выги распахнул тяжелую калитку ему навстречу, едва Лешек отодвинул засов, словно приглашая идти вперед. Обитель спала, и никто не видел, как он шагнул через ее высокий порог.

* * *

   Авва уснул быстро, Дамиану же не спалось. Он нарочно лег так, чтобы не видеть пойманного певчего – взгляд его переворачивал архидиакону внутренности. Он уже получил отпущение грехов за его смерть! Еще двенадцать лет назад! И тогда он убил невинного ребенка, а сейчас перед ним – враг Пустыни, внук поганого волхва, проклятый язычник! Вор и негодяй!
   Нет, его глаза не остановят Дамиана! Смерть его запомнит вся братия, запомнит надолго, как хороший урок оставшимся в живых – вот как Бог накажет всякого, кто посмеет хулить его имя!
   Бог? Дамиан сник и затосковал: слова аввы, от которых он хотел отмахнуться, не давали ему покоя. «Перед тобой лежит подарок одного из этих истуканов, а ты продолжаешь сомневаться в их существовании?» Недальновидный болван… Наверное, так и есть. И что тогда? Если Бог – не один, если ему нужны людские души, и ему неважно, каким путем он их получит, что это означает? Что есть обещанный рай, а что – пугающий ад? И есть ли между ними разница?
   Действительно, недальновидный, легкомысленный болван. Кому он поверил? Приютским воспитателям? Или маленькой лживой книжонке, под названием Евангелие? Он еще подростком сделал для себя вывод: можно грабить, убивать, творить любые беззакония, услаждать плоть. Главное – вовремя покаяться. Он слышал рассказы о блудницах и разбойниках, вовремя обратившихся к церкви, и эти рассказы согревали ему сердце. Раскаявшийся грешник Богу милей, чем праведник, всю жизнь служащий ему верой и правдой. Главное – вовремя покаяться. Дамиан собирался покаяться, может быть даже – принять схиму, но потом, потом, когда старость возьмет свое, усмирит бушующие в сердце страсти, обуздает честолюбие.
   И вот теперь оказывается, что покаяние – это обман. Богу все равно, грешник он или праведник. Рай ли, ад – для Бога не имеет значения. Что он делает с душами, которые отдает ему авва?
   Наверное, Дамиан несильно боялся ада, и вечность не пугала его. Небытие – вот что было страшно. Небытие – смерть всего, не только тела. Небытие, конец, растворение, распыление в вечности. Вот он, Дамиан, умный, сильный, честолюбивый, добившийся небывалых высот, поднявшийся из самых низов благодаря самому себе, своим талантам – как он может перестать существовать? Как мир станет существовать без него? И неважно – на земле, на небе или в преисподней – он должен остаться! Он должен БЫТЬ!
   Во что теперь верить? К чему стремиться? И вправду, пойти к Невзору, попросить помощи у других богов? Так они не примут его, другие боги! Им покаяние не требуется, им нужно нечто совсем другое, и нигде не написано, что им нужно! Как просто все было – согрешил, покаялся, не покаялся – пошел в ад, успел сделать пару добрых дел перед смертью – отверзлись врата рая. Как все было просто! Зачем, зачем авва завел с ним этот разговор!
   Сон, в конце концов, сморил архидиакона, но не принес облегчения. В нем Дамиан шел по хрупкому мосту, сотканному из лозы, и под ним бушевало пламя. Он цеплялся за шаткие перила, и чувствовал, как вот-вот провалится в огонь. Он шел бесконечно долго, пот лился у него по лбу, и языки пламени вздымались все выше. Едкий дым застилал глаза, и Дамиан думал, что мост давно загорелся, и идет он напрасно, и не видел впереди, за пеленой черного дыма, ни берега, ни просвета.
   Смех, сатанинский смех раздавался со всех сторон, и Дамиан приседал от страха, и сильней стискивал в руках жалкие тонкие перила. Он задыхался в дыму, и хрипел, и слезы лились у него из глаз. Мост качался, выскальзывая из-под ног, а смех слышался все отчетливей, и жар огня все сильней припекал ему ноги. Отчаянье впивалось в горло зубами: Дамиан хватался за шею, но не мог оторвать от кадыка острых ранящих клыков.
