Страница:
– Однако, – это она произнесла уже вслух, – если вы разлучите мисс Эмму с любимым, что тогда будет с ее бедным сердцем?
– Вот об этом-то я и хотел поговорить с вами, отозвался мистер Честер, нимало не смутившись. – Брак с моим сыном, брак, который я никак не смогу признать, сулит мисс Эмме много лет горя. Не пройдет и года, как они расстанутся. А разлука сейчас, когда их связывает чувство скорее воображаемое, чем подлинное, будет стоить бедняжке слез, но она поплачет и утешится. Возьмите к примеру эту милую девушку, вашу дочь, вылитый ваш портрет. – Миссис Варден кашлянула и жеманно улыбнулась. – Я слышал от Нэда об одном ее поклоннике, – это, к сожалению, какой-то шалопай с весьма сомнительной репутацией… Как бишь его? Буллет… Пуллет… Муллет?
– Может быть, Джозеф Уиллет? Мы знаем одного такого молодого человека, – подсказала миссис Варден, с достоинством складывая руки.
– Да, да, Уиллет! – с живостью откликнулся ее собеседник. – Так что бы вы сказали, если бы этот Джозеф Уиллет добивался любви вашей прелестной дочери и преуспел в этом?
– С его стороны даже и подумать об этом было бы наглостью, – с негодованием отрезала миссис Варден.
– Вот видите, дорогая! И такая же наглость со стороны Нэда – делать то, что он делает. Вы, конечно, не задумались бы пресечь в зародыше это увлечение вашей дочери, хотя бы она и поплакала немного. Я хотел было потолковать об этом с вашим мужем, когда встретился с ним сегодня у миссис Радж…
– Лучше бы мой муж сидел дома и не ходил так часто к этой миссис Радж! – с сердцем перебила его миссис Варден. – Не понимаю, что он там делает и зачем ему мешаться в ее дела.
– Я не стану выражать вам сочувствие, на которое вы могли бы рассчитывать, – и знаете, почему? Потому что встреча с вашим мужем в доме миссис Радж и его неотзывчивость привели меня сюда, где я имел счастье познакомиться с вами, женщиной, на которой, как я вижу, держится весь этот дом, все благополучие семьи.
Он взял руку миссис Варден и снова поднес эту руку к губам с изысканной галантностью того времени, несколько утрированной, чтобы она сильнее подействовала на почтенную даму, непривычную к такому обращению. Затем, мешая лесть, софистику и ложь, продолжал внушать миссис Варден, что ей следует употребить все свое влияние на мужа и дочь и не позволять им впредь быть посредниками между Эдвардом и мисс Хардейл и вообще тем или иным способом помогать этой паре. Миссис Варден была не более как женщина и, следовательно, не лишена упрямства, тщеславия и охоты властвовать. Кончилось тем, что она заключила со своим вкрадчивым гостем тайный союз, оборонительный и наступательный, искренне веря (как поверили бы многие на ее месте, если бы слышали и видели его), что делает это во имя справедливости, правды и добродетели.
Радуясь успеху своих переговоров и в душе немало потешаясь над миссис Варден, мистер Честер повел ее вниз так же торжественно. Затем, снова проделав церемонию поцелуев (причем, конечно, не обошел и Долли), он удалился, окончательно покорив сердце мисс Миггс когда осведомился, «не угодно ли этой молодой леди» посветить ему в передней.
– Ах, мэм! – сказала Миггс, воротясь со свечой. Ах, мэм, вот это настоящий джентльмен! Говорит, как ангел небесный, – а какой красавец! Осанистый, важный такой, как будто презирает землю, по которой ходит, а на самом-то деле ласковый, снисходительный, глазами так и говорит: «Не бойтесь, я даже земле под ногами не сделаю вреда». И подумайте только – принял вас за мисс Долли, а мисс Долли – за вашу сестру! Ну на месте хозяина я, ей-богу, приревновала бы вас к нему!
Миссис Варден пожурила служанку за такие суетные речи, сказав – правда, весьма кротко и даже с улыбкой, что она – глупая и легкомысленная девушка, что ее восторженность переходит всякие границы и она болтает, не думая, только поэтому не стоит на нее сердиться.
– А мне что-то кажется, – сказала Долли задумчиво, – что этот мистер Честер так же, как и Миггс, говорит не то, что думает. Несмотря на его вежливость и любезные слова, я почти уверена, что в душе он просто смеялся над нами.
– Если вы еще раз посмеете сказать это, мисс, и в моем присутствии поносить людей у них за спиной, я прикажу вам немедленно взять свечу и идти спать… Да как тебе не стыдно, Долли! Ты меня просто поражаешь. Сегодня вечером ты ведешь себя вообще безобразно. Где это слыхано, – тут разгневанная дама залилась слезами, – где это слыхано, чтобы дочь говорила родной матери, что над ней смеются?
Вот какой непостоянный нрав был у миссис Варден!
– Вот об этом-то я и хотел поговорить с вами, отозвался мистер Честер, нимало не смутившись. – Брак с моим сыном, брак, который я никак не смогу признать, сулит мисс Эмме много лет горя. Не пройдет и года, как они расстанутся. А разлука сейчас, когда их связывает чувство скорее воображаемое, чем подлинное, будет стоить бедняжке слез, но она поплачет и утешится. Возьмите к примеру эту милую девушку, вашу дочь, вылитый ваш портрет. – Миссис Варден кашлянула и жеманно улыбнулась. – Я слышал от Нэда об одном ее поклоннике, – это, к сожалению, какой-то шалопай с весьма сомнительной репутацией… Как бишь его? Буллет… Пуллет… Муллет?
– Может быть, Джозеф Уиллет? Мы знаем одного такого молодого человека, – подсказала миссис Варден, с достоинством складывая руки.
– Да, да, Уиллет! – с живостью откликнулся ее собеседник. – Так что бы вы сказали, если бы этот Джозеф Уиллет добивался любви вашей прелестной дочери и преуспел в этом?
– С его стороны даже и подумать об этом было бы наглостью, – с негодованием отрезала миссис Варден.
– Вот видите, дорогая! И такая же наглость со стороны Нэда – делать то, что он делает. Вы, конечно, не задумались бы пресечь в зародыше это увлечение вашей дочери, хотя бы она и поплакала немного. Я хотел было потолковать об этом с вашим мужем, когда встретился с ним сегодня у миссис Радж…
– Лучше бы мой муж сидел дома и не ходил так часто к этой миссис Радж! – с сердцем перебила его миссис Варден. – Не понимаю, что он там делает и зачем ему мешаться в ее дела.
