Страница:
– Трудно сказать, сэр, – слесарь снова покачал головой. – А у него почти немыслимо узнать что-нибудь. Если ваша догадка верна, я дрожу за него: такого, как он, легко вокруг пальца обвести и втянуть в дурные дела.
– А что, Варден, – мистер Хардейл еще больше понизил голос, – если мы с самого начала были слепы и обманывались в этой женщине? Что, если с этим разбойником она связалась еще при жизни мужа, и тут и кроется причина его гибели и гибели моего брата?
– Бог с вами, сэр! Ни на минуту не допускайте таких дурных мыслей о ней. Вспомните, какая она была двадцать пять лет назад, – другой такой девушки днем с огнем не сыщешь. Веселая, красивая, всегда, бывало, улыбается, а глаза так и блестят… И теперь еще, хотя я старик и у меня дочь-невеста, душа болит, как вспомню, какая она была и чем стала. Конечно, все мы с годами переменились. Время честно делает свое дело… Впрочем, с ним можно ладить – если им не злоупотреблять, то и оно вас щадит. А вот заботы и горе (это они так изменили Мэри) – настоящие черти, да, сэр, коварные черти, точат и точат человека, пока не подкосят его совсем. Они губят самые прекрасные цветы рая, и за месяц могут разрушить больше, чем Время – за целый год. Вспомните на минуту, какой была Мэри, раньше чем они изгрызли ее молодую душу, съели ее красоту. Окажите ей эту справедливость – и посудите сами, возможно ли то, что вы про нее подумали?
– Вы – славный малый, Варден, – промолвил мистер Хардейл. – И вы совершенно правы. Я так много думаю о нашем несчастье, что по малейшему поводу новые подозрения лезут в голову. Нет, нет, разумеется, вы правы!
– И поверьте, сэр, – воскликнул слесарь, и глаза его засверкали, голос звучал искренне и горячо, – если я скажу, что Радж ее не стоил, так скажу это не потому, что я сватался к ней раньше него и получил отказ. Ведь, честно говоря, я тоже был ее недостоин. А Радж – он был слишком скрытный и черствый человек… Я не хочу порочить память бедняги и говорю все это только для того, чтобы вы знали, что за женщина была Мэри. Я-то хорошо помню это, и помню, что ее изменило, поэтому всегда буду ей верным другом и постараюсь вернуть мир ее душе. И черт меня побери – извините за это слово, сэр, – если я когда-нибудь от нее отвернусь, хотя бы полсотни бандитов за один год перебывало ее мужьями. Думаю, что поступлю согласно с «Наставлениями протестантам», и, хотя Марта это отрицает, я буду так думать всегда и скажу это даже на Страшном суде.
Если бы в маленькой темной гостиной стоял густой туман и вместо этого тумана она внезапно наполнилась ярким блеском и светом, – и тогда в ней не повеселело бы все так, как повеселело после горячих слов честного слесаря. Мистер Хардейл почти так же громко и горячо крикнул: «Славно сказано!» – и предложил немедленно отправиться к миссис Радж. Слесарь охотно согласился, и они, усевшись в дожидавшийся на улице кэб, поехали к ней.
На углу они отпустили кэб и пешком дошли до домика вдовы. На первый стук никто не отозвался. На второй тоже. Наконец, когда они постучали в третий раз и уже энергичнее, кто-то не спеша поднял окно в столовой, и мелодичный голос воскликнул: – А, Хардейл, милый друг, как я рад вас видеть! И как прекрасно вы выглядите, гораздо лучше, чем при нашей прошлой встрече. Никогда еще я не видел вас таким цветущим. Как поживаете?
Мистер Хардейл посмотрел туда, откуда слышался голос (хотя и без того сразу узнал его), и увидел мистера Честера, который с любезной улыбкой махал ему рукой, приглашая войти. – Сейчас вам отопрут, – сказал он. – Здесь для услуг имеется только одна ветхая старушонка, – так что вы извините. Если бы она занимала более высокое положение в обществе, она страдала бы подагрой. Поскольку же она только колет дрова и носит воду, назовем ее болезнь ревматизмом. Таковы естественные сословные различия, дорогой Хардейл, смею вас уверить.
Как только мистер Хардейл услышал этот голос, лицо его приняло угрюмое и замкнутое выражение. Он холодно кивнул мистеру Честеру и повернулся к нему спиной.
– Еще не отперла! – сказал тот. – О, господи! Надеюсь, старушонка не увязла по дороге в какой-нибудь паутине. Ага, наконец-то! Входите, прошу вас!
Мистер Хардейл вошел первым, за ним Варден. С величайшим изумлением посмотрев на открывшую им дверь старуху, он спросил, где миссис Радж, где Барнеби. Тряся головой, старуха ответила, что оба уехали, совсем уехали, но в гостиной сидит джентльмен, и, может быть, он им что-нибудь скажет, а она ничего больше не знает.
– Позвольте узнать, сэр, – обратился мистер Хардейл к этому новому жильцу, – где та, к кому мы пришли?
– Понятия не имею, дорогой мой, – ответил мистер Честер.
– Шутки ваши неуместны, – сказал мистер Хардейл, с трудом сдерживаясь. – И тему для них вы выбрали не подходящую. Приберегите их для своих друзей, а передо мной не расточайте остроумия, – я не гонюсь за этой честью и самоотверженно от нее отказываюсь.
– Дорогой сэр, вас, я вижу, разгорячила ходьба. Присядьте, прошу, вас. Ваш приятель…
– Он только простой и честный человек и не достоин вашего внимания, – отрезал мистер Хардейл.
– Мое имя – Гейбриэл Варден, сэр, – вставил слесарь сухо. – А, вы тот почтенный человек, о ком я не раз слышал от моего дорогого сына Нэда, – сказал мистер Честер. – Я очень хотел с вами познакомиться, мой милый Варден, и весьма рад, что мы встретились, – мистер Честер томно посмотрел на мистера Хардейла и продолжал: – Вы удивлены тем, что застали меня здесь? Да, несомненно удивлены.
Мистер Хардейл глянул на него далеко не ласково и не одобрительно, усмехнулся, но промолчал.
– Загадку эту я вам мигом объясню, – продолжал мистер Честер. – Отойдемте на минуту в сторонку… Помните, Хардейл, наше соглашение насчет Нэда и вашей милой племянницы? Помните, кто им помогал в их невинной интрижке? Среди помощников были, как вы знаете, и те двое, что жили в этом доме. Так вот, дорогой мой, поздравьте себя и меня. Я их купил.
– Что вы сделали? – переспросил мистер Хардейл.
