дю Морье Дафна. Стеклодувы

   "Говорят, - продолжал Робер, - что для поддержки партии двора уже вызваны иностранные войска, для того, чтобы в случае нужды прийти на помощь, и что многие мосты уже охраняются. По самым последним слухам, брат короля граф д'Артуа вместе с королевой отдали тайный приказ вырыть под Бастилией туннель и поместить там сотни солдат и боеприпасы с тем, чтобы по первому слову, если Собрание будет оказывать сопротивление, взорвать приготовленную там мину, достаточно мощную, чтобы уничтожить все Собрание и еще половину Парижа в придачу".
   Если это было правдой, хотя мне трудно было в это поверить, нужно было срочно принимать меры: Робер вместе с Жаком должны немедленно покинуть Париж и перебраться к нам, взяв с собой Фиатов, если те захотят двинуться с места.
   - Ч-что я т-тебе говорил? - мрачно сказал Мишель, когда я прочла письмо ему и Франсуа. - Эта проклятая п-партия двора готова пойти на что угодно, лишь бы разогнать Национальное Собрание. Почему парижане сидят по домам? Они должны выйти на улицы и сражаться. Если бы подобное случилось в Ле-Мане, я бы д-давно был на улице вместе со всеми своими ребятами из Шен-Бидо.
   Я сразу же написала Роберу, умоляя его уехать из Парижа, но у меня было мало надежды на то, что он на это согласится. Если он все еще работает на Лакло и других приближенных герцога Орлеанского, они, наверное, считают, что теперь, наконец, пришел их звездный час.
   Страшные слухи о заговоре, о том, что королева собирается взорвать Национальное Собрание, а вместе с ним чуть ли не весь Париж, донеслись и до Ле-Мана; Пьер только об этом и говорил, когда на следующей неделе туда приехали Мишель и Франсуа. По-видимому, кто-то из депутатов подтвердил этот слух в письме своему выборщику - выборщики - это наиболее влиятельные и уважаемые люди в каждой округе, которые выбирали депутатов от Третьего сословия.
   - Париж окружен войсками, - сообщил Пьер брату, и впервые в жизни обычное самообладание ему изменило. - Вчера возвратилась из Парижа жена нашего депутата, так вот, она узнала из самых авторитетных источников, что стоит принцу Конде сказать слово, и сорок тысяч солдат займут столицу, и что у них есть приказ стрелять во всякого, кто поддерживает собрание. Если это случится, будет настоящая бойня.
   Опровержение этих слухов поступило со стороны Эдме; ее муж, мсье Помар, в качестве сборщика налогов для Сен-Винсенского аббатства присутствовал на обеде, который давали офицеры Шартрского драгунского полка в честь возвращения своего командира виконта де Валанса. Судя по тому, что рассказывал виконт, моральный дух столицы находится на самом высоком уровне, а герцог Орлеанский и Некер по-прежнему являются самыми популярными людьми.
   - Конечно, - говорила Эдме Мишелю, - виконт де Валанс принадлежит к сторонникам герцога Орлеанского. Он женат на дочери его бывшей любовницы, мадам де Жанлис, и является любовником мачехи герцога. Можно ли себе представить более тесную семейную связь?
   Эдме, так же, как и Робер, обладала способностью собирать разные слухи, и когда она стала пересказывать их Мишелю, я порадовалась, что мы живем в деревне, а не в Ле-Мане.
   - Я н-не желаю слушать сплетни, - заявил Мишель. - Самое главное, я не верю ни одному аристократу, независимо от того, поддерживают они герцога Орлеанского или нет. А что до этого осла Помара, пусть бы он лучше вообще помалкивал вместе со своими м-монахами.
   Мой муж и брат вернулись домой в Шен-Бидо, полные этих противоречивых слухов, к тому же Пьер им на прощанье сказал, что если в Париже начнется заварушка, то патриоты и выборщики в Ле-Мане образуют комитет, возьмут в свои руки муниципальное управление и издадут распоряжение о том, что каждый человек, способный носить оружие, должен явиться в ратушу, где будет формироваться народная милиция.