– Я не стану выражать вам сочувствие, на которое вы могли бы рассчитывать, – и знаете, почему? Потому что встреча с вашим мужем в доме миссис Радж и его неотзывчивость привели меня сюда, где я имел счастье познакомиться с вами, женщиной, на которой, как я вижу, держится весь этот дом, все благополучие семьи.
Он взял руку миссис Варден и снова поднес эту руку к губам с изысканной галантностью того времени, несколько утрированной, чтобы она сильнее подействовала на почтенную даму, непривычную к такому обращению. Затем, мешая лесть, софистику и ложь, продолжал внушать миссис Варден, что ей следует употребить все свое влияние на мужа и дочь и не позволять им впредь быть посредниками между Эдвардом и мисс Хардейл и вообще тем или иным способом помогать этой паре. Миссис Варден была не более как женщина и, следовательно, не лишена упрямства, тщеславия и охоты властвовать. Кончилось тем, что она заключила со своим вкрадчивым гостем тайный союз, оборонительный и наступательный, искренне веря (как поверили бы многие на ее месте, если бы слышали и видели его), что делает это во имя справедливости, правды и добродетели.
Радуясь успеху своих переговоров и в душе немало потешаясь над миссис Варден, мистер Честер повел ее вниз так же торжественно. Затем, снова проделав церемонию поцелуев (причем, конечно, не обошел и Долли), он удалился, окончательно покорив сердце мисс Миггс когда осведомился, «не угодно ли этой молодой леди» посветить ему в передней.
– Ах, мэм! – сказала Миггс, воротясь со свечой. Ах, мэм, вот это настоящий джентльмен! Говорит, как ангел небесный, – а какой красавец! Осанистый, важный такой, как будто презирает землю, по которой ходит, а на самом-то деле ласковый, снисходительный, глазами так и говорит: «Не бойтесь, я даже земле под ногами не сделаю вреда». И подумайте только – принял вас за мисс Долли, а мисс Долли – за вашу сестру! Ну на месте хозяина я, ей-богу, приревновала бы вас к нему!
Миссис Варден пожурила служанку за такие суетные речи, сказав – правда, весьма кротко и даже с улыбкой, что она – глупая и легкомысленная девушка, что ее восторженность переходит всякие границы и она болтает, не думая, только поэтому не стоит на нее сердиться.
– А мне что-то кажется, – сказала Долли задумчиво, – что этот мистер Честер так же, как и Миггс, говорит не то, что думает. Несмотря на его вежливость и любезные слова, я почти уверена, что в душе он просто смеялся над нами.
– Если вы еще раз посмеете сказать это, мисс, и в моем присутствии поносить людей у них за спиной, я прикажу вам немедленно взять свечу и идти спать… Да как тебе не стыдно, Долли! Ты меня просто поражаешь. Сегодня вечером ты ведешь себя вообще безобразно. Где это слыхано, – тут разгневанная дама залилась слезами, – где это слыхано, чтобы дочь говорила родной матери, что над ней смеются?
Вот какой непостоянный нрав был у миссис Варден!
Глава двадцать восьмая
Из дома слесаря мистер Честер отправился в модную кофейню в Ковент-Гардене[50], где долго сидел за обедом, безмерно забавляясь воспоминаниями о своих сегодняшних подвигах и восторгаясь своей ловкостью. Появившееся на его лице под влиянием этих мыслей ясное и благостное выражение до того пленило прислуживавшего ему лакея, что тот почти готов был умереть за этого человека с лицом апостола, решив, что такой клиент стоит доброго десятка других. Разубедился в этом лакей только тогда, когда подал мистеру Честеру счет и за свои немалые хлопоты подучил весьма скромные чаевые.
После обеда мистер Честер засиделся еще за игорным столом – он не был азартным игроком, нет, ему просто доставляло удовольствие ставить несколько золотых монет в угоду царившему в его кругу безрассудному увлечению, и он с одинаковым благоволением взирал на выигравших и проигравших – поэтому домой он вернулся поздно. Мистер Честер, уходя, обычно наказывал слуге если только Пик в этот вечер не был ему нужен – ложиться спать, не дожидаясь его прихода, и оставлять на лестнице свечу. На площадке горел фонарь, у которого мистер Честер всегда зажигал свечу, когда возвращался поздно, и, так как у него был при себе ключ от двери, он мог приходить, когда ему вздумается.
На этот раз он тоже открыл стеклянную дверцу тускло горевшего фонаря, в котором фитиль под шапкой гагара был похож на распухший нос пьяницы и, когда к нему поднесли свечу, от него полетели во все стороны рубиновые искры, так что зажечь свечу удалось не сразу. Возясь с этим делом, мистер Честер вдруг услышал на лестнице какие-то звуки, доносившиеся сверху и заставившие его насторожиться: это было похоже на громкий храп. Он прислушался внимательнее – да, где-то ясно слышалось тяжелое дыхание спящего. Видимо, кто-то забрался на открытую лестницу и уснул там. Когда свеча, наконец, разгорелась, мистер Честер открыл свою дверь и затем тихонько стал подниматься по лестнице, держа свечу высоко над головой и зорко осматриваясь по сторонам – ему было любопытно увидеть, что это за человек вздумал ночевать в таком неудобном месте.
Положив голову на площадку и раскинувшись всем своим могучим телом, занявшим полдюжины ступеней, наверху, как труп, случайно брошенный здесь пьяными носильщиками, лежал Хью. Лежал на спине, и длинные волосы, как перепутанные дикие травы, разметались по деревянному изголовью, а из широкой, бурно дышащей груди вылетали звуки, такие необычные в этом месте и грубо нарушавшие ночную тишину.
Наткнувшись на него так неожиданно, мистер Честер хотел уже разбудить его пинком, но, глянув в лицо спящего, вдруг замер и, нагнувшись над ним, заслоняя свет рукой, внимательно всмотрелся в его черты. Не удовлетворившись этим, он продолжал пристально изучать лицо Хью, все ближе поднося свечу и так же старательно заслоняя свет рукой.
В это время спящий вдруг проснулся и, не дрогнув, не шевельнувшись, открыл глаза. В их неподвижном взгляде было, вероятно, что-то притягательное, потому что мистер Честер не мог отвернуться. Так они некоторое время смотрели друг на друга, пока мистер Честер, наконец, не прервал молчания, спросив вполголоса у Хью, как он здесь очутился.
– А мне показалось, что я еще сплю и вы мне снитесь, – сказал Хью, медленно приподнимаясь и все так же пристально глядя ему в лицо. – Странный я видел сон. Хоть бы он не был в руку!
