Страница:
– А как? Какую еще силу ты можешь им противопоставить? Что ты можешь против огня и меча? Охто, они раздавят тебя, предадут мучительной смерти, ты этого хочешь?
– Я не боюсь смерти, даже мучительной.
– Ты один, один, пойми! Там, на севере, тебе кажется, что люди с тобой, но я-то видел, как это происходит! Они приходят, и селят в душах страх. Ты одинок, тебе нечего терять, а любой нормальный человек подумает прежде о семье. Ты слишком хорошо живешь, ты не знаешь голода, ты побеждаешь болезни, у тебя теплый уютный дом. На твою землю никогда не ступала нога врага. Представь себе, что чувствует человек, когда в январе дом его пылает огнем пожара, как и все дома вокруг, когда горит хлеб, когда мечутся в огне лошади, и жена держит на руках грудного младенца, который умрет от мороза через три дня?
– Они не убивают людей. Они делают нечто гораздо худшее.
– Страх – их главное оружие. Тех, кто не боится смерти, они пугают вечными муками, тех, кто не верит в вечные муки, придают мукам здесь и сейчас, тех, кто как ты не боится и этого, они ловят на крючок страха за близких. У них много способов, проверенных временем способов. Красивые сказки переплетаются с кровавым ужасом, волшебная музыка с обманом, любовь с ненавистью. Они знают, как овладевать сердцами, Охто! Они знают, а ты – нет!
– Я не хочу владеть сердцами! – кричал колдун и стучал кулаком по столу, – Не хочу! Это рабство, понимаешь? Для рабов Рима, возможно, мечта о постном рае и казалась светлой, а для нас – нет!
– Значит, они превратят нас в рабов, подобных римским, и тогда постный рай покажется лучшим местом, чем наша родная земля. Вокруг Новгорода становится все больше и больше деревень, где живут только холопы. Представь, все, до единого, и дети их, и жены – холопы! Да раньше мы и представить такого не могли!
– Но… почему они не бегут? Земли много… – растерялся колдун.
– Потому что Иегова уже прокрался в их сердца, потому что они рождаются с крестом на груди, и с молоком матери впитывают рабство. И то, что этого пока нет на севере, только вопрос времени. И ты не помешаешь им. Ты – песчинка в их жерновах.
– Я не песчинка. Я мелкий камушек. А мелкий камушек может жернов и сломать.
– Нет, Охто, ты обольщаешься. Вспомни, что они сделали с Велемиром. Мой тебе совет – уходи на восток. Или затаись, продолжай лечить людей, и колдуй потихоньку, чтобы никто этого не видел.
– Я не могу колдовать потихоньку. Люди держат меня наверху, в одиночку я могу выпросить разве что ясного неба на несколько часов.
Они и на утро, когда Лешек поднялся с постели, еще не ложились, обсуждая проблемы болезней и трав. Лешек искупался в снегу, и, завернувшись в плащ, сел поближе к печке, когда колдун перешел к самому главному.
– Если ты думаешь, что я приехал к тебе за Ибн Синой, то ты ошибаешься. Хотя, если бы не книги, я бы, наверное, собирался еще пару лет. Пятнадцать лет назад я создал нечто, и все эти годы изучал то, что создал. Посмотри, – он залез в поясную сумку и вытащил на свет кристалл.
Глаза волхва загорелись, он вытянул шею, внимательно разглядывая ассиметричный осколок горного хрусталя.
– Это какой-то предмет для твоей волшбы? – скептически спросил он.
– Нет. Однажды я поднялся в небо и хотел просить Макошь о дожде.
– Высоко летаешь… – усмехнулся Невзор.
Колдун пропустил этот укол мимо ушей, и продолжил – с придыханием, мучительно подбирая слова и выталкивая их из себя скороговоркой:
– Но вместо нее я встретил Ящера. Я никогда раньше не видел его, да и не мог видеть, я же белый, спускаться вниз я не умею, и что он делал наверху, я не знаю. Он вышел мне навстречу, и, признаться, я испугался. Он был… Он был страшен. Мне показалось, что он смеется надо мной, и злится, но уже не на меня, а безотносительно… Он все время оглядывался, озирался, словно боялся, что кто-нибудь его увидит. Я чувствовал, как он стискивает мне плечи, и как смотрит в глаза, презрительно и внимательно. И… в общем, после этой встречи я знал, как найти кристалл, как обработать…
– Ящер стал помогать людям? И ты так запросто говорил с ним? – старик недоверчиво прищурился.
– Нет, не запросто… – колдун опустил голову, – он велел мне в то лето не подниматься наверх, и пообещал хороший урожай безо всякой волшбы. А потом он швырнул меня вниз, и я несколько дней пролежал без сознания.
– А как Ящер оказался наверху? Разве для него есть туда дорога?
– Есть, есть, – улыбнулся колдун, – я всегда говорил, что нижний мир смыкается с верхним, только нам пока этого не видно. И он сразу сказал, что кристалл имеет две стороны, и пусть люди сами решат, какой стороной захотят пользоваться. Я не знаю, зачем он дал его мне. Но искушение, ты же понимаешь, было слишком велико.
– И что он может?
– Я покажу…
Колдун взял со стола нож, нагрел лезвие в пламени свечи и острым концом прорезал на своей ладони глубокую рану, отчего Лешек вздрогнул и зажмурился, но лицо колдуна оставалось неподвижным и спокойным. Кровь побежала на полотенце, которое он предусмотрительно бросил на колени, и, зажимая запястье другой рукой, кивнул волхву на кристалл.
– Пойдем. Ему нужно солнце.
Они вместе вышли за дверь, и через минуту Лешек услышал удивленный возглас Невзора.
– Помнишь легенды о живой и мертвой воде? – спросил колдун, когда они, в облаке пара, вернулись в дом – в левой руке колдун сжимал кристалл, и никакой раны на ней уже не было.
– Ты хочешь сказать…
– Да. Собирая солнечный свет, кристалл заживляет даже старые раны, и излечивает плохо сросшиеся кости. А если собрать им свет луны, он действует так, как положено мертвой воде – убивает гниль и лихорадку, и не только в ране, но и в крови. Ему нужно лишь ясное небо.
Они сели обратно за стол, и колдун рассказал о тех болезнях, которые ему удалось вылечить при помощи кристалла. Лешек перебрался к ним поближе, и Невзор поставил самовар.
– Но почему ты не говорил об этом, когда мы собирались на сход, это же было лет семь назад, разве нет? – удивленно спросил волхв.
