Страница:
– Самое лучшее, что можно было сделать, – отвечал палач.
Хью ничего не ответил, только встряхнул его своими сильными руками так, что у него защелкали зубы, и швырнул на пол, а сам улегся на скамью.
– Одно утешение, что и ты попал сюда, не то я бы тебе раскроил башку, не сомневайся, – проворчал он свирепо.
Некоторое время Деннис не мог выговорить ни слова. Но едва перевел дух, снова принялся задабривать Хью.
– Я сделал все, что мог, братец, – хныкал он. – Ну, поверь ты мне! На меня наставили с двух сторон штыки и черт знает сколько ружей, – ну, и пришлось указать им тебя. Но если бы тебя не взяли живьем, так застрелили бы. Подумать только, – застрелить такого молодца!
– А сейчас мне лучше, по-твоему? – спросил Хью, подняв голову, с такой свирепой миной, что палач не сразу решился ответить.
– Гораздо лучше, – примирительно сказал он, помолчав. – Во-первых, на суде всякое случается, есть тысяча шансов выпутаться. Может, мы еще выйдем целехоньки. То ли бывает! А если даже счастье нам изменит, – что ж, вешают человека только раз. И, когда это делается чисто, ловко – словом, как следует, это так красиво, ты представить себе не можешь! Выдумали убивать людей из мушкетов! Тьфу!
Одна только мысль об этом так возмутила Денниса, что он с ожесточением плюнул на пол.
Человеку, незнакомому с его склонностями и повадками, эта горячность могла показаться мужеством, а так как он, хитро умалчивая о своих тайных надеждах, напирал на то, что они с Хью в одинаковом положении, это смягчило молодого дикаря гораздо больше, чем могли бы смягчить самые убедительные доводы или самая униженная покорность. Хью уперся руками в колени и, нагнувшись вперед, смотрел на Денниса из-под свисавшей на лоб всклокоченной гривы уже с каким-то подобием улыбки.
– Видишь ли, брат, – начал палач уже гораздо увереннее. – Все вышло из-за того, что ты попал в дурную компанию. Солдаты искали того человека, который был с тобой, он им нужен был гораздо больше, чем ты. Метили в него, а заодно взяли и тебя. Сам видишь – что я этим выиграл? Мы с тобой оба здесь, оба в одинаковом положении.
– Слушай ты, мерзавец, – хмуря брови, возразил Хью, – не так уж я прост и отлично понимаю, что у тебя тут был свой расчет, для того ты нас и выдал. Но сделанного не воротишь. Ты тоже здесь, и нам обоим скоро конец. Да и мне все равно, жить или умереть. Так стоит ли о тебя руки марать? Есть, пить и спать, пока я еще здесь, – больше мне ничего не надо. Жаль, что в это проклятое место редко заглядывает солнце. Было бы его побольше, так я лежал бы и грелся целый день, с места не вставал бы. И ничего больше не хочу. Так что мне за дело до тебя?
Закончив эту речь зевком, напоминавшим рык дикого зверя, Хью снова растянулся на скамье и закрыл глаза.
Деннис, значительно ободренный его миролюбием, несколько минут молча наблюдал за ним, потом придвинул свой стул поближе к жесткому ложу Хью, оставаясь, однако, из благоразумной осторожности на приличном расстоянии от его сильной руки.
– Хорошо сказано, братец, лучше не скажешь! – воскликнул он, осмелев. – Будем пить, есть, отсыпаться и не вешать носа. Можно и поесть и попить всласть, – за деньги все достанем. Разгуляемся напоследок!
– Деньги? – сказал Хью, укладываясь поудобнее. – А где их взять?
– У меня все отобрали в караулке, – отозвался Деннис. – Но тут – особый случай…
– Разве? У меня тоже все отняли.
– Тогда вот что, братец, – дай знать своим друзьям и…
– Моим друзьям? – воскликнул Хью, приподнявшись на локтях. – А где у меня друзья?
– Ну, так родственникам.
– Ха-ха-ха! – Хью рассмеялся и махнул рукой. – Какие там друзья и родня, когда у меня мать умерла той же смертью, что ждет ее сына, и оставила голодного мальчишку одного, без единой близкой души на свете. Он еще будет мне толковать о родне!
– Постой-ка, – палач внезапно переменился в лице. – Уж не хочешь ли ты сказать…
– Я хочу сказать, – перебил Хью, – что ее повесили в Тайберне. Пусть теперь вешают меня – одна у нас с ней судьба! Пусть вешают хоть завтра – чем скорее, тем лучше. Ну, довольно болтать. Я спать хочу.
– Нет, погоди, мне надо с тобой поговорить… выяснить… – сказал Деннис, то бледнея, то краснея.
– Эй, придержи язык, если ты не вовсе дурак, – прорычал Хью, подняв голову и бросив на него сердитый взгляд. – Сказано тебе – не мешай спать!
Деннис даже после этого предостережения попытался сказать что-то, но рассерженный Хью изо всей силы замахнулся на него, а не попав, выругался и снова лег, повернувшись лицом к стене. Несмотря на его столь грозное настроение, у мистера Денниса хватило еще смелости дернуть его раз-другой за рукав, – видно, из каких-то тайных соображений палач жаждал продолжать разговор.
Но, так как и это не помогло, ему оставалось только терпеливо ждать, пока Хью соизволит выслушать его.
Хью ничего не ответил, только встряхнул его своими сильными руками так, что у него защелкали зубы, и швырнул на пол, а сам улегся на скамью.
– Одно утешение, что и ты попал сюда, не то я бы тебе раскроил башку, не сомневайся, – проворчал он свирепо.
Некоторое время Деннис не мог выговорить ни слова. Но едва перевел дух, снова принялся задабривать Хью.
– Я сделал все, что мог, братец, – хныкал он. – Ну, поверь ты мне! На меня наставили с двух сторон штыки и черт знает сколько ружей, – ну, и пришлось указать им тебя. Но если бы тебя не взяли живьем, так застрелили бы. Подумать только, – застрелить такого молодца!
– А сейчас мне лучше, по-твоему? – спросил Хью, подняв голову, с такой свирепой миной, что палач не сразу решился ответить.
– Гораздо лучше, – примирительно сказал он, помолчав. – Во-первых, на суде всякое случается, есть тысяча шансов выпутаться. Может, мы еще выйдем целехоньки. То ли бывает! А если даже счастье нам изменит, – что ж, вешают человека только раз. И, когда это делается чисто, ловко – словом, как следует, это так красиво, ты представить себе не можешь! Выдумали убивать людей из мушкетов! Тьфу!
Одна только мысль об этом так возмутила Денниса, что он с ожесточением плюнул на пол.
Человеку, незнакомому с его склонностями и повадками, эта горячность могла показаться мужеством, а так как он, хитро умалчивая о своих тайных надеждах, напирал на то, что они с Хью в одинаковом положении, это смягчило молодого дикаря гораздо больше, чем могли бы смягчить самые убедительные доводы или самая униженная покорность. Хью уперся руками в колени и, нагнувшись вперед, смотрел на Денниса из-под свисавшей на лоб всклокоченной гривы уже с каким-то подобием улыбки.
– Видишь ли, брат, – начал палач уже гораздо увереннее. – Все вышло из-за того, что ты попал в дурную компанию. Солдаты искали того человека, который был с тобой, он им нужен был гораздо больше, чем ты. Метили в него, а заодно взяли и тебя. Сам видишь – что я этим выиграл? Мы с тобой оба здесь, оба в одинаковом положении.
– Слушай ты, мерзавец, – хмуря брови, возразил Хью, – не так уж я прост и отлично понимаю, что у тебя тут был свой расчет, для того ты нас и выдал. Но сделанного не воротишь. Ты тоже здесь, и нам обоим скоро конец. Да и мне все равно, жить или умереть. Так стоит ли о тебя руки марать? Есть, пить и спать, пока я еще здесь, – больше мне ничего не надо. Жаль, что в это проклятое место редко заглядывает солнце. Было бы его побольше, так я лежал бы и грелся целый день, с места не вставал бы. И ничего больше не хочу. Так что мне за дело до тебя?
Закончив эту речь зевком, напоминавшим рык дикого зверя, Хью снова растянулся на скамье и закрыл глаза.
Деннис, значительно ободренный его миролюбием, несколько минут молча наблюдал за ним, потом придвинул свой стул поближе к жесткому ложу Хью, оставаясь, однако, из благоразумной осторожности на приличном расстоянии от его сильной руки.
– Хорошо сказано, братец, лучше не скажешь! – воскликнул он, осмелев. – Будем пить, есть, отсыпаться и не вешать носа. Можно и поесть и попить всласть, – за деньги все достанем. Разгуляемся напоследок!
– Деньги? – сказал Хью, укладываясь поудобнее. – А где их взять?
– У меня все отобрали в караулке, – отозвался Деннис. – Но тут – особый случай…
– Разве? У меня тоже все отняли.
– Тогда вот что, братец, – дай знать своим друзьям и…
– Моим друзьям? – воскликнул Хью, приподнявшись на локтях. – А где у меня друзья?
– Ну, так родственникам.
– Ха-ха-ха! – Хью рассмеялся и махнул рукой. – Какие там друзья и родня, когда у меня мать умерла той же смертью, что ждет ее сына, и оставила голодного мальчишку одного, без единой близкой души на свете. Он еще будет мне толковать о родне!
– Постой-ка, – палач внезапно переменился в лице. – Уж не хочешь ли ты сказать…
– Я хочу сказать, – перебил Хью, – что ее повесили в Тайберне. Пусть теперь вешают меня – одна у нас с ней судьба! Пусть вешают хоть завтра – чем скорее, тем лучше. Ну, довольно болтать. Я спать хочу.
– Нет, погоди, мне надо с тобой поговорить… выяснить… – сказал Деннис, то бледнея, то краснея.
– Эй, придержи язык, если ты не вовсе дурак, – прорычал Хью, подняв голову и бросив на него сердитый взгляд. – Сказано тебе – не мешай спать!
Деннис даже после этого предостережения попытался сказать что-то, но рассерженный Хью изо всей силы замахнулся на него, а не попав, выругался и снова лег, повернувшись лицом к стене. Несмотря на его столь грозное настроение, у мистера Денниса хватило еще смелости дернуть его раз-другой за рукав, – видно, из каких-то тайных соображений палач жаждал продолжать разговор.
Но, так как и это не помогло, ему оставалось только терпеливо ждать, пока Хью соизволит выслушать его.
Глава семьдесят пятая
Прошел месяц. Мы в спальне сэра Джона Честера. За полуоткрытым окном радует глаза нежная зелень садов Тэмпла, блестит вдали мирная река, на ней весело теснятся лодки, баржи, десятки весел покрывают ее рябью. Ярко синеет небо, и легкий ветерок, влетая в окно, наполняет комнату благоуханием лета. Даже самый город, этот закоптелый город, будто излучает сияние. Его высокие крыши и шпили колоколен, всегда такие темные и мрачные, сегодня приняли веселую светло-серую окраску и словно улыбаются. Каждый когда-то позолоченный флюгер, шар, крест сверкает, как новенький, в лучах яркого утреннего солнца. И высоко над всем пылает червонным золотом величественный купол собора св. Павла.
Сэр Джон завтракает в постели. На маленьком столике подле него – чашка шоколада и гренки, на одеяле, под рукой, – книги, газеты. И, со спокойным удовлетворением время от времени оглядывая тщательно убранную комнату или рассеянно засматриваясь на летнее небо, сэр Джон с наслаждением ест, пьет, почитывает новости.
Радостное летнее утро действует, должно быть, и на его уравновешенную натуру. Сэр Джон сегодня необычайно оживлен, улыбается еще мягче и приятнее, чем всегда, и голос его звучит громче, веселее. Вот он отложил газету, откинулся на подушки с видом человека, который предается блаженным воспоминаниям, и через некоторое время заговорил вслух сам с собой:
– Итак, мой приятель-кентавр пошел по стопам своей матушки! Это меня ничуть не удивляет. И его таинственный друг, мистер Деннис, тоже… Что ж, и в этом нет ничего удивительного… И тот необыкновенно развязный юный идиот, который в Чигуэлле был моим посыльным… Туда ему и дорога… Признаться, я очень доволен… лучшего выхода и придумать нельзя.
Высказавшись таким образом, сэр Джон снова погрузился в отрадные размышления, от которых оторвался через некоторое время, чтобы допить начинавший уже стынуть шоколад и позвонить слуге.
Слуга принес вторую чашку. Сэр Джон, взяв ее у него из рук, с очаровательной любезностью сказал: «Благодарю, Пик», и отпустил его.
– А любопытно, что этот полоумный чуть было не выпутался на суде, – продолжал он свои размышления вслух, небрежно играя чайной ложечкой. – Но, по счастливому стечению обстоятельств (или, как говорят, по воле Провидения), на суде был брат лорд-мэра и другие судьи из провинции – в их тупых башках этот процесс почему-то пробудил некоторый интерес. Правда, брат лорд-мэра безусловно ошибался и только доказал свое близкое родство с этим забавным субъектом, утверждая, что дурачок Барнеби в здравом уме и, шатаясь повсюду со своей бродягой-матерью, проповедовал революционные, бунтовщические идеи. Тем не менее я ему очень благодарен за его добровольное показание. Эти помешанные говорят иногда такие опасные нелепости, что ради общественного спокойствия, право, следовало бы всех их перевешать.
Действительно, мировой судья из провинции своим показанием заставил опуститься колебавшуюся чашу весов правосудия, и дело было решено не в пользу Барнеби. Грин и не подозревал, как сильно он виноват в этом!
– Да, оригинальная будет компания, – рассуждал сэр Джон, опершись головой на руку и прихлебывая шоколад. – Весьма оригинальная. Палач, кентавр и сумасшедший. А ведь труп этого кентавра был бы превосходным приобретением для анатомического театра и обогатил бы науку! Надеюсь, об этом кто-нибудь позаботится… Имейте в виду, Пик, – меня нет дома ни для кого, кроме парикмахера.
Последнее замечание сэра Джона вызвано было раздавшимся внизу стуком в наружную дверь, которую слуга бросился отворять. После продолжительных переговоров вполголоса он вернулся в спальню, и когда, войдя, осторожно закрыл за собой дверь, из коридора донеслось чье-то покашливание.
– Нет, нет, Пик, слышать ничего не хочу, – сказал сэр Джон, отмахиваясь, когда слуга открыл было рот, чтобы доложить о посетителе. – Я вам уже сказал, что меня нет дома, и мое слово для вас должно быть свято. Почему вы никогда не выполняете приказаний?
Не имея что возразить на этот упрек, слуга хотел выйти, но тут посетитель, которому, видно, надоело ждать, постучал в дверь спальни и крикнул, что он пришел по делу очень важному и совершенно неотложному.
– Ладно, пусть войдет, – сказал сэр Джон слуге. И, когда дверь отворилась, прибавил, обращаясь к невидимому еще посетителю:
– Послушайте, милейший, ну, можно ли так бесцеремонно врываться в дом к джентльмену? Только человек, лишенный всякого самоуважения, может проявить такую поразительную невоспитанность!
– Извините, сэр Джон, что я пробрался к вам таким способом. Но дело у меня очень срочное, поверьте.
– Посмотрим, посмотрим, – отозвался сэр Джон. Когда он увидел, кто этот посетитель, лицо его прояснилось, на нем снова появилась всегдашняя подкупающая улыбка. – По-моему, мы с вами уже где-то встречались, – добавил он любезным тоном. – Но, право, не припомню вашей фамилии.
– Меня зовут Гейбриэл Варден, сэр.
– Ах, да, да, Варден. Боже, как у меня слабеет память! – Сэр Джон хлопнул себя по лбу. – Ну, конечно, мистер Варден, слесарь. У вас премилая жена, мистер Варден, а дочь – настоящая красавица. Надеюсь, они в добром здравии?
Слесарь поблагодарил и сказал, что обе здоровы.
– Рад это слышать. Кланяйтесь им от меня и скажите, что я желал бы иметь счастье сам их приветствовать вместо того, чтобы передавать привет через вас.
Помолчав минутку, сэр Джон с усиленной любезностью добавил:
– Располагайте мною. Чем могу служить?
– Благодарю вас, сэр Джон, – ответил Варден несколько сдержанно. – Я пришел не об одолжении просить, а по чужому делу… Секретному, – добавил он, покосившись на стоявшего в ожидании слугу. – И очень спешному.
– Не скажу, чтобы ваше посещение мне было приятнее оттого, что вы ничего не просите, – благосклонно промолвил сэр Джон. – Напротив, я был бы счастлив оказать вам какую-нибудь услугу. Ну, да так или иначе – рад вас видеть. Пик, будьте добры, принесите мне еще шоколаду, и тогда можете идти.
Слуга ушел, оставив их вдвоем.
– Сэр Джон, – начал слесарь. – Я простой, рабочий человек и всю жизнь им был… Так что вы не взыщите, если буду говорить напрямик. Образованный джентльмен на моем месте, конечно, сумел бы вас сначала подготовить и во всяком случае смягчить удар. Ну, что поделаешь! Поверьте, мне хотелось бы подойти к делу как можно деликатнее и осторожнее, а если не сумею, – вы уж меня извините.
– Присядьте, пожалуйста, мистер Варден, – отозвался сэр Джон, совершенно хладнокровно выслушав это вступление. – Шоколаду вы, вероятно, не пожелаете? Не все его любят, а я привык…
– Сэр Джон, – начал Варден, поблагодарив поклоном за приглашение сесть, но не воспользовавшись им. – Сэр Джон, – он понизил голос и шагнул ближе к постели. – Я пришел к вам прямо из Ньюгета…
– Господи помилуй! – ахнул сэр Джон, порывисто приподнявшись и сев на постели. – Прямо из Ньюгета! Какая неосторожность! Из Ньюгета, где свирепствует горячка, где столько оборванцев, грязных бродяг, где тысяча всяких ужасов! Пик, скорее камфару! Силы небесные! Дорогой мой мистер Варден, как вы могли прийти ко мне прямо из Ньюгета?
Слесарь, ничего не отвечая, молча смотрел, как Пик, который как раз вошел с горячим шоколадом, побежал к шкафу и, вернувшись с какой-то склянкой, обрызгал халат сэра Джона и постель. После этого он основательную порцию вылил на самого слесаря и покропил вокруг него ковер. Проделав все это, Пик снова удалился, а сэр Джон, уже успокоившись, откинулся на подушку и с улыбкой обратился к посетителю:
– Вы, надеюсь, простите, мистер Варден, что я немного испугался и за вас и за себя. Признаюсь, вы меня ошеломили, несмотря на ваше деликатное предупреждение. Будьте так добры, не подходите ближе… Так вы в самом деле были сейчас в Ньюгете?
Слесарь утвердительно наклонил голову.
– Вот как! А скажите, мистер Варден, откровенно, без всяких прикрас: что собой представляет эта тюрьма? – спросил сэр Джон конфиденциальным тоном, прихлебывая шоколад.
– Очень странное место, сэр Джон, – отвечал слесарь. – Унылое, печальное место, где можно увидеть и услышать много необыкновенного. Но и там редко услышишь такую необыкновенную историю, как та, что я пришел вам рассказать. Дело очень важное. Меня к вам послали.
– Но… не из тюрьмы же?
– Да, сэр Джон, именно оттуда.
– Ах, мой добрый, доверчивый и простодушный друг! – Сэр Джон, смеясь, поставил чашку на столик. – И кто же вас послал?
– Некто Деннис, палач. Он много лет вешал других, а завтра утром его самого повесят, – ответил слесарь.
Сэр Джон с самого начала был уверен, что Вардена прислал Хью, и, ожидая, что он назовет именно его, уже заранее подготовил ответ. Но сейчас он был так удивлен, что при всем своем самообладании в первую минуту не сумел скрыть этого. Впрочем, он быстро оправился и сказал все так же беспечно:
– А что понадобилось от меня этому господину? Может, память опять мне изменяет, но я, право, не припомню, чтобы я когда-нибудь имел удовольствие встречаться с ним, и уверяю вас, он не состоит в числе моих близких друзей.
– Сэр Джон, я постараюсь как можно точнее передать его собственные слова. И то, что он хочет сообщить, вам следует узнать сейчас же, не теряя ни минуты, – сказал слесарь серьезным тоном.
Сэр Джон уселся поудобнее и смотрел на посетителя так, словно хотел сказать: «Ну и забавный же старик! Ладно, послушаем его».
– Вы, может, читали в газетах, сэр, – Варден указал на газету, лежавшую под рукой у сэра Джона, – что я недавно выступал на суде свидетелем против этого человека. И если я остался жив и мог выступить, – так это во всяком случае не его вина.
– Читал ли я? – воскликнул сэр Джон. – Дорогой мой, да вы же настоящий общественный деятель заслуженно пользуетесь популярностью. Я с невероятным интересом читал ваши показания и тогда же вспомнил, что мы с вами немного знакомы. Надеюсь, мы скоро увидим ваш портрет в газетах?
– Сегодня утром, – начал слесарь, пропустив мимо ушей все эти любезности. – Рано утром, сэр, ко мне пришли из Ньюгета и сказали, что этот Деннис хочет меня видеть и сообщить мне что-то важное. Вы сами понимаете, сэр, что он не из числа и моих друзей, я его никогда в глаза не видел до того дня, когда эти громилы ворвались ко мне в дом.
Сэр Джон кивнул в ответ и стал легонько обмахиваться газетой.
– Но я уже знал – все об этом говорили, – что вчера вечером в тюрьме получен приказ, и завтра их повесят. И я не хотел отказать человеку в просбе перед смертью.
– Вы – истинный христианин, мистер Варден, – заметил сэр Джон. – И тем более мне хотелось бы, чтобы вы присели.
– Он мне сказал, – продолжал слесарь, в упор глядя на сэра Джона, – что послал за мной, потому что у него во всем мире нет ни единого друга или товарища (ведь он же был палачом), а, слушая мои показания на суде, он убедился, что я – честный человек и мне можно довериться. По его словам, все, кто знал об его профессии, даже последние негодяи и мерзавцы, сторонились его. Когда он связался с бунтовщиками, ни один из них не подозревал, кто он. Это, наверное, правда, потому что мой бывший подмастерье, бедный дурак, тоже водился с ним. Деннис скрывал это от них все время до самого своего ареста.
– Весьма благоразумно со стороны мистера Денниса, – все так же любезно ввернул сэр Джон, подавляя зевок. – Вы излагаете все превосходно и очень ясно, но, право, это меня не особенно интересует.
– А когда его посадили в тюрьму, – продолжал слесарь, ничуть не обескураженный этим замечанием, – с ним в одной камере оказался молодой парень по имени Хью, вожак бунтовщиков, которого выдал он, Деннис. И во время их ссоры у несчастного вырвались какие-то слова, из которых Деннис узнал, что мать этого парня умерла такой же смертью, к какой приговорены они оба… Сэр Джон, времени остается мало.
Сэр Джон отложил газету, служившую ему веером, поставил чашку на стол и посмотрел слесарю в лицо так же пристально, как тот смотрел на него, но легкая усмешка по-прежнему не сходила с его губ.
– Они садят вдвоем в тюрьме вот уже целый месяц. За это время они много раз толковали между собой, и палачу стало ясно, что это он в свое время привел в исполнение смертный приговор, повесив мать Хью. Нужда, как это часто бывает, толкнула ее на преступное и легкое ремесло – сбыт фальшивых ассигнаций. Она была молода и красива, и фальшивомонетчики, которые нанимают мужчин, женщин и детей для сбыта фальшивых денег, решили, что она очень подойдет для их дела и, наверное, долго сможем им заниматься не вызывая подозрений. Но они ошиблись: она попалась с первого же раза и заплатила жизнью за этот грех. Она была цыганка, сэр Джон…
Быть может, набежавшее на солнце облачко покрыло тенью лицо сэра Джона – оно казалось в этот миг мертвенно бледным. Но он по-прежнему смотрел прямо в глаза Вардену.
– Да, сэр Джон, цыганка, – повторил тот. – И женщина с сильным, независимым характером. Красота ее и гордость привлекли внимание некоторых джентльменов, которые неравнодушны к черным глазам. Ее пытались спасти, и, может, это и удалось бы, если бы она захотела рассказать свою историю. Но она ни за что не хотела… В тюрьме подозревали, что она задумала покончить с собой, за ней стали следить днем и ночью. С тех пор она больше не раскрывала рта…
Сэр Джон протянул было руку к чашке. Но следующие слова слесаря остановили его:
– Заговорила она только за минуту до смерти. Тут она вдруг сказала твердо и тихо, – а слышал ее только палач, потому что все уже от нее отошли и предоставили бедняжку ее участи: «Будь у меня сейчас в руках нож и окажись он тут, я убила бы его на месте!» Палач спросил: «Кого?» Она ответила: «Отца моего мальчика».
Сэр Джон опустил протянутую руку, и, так как слесарь замолчал, он уже без малейшего признака волнения, спокойным и учтивым жестом попросил его продолжать.
– Так она впервые упомянула о том, что у нее есть близкие. Палач спросил: «А ребенок жив?» – «Жив». Он спросил еще, где же этот ребенок, как его зовут и не хочет ли она что-нибудь ему передать. Она сказала, что у нее только одно желание – чтобы мальчик ничего не знал о своем отце и чтобы он не вырос кротким и безответным. И она надеется, что когда он станет взрослым, бог ее племени сведет отца с сыном, и сын отомстит за нее. Палач пробовал расспросить ее подробнее, но она не вымолвила больше ни слова. Она и эти-то несколько слов сказала как будто не ему: ни разу на него не взглянула и все время стояла, обратив лицо к небу.
Сэр Джон взял понюшку табаку, полюбовался висевшим на стене изящным эскизом под названием «Природа», затем снова перевел глаза на слесаря и с учтиво-покровительственным видом промолвил:
– Да, мистер Варден, так вы говорили…
– Я говорил, сэр Джон, что она ни разу и не взглянула на палача, – продолжал слесарь все тем же решительным тоном и так же пристально глядя в лицо сэру Джону, чьи уловки его ничуть не смутили. – Так она умерла, и палач этот забыл о ней. Но несколько лет спустя приговорен был к повешению один человек, тоже цыган, смуглый, красивый парень и настоящий дикарь. И когда этот цыган сидел в тюрьме перед казнью, он вырезал на палке портрет палача Денниса, которого не раз видывал раньше, – хотелось ему, видно, показать, что он смерти не боится и не думает о ней. Палку цыган передал палачу уже на Тайберне и рассказал ему, что та женщина, его соплеменница, ушла когда-то от своих к одному знатному джентльмену. Джентльмен ее обольстил и бросил, а все прежние друзья от нее отвернулись, и тогда эта гордая женщина дала себе клятву ни к кому никогда не обращаться за помощью, в какой бы нужде она ни была. И клятву свою она сдержала. Цыган прибавил, что, даже от него (а он, видно, сильно ее любил) она, встретив его случайно на улице, убежала, и он больше не видел ее до того дня, когда пришел со своими приятелями в толпе зевак на Тайберн, чтобы поглазеть на казнь, и чуть с ума не сошел, узнав в осужденной ту, которую он любил. И вот, стоя на том же помосте, где когда-то стояла она, цыган этот рассказал все палачу и назвал ее настоящее имя, которое было известно лишь ее соплеменникам да тому джентльмену, с которым она бежала. Это имя палач хочет назвать только вам одному, сэр Джон.
– Только мне! – воскликнул сэр Джон, и рука его с согнутым мизинцем (чтобы виден был украшавший его бриллиантовый перстень), совершенно спокойно и уверенно подносившая ко рту чашку, на миг застыла в воздухе. – Мне! Дорогой мой мистер Варден, что за нелепость! С чего это он вздумал именно мне поверять свои секреты? Да еще когда рядом были вы, человек, заслуживающий полнейшего доверия!
– Сэр Джон, сэр Джон, завтра в полдень эти люди умрут! – перебил его слесарь. – Так дослушайте же то немногое, что я еще имею вам сказать, и не думайте, что можете обмануть меня. Конечно, я человек простой, низкого звания, а вы – знатный и образованный джентльмен, но правда для всех одна. Знаю, вы уже сами догадались, что я должен вам передать, и поняли, что этот Хью, осужденный на смерть, – ваш сын.
– Как! – благодушно-шутливым тоном воскликнул сэр Джон. – Неужели же безвременно погибший цыган посмел утверждать такую вещь?
– Нет, это не он, – возразил слесарь. – Потому что его соплеменница заставила его дать клятву, – которую у них почитают священной даже самые отчаянные, – что он никому не назовет вашего имени. Но в узоре на палке цыган вырезал несколько букв и попросил палача хорошенько запомнить это слово на тот случай, если ему доведется когда-нибудь встретить ее сына.
– Какое же это слово?
– Честер.
Сэр Джон с безмерным наслаждением допил шоколад и бережно утер рот платком.
– Это все, что сказал Деннис мне, сэр Джон, – продолжал слесарь. – Но за то время, что он и Хью вместе в тюрьме ждали смерти, они много и откровенно говорили между собой. Повидайте же их и выслушайте все что они могут добавить к моему рассказу. От Денниса вы узнаете то, чего он не доверил мне. Если вам нужны еще какие-нибудь доказательства (но, по-моему, вы в них не нуждаетесь), вы легко сможете их получить.
– А скажите-ка, милейший, уважаемый, добросердечный мистер Варден – право, не могу на вас сердиться, даже если бы хотел! – к чему это вы клоните? – спросил сэр Честер, выровняв подушку и опершись на нее локтем.
– Ведь вы же человек, сэр Джон, и я думал, что в душе вашей пробудятся естественные человеческие чувства. Мне казалось, что вы пустите в ход все ваше влияние, чтобы спасти своего несчастного сына и того человека, от которого вы узнали, что у вас есть сын А в худшем случае вы хотя бы повидаете сына и постараетесь чтобы он не умер нераскаянным. Ведь он все еще считает себя ни в чем не виновным! Судите сами, какова была его жизнь, если он мне прямо объявил, что вы только постараетесь ускорить его смерть, чтобы заткнуть ему рот, если это будет в вашей власти.
– Но вы-то, мой милый мистер Варден, – отозвался сэр Джон тоном кроткого упрека, – вы-то как могли в ваши годы остаться настолько доверчивым и простодушным? Вы приходите к человеку известному и солидному с подобными поручениями от каких-то отъявленных негодяев, которые в крайности хватаются за соломинку! Фи фи, как вам только не стыдно?
Слесарь хотел было что-то возразить, но сэр Джон остановил его:
– Мистер Варден, я с величайшим удовольствием – просто с наслаждением – готов беседовать с вами на любую другую тему, но продолжать этот разговор мне запрещает мое достоинство и положение.
– Подумайте хорошенько, сэр, – сказал слесарь. – Подумайте об этом, когда я уйду. Вашего законного сына. мистера Эдварда, вы уже три раза выгоняли, но помириться с ним у вас будет время, сэр Джон, – впереди у вас, быть может, еще многие годы. А завтрашний полдень наступит скоро, пройдет – и не вернется.
– Весьма вам признателен за совет, который дан от души, – промолвил сэр Джон, холеной рукой посылая слесарю воздушный поцелуй. – Ваше простосердечие меня пленяет, но жаль, что житейской мудрости у вас маловато… Ах, там пришел мой парикмахер – как жаль! Никогда еще его приход не был так некстати. До свиданья. Всего хорошего! Не забудьте передать поклон вашим дамам, дорогой мистер Варден. Пик, проводите мистера Вардена вниз!
Слесарь не сказал ни слова, только посмотрел на него и вышел. Как только сэр Джон остался один, выражение его лица изменилось, словно с него слетела маска. Улыбку сменили усталость и тревога – то было лицо актера, измученного трудной ролью. С тяжелым вздохом он встал с постели, запахнув халат.
Сэр Джон завтракает в постели. На маленьком столике подле него – чашка шоколада и гренки, на одеяле, под рукой, – книги, газеты. И, со спокойным удовлетворением время от времени оглядывая тщательно убранную комнату или рассеянно засматриваясь на летнее небо, сэр Джон с наслаждением ест, пьет, почитывает новости.
Радостное летнее утро действует, должно быть, и на его уравновешенную натуру. Сэр Джон сегодня необычайно оживлен, улыбается еще мягче и приятнее, чем всегда, и голос его звучит громче, веселее. Вот он отложил газету, откинулся на подушки с видом человека, который предается блаженным воспоминаниям, и через некоторое время заговорил вслух сам с собой:
– Итак, мой приятель-кентавр пошел по стопам своей матушки! Это меня ничуть не удивляет. И его таинственный друг, мистер Деннис, тоже… Что ж, и в этом нет ничего удивительного… И тот необыкновенно развязный юный идиот, который в Чигуэлле был моим посыльным… Туда ему и дорога… Признаться, я очень доволен… лучшего выхода и придумать нельзя.
Высказавшись таким образом, сэр Джон снова погрузился в отрадные размышления, от которых оторвался через некоторое время, чтобы допить начинавший уже стынуть шоколад и позвонить слуге.
Слуга принес вторую чашку. Сэр Джон, взяв ее у него из рук, с очаровательной любезностью сказал: «Благодарю, Пик», и отпустил его.
– А любопытно, что этот полоумный чуть было не выпутался на суде, – продолжал он свои размышления вслух, небрежно играя чайной ложечкой. – Но, по счастливому стечению обстоятельств (или, как говорят, по воле Провидения), на суде был брат лорд-мэра и другие судьи из провинции – в их тупых башках этот процесс почему-то пробудил некоторый интерес. Правда, брат лорд-мэра безусловно ошибался и только доказал свое близкое родство с этим забавным субъектом, утверждая, что дурачок Барнеби в здравом уме и, шатаясь повсюду со своей бродягой-матерью, проповедовал революционные, бунтовщические идеи. Тем не менее я ему очень благодарен за его добровольное показание. Эти помешанные говорят иногда такие опасные нелепости, что ради общественного спокойствия, право, следовало бы всех их перевешать.
Действительно, мировой судья из провинции своим показанием заставил опуститься колебавшуюся чашу весов правосудия, и дело было решено не в пользу Барнеби. Грин и не подозревал, как сильно он виноват в этом!
– Да, оригинальная будет компания, – рассуждал сэр Джон, опершись головой на руку и прихлебывая шоколад. – Весьма оригинальная. Палач, кентавр и сумасшедший. А ведь труп этого кентавра был бы превосходным приобретением для анатомического театра и обогатил бы науку! Надеюсь, об этом кто-нибудь позаботится… Имейте в виду, Пик, – меня нет дома ни для кого, кроме парикмахера.
Последнее замечание сэра Джона вызвано было раздавшимся внизу стуком в наружную дверь, которую слуга бросился отворять. После продолжительных переговоров вполголоса он вернулся в спальню, и когда, войдя, осторожно закрыл за собой дверь, из коридора донеслось чье-то покашливание.
– Нет, нет, Пик, слышать ничего не хочу, – сказал сэр Джон, отмахиваясь, когда слуга открыл было рот, чтобы доложить о посетителе. – Я вам уже сказал, что меня нет дома, и мое слово для вас должно быть свято. Почему вы никогда не выполняете приказаний?
Не имея что возразить на этот упрек, слуга хотел выйти, но тут посетитель, которому, видно, надоело ждать, постучал в дверь спальни и крикнул, что он пришел по делу очень важному и совершенно неотложному.
– Ладно, пусть войдет, – сказал сэр Джон слуге. И, когда дверь отворилась, прибавил, обращаясь к невидимому еще посетителю:
– Послушайте, милейший, ну, можно ли так бесцеремонно врываться в дом к джентльмену? Только человек, лишенный всякого самоуважения, может проявить такую поразительную невоспитанность!
– Извините, сэр Джон, что я пробрался к вам таким способом. Но дело у меня очень срочное, поверьте.
– Посмотрим, посмотрим, – отозвался сэр Джон. Когда он увидел, кто этот посетитель, лицо его прояснилось, на нем снова появилась всегдашняя подкупающая улыбка. – По-моему, мы с вами уже где-то встречались, – добавил он любезным тоном. – Но, право, не припомню вашей фамилии.
– Меня зовут Гейбриэл Варден, сэр.
– Ах, да, да, Варден. Боже, как у меня слабеет память! – Сэр Джон хлопнул себя по лбу. – Ну, конечно, мистер Варден, слесарь. У вас премилая жена, мистер Варден, а дочь – настоящая красавица. Надеюсь, они в добром здравии?
Слесарь поблагодарил и сказал, что обе здоровы.
– Рад это слышать. Кланяйтесь им от меня и скажите, что я желал бы иметь счастье сам их приветствовать вместо того, чтобы передавать привет через вас.
Помолчав минутку, сэр Джон с усиленной любезностью добавил:
– Располагайте мною. Чем могу служить?
– Благодарю вас, сэр Джон, – ответил Варден несколько сдержанно. – Я пришел не об одолжении просить, а по чужому делу… Секретному, – добавил он, покосившись на стоявшего в ожидании слугу. – И очень спешному.
– Не скажу, чтобы ваше посещение мне было приятнее оттого, что вы ничего не просите, – благосклонно промолвил сэр Джон. – Напротив, я был бы счастлив оказать вам какую-нибудь услугу. Ну, да так или иначе – рад вас видеть. Пик, будьте добры, принесите мне еще шоколаду, и тогда можете идти.
Слуга ушел, оставив их вдвоем.
– Сэр Джон, – начал слесарь. – Я простой, рабочий человек и всю жизнь им был… Так что вы не взыщите, если буду говорить напрямик. Образованный джентльмен на моем месте, конечно, сумел бы вас сначала подготовить и во всяком случае смягчить удар. Ну, что поделаешь! Поверьте, мне хотелось бы подойти к делу как можно деликатнее и осторожнее, а если не сумею, – вы уж меня извините.
– Присядьте, пожалуйста, мистер Варден, – отозвался сэр Джон, совершенно хладнокровно выслушав это вступление. – Шоколаду вы, вероятно, не пожелаете? Не все его любят, а я привык…
– Сэр Джон, – начал Варден, поблагодарив поклоном за приглашение сесть, но не воспользовавшись им. – Сэр Джон, – он понизил голос и шагнул ближе к постели. – Я пришел к вам прямо из Ньюгета…
– Господи помилуй! – ахнул сэр Джон, порывисто приподнявшись и сев на постели. – Прямо из Ньюгета! Какая неосторожность! Из Ньюгета, где свирепствует горячка, где столько оборванцев, грязных бродяг, где тысяча всяких ужасов! Пик, скорее камфару! Силы небесные! Дорогой мой мистер Варден, как вы могли прийти ко мне прямо из Ньюгета?
Слесарь, ничего не отвечая, молча смотрел, как Пик, который как раз вошел с горячим шоколадом, побежал к шкафу и, вернувшись с какой-то склянкой, обрызгал халат сэра Джона и постель. После этого он основательную порцию вылил на самого слесаря и покропил вокруг него ковер. Проделав все это, Пик снова удалился, а сэр Джон, уже успокоившись, откинулся на подушку и с улыбкой обратился к посетителю:
– Вы, надеюсь, простите, мистер Варден, что я немного испугался и за вас и за себя. Признаюсь, вы меня ошеломили, несмотря на ваше деликатное предупреждение. Будьте так добры, не подходите ближе… Так вы в самом деле были сейчас в Ньюгете?
Слесарь утвердительно наклонил голову.
– Вот как! А скажите, мистер Варден, откровенно, без всяких прикрас: что собой представляет эта тюрьма? – спросил сэр Джон конфиденциальным тоном, прихлебывая шоколад.
– Очень странное место, сэр Джон, – отвечал слесарь. – Унылое, печальное место, где можно увидеть и услышать много необыкновенного. Но и там редко услышишь такую необыкновенную историю, как та, что я пришел вам рассказать. Дело очень важное. Меня к вам послали.
– Но… не из тюрьмы же?
– Да, сэр Джон, именно оттуда.
– Ах, мой добрый, доверчивый и простодушный друг! – Сэр Джон, смеясь, поставил чашку на столик. – И кто же вас послал?
– Некто Деннис, палач. Он много лет вешал других, а завтра утром его самого повесят, – ответил слесарь.
Сэр Джон с самого начала был уверен, что Вардена прислал Хью, и, ожидая, что он назовет именно его, уже заранее подготовил ответ. Но сейчас он был так удивлен, что при всем своем самообладании в первую минуту не сумел скрыть этого. Впрочем, он быстро оправился и сказал все так же беспечно:
– А что понадобилось от меня этому господину? Может, память опять мне изменяет, но я, право, не припомню, чтобы я когда-нибудь имел удовольствие встречаться с ним, и уверяю вас, он не состоит в числе моих близких друзей.
– Сэр Джон, я постараюсь как можно точнее передать его собственные слова. И то, что он хочет сообщить, вам следует узнать сейчас же, не теряя ни минуты, – сказал слесарь серьезным тоном.
Сэр Джон уселся поудобнее и смотрел на посетителя так, словно хотел сказать: «Ну и забавный же старик! Ладно, послушаем его».
– Вы, может, читали в газетах, сэр, – Варден указал на газету, лежавшую под рукой у сэра Джона, – что я недавно выступал на суде свидетелем против этого человека. И если я остался жив и мог выступить, – так это во всяком случае не его вина.
– Читал ли я? – воскликнул сэр Джон. – Дорогой мой, да вы же настоящий общественный деятель заслуженно пользуетесь популярностью. Я с невероятным интересом читал ваши показания и тогда же вспомнил, что мы с вами немного знакомы. Надеюсь, мы скоро увидим ваш портрет в газетах?
– Сегодня утром, – начал слесарь, пропустив мимо ушей все эти любезности. – Рано утром, сэр, ко мне пришли из Ньюгета и сказали, что этот Деннис хочет меня видеть и сообщить мне что-то важное. Вы сами понимаете, сэр, что он не из числа и моих друзей, я его никогда в глаза не видел до того дня, когда эти громилы ворвались ко мне в дом.
Сэр Джон кивнул в ответ и стал легонько обмахиваться газетой.
– Но я уже знал – все об этом говорили, – что вчера вечером в тюрьме получен приказ, и завтра их повесят. И я не хотел отказать человеку в просбе перед смертью.
– Вы – истинный христианин, мистер Варден, – заметил сэр Джон. – И тем более мне хотелось бы, чтобы вы присели.
– Он мне сказал, – продолжал слесарь, в упор глядя на сэра Джона, – что послал за мной, потому что у него во всем мире нет ни единого друга или товарища (ведь он же был палачом), а, слушая мои показания на суде, он убедился, что я – честный человек и мне можно довериться. По его словам, все, кто знал об его профессии, даже последние негодяи и мерзавцы, сторонились его. Когда он связался с бунтовщиками, ни один из них не подозревал, кто он. Это, наверное, правда, потому что мой бывший подмастерье, бедный дурак, тоже водился с ним. Деннис скрывал это от них все время до самого своего ареста.
– Весьма благоразумно со стороны мистера Денниса, – все так же любезно ввернул сэр Джон, подавляя зевок. – Вы излагаете все превосходно и очень ясно, но, право, это меня не особенно интересует.
– А когда его посадили в тюрьму, – продолжал слесарь, ничуть не обескураженный этим замечанием, – с ним в одной камере оказался молодой парень по имени Хью, вожак бунтовщиков, которого выдал он, Деннис. И во время их ссоры у несчастного вырвались какие-то слова, из которых Деннис узнал, что мать этого парня умерла такой же смертью, к какой приговорены они оба… Сэр Джон, времени остается мало.
Сэр Джон отложил газету, служившую ему веером, поставил чашку на стол и посмотрел слесарю в лицо так же пристально, как тот смотрел на него, но легкая усмешка по-прежнему не сходила с его губ.
– Они садят вдвоем в тюрьме вот уже целый месяц. За это время они много раз толковали между собой, и палачу стало ясно, что это он в свое время привел в исполнение смертный приговор, повесив мать Хью. Нужда, как это часто бывает, толкнула ее на преступное и легкое ремесло – сбыт фальшивых ассигнаций. Она была молода и красива, и фальшивомонетчики, которые нанимают мужчин, женщин и детей для сбыта фальшивых денег, решили, что она очень подойдет для их дела и, наверное, долго сможем им заниматься не вызывая подозрений. Но они ошиблись: она попалась с первого же раза и заплатила жизнью за этот грех. Она была цыганка, сэр Джон…
Быть может, набежавшее на солнце облачко покрыло тенью лицо сэра Джона – оно казалось в этот миг мертвенно бледным. Но он по-прежнему смотрел прямо в глаза Вардену.
– Да, сэр Джон, цыганка, – повторил тот. – И женщина с сильным, независимым характером. Красота ее и гордость привлекли внимание некоторых джентльменов, которые неравнодушны к черным глазам. Ее пытались спасти, и, может, это и удалось бы, если бы она захотела рассказать свою историю. Но она ни за что не хотела… В тюрьме подозревали, что она задумала покончить с собой, за ней стали следить днем и ночью. С тех пор она больше не раскрывала рта…
Сэр Джон протянул было руку к чашке. Но следующие слова слесаря остановили его:
– Заговорила она только за минуту до смерти. Тут она вдруг сказала твердо и тихо, – а слышал ее только палач, потому что все уже от нее отошли и предоставили бедняжку ее участи: «Будь у меня сейчас в руках нож и окажись он тут, я убила бы его на месте!» Палач спросил: «Кого?» Она ответила: «Отца моего мальчика».
Сэр Джон опустил протянутую руку, и, так как слесарь замолчал, он уже без малейшего признака волнения, спокойным и учтивым жестом попросил его продолжать.
– Так она впервые упомянула о том, что у нее есть близкие. Палач спросил: «А ребенок жив?» – «Жив». Он спросил еще, где же этот ребенок, как его зовут и не хочет ли она что-нибудь ему передать. Она сказала, что у нее только одно желание – чтобы мальчик ничего не знал о своем отце и чтобы он не вырос кротким и безответным. И она надеется, что когда он станет взрослым, бог ее племени сведет отца с сыном, и сын отомстит за нее. Палач пробовал расспросить ее подробнее, но она не вымолвила больше ни слова. Она и эти-то несколько слов сказала как будто не ему: ни разу на него не взглянула и все время стояла, обратив лицо к небу.
Сэр Джон взял понюшку табаку, полюбовался висевшим на стене изящным эскизом под названием «Природа», затем снова перевел глаза на слесаря и с учтиво-покровительственным видом промолвил:
– Да, мистер Варден, так вы говорили…
– Я говорил, сэр Джон, что она ни разу и не взглянула на палача, – продолжал слесарь все тем же решительным тоном и так же пристально глядя в лицо сэру Джону, чьи уловки его ничуть не смутили. – Так она умерла, и палач этот забыл о ней. Но несколько лет спустя приговорен был к повешению один человек, тоже цыган, смуглый, красивый парень и настоящий дикарь. И когда этот цыган сидел в тюрьме перед казнью, он вырезал на палке портрет палача Денниса, которого не раз видывал раньше, – хотелось ему, видно, показать, что он смерти не боится и не думает о ней. Палку цыган передал палачу уже на Тайберне и рассказал ему, что та женщина, его соплеменница, ушла когда-то от своих к одному знатному джентльмену. Джентльмен ее обольстил и бросил, а все прежние друзья от нее отвернулись, и тогда эта гордая женщина дала себе клятву ни к кому никогда не обращаться за помощью, в какой бы нужде она ни была. И клятву свою она сдержала. Цыган прибавил, что, даже от него (а он, видно, сильно ее любил) она, встретив его случайно на улице, убежала, и он больше не видел ее до того дня, когда пришел со своими приятелями в толпе зевак на Тайберн, чтобы поглазеть на казнь, и чуть с ума не сошел, узнав в осужденной ту, которую он любил. И вот, стоя на том же помосте, где когда-то стояла она, цыган этот рассказал все палачу и назвал ее настоящее имя, которое было известно лишь ее соплеменникам да тому джентльмену, с которым она бежала. Это имя палач хочет назвать только вам одному, сэр Джон.
– Только мне! – воскликнул сэр Джон, и рука его с согнутым мизинцем (чтобы виден был украшавший его бриллиантовый перстень), совершенно спокойно и уверенно подносившая ко рту чашку, на миг застыла в воздухе. – Мне! Дорогой мой мистер Варден, что за нелепость! С чего это он вздумал именно мне поверять свои секреты? Да еще когда рядом были вы, человек, заслуживающий полнейшего доверия!
– Сэр Джон, сэр Джон, завтра в полдень эти люди умрут! – перебил его слесарь. – Так дослушайте же то немногое, что я еще имею вам сказать, и не думайте, что можете обмануть меня. Конечно, я человек простой, низкого звания, а вы – знатный и образованный джентльмен, но правда для всех одна. Знаю, вы уже сами догадались, что я должен вам передать, и поняли, что этот Хью, осужденный на смерть, – ваш сын.
– Как! – благодушно-шутливым тоном воскликнул сэр Джон. – Неужели же безвременно погибший цыган посмел утверждать такую вещь?
– Нет, это не он, – возразил слесарь. – Потому что его соплеменница заставила его дать клятву, – которую у них почитают священной даже самые отчаянные, – что он никому не назовет вашего имени. Но в узоре на палке цыган вырезал несколько букв и попросил палача хорошенько запомнить это слово на тот случай, если ему доведется когда-нибудь встретить ее сына.
– Какое же это слово?
– Честер.
Сэр Джон с безмерным наслаждением допил шоколад и бережно утер рот платком.
– Это все, что сказал Деннис мне, сэр Джон, – продолжал слесарь. – Но за то время, что он и Хью вместе в тюрьме ждали смерти, они много и откровенно говорили между собой. Повидайте же их и выслушайте все что они могут добавить к моему рассказу. От Денниса вы узнаете то, чего он не доверил мне. Если вам нужны еще какие-нибудь доказательства (но, по-моему, вы в них не нуждаетесь), вы легко сможете их получить.
– А скажите-ка, милейший, уважаемый, добросердечный мистер Варден – право, не могу на вас сердиться, даже если бы хотел! – к чему это вы клоните? – спросил сэр Честер, выровняв подушку и опершись на нее локтем.
– Ведь вы же человек, сэр Джон, и я думал, что в душе вашей пробудятся естественные человеческие чувства. Мне казалось, что вы пустите в ход все ваше влияние, чтобы спасти своего несчастного сына и того человека, от которого вы узнали, что у вас есть сын А в худшем случае вы хотя бы повидаете сына и постараетесь чтобы он не умер нераскаянным. Ведь он все еще считает себя ни в чем не виновным! Судите сами, какова была его жизнь, если он мне прямо объявил, что вы только постараетесь ускорить его смерть, чтобы заткнуть ему рот, если это будет в вашей власти.
– Но вы-то, мой милый мистер Варден, – отозвался сэр Джон тоном кроткого упрека, – вы-то как могли в ваши годы остаться настолько доверчивым и простодушным? Вы приходите к человеку известному и солидному с подобными поручениями от каких-то отъявленных негодяев, которые в крайности хватаются за соломинку! Фи фи, как вам только не стыдно?
Слесарь хотел было что-то возразить, но сэр Джон остановил его:
– Мистер Варден, я с величайшим удовольствием – просто с наслаждением – готов беседовать с вами на любую другую тему, но продолжать этот разговор мне запрещает мое достоинство и положение.
– Подумайте хорошенько, сэр, – сказал слесарь. – Подумайте об этом, когда я уйду. Вашего законного сына. мистера Эдварда, вы уже три раза выгоняли, но помириться с ним у вас будет время, сэр Джон, – впереди у вас, быть может, еще многие годы. А завтрашний полдень наступит скоро, пройдет – и не вернется.
– Весьма вам признателен за совет, который дан от души, – промолвил сэр Джон, холеной рукой посылая слесарю воздушный поцелуй. – Ваше простосердечие меня пленяет, но жаль, что житейской мудрости у вас маловато… Ах, там пришел мой парикмахер – как жаль! Никогда еще его приход не был так некстати. До свиданья. Всего хорошего! Не забудьте передать поклон вашим дамам, дорогой мистер Варден. Пик, проводите мистера Вардена вниз!
Слесарь не сказал ни слова, только посмотрел на него и вышел. Как только сэр Джон остался один, выражение его лица изменилось, словно с него слетела маска. Улыбку сменили усталость и тревога – то было лицо актера, измученного трудной ролью. С тяжелым вздохом он встал с постели, запахнув халат.