дю Морье Дафна. Стеклодувы

   - Если бы я не знал, что мой старший сын находится у себя дома, в Шен-Бидо, - сухо заметил он, обращаясь к своему собеседнику, - я бы решил, что этот молодой офицер, который только что скрылся за деревьями, не кто иной, как он.
   - Все молодые люди, - заметил знакомый отца, - похожи друг на друга, когда на них военная форма.
   - Возможно, - ответил отец. - И все обладают одинаковой способностью выпутываться из затруднительного положения.
   Больше не было сказано ни слова. Мы распрощались и пошли к себе в гостиницу на улице Сен Дени, а на следующий день вернулись домой в Ла Пьер. Отец никогда не упоминал об этом случае, но когда я спросила матушку, была ли она в Шен-Бидо во время нашего отсутствия, она ответила, глядя мне прямо в глаза:
   - Меня просто поражает, как Робер великолепно умеет работать - я имею в виду состояние дел в мастерской - и развлекаться в одно и то же время.
   Но одно дело играть в солдатики и совсем другое - отправить партию стеклянного товара в Шартр, не внося его в бухгалтерские книги мастерской. Любому, кто попытался бы обмануть мою мать в том, что касается торговли, суждено было горько об этом пожалеть.
   Мы были в Шен-Бидо с обычным двухдневным визитом, во время которых матушка обычно проверяла, как выполняются заказы, и все шло гладко, пока, совершенно неожиданно, она не объявила, что хочет пересчитать пустые ящики, которые вернулись из Парижа на прошлой неделе.
   - В этом нет необходимости, - сказал Робер, который на сей раз находился не в отлучке, а дома. - Ящики свалены на складе до следующего раза, когда нужно будет снова отправлять товар. Кроме того, количество их известно: двести штук.
   - Правильно, их и должно быть двести. Именно в этом я и хочу убедиться.
   Брат продолжал протестовать.
   - Я не могу поручиться за то, что на складе все в порядке, - сказал он, бросив мне тревожный взгляд. - Блез в это время был нездоров, и когда привезли ящики, их свалили кое-как. Но уверяю вас, к тому времени, как будет готова новая партия, все разберут и сложат, как полагается.
   Матушка не хотела ничего слышать.
   - Мне понадобятся двое работников, чтобы сложить ящики, и тогда я смогу их пересчитать. Прошу тебя распорядиться немедленно. И я хочу, чтобы ты пошел со мной.
   Она обнаружила, что не хватает пятидесяти ящиков, и, как на грех, в тот самый день в Шен-Бидо наведался возчик-комиссионер, из тех, что мы нанимали на стороне для доставки товара. Отвечая на вопрос матушки, он, ни о чем не подозревая, объяснил, что в этих самых ящиках, которых она не досчиталась, отправлена в Шартр партия особо ценного хрусталя, предназначенного для стола герцогских драгун, которые как раз в это время стояли в городе.
   Матушка поблагодарила комиссионера за информацию и пригласила Робера пройти вместе с ней в господский дом.
   - А теперь, - сказала она, - я желаю получить объяснение, почему эта партия "особо ценного хрусталя" не значится в реестре?
   Может быть, если бы на месте старшего брата оказался средний, Мишель, которому трудно было говорить из-за врожденного порока речи, дело могла обернуться по-другому.
   Робер же отвечал без малейшего колебания:
   - Вы должны понять, что когда имеешь дело с человеком благородным, таким, как полковник граф де ла Шартр, который, как всем известно, является личным другом его высочества брата короля, нельзя рассчитывать на то, что тебе немедленно заплатят. Быть поставщиком такого человека достаточно высокая честь, почти равносильная оплате.
   Матушка указала пером на строчку в открытой бухгалтерской книге.
   - Вполне возможно, - сказала она. - Однако мы с твоим отцом не имеем сомнительного удовольствия состоять в настоящее время с ним в деловых отношениях. Что же касается самого графа де ла Шартр, то о нем мне известно только одно: его замок в Маликорне славится всяческими сумасбродствами и интригами, о нем говорят, что он разорился сам и разорил всех торговцев в округе - никто из них не может получить ни одного су своих денег.