– Отчего ты так дрожишь?
– От… от холода, должно быть, – буркнул Хью и, встряхнувшись, поднялся. – Я еще не разберу, где это я…
– А меня-то узнал? – спросил мистер Честер.
– Как не узнать, – отвечал Хью. – Я же говорю: вы мне снились. Слава богу, что мы с вами не в том месте, которое мне приснилось.
Говоря это, он осматривался вокруг и несколько раз поднял глаза вверх, словно ожидал увидеть у себя над головой то, что давеча видел во сне. Затем протер глаза, снова встряхнулся и пошел за мистером Честером в его квартиру.
Мистер Честер зажег свечи на туалетном столе, подкатил кресло к камину, в котором еще тлели угли, и, помешав их, пока не вспыхнул яркий огонь, сел перед ним, приказав своему гостю подойти и снять с него сапоги.
– Ты, видно, опять пил, приятель? – сказал он, когда Хью, опустившись на одно колено, исполнил его приказание.
– Провалиться мне на этом месте, хозяин, если я с самого полудня хлебнул хоть глоток! Я прошел двенадцать миль пешком и дожидался вас здесь невесть сколько времени.
– И ничего лучше не придумал, как спать на лестнице и храпеть так, что весь дом трясся? – сказал мистер Честер. – Не можешь видеть сны у себя в конюшне на соломе, олух ты этакий, непременно тебе для этого понадобилось прийти сюда? Подай-ка мне туфли, да ходи поосторожнее, не стучи так.
Хью молча принес домашние туфли.
– И вот что, мой молодой друг, – продолжал мистер Честер надев их, – в следующий раз постарайтесь видеть во сне не меня, а какую-нибудь собаку или лошадь – ведь эти твари вам лучше знакомы, чем люди. Налейте себе стаканчик – бутылка в шкафу на том же месте – и выпейте, это вас взбодрит. Но только один стакан! Хью послушался – на этот раз гораздо охотнее – и, выпив, подошел к мистеру Честеру.
– Ну-c – спросил тот, – зачем это я тебе понадобился?
– Есть новости, – отвечал Хью. – Ваш сын был сегодня у нас в «Майском Древе». Приехал верхом из Лондона. Он хотел увидеться со своей милой, да не удалось. Вот он и оставил Джо письмо для нее или на словах велел что-то передать. Но когда сын ваш уехал, Джо с отцом поспорили из-за этого, старик не позволил ему идти в Уоррен. Он сказал – Джон то есть, – что никому из своей семьи не позволит вмешиваться в это дело, чтобы не навлечь на него неприятности. Потому что, говорит, у меня гостиница, и я разорюсь, если клиенты будут недовольны мной.
– Этот Джон – настоящее сокровище, – со смехом заметил мистер Честер. – И болван притом, а это всего ценнее. Ну, что же дальше?
– Дочка Вардена, та девушка, которую я поцеловал…
– И у которой украл браслет на большой дороге, спокойно вставил мистер Честер. – Так что ты хотел о ней сказать?
– В тот вечер она написала из «Майского Древа» мисс Хардейл, что письмо она потеряла – то самое письмо, которое я вам принес, а вы сожгли. И наш Джо должен был отнести записку, но старик не пускал его из дому весь следующий день – нарочно, чтобы он не мог сходить в Уоррен. И сегодня утром Джо велел мне отнести записку. Вот она.
– Значит, ты не ее отнес по адресу, голубчик? – притворно изумился мистер Честер, вертя в пальцах записку Долли.
– Я думал, что вы захотите получить и ее тоже. Раз сожгли одно, так и все – туда же, – пояснил Хью.
– Право, ты – отчаянный малый, – отозвался мистер Честер. – И если не научишься разбираться во всем, твоя карьера с поразительной быстротой придет к концу. Ведь ты же знаешь, что то письмо было адресовано моему сыну, и сын живет тут же, в моем доме. А это письмо не к нему, оно адресовано другому человеку. Неужели тебе не понятна разница?
– Коли оно вам не нужно, так верните мне его, и я отнесу его куда следует. Уж не знаю, сэр, как вам и угодить, – сказал Хью, обескураженный этим выговором, обрушившимся на него вместо ожидаемых горячих похвал.
– Я сам его передам, – после минутного размышления сказал мистер Честер, пряча письмо. – Не знаешь, эта леди в хорошую погоду ходит гулять?
– Да. Она все больше гуляет около полудня.
– Одна? – Да.
– А в каких местах?
– В парке, поблизости от дома. Там, где тропка уходит в поле.
– Пожалуй, если завтра утро будет ясное, я с ней встречусь на дороге, – сказал мистер Честер так уверенно, словно говорил о своей доброй знакомой. – И вот что, мистер Хью, – если мне доведется заехать в «Майское Древо», ведите себя так, как будто видите меня первый раз в жизни. Сдержите свою благодарность и постарайтесь забыть ту снисходительность, с которой я отнесся к истории с браслетом. Благодарность с вашей стороны делает вам честь и вполне естественна, но в присутствии других вам следует ради собственной безопасности держать себя так, как будто вы ничем мне не обязаны и никогда не бывали у меня в доме. Ясно?
Хью отлично все понял. После некоторого молчания он, тихо и запинаясь, выразил надежду, что «хозяин» не захочет причинить ему неприятностей из-за этой записки – ведь он ее не передал по адресу единственно из желания угодить ему. Мистер Честер прервал его бессвязные оправдания и с добродушно покровительственным видом сказал:
– Я уже вам обещал, мой друг, защищать вас всегда, пока вы этого будете заслуживать, – а мое слово все равно что письменное обязательство, скрепленное подписью и печатью. Так что не тревожьтесь, прошу вас, и сохраняйте полное спокойствие. Когда человек отдается в мою власть так покорно, как вы, я чувствую, что он имеет некоторое право на мое участие. И вы себе представить не можете, как я тогда бываю снисходителен и великодушен. Рассчитывайте на мое покровительство, и, пока мы остаемся друзьями, сердце ваше может быть спокойно, как ни одно сердце, которое бьется в человеческой груди. Выпейте еще стаканчик на дорогу – мне прямо-таки совестно, что вы проделали ради меня такой дальний путь – и ступайте с богом.
– А там у нас думают, что я крепко сплю в конюшне! – сказал Хью, залпом осушив стакан. – Конюшня заперта, но лошадь сбежала. Ха-ха-ха!