– Купил их, – улыбаясь, пояснил его собеседник. Я пришел к заключению, что необходимо принять решительные меры, чтобы раз и навсегда пресечь этот детский роман, и для начала удалил двух посредников. Вас это удивляет? Но кто устоит перед кругленькой суммой? Они нуждались в деньгах, и я их подкупил. Нам их больше опасаться нечего. Они уехали.
– Уехали! – повторил мистер Хардейл. – Куда?
– Мой друг… Позвольте мне снова сказать, что никогда еще вы не выглядели таким молодым, как сегодня, – юноша, да и только! Вы спрашиваете, куда? А бог их знает. Полагаю, что сам Колумб не мог бы их найти. Между нами говоря, у них есть какие-то свои тайные причины скрываться. Но об этом я обещал молчать. Знаю, что она назначила вам на сегодня свидание, а потом передумала – она не могла ждать до вечера. Вот вам ключ от входной двери. Боюсь, что нести такую громоздкую вещь вам будет неудобно, но дом – ваш, и вы по доброте своей, конечно, извините меня, Хардейл.
– А что, Варден, – мистер Хардейл еще больше понизил голос, – если мы с самого начала были слепы и обманывались в этой женщине? Что, если с этим разбойником она связалась еще при жизни мужа, и тут и кроется причина его гибели и гибели моего брата?
– Бог с вами, сэр! Ни на минуту не допускайте таких дурных мыслей о ней. Вспомните, какая она была двадцать пять лет назад, – другой такой девушки днем с огнем не сыщешь. Веселая, красивая, всегда, бывало, улыбается, а глаза так и блестят… И теперь еще, хотя я старик и у меня дочь-невеста, душа болит, как вспомню, какая она была и чем стала. Конечно, все мы с годами переменились. Время честно делает свое дело… Впрочем, с ним можно ладить – если им не злоупотреблять, то и оно вас щадит. А вот заботы и горе (это они так изменили Мэри) – настоящие черти, да, сэр, коварные черти, точат и точат человека, пока не подкосят его совсем. Они губят самые прекрасные цветы рая, и за месяц могут разрушить больше, чем Время – за целый год. Вспомните на минуту, какой была Мэри, раньше чем они изгрызли ее молодую душу, съели ее красоту. Окажите ей эту справедливость – и посудите сами, возможно ли то, что вы про нее подумали?
– Вы – славный малый, Варден, – промолвил мистер Хардейл. – И вы совершенно правы. Я так много думаю о нашем несчастье, что по малейшему поводу новые подозрения лезут в голову. Нет, нет, разумеется, вы правы!
– И поверьте, сэр, – воскликнул слесарь, и глаза его засверкали, голос звучал искренне и горячо, – если я скажу, что Радж ее не стоил, так скажу это не потому, что я сватался к ней раньше него и получил отказ. Ведь, честно говоря, я тоже был ее недостоин. А Радж – он был слишком скрытный и черствый человек… Я не хочу порочить память бедняги и говорю все это только для того, чтобы вы знали, что за женщина была Мэри. Я-то хорошо помню это, и помню, что ее изменило, поэтому всегда буду ей верным другом и постараюсь вернуть мир ее душе. И черт меня побери – извините за это слово, сэр, – если я когда-нибудь от нее отвернусь, хотя бы полсотни бандитов за один год перебывало ее мужьями. Думаю, что поступлю согласно с «Наставлениями протестантам», и, хотя Марта это отрицает, я буду так думать всегда и скажу это даже на Страшном суде.
Если бы в маленькой темной гостиной стоял густой туман и вместо этого тумана она внезапно наполнилась ярким блеском и светом, – и тогда в ней не повеселело бы все так, как повеселело после горячих слов честного слесаря. Мистер Хардейл почти так же громко и горячо крикнул: «Славно сказано!» – и предложил немедленно отправиться к миссис Радж. Слесарь охотно согласился, и они, усевшись в дожидавшийся на улице кэб, поехали к ней.
На углу они отпустили кэб и пешком дошли до домика вдовы. На первый стук никто не отозвался. На второй тоже. Наконец, когда они постучали в третий раз и уже энергичнее, кто-то не спеша поднял окно в столовой, и мелодичный голос воскликнул: – А, Хардейл, милый друг, как я рад вас видеть! И как прекрасно вы выглядите, гораздо лучше, чем при нашей прошлой встрече. Никогда еще я не видел вас таким цветущим. Как поживаете?
Мистер Хардейл посмотрел туда, откуда слышался голос (хотя и без того сразу узнал его), и увидел мистера Честера, который с любезной улыбкой махал ему рукой, приглашая войти. – Сейчас вам отопрут, – сказал он. – Здесь для услуг имеется только одна ветхая старушонка, – так что вы извините. Если бы она занимала более высокое положение в обществе, она страдала бы подагрой. Поскольку же она только колет дрова и носит воду, назовем ее болезнь ревматизмом. Таковы естественные сословные различия, дорогой Хардейл, смею вас уверить.
Как только мистер Хардейл услышал этот голос, лицо его приняло угрюмое и замкнутое выражение. Он холодно кивнул мистеру Честеру и повернулся к нему спиной.
– Еще не отперла! – сказал тот. – О, господи! Надеюсь, старушонка не увязла по дороге в какой-нибудь паутине. Ага, наконец-то! Входите, прошу вас!
Мистер Хардейл вошел первым, за ним Варден. С величайшим изумлением посмотрев на открывшую им дверь старуху, он спросил, где миссис Радж, где Барнеби. Тряся головой, старуха ответила, что оба уехали, совсем уехали, но в гостиной сидит джентльмен, и, может быть, он им что-нибудь скажет, а она ничего больше не знает.
– Позвольте узнать, сэр, – обратился мистер Хардейл к этому новому жильцу, – где та, к кому мы пришли?
– Понятия не имею, дорогой мой, – ответил мистер Честер.
– Шутки ваши неуместны, – сказал мистер Хардейл, с трудом сдерживаясь. – И тему для них вы выбрали не подходящую. Приберегите их для своих друзей, а передо мной не расточайте остроумия, – я не гонюсь за этой честью и самоотверженно от нее отказываюсь.
– Дорогой сэр, вас, я вижу, разгорячила ходьба. Присядьте, прошу, вас. Ваш приятель…
– Он только простой и честный человек и не достоин вашего внимания, – отрезал мистер Хардейл.
– Мое имя – Гейбриэл Варден, сэр, – вставил слесарь сухо. – А, вы тот почтенный человек, о ком я не раз слышал от моего дорогого сына Нэда, – сказал мистер Честер. – Я очень хотел с вами познакомиться, мой милый Варден, и весьма рад, что мы встретились, – мистер Честер томно посмотрел на мистера Хардейла и продолжал: – Вы удивлены тем, что застали меня здесь? Да, несомненно удивлены.