– Сейчас объясню. На сходе собралось слишком много людей, и не всем я мог довериться. Ты забыл, у кристалла две стороны… Одна сторона лучи собирает, а другая – рассеивает. Ящер не зря говорил о выборе между ними. Он хитер, и никто не знает, чего он на самом деле хочет. Так вот, если поставить кристалл вот этой стороной от себя, всякий, кто находится в рассеянных лучах солнца, оказывается в полной власти того, кто держит кристалл в руках. Им можно остановить огромное войско и заставить его повернуть назад. Любой приказ будет исполнен – можно приказать выстроиться в цепь и по одному отправить людей в прорубь. И они пойдут. Это страшное оружие, понимаешь?
– Да, – задумчиво протянул Невзор, – понимаю. Но как нам его не хватало, когда на нас шли татары. Или на Чудском озере…
– Ты не понял, – вздохнул колдун, – неужели ты не понял? Татары, тевтонцы – какая разница? Они ведь тоже люди. Тот, кто получит этот кристалл, станет владеть миром, он превзойдет царя Александра, но начнет он со своих братьев! С нас с тобой в первую очередь!
– Охто, ты, по-моему, передергиваешь. Кристалл можно поставить на пользу людям.
– Ты возьмешь на себя такое право? Нет, не возьмешь, а если возьмешь, я знаю, кто обойдет тебя на повороте. Тот, кто хочет власти сильней, чем ты. Нет, Невзор, ничего не выйдет. Защитившись от внешних врагов, рано или поздно, мы придем к их порабощению, к завоеванию новых земель. И это не все, что кристалл умеет. Есть еще рассеянный свет луны. И в моих глазах он страшней, чем возможность отдавать приказы. В рассеянном свете луны кристалл ловит души…
Колдун вдруг замолчал и убрал кристалл в поясную сумку. Лицо его в миг осунулось, глаза потускнели, и подбородок опустился на грудь.
– Вот поэтому я никому не говорю о кристалле. О его оборотной стороне не знает никто.
Разговор сам собой сошел на нет, и через некоторое время колдун крепко спал, а волхв оставался бодрым и разговорчивым, как будто и не было перед этим бессонной ночи.
– Твой дед был сильным волхвом-кощунником, – сказал он Лешеку, – хранителем Знания. Когда он начинал говорить, люди вокруг замирали и раскрывали рты. Даже я не мог противиться его голосу – он завораживал, слова лились в меня как по волшебству.
И, пока колдун спал, Невзор рассказывал Лешеку про деда, и отца, и мать. И потрясла Лешека не столько история жизни, сколько история их смерти.
Князь Златояр, младший в семье, унаследовал от отца самые худшие и бедные земли, собственно, не земли, а непроходимые леса и болота, да еще и по соседству с Пустынью. Лусской торг, с его добычей железа, первоначально был там единственной ценностью, но в нем давно стояла церковь, с которой приходилось делить власть. И прокормить дружину князя поселяне не могли. Златояр стягивал к себе крестьян, которые рекой текли на север, спасаясь от княжеских усобиц, и отдавал им леса исходя из четверти снопа, но клирики неизменно опережали его, и вместе с первыми домами над деревнями поднимались высокие шатры деревянных храмов, увенчанных крестами.
Прошло несколько лет, прежде чем Златояр понял, чего от него добивается духовенство. И, поразмыслив немного, решил, что худой мир лучше доброй ссоры. Его дружина всегда была к услугам церкви, он честно платил им заранее оговоренную сумму в качестве пожертвований, и не только мелким деревенским приходам, но и Пустыни, за что церковь тщательно оберегала его власть, а если и лезла в мирские дела, то неизменно выступала на стороне князя.
Трения возникали только на границах с Пустынью. Златояр был готов делиться деньгами, но не собирался делиться землями. И то, что Пустынь считала своей землей, Златояр причислял к своей – да и мудрено было провести четкую границу по непроходимому лесу.
Про волхва Велемира хорошо знала вся округа. Златояру он не мешал, ходил себе по деревням и рассказывал сказки о богах, лечил, гадал. Сам Златояр тоже любил его послушать, и предсказания его принимал всерьез, да и боги волхва были для него ближе и дороже, чем Святая Троица. Только Велемир не мог примириться с существованием церкви, а церковь – с существованием волхва. Златояр не лез в их бесконечный спор – обидеть волхва он опасался, а с церковью ссориться не хотел. Но однажды чаша терпения духовенства переполнилась – по деревням прошла эпидемия сибирской язвы, падал скот, умирали люди, и, то там, то здесь, вспыхивали крады, на которых горели и люди, и животные. Священники пытались обвинить в поветрии волхва, но, не смотря на их красноречие, Велемир умел защищаться – ему верили гораздо больше, чем проповедям.
На его беду, именно в тот год в пограничных с Пустынью землях поселились крестьяне, выжгли участок леса, и сняли первый богатый урожай. Вот за эту деревню Пустынь и потребовала выкуп – избавление от волхва. Златояр предложил Велемиру уйти на север, но волхв наотрез отказался. Игумена Пустыни такой расклад не устраивал тоже: он требовал публичной расправы, и тогда Златояр, заманив Велемира с сыном к себе в терем, ночью связал обоих, и его дружина доставила пленников в Лусской торг, в распоряжение отцов большого Лусского храма.
На Рождество Богородицы – в праздник урожая – на торг стекалось множество людей. И, при всем противодействии церкви, народ возносил благодарность рожаницам и устраивал разгул, который продолжался не меньше недели. Именно тогда, на площади перед церковью, собрав людей и отгородившись от них дружиной князя, отцы Пустыни и Лусского храма, после недолгих обвинений, сожгли Велемира с сыном на одном большом костре.
Эта страшная казнь настолько напугала людей, что они не посмели роптать – ни крестьяне, ни ремесленники не желали зрелищ мучительной смерти, они любили волхва, но страх оказался сильней возмущения: в первые месяцы после казни церкви были переполнены поселянами.
Поговаривали, что Златояр раскаялся в содеянном, но не сразу, а через несколько лет, когда по ночам к нему стал являться призрак Велемира, и даже публично поклялся, что ни одного волхва церкви больше не отдаст, но клятве этой Невзор верил несильно.
Невестку Велемира с его внуком Олегом укрыли добрые люди, и Невзор ничего не знал об их дальнейшей судьбе, хотя много лет искал женщину, в надежде предоставить ей кров и воспитать мальчика достойным продолжением своего знаменитого деда.
– И вот ты сидишь передо мной, – улыбнулся волхв, – живой и здоровый. От судьбы не уйдешь, мне жаль только, что не я, а Охто сумел найти тебя и вытащить из Пустыни. Интересно, унаследовал ли ты хоть что-нибудь из способностей деда?
– Спой ему, Лешек, – подал голос с полатей колдун, – спой ему про злого бога, чтобы он понял, как мне удалось тебя найти.