   - А со стороны шартрских драгун, - многозначительно добавил он, - у нас неприятностей не будет.
   Я подумала, что сведения Эдме в конце концов подтверждаются.
   В сущности говоря, нас в Шен-Бидо гораздо больше занимала приближающаяся уборка урожая, чем подготовка к возможным беспорядкам в Ле-Мане. По всей округе шайки бродяг нападали ночами на поля и косили пшеницу и ячмень. Мы не знали, что они собираются делать с зерном, есть его или хранить про запас, но мы все страшно боялись за свои посевы: ведь если что-нибудь случится с нынешним урожаем, зимой нам всем придется голодать.
   Мишель и Франсуа каждую ночь выставляли часовых для охраны полей, но мы все равно не могли спать спокойно, потому что кругом говорили, что эти бродяги вооружены. Кроме всего прочего, они совершали набеги на наши дровяные запасы в лесу; скорее всего, они их продавали, а окрестные жители охотно покупали дрова в предвидении холодной зимы. Это представляло серьезную угрозу нашему существованию - ведь если мы не сможем обеспечить топливом нашу печь, вся работа встанет. Подобное уже случилось в лесах Боннетабля. Жена Пьера была оттуда родом, так что мы знали об этом из первых рук.
   - Н-ничего не поделаешь, - говорил Мишель. - Придется организовать патрули и на день, и на ночь, чтобы охранять всю нашу территорию отсюда до Монмирайля.
   Вместе с Франсуа они по очереди патрулировали ночью, и в первые десять дней июля я либо лежала одна, беспокоясь за мужа, либо, когда он был дома, непрерывно думала о Мишеле - как он стоит где-нибудь в лесу, караулит и ждет бандитов, которые не приходят.
   Не помню точно, когда это было, но то ли в понедельник тринадцатого, то ли во вторник четырнадцатого, словом, в один из этих дней Франсуа принес из Мондубло новость, что партия Двора уговорила короля сместить Некера с поста министра финансов, и он отправился в ссылку. Париж оказался на осадном положении; таможенные барьеры, установленные вокруг города, опрокидывались или поджигались, тамоежнные служащие спасались бегством, народ повсюду вышел из повиновения, люди нападали на артиллерийские скалды и грабили их, чтобы запастись оружием.
   - Хуже всего то, - говорил Франсуа, - что весь сброд, который только был в Париже, хлынул в провинцию. Узники, бежавшие из тюрем, нищие, воры, убийцы, а также безработные - все они устремились на юг, предоставив честным горожанам в одиночку сражаться с партией Двора и аристократами.
   Франсуа приехал из Мондубло в одной из наших заводских повозок. Он так гнал лошадей, что от них шел пар, да и сам он был весь в поту. В ту же минуту его окружила толпа рабочих, среди которых был и Мишель.
   - В чем дело? Что случилось? Откуда ты это узнал?
   Он снова и снова повторял свой рассказ, и сразу же Мишель начал отдавать распоряжения своим людям, чтобы они разбивались на группы - все работы на заводе прекращаются до особого распоряжения, - и эти группы или отряды должны направиться в Пьесси-Дорен, Монмирайль, Сент-Ави, ле Голь и на запад, в Вибрейе, чтобы сообщить тамошним людям о том, что происходит в Париже, и приготовиться к нашествию бандитов. Другая группа останется в Шен-Бидо, чтобы защищать завод. А кто-то из них, либо он сам, либо Франсуа, направится в Ферте-Бернар, чтобы узнать последние новости из Парижа на почтовой станции, где дилижанс меняет лошадей.