   И тогда впереди он почувствовал чью-то тяжелую поступь. Мост качался в такт шагам, и смех теперь доносился только спереди, из-за клубов черного дыма. От ужаса ноги архидиакона подкосились, и слезы хлынули из глаз. Это колдун! Он идет навстречу, и спрятаться от него некуда! Он идет, чтобы сбросить Дамиана в пылающую бездну! Он идет отомстить!
   Жаркое пламя полыхнуло под ним, и тонкая лоза под ногами вспыхнула. Дамиан отдернул руку от горящих перил, и понял, что падает, падает, и над головой его смыкается огонь, огонь гудит вокруг, огонь жжет его тело, вспыхивают волосы, горит лицо, руки, и нечеловеческая боль выталкивает из глотки страшный предсмертный крик…
   Вместо крика жалкое сипение вырвалось из горла – Дамиан проснулся потным и дрожащим, распахнул глаза и никак не мог отдышаться. Сердце бухало в ребра: это всего лишь сон, кошмарный сон… Ничего страшного не случится. У него есть кристалл, он поможет авве ловить души, и авва замолвит за него словечко. Никакого небытия не будет, никакой огненной бездны, он успеет, он успеет найти свое место ТАМ, авва поможет ему. Дрожь не оставляла архидиакона.
   Темноту душной избы освещала маленькая лампадка, Дамиан старался успокоиться и рассмотреть все вокруг: все прошло, это был всего лишь сон. Вот похрапывает авва в своем углу, вот на столе стоят пустые тарелки, а рядом с ними – оставленный аввой кристалл, в окно пробивается немного света – зимние ночи не бывают темными. Сзади, со стороны изголовья, еле дышит несчастный певчий – вот кто должен дрожать и изнывать от ужаса, вот кому сейчас не позавидуешь! Все хорошо, все спокойно.
   Нет, кроме певчего, в изголовье стоит кто-то еще… Дамиан так отчетливо это понял, что пот снова выступил на лбу мелкими частыми каплями. Там кто-то есть, и этот кто-то не дышит, потому что ему не нужно дышать. Мертвым не нужно дышать. От изголовья тянуло еле заметным холодком. Дамиан хотел подняться и посмотреть себе за спину, но ему не хватило на это мужества. Между тем, тень за его спиной шевельнулась – Дамиан почувствовал это всем телом, могильный холодок коснулся его волос, лица и пробежал по одеялу. Пот со лба покатился на подушку, и дрожь снова охватила все тело – над Дамианом склонилось лицо колдуна.
   Колдун смотрел молча, наклонив голову набок, словно хотел что-то разглядеть и понять. Дамиан замер, всхлипнув, но не посмел зажмурить глаза. На губах колдуна проступила легкая, небрежная улыбка, он протянул руку, и взял Дамиана за горло, и пальцы его впились в кадык, словно клыки зверя. Дамиан хотел закричать, но только тонко застонал. Холодные сильные пальцы. Мертвец. Сейчас его задушит мертвец, и потащит за собой, в огонь, в гудящий, пожирающий тело огонь! И никто не спасет его, никто не услышит его крика! Дамиан попытался раскрыть рот, но только беспомощный хрип сорвался с губ. Колдун улыбнулся снова, разжал руку и сказал, тихо-тихо, одними губами:
   – Ты скоро умрешь.
   И от этих его слов судорога пробежала по всему телу Дамиана, и он провалился в черное небытие – наверное, это был сон.
 
   Проснулся архидиакон задолго до рассвета – его мучила боль. Он не помнил приснившегося ему кошмара, и не хотел думать о смерти. Несмотря на то, что солнце еще не встало, очевидно, уже наступило утро. За окном слышались голоса, в соседних домах мычали коровы, хлопали двери и крышки колодцев. Страхи исчезли, растворились в утренней суете села, осталось только смутное беспокойство, словно что-то было не так.
   Рана на шее пульсировала и не давала покоя. Надо же, как этот мерзавец умудрился его укусить! Такие раны всегда заживают долго. Певчий, наверное, не доживет до того момента, когда Дамиану снимут повязку. Ничего, мерзавец расплатится и за это, с лихвой! Жаль, что он чересчур хлипок, и долго мучить его не удастся – наверняка, будет терять сознание каждые пять минут, а потом сдохнет на самом интересном месте.