– А вы, оказывается, шутник и весельчак, – заметил его покровитель. – Это мне в вас больше всего нравится. Ну, прощайте. И, ради моего спокойствия, хорошенько берегите себя.
Любопытно, что во время всего этого разговора каждый из собеседников не смотрел другому прямо в лицо, но оба исподтишка следили друг за другом. Только сейчас они обменялись быстрым взглядом, и оба тотчас отвели глаза. Хью вышел, осторожно и бесшумно закрыв за собою дверь. А мистер Честер сидел все в той же позе и сосредоточенно смотрел на огонь в камине.
– Ну, что ж! – произнес он вслух после долгого раздумья. Он сказал это с глубоким вздохом и нетерпеливо зашевелился в кресле, словно хотел отогнать какую-то назойливую мысль и вернуться к тем, которые занимали его весь день. – Заговор удался. Бомба брошена. Полагаю, что она взорвется через сорок восемь часов и разнесет вдребезги всю эту славную компанию. Посмотрим!
Он лег в постель и уснул, но скоро проснулся в испуге: ему почудилось, будто Хью стоит у входной двери и каким-то странным, не своим голосом кричит, чтобы его впустили. Иллюзия была так сильна, что мистер Честер, охваченный тем смутным страхом, который вызывает у людей ночные видения, встал, схватил шпагу и, отперев дверь, выглянул на лестницу. Он поискал глазами те ступеньки, где нашел Хью спящим, и даже окликнул его. Но на лестнице было темно и тихо. Мистер Честер вернулся в спальню, лег и после целого часа мучительной бессонницы уснул и не просыпался уже до самого утра.
После обеда мистер Честер засиделся еще за игорным столом – он не был азартным игроком, нет, ему просто доставляло удовольствие ставить несколько золотых монет в угоду царившему в его кругу безрассудному увлечению, и он с одинаковым благоволением взирал на выигравших и проигравших – поэтому домой он вернулся поздно. Мистер Честер, уходя, обычно наказывал слуге если только Пик в этот вечер не был ему нужен – ложиться спать, не дожидаясь его прихода, и оставлять на лестнице свечу. На площадке горел фонарь, у которого мистер Честер всегда зажигал свечу, когда возвращался поздно, и, так как у него был при себе ключ от двери, он мог приходить, когда ему вздумается.
На этот раз он тоже открыл стеклянную дверцу тускло горевшего фонаря, в котором фитиль под шапкой гагара был похож на распухший нос пьяницы и, когда к нему поднесли свечу, от него полетели во все стороны рубиновые искры, так что зажечь свечу удалось не сразу. Возясь с этим делом, мистер Честер вдруг услышал на лестнице какие-то звуки, доносившиеся сверху и заставившие его насторожиться: это было похоже на громкий храп. Он прислушался внимательнее – да, где-то ясно слышалось тяжелое дыхание спящего. Видимо, кто-то забрался на открытую лестницу и уснул там. Когда свеча, наконец, разгорелась, мистер Честер открыл свою дверь и затем тихонько стал подниматься по лестнице, держа свечу высоко над головой и зорко осматриваясь по сторонам – ему было любопытно увидеть, что это за человек вздумал ночевать в таком неудобном месте.
Положив голову на площадку и раскинувшись всем своим могучим телом, занявшим полдюжины ступеней, наверху, как труп, случайно брошенный здесь пьяными носильщиками, лежал Хью. Лежал на спине, и длинные волосы, как перепутанные дикие травы, разметались по деревянному изголовью, а из широкой, бурно дышащей груди вылетали звуки, такие необычные в этом месте и грубо нарушавшие ночную тишину.
Наткнувшись на него так неожиданно, мистер Честер хотел уже разбудить его пинком, но, глянув в лицо спящего, вдруг замер и, нагнувшись над ним, заслоняя свет рукой, внимательно всмотрелся в его черты. Не удовлетворившись этим, он продолжал пристально изучать лицо Хью, все ближе поднося свечу и так же старательно заслоняя свет рукой.
В это время спящий вдруг проснулся и, не дрогнув, не шевельнувшись, открыл глаза. В их неподвижном взгляде было, вероятно, что-то притягательное, потому что мистер Честер не мог отвернуться. Так они некоторое время смотрели друг на друга, пока мистер Честер, наконец, не прервал молчания, спросив вполголоса у Хью, как он здесь очутился.
– А мне показалось, что я еще сплю и вы мне снитесь, – сказал Хью, медленно приподнимаясь и все так же пристально глядя ему в лицо. – Странный я видел сон. Хоть бы он не был в руку!
– Отчего ты так дрожишь?
– От… от холода, должно быть, – буркнул Хью и, встряхнувшись, поднялся. – Я еще не разберу, где это я…
– А меня-то узнал? – спросил мистер Честер.
– Как не узнать, – отвечал Хью. – Я же говорю: вы мне снились. Слава богу, что мы с вами не в том месте, которое мне приснилось.
Говоря это, он осматривался вокруг и несколько раз поднял глаза вверх, словно ожидал увидеть у себя над головой то, что давеча видел во сне. Затем протер глаза, снова встряхнулся и пошел за мистером Честером в его квартиру.
Мистер Честер зажег свечи на туалетном столе, подкатил кресло к камину, в котором еще тлели угли, и, помешав их, пока не вспыхнул яркий огонь, сел перед ним, приказав своему гостю подойти и снять с него сапоги.
– Ты, видно, опять пил, приятель? – сказал он, когда Хью, опустившись на одно колено, исполнил его приказание.
– Провалиться мне на этом месте, хозяин, если я с самого полудня хлебнул хоть глоток! Я прошел двенадцать миль пешком и дожидался вас здесь невесть сколько времени.
– И ничего лучше не придумал, как спать на лестнице и храпеть так, что весь дом трясся? – сказал мистер Честер. – Не можешь видеть сны у себя в конюшне на соломе, олух ты этакий, непременно тебе для этого понадобилось прийти сюда? Подай-ка мне туфли, да ходи поосторожнее, не стучи так.
Хью молча принес домашние туфли.
– И вот что, мой молодой друг, – продолжал мистер Честер надев их, – в следующий раз постарайтесь видеть во сне не меня, а какую-нибудь собаку или лошадь – ведь эти твари вам лучше знакомы, чем люди. Налейте себе стаканчик – бутылка в шкафу на том же месте – и выпейте, это вас взбодрит. Но только один стакан! Хью послушался – на этот раз гораздо охотнее – и, выпив, подошел к мистеру Честеру.
– Ну-c – спросил тот, – зачем это я тебе понадобился?