Мистер Хардейл глянул на него далеко не ласково и не одобрительно, усмехнулся, но промолчал.
– Загадку эту я вам мигом объясню, – продолжал мистер Честер. – Отойдемте на минуту в сторонку… Помните, Хардейл, наше соглашение насчет Нэда и вашей милой племянницы? Помните, кто им помогал в их невинной интрижке? Среди помощников были, как вы знаете, и те двое, что жили в этом доме. Так вот, дорогой мой, поздравьте себя и меня. Я их купил.
– Что вы сделали? – переспросил мистер Хардейл.
– Купил их, – улыбаясь, пояснил его собеседник. Я пришел к заключению, что необходимо принять решительные меры, чтобы раз и навсегда пресечь этот детский роман, и для начала удалил двух посредников. Вас это удивляет? Но кто устоит перед кругленькой суммой? Они нуждались в деньгах, и я их подкупил. Нам их больше опасаться нечего. Они уехали.
– Уехали! – повторил мистер Хардейл. – Куда?
– Мой друг… Позвольте мне снова сказать, что никогда еще вы не выглядели таким молодым, как сегодня, – юноша, да и только! Вы спрашиваете, куда? А бог их знает. Полагаю, что сам Колумб не мог бы их найти. Между нами говоря, у них есть какие-то свои тайные причины скрываться. Но об этом я обещал молчать. Знаю, что она назначила вам на сегодня свидание, а потом передумала – она не могла ждать до вечера. Вот вам ключ от входной двери. Боюсь, что нести такую громоздкую вещь вам будет неудобно, но дом – ваш, и вы по доброте своей, конечно, извините меня, Хардейл.
Глава двадцать седьмая
Мистер Хардейл стоял в столовой миссис Радж с ключом в руке и смотрел то на мистера Честера, то на Вардена, а по временам – на ключ, словно ожидая, что он откроет ему эту тайну. Только когда мистер Честер, надев шляпу и перчатки, самым любезным тоном осведомился, не по дороге ли им, он очнулся. – Нет, – сказал он. – Дороги у нас с вами, как вы знаете, совсем разные. К тому же я еще побуду здесь.
– Вы здесь соскучитесь, Хардейл, будете чувствовать себя несчастным и окончательно захандрите, – возразил мистер Честер. – Это самое неподходящее место для человека с вашим характером. Я знаю, вам здесь будет очень тяжело.
– Пусть так, – сказал мистер Хардейл, садясь. – Можете утешаться этой мыслью. Прощайте! Как будто не заметив порывистого жеста, сопровождавшего эти слова, жеста, которым его скорее изгоняли, чем прощались с ним, мистер Честер ответил кротким и прочувствованным тоном – «Да хранит вас бог» и спросил у Вардена, в какую сторону он идет.
– Идти с вами вместе – слишком большая честь для такого человека, как я, – ответил тот, не двигаясь с места.
– Я просил бы вас, Варден, не уходить пока, – сказал мистер Хардейл, не поднимая глаз. – Мне надо вам сказать два слова.
– Не буду мешать вашему совещанию, – объявил мистер Честер с величайшей учтивостью. – И желаю, чтобы оно имело успешные результаты. Благослови вас бог!
С этими словами он подарил слесаря сияющей улыбкой и вышел.
– Что за несчастный характер у этого колючего человека! – сказал он вслух, выйдя на улицу. – Это чудовище, кажется, в тягость самому себе… Медведь, терзающий себя самого… Ах, какое это, однако, бесценное качество – умение владеть собой! Во время двух коротких встреч с Хардейлом у меня сто раз появлялось сильное искушение проткнуть его шпагой. Из шести человек пять не выдержав, так бы и поступили на моем месте. А я подавил это желание и ранил Хардейла глубже и больнее, чем самый лучший фехтовальщик в Европе. Нет, – тут мистер Честер погладил эфес своей шпаги, – разумный человек прибегает к тебе только в самом крайнем случае. Ты – последнее средство, когда все уже сказано и испробовано. Пускать тебя в ход сразу, избавив противника от всех других неприятностей, – варварский способ борьбы, совершенно недостойный человека, хоть сколько-нибудь претендующего на хорошее воспитание и тонкость чувств.
Рассуждая сам с собой, он так приятно улыбался, что это придало смелости какому-то нищему: он увязался за мистером Честером и попросил у него милостыни. Мистер Честер был весьма доволен новым доказательством того, что он умеет владеть лицом и пленять людей, и в награду позволил нищему следовать за ним по пятам, пока не встретил портшез, а усевшись в него, милостиво простился с нищим неизменным «Да благословит вас бог».
«Это так же легко, как послать человека к черту, а звучит гораздо приличнее и располагает к тебе», мудро рассуждал он про себя, усаживаясь.
– В Клеркенуэл, прошу вас, друзья!
Любезная учтивость седока так окрылила носильщиков, что они помчались во всю прыть.
Остановив их там, где ему нужно было сойти, мистер Честер расплатился с ними далеко не так щедро, как можно было ожидать от столь любезного джентльмена, и, свернув на улицу, где жил Варден, скоро очутился под сенью Золотого Ключа. Мистер Тэппертит, усердно трудившийся в углу мастерской при свете лампы, не заметил посетителя, и только, когда тот положил ему руку на плечо, он вздрогнул и поднял голову.
– Трудолюбие – душа всякого дела и залог благосостояния, – сказал мистер Честер. – Мистер Тэппертит, я рассчитываю, что вы пригласите меня на обед, когда станете лорд-мэром Лондона.
– Сэр, – отозвался подмастерье, отложив молоток и потирая нос тыльной стороной руки, так как остальная часть ее была в саже, – я презираю лорд-мэра и всех, кто с ним. Прежде, чем я стану лорд-мэром, нам нужно перестроить общество. Как ваше здоровье, сэр?
– Прекрасно чувствую себя, мистер Тэппертит, особенно сейчас, когда снова вижу ваше открытое честное лицо. А вы как поживаете? Надеюсь, хорошо?
– Настолько насколько это возможно при постоянных притеснениях, сэр, – отвечал Сим хриплым шепотом, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до уха мистера Честера – Жизнь мне в тягость, сэр. Если бы не жажда отомстить, я поставил бы ее на карту – пусть пропадает!
– Дома миссис Варден? – спросил мистер Честер.
– Дома, сэр, – ответил Сим, сверля его подчеркнуто выразительным взглядом. – Вы к ней?