   Авва заворочался на жесткой лавке и засопел, просыпаясь. Дамиану не хотелось подниматься – слишком рано, дружники еще спят, и авва собираться в обратный путь будет долго, в то время как ему самому нужно всего несколько минут. Он прикрыл глаза, и сделал вид, что еще спит, когда авва сел и опустил ноги на пол.
   – Дамиан, – позвал отец-настоятель, – Дамиан, проснись.
   Голос аввы был недовольным и ленивым. Архидиакон хотел и дальше притворяться спящим, как вдруг непонятная тревога заставила его открыть глаза.
   – Дамиан, оглянись, – устало сказал авва и показал рукой на столб, к которому был привязан певчий. И тут Дамиан понял, что его беспокоило с того момента, как он проснулся – он не слышал дыхания послушника! Неужели, умер? Это было бы подло с его стороны…
   Архидиакон вскочил и увидел, что у столба просто никого нет. Колдун. Это колдун, он приходил ночью, он забрал с собой своего выкормыша! Ноги подогнулись, и Дамиан опустился обратно на постель.
   Кристалл!
   Но авва уже поднялся и подошел к столу, накрыв кристалл ладонью.
   – Слава Богу, на этот раз он не забрал его с собой, – пробормотал игумен, – нет, Дамиан, ты в последнее время перестал радовать меня своим умом и предусмотрительностью.
   – Это колдун, – угрюмо ответил Дамиан.
   Авва посмотрел на него сверху вниз, словно на неразумное дитя, подошел к столбу и поднял с пола разрезанные ножом веревки. А потом толкнул вперед незапертую дверь.
   – Да ты совсем ум потерял, – покачал он головой, – это не колдун, мой милый. Это – Златояр. Только у Златояра есть люди, которые могут бесшумно открыть дверь, и потихоньку снять наружную охрану. Выйди, посмотри, может быть, твои дружники еще живы?
   Отец-настоятель с силой захлопнул двери и сел за стол, снова накрыв кристалл ладонью:
   – Я думаю, не стоит тратить силы на то, чтобы изловить щенка. Пусть его. Зачем нам ссорится с князем по пустякам?
   – По пустякам? – взорвался вдруг Дамиан, – авва, ты меня удивляешь! Да завтра половина послушников поснимают кресты и разбегутся из обители в разные стороны!
   – Нет, Дамиан. Не разбегутся. Чем они будут жить? Этот юноша никогда не останется голодным, а кому нужны никчемные, ничего не умеющие монахи? Нет, они не разбегутся.
   – Я поеду к князю, – мрачно ответил на это Дамиан.
   – Ну, съезди. Постучись в запертые ворота – тебе их даже не откроют. Я пока буду собираться.
   – Авва… Дай мне кристалл. Скоро взойдет солнце, и я буду говорить с князем совсем по-другому.
   – Нет, Дамиан. Это глупо и недальновидно. Я давал согласие только на Пельский торг, и лишь потому, что никто из поселян не понесет в Новгород весть о том, какая сила нам принадлежит.
   Внутри у архидиакона и так кипело раздражение, а этот высокомерный отказ и вовсе вывел его из себя.
   – Авва, дай мне кристалл, – повторил он угрожающе, – он принадлежит не только тебе. Или ты хочешь, чтобы я забрал его силой?
   Игумен вскинул глаза, и нехороший огонек в них заставил архидиакона поморщиться.
   – Ты угрожаешь мне, Дамиан? – с улыбкой спросил авва.
   – Нас двое здесь, – вздохнул архидиакон, – давай не будем выносить сор из избы. Дай мне кристалл, и…
   Дверь с шумом распахнулась, и, пригнувшись под притолоку, в избу зашел брат Авда. Дамиану оглянулся к двери: ему показалось, что Авда нарочно стоял под дверью, подслушивая их разговор. И его шумных шагов по лестнице на крыльцо тоже никто не слышал.
   – Там наши на снегу лежат, – сказал он и внимательно посмотрел на лица отцов обители.
   – Авда, выйди вон. Займись дружниками, – сухо бросил ему архидиакон.