– Да ну, Охто, это совсем детская песня.
– Это моя любимая песня, – ответил колдун, перевернулся на живот и положил подбородок на руки.
Они пробыли в гостях у Невзора примерно неделю, и все это время колдун не мог наговориться с волхвом. В последний день, перед отъездом, сидя за столом с чаркой меда, Невзор вдруг сказал:
– А знаешь, Охто, я, кажется, понял, зачем Ящер дал тебе кристалл.
– Да? – удивился колдун.
– Посмотри, из всех колдунов он выбрал именно тебя, белого, и сделал это в тайне от других богов. Он дал нам оружие против Иеговы. Я думаю, он понимает, что без кристалла нам его не победить. И нашим богам без нас не победить его. Он хотел, чтобы ты воспользовался силой кристалла. В нем – все. Ни дружина Златояра, ни даже новгородское войско не смогут тебе противостоять. Ты можешь являть чудеса, ты можешь забирать души…
– Забирать души? – тихо и грозно переспросил колдун, – и отдавать их Ящеру? Так?
– Я не знаю, ты не объяснил мне, что означает это его свойство…
– Без разницы! Что бы это не означало! Давай вместо Иеговы установим вокруг власть Ящера, чем это лучше? Объясни!
– Ящер, по крайней мере, свой, родной…
– Ерунда! Пройдет три столетия, и он, на опыте Иеговы, захочет и такой же власти! И все мы будем протирать колени на капищах Ящера, и все мы будем выполнять его заповеди, первой из которых станет «Возлюби Ящера»!
– Ты всегда стоял над народами, ты не видишь разницы между нами и татарами, нами и тевтонцами, нами и римлянами… Это потому что твои родители…
– Да. Я даже не стану этого отрицать, – перебил колдун, – мне все равно, перед кем ползать на коленях, перед Иеговой или перед Ящером. И насаждать новый культ я не стану, ни огнем, ни мечом, ни кристаллом!
– Охто, подумай. У тебя в руках средство, которое освободит нас от чужого злобного божка, а что будет дальше, через три столетия – разве мы можем судить? Ты станешь великим пророком, и ты станешь решать, как ему поклоняться. И потом, не один Ящер управляет миром, есть и другие боги…
– Да, я знаю это лучше тебя! Но другие боги не спасли Велемира от костра, а его внука – от унижений и побоев в монастыре. Они не вмешиваются, когда целые деревни Новгород населяет холопами, когда толпы людей идут к причастию и после смерти прямиком попадают к Иегове в лапы. Так что изменится, если Иегову сменит Ящер? Я не буду великим пророком, Невзор. Я не хочу быть великим пророком Ящера.
– Охто, а кто был твой отец? – спросил Лешек по дороге домой.
– Вообще-то у меня был дед. Совсем не старый, такой, как я сейчас. Он тоже колдовал. Когда я родился, ему было не больше сорока, а матери – всего шестнадцать. А отца я никогда не видел. Верней, не так: видел, но не помню. Он был варягом из Роскильде, а моя мать с дедом жили в Ладоге. Каждую весну его корабль проходил мимо Ладоги в Новгород, и дальше. А осенью возвращался. Моя мать очень любила его…
Колдун замолчал, и Лешек не посмел расспрашивать, но он заговорил сам.
– Наверное, поэтому она так и не вышла замуж. Так вот, каждую весну его корабль приходил в Ладогу, на несколько дней. А однажды не пришел. Я помню, пока мы жили в Ладоге, то в конце мая, когда озеро освобождалось ото льда, мать брала меня за руку и вела в устье речки Ладожки, где раньше останавливался его корабль. И стояла там, долго. Каждый день. Она часто рассказывала мне о нем. Он был черноволосый и голубоглазый, а она, напротив – русая, с красивыми карими глазами. Знаешь, среди карелов это редкость. Говорят, именно колдуны рождаются с карими глазами. Я унаследовал ее глаза и цвет волос отца. Она говорила, что я похож на него, а я хотел быть похожим на деда.
– И ты совсем его не любил? – удивился Лешек.
Колдун пожал плечами:
– Не знаю. В детстве я ничего к нему не чувствовал, разве что интерес. А теперь… Знаешь, ему ведь было столько же лет, сколько тебе сейчас. Он был настоящим варягом, потомком тех варягов, что ходили по морям на драккарах, и воевали чаще, чем торговали. Он мечтал стать героем на войне. Я не знаю, почему он никогда больше не появился. Может быть, ему надоело заниматься торговлей, и он стал воином, как и мечтал. А может, они сменили торговый путь. Но скорей всего его корабль не вернулся в Роскильде, так говорил мой дед. В свой последний приезд он звал мою мать с собой, но дед уговорил ее подождать до весны. Она до самой смерти не могла себе этого простить.
– Поэтому Невзор сказал, что ты стоишь над народами?
– Да. Мои предки семьсот лет живут вместе со словенами, мы давно верим в одних и тех же богов, но, как видишь, он все равно считает меня чужим, – с горечью ответил колдун, – а я не чужой, я просто… Я не вижу разницы между словенами и карелами, между карелами и варягами, между карелами и татарами, тевтонцами… Тут Невзор прав.
История любви матери колдуна так тронула сердце Лешека, что он сочинил о ней одну из лучших своих песен.
У коновязи стояло много лошадей, и Лешек поначалу испугался – не монахи ли посетили постоялый двор, но, судя по седельным сумкам, этих людей он никогда раньше не видел. Лешек с трудом слез на землю, привязал коня с самого края, и, снова осмотревшись, осторожно приоткрыл дверь.
Нет, это были не монахи – за большим столом расселись хорошо одетые воины, с аккуратно постриженными бородами, в сапогах и с собольими шапками, разбросанными по столу. Лица их оставались мрачными и серыми, каждый сидел, уткнувшись в свою тарелку, и по столовой разносился только глухой стук ложек, поэтому на скрип двери оглянулись все разом. Лешек смешался и хотел захлопнуть дверь, но, подумав, перешагнул через порог. Если Дамиан договорился с людьми князя, он не успеет уйти, а, напротив, бегством только возбудит подозрения. А так… Может, его и не узнают?
Хозяин, стоящий у печки, силился рассмотреть, кто его новый посетитель, и для этого ему пришлось выйти на середину столовой. Тусклый свет узких слюдяных окон не разгонял полумрака, и хозяин взял со стола свечу, подошел к замершему на пороге Лешеку и поднес ее к его лицу.
Это был тот самый человек, который пять лет назад принимал их с колдуном на ночлег, только стал он еще более грузным, а мешки под глазами совсем обвисли и потемнели. Он сощурился, поднял свечку повыше, и вдруг лицо его осветилось радостным удивлением, глаза сверкнули и он широко улыбнулся:
– Поющий ангел? – робко спросил он, – ты ли это?