Мистер Честер утвердительно кивнул.
– Тогда пожалуйте сюда. – Сим утер лицо фартуков – Идите за мной, сэр. Вы позволите шепнуть вам кое-что на ухо? Это займет не более, чем полсекунды.
– Пожалуйста, я вас слушаю.
Мистер Тэппертит опять стал на цыпочки, приложил губы к его уху, но, ничего не сказав, откинул голову назад, пристально посмотрел на мистера Честера, опять нагнулся к его уху – и опять отодвинулся. Наконец он прошептал:
– Его зовут Джозеф Уиллет. Тсс! Больше ничего не скажу.
После этого содержательного сообщения он с таинственным видом сделал мистеру Честеру знак следовать за ним в столовую и на пороге возвестил тоном церемониймейстера:
– Мистер Честер!
– Не мистер Эдвард, – добавил он в качестве постскриптума, снова заглянув в дверь, – а его отец.
– И этот отец, – сказал мистер Честер, входя с шляпой в руке и заметив, какой эффект произвело пояснение Сима, – никак не желал бы помешать вашим занятиям, мисс Варден.
– Ах, подумайте, мэм, он принимает вас за вашу дочь! Ну разве я не говорила всегда, что вы с виду просто молоденькая девушка, мэм! Да, да, теперь вы поверите мне! Ну, что я говорила, мэм? – закричала Миггс, хлопая в ладоши.
– Неужели, – самым умильным голосом сказал ми стер Честер, – неужели же вы – миссис Варден? Я поражен. А это, конечно, не ваша дочь, миссис Варден? Нет, нет, не может быть! Это, вероятно, ваша сестра?
– Нет, это моя дочь, сэр, уверяю вас, – возразила миссис Варден, краснея, как девочка.
– Ах, миссис Варден! – воскликнул гость. – Какое это счастье – видеть себя возрожденными в своих детях и оставаться такими же молодыми, как они! Разрешите, сударыня, по доброму старому обычаю поцеловать вас… и вашу дочь также.
Долли попробовала уклониться от этой церемонии, но мать сердито пожурила ее и приказала сию же минуту исполнить желание гостя. Сурово и внушительно заявив, что гордыня – один из семи смертных грехов, а послушание и скромность – великие добродетели, она потребовала, чтобы Долли тотчас же позволила гостю поцеловать себя. При этом миссис Варден дала понять дочери, что, когда она, ее мать, делает что-нибудь, Долли может спокойно делать то же без всяких рассуждений, которые были бы дерзостью с ее стороны и прямым нарушением законов божиих.
После такого нагоняя Долли повиновалась, но весьма неохотно: ее очень смущало откровенное и бесцеремонное до наглости восхищение, которое она прочла на лице мистера Честера, как ни старался он скрыть его под маской изысканной учтивости. Она опустила глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом, а он стоял и любовался ею. Затем обратился к ее матери:
– Вижу, что мой друг Гейбриэл, с которым я только сегодня познакомился, – счастливый человек, миссис Варден.
– Ах! – миссис Варден вздохнула и покачала головой.
– Ах! – немедленно вздохнула и Мните.
– Неужели же… – сочувственно подхватил мистер Честер. – Господи, твоя воля!
– Хозяин старается, сэр, – прошептала Миггс, бочком подобравшись к нему, – старается быть благодарным, насколько ему характер позволяет и насколько он способен оценить то, что ему послал бог. Но знаете, сэр, – тут Миггс искоса посмотрела на миссис Варден и, перемежая свою речь выразительными вздохами, продолжала: – Мы не умеем ценить дары божии, пока не лишимся их. Тем хуже для тех, сэр, кто не печется о своем винограднике и смоковнице и у кого этот грех останется на совести, когда они погибнут и зацветут в ином саду. – И мисс Миггс подняла глаза к небу, чтобы показать, какой сад она имеет в виду. Миссис Варден, конечно, слышала эту достаточно внятно произнесенную и явно предназначавшуюся для ее ушей тираду, в которой заключалось метафорическое предсказание, что она, миссис Варден, преждевременно падет под бременем испытаний и воспарит в надзвездные края. Она тотчас приняла томный вид и, взяв с соседнего стола один из томиков «Наставлений протестантам», оперлась на него, как бы желая показать, что он – ее якорь надежды. Не преминув заметить это и прочтя заглавие на корешке, мистер Честер тихонько взял у миссис Варден книгу и стал ее перелистывать.
– Это – моя настольная книга, дорогая миссис Варден. Как часто, ах, как часто черпал я из нее правила нравственности и в доступной детям форме внушал их моему дорогому сыну Нэду, – тогда он был так мал, что вряд ли это помнит. (Последнее было совершенно верно.) Вы знаете Нэда?
Миссис Варден ответила, что имела честь познакомиться с ним и что он – очень приятный и красивый молодой человек.
– Миссис Варден, вы – мать, – промолвил мистер Честер, беря понюшку табаку, – и понимаете, что я чувствую, когда хвалят моего сына. Правда, он меня несколько заботит… даже сильно заботит… У него такой непостоянный нрав, миссис Варден! Порхает, как мотылек, с цветка на цветок, от одной любви к другой. Впрочем, молодость – пора легкомыслия, сударыня, и не следует слишком строго судить ее за это.
Он посмотрел на Долли. Она очень внимательно слушала. А ему этого только и нужно было!
– Единственное, что заставляет меня сожалеть об этой слабости Нэда… Кстати говоря, я вспомнил, что хотел вас просить уделить мне минутку для разговора с глазу на глаз… Да, единственное, в чем я упрекаю Нэда, это в неискренности, которую неизбежно влечет за собой ветреность. Из любви к нему я стараюсь скрыть это от себя самого, но не могу не думать об этом постоянно. Для меня лицемер – последний человек. будем всегда искренни, дорогая миссис Варден.
– И добрыми протестантами, – подсказала шепотом миссис Варден.
– И, конечно, добрыми протестантами. Будем искренни, глубоко благочестивы, будем строго блюсти нравственность и справедливость (не забывая притом о милосердии), будем честны и правдивы – и мы только выиграем от этого. Разумеется, это немного, но все же кое-что: мы, так сказать, закладываем этим фундамент, на котором зиждется великое здание духовного совершенства.