– Есть новости, – отвечал Хью. – Ваш сын был сегодня у нас в «Майском Древе». Приехал верхом из Лондона. Он хотел увидеться со своей милой, да не удалось. Вот он и оставил Джо письмо для нее или на словах велел что-то передать. Но когда сын ваш уехал, Джо с отцом поспорили из-за этого, старик не позволил ему идти в Уоррен. Он сказал – Джон то есть, – что никому из своей семьи не позволит вмешиваться в это дело, чтобы не навлечь на него неприятности. Потому что, говорит, у меня гостиница, и я разорюсь, если клиенты будут недовольны мной.
– Этот Джон – настоящее сокровище, – со смехом заметил мистер Честер. – И болван притом, а это всего ценнее. Ну, что же дальше?
– Дочка Вардена, та девушка, которую я поцеловал…
– И у которой украл браслет на большой дороге, спокойно вставил мистер Честер. – Так что ты хотел о ней сказать?
– В тот вечер она написала из «Майского Древа» мисс Хардейл, что письмо она потеряла – то самое письмо, которое я вам принес, а вы сожгли. И наш Джо должен был отнести записку, но старик не пускал его из дому весь следующий день – нарочно, чтобы он не мог сходить в Уоррен. И сегодня утром Джо велел мне отнести записку. Вот она.
– Значит, ты не ее отнес по адресу, голубчик? – притворно изумился мистер Честер, вертя в пальцах записку Долли.
– Я думал, что вы захотите получить и ее тоже. Раз сожгли одно, так и все – туда же, – пояснил Хью.
– Право, ты – отчаянный малый, – отозвался мистер Честер. – И если не научишься разбираться во всем, твоя карьера с поразительной быстротой придет к концу. Ведь ты же знаешь, что то письмо было адресовано моему сыну, и сын живет тут же, в моем доме. А это письмо не к нему, оно адресовано другому человеку. Неужели тебе не понятна разница?
– Коли оно вам не нужно, так верните мне его, и я отнесу его куда следует. Уж не знаю, сэр, как вам и угодить, – сказал Хью, обескураженный этим выговором, обрушившимся на него вместо ожидаемых горячих похвал.
– Я сам его передам, – после минутного размышления сказал мистер Честер, пряча письмо. – Не знаешь, эта леди в хорошую погоду ходит гулять?
– Да. Она все больше гуляет около полудня.
– Одна? – Да.
– А в каких местах?
– В парке, поблизости от дома. Там, где тропка уходит в поле.
– Пожалуй, если завтра утро будет ясное, я с ней встречусь на дороге, – сказал мистер Честер так уверенно, словно говорил о своей доброй знакомой. – И вот что, мистер Хью, – если мне доведется заехать в «Майское Древо», ведите себя так, как будто видите меня первый раз в жизни. Сдержите свою благодарность и постарайтесь забыть ту снисходительность, с которой я отнесся к истории с браслетом. Благодарность с вашей стороны делает вам честь и вполне естественна, но в присутствии других вам следует ради собственной безопасности держать себя так, как будто вы ничем мне не обязаны и никогда не бывали у меня в доме. Ясно?
Хью отлично все понял. После некоторого молчания он, тихо и запинаясь, выразил надежду, что «хозяин» не захочет причинить ему неприятностей из-за этой записки – ведь он ее не передал по адресу единственно из желания угодить ему. Мистер Честер прервал его бессвязные оправдания и с добродушно покровительственным видом сказал:
– Я уже вам обещал, мой друг, защищать вас всегда, пока вы этого будете заслуживать, – а мое слово все равно что письменное обязательство, скрепленное подписью и печатью. Так что не тревожьтесь, прошу вас, и сохраняйте полное спокойствие. Когда человек отдается в мою власть так покорно, как вы, я чувствую, что он имеет некоторое право на мое участие. И вы себе представить не можете, как я тогда бываю снисходителен и великодушен. Рассчитывайте на мое покровительство, и, пока мы остаемся друзьями, сердце ваше может быть спокойно, как ни одно сердце, которое бьется в человеческой груди. Выпейте еще стаканчик на дорогу – мне прямо-таки совестно, что вы проделали ради меня такой дальний путь – и ступайте с богом.
– А там у нас думают, что я крепко сплю в конюшне! – сказал Хью, залпом осушив стакан. – Конюшня заперта, но лошадь сбежала. Ха-ха-ха!
– А вы, оказывается, шутник и весельчак, – заметил его покровитель. – Это мне в вас больше всего нравится. Ну, прощайте. И, ради моего спокойствия, хорошенько берегите себя.
Любопытно, что во время всего этого разговора каждый из собеседников не смотрел другому прямо в лицо, но оба исподтишка следили друг за другом. Только сейчас они обменялись быстрым взглядом, и оба тотчас отвели глаза. Хью вышел, осторожно и бесшумно закрыв за собою дверь. А мистер Честер сидел все в той же позе и сосредоточенно смотрел на огонь в камине.
– Ну, что ж! – произнес он вслух после долгого раздумья. Он сказал это с глубоким вздохом и нетерпеливо зашевелился в кресле, словно хотел отогнать какую-то назойливую мысль и вернуться к тем, которые занимали его весь день. – Заговор удался. Бомба брошена. Полагаю, что она взорвется через сорок восемь часов и разнесет вдребезги всю эту славную компанию. Посмотрим!
Он лег в постель и уснул, но скоро проснулся в испуге: ему почудилось, будто Хью стоит у входной двери и каким-то странным, не своим голосом кричит, чтобы его впустили. Иллюзия была так сильна, что мистер Честер, охваченный тем смутным страхом, который вызывает у людей ночные видения, встал, схватил шпагу и, отперев дверь, выглянул на лестницу. Он поискал глазами те ступеньки, где нашел Хью спящим, и даже окликнул его. Но на лестнице было темно и тихо. Мистер Честер вернулся в спальню, лег и после целого часа мучительной бессонницы уснул и не просыпался уже до самого утра.
Глава двадцать девятая
Мысли людей светских всегда подчинены закону «духовного тяготения», который, действуя подобно закону физического тяготения, не дает им оторваться от земли. Великолепие солнечного дня и дивная тишина звездных ночей тщетно взывают к их душе. Солнце, звезды и луна ничего не говорят им. Люди эти подобны тем ученым мудрецам, которые знают латинские названия всех планет, но совсем забыли о таких скромных небесных созвездиях, как Милосердие, Сострадание, Терпимость и Человеколюбие, хотя плеяда их сияет ночью и днем так ярко, что ее и слепой заметит. Даже в усеянном звездами небе эти люди видят лишь отражение своей великой мудрости и учености.