   А на меня, естественно, легла обязанность известить обо всем семьи рабочих, то есть зайти в каждый дом и предупредить всех, чтобы никто не выходил за пределы нашей территории, и чтобы дети не отходили далеко от дома. По мере того, как я снова и снова говорила женщинам о необходимости соблюдать осторожность и видела, как они пугаются, мне самой становилось не по себе; в воздухе витали неуверенность и страх, никто не знал, что нас ожидает, и мысль о бандитах, которые проникли так далеко на юг и которые жгли и грабили все на своем пути, наполняла всех ужасом.
   В ту ночь мы ничего нового не узнали, только то, что рассказал Франсуа, приехав из Мондубло. В течение двух последующих дней мы не получали из Парижа никаких вестей, было известно одно: на улицах идут бои и множество людей были убиты. Некоторые говорили, что была взорвана Бастилия, другие уверяли, что премьер-министр Англии Питт прислал во Францию сотни солдат, чтобы поддержать аристократов и отогнать бандитов подальше от Парижа, дабы они вновь не соединились с горожанами.
   В субботу восемнадцатого июля была очередь Франсуа ехать в Фере-Бернар, чтобы узнать новости от путешественников, которым случится ехать в дилижансе, следующем из Парижа в Ле-Ман и которые выходят в Беллеме, чтобы пересесть в другой дилижанс, направляющийся в Ла Ферт. Мысль о том, что мне придется остаться одной в господском доме под охраной лишь небольшого отряда рабочих, в то время как Мишель со своим отрядом будет в лесу, а Франсуа - в отъезде, показалась мне непереносимой.
   - Я поеду с тобой, - заявила я мужу. - Знаю, что ездить по дорогам опасно, но это все-таки лучше, чем час за часом сидеть дома в полной тишине - завод не работает, печь не гудит, а в доме ни одной живой души.
   Франсуа запряг маленькую крытую повозку-шарабан, и я взгромоздилась на сиденье рядом с ним, совсем, как торговка, которая направляется на рынок. Если нас остановят бандиты, они ничего в ней не найдут, кроме нас самих, и худшее, что они могут с нами сделать, это перевернуть повозку и заставить нас возвратиться домой пешком.
   Когда мы приехали в Ферт-Бернар, там все бурлило. Никто не работал, рабочие высыпали на улицу. Колокола на церкви Нотр-Дам де Мариас были набат. Я в первый раз в жизни слышала, как колокола вместо того, чтобы призывать к молитве, бьют тревогу, и их непрерывный звон волновал и внушал страх гораздо больше, чем барабанный бой или тревожный зов трубы.
   Мы подъехали к Пти Драпо Руж, чтобы оставить там лошадь и шарабан. Хотя бандитов в округе еще не было, улицы были полны народа, и Франсуа согласился со мной, когда я заметила, что, кроме местных жителей, там было много чужих.
   Внезапно в толпе произошло какое-то движение, она раздалась, и мы увидели, что подходит дилижанс из Беллема. Мы подбежали к нему вместе с остальными, охваченные той же страстной жаждой новостей, что и все, и, наконец, когда кучер придержал лошадей, и карета, дернувшись, остановилась, вышли первые пассажиры, которых немедленно окружила возбужденная толпа.
   Мне бросилась в глаза фигура стройного мужчины, который на минуту задержался при выходе из кареты, чтобы помочь выйти ребенку.
   - Это Робер! - закричала я, хватая Франсуа за руку. - Это Робер и Жак!
   Мы стали пробиваться сквозь толпу, и, наконец, нам удалось подойти к пассажирам, стоявшим возле дилижанса. Это действительно был мой брат, он стоял и спокойно улыбался, отвечая одновременно на десятки вопросов, в то время как Жак сразу же бросился в мои объятия.
   Робер кивком поздоровался с нами.
   - Я скоро к вам подойду, - крикнул он. - Но сначала мне нужно кое-что сделать. У меня письмо от мэра города Дре к мэру Ферте-Бернара, я должен вручить его лично.