«Вот поистине замечательный человек!» – мысленно говорила себе миссис Варден. Она уже видела в мистере Честере идеал кроткого, добродетельного и стойкого христианина. Обладая всеми качествами, которые так трудно даются людям, он сумел сохранить в себе все основные добродетели, так сказать насыпав им соли на хвост, чтобы не улетучились, – и притом ничуть не ставит себе этого в заслугу и стремится к еще большему совершенству! Добрая женщина, как и многие, принимала за чистую монету его притворную скромность, позу человека, якобы не придающего значения своим великим заслугам, небрежный тон, словно говоривший: «Вот я какой, я не горд, не считаю себя лучше других, – не будем говорить об этом». Именно потому, что мистер Честер говорил о себе словно нехотя, покоряясь необходимости, речи его произвели на слушательницу такое впечатление.
Сообразив это – ибо мало кто мог в таких случаях соперничать с ним в наблюдательности, – мистер Честер усилил атаку и провозгласил еще несколько неоспоримых истин – правда, довольно неопределенного и общего характера и смахивающих на затрепанные и банальные сентенции, но высказанных так мило, с такой задушевностью, что они подействовали как нельзя лучше. И это ничуть не удивительно: пустые сосуды при падении издают гораздо более мелодичный звук, чем полные, и точно так же пустые слова часто звучат в мире громче всего и больше всего нравятся людям.
Картинным жестом вытянув руку с открытой книгой, а другую руку положив на грудь, мистер Честер разглагольствовал, чаруя всех своих слушателей, как ни различны были их мысли и чувства. Даже Долли, сильно смущенная его плотоядными взглядами и «гипнотизирующим» взором Сима Тэппертита, сознавалась себе, что никогда еще не встречала такого красноречивого джентльмена. Даже Миггс, в душе которой боролись восхищение мистером Честером и смертельная зависть к хозяйской дочке, и та в конце концов была умиротворена. И мистер Тэппертит, хоть и был, как мы уже говорили, поглощен созерцанием своей дамы сердца, невольно отвлекался от этого занятия, плененный голосом чародея. А миссис Варден мысленно твердила себе, что ничто в жизни никогда еще не действовало на ее душу так благотворно, как речи гостя. Когда же мистер Честер встал и попросил разрешения поговорить с нею наедине, а затем, предложив ей руку и отступив на полшага, повел ее торжественно наверх, в парадную гостиную, она решила, что он – сущий ангел во плоти.
– Дорогая миссис Варден, – сказал он, галантно под нося к губам ее руку, – присядьте, прошу вас.
Миссис Варден села, призвав на помощь все свое знание светских обычаев.
– Вы догадываетесь, о чем я хочу говорить? – спросил мистер Честер, придвинув свой стул поближе. – Вы поняли меня? Дорогая миссис Варден, я – любящий отец.
– Сэр, я в этом ничуть не сомневаюсь, – отозвалась миссис Варден.
– Благодарю вас, – мистер Честер постучал пальцем по табакерке. – Миссис Варден, на родителях лежит великая моральная ответственность!
Она развела руками, тряхнула головой и устремила взгляд на пол с таким выражением, словно смотрела сквозь весь земной шар в необозримые просторы вселенной.
– С вами я могу быть совершенно откровенен, – продолжал мистер Честер. – Я люблю сына, нежно люблю. Любя его, я не желал бы, чтобы он причинил зло. Вы знаете о его привязанности к мисс Хардейл. Вы даже помогали им, – это очень великодушно с вашей стороны. Я вам глубоко признателен за ваше участие к Нэду. Но, дорогая моя, поверьте, вы поступали опрометчиво.
Миссис Варден, запинаясь, пробормотала, что очень сожалеет…
– Нет, нет, дорогая миссис Варден, – перебил ее мистер Честер, – не сожалейте о том, что делалось с самыми лучшими намерениями, со всей свойственной вам добротой. Но очень серьезные и веские причины, важные семейные соображения и, кроме всего прочего, различие вероисповеданий делают этот брак невозможным, совершенно невозможным. Мне следовало сообщить об этом вашему мужу, но он – простите мою вольность – не обладает вашей быстротой соображения и такой глубиной нравственного чувства… Какой у вас превосходный уютный дом и в каком порядке он содержится! Для меня, старого вдовца, все эти признаки присутствия в доме женской заботливой руки и женского глаза имеют невыразимую прелесть.
Миссис Варден (не отдавая себе отчета, почему) уже начинала думать, что прав Честер-старший, а Честер младший кругом виноват.
– Мой сын, как я слышал, пользовался услугами вашей прелестной дочери и даже вашего доброго простодушного мужа, – продолжал искуситель, пуская в ход все свое обаяние.
– Меньше всех помогала ему я, сэр, – сказала миссис Варден. – Гораздо меньше, чем другие. Меня часто одолевали сомнения. Мне казалось, что это…
– Что это – дурной пример, – подхватил мистер Честер. – И вы совершенно правы. Конечно, дурной! Ваша дочь в таком возрасте, когда особенно опасно видеть, что в столь важном вопросе, как брак, дети не повинуются родительской воле. Да, да, вы совершенно правы. И как это мне самому не пришло в голову? Сознаюсь, я совсем упустил это из виду. Насколько женщины прозорливее и мудрее нас, мужчин!
Миссис Варден сделала такую глубокомысленную мину, как будто она действительно сказала что-то очень мудрое и заслужила его похвалу. Она в это уже твердо верила, и уважение ее к собственному уму значительно возросло.
– Миссис Варден, – продолжал мистер Честер – Вижу что с вами я смело могу быть откровенным. В этом вопросе мы с сыном совершенно расходимся. Так же не согласен с выбором мисс Хардейл ее опекун, заменивший ей отца. И, наконец, мой сын во имя сыновнего долга чести, во имя всех священных уз и обязанностей должен жениться на другой.
– Значит, он обручен с другой! – воскликнула миссис Варден, воздевая руки к небу.
– Дорогая миссис Варден, к этому браку его готовили когда растили, воспитывали, учили… Говорят, мисс Хардейл – очаровательная девушка?
– Кому же это знать, как не мне, – ведь я ее выкормила. Другой такой на свете нет! – ответила миссис Варден.
– Я в этом ничуть не сомневаюсь. И вы, такой близкий ей человек, обязаны подумать о ее счастье. Судите сами, как я могу допустить (это самое я сказал Хардейлу, и он со мной вполне согласен), чтобы она связала свою судьбу с юнцом, у которого нет сердца? Называя его бессердечным, я его этим ничуть не позорю – таковы почти все молодые люди, погруженные в легкомысленную суету большого света. Только к тридцати годам в них может заговорить сердце. Пожалуй, – даже наверное, – и я в возрасте Нэда был бессердечен.
– О нет, сэр, этому я не могу поверить! – возразила миссис Варден. – Чтобы такой добрый человек, как вы, когда-нибудь был бессердечным!