   Но неожиданно Авда не выполнил приказа, захлопнул дверь и выпрямил плечи, словно встал на страже у входа.
   – Авда, ты слышал меня? Выйди вон! – Дамиан оскалился и приподнялся.
   Дружник не шелохнулся. Его клобук, как всегда задвинутый на затылок, обнажал белый лоб и тенью падал на щеки, и Дамиан снова поразился, как его лицо похоже на выбеленный временем череп. Мертвец. Еще один мертвец! И щеки его никогда не румянит мороз, и руки его холодны и тверды, и, наверное, в груди его не бьется сердце. Мертвецы! Кругом одни мертвецы!
   Ему вдруг захотелось вырваться из избы, к людям, к свежему зимнему воздуху! Или Лусской торг весь населен мертвецами? И хлопают дверьми, и набирают воду из колодцев мертвецы?
   Это истерика, непозволительная истерика. Дамиан взял себя в руки и оценил ситуацию трезво. В противостоянии его и аввы Авда всегда займет сторону игумена. Не надо обольщаться и убеждать себя в его преданности. Что ж, надо признать верх за отцом-настоятелем. А остальные дружники? Кого послушают они?
   Они послушают Авду – сказал ему внутренний голос. Ворон ворону глаз не выклюет. Все они – вороны, только и ждущие момента, когда можно будет начать клевать Дамиана.
   Дамиан поднялся и начал одеваться.
   – Поедешь со мной к князю, – бросил он дружнику, – постучимся в ворота, которых нам никто не откроет.

* * *

   Лешек долго бродил по терему в поисках выхода – в отличие от братии, дружина князя ложилась и просыпалась поздно, терем спал, и во дворе никого не было видно, кроме одной девчушки у колодца. Он прихватил у входа чей-то полушубок – день обещал быть морозным. Хорошо, что он не снял сапоги в доме у Невзора – сейчас бы ему пришлось намного трудней.
   Калитка закрывалась изнутри на засов, так же, как в монастыре. Ее охраняли – в башенке над воротами горели свечи. Но, судя по всему, охранники спали на посту, иначе бы свечи давно погасили – солнце заглядывало во двор князя и играло на снегу радужными искрами. Лешек вышел на берег Выги, никем не замеченный. Коня он взять без разрешения не посмел.
   К торгу вели два пути: один по льду Выги, другой – через лес, пересекая Луссу. Лешек всмотрелся в даль ледяной дороги, и увидел всадников, спешащих ему навстречу: наверняка, это Дамиан, едет к князю требовать назад своего пленника. Интересно, он взял с собой кристалл? Лешек благоразумно свернул на лесную дорогу и зашагал вперед. Никому не придет в голову его искать, всем очевидно, что он прячется в княжеском тереме. Но на всякий случай, он всегда сможет свернуть в лес, и не слишком наследить при этом.
   Три версты Лешек прошел, не запыхавшись, не более чем за полчаса. У него не было никакого плана, по дороге он ничего придумать так и не сумел и надеялся на удачу. Удача – знак судьбы, если он прав – ему повезет. Удача сопутствовала ему всю дорогу, с тех пор, как он вышел за ворота монастыря, и изменила только у Невзора. А Лешек не сомневался в том, что прав.
   Народу на улицах села было немало – в субботу здесь собирался торг, не только сельчане, но и окрестные жители приезжали торговать. Лешек пробрался к постоялому двору сквозь толпу – его никто не заметит. В таком шуме и толчее, да еще и поменяв свой полушубок на чужой, он пройдет куда захочет, и ни один монах ничего не заподозрит.
   Изба, где ночевали авва с Дамианом, стояла сразу за постоялым двором, и поблизости монахов не наблюдалось, хотя у коновязи стояли две лошади, и снег у входа был примят: Лешек вспомнил неподвижные тела оглушенных дружников, пошарил вокруг и выдернул из снега копье. Что ж, это лучше, чем ничего. Он крадучись поднялся на крыльцо, прислушался, но никаких голосов за дверью не услышал. Он приоткрыл двери и тут же наткнулся глазами на авву, сидящего за столом с ложкой в руках – игумен завтракал в одиночестве. Лешек, привыкший видеть его на праздничных службах, в сверкающей ризе и камилавке, на секунду замер: перед ним сидел сгорбленный старик, неопрятный и серый, со всклокоченной бородой и круглой лысиной на макушке – в нем не было ни величия, ни внушающей уважение уверенности, ни присущей авве неспешности в словах и движениях. Ел игумен торопливо и жадно, будто боялся, что кто-то застанет его за этим занятием.
