Страница:
Тем не менее Долли была все та же, любо было смотреть на ее улыбающееся личико с ямочками на щеках, а так как она до сих пор еще называлась Долли Варден, то легко догадаться, что она была все так же капризна и разборчива, и страдания тех пяти-шести десятков молодых людей, которые в данное время жаждали на ней жениться, трогали ее так мало, как будто это были влюбленные устрицы, которых глотают живыми.
Как мы уже видели, Долли кинулась обнимать отца. Потом она поцеловала мать и прошла вместе с ними в маленькую столовую, где уже был накрыт обеденный стол и мисс Миггс – еще более прямая и костлявая, чем пять лет назад, – встретила ее какой-то истерической гримасой, которая должна была изображать улыбку. Сняв шляпку и накидку (та и другая были убийственно эффектны и соблазнительны), Долли отдала их сей юной деве и сказала со смехом, который смело мог соперничать с недавней музыкой в мастерской слесаря:
– Как радостно всегда бывает вернуться домой!
– А уж мы-то как тебе рады, Долл! – сказал отец, отводя с ее лба темные кудряшки, падавшие на блестящие глаза. – Поцелуй меня!
Если бы кто-либо из представителей мужского пола мог видеть, как она целовала старого слесаря! Но, к счастью, никто из них здесь не присутствовал.
– Как жаль, что ты живешь в Уоррене, – сказал Варден. – Я очень скучаю без тебя… Ну, что там у них нового, Долл?
– Думаю, эти новости тебе уже известны, – отозвалась Долли. – Я просто уверена, что ты все знаешь.
– Как так? – воскликнул слесарь, – О чем ты толкуешь?
– Ну, ну, отлично знаешь, – сказала Долли. – Ты мне лучше скажи, почему мистер Хардейл – ох, как он опять стал мрачен! – вот уже несколько дней где-то пропадает? И почему он то и дело уезжает из дому, а племяннице не говорит, куда едет и зачем? Только из писем видно, что он не сидит в Лондоне, а разъезжает по разным местам?
– Ручаюсь, что мисс Эмма вовсе и не стремится это узнать, – возразил слесарь.
– Не знаю, как она, а я по крайней мере хочу это знать! – воскликнула Долли. – Объясни мне, почему у него завелись какие-то секреты от Эммы и всех? И что это за история о привидении, которую запрещено рассказывать мисс Эмме? История эта, видно, как-то связана с его отъездом? Я же вижу, что ты знаешь, – ага, даже покраснел!
– Что это за история, что она означает и какое отношение имеет к отъезду мистера Хардейла, я знаю не больше тебя, милочка, – возразил слесарь. – И думаю, что все это просто – дурацкая фантазия Соломона и выеденного яйца не стоит. Ну, а мистер Хардейл… Он, я полагаю, уехал…
– Куда? – перебила Долли.
– Полагаю, – повторил слесарь, ущипнув ее за щеку, – что по своим делам. А по каким – это уже совсем другой вопрос. Прочитай-ка про «Синюю Бороду», дружок, и не будь слишком любопытна. Поверь, нас с тобой это не касается. А вот и обед – как нельзя более кстати!
Несмотря на то, что обед был подан, Долли непременно запротестовала бы против такого решительного прекращения разговора на интересующую ее тему, но когда слесарь упомянул о «Синей Бороде», вмешалась миссис Варден; она объявила, что по совести не может сидеть спокойно и слушать, как ее дочери предлагают знакомиться с похождениями какого-то турка и мусульманина, а тем более – турка мифического, каким она считала этого барона. Миссис Варден находила, что в такие тяжкие и тревожные времена для Долли будет гораздо полезнее подписаться на «Громовержца», на страницах которого печатаются дословно все речи лорда Джорджа Гордона, ибо чтение их может принести душе гораздо больше отрады и утешения, чем сто пятьдесят басен вроде «Синей Бороды». Сказав это, миссис Варден обратилась за поддержкой к прислуживавшей за столом мисс Миггс, и та подтвердила, что действительно чтение «Громовержца», а в особенности напечатанной в нем на прошлой педеле статьи под заголовком «Великобритания утопает в крови», умиротворило ее душу так, что этому даже поверить трудно. Та же статья оказала на ее замужнюю сестру (проживающую на площади Золотого Льва номер двадцать семь, второй звонок справа) весьма благотворное действие: когда она, женщина хрупкого здоровья и притом ожидающая прибавления семейства, прочла эту статью, с ней сделалась истерика, и с этого дня она не перестает проклинать инквизицию в назидание мужу и всем знакомым. Далее мисс Миггс объявила, что всем бесчувственным людям она советует самим послушать лорда Джорджа, и стала восторгаться его стойкой преданностью протестантской вере, потом его красноречием, потом его глазами, его носом, его ногами, наконец всей его фигурой, которая могла бы служить моделью скульптору для любой статуи – принца или ангела. Целиком согласившись с таким мнением, миссис Варден остановила взор на копилке в виде красного домика с желтой крышей и точным подобием дымовой трубы. Копилка стояла на камине и добровольные жертвователи опускали в нее золотые и серебряные монеты, а то и медяки. На стене домика красовалась медная дощечка, весьма похожая на настоящую, с четкой надписью «Союз Протестантов». Устремив глаза на эту надпись, миссис Варден сказала, что поведение мужа для нее – источник тяжких страдаций: никогда он не опускает ничего из своих сбережений в этот храм и только раз потихоньку – как она потом дозналась – бросил туда два осколка от сломанной трубки. Дай бог, чтобы ему этого не припомнили на Страшном суде! Да и Долли, к сожалению, так же скупится на пожертвования и предпочитает тратить деньги на ленты и всякие побрякушки, вместо того чтобы содействовать великому делу, которое сейчас претерпевает тяжкие невзгоды. Поэтому она, мать, умоляет Долли (ее отца она уже не надеется тронуть своими мольбами) следовать прекрасному примеру Миггс, которая четверть своего жалования швырнула, словно камень, в лицо папе римскому.
– Ах, мэм, – с живостью вмешалась Миггс, – не стоит об этом говорить. Я вовсе не стремлюсь, чтобы люди это узнали. Мои пожертвования – просто лепта вдовицы. Я даю, что имею, – тут Миггс, ни в чем не знавшая меры, разразилась потоком слез, – но уповаю, что мне воздается сторицей.