Лешек кивнул. Он не ожидал, что хозяин узнает его после стольких лет, и на него сразу нахлынули воспоминания – о поездке к Невзору, о колдуне, о том, как внуки хозяина, разинув рты, слушали его пение…
– Мои внуки до сих пор помнят твои песни… – сказал хозяин, и в его глазах блеснули слезы, – проходи, садись.
– У меня нет денег, – выговорил Лешек, проглатывая ком в горле.
– Какие деньги! Что ты говоришь! Разве что… Если ты сможешь спеть…
Лешек улыбнулся растрогано:
– Конечно. Только… я очень замерз и устал.
Воины с любопытством смотрели на эту встречу, мрачность сменилась заинтересованностью – не иначе, Дамиан договорился с ними.
– А это не тот, кого мы ждем? – спросил старший, сидящий во главе стола.
– Что ты! – всплеснул руками хозяин, – это не вор, это поющий ангел! Вы увидите! Подождите немного, ему надо согреться и поесть, и вы увидите!
Воины переглянулись и кивнули друг другу – знакомый хозяина, да еще и поющий ангел явно был не тем, кто им нужен.
Хозяин усадил Лешека спиной к печке, и принес горячей жирной каши. От тепла немного успокоилась ломота от ушибов, зато загорелись рваные раны от укусов собак – хорошо, что в полумраке никто не разглядел его окровавленных коленей и рук. После сытной еды сразу потянуло в сон, и Лешек с трудом поднимал отяжелевшие веки – конечно, если бы он уснул, ничего страшного не произошло бы, но он обещал хозяину спеть и не хотел его разочаровывать. Он отдал пустую тарелку хозяину, и внимательно оглядел воинов, сидящих за столом с кружками горячего меда. Интересно, какие песни им можно петь? Лешек впервые задумался над таким вопросом. Монахам он просто не пел ничего, простым людям в деревнях на севере он мог спеть любую песню, а на юге? Там, где народ ходит в церкви и носит кресты? Можно ли им петь о любви, о свободе, о предрассветной мгле на полях или зимней дороге между двух заснеженных берегов?
Перед ним сидели воины, и Лешек, в конце концов, остановился на песне о том, как князь Олег победил Царьград – когда-то его поразила книга об этом. Впрочем, тут же в голову пришли и другие песни о воинских победах: о битве на Чудском озере, о героической крепости Козельска, и Евпраксии, которая предпочла смерть плену.
Он пел, и видел, как загораются их глаза, как руки тянуться к поясам, нащупывая рукояти мечей, как распрямляются спины – что ж, значит, он угадал, и когда сочинял эти песни, и когда выбрал их теперь. Хозяин снова успел собрать своих внуков, только вместо маленьких детишек на Лешека смотрели взрослые парни и девушки.
Его просили петь еще и еще, и, когда героическая тема себя исчерпала, Лешек запел о любви, а потом и вовсе перестал выбирать песни и не задумывался о том, ходят эти люди в церковь и носят ли они кресты. Низкое солнце висело на юге, а он все пел – ему так давно не доводилось петь в полный голос, и чувствовать, что ему внемлют, и ловить волнение слушателей, впитывать его в себя и возвращать им сторицей обратно, чтобы снова ловить, и снова возвращать…
Дверь распахнулась широко и уверенно, вокруг нее закружился морозный пар, и солнечный свет ударил Лешеку в лицо, освещая его с головы до ног. Он пел последние слова песни о Купальской ночи, о том, как на рассвете радужно «играет» солнце, и открывшаяся дверь стала достойным ее завершением. Лешек прикрылся от света ладонью, чтобы рассмотреть вошедших: на пороге замерли от удивления двое монахов, в одном из которых он без труда узнал брата Авду.
Песня, хоть и смолкла, все еще держала его парящим над землей, и зрители тоже восхищенно молчали, и даже не оглянулись на вошедших монахов. Брат Авда посторонился – лицо его оставалось равнодушным – и указал толпящимся сзади него дружникам на Лешека:
– Взять его.
Монахи не слышали песни, поэтому не замедлили исполнить приказ, и по одному, нагибаясь, пошли внутрь, как вдруг воины князя медленно, с достоинством поднялись с мест и преградили им дорогу. Лешек шагнул назад, к стене, растерявшись, и хозяин, взяв его за руку, притянул к себе, в угол, словно защищая.
Брат Авда, заметив задержку, шагнул в избу сам, захлопнул дверь и подслеповато осмотрелся – после яркого зимнего дня полумрак казался непроглядным.
– В чем дело, Путята? Или князь не сказал тебе, кого мы ловим? – Авда прищурился и откинул голову назад, сверху вниз глядя на старшего из воинов, вышедшего вперед.
– Сказал. Он сказал, что ловить надо злодея и вора, но я покуда не видел здесь воров и злодеев, – Путята презрительно усмехнулся.
– Разве ты не знаешь, во что он был одет? Тебе не сообщили его приметы?
– Сообщили, – спокойно кивнул Путята.
– Я не понимаю тебя и твоих людей. Освободите дорогу.
– С каких пор ты отдаешь мне приказы?
Авда снова откинул голову, и верхняя губа его приподнялась, обнажая зубы – в полумраке лицо его стало похожим на череп.
– Ты хочешь войны, Путята? – тихо и грозно спросил монах.
– Я не боюсь войны, – уверенно ответил воин, и Лешек увидел, что они держаться за рукояти мечей, и пальцы у обоих побелели от напряжения. Он вдруг припомнил их с Лыткой давнюю вылазку в Ближний скит, и разговор о Дамиане – исток создания дружины монастыря. Кто они, Авда и Путята? Враги? Соперники? Товарищи? Как легко Дамиан договорился с князем о поимке вора, как легко объединяются они против общего врага, и как легко расколоть их союз.
– Нам не стоит ссориться из-за такой малости, – голос Авды вовсе не располагал к примирению, напротив, монах прошипел это сквозь зубы и меч его пополз из ножен, показывая серо-коричневое лезвие.
– Действительно, – согласился Путята и шорох стали о ножны услышали все вокруг. Внучки хозяина прижались к стенам, испуганно глядя на мужчин, а внуки выстроились в один ряд с воинами и сомкнули плечи.
Тишину нарушало только тяжелое дыхание соперников, смотрящих друг другу в глаза, воздух, как перед грозой, стал тяжелым и вязким, и одной искры хватило бы, чтобы между ними полыхнуло пламя.
– Я не боюсь смерти, даже мучительной.