   Толпа отхлынула, глядя на нас с Франсуа с уважением, возникшим, вероятно, благодаря нашему знакомству с этим важным путешественником, и мы вместе со всеми двинулись вслед за Робером, который направился к ратуше в окружении наиболее почтенных горожан. Жак, крепко вцепившись в мою руку, не отставал от меня ни на шаг.
   От мальчика мы не могли добиться никакого толка, он только сказал, что в Париже сражаются уже два дня, и что на улицах есть убитые и раненые, поэтому нам пришлось узнавать новости от других пассажиров, которые рассказывали окружившей их толпе о событиях в Париже.
   - Народ штурмом взял Бастилию. Начальник тюрьмы убит. Брат короля, граф д'Артуа, бежал, так же, как и кузен короля, принц Конде и Полиньяки, друзья королевы. Столица находится в руках Национального Собрания, за ним стоит гражданская милиция, которой командует генерал Лафайет, герой американских войн.
   Франсуа смотрел на меня в полной растерянности.
   - Мы их победили, - проговорил он. - Этого не может быть, но мы победили!
   Окружавшая нас толпа разразилась приветственными криками, все смеялись, размахивали руками, и вдруг, откуда ни возьмись, появился кучер и стал раздавать розетки, сделанные из розовой и синей ленты, которые ему передали из Велемского дилижанса.
   - Подходите! - кричал он. - Берите! Это цвета герцога Орлеанского, который с помощью народа разгромил в Париже аристоркатов.
   И все старались пробиться вперед, чтобы схватить розетку. Мы тоже были захвачены всеобщим энтузиазмом. Франсуа, поскольку он был высок ростом, сумел дотянуться через головы стоявших впереди и схватить розетку, которую он со смехом тут же передал мне. Я не знала, смеяться мне или плакать, когда кто-то закричал: "Да здравствует Третье сословие! Да здравствует Национальное Собрание! Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует король!".
   Потом мы увидели Робера, который выходил из ратуши - его по-прежнему окружали выборщики и прочие важные горожане - но никто из них не отозвался на крики, раздававшиеся в толпе. Эти господа озабоченно переговаривались между собой, их тревога передавалась толпе, из уст в уста полетели слова: "Опасность еще не миновала... Борьба продолжается...".
   Потом мэр Ла-Ферта вышел вперед и поднял руку, призывая к молчанию. Сквозь гул толпы мы с трудом могли разобрать, что он говорит.
   - В Париже Национальное Собрание взяло власть в свои руки. Но из столицы вырвалась целая армия бандитов, их не менее шести тысяч и все они вооружены. Каждый взрослый человек, все мы, как один, должны вступить в ряды гражданской милиции. Женщины и дети, старики и больные должны сидеть по домам и не выходить на улицу.
   Тут радость уступила место панике, и люди засуетились, бросились в разные стороны: одни - записываться в милицию, другие - домой, третьи просто старались выбраться из толпы, сами не зная, куда кинуться, а колокола на церкви Нотр-Дам-де-Мариас продолжали гудеть, так что слова мэра тонули в море звуков.
   Робер пробился от ратуши к нам, и мы все вместе добрались до Пти Шапо Руж, где стояла наша повозка. Там царила полная сумятица, поскольку многие другие тоже стремились добраться до своих экипажей, лошади беспокоились и били копытами, а Робер все призывал окружающих: "Предупредите соседние приходы и селения. Пусть бьют в набат. Предупреждение - то же бережение. Да здравствует нация! Да здравствует герцог Орлеанский!".
   Его слова, казалось, только увеличивали всеобщую неразбериху, вместо того, чтобы вносить спокойствие, и я слышала, как люди спрашивали:
   - Что случилось? Что, королем теперь будет герцог Орлеанский?
   Наконец все мы благополучно погрузились в шарабан, Франсуа стегнул лошадь, и вскоре мы выехали из города и оказались в окрестном лесу, на дороге, ведущей к Монмирайлю.