– Надеюсь, – мистер Честер слегка пожал плечами, надеюсь, сейчас меня нельзя уже назвать человеком без сердца. Видит бог, я не совсем бессердечен. Ну, да не обо мне речь, а о Нэде. Вы, верно, подумали, что я настроен против мисс Хардейл, и поэтому великодушно помогали ей и Нэду. Это же вполне естественно. Но поймите, дорогая моя, от этого брака я оберегаю вовсе не Нэда – я хочу уберечь ее!
Миссис Варден была совершенно ошеломлена этим открытием.
– Если он честно выполнит то священное обязательство, о котором я вам уже говорил, – а он обязав дорожить своей честью, иначе он мне не сын, – то ему достанется большое состояние. Он очень расточителен, у него разорительные привычки. И если он, под влиянием мимолетного каприза или просто из упрямства, женится на мисс Хардейл и не будет иметь средств жить так, как он привык, – поверьте, дорогая, он разобьет сердце этой милой девушки. Миссис Варден, голубушка, скажите сами – можно ли допустить, чтобы она стала жертвой его легкомыслия? Можно ли так играть сердцем женщины? Спросите это у своего собственного сердца, дорогая, умоляю вас!
«Вот поистине святой человек!» – подумала миссис Варден.
– Вы здесь соскучитесь, Хардейл, будете чувствовать себя несчастным и окончательно захандрите, – возразил мистер Честер. – Это самое неподходящее место для человека с вашим характером. Я знаю, вам здесь будет очень тяжело.
– Пусть так, – сказал мистер Хардейл, садясь. – Можете утешаться этой мыслью. Прощайте! Как будто не заметив порывистого жеста, сопровождавшего эти слова, жеста, которым его скорее изгоняли, чем прощались с ним, мистер Честер ответил кротким и прочувствованным тоном – «Да хранит вас бог» и спросил у Вардена, в какую сторону он идет.
– Идти с вами вместе – слишком большая честь для такого человека, как я, – ответил тот, не двигаясь с места.
– Я просил бы вас, Варден, не уходить пока, – сказал мистер Хардейл, не поднимая глаз. – Мне надо вам сказать два слова.
– Не буду мешать вашему совещанию, – объявил мистер Честер с величайшей учтивостью. – И желаю, чтобы оно имело успешные результаты. Благослови вас бог!
С этими словами он подарил слесаря сияющей улыбкой и вышел.
– Что за несчастный характер у этого колючего человека! – сказал он вслух, выйдя на улицу. – Это чудовище, кажется, в тягость самому себе… Медведь, терзающий себя самого… Ах, какое это, однако, бесценное качество – умение владеть собой! Во время двух коротких встреч с Хардейлом у меня сто раз появлялось сильное искушение проткнуть его шпагой. Из шести человек пять не выдержав, так бы и поступили на моем месте. А я подавил это желание и ранил Хардейла глубже и больнее, чем самый лучший фехтовальщик в Европе. Нет, – тут мистер Честер погладил эфес своей шпаги, – разумный человек прибегает к тебе только в самом крайнем случае. Ты – последнее средство, когда все уже сказано и испробовано. Пускать тебя в ход сразу, избавив противника от всех других неприятностей, – варварский способ борьбы, совершенно недостойный человека, хоть сколько-нибудь претендующего на хорошее воспитание и тонкость чувств.
Рассуждая сам с собой, он так приятно улыбался, что это придало смелости какому-то нищему: он увязался за мистером Честером и попросил у него милостыни. Мистер Честер был весьма доволен новым доказательством того, что он умеет владеть лицом и пленять людей, и в награду позволил нищему следовать за ним по пятам, пока не встретил портшез, а усевшись в него, милостиво простился с нищим неизменным «Да благословит вас бог».
«Это так же легко, как послать человека к черту, а звучит гораздо приличнее и располагает к тебе», мудро рассуждал он про себя, усаживаясь.
– В Клеркенуэл, прошу вас, друзья!
Любезная учтивость седока так окрылила носильщиков, что они помчались во всю прыть.
Остановив их там, где ему нужно было сойти, мистер Честер расплатился с ними далеко не так щедро, как можно было ожидать от столь любезного джентльмена, и, свернув на улицу, где жил Варден, скоро очутился под сенью Золотого Ключа. Мистер Тэппертит, усердно трудившийся в углу мастерской при свете лампы, не заметил посетителя, и только, когда тот положил ему руку на плечо, он вздрогнул и поднял голову.
– Трудолюбие – душа всякого дела и залог благосостояния, – сказал мистер Честер. – Мистер Тэппертит, я рассчитываю, что вы пригласите меня на обед, когда станете лорд-мэром Лондона.
– Сэр, – отозвался подмастерье, отложив молоток и потирая нос тыльной стороной руки, так как остальная часть ее была в саже, – я презираю лорд-мэра и всех, кто с ним. Прежде, чем я стану лорд-мэром, нам нужно перестроить общество. Как ваше здоровье, сэр?
– Прекрасно чувствую себя, мистер Тэппертит, особенно сейчас, когда снова вижу ваше открытое честное лицо. А вы как поживаете? Надеюсь, хорошо?
– Настолько насколько это возможно при постоянных притеснениях, сэр, – отвечал Сим хриплым шепотом, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до уха мистера Честера – Жизнь мне в тягость, сэр. Если бы не жажда отомстить, я поставил бы ее на карту – пусть пропадает!
– Дома миссис Варден? – спросил мистер Честер.
– Дома, сэр, – ответил Сим, сверля его подчеркнуто выразительным взглядом. – Вы к ней?
Мистер Честер утвердительно кивнул.
– Тогда пожалуйте сюда. – Сим утер лицо фартуков – Идите за мной, сэр. Вы позволите шепнуть вам кое-что на ухо? Это займет не более, чем полсекунды.
– Пожалуйста, я вас слушаю.
Мистер Тэппертит опять стал на цыпочки, приложил губы к его уху, но, ничего не сказав, откинул голову назад, пристально посмотрел на мистера Честера, опять нагнулся к его уху – и опять отодвинулся. Наконец он прошептал:
– Его зовут Джозеф Уиллет. Тсс! Больше ничего не скажу.
После этого содержательного сообщения он с таинственным видом сделал мистеру Честеру знак следовать за ним в столовую и на пороге возвестил тоном церемониймейстера:
– Мистер Честер!
– Не мистер Эдвард, – добавил он в качестве постскриптума, снова заглянув в дверь, – а его отец.
– И этот отец, – сказал мистер Честер, входя с шляпой в руке и заметив, какой эффект произвело пояснение Сима, – никак не желал бы помешать вашим занятиям, мисс Варден.