– Ты один, один, пойми! Там, на севере, тебе кажется, что люди с тобой, но я-то видел, как это происходит! Они приходят, и селят в душах страх. Ты одинок, тебе нечего терять, а любой нормальный человек подумает прежде о семье. Ты слишком хорошо живешь, ты не знаешь голода, ты побеждаешь болезни, у тебя теплый уютный дом. На твою землю никогда не ступала нога врага. Представь себе, что чувствует человек, когда в январе дом его пылает огнем пожара, как и все дома вокруг, когда горит хлеб, когда мечутся в огне лошади, и жена держит на руках грудного младенца, который умрет от мороза через три дня?
– Они не убивают людей. Они делают нечто гораздо худшее.
– Страх – их главное оружие. Тех, кто не боится смерти, они пугают вечными муками, тех, кто не верит в вечные муки, придают мукам здесь и сейчас, тех, кто как ты не боится и этого, они ловят на крючок страха за близких. У них много способов, проверенных временем способов. Красивые сказки переплетаются с кровавым ужасом, волшебная музыка с обманом, любовь с ненавистью. Они знают, как овладевать сердцами, Охто! Они знают, а ты – нет!
– Я не хочу владеть сердцами! – кричал колдун и стучал кулаком по столу, – Не хочу! Это рабство, понимаешь? Для рабов Рима, возможно, мечта о постном рае и казалась светлой, а для нас – нет!
– Значит, они превратят нас в рабов, подобных римским, и тогда постный рай покажется лучшим местом, чем наша родная земля. Вокруг Новгорода становится все больше и больше деревень, где живут только холопы. Представь, все, до единого, и дети их, и жены – холопы! Да раньше мы и представить такого не могли!
– Но… почему они не бегут? Земли много… – растерялся колдун.
– Потому что Иегова уже прокрался в их сердца, потому что они рождаются с крестом на груди, и с молоком матери впитывают рабство. И то, что этого пока нет на севере, только вопрос времени. И ты не помешаешь им. Ты – песчинка в их жерновах.
– Я не песчинка. Я мелкий камушек. А мелкий камушек может жернов и сломать.
– Нет, Охто, ты обольщаешься. Вспомни, что они сделали с Велемиром. Мой тебе совет – уходи на восток. Или затаись, продолжай лечить людей, и колдуй потихоньку, чтобы никто этого не видел.
– Я не могу колдовать потихоньку. Люди держат меня наверху, в одиночку я могу выпросить разве что ясного неба на несколько часов.
Они и на утро, когда Лешек поднялся с постели, еще не ложились, обсуждая проблемы болезней и трав. Лешек искупался в снегу, и, завернувшись в плащ, сел поближе к печке, когда колдун перешел к самому главному.
– Если ты думаешь, что я приехал к тебе за Ибн Синой, то ты ошибаешься. Хотя, если бы не книги, я бы, наверное, собирался еще пару лет. Пятнадцать лет назад я создал нечто, и все эти годы изучал то, что создал. Посмотри, – он залез в поясную сумку и вытащил на свет кристалл.
Глаза волхва загорелись, он вытянул шею, внимательно разглядывая ассиметричный осколок горного хрусталя.
– Это какой-то предмет для твоей волшбы? – скептически спросил он.
– Нет. Однажды я поднялся в небо и хотел просить Макошь о дожде.
– Высоко летаешь… – усмехнулся Невзор.
Колдун пропустил этот укол мимо ушей, и продолжил – с придыханием, мучительно подбирая слова и выталкивая их из себя скороговоркой:
– Но вместо нее я встретил Ящера. Я никогда раньше не видел его, да и не мог видеть, я же белый, спускаться вниз я не умею, и что он делал наверху, я не знаю. Он вышел мне навстречу, и, признаться, я испугался. Он был… Он был страшен. Мне показалось, что он смеется надо мной, и злится, но уже не на меня, а безотносительно… Он все время оглядывался, озирался, словно боялся, что кто-нибудь его увидит. Я чувствовал, как он стискивает мне плечи, и как смотрит в глаза, презрительно и внимательно. И… в общем, после этой встречи я знал, как найти кристалл, как обработать…
– Ящер стал помогать людям? И ты так запросто говорил с ним? – старик недоверчиво прищурился.
– Нет, не запросто… – колдун опустил голову, – он велел мне в то лето не подниматься наверх, и пообещал хороший урожай безо всякой волшбы. А потом он швырнул меня вниз, и я несколько дней пролежал без сознания.
– А как Ящер оказался наверху? Разве для него есть туда дорога?
– Есть, есть, – улыбнулся колдун, – я всегда говорил, что нижний мир смыкается с верхним, только нам пока этого не видно. И он сразу сказал, что кристалл имеет две стороны, и пусть люди сами решат, какой стороной захотят пользоваться. Я не знаю, зачем он дал его мне. Но искушение, ты же понимаешь, было слишком велико.
– И что он может?
– Я покажу…
Колдун взял со стола нож, нагрел лезвие в пламени свечи и острым концом прорезал на своей ладони глубокую рану, отчего Лешек вздрогнул и зажмурился, но лицо колдуна оставалось неподвижным и спокойным. Кровь побежала на полотенце, которое он предусмотрительно бросил на колени, и, зажимая запястье другой рукой, кивнул волхву на кристалл.
– Пойдем. Ему нужно солнце.
Они вместе вышли за дверь, и через минуту Лешек услышал удивленный возглас Невзора.
– Помнишь легенды о живой и мертвой воде? – спросил колдун, когда они, в облаке пара, вернулись в дом – в левой руке колдун сжимал кристалл, и никакой раны на ней уже не было.
– Ты хочешь сказать…
– Да. Собирая солнечный свет, кристалл заживляет даже старые раны, и излечивает плохо сросшиеся кости. А если собрать им свет луны, он действует так, как положено мертвой воде – убивает гниль и лихорадку, и не только в ране, но и в крови. Ему нужно лишь ясное небо.
Они сели обратно за стол, и колдун рассказал о тех болезнях, которые ему удалось вылечить при помощи кристалла. Лешек перебрался к ним поближе, и Невзор поставил самовар.
– Но почему ты не говорил об этом, когда мы собирались на сход, это же было лет семь назад, разве нет? – удивленно спросил волхв.
– Сейчас объясню. На сходе собралось слишком много людей, и не всем я мог довериться. Ты забыл, у кристалла две стороны… Одна сторона лучи собирает, а другая – рассеивает. Ящер не зря говорил о выборе между ними. Он хитер, и никто не знает, чего он на самом деле хочет. Так вот, если поставить кристалл вот этой стороной от себя, всякий, кто находится в рассеянных лучах солнца, оказывается в полной власти того, кто держит кристалл в руках. Им можно остановить огромное войско и заставить его повернуть назад. Любой приказ будет исполнен – можно приказать выстроиться в цепь и по одному отправить людей в прорубь. И они пойдут. Это страшное оружие, понимаешь?