   Лешек закрыл за собой дверь. Лицо аввы вытянулось от удивления, и похлебка тонкой струйкой побежала по бороде. Еще секунда, и он закричит, призывая на помощь монахов. Только его никто не услышит – монахов рядом нет.
   – Тихо, старик, – кивнул ему Лешек и приподнял копье, – сиди молча, или я убью тебя.
   – А… – протянул авва, словно собирался что-то сказать.
   Лешек подошел ближе и осмотрелся.
   – Где кристалл? – спросил он, не увидев его на столе.
   – А… – снова затянул авва, все еще не пришедший в себя от изумления.
   – Я убью тебя, убью прямо сейчас, ты понимаешь это, старик? Отдай мне кристалл, и останешься жить. Он не принадлежит тебе.
   Авва откинулся на спинку стула – удивление на его лице сменилось страхом. Он не привык ни к таким переделкам, ни к такому обращению. Он слишком долго был аввой, и никогда не был просто стариком, которому может угрожать молодой и сильный парень. Лешек еще раз оглядел стол, и заметил, что левая рука игумена, лежащая на столе, подозрительно подрагивает и ползет к краю.
   – Подними руку, – велел Лешек и приготовился метнуть копье авве в грудь: он бы не промахнулся, это не трудней, чем бить острогой скользкую, шуструю рыбу, – ну?
   Авва не посмел не подчиниться, прочитав в глазах Лешека свой приговор. Кристалл блеснул в мутном свете слюдяного окошка, Лешек усмехнулся, без страха подошел к дрожащему игумену, и забрал кристалл себе.
   – Лови души как-нибудь по-другому, – выдохнул Лешек в лицо отцу-настоятелю, – прощай.
   Удача. Удача шла с ним рука об руку, а это значит, он был прав!
   Лешек вышел из избы, отвязал коня и, запрыгнув к нему на спину, поскакал в сторону зимника, ведущего на Красный ручей. Авва выбежал на улицу вслед за ним, и кричал, и звал на помощь, и, наверное, эта помощь должна была вскоре к нему подоспеть.
   Теперь, когда сияет такое яркое солнце, никакая погоня не сможет его остановить. Авва сам подал Лешеку эту идею, разговаривая вчера с Дамианом: сила кристалла повернется против монахов.
   И погоня не заставила себя ждать. Лешек услышал топот копыт за спиной, не проехав и четверти пути до зимовья углежогов. Он оглянулся, и увидел, что догоняет его не меньше двух десятков конных монахов, и впереди – он мог не сомневаться – впереди ехал Дамиан, верхом на вороном жеребце. И рядом с ним скакал брат Авда – отец Авда, на самом деле – отец Авда. И белое его лицо, похожее на череп, сливалось со снегом. А дальше, догоняя монахов, на помощь Лешеку спешили люди князя, и их было больше, еще больше, чем дружников Дамиана.
   Лешек, чуя, что его догоняют, остановился на повороте, чтобы солнце светило ему в спину, спешился и поднял кристалл. Радужный свет хлынул на всадников, и они начали прикрывать глаза руками, и старались спрятаться от его лучей за шеями своих коней. А кони храпели, и не хотели им подчиняться. Лошадь, на которой ехал Лешек, вдруг встала на дыбы, шарахнулась в сторону, словно от дикого зверя, и вырвала повод из рук: ему некогда было ловить коня.
   Лешек помедлил немного, собираясь с духом и глотая слюну. И увидел, как Дамиан вырывается вперед, и в руке его зажато копье, которым он метит Лешеку в грудь.
   – Стойте! – крикнул он, но приказ его прозвучал слишком поздно – копье вырвалось из руки Дамиана и ударило его под ключицу, едва не сбив с ног. Лешек отлетел на несколько шагов назад, но устоял. Ничего. У него есть кристалл. Боль нарастала постепенно, но Лешек не замечал ее, не хотел замечать.