Любопытно было бы прочесть мысли такого человека, который, озирая сияющие над нами бесчисленные миры, ищет в них лишь того, чем постоянно занят его ум. Тем, чья жизнь проходит под сенью тронов, ночные светила напоминают о звездах, что украшают грудь придворных фаворитов. У людей завистливых, даже когда они смотрят на небо, перед глазами всегда лишь почести, воздаваемые их ближним, а стяжателям и большинству людей суетных и алчных великая вселенная кажется усеянной сверкающими новенькими золотыми, только что с монетного двора, где на них вычеканили голову монарха, – эта картина всегда стоит перед ними, куда бы они ни повернулись, и заслоняет им небо. Так призраки наших вожделений становятся между нами и тем, что есть в нас лучшего, и затмевают его сиянье.
Мистер Честер медленно ехал верхом по лесной дороге, и мир вокруг сиял такой свежестью и радостью, словно создан был только этим утром. Весна наступила недавно, но погода стояла прекрасная, очень теплая, листья на деревьях уже распускались, зеленела трава и живые изгороди, а воздух звенел птичьими голосами, и высоко в небе заливался жаворонок. В тени на каждом листочке, на каждой травинке еще сверкала утренняя роса, и, когда сюда забредал солнечный луч, капли ее вспыхивали, как алмазы, словно протестуя против того, что должны высохнуть, покинуть этот чудесный мир, просуществовав в нем так недолго. Даже легкий ветер, шелест которого ласкал слух, как тихое журчанье ручейка, сулил радость и окрылял душу надеждой, когда, пролетая и оставляя за собой нежный аромат, шептал о своей встрече с летом и возвещал его приход.
Одинокий всадник ехал под деревьями, то солнечными местами, то в тени, ровным шагом, глядя вперед, правда, он порой озирался по сторонам, но чудесное утро и окружающие картины вызывали в нем только одну мысль – что ему повезло, погода хороша и ничто не грозит его элегантному костюму. Думая так, он удовлетворенно улыбался, и улыбка эта говорила, что более всего он доволен самим собой. Он ехал на гнедой лошади, такой же красивой и породистой, как он сам, но, вероятно, более чувствительной к радостным голосам сиявшей вокруг весны.
Через некоторое время впереди показались массивные трубы «Майского Древа», но мистер Честер не стал подгонять лошадь и все так же неторопливо и степенно доехал до дверей гостиницы. Джон Уиллет – который до этой минуты поджаривал свою красную физиономию у веселого огня в камине и, глядя на голубое небо, уже со свойственной ему изумительной дальновидностью и быстротой соображения начинал приходить к заключению, что если такая погода прочно установится, то придется, пожалуй, в конце концов перестать топить камин и раскупорить окна, – вышел навстречу гостю, чтобы помочь ему сойти, и стал громко звать Хью.
– Ага, пришел! – сказал он парню, немало изумленный быстротой его появления. – Веди драгоценную лошадку на конюшню и позаботься о ней как следует, если не хочешь потерять место… Ведь это отпетый лодырь, доложу я вам, сэр! Постоянно приходится его расшевеливать.
– У вас же есть сын, – заметил мистер Честер. Сойдя с лошади, он бросил поводья Хью и ответил на его поклон, небрежно прикоснувшись к шляпе. – Почему вы не заставите его помогать вам?
– Дело в том, сэр, – начал Джон с глубокой серьезностью, – что мой сын… Ты зачем это подслушиваешь, бездельник?
– Кто подслушивает? – сердито огрызнулся Хью. Подумаешь, как интересно! Стою тут, потому что лошадь еще не остыла. Или вы хотите, чтобы я ее потную поставил в конюшню?
– Поводи ее по двору, да подальше отсюда, – резко приказал Джон. – И вообще не лезь ко мне, когда я беседую с благородным джентльменом, – знай свое место. А если не будешь знать своего места, сэр, – добавил мистер Уиллет после чудовищно долгой паузы, во время которой он, уставив на Хью большие тусклые глаза, с завидным терпением дожидался, пока его осенит еще какая-нибудь мысль, – я скоро найду способ указать его тебе.
Хью презрительно пожал плечами и с небрежно-самоуверенным видом зашагал на другой конец лужайки. Здесь он, перебросив через плечо конец уздечки, стал водить лошадь взад и вперед, время от времени поглядывая из-под кустистых бровей на хозяина с самым зловещим выражением.
Мистер Честер, незаметно наблюдавший за ним во время его перебранки с Джоном, взошел на крыльцо и, круто обернувшись к мистеру Уиллету, сказал:
– Странные у вас слуги, Джон.
– Он странный только на вид, сэр, – возразил хозяин. – Но для работы на дворе, ухода за лошадьми и собаками и прочего во всей Англии не сыщешь такого подходящего работника, как этот Хью… Для работы по дому он не годится, – добавил мистер Уиллет конфиденциальным тоном человека, сознающего свое превосходство. – В доме делаю все я сам. Однако, если бы этот Хью имел хоть немного смекалки, сэр.
– Парень он как будто проворный, – промолвил мистер Честер задумчиво, словно говоря сам с собой.
– Проворный ли? – выразительно подхватил Джон. – Эй, ты! Подойди-ка сюда с лошадью, а потом ступай повесь мой парик на флюгер. Покажи джентльмену, проворный ты парень или нет.
Хью ничего не ответив, подошел, передал поводья хозяину и, сорвав с его головы парик так бесцеремонно и размашисто, что это немало расстроило мистера Уиллета, хотя и сделано было по его желанию, проворно стал взбираться на стоявшее перед домом «майское древо». Добравшись до самой его верхушки, он повесил парик на флюгер и стал его вертеть, как вертел. Проделав этот фокус, он швырнул парик на землю, а сам с непостижимой быстротой соскользнул по стволу и очутился на земле почти одновременно с париком.
– Вот, полюбуйтесь, сэр, – сказал Джон, уже флегматично, как всегда, – таких вещей вы нигде не увидите, не говоря уже о том, что у нас в «Майском Древе» – все удобства для постояльцев и их лошадей. И вот это вы тоже вряд ли где увидите, а он проделывает и не такие еще штуки!
Последнее замечание относилось к вольтижировке Хью на лошади. Как и в первое посещение мистера Честера, он одним прыжком взлетел на седло и мигом скрылся в воротах конюшни.