– Да, – задумчиво протянул Невзор, – понимаю. Но как нам его не хватало, когда на нас шли татары. Или на Чудском озере…
– Ты не понял, – вздохнул колдун, – неужели ты не понял? Татары, тевтонцы – какая разница? Они ведь тоже люди. Тот, кто получит этот кристалл, станет владеть миром, он превзойдет царя Александра, но начнет он со своих братьев! С нас с тобой в первую очередь!
– Охто, ты, по-моему, передергиваешь. Кристалл можно поставить на пользу людям.
– Ты возьмешь на себя такое право? Нет, не возьмешь, а если возьмешь, я знаю, кто обойдет тебя на повороте. Тот, кто хочет власти сильней, чем ты. Нет, Невзор, ничего не выйдет. Защитившись от внешних врагов, рано или поздно, мы придем к их порабощению, к завоеванию новых земель. И это не все, что кристалл умеет. Есть еще рассеянный свет луны. И в моих глазах он страшней, чем возможность отдавать приказы. В рассеянном свете луны кристалл ловит души…
Колдун вдруг замолчал и убрал кристалл в поясную сумку. Лицо его в миг осунулось, глаза потускнели, и подбородок опустился на грудь.
– Вот поэтому я никому не говорю о кристалле. О его оборотной стороне не знает никто.
Разговор сам собой сошел на нет, и через некоторое время колдун крепко спал, а волхв оставался бодрым и разговорчивым, как будто и не было перед этим бессонной ночи.
– Твой дед был сильным волхвом-кощунником, – сказал он Лешеку, – хранителем Знания. Когда он начинал говорить, люди вокруг замирали и раскрывали рты. Даже я не мог противиться его голосу – он завораживал, слова лились в меня как по волшебству.
И, пока колдун спал, Невзор рассказывал Лешеку про деда, и отца, и мать. И потрясла Лешека не столько история жизни, сколько история их смерти.
Князь Златояр, младший в семье, унаследовал от отца самые худшие и бедные земли, собственно, не земли, а непроходимые леса и болота, да еще и по соседству с Пустынью. Лусской торг, с его добычей железа, первоначально был там единственной ценностью, но в нем давно стояла церковь, с которой приходилось делить власть. И прокормить дружину князя поселяне не могли. Златояр стягивал к себе крестьян, которые рекой текли на север, спасаясь от княжеских усобиц, и отдавал им леса исходя из четверти снопа, но клирики неизменно опережали его, и вместе с первыми домами над деревнями поднимались высокие шатры деревянных храмов, увенчанных крестами.
Прошло несколько лет, прежде чем Златояр понял, чего от него добивается духовенство. И, поразмыслив немного, решил, что худой мир лучше доброй ссоры. Его дружина всегда была к услугам церкви, он честно платил им заранее оговоренную сумму в качестве пожертвований, и не только мелким деревенским приходам, но и Пустыни, за что церковь тщательно оберегала его власть, а если и лезла в мирские дела, то неизменно выступала на стороне князя.
Трения возникали только на границах с Пустынью. Златояр был готов делиться деньгами, но не собирался делиться землями. И то, что Пустынь считала своей землей, Златояр причислял к своей – да и мудрено было провести четкую границу по непроходимому лесу.
Про волхва Велемира хорошо знала вся округа. Златояру он не мешал, ходил себе по деревням и рассказывал сказки о богах, лечил, гадал. Сам Златояр тоже любил его послушать, и предсказания его принимал всерьез, да и боги волхва были для него ближе и дороже, чем Святая Троица. Только Велемир не мог примириться с существованием церкви, а церковь – с существованием волхва. Златояр не лез в их бесконечный спор – обидеть волхва он опасался, а с церковью ссориться не хотел. Но однажды чаша терпения духовенства переполнилась – по деревням прошла эпидемия сибирской язвы, падал скот, умирали люди, и, то там, то здесь, вспыхивали крады, на которых горели и люди, и животные. Священники пытались обвинить в поветрии волхва, но, не смотря на их красноречие, Велемир умел защищаться – ему верили гораздо больше, чем проповедям.
На его беду, именно в тот год в пограничных с Пустынью землях поселились крестьяне, выжгли участок леса, и сняли первый богатый урожай. Вот за эту деревню Пустынь и потребовала выкуп – избавление от волхва. Златояр предложил Велемиру уйти на север, но волхв наотрез отказался. Игумена Пустыни такой расклад не устраивал тоже: он требовал публичной расправы, и тогда Златояр, заманив Велемира с сыном к себе в терем, ночью связал обоих, и его дружина доставила пленников в Лусской торг, в распоряжение отцов большого Лусского храма.
На Рождество Богородицы – в праздник урожая – на торг стекалось множество людей. И, при всем противодействии церкви, народ возносил благодарность рожаницам и устраивал разгул, который продолжался не меньше недели. Именно тогда, на площади перед церковью, собрав людей и отгородившись от них дружиной князя, отцы Пустыни и Лусского храма, после недолгих обвинений, сожгли Велемира с сыном на одном большом костре.
Эта страшная казнь настолько напугала людей, что они не посмели роптать – ни крестьяне, ни ремесленники не желали зрелищ мучительной смерти, они любили волхва, но страх оказался сильней возмущения: в первые месяцы после казни церкви были переполнены поселянами.
Поговаривали, что Златояр раскаялся в содеянном, но не сразу, а через несколько лет, когда по ночам к нему стал являться призрак Велемира, и даже публично поклялся, что ни одного волхва церкви больше не отдаст, но клятве этой Невзор верил несильно.
Невестку Велемира с его внуком Олегом укрыли добрые люди, и Невзор ничего не знал об их дальнейшей судьбе, хотя много лет искал женщину, в надежде предоставить ей кров и воспитать мальчика достойным продолжением своего знаменитого деда.
– И вот ты сидишь передо мной, – улыбнулся волхв, – живой и здоровый. От судьбы не уйдешь, мне жаль только, что не я, а Охто сумел найти тебя и вытащить из Пустыни. Интересно, унаследовал ли ты хоть что-нибудь из способностей деда?
– Спой ему, Лешек, – подал голос с полатей колдун, – спой ему про злого бога, чтобы он понял, как мне удалось тебя найти.
– Да ну, Охто, это совсем детская песня.
– Это моя любимая песня, – ответил колдун, перевернулся на живот и положил подбородок на руки.