– Ах, подумайте, мэм, он принимает вас за вашу дочь! Ну разве я не говорила всегда, что вы с виду просто молоденькая девушка, мэм! Да, да, теперь вы поверите мне! Ну, что я говорила, мэм? – закричала Миггс, хлопая в ладоши.
– Неужели, – самым умильным голосом сказал ми стер Честер, – неужели же вы – миссис Варден? Я поражен. А это, конечно, не ваша дочь, миссис Варден? Нет, нет, не может быть! Это, вероятно, ваша сестра?
– Нет, это моя дочь, сэр, уверяю вас, – возразила миссис Варден, краснея, как девочка.
– Ах, миссис Варден! – воскликнул гость. – Какое это счастье – видеть себя возрожденными в своих детях и оставаться такими же молодыми, как они! Разрешите, сударыня, по доброму старому обычаю поцеловать вас… и вашу дочь также.
Долли попробовала уклониться от этой церемонии, но мать сердито пожурила ее и приказала сию же минуту исполнить желание гостя. Сурово и внушительно заявив, что гордыня – один из семи смертных грехов, а послушание и скромность – великие добродетели, она потребовала, чтобы Долли тотчас же позволила гостю поцеловать себя. При этом миссис Варден дала понять дочери, что, когда она, ее мать, делает что-нибудь, Долли может спокойно делать то же без всяких рассуждений, которые были бы дерзостью с ее стороны и прямым нарушением законов божиих.
После такого нагоняя Долли повиновалась, но весьма неохотно: ее очень смущало откровенное и бесцеремонное до наглости восхищение, которое она прочла на лице мистера Честера, как ни старался он скрыть его под маской изысканной учтивости. Она опустила глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом, а он стоял и любовался ею. Затем обратился к ее матери:
– Вижу, что мой друг Гейбриэл, с которым я только сегодня познакомился, – счастливый человек, миссис Варден.
– Ах! – миссис Варден вздохнула и покачала головой.
– Ах! – немедленно вздохнула и Мните.
– Неужели же… – сочувственно подхватил мистер Честер. – Господи, твоя воля!
– Хозяин старается, сэр, – прошептала Миггс, бочком подобравшись к нему, – старается быть благодарным, насколько ему характер позволяет и насколько он способен оценить то, что ему послал бог. Но знаете, сэр, – тут Миггс искоса посмотрела на миссис Варден и, перемежая свою речь выразительными вздохами, продолжала: – Мы не умеем ценить дары божии, пока не лишимся их. Тем хуже для тех, сэр, кто не печется о своем винограднике и смоковнице и у кого этот грех останется на совести, когда они погибнут и зацветут в ином саду. – И мисс Миггс подняла глаза к небу, чтобы показать, какой сад она имеет в виду. Миссис Варден, конечно, слышала эту достаточно внятно произнесенную и явно предназначавшуюся для ее ушей тираду, в которой заключалось метафорическое предсказание, что она, миссис Варден, преждевременно падет под бременем испытаний и воспарит в надзвездные края. Она тотчас приняла томный вид и, взяв с соседнего стола один из томиков «Наставлений протестантам», оперлась на него, как бы желая показать, что он – ее якорь надежды. Не преминув заметить это и прочтя заглавие на корешке, мистер Честер тихонько взял у миссис Варден книгу и стал ее перелистывать.
– Это – моя настольная книга, дорогая миссис Варден. Как часто, ах, как часто черпал я из нее правила нравственности и в доступной детям форме внушал их моему дорогому сыну Нэду, – тогда он был так мал, что вряд ли это помнит. (Последнее было совершенно верно.) Вы знаете Нэда?
Миссис Варден ответила, что имела честь познакомиться с ним и что он – очень приятный и красивый молодой человек.
– Миссис Варден, вы – мать, – промолвил мистер Честер, беря понюшку табаку, – и понимаете, что я чувствую, когда хвалят моего сына. Правда, он меня несколько заботит… даже сильно заботит… У него такой непостоянный нрав, миссис Варден! Порхает, как мотылек, с цветка на цветок, от одной любви к другой. Впрочем, молодость – пора легкомыслия, сударыня, и не следует слишком строго судить ее за это.
Он посмотрел на Долли. Она очень внимательно слушала. А ему этого только и нужно было!
– Единственное, что заставляет меня сожалеть об этой слабости Нэда… Кстати говоря, я вспомнил, что хотел вас просить уделить мне минутку для разговора с глазу на глаз… Да, единственное, в чем я упрекаю Нэда, это в неискренности, которую неизбежно влечет за собой ветреность. Из любви к нему я стараюсь скрыть это от себя самого, но не могу не думать об этом постоянно. Для меня лицемер – последний человек. будем всегда искренни, дорогая миссис Варден.
– И добрыми протестантами, – подсказала шепотом миссис Варден.
– И, конечно, добрыми протестантами. Будем искренни, глубоко благочестивы, будем строго блюсти нравственность и справедливость (не забывая притом о милосердии), будем честны и правдивы – и мы только выиграем от этого. Разумеется, это немного, но все же кое-что: мы, так сказать, закладываем этим фундамент, на котором зиждется великое здание духовного совершенства.
«Вот поистине замечательный человек!» – мысленно говорила себе миссис Варден. Она уже видела в мистере Честере идеал кроткого, добродетельного и стойкого христианина. Обладая всеми качествами, которые так трудно даются людям, он сумел сохранить в себе все основные добродетели, так сказать насыпав им соли на хвост, чтобы не улетучились, – и притом ничуть не ставит себе этого в заслугу и стремится к еще большему совершенству! Добрая женщина, как и многие, принимала за чистую монету его притворную скромность, позу человека, якобы не придающего значения своим великим заслугам, небрежный тон, словно говоривший: «Вот я какой, я не горд, не считаю себя лучше других, – не будем говорить об этом». Именно потому, что мистер Честер говорил о себе словно нехотя, покоряясь необходимости, речи его произвели на слушательницу такое впечатление.
Сообразив это – ибо мало кто мог в таких случаях соперничать с ним в наблюдательности, – мистер Честер усилил атаку и провозгласил еще несколько неоспоримых истин – правда, довольно неопределенного и общего характера и смахивающих на затрепанные и банальные сентенции, но высказанных так мило, с такой задушевностью, что они подействовали как нельзя лучше. И это ничуть не удивительно: пустые сосуды при падении издают гораздо более мелодичный звук, чем полные, и точно так же пустые слова часто звучат в мире громче всего и больше всего нравятся людям.