– Да, это еще пустяки, – повторил мистер Уиллет, чистя свой парик и мысленно решив увеличить счет, который подаст гостю, на небольшую сумму – за пострадавший и запыленный парик. – Он может выскочить из любого окна в доме. Ни один акробат не сумеет так прыгать и кувыркаться, как он, – и ведь кости у него всегда остаются целы. Я так полагаю, сэр, – все оттого, что голова у него безмозглая. Если бы можно было вбить ему в голову мозги, он не стал бы больше проделывать все это. Но что невозможно, то невозможно… Мы говорили о моем сыне, сэр…
– Да, да, Уиллет, – гость повернул к хозяину свое, как всегда, безмятежно-ясное лицо. – Так что же с ним?
Рассказывают, будто раньше, чем ответить, мистер Уиллет якобы подмигнул мистеру Честеру. Но, так как ни до этого, ни после он ни разу не был уличен в таком легкомыслии, то слух этот можно считать злостным вымыслом его врагов, основанным, быть может, на том бесспорном факте, что Джон взял гостя за третью (считая от подбородка) пуговицу камзола и стал шептать ему что-то на ухо.
– Сэр, – прошептал он с достоинством, – я знаю свой долг. Нам здесь не нужны любовные свидания без ведома родителей. Я уважаю известного вам молодого джентльмена, как джентльмена, я уважаю известную вам молодую леди, как следует уважать благородных леди, но как о влюбленной паре, я о них ничего не знаю и знать не хочу. А сын мой находится под надзором, сэр.
– Я, кажется, видел его только что в угловом окне, сказал мистер Честер.
– Безусловно могли его видеть там, сэр, – отвечал Джон. – Он под надзором и не выходит из комнаты. Я и мои друзья, которые заглядывают сюда вечерком, рассудили, что это самый лучший способ помешать ему сделать что-нибудь такое, что было бы вам неприятно и нежелательно, сэр. Вот я и засадил его под домашний арест. И смею вас уверить, сэр, что я не скоро его выпущу.
Эта блестящая идея пришла в голову Джону после того, как его деревенские приятели прочитали в газете среди прочих новостей заметку об одном офицере, который, состоя под военным судом, был отпущен «под надзор». Сообщив на ухо гостю о домашнем аресте сына, Джон откинулся назад и трижды явственно хихикнул, но лицо его при этом ни на йоту не изменилось. Такие приступы веселья (они случались с Джоном редко, только в исключительных случаях) никак не отражались на его физиономии – вот и сейчас он и губ не разжал, ни на мгновение не дрогнул его жирный двойной подбородок, который на широкой карте лица казался пустыней, гладкой, голой и однообразной.
Чтобы никого не удивляло то, что мистер Уиллет так смело выступил против Эдварда Честера, которого он часто принимал в своей гостинице и который всегда щедро оплачивал его услуги, следует сказать, что к этому, как и к столь необычным для него проявлениям игривой веселости, его побудили соображения весьма дальновидные и практические. Тщательно взвесив в уме относительные достоинства отца и сына, он сделал четкий вывод, что мистер Честер-старший – более выгодный клиент, чем ею сын. А когда он бросил на перевесившую чашку весов еще интересы мистера Хардейла, владельца арендуемого им дома, и свою настойчивую потребность укротить злополучного Джо, и свое предубеждение против любви и брака вообще, – чашка эта сразу опустилась до самой земли, а та, на которой лежал груз незначительный – чувства молодого Честера, – взлетела чуть не под потолок.
Любопытно было бы прочесть мысли такого человека, который, озирая сияющие над нами бесчисленные миры, ищет в них лишь того, чем постоянно занят его ум. Тем, чья жизнь проходит под сенью тронов, ночные светила напоминают о звездах, что украшают грудь придворных фаворитов. У людей завистливых, даже когда они смотрят на небо, перед глазами всегда лишь почести, воздаваемые их ближним, а стяжателям и большинству людей суетных и алчных великая вселенная кажется усеянной сверкающими новенькими золотыми, только что с монетного двора, где на них вычеканили голову монарха, – эта картина всегда стоит перед ними, куда бы они ни повернулись, и заслоняет им небо. Так призраки наших вожделений становятся между нами и тем, что есть в нас лучшего, и затмевают его сиянье.
Мистер Честер медленно ехал верхом по лесной дороге, и мир вокруг сиял такой свежестью и радостью, словно создан был только этим утром. Весна наступила недавно, но погода стояла прекрасная, очень теплая, листья на деревьях уже распускались, зеленела трава и живые изгороди, а воздух звенел птичьими голосами, и высоко в небе заливался жаворонок. В тени на каждом листочке, на каждой травинке еще сверкала утренняя роса, и, когда сюда забредал солнечный луч, капли ее вспыхивали, как алмазы, словно протестуя против того, что должны высохнуть, покинуть этот чудесный мир, просуществовав в нем так недолго. Даже легкий ветер, шелест которого ласкал слух, как тихое журчанье ручейка, сулил радость и окрылял душу надеждой, когда, пролетая и оставляя за собой нежный аромат, шептал о своей встрече с летом и возвещал его приход.
Одинокий всадник ехал под деревьями, то солнечными местами, то в тени, ровным шагом, глядя вперед, правда, он порой озирался по сторонам, но чудесное утро и окружающие картины вызывали в нем только одну мысль – что ему повезло, погода хороша и ничто не грозит его элегантному костюму. Думая так, он удовлетворенно улыбался, и улыбка эта говорила, что более всего он доволен самим собой. Он ехал на гнедой лошади, такой же красивой и породистой, как он сам, но, вероятно, более чувствительной к радостным голосам сиявшей вокруг весны.
Через некоторое время впереди показались массивные трубы «Майского Древа», но мистер Честер не стал подгонять лошадь и все так же неторопливо и степенно доехал до дверей гостиницы. Джон Уиллет – который до этой минуты поджаривал свою красную физиономию у веселого огня в камине и, глядя на голубое небо, уже со свойственной ему изумительной дальновидностью и быстротой соображения начинал приходить к заключению, что если такая погода прочно установится, то придется, пожалуй, в конце концов перестать топить камин и раскупорить окна, – вышел навстречу гостю, чтобы помочь ему сойти, и стал громко звать Хью.
– Ага, пришел! – сказал он парню, немало изумленный быстротой его появления. – Веди драгоценную лошадку на конюшню и позаботься о ней как следует, если не хочешь потерять место… Ведь это отпетый лодырь, доложу я вам, сэр! Постоянно приходится его расшевеливать.
– У вас же есть сын, – заметил мистер Честер. Сойдя с лошади, он бросил поводья Хью и ответил на его поклон, небрежно прикоснувшись к шляпе. – Почему вы не заставите его помогать вам?