Они пробыли в гостях у Невзора примерно неделю, и все это время колдун не мог наговориться с волхвом. В последний день, перед отъездом, сидя за столом с чаркой меда, Невзор вдруг сказал:
– А знаешь, Охто, я, кажется, понял, зачем Ящер дал тебе кристалл.
– Да? – удивился колдун.
– Посмотри, из всех колдунов он выбрал именно тебя, белого, и сделал это в тайне от других богов. Он дал нам оружие против Иеговы. Я думаю, он понимает, что без кристалла нам его не победить. И нашим богам без нас не победить его. Он хотел, чтобы ты воспользовался силой кристалла. В нем – все. Ни дружина Златояра, ни даже новгородское войско не смогут тебе противостоять. Ты можешь являть чудеса, ты можешь забирать души…
– Забирать души? – тихо и грозно переспросил колдун, – и отдавать их Ящеру? Так?
– Я не знаю, ты не объяснил мне, что означает это его свойство…
– Без разницы! Что бы это не означало! Давай вместо Иеговы установим вокруг власть Ящера, чем это лучше? Объясни!
– Ящер, по крайней мере, свой, родной…
– Ерунда! Пройдет три столетия, и он, на опыте Иеговы, захочет и такой же власти! И все мы будем протирать колени на капищах Ящера, и все мы будем выполнять его заповеди, первой из которых станет «Возлюби Ящера»!
– Ты всегда стоял над народами, ты не видишь разницы между нами и татарами, нами и тевтонцами, нами и римлянами… Это потому что твои родители…
– Да. Я даже не стану этого отрицать, – перебил колдун, – мне все равно, перед кем ползать на коленях, перед Иеговой или перед Ящером. И насаждать новый культ я не стану, ни огнем, ни мечом, ни кристаллом!
– Охто, подумай. У тебя в руках средство, которое освободит нас от чужого злобного божка, а что будет дальше, через три столетия – разве мы можем судить? Ты станешь великим пророком, и ты станешь решать, как ему поклоняться. И потом, не один Ящер управляет миром, есть и другие боги…
– Да, я знаю это лучше тебя! Но другие боги не спасли Велемира от костра, а его внука – от унижений и побоев в монастыре. Они не вмешиваются, когда целые деревни Новгород населяет холопами, когда толпы людей идут к причастию и после смерти прямиком попадают к Иегове в лапы. Так что изменится, если Иегову сменит Ящер? Я не буду великим пророком, Невзор. Я не хочу быть великим пророком Ящера.
– Охто, а кто был твой отец? – спросил Лешек по дороге домой.
– Вообще-то у меня был дед. Совсем не старый, такой, как я сейчас. Он тоже колдовал. Когда я родился, ему было не больше сорока, а матери – всего шестнадцать. А отца я никогда не видел. Верней, не так: видел, но не помню. Он был варягом из Роскильде, а моя мать с дедом жили в Ладоге. Каждую весну его корабль проходил мимо Ладоги в Новгород, и дальше. А осенью возвращался. Моя мать очень любила его…
Колдун замолчал, и Лешек не посмел расспрашивать, но он заговорил сам.
– Наверное, поэтому она так и не вышла замуж. Так вот, каждую весну его корабль приходил в Ладогу, на несколько дней. А однажды не пришел. Я помню, пока мы жили в Ладоге, то в конце мая, когда озеро освобождалось ото льда, мать брала меня за руку и вела в устье речки Ладожки, где раньше останавливался его корабль. И стояла там, долго. Каждый день. Она часто рассказывала мне о нем. Он был черноволосый и голубоглазый, а она, напротив – русая, с красивыми карими глазами. Знаешь, среди карелов это редкость. Говорят, именно колдуны рождаются с карими глазами. Я унаследовал ее глаза и цвет волос отца. Она говорила, что я похож на него, а я хотел быть похожим на деда.
– И ты совсем его не любил? – удивился Лешек.
Колдун пожал плечами:
– Не знаю. В детстве я ничего к нему не чувствовал, разве что интерес. А теперь… Знаешь, ему ведь было столько же лет, сколько тебе сейчас. Он был настоящим варягом, потомком тех варягов, что ходили по морям на драккарах, и воевали чаще, чем торговали. Он мечтал стать героем на войне. Я не знаю, почему он никогда больше не появился. Может быть, ему надоело заниматься торговлей, и он стал воином, как и мечтал. А может, они сменили торговый путь. Но скорей всего его корабль не вернулся в Роскильде, так говорил мой дед. В свой последний приезд он звал мою мать с собой, но дед уговорил ее подождать до весны. Она до самой смерти не могла себе этого простить.
– Поэтому Невзор сказал, что ты стоишь над народами?
– Да. Мои предки семьсот лет живут вместе со словенами, мы давно верим в одних и тех же богов, но, как видишь, он все равно считает меня чужим, – с горечью ответил колдун, – а я не чужой, я просто… Я не вижу разницы между словенами и карелами, между карелами и варягами, между карелами и татарами, тевтонцами… Тут Невзор прав.
История любви матери колдуна так тронула сердце Лешека, что он сочинил о ней одну из лучших своих песен.
* * *
Лешек добрался до Лусского торга на рассвете и повернул к постоялому двору, где когда-то они останавливались вместе с колдуном по дороге к Невзору. Это было единственное знакомое ему место, и, по-хорошему, стоило сначала осмотреться, но он только окинул взглядом село и, не увидев на дороге черных клобуков, ускорил бег коня. Ветер стих, небо прояснилось, день обещал быть морозным.У коновязи стояло много лошадей, и Лешек поначалу испугался – не монахи ли посетили постоялый двор, но, судя по седельным сумкам, этих людей он никогда раньше не видел. Лешек с трудом слез на землю, привязал коня с самого края, и, снова осмотревшись, осторожно приоткрыл дверь.
Нет, это были не монахи – за большим столом расселись хорошо одетые воины, с аккуратно постриженными бородами, в сапогах и с собольими шапками, разбросанными по столу. Лица их оставались мрачными и серыми, каждый сидел, уткнувшись в свою тарелку, и по столовой разносился только глухой стук ложек, поэтому на скрип двери оглянулись все разом. Лешек смешался и хотел захлопнуть дверь, но, подумав, перешагнул через порог. Если Дамиан договорился с людьми князя, он не успеет уйти, а, напротив, бегством только возбудит подозрения. А так… Может, его и не узнают?
Хозяин, стоящий у печки, силился рассмотреть, кто его новый посетитель, и для этого ему пришлось выйти на середину столовой. Тусклый свет узких слюдяных окон не разгонял полумрака, и хозяин взял со стола свечу, подошел к замершему на пороге Лешеку и поднес ее к его лицу.
Это был тот самый человек, который пять лет назад принимал их с колдуном на ночлег, только стал он еще более грузным, а мешки под глазами совсем обвисли и потемнели. Он сощурился, поднял свечку повыше, и вдруг лицо его осветилось радостным удивлением, глаза сверкнули и он широко улыбнулся:
– Поющий ангел? – робко спросил он, – ты ли это?
Лешек кивнул. Он не ожидал, что хозяин узнает его после стольких лет, и на него сразу нахлынули воспоминания – о поездке к Невзору, о колдуне, о том, как внуки хозяина, разинув рты, слушали его пение…
– Мои внуки до сих пор помнят твои песни… – сказал хозяин, и в его глазах блеснули слезы, – проходи, садись.
– У меня нет денег, – выговорил Лешек, проглатывая ком в горле.
– Какие деньги! Что ты говоришь! Разве что… Если ты сможешь спеть…
Лешек улыбнулся растрогано:
– Конечно. Только… я очень замерз и устал.
Воины с любопытством смотрели на эту встречу, мрачность сменилась заинтересованностью – не иначе, Дамиан договорился с ними.
– А это не тот, кого мы ждем? – спросил старший, сидящий во главе стола.
– Что ты! – всплеснул руками хозяин, – это не вор, это поющий ангел! Вы увидите! Подождите немного, ему надо согреться и поесть, и вы увидите!
Воины переглянулись и кивнули друг другу – знакомый хозяина, да еще и поющий ангел явно был не тем, кто им нужен.
Хозяин усадил Лешека спиной к печке, и принес горячей жирной каши. От тепла немного успокоилась ломота от ушибов, зато загорелись рваные раны от укусов собак – хорошо, что в полумраке никто не разглядел его окровавленных коленей и рук. После сытной еды сразу потянуло в сон, и Лешек с трудом поднимал отяжелевшие веки – конечно, если бы он уснул, ничего страшного не произошло бы, но он обещал хозяину спеть и не хотел его разочаровывать. Он отдал пустую тарелку хозяину, и внимательно оглядел воинов, сидящих за столом с кружками горячего меда. Интересно, какие песни им можно петь? Лешек впервые задумался над таким вопросом. Монахам он просто не пел ничего, простым людям в деревнях на севере он мог спеть любую песню, а на юге? Там, где народ ходит в церкви и носит кресты? Можно ли им петь о любви, о свободе, о предрассветной мгле на полях или зимней дороге между двух заснеженных берегов?
Перед ним сидели воины, и Лешек, в конце концов, остановился на песне о том, как князь Олег победил Царьград – когда-то его поразила книга об этом. Впрочем, тут же в голову пришли и другие песни о воинских победах: о битве на Чудском озере, о героической крепости Козельска, и Евпраксии, которая предпочла смерть плену.
Он пел, и видел, как загораются их глаза, как руки тянуться к поясам, нащупывая рукояти мечей, как распрямляются спины – что ж, значит, он угадал, и когда сочинял эти песни, и когда выбрал их теперь. Хозяин снова успел собрать своих внуков, только вместо маленьких детишек на Лешека смотрели взрослые парни и девушки.
Его просили петь еще и еще, и, когда героическая тема себя исчерпала, Лешек запел о любви, а потом и вовсе перестал выбирать песни и не задумывался о том, ходят эти люди в церковь и носят ли они кресты. Низкое солнце висело на юге, а он все пел – ему так давно не доводилось петь в полный голос, и чувствовать, что ему внемлют, и ловить волнение слушателей, впитывать его в себя и возвращать им сторицей обратно, чтобы снова ловить, и снова возвращать…
Дверь распахнулась широко и уверенно, вокруг нее закружился морозный пар, и солнечный свет ударил Лешеку в лицо, освещая его с головы до ног. Он пел последние слова песни о Купальской ночи, о том, как на рассвете радужно «играет» солнце, и открывшаяся дверь стала достойным ее завершением. Лешек прикрылся от света ладонью, чтобы рассмотреть вошедших: на пороге замерли от удивления двое монахов, в одном из которых он без труда узнал брата Авду.
Песня, хоть и смолкла, все еще держала его парящим над землей, и зрители тоже восхищенно молчали, и даже не оглянулись на вошедших монахов. Брат Авда посторонился – лицо его оставалось равнодушным – и указал толпящимся сзади него дружникам на Лешека:
– Взять его.
Монахи не слышали песни, поэтому не замедлили исполнить приказ, и по одному, нагибаясь, пошли внутрь, как вдруг воины князя медленно, с достоинством поднялись с мест и преградили им дорогу. Лешек шагнул назад, к стене, растерявшись, и хозяин, взяв его за руку, притянул к себе, в угол, словно защищая.
Брат Авда, заметив задержку, шагнул в избу сам, захлопнул дверь и подслеповато осмотрелся – после яркого зимнего дня полумрак казался непроглядным.
– В чем дело, Путята? Или князь не сказал тебе, кого мы ловим? – Авда прищурился и откинул голову назад, сверху вниз глядя на старшего из воинов, вышедшего вперед.
– Сказал. Он сказал, что ловить надо злодея и вора, но я покуда не видел здесь воров и злодеев, – Путята презрительно усмехнулся.
– Разве ты не знаешь, во что он был одет? Тебе не сообщили его приметы?
– Сообщили, – спокойно кивнул Путята.
– Я не понимаю тебя и твоих людей. Освободите дорогу.
– С каких пор ты отдаешь мне приказы?
Авда снова откинул голову, и верхняя губа его приподнялась, обнажая зубы – в полумраке лицо его стало похожим на череп.
– Ты хочешь войны, Путята? – тихо и грозно спросил монах.
– Я не боюсь войны, – уверенно ответил воин, и Лешек увидел, что они держаться за рукояти мечей, и пальцы у обоих побелели от напряжения. Он вдруг припомнил их с Лыткой давнюю вылазку в Ближний скит, и разговор о Дамиане – исток создания дружины монастыря. Кто они, Авда и Путята? Враги? Соперники? Товарищи? Как легко Дамиан договорился с князем о поимке вора, как легко объединяются они против общего врага, и как легко расколоть их союз.
– Нам не стоит ссориться из-за такой малости, – голос Авды вовсе не располагал к примирению, напротив, монах прошипел это сквозь зубы и меч его пополз из ножен, показывая серо-коричневое лезвие.
– Действительно, – согласился Путята и шорох стали о ножны услышали все вокруг. Внучки хозяина прижались к стенам, испуганно глядя на мужчин, а внуки выстроились в один ряд с воинами и сомкнули плечи.
Тишину нарушало только тяжелое дыхание соперников, смотрящих друг другу в глаза, воздух, как перед грозой, стал тяжелым и вязким, и одной искры хватило бы, чтобы между ними полыхнуло пламя.