Картинным жестом вытянув руку с открытой книгой, а другую руку положив на грудь, мистер Честер разглагольствовал, чаруя всех своих слушателей, как ни различны были их мысли и чувства. Даже Долли, сильно смущенная его плотоядными взглядами и «гипнотизирующим» взором Сима Тэппертита, сознавалась себе, что никогда еще не встречала такого красноречивого джентльмена. Даже Миггс, в душе которой боролись восхищение мистером Честером и смертельная зависть к хозяйской дочке, и та в конце концов была умиротворена. И мистер Тэппертит, хоть и был, как мы уже говорили, поглощен созерцанием своей дамы сердца, невольно отвлекался от этого занятия, плененный голосом чародея. А миссис Варден мысленно твердила себе, что ничто в жизни никогда еще не действовало на ее душу так благотворно, как речи гостя. Когда же мистер Честер встал и попросил разрешения поговорить с нею наедине, а затем, предложив ей руку и отступив на полшага, повел ее торжественно наверх, в парадную гостиную, она решила, что он – сущий ангел во плоти.
– Дорогая миссис Варден, – сказал он, галантно под нося к губам ее руку, – присядьте, прошу вас.
Миссис Варден села, призвав на помощь все свое знание светских обычаев.
– Вы догадываетесь, о чем я хочу говорить? – спросил мистер Честер, придвинув свой стул поближе. – Вы поняли меня? Дорогая миссис Варден, я – любящий отец.
– Сэр, я в этом ничуть не сомневаюсь, – отозвалась миссис Варден.
– Благодарю вас, – мистер Честер постучал пальцем по табакерке. – Миссис Варден, на родителях лежит великая моральная ответственность!
Она развела руками, тряхнула головой и устремила взгляд на пол с таким выражением, словно смотрела сквозь весь земной шар в необозримые просторы вселенной.
– С вами я могу быть совершенно откровенен, – продолжал мистер Честер. – Я люблю сына, нежно люблю. Любя его, я не желал бы, чтобы он причинил зло. Вы знаете о его привязанности к мисс Хардейл. Вы даже помогали им, – это очень великодушно с вашей стороны. Я вам глубоко признателен за ваше участие к Нэду. Но, дорогая моя, поверьте, вы поступали опрометчиво.
Миссис Варден, запинаясь, пробормотала, что очень сожалеет…
– Нет, нет, дорогая миссис Варден, – перебил ее мистер Честер, – не сожалейте о том, что делалось с самыми лучшими намерениями, со всей свойственной вам добротой. Но очень серьезные и веские причины, важные семейные соображения и, кроме всего прочего, различие вероисповеданий делают этот брак невозможным, совершенно невозможным. Мне следовало сообщить об этом вашему мужу, но он – простите мою вольность – не обладает вашей быстротой соображения и такой глубиной нравственного чувства… Какой у вас превосходный уютный дом и в каком порядке он содержится! Для меня, старого вдовца, все эти признаки присутствия в доме женской заботливой руки и женского глаза имеют невыразимую прелесть.
Миссис Варден (не отдавая себе отчета, почему) уже начинала думать, что прав Честер-старший, а Честер младший кругом виноват.
– Мой сын, как я слышал, пользовался услугами вашей прелестной дочери и даже вашего доброго простодушного мужа, – продолжал искуситель, пуская в ход все свое обаяние.
– Меньше всех помогала ему я, сэр, – сказала миссис Варден. – Гораздо меньше, чем другие. Меня часто одолевали сомнения. Мне казалось, что это…
– Что это – дурной пример, – подхватил мистер Честер. – И вы совершенно правы. Конечно, дурной! Ваша дочь в таком возрасте, когда особенно опасно видеть, что в столь важном вопросе, как брак, дети не повинуются родительской воле. Да, да, вы совершенно правы. И как это мне самому не пришло в голову? Сознаюсь, я совсем упустил это из виду. Насколько женщины прозорливее и мудрее нас, мужчин!
Миссис Варден сделала такую глубокомысленную мину, как будто она действительно сказала что-то очень мудрое и заслужила его похвалу. Она в это уже твердо верила, и уважение ее к собственному уму значительно возросло.
– Миссис Варден, – продолжал мистер Честер – Вижу что с вами я смело могу быть откровенным. В этом вопросе мы с сыном совершенно расходимся. Так же не согласен с выбором мисс Хардейл ее опекун, заменивший ей отца. И, наконец, мой сын во имя сыновнего долга чести, во имя всех священных уз и обязанностей должен жениться на другой.
– Значит, он обручен с другой! – воскликнула миссис Варден, воздевая руки к небу.
– Дорогая миссис Варден, к этому браку его готовили когда растили, воспитывали, учили… Говорят, мисс Хардейл – очаровательная девушка?
– Кому же это знать, как не мне, – ведь я ее выкормила. Другой такой на свете нет! – ответила миссис Варден.
– Я в этом ничуть не сомневаюсь. И вы, такой близкий ей человек, обязаны подумать о ее счастье. Судите сами, как я могу допустить (это самое я сказал Хардейлу, и он со мной вполне согласен), чтобы она связала свою судьбу с юнцом, у которого нет сердца? Называя его бессердечным, я его этим ничуть не позорю – таковы почти все молодые люди, погруженные в легкомысленную суету большого света. Только к тридцати годам в них может заговорить сердце. Пожалуй, – даже наверное, – и я в возрасте Нэда был бессердечен.
– О нет, сэр, этому я не могу поверить! – возразила миссис Варден. – Чтобы такой добрый человек, как вы, когда-нибудь был бессердечным!
– Надеюсь, – мистер Честер слегка пожал плечами, надеюсь, сейчас меня нельзя уже назвать человеком без сердца. Видит бог, я не совсем бессердечен. Ну, да не обо мне речь, а о Нэде. Вы, верно, подумали, что я настроен против мисс Хардейл, и поэтому великодушно помогали ей и Нэду. Это же вполне естественно. Но поймите, дорогая моя, от этого брака я оберегаю вовсе не Нэда – я хочу уберечь ее!
Миссис Варден была совершенно ошеломлена этим открытием.
– Если он честно выполнит то священное обязательство, о котором я вам уже говорил, – а он обязав дорожить своей честью, иначе он мне не сын, – то ему достанется большое состояние. Он очень расточителен, у него разорительные привычки. И если он, под влиянием мимолетного каприза или просто из упрямства, женится на мисс Хардейл и не будет иметь средств жить так, как он привык, – поверьте, дорогая, он разобьет сердце этой милой девушки. Миссис Варден, голубушка, скажите сами – можно ли допустить, чтобы она стала жертвой его легкомыслия? Можно ли так играть сердцем женщины? Спросите это у своего собственного сердца, дорогая, умоляю вас!
«Вот поистине святой человек!» – подумала миссис Варден.