– Дело в том, сэр, – начал Джон с глубокой серьезностью, – что мой сын… Ты зачем это подслушиваешь, бездельник?
– Кто подслушивает? – сердито огрызнулся Хью. Подумаешь, как интересно! Стою тут, потому что лошадь еще не остыла. Или вы хотите, чтобы я ее потную поставил в конюшню?
– Поводи ее по двору, да подальше отсюда, – резко приказал Джон. – И вообще не лезь ко мне, когда я беседую с благородным джентльменом, – знай свое место. А если не будешь знать своего места, сэр, – добавил мистер Уиллет после чудовищно долгой паузы, во время которой он, уставив на Хью большие тусклые глаза, с завидным терпением дожидался, пока его осенит еще какая-нибудь мысль, – я скоро найду способ указать его тебе.
Хью презрительно пожал плечами и с небрежно-самоуверенным видом зашагал на другой конец лужайки. Здесь он, перебросив через плечо конец уздечки, стал водить лошадь взад и вперед, время от времени поглядывая из-под кустистых бровей на хозяина с самым зловещим выражением.
Мистер Честер, незаметно наблюдавший за ним во время его перебранки с Джоном, взошел на крыльцо и, круто обернувшись к мистеру Уиллету, сказал:
– Странные у вас слуги, Джон.
– Он странный только на вид, сэр, – возразил хозяин. – Но для работы на дворе, ухода за лошадьми и собаками и прочего во всей Англии не сыщешь такого подходящего работника, как этот Хью… Для работы по дому он не годится, – добавил мистер Уиллет конфиденциальным тоном человека, сознающего свое превосходство. – В доме делаю все я сам. Однако, если бы этот Хью имел хоть немного смекалки, сэр.
– Парень он как будто проворный, – промолвил мистер Честер задумчиво, словно говоря сам с собой.
– Проворный ли? – выразительно подхватил Джон. – Эй, ты! Подойди-ка сюда с лошадью, а потом ступай повесь мой парик на флюгер. Покажи джентльмену, проворный ты парень или нет.
Хью ничего не ответив, подошел, передал поводья хозяину и, сорвав с его головы парик так бесцеремонно и размашисто, что это немало расстроило мистера Уиллета, хотя и сделано было по его желанию, проворно стал взбираться на стоявшее перед домом «майское древо». Добравшись до самой его верхушки, он повесил парик на флюгер и стал его вертеть, как вертел. Проделав этот фокус, он швырнул парик на землю, а сам с непостижимой быстротой соскользнул по стволу и очутился на земле почти одновременно с париком.
– Вот, полюбуйтесь, сэр, – сказал Джон, уже флегматично, как всегда, – таких вещей вы нигде не увидите, не говоря уже о том, что у нас в «Майском Древе» – все удобства для постояльцев и их лошадей. И вот это вы тоже вряд ли где увидите, а он проделывает и не такие еще штуки!
Последнее замечание относилось к вольтижировке Хью на лошади. Как и в первое посещение мистера Честера, он одним прыжком взлетел на седло и мигом скрылся в воротах конюшни.
– Да, это еще пустяки, – повторил мистер Уиллет, чистя свой парик и мысленно решив увеличить счет, который подаст гостю, на небольшую сумму – за пострадавший и запыленный парик. – Он может выскочить из любого окна в доме. Ни один акробат не сумеет так прыгать и кувыркаться, как он, – и ведь кости у него всегда остаются целы. Я так полагаю, сэр, – все оттого, что голова у него безмозглая. Если бы можно было вбить ему в голову мозги, он не стал бы больше проделывать все это. Но что невозможно, то невозможно… Мы говорили о моем сыне, сэр…
– Да, да, Уиллет, – гость повернул к хозяину свое, как всегда, безмятежно-ясное лицо. – Так что же с ним?
Рассказывают, будто раньше, чем ответить, мистер Уиллет якобы подмигнул мистеру Честеру. Но, так как ни до этого, ни после он ни разу не был уличен в таком легкомыслии, то слух этот можно считать злостным вымыслом его врагов, основанным, быть может, на том бесспорном факте, что Джон взял гостя за третью (считая от подбородка) пуговицу камзола и стал шептать ему что-то на ухо.
– Сэр, – прошептал он с достоинством, – я знаю свой долг. Нам здесь не нужны любовные свидания без ведома родителей. Я уважаю известного вам молодого джентльмена, как джентльмена, я уважаю известную вам молодую леди, как следует уважать благородных леди, но как о влюбленной паре, я о них ничего не знаю и знать не хочу. А сын мой находится под надзором, сэр.
– Я, кажется, видел его только что в угловом окне, сказал мистер Честер.
– Безусловно могли его видеть там, сэр, – отвечал Джон. – Он под надзором и не выходит из комнаты. Я и мои друзья, которые заглядывают сюда вечерком, рассудили, что это самый лучший способ помешать ему сделать что-нибудь такое, что было бы вам неприятно и нежелательно, сэр. Вот я и засадил его под домашний арест. И смею вас уверить, сэр, что я не скоро его выпущу.
Эта блестящая идея пришла в голову Джону после того, как его деревенские приятели прочитали в газете среди прочих новостей заметку об одном офицере, который, состоя под военным судом, был отпущен «под надзор». Сообщив на ухо гостю о домашнем аресте сына, Джон откинулся назад и трижды явственно хихикнул, но лицо его при этом ни на йоту не изменилось. Такие приступы веселья (они случались с Джоном редко, только в исключительных случаях) никак не отражались на его физиономии – вот и сейчас он и губ не разжал, ни на мгновение не дрогнул его жирный двойной подбородок, который на широкой карте лица казался пустыней, гладкой, голой и однообразной.
Чтобы никого не удивляло то, что мистер Уиллет так смело выступил против Эдварда Честера, которого он часто принимал в своей гостинице и который всегда щедро оплачивал его услуги, следует сказать, что к этому, как и к столь необычным для него проявлениям игривой веселости, его побудили соображения весьма дальновидные и практические. Тщательно взвесив в уме относительные достоинства отца и сына, он сделал четкий вывод, что мистер Честер-старший – более выгодный клиент, чем ею сын. А когда он бросил на перевесившую чашку весов еще интересы мистера Хардейла, владельца арендуемого им дома, и свою настойчивую потребность укротить злополучного Джо, и свое предубеждение против любви и брака вообще, – чашка эта сразу опустилась до самой земли, а та, на которой лежал груз незначительный – чувства молодого Честера, – взлетела чуть не под потолок.