   Наступили сумерки, и дорога домой казалась темной и полной опасностей. Бедненький Жак. который все еще крепко держал меня за руку, то и дело повторял:
   - А вдруг придут бандиты? Что мы тогда будем делать? Они нас не убьют?
   Робер велел сыну замолчать - никогда раньше я не слышала, чтобы он так резко разговаривал с мальчиком, - и стал нам рассказывать, как штурмовали Бастилию четыре дня назад. В штурме участвовало около девятисот человек, они в конце концов захватили крепость и заставили ее коменданта сдаться.
   - После этого ему отрезали голову кухонным ножом, - шепотом добавил брат. - Да, совершенно верно, среди аристократии существовал заговор, они собирались разогнать Национальное Собрание, однако им это не удалось, и тогда граф д'Артуа и принц Конде бежали за границу... прихватив с собой, как я слышал, все золото, которое было в королевстве, - говорил Робер.
   - А бандиты? - спросила я, потому что боялась их не меньше, чем маленький Жак. - Что в действительности о них известно?
   - Никто этого не знает, - отвечал брат с каким-то непонятным удовлетворением. - Говорят, около шести тысяч находятся в Дре, они вышли из другой части Парижа и соединились там с наемниками Питта. Вот почему я оставлял сообщение о положении дел в каждом городе, мимо которого мы проезжали, от Дре до Беллема, и кучер дилижанса получил соответствующие инструкции сообщать эти сведения на всем остальном пути до Ле-Мана.
   Я подумала о Пьере, о его жене и детях, которые, возможно, находятся в Боннетабле, на пути следования дилижанса. Пьер, конечно, тут же отправится в Ле-Ман, чтобы предложить свои услуги муниципалитету или, вернее, комитету, который дал клятву занять его место. Впрочем, разве не в Боннетабле мы впервые услышали о бандитах?
   - Робер, - обратилась я к брату, тронув его за плечо. - Как ты представляешь себе будущее? Чем все это кончится?
   Он засмеялся.
   - Зачем говорить о конце? - сказал он. - Все только еще начинается. Это, видишь ли, совсем не то, что ревейонский бунт. То, что сейчас происходит в Париже, прокатится по всей стране. Это революция.
   Революция. Я подумала о матушке. Ведь она живет совсем одна на своей крошечной ферме в Сен-Кристофе, если не считать служанок и скотника с семьей, которые живут неподалеку. Кто ее защитит? Кто о ней позаботится?
   Робер отмахнулся от моих страхов.
   - Не беспокойся, - сказал он. - Там, в Турени, они все патриоты. Матушка первая приколет на платье нашу розовую с синим розетку.
   - А как же бандиты? - настаивала я.
   - Ах да, бандиты... - отозвался брат. - Я о них забыл.
   Жак к тому времени заснул, положив голову мне на плечо, и всю оставшуюся дорогу я сидела прямо и не шевелилась, чтобы его не разбудить. Мы уже миновали Монмирайль и ехали через лес почти у самого дома, как вдруг из чащи выскочили какие-то люди и окружили наш шарабан.
   Слава Создателю, это был Мишель со своими патрульными. Пришлось ненадолго задержаться, чтобы Робер мог поздороваться с братом и сообщить ему новости; мы уже готовы были снова тронуться в путь, чтобы ехать к себе домой на завод, но Мишель вдруг сказал:
   - Бандиты уже показались в нашей округе. Одна из наших женщин, собирая хворост на вырубке, услышала шорох и увидела с десяток людей, которые прятались в подлеске. Она заметила, что лица у них были вымазаны сажей. Женщина бегом прибежала домой и подняла тревогу. А я послал людей в поселок, чтобы предупредить остальных.
   Не успел он договорить, как мы услышали перезвон колоколов со стороны Плесси-Дорен.