   - Все это неправда, - отвечал мой брат, пренебрежительно пожимая плечами. - Я удивляюсь, как вы можете слушать такие злобные сплетни.
   - Я не могу считать сплетнями, когда честные торговцы, с которыми хорошо знаком твой отец, вынуждены обращаться за помощью или голодать, отвечала моя мать, - только потому, что твой аристократический друг строит в своем имении театр.
   - Поощрять искусство необходимо, - возражал Робер.
   - Еще более необходимо платить долги, - отвечала матушка. - Какова стоимость партии хрусталя, отправленного этому полку?
   Брат колебался.
   - Я точно не знаю, - начал он.
   Матушка настаивала на ответе.
   - Около полутора тысяч ливров, - признался, наконец, он.
   Не хотела бы я в этот момент оказаться на месте брата. Синие глаза матушки подернулись ледком, словно северные озера.
   - В таком случае я сама напишу графу де ла Шартр, - заявила она, - и если не получу от него удовлетворительного ответа, то обращусь непосредственно к его высочеству, брату короля. Я не сомневаюсь в том, что либо тот, либо другой будут настолько любезны, что ответят мне и заплатят долг.
   - Можете не трудиться, - сказал брат. - Короче говоря, деньги уже истрачены.
   Тут начались настоящие неприятности. Я дрожала за брата... Как он ухитрился истратить полторы тысячи ливров?
   Матушка отсавалась спокойной. Она оглядела скромную меблировку господского дома, обставленного еще моими родителями.
   - Насколько я могу судить, - заметила она, - ни здесь, ни в других помещениях на территории мастерской не заметно следов крупных затрат.
   - Вы совершенно правы, - ответил брат. - Деньги были истрачены не здесь, не в Шен-Бидо.
   - Где же тогда?
   - Я отказываюсь отвечать.
   Матушка закрыла гроссбух, встала и направилась к двери.
   - В течение трех недель ты дашь мне полный отчет за каждый су, сказала она. - Если к этому времени я не получу удовлетворительного ответа, я скажу твоему отцу, что мы закрываем завод в Шен-Бидо по причине совершенного там мошенничества и добьюсь того, что твое имя будет вычеркнуто из списка мастеров-стеклодувов в пределах всей нашей корпорации.
   Она вышла из комнаты. Брат принужденно рассмеялся и, усевшись в кресло, из которого она только что встала, развалился в нем и положил ноги на стол.
   - Она никогда не осмелится это сделать, - сказал он. - Это означало бы, что мне конец.
   - Напрасно ты так уверен, - предупредила я его. - Деньги надо найти, это несомненно. Каким образом ты их истратил?
   Он покачал головой.
   - Я тебе не скажу, - заявил он. Несмотря на серьезность момента, на губах у него появилась улыбка. - Денег нет, они истрачены, и их уже не вернуть, а все остальное уже не важно.
   Истина обнаружилась довольно необычным образом. Примерно неделю спустя к нам в Ла Пьер приехали из Брюлонери тетушка Демере с мужем и, как обычно, после того, как обсудили новости и сплетни из Парижа, Вандома и других крупных городов, разговор зашел о местных делах.
   - Я слышала, что весь Шартр бурлит по поводу маскарада, который устраивали там на днях. На нем были все тамошние красотки, с мужьями или без них.
   При упоминании о Шартре я навострила уши и посмотрела на Робера, который тоже сидел за столом.
   - Правда? - спросил отец. - Мы ничего об этом не слышали. Но ведь мы в нашей глуши так далеки от легкомысленных затей.
   Тетушка, которая была принципиальной противницей всякого веселья, состроила презрительную мину.
   - В Шартре только об этом и говорили, когда мы были там две недели тому назад, - продолжала она. - Оказывается, офицеры драгунского полка его высочества и молодые кутилы из корпуса аркебузьеров вроде как побились об заклад: кто из них лучше повеселит местных дам, которые съедутся со всей округи.
   - А шартрские дамы, как известно, весьма непрочь повеселиться и очень любят тех, кто предоставляет им такую возможность, - сказал дядюшка Демере, подмигнув моему отцу.
   Отец насмешливо поклонился, как бы принимая шутку.