Последнее было совершенно верно, хотя, пожалуй, не в том смысле, какой Миггс хотела придать этим словам: так как она свои добровольные пожертвования делала неизменно на глазах у хозяйки, то получала от нее за свое рвение столько даров в виде чепчиков, платков и других предметов туалета, что, в общем, вклады в красный домик-копилку оказывались самым выгодным помещением ее скромного капитала, какое Миггс могла придумать, ибо они приносили ей семь-восемь процентов прибыли деньгами и по меньшей мере на пятьдесят процентов повышали ее репутацию и доверие к ней хозяйки.
– Не надо плакать, Миггс, – сказала миссис Варден, ко и сама прослезилась. – Вам нечего стыдиться, ваша бедная хозяйка всецело с вами согласна.
При этих словах Миггс заголосила еще отчаяннее и объявила, что знает, как хозяин ее ненавидит, что ужасно тяжело жить в доме, где тебя не любят и где ты ничем не можешь угодить; что она ни за что не хочет, чтобы из-за нее были раздоры в семье, – совесть ей этого не позволит. И если хозяину угодно с ней расстаться, то самое лучшее так и сделать, и она надеется, что после этого он будет чувствовать себя счастливее, и желает ему всяких благ. Дай бог, чтобы он нашел на ее место кого-нибудь, кто будет ему более по вкусу. Конечно, добавила Миггс, для нее разлука с такой хозяйкой будет очень тяжела, но когда совесть ей говорит, что она поступает, как должно, никакие страдания ее не пугают, и она готова даже на разлуку. Вряд ли она переживет это, и если ее здесь ненавидят и смотрят на нее косо, то, пожалуй, лучше ей умереть поскорее, ее смерть будет для всех желанным исходом. После такого драматического заключения мисс Миггс снова залилась обильными слезами и принялась громко рыдать.
– И ты можешь спокойно смотреть на это, Варден? – спросила миссис Варден, отложив нож и вилку.
– Не очень-то, друг мой, да что поделаешь? – отозвался слесарь. – Креплюсь, насколько могу.
– Не стоит за меня вступаться, мэм, – всхлипывая, прокричала Миггс. – Лучше всего нам расстаться. Не хочу, чтобы в доме из-за меня были раздоры, ни за что на это не соглашусь, хотя бы мне сулили золотые горы, да еще на всем готовом, с чаем и сахаром.
Чтобы вывести из затруднения читателя, который, верно, недоумевает, чем была так сильно расстроена мисс Миггс, мы скажем ему по секрету, что она, по своей привычке подслушивая у дверей, слышала разговор Гейбриэла с женой и его шутку насчет чернокожего барабанщика. Такая насмешка вызвала целую бурю злобы в се прекрасной груди, и это-то и было причиной той вспышки, которую мы наблюдали. Видя, что положение критическое, слесарь, как всегда, сдался, чтобы восстановить мир и спокойствие в доме.
– Ну, чего ты плачешь, голубушка? – сказал он. – И откуда ты взяла что тебя здесь ненавидят? Я никакой ненависти не питаю ни к тебе и ни к одному человеку на свете. Утри глаза и, ради бога, не мучь ты нас. Будем все веселы, пока можно.
Союзные державы, решив, что будет правильной стратегией удовлетвориться этим извинением и считать, что неприятель признал свою вину, утерли слезы и приняли слова слесаря благосклонно. Мисс Миггс объявила, что она всем желает добра, даже злейшему своему врагу, и чем больше ее обижают, тем большей любовью она отвечает обидчикам. Миссис Варден в самых высокопарных выражениях похвалила ее за такую кротость и незлобивость, а в виде заключительного пункта мирного договора потребовала, чтобы Долли сегодня вечером пошла с ней на собрание Союза Протестантов. Это было ярким доказательством ее предусмотрительности и ловкости: она с самого начала к этому клонила, но, втайне опасаясь возражений мужа (всегда проявлявшего смелость и упорство, когда дело касалось Долли), поддержала Миггс, чтобы, воспользовавшись его невыгодным положением, настоять на своем. Маневр блестяще удался, Гейбриэл ограничился лишь недовольной гримасой, но не посмел и пикнуть, так как только что происшедшая сцена служила ему предостережением.
Кончилось тем, что Миггс получила от хозяйки платье, а от Долли – полкроны в виде награды за великий подвиг добродетели. Миссис Варден, по своему обыкновению, не преминула выразить надежду, что ее супруг запомнит урок и впредь будет великодушнее. Обед между тем успел остыть, а бурная сцена никому не прибавила аппетита, так что обедали, по выражению миссис Варден, «как подобает христианам».
В тот день был назначен смотр Королевским Волонтерам, и слесарь не пошел больше в мастерскую работать. Расположившись поудобнее, с трубкой в зубах, обняв одной рукой хорошенькую дочку и нежно поглядывая на супругу, он весь с головы до пят сиял добродушием. А когда пришло время облачиться в военные доспехи и Долли, вертясь вокруг него с грациозными и обольстительными ужимками, помогала ему застегиваться, затягивать разные пряжки и ремешки и, наконец, влезть в теснейший из всех мундиров, когда-либо сшитых портным, он чувствовал себя самым счастливым отцом во всей Англии.
– Вот ведь как ловко управляется со всем, плутовка, – сказал он о Долли, обращаясь к миссис Варден, которая стояла перед ним, сложив руки (в эту минуту и она весьма гордилась мужем), между тем как Миггс держала наготове его шапку и саблю, далеко отставив руку, словно опасаясь, как бы это оружие по собственному почину не проткнуло кого-нибудь насквозь. – А все же, Долли, милочка моя, ни за что не выходи за солдата!
Долли не спросила почему, не вымолвила ни слова и, низко-низко опустив голову, стала завязывать отцу кушак.
– Всякий раз, как надеваю мундир, вспоминается мне бедняга Джо, – сказал добросердечный слесарь. – Он всегда был моим любимцем. Бедный Джо!.. Душа моя, не затягивай так туго!
Долли засмеялась, но как-то неестественно, совсем не как всегда, и еще ниже опустила голову.
– Да, жаль Джо! – заключил слесарь, словно говоря сам с собой. – Эх, приди он тогда ко мне, я, может, сумел бы их помирить. Старый Джон сделал большую ошибку! Не следовало ему так обращаться с парнем…. Ну, скоро ты кончишь, девочка?
Что за несносный кушак! Он опять развязался и волочился по земле. Долли пришлось стать на колени и начать все сначала.
– Нашел о ком говорить, – сказала миссис Варден, нахмурив брови. – Ты мог бы, я думаю, выбрать кого-нибудь более достойного внимания, чем твой Джо Уиллет.
Мисс Миггс громко фыркнула, чтобы поддержать хозяйку.
– Полно, Марта, – воскликнул слесарь. – Не будь к нему так сурова. Может, его уже и в живых нет, так будем его хоть поминать добром.
– Это беглого-то шалопая! – возмутилась миссис Варден, а Миггс тем же фырканьем выразила ей сочувствие.
– Беглый, но не шалопай, – возразил слесарь кротко. – Вел он себя всегда примерно и был красивый, славный паренек. Напрасно ты его ругаешь, Марта.
Миссис Варден кашлянула. То же самое немедленно сделала Миггс.
– Если хочешь знать, Марта, он очень старался тебе понравиться, – продолжал слесарь, с улыбкой потирая подбородок. – Да, да! Как сейчас помню – раз вечером, когда я уезжал из «Майского Древа», он вышел за мной на крыльцо и стал просить, чтобы я никому не рассказывал, что с ним здесь обращаются, как с мальчишкой… Не хотел, чтобы у нас дома это узнали. Но тогда я не понял… «А как поживает мисс Долли, сэр?» – спросил он потом. Бедный Джо! – с грустью вспоминал слесарь.
– Господи помилуй! – воскликнула вдруг Миггс. – Вот тебе раз!
– Ну, что там еще? – спросил Гейбриэл, круто обернувшись.
– Посмотрите-ка на мисс Долли, – ответила служанка, наклонясь и заглядывая Долли в лицо. – Ведь она плачет, разливается! Ох, мэм! Ох, сэр! Верите ли, я, как увидела, так и обомлела, перышком меня теперь сшибить можно, – завопила эта чувствительная девица, прижав руку к груди, словно для того, чтобы сдержать сильное биение сердца.
Слесарь бросил на мисс Миггс взгляд, говоривший, что он был бы не прочь иметь сейчас в руках такое перышко, потом удивленно проводил глазами убегавшую из комнаты Долли, за которой тотчас последовала преисполненная сочувствия Миггс, и, обращаясь к жене, пробормотал:
– Что с Долли, не заболела ли она? Или опять я в чем-то виноват?
– Виноват ли он! – укоризненно воскликнула миссис Варден. – Ох, уж лучше бы ты уходил поскорее!
– Да что я такого сделал? – допытывался бедный Гейбриэл. – Мы с тобой условились никогда не поминать про мистера Эдварда, – так я же не говорил о нем. Не говорил ведь?
Миссис Варден ответила только, что он хоть кого выведет из терпения, после чего устремилась из комнаты вслед за ушедшими. А бедняга Гейбриэл сам завязал свой кушак, прицепил саблю, взял шапку и вышел.
– Не такой уж я мастер военного дела, – рассуждал он про себя. – Но там по крайней мере меньше беды наживешь, а тут, как ни ступи, – оплошал! Каждый человек для чего-то родится на свет, и мне, видно, судьба – без всякого умысла заставлять всех женщин плакать. Нелегко это, видит бог.
Но, не успев дойти до угла, он уже забыл о своем огорчении и зашагал вперед с сияющим видом, кивая по дороге соседям, и его дружеские приветствия изливались па всех как теплый весенний дождь.
Как мы уже видели, Долли кинулась обнимать отца. Потом она поцеловала мать и прошла вместе с ними в маленькую столовую, где уже был накрыт обеденный стол и мисс Миггс – еще более прямая и костлявая, чем пять лет назад, – встретила ее какой-то истерической гримасой, которая должна была изображать улыбку. Сняв шляпку и накидку (та и другая были убийственно эффектны и соблазнительны), Долли отдала их сей юной деве и сказала со смехом, который смело мог соперничать с недавней музыкой в мастерской слесаря:
– Как радостно всегда бывает вернуться домой!
– А уж мы-то как тебе рады, Долл! – сказал отец, отводя с ее лба темные кудряшки, падавшие на блестящие глаза. – Поцелуй меня!
Если бы кто-либо из представителей мужского пола мог видеть, как она целовала старого слесаря! Но, к счастью, никто из них здесь не присутствовал.
– Как жаль, что ты живешь в Уоррене, – сказал Варден. – Я очень скучаю без тебя… Ну, что там у них нового, Долл?
– Думаю, эти новости тебе уже известны, – отозвалась Долли. – Я просто уверена, что ты все знаешь.
– Как так? – воскликнул слесарь, – О чем ты толкуешь?
– Ну, ну, отлично знаешь, – сказала Долли. – Ты мне лучше скажи, почему мистер Хардейл – ох, как он опять стал мрачен! – вот уже несколько дней где-то пропадает? И почему он то и дело уезжает из дому, а племяннице не говорит, куда едет и зачем? Только из писем видно, что он не сидит в Лондоне, а разъезжает по разным местам?
– Ручаюсь, что мисс Эмма вовсе и не стремится это узнать, – возразил слесарь.
– Не знаю, как она, а я по крайней мере хочу это знать! – воскликнула Долли. – Объясни мне, почему у него завелись какие-то секреты от Эммы и всех? И что это за история о привидении, которую запрещено рассказывать мисс Эмме? История эта, видно, как-то связана с его отъездом? Я же вижу, что ты знаешь, – ага, даже покраснел!
– Что это за история, что она означает и какое отношение имеет к отъезду мистера Хардейла, я знаю не больше тебя, милочка, – возразил слесарь. – И думаю, что все это просто – дурацкая фантазия Соломона и выеденного яйца не стоит. Ну, а мистер Хардейл… Он, я полагаю, уехал…
– Куда? – перебила Долли.
– Полагаю, – повторил слесарь, ущипнув ее за щеку, – что по своим делам. А по каким – это уже совсем другой вопрос. Прочитай-ка про «Синюю Бороду», дружок, и не будь слишком любопытна. Поверь, нас с тобой это не касается. А вот и обед – как нельзя более кстати!
Несмотря на то, что обед был подан, Долли непременно запротестовала бы против такого решительного прекращения разговора на интересующую ее тему, но когда слесарь упомянул о «Синей Бороде», вмешалась миссис Варден; она объявила, что по совести не может сидеть спокойно и слушать, как ее дочери предлагают знакомиться с похождениями какого-то турка и мусульманина, а тем более – турка мифического, каким она считала этого барона. Миссис Варден находила, что в такие тяжкие и тревожные времена для Долли будет гораздо полезнее подписаться на «Громовержца», на страницах которого печатаются дословно все речи лорда Джорджа Гордона, ибо чтение их может принести душе гораздо больше отрады и утешения, чем сто пятьдесят басен вроде «Синей Бороды». Сказав это, миссис Варден обратилась за поддержкой к прислуживавшей за столом мисс Миггс, и та подтвердила, что действительно чтение «Громовержца», а в особенности напечатанной в нем на прошлой педеле статьи под заголовком «Великобритания утопает в крови», умиротворило ее душу так, что этому даже поверить трудно. Та же статья оказала на ее замужнюю сестру (проживающую на площади Золотого Льва номер двадцать семь, второй звонок справа) весьма благотворное действие: когда она, женщина хрупкого здоровья и притом ожидающая прибавления семейства, прочла эту статью, с ней сделалась истерика, и с этого дня она не перестает проклинать инквизицию в назидание мужу и всем знакомым. Далее мисс Миггс объявила, что всем бесчувственным людям она советует самим послушать лорда Джорджа, и стала восторгаться его стойкой преданностью протестантской вере, потом его красноречием, потом его глазами, его носом, его ногами, наконец всей его фигурой, которая могла бы служить моделью скульптору для любой статуи – принца или ангела. Целиком согласившись с таким мнением, миссис Варден остановила взор на копилке в виде красного домика с желтой крышей и точным подобием дымовой трубы. Копилка стояла на камине и добровольные жертвователи опускали в нее золотые и серебряные монеты, а то и медяки. На стене домика красовалась медная дощечка, весьма похожая на настоящую, с четкой надписью «Союз Протестантов». Устремив глаза на эту надпись, миссис Варден сказала, что поведение мужа для нее – источник тяжких страдаций: никогда он не опускает ничего из своих сбережений в этот храм и только раз потихоньку – как она потом дозналась – бросил туда два осколка от сломанной трубки. Дай бог, чтобы ему этого не припомнили на Страшном суде! Да и Долли, к сожалению, так же скупится на пожертвования и предпочитает тратить деньги на ленты и всякие побрякушки, вместо того чтобы содействовать великому делу, которое сейчас претерпевает тяжкие невзгоды. Поэтому она, мать, умоляет Долли (ее отца она уже не надеется тронуть своими мольбами) следовать прекрасному примеру Миггс, которая четверть своего жалования швырнула, словно камень, в лицо папе римскому.
– Ах, мэм, – с живостью вмешалась Миггс, – не стоит об этом говорить. Я вовсе не стремлюсь, чтобы люди это узнали. Мои пожертвования – просто лепта вдовицы. Я даю, что имею, – тут Миггс, ни в чем не знавшая меры, разразилась потоком слез, – но уповаю, что мне воздается сторицей.
Последнее было совершенно верно, хотя, пожалуй, не в том смысле, какой Миггс хотела придать этим словам: так как она свои добровольные пожертвования делала неизменно на глазах у хозяйки, то получала от нее за свое рвение столько даров в виде чепчиков, платков и других предметов туалета, что, в общем, вклады в красный домик-копилку оказывались самым выгодным помещением ее скромного капитала, какое Миггс могла придумать, ибо они приносили ей семь-восемь процентов прибыли деньгами и по меньшей мере на пятьдесят процентов повышали ее репутацию и доверие к ней хозяйки.
– Не надо плакать, Миггс, – сказала миссис Варден, ко и сама прослезилась. – Вам нечего стыдиться, ваша бедная хозяйка всецело с вами согласна.
При этих словах Миггс заголосила еще отчаяннее и объявила, что знает, как хозяин ее ненавидит, что ужасно тяжело жить в доме, где тебя не любят и где ты ничем не можешь угодить; что она ни за что не хочет, чтобы из-за нее были раздоры в семье, – совесть ей этого не позволит. И если хозяину угодно с ней расстаться, то самое лучшее так и сделать, и она надеется, что после этого он будет чувствовать себя счастливее, и желает ему всяких благ. Дай бог, чтобы он нашел на ее место кого-нибудь, кто будет ему более по вкусу. Конечно, добавила Миггс, для нее разлука с такой хозяйкой будет очень тяжела, но когда совесть ей говорит, что она поступает, как должно, никакие страдания ее не пугают, и она готова даже на разлуку. Вряд ли она переживет это, и если ее здесь ненавидят и смотрят на нее косо, то, пожалуй, лучше ей умереть поскорее, ее смерть будет для всех желанным исходом. После такого драматического заключения мисс Миггс снова залилась обильными слезами и принялась громко рыдать.
– И ты можешь спокойно смотреть на это, Варден? – спросила миссис Варден, отложив нож и вилку.
– Не очень-то, друг мой, да что поделаешь? – отозвался слесарь. – Креплюсь, насколько могу.
– Не стоит за меня вступаться, мэм, – всхлипывая, прокричала Миггс. – Лучше всего нам расстаться. Не хочу, чтобы в доме из-за меня были раздоры, ни за что на это не соглашусь, хотя бы мне сулили золотые горы, да еще на всем готовом, с чаем и сахаром.
Чтобы вывести из затруднения читателя, который, верно, недоумевает, чем была так сильно расстроена мисс Миггс, мы скажем ему по секрету, что она, по своей привычке подслушивая у дверей, слышала разговор Гейбриэла с женой и его шутку насчет чернокожего барабанщика. Такая насмешка вызвала целую бурю злобы в се прекрасной груди, и это-то и было причиной той вспышки, которую мы наблюдали. Видя, что положение критическое, слесарь, как всегда, сдался, чтобы восстановить мир и спокойствие в доме.
– Ну, чего ты плачешь, голубушка? – сказал он. – И откуда ты взяла что тебя здесь ненавидят? Я никакой ненависти не питаю ни к тебе и ни к одному человеку на свете. Утри глаза и, ради бога, не мучь ты нас. Будем все веселы, пока можно.
Союзные державы, решив, что будет правильной стратегией удовлетвориться этим извинением и считать, что неприятель признал свою вину, утерли слезы и приняли слова слесаря благосклонно. Мисс Миггс объявила, что она всем желает добра, даже злейшему своему врагу, и чем больше ее обижают, тем большей любовью она отвечает обидчикам. Миссис Варден в самых высокопарных выражениях похвалила ее за такую кротость и незлобивость, а в виде заключительного пункта мирного договора потребовала, чтобы Долли сегодня вечером пошла с ней на собрание Союза Протестантов. Это было ярким доказательством ее предусмотрительности и ловкости: она с самого начала к этому клонила, но, втайне опасаясь возражений мужа (всегда проявлявшего смелость и упорство, когда дело касалось Долли), поддержала Миггс, чтобы, воспользовавшись его невыгодным положением, настоять на своем. Маневр блестяще удался, Гейбриэл ограничился лишь недовольной гримасой, но не посмел и пикнуть, так как только что происшедшая сцена служила ему предостережением.
Кончилось тем, что Миггс получила от хозяйки платье, а от Долли – полкроны в виде награды за великий подвиг добродетели. Миссис Варден, по своему обыкновению, не преминула выразить надежду, что ее супруг запомнит урок и впредь будет великодушнее. Обед между тем успел остыть, а бурная сцена никому не прибавила аппетита, так что обедали, по выражению миссис Варден, «как подобает христианам».
В тот день был назначен смотр Королевским Волонтерам, и слесарь не пошел больше в мастерскую работать. Расположившись поудобнее, с трубкой в зубах, обняв одной рукой хорошенькую дочку и нежно поглядывая на супругу, он весь с головы до пят сиял добродушием. А когда пришло время облачиться в военные доспехи и Долли, вертясь вокруг него с грациозными и обольстительными ужимками, помогала ему застегиваться, затягивать разные пряжки и ремешки и, наконец, влезть в теснейший из всех мундиров, когда-либо сшитых портным, он чувствовал себя самым счастливым отцом во всей Англии.
– Вот ведь как ловко управляется со всем, плутовка, – сказал он о Долли, обращаясь к миссис Варден, которая стояла перед ним, сложив руки (в эту минуту и она весьма гордилась мужем), между тем как Миггс держала наготове его шапку и саблю, далеко отставив руку, словно опасаясь, как бы это оружие по собственному почину не проткнуло кого-нибудь насквозь. – А все же, Долли, милочка моя, ни за что не выходи за солдата!
Долли не спросила почему, не вымолвила ни слова и, низко-низко опустив голову, стала завязывать отцу кушак.
– Всякий раз, как надеваю мундир, вспоминается мне бедняга Джо, – сказал добросердечный слесарь. – Он всегда был моим любимцем. Бедный Джо!.. Душа моя, не затягивай так туго!
Долли засмеялась, но как-то неестественно, совсем не как всегда, и еще ниже опустила голову.
– Да, жаль Джо! – заключил слесарь, словно говоря сам с собой. – Эх, приди он тогда ко мне, я, может, сумел бы их помирить. Старый Джон сделал большую ошибку! Не следовало ему так обращаться с парнем…. Ну, скоро ты кончишь, девочка?
Что за несносный кушак! Он опять развязался и волочился по земле. Долли пришлось стать на колени и начать все сначала.
– Нашел о ком говорить, – сказала миссис Варден, нахмурив брови. – Ты мог бы, я думаю, выбрать кого-нибудь более достойного внимания, чем твой Джо Уиллет.
Мисс Миггс громко фыркнула, чтобы поддержать хозяйку.
– Полно, Марта, – воскликнул слесарь. – Не будь к нему так сурова. Может, его уже и в живых нет, так будем его хоть поминать добром.
– Это беглого-то шалопая! – возмутилась миссис Варден, а Миггс тем же фырканьем выразила ей сочувствие.
– Беглый, но не шалопай, – возразил слесарь кротко. – Вел он себя всегда примерно и был красивый, славный паренек. Напрасно ты его ругаешь, Марта.
Миссис Варден кашлянула. То же самое немедленно сделала Миггс.
– Если хочешь знать, Марта, он очень старался тебе понравиться, – продолжал слесарь, с улыбкой потирая подбородок. – Да, да! Как сейчас помню – раз вечером, когда я уезжал из «Майского Древа», он вышел за мной на крыльцо и стал просить, чтобы я никому не рассказывал, что с ним здесь обращаются, как с мальчишкой… Не хотел, чтобы у нас дома это узнали. Но тогда я не понял… «А как поживает мисс Долли, сэр?» – спросил он потом. Бедный Джо! – с грустью вспоминал слесарь.
– Господи помилуй! – воскликнула вдруг Миггс. – Вот тебе раз!
– Ну, что там еще? – спросил Гейбриэл, круто обернувшись.
– Посмотрите-ка на мисс Долли, – ответила служанка, наклонясь и заглядывая Долли в лицо. – Ведь она плачет, разливается! Ох, мэм! Ох, сэр! Верите ли, я, как увидела, так и обомлела, перышком меня теперь сшибить можно, – завопила эта чувствительная девица, прижав руку к груди, словно для того, чтобы сдержать сильное биение сердца.
Слесарь бросил на мисс Миггс взгляд, говоривший, что он был бы не прочь иметь сейчас в руках такое перышко, потом удивленно проводил глазами убегавшую из комнаты Долли, за которой тотчас последовала преисполненная сочувствия Миггс, и, обращаясь к жене, пробормотал:
– Что с Долли, не заболела ли она? Или опять я в чем-то виноват?
– Виноват ли он! – укоризненно воскликнула миссис Варден. – Ох, уж лучше бы ты уходил поскорее!
– Да что я такого сделал? – допытывался бедный Гейбриэл. – Мы с тобой условились никогда не поминать про мистера Эдварда, – так я же не говорил о нем. Не говорил ведь?
Миссис Варден ответила только, что он хоть кого выведет из терпения, после чего устремилась из комнаты вслед за ушедшими. А бедняга Гейбриэл сам завязал свой кушак, прицепил саблю, взял шапку и вышел.
– Не такой уж я мастер военного дела, – рассуждал он про себя. – Но там по крайней мере меньше беды наживешь, а тут, как ни ступи, – оплошал! Каждый человек для чего-то родится на свет, и мне, видно, судьба – без всякого умысла заставлять всех женщин плакать. Нелегко это, видит бог.
Но, не успев дойти до угла, он уже забыл о своем огорчении и зашагал вперед с сияющим видом, кивая по дороге соседям, и его дружеские приветствия изливались па всех как теплый весенний дождь.
Глава сорок вторая
Королевские Волонтеры Восточного Лондона в этот день представляли эффектное зрелище: построившись шеренгами, каре, кругами, треугольниками и всякими другими способами, они под барабанный бой, с развевающимися знаменами проделывали множество сложных маневров, и во всех сержант Варден принимал деятельное участие. Показав свою воинскую удаль во время этого парада, волонтеры стройными рядами промаршировали в Челси и до темноты пировали в соседних тавернах. 3атем, созванные боем барабанов, снова построились и под громкие приветствия подданных его величества вернулись на то место, откуда пришли.
Обратное шествие порядком замедлилось из-за неприличного поведения некоторых капралов, Эти люди, степенные у себя дома, но весьма неуравновешенные за его пределами, разбили штыками несколько окон и вынудили своего начальника вести их дальше под усиленным конвоем, но и с конвойными они дорогой то и дело имели стычки. Было уже девять часов вечера, когда Варден вернулся домой. У дверей стояла наемная карета, и, когда слесарь проходил мимо, из окна кареты его окликнул мистер Хардейл.
– От души рад вас видеть, сэр, – сказал слесарь, подходя. – Как жаль, что вы не зашли к нам, вместо того чтобы ждать здесь…
– У вас, оказывается, никого нет дома, – пояснил мистер Хардейл. – К тому же я бы хотел, чтобы разговор с вами был как можно более секретным.
– Гм! – Слесарь оглянулся на свой дом. – Отправились, конечно, с Саймоном Тэппертитом в этот знаменитый Союз!
Мистер Хардейл предложил ему сесть в карету и, если он не устал и не торопится домой, прокатиться вместе – чтобы по дороге спокойно поговорить. Гейбриэл охотно согласился, и кучер, взобравшись на козлы, погнал лошадь.
– Варден, – начал мистер Хардейл, помолчав минуту. – Вы, наверное, будете удивлены, когда услышите, зачем я приехал. Вам это покажется очень странным.
– Не сомневаюсь, сэр, что цель у вас разумная. Если бы в ней не было смысла, вы бы не приехали. Вы только сейчас вернулись из поездки, сэр?
– Да, всего лишь полчаса назад.
– Разузнали что-нибудь про Барнеби и его мать? – спросил слесарь с сомнением в голосе. – Нет? Эх, сэр, я с самого начала думал, что это безнадежная затея. Ведь как только они уехали, вы пустили в ход все, чтобы их найти, и ничего не вышло. Сызнова начинать поиски после того, как прошло столько времени, – бесполезны, сэр, совершенно бесполезно.
– Но куда же они пропали? – с раздражением сказал мистер Хардейл. – Или их уже нет в живых?
– Кто знает! – отозвался слесарь. – Немало моих знакомых пять лет назад ходили по земле, а теперь почивают в ней, и могилы их заросли травой… Да если Мэри и Барнеби и живы, поверьте, сэр, напрасно будете их искать. Мир велик. Может, время или случай раскроют и эту тайну, если будет на то воля божья.
– Ах, Варден, дорогой мой, недаром я так стремлюсь именно сейчас отыскать их, у меня более серьезные причины, чем вы думаете, – возразил мистер Хардейл. – Это не каприз, не случайный возврат к прежним попыткам, это серьезное, очень серьезное решение. Все мои мысли им заняты, оно не выходит у меня из головы, я, как одержимый, не знаю покоя ни днем ни ночью.
Голос мистера Хардейла звучал настолько необычно, в нем, как и в жестах, заметно было такое сильное волнение, что пораженный Гейбриэл не отвечал ни слова, Он сидел молча и в темноте пытался рассмотреть выражение его лица.
– Не спрашивайте меня ни о чем, – продолжал мистер Хардейл. – Если бы я попробовал объяснить вам, что меня мучает, вы бы подумали, что я сошел с ума и стал жертвой навязчивой фантазии. Достаточно вам знать, что я не в состоянии, да, не в состоянии сидеть сложа руки, – я должен делать то, что вам покажется странным.
– А с каких же пор вы в таком беспокойстве, сэр? – спросил слесарь, помолчав.
Мистер Хардейл ответил не сразу, – он, казалось, был в нерешимости.
– С той ночи, как бушевала буря. С девятнадцатого марта.
И, словно боясь, что Варден сейчас станет удивляться или расспрашивать его, мистер Хардейл поспешно продолжал:
– Знаю, вы подумаете, что я в заблуждении. Может, и так. Но во всяком случае мое подозрение – не плод больной фантазии, а вывод здравого ума, основанный на фактах. Вы знаете, что в доме миссис Радж все осталось как было, и он, по моему распоряжению, стоит запертый со дня ее отъезда – только раза два в неделю старуха соседка заходит, чтобы разогнать крыс. Я сейчас еду туда.
– Зачем? – спросил слесарь.
– Проведу там ночь, – пояснил мистер Хардейл. – И не одну, а много ночей. Для всех это секрет, но вам я его открыл на случай, если произойдет что-нибудь непредвиденное. Приходите туда ко мне только в случае крайней необходимости, я буду там с сумерек до утра. Эмма, Долли и все остальные уверены, что меня нет в Лондоне – я действительно вернулся только час назад. Не говорите им ничего! Вот за этим я и приехал. Знаю, что на вас можно положиться, я прошу вас – ни о чем пока меня не спрашивайте.
И, вероятно, для того, чтобы переменить тему, мистер Хардейл стал расспрашивать ошеломленного слесаря о его столкновении с разбойником на дороге, о нападения в ту же ночь на Эдварда Честера, о встрече с этим разбойником в доме миссис Радж и всех последующих необычайных происшествиях. Он даже – как бы между прочим – осведомился, какого роста и сложения этот человек; какая у него наружность и не показался ли он ему, Вардену, похожим на кого-нибудь… – ну, например, на Хью или другого знакомого. Много еще подобных вопросов задавал Вардену мистер Хардейл, а тот, считая, что это делается лишь для того, чтобы отвлечь его внимание, отвечал на все рассеянно – первое, что приходило в голову.
Они доехали, наконец, до той улицы, где стоял дом миссис Радж, и здесь мистер Хардейл, сойдя на углу, отпустил кэб.
– Если хотите сами убедиться, что я здесь хорошо устроюсь, войдемте в дом! – с грустной усмешкой сказал он Вардену.
Гейбриэл, которому все прежние неожиданности казались пустяком по сравнению с этой новой, молча пошел за ним по узкому тротуару. Дойдя до входной двери, мистер Хардейл бесшумно отпер ее принесенным с собой ключом, вошел, пропустив вперед Вардена, и запер ее изнутри.
Они очутились в полной темноте и ощупью добрались до комнаты в нижнем этаже. Здесь мистер Хардейл зажег свечу, которую предусмотрительно захватил с собой. Только сейчас, когда огонек осветил его лицо, слесарь заметил, как оно побледнело и осунулось, как сильно исхудал и переменился мистер Хардейл. Видно было, что он действительно в таком тяжелом состоянии, как говорил дорогой. После всего услышанного Гейбриэл с вполне естественным интересом всмотрелся ему в лицо. Выражение этого лица было настолько разумно и серьезно, что Варден даже устыдился своего минутного подозрения и, встретив взгляд мистера Хардейла, отвел глаза, словно боясь выдать свои мысли.
– Хотите обойти дом? – предложил мистер Хардейл и, покосившись на окно, закрытое ветхими ставнями, добавил: – Только говорите потише.
Предупреждение было излишне – эти комнаты будили какое-то жуткое чувство, заставлявшее невольно понижать голос. Гейбриэл шепнул «хорошо» и пошел за мистером Хардейлом наверх.
Там все имело такой же вид, как и тогда, когда он приходил сюда в последний раз. Но было душно, царила гнетущая тишина, словно самый дом загрустил от долгого одиночества. Занавески на окнах и у кровати, прежде такие чистенькие и веселые, уныло повисли, и в складках их густым слоем залегла пыль; на потолке, стенах и полу пятнами проступала сырость. Половицы скрипели под ногами вошедших, словно протестуя против неожиданного вторжения, а проворные пауки, ослепленные светом, замерли па стенах или падали на пол, как мертвые. Тикал где-то жук-точильщик, которого народ называет «часы смерти», и за панелями шумели поспешно убегавшие крысы и мыши.
При виде обветшавшей мебели Гейбриэлу и мистеру Хардейлу с удивительной живостью вспомнились те, кто раньше владел ею, сжился с нею. Казалось, Грип снова восседает на высокой спинке стула, Барнеби лежит в своем любимом уголке у камина, а его мать сидит на обычном месте и, как бывало, издали наблюдает за сыном. И даже когда обоим посетителям удавалось отогнать эти призраки, возникшие в их воображении, те, казалось, все же незримо витали вокруг, таились за дверьми, в чуланах, готовые вновь появиться и внезапно заговорить хорошо знакомыми голосами.
Мистер Хардейл и Варден вернулись в комнату на первом этаже. Хардейл снял шпагу и положил ее на стол вместе с парой карманных пистолетов, затем вышел со свечой в переднюю проводить слесаря.
Обратное шествие порядком замедлилось из-за неприличного поведения некоторых капралов, Эти люди, степенные у себя дома, но весьма неуравновешенные за его пределами, разбили штыками несколько окон и вынудили своего начальника вести их дальше под усиленным конвоем, но и с конвойными они дорогой то и дело имели стычки. Было уже девять часов вечера, когда Варден вернулся домой. У дверей стояла наемная карета, и, когда слесарь проходил мимо, из окна кареты его окликнул мистер Хардейл.
– От души рад вас видеть, сэр, – сказал слесарь, подходя. – Как жаль, что вы не зашли к нам, вместо того чтобы ждать здесь…
– У вас, оказывается, никого нет дома, – пояснил мистер Хардейл. – К тому же я бы хотел, чтобы разговор с вами был как можно более секретным.
– Гм! – Слесарь оглянулся на свой дом. – Отправились, конечно, с Саймоном Тэппертитом в этот знаменитый Союз!
Мистер Хардейл предложил ему сесть в карету и, если он не устал и не торопится домой, прокатиться вместе – чтобы по дороге спокойно поговорить. Гейбриэл охотно согласился, и кучер, взобравшись на козлы, погнал лошадь.
– Варден, – начал мистер Хардейл, помолчав минуту. – Вы, наверное, будете удивлены, когда услышите, зачем я приехал. Вам это покажется очень странным.
– Не сомневаюсь, сэр, что цель у вас разумная. Если бы в ней не было смысла, вы бы не приехали. Вы только сейчас вернулись из поездки, сэр?
– Да, всего лишь полчаса назад.
– Разузнали что-нибудь про Барнеби и его мать? – спросил слесарь с сомнением в голосе. – Нет? Эх, сэр, я с самого начала думал, что это безнадежная затея. Ведь как только они уехали, вы пустили в ход все, чтобы их найти, и ничего не вышло. Сызнова начинать поиски после того, как прошло столько времени, – бесполезны, сэр, совершенно бесполезно.
– Но куда же они пропали? – с раздражением сказал мистер Хардейл. – Или их уже нет в живых?
– Кто знает! – отозвался слесарь. – Немало моих знакомых пять лет назад ходили по земле, а теперь почивают в ней, и могилы их заросли травой… Да если Мэри и Барнеби и живы, поверьте, сэр, напрасно будете их искать. Мир велик. Может, время или случай раскроют и эту тайну, если будет на то воля божья.
– Ах, Варден, дорогой мой, недаром я так стремлюсь именно сейчас отыскать их, у меня более серьезные причины, чем вы думаете, – возразил мистер Хардейл. – Это не каприз, не случайный возврат к прежним попыткам, это серьезное, очень серьезное решение. Все мои мысли им заняты, оно не выходит у меня из головы, я, как одержимый, не знаю покоя ни днем ни ночью.
Голос мистера Хардейла звучал настолько необычно, в нем, как и в жестах, заметно было такое сильное волнение, что пораженный Гейбриэл не отвечал ни слова, Он сидел молча и в темноте пытался рассмотреть выражение его лица.
– Не спрашивайте меня ни о чем, – продолжал мистер Хардейл. – Если бы я попробовал объяснить вам, что меня мучает, вы бы подумали, что я сошел с ума и стал жертвой навязчивой фантазии. Достаточно вам знать, что я не в состоянии, да, не в состоянии сидеть сложа руки, – я должен делать то, что вам покажется странным.
– А с каких же пор вы в таком беспокойстве, сэр? – спросил слесарь, помолчав.
Мистер Хардейл ответил не сразу, – он, казалось, был в нерешимости.
– С той ночи, как бушевала буря. С девятнадцатого марта.
И, словно боясь, что Варден сейчас станет удивляться или расспрашивать его, мистер Хардейл поспешно продолжал:
– Знаю, вы подумаете, что я в заблуждении. Может, и так. Но во всяком случае мое подозрение – не плод больной фантазии, а вывод здравого ума, основанный на фактах. Вы знаете, что в доме миссис Радж все осталось как было, и он, по моему распоряжению, стоит запертый со дня ее отъезда – только раза два в неделю старуха соседка заходит, чтобы разогнать крыс. Я сейчас еду туда.
– Зачем? – спросил слесарь.
– Проведу там ночь, – пояснил мистер Хардейл. – И не одну, а много ночей. Для всех это секрет, но вам я его открыл на случай, если произойдет что-нибудь непредвиденное. Приходите туда ко мне только в случае крайней необходимости, я буду там с сумерек до утра. Эмма, Долли и все остальные уверены, что меня нет в Лондоне – я действительно вернулся только час назад. Не говорите им ничего! Вот за этим я и приехал. Знаю, что на вас можно положиться, я прошу вас – ни о чем пока меня не спрашивайте.
И, вероятно, для того, чтобы переменить тему, мистер Хардейл стал расспрашивать ошеломленного слесаря о его столкновении с разбойником на дороге, о нападения в ту же ночь на Эдварда Честера, о встрече с этим разбойником в доме миссис Радж и всех последующих необычайных происшествиях. Он даже – как бы между прочим – осведомился, какого роста и сложения этот человек; какая у него наружность и не показался ли он ему, Вардену, похожим на кого-нибудь… – ну, например, на Хью или другого знакомого. Много еще подобных вопросов задавал Вардену мистер Хардейл, а тот, считая, что это делается лишь для того, чтобы отвлечь его внимание, отвечал на все рассеянно – первое, что приходило в голову.
Они доехали, наконец, до той улицы, где стоял дом миссис Радж, и здесь мистер Хардейл, сойдя на углу, отпустил кэб.
– Если хотите сами убедиться, что я здесь хорошо устроюсь, войдемте в дом! – с грустной усмешкой сказал он Вардену.
Гейбриэл, которому все прежние неожиданности казались пустяком по сравнению с этой новой, молча пошел за ним по узкому тротуару. Дойдя до входной двери, мистер Хардейл бесшумно отпер ее принесенным с собой ключом, вошел, пропустив вперед Вардена, и запер ее изнутри.
Они очутились в полной темноте и ощупью добрались до комнаты в нижнем этаже. Здесь мистер Хардейл зажег свечу, которую предусмотрительно захватил с собой. Только сейчас, когда огонек осветил его лицо, слесарь заметил, как оно побледнело и осунулось, как сильно исхудал и переменился мистер Хардейл. Видно было, что он действительно в таком тяжелом состоянии, как говорил дорогой. После всего услышанного Гейбриэл с вполне естественным интересом всмотрелся ему в лицо. Выражение этого лица было настолько разумно и серьезно, что Варден даже устыдился своего минутного подозрения и, встретив взгляд мистера Хардейла, отвел глаза, словно боясь выдать свои мысли.
– Хотите обойти дом? – предложил мистер Хардейл и, покосившись на окно, закрытое ветхими ставнями, добавил: – Только говорите потише.
Предупреждение было излишне – эти комнаты будили какое-то жуткое чувство, заставлявшее невольно понижать голос. Гейбриэл шепнул «хорошо» и пошел за мистером Хардейлом наверх.
Там все имело такой же вид, как и тогда, когда он приходил сюда в последний раз. Но было душно, царила гнетущая тишина, словно самый дом загрустил от долгого одиночества. Занавески на окнах и у кровати, прежде такие чистенькие и веселые, уныло повисли, и в складках их густым слоем залегла пыль; на потолке, стенах и полу пятнами проступала сырость. Половицы скрипели под ногами вошедших, словно протестуя против неожиданного вторжения, а проворные пауки, ослепленные светом, замерли па стенах или падали на пол, как мертвые. Тикал где-то жук-точильщик, которого народ называет «часы смерти», и за панелями шумели поспешно убегавшие крысы и мыши.
При виде обветшавшей мебели Гейбриэлу и мистеру Хардейлу с удивительной живостью вспомнились те, кто раньше владел ею, сжился с нею. Казалось, Грип снова восседает на высокой спинке стула, Барнеби лежит в своем любимом уголке у камина, а его мать сидит на обычном месте и, как бывало, издали наблюдает за сыном. И даже когда обоим посетителям удавалось отогнать эти призраки, возникшие в их воображении, те, казалось, все же незримо витали вокруг, таились за дверьми, в чуланах, готовые вновь появиться и внезапно заговорить хорошо знакомыми голосами.
Мистер Хардейл и Варден вернулись в комнату на первом этаже. Хардейл снял шпагу и положил ее на стол вместе с парой карманных пистолетов, затем вышел со свечой в переднюю проводить слесаря.