   Глава девятая
   Мне кажется, что в эту ночь никто из нас не спал, кроме Жака и Робера. Жак сразу же повалился на постель, которую я для него приготовила, как и полагается измученному ребенку, который провел более десяти часов в дороге. Что же касается его отца, то он, после того, как показал мне пистолет, спрятанный у него под одеждой, заметил, что после штурма Бастилии, которому он был свидетелем, какой-нибудь десяток разбойников с черными рожами никак не моежт помешать ему выспаться. Сама же я с трудом дотащилась до своей комнаты наверху, разделась и легла в постель, однако сон, о котором я так мечтала, никак не шел. Снизу доносились шум шагов и разговоры, это Франсуа собирал очередной патруль из рабочих, которые должны были сменить Мишеля с его отрядом, находящихся в лесу; эти шум и движение на заводском дворе растревожили скотину на ферме. Мычали коровы, лошади беспокойно били копытами в своих стойлах - дело в том, что с начала беспорядков мы боялись выпускать скотину на пастбища по ночам.
   Мишель, должно быть, предупредил народ в Монмирайле и соседней деревушке Милльрей, потому что с тамошних церковных колоколен неслись звуки набата, так же, как и со стороны Плесси. Звон доносился издалека, из-за лесов, басовые ноты монмирайльского колокола - церковь стояла на холме, звучали гораздо тревожнее, чем жидкий перезвон нашей собственной церквушки.
   Я никак не могла отделаться от мысли о разбойниках. Судя по словам Робера, тысячи арестантов, преступников, обитателей парижских трущоб, голодных, доведенных до отчаяния и вооруженных, хлынули в наши края; они прятались в лесах, охраняемых отрядами Мишеля, и ждали удобного момента, чтобы напасть на нас, украсть наш урожай и порезать скотину.
   Вскоре наверх пришел Франсуа и лег рядом со мной, однако раздеваться не стал и положил на стол у кровати свой пистолет.
   Возможно, я немного подремала, не знаю, долго ли. Знаю только, что проснулась с тяжелой головой, нисколько не отдохнув. Да и состояние мое не способствовало хорошему самочувствию, мне становилось все труднее справляться с усталостью, ведь уже через два месяца должен был появиться на свет мой первый ребенок.
   Сойдя вниз, я увидела, что Жак уже проснулся, он был на кухне и требовал у мадам Верделе, чтобы она накормила его завтраком, а оба моих брата и муж о чем-то совещались в кабинете. При моем появлении они замолчали, и я шутя спросила, не нарушила ли я своим приходом какой-нибудь масонский ритуал.
   - Вы даже себе не представляете, мадам Дюваль, - с улыбкой проговорил Робер, - насколько вы близки к истине. Нам следовало выставить часового у дверей, как это мы обычно делаем на собраниях нашей ложи. Впрочем, ничего страшного. Наше совещание закончилось.
   Он поднялся с кресла и начал расхаживать по комнате в своей обычной беспокойной манере. Я посмотрела на двух других. У Франсуа был задумчивый вид, тогда как Мишель, напротив, казался возбужденным и смотрел, не отрывая глаз, на Робера.
   - Ну, п-пошли, п-пора приниматься за дело, - нетерпеливо сказал он. Нечего рассиживаться. Чем скорее мы все организуем, т-тем лучше для всех.
   Робер предостерегающе поднял руку.
   - Спокойно, спокойно, - остановил он брата. - У вас с Франсуа есть свои дела, занимайтесь патрулями. А что касается меня и Жака, я прошу только одолжить мне повозку, обещаю вернуть ее через несколько дней.
   - С-согласен, - сказал Мишель. - Я с-сразу же об этом позабочусь. - Он воспользовался предлогом и выскочил из комнаты, в то время как во взгляде Франсуа, обращенном на меня, можно было прочесть сомнение и неуверенность.
   - Что вы решили? - подозрительно спросила я. - Неужели ты снова хочешь увезти отсюда ребенка, ведь он еще не оправился от усталости и от страха.
   - Жак такой же выносливый, как и я, - отвечал Робер, - и ничего ему не сделается после вчерашнего. Я собираюсь отвезти его сегодня к матушке в Сен-Кристоф...
   Сен-Кристоф, снова в дорогу, за пятнадцать лье, а то и больше, а в лесах Бог знает сколько тысяч разобйников гуляют на свободе...
   - Ты сошел с ума, - протестовала я. - Ведь мы же ничего не знаем о том, что делается на дорогах между нами и Туренью.
   - Придется рискнуть, - сказал Робер, - и я не предвижу особых затруднений. Во всяком случае, мы будем двигаться впереди, перед разбойниками, и одна из причин, по которой я хочу поехать на север, это предупредить людей в округе.
   Я так и думала. В такое время безопасность собственного ребенка ничего для него не значила. Его миссия заключалась в том, чтобы сеять рознь, и мне было безразлично, чем продиктованы его намерения: собственным ли извращенным чувством юмора или же распоряжениями, полученными от приспешников герцога Орлеанского. Меня беспокоило только одно: мой племянник, мальчик, которому едва минуло восемь лет.
   - Если ты собираешься раздавать монеты с изображением герцога Орлеанского, - заявила я брату, - для того, чтобы подстрекать людей, призывая их к насилию, как ты это делал накануне ревейонского бунта, это твое дело. Но ради всего святого, не вмешивай в это дело своего сына!
   Робер удивленно поднял брови.
   - Ревейонский бунт? - повторил он. - Какое может быть сравнение между беспорядками, которые устроили рабочие и которые с такой легкостью сумели подавить, и революцией, охватившей всю нацию?
   - Этого я не знаю, - ответила я, - но только не говори мне, что одно и другое не связаны между собой и что ты и твои друзья не заинтересованы в том, чтобы сеять смуту.
   Тут я снова заметила, что у моего мужа смущенный вид, и вспомнила те времена, еще до того, как мы поженились, когда мы пытались спасти Мишеля от позора; но Робер улыбнулся своей неподражаемой обаятельной улыбкой и потрепал меня по щеке.
   - Милая моя сестричка Софи, - сказал он, - не путай, пожалуйста, герцога Орлеанского, чье единственное желание - служить своему народу, с принцами, подобными братьям короля, то есть с графом д'Артуа и графом Провансским, которые преследуют свои интересы и стремятся удержать свои привилегии, а на буржуазию им глубоко наплевать. Это они устраивают беспорядки по всей стране, а вовсе не герцог Орлеанский.
   - В таком случае, ты, наверное, получаешь деньги и от их агентов тоже.
   Если бы я бросила ему в голову кирпич, это, наверное, не так поразило бы его, как мои слова. Какое-то время он испуганно смотрел на меня, но потом пришел в себя и пожал плечами.
   - Моя маленькая сестричка слишком утомлена и взволнована, - небрежно проговорил он и, повернувшись к моему мужу, добавил: - Если бы ты был настоящим мужем, она бы больше внимания обращала на тебя, вместо того, чтобы спорить с братом.
   Это окончательно вывело меня из себя. Франсуа никогда не покинул бы меня в трудную минуту, как это сделал Робер по отношению к Кэти.
   - Я была рядом с твоей женой, когда нам грозила опасность, - заявила я Роберу, - с теперь сделаю то же самое для твоего сына. Если ты настаиваешь на том, чтобы тащить его сегодня в Сен-Кристоф, можешь считать, что у тебя есть еще одна спутница.
   Тут в наш спор вступил Франсуа, говоря, что в моем положении совсем не годится трястись по скверным дорогам. Для паники нет никаких оснований, говорил он; слухи о том, что вчера ночью в наших краях видели разбойников, не подтвердились. Если я хоть сколько-нибудь считаюсь с его желаниями, я останусь в Шен-Бидо.
   - А ты, - спросила я его, - что ты сам собираешься сегодня делать?
   Он колебался.