   - Говорят, празднество продолжалось чуть ли не до самого рассвета, продолжала тетушка. - Пили, танцевали, гонялись друг за другом вокруг собора самым бессовестным образом. Я слышала, что аркебузьеры истратили целое состояние на это свое развлечение.
   - Я нисколько не удивляюсь, - заметил отец. - Поскольку эти господа берут пример с придворных нового двора в Версале, этого следовало ожидать. Будем надеяться, что они могут позволить себе такую роскошь.
   Робер неотрывно глядел в потолок, делая вид, что погружен в размышления или что заметил какое-то пятно на штукатурке.
   - А что драгуны его величества? - спросила матушка. - Какова была их роль во всем этом деле?
   - Мы слышали, что они проиграли пари, - ответил дядя. - Обед, который они дали, не шел ни в какое сравнение с маскарадом. Во всяком случае, драгуны теперь расквартированы в каком-то другом месте, а аркебузьеры, у которых короткий срок службы, вероятно, почивают на лаврах.
   Надо отдать должное матушке - ни одно слово об этой эскападе не коснулось ушей отца, но она сразу же уехала с Робером в Шен-Бидо, оставив на меня все хозяйство в Ла Пьере, несмотря на то, что я была еще так молода, и оставалась там, пока Робер не возместил своим трудом убытки, изготовив собственноручно точно такую же партию хрусталя, какая была отправлена драгунам его высочества.
   Была весна тысяча семьсот семьдесят седьмого года. Долгосрочная аренда шато и стекловарни в Ла Пьере, которые были нашим домом в течение такого долгого времени, оканчивалась. У сына мадам ле Гра де Люар, к которому перешло по наследству имение, были другие планы, и мы с тяжелым сердцем простились с красивым домом, в котором родились и я, и Эдме, и где выросли три наших брата, ставшие теперь взрослыми юношами.
   Мы с Эдме и, конечно же, Пьер и Мишель считали Гра де Люара захватчиком, посягающим на наши права, - неужели только потому, что он сеньор и владелец Ла Пьера, он считает себя вправе отдать имение другому арендатору или приезжать туда, чтобы жить там несколько месяцев в году? Что касается самой стекловарни, которую мой отец из скромной домашней мастерской превратил в один из самых значительных "домов" во всей стране, то она должна была перейти к другому мастеру, и, скорее всего, снова захиреет в чужих неумелых руках.
   Наши родители смотрели на вещи философски, более спокойно, чем мы. Мастер-стеклодув должен быть готов к тому, что ему придется сняться с насиженного места и искать новое. В старину стеклодувы всегда были "бродягами", они перебирались из одного леса в другой, нигде не задерживаясь подолгу, не больше, чем на несколько лет. Мы должны почитать себя счастливыми, ибо выросли в Ла Пьере, провели там все свое детство. К счастью, срок аренды Шен-Бидо, так же, как и Брюлонери, истекал не скоро оставалось еще несколько лет, - так что семья могла выбирать, на чем остановиться.
   Отец, мать и мы с Эдме перебрались в Шен-Бидо, а мальчики - Робер и Пьер - отправились в Брюлонери. Мишель, которому к тому времени исполнился двадцать один год, решил на время совсем уйти из семьи, чтобы набраться опыта, и работал в Берри, что возле Буржа. Все три моих брата, для того, чтобы их можно было отличать друг от друга в деловых кругах, сделали к своей фамилии добавление: Робер стал называться Бюссон л'Эне, Пьер - Бюссон дю Шарм, а Мишель - Бюссон Шалуар. Шарм и Шалуар - это крохотные фермы, принадлежавшие моим родителям, - они получили их на основании брачного контракта, когда поженились.
   Матушке эти добавления показались ненужными и нелепыми.
   - Ваш отец и его брат, - говорила она мне, - никогда не думали о том, что нужно отличаться друг от друга. Они были "братья Бюссоны" и довольствовались этим. Впрочем, если Роберу угодно называть себя Бюссон л'Эне, может быть, это поможет ему осознать лежащую на нем ответственность и остепениться, наконец. Если он не может выбрать себе жену, которая бы его сдерживала, мне придется сделать это самой.
   Я думала, что она шутит, ведь Роберу было уже двадцать семь лет, и он был вполне способен выбрать жену самостоятельно. Поначалу я не поняла и того, что ее участившиеся поездки в Париж вместе с отцом и стремление познакомиться с семьями купцов, с которыми у отца были дела, связаны с решением женить Робера.
   Только после того, как они все трое стали ездить вместе, останавливаясь в Шеваль Руж якобы для того, чтобы обсудить дела, касающиеся двух стекловарен, и матушка, возвращаясь домой, стала как бы случайно упоминать имя мсье Фиата, зажиточного торговца, у которого была единственная дочь, только тогда я поняла истинную причину этих визитов.
   - Какая она, эта дочь? - спрашивала я.
   - Очень хороша собой, - отвечала матушка, в устах которой это означало очень многое, - и, похоже, сильно увлечена Робером, так же, как и он ею. По крайней мере, говорят они между собой без умолку. Я слышала, что он просил разрешения нанести им визит, когда будет в следующий раз в Париже, что означает - на будущей неделе.
   Это было настоящее сватовство. Я чувствовала, что ревную - ведь до сих пор я была единственной поверенной Робера.
   - Она ему скоро надоест, - отважилась я заметить.
   - Вполне возможно, - пожала плечами матушка. - Она - полная противоположность Роберу, если не считать веселого характера. Черненькая, миниатюрная, большие карие глаза и локоны по плечам. На твоего отца она произвела большое впечатление.
   - Робер никогда не женится на дочери торговца, - продолжала я. - Даже если это самая хорошенькая девушка в Париже. Этим он уронит себя в глазах своих изысканных друзей.
   Матушка улыбнулась.
   - А что, если она принесет ему в приданое десять тысяч ливров? возразила она. - Мы даем ему столько же, а твой отец передает ему аренду Брюлонери.
   На сей раз мне нечего было сказать. Я отправилась к себе в комнату в самом дурном расположении духа. Однако такие обещания, да плюс к тому хорошенькая двадцатилетняя Катрин Адель, оказались столь соблазнительными, что мой брат Робер устоять перед ними не мог.
   Контракт был подписан родителями жениха и невесты, и двадцать первого июля тысяча семьсот семьдесят седьмого года в церкви Сен-Совер в Париже состоялось бракосочетание Робера Матюрена Бюссона и Катрин Адель Фиат.
   Глава четвертая
   Первый удар обрушился на нас три месяца спустя после свадьбы. Дядюшка Демере приехал в Шен-Бидо сообщить моему отцу, что Робер сдал Брюлонери в аренду некоему мастеру-стеклодуву по имени Комон, а сам арендовал Ружемон великолепный "дом"-стеклозавод, - и прилегающий к нему шато, принадлежавший маркизу де ла Туш и расположенный в приходе Сен-Жан Фруамонтель.
   Отца это известие настолько ошеломило, что он отказывался ему верить.
   - Но это правда, - настаивал дядя. - Я сам видел документы, подписанные и скрепленные печатью. Маркиза, так же как и всех этих господ-аристократов, которым принадлежит земля и расположенные на ней предприятия, нисколько не интересует, в каком состоянии эти предприятия находятся; им важно только одно: сдать их в аренду и получить денежки. Ты ведь знаешь этот "дом", они уже много лет работают в убыток.
   - Это дело необходимо прекратить, - сказал отец. - Робер разорится. Он потеряет все, что у него есть, и, к тому же, погубит свою репутацию.
   Мы отправились на следующий же день - отец, мать, дядюшка Демере и я. Я твердо решила поехать вместе с ними, а моим родителям, слишком встревоженным тем, что случилось, даже в голову не пришло, что мое присутствие там вовсе не обязательно. Мы задержались час-другой в Брюлонери, чтобы отец мог поговорить с арендатором, мсье Комоном, и посмотреть подписанные документы, а потом поехали через лес в Ружемон, который был расположен в долине, по ту сторону дороги, ведущей из Шатодена в Вандом.
   - Он сошел с ума, - повторял отец, - просто сошел с ума.
   - Это наша вина, - сказала матушка. - Он не может забыть Ла Пьер. Воображает, что в двадцать семь лет может сделать то, чего ты добился после многих лет тяжких трудов. Мы виноваты. Это я его избаловала.
   Ружемон - поистине грандиозное предприятие. Сама стекольная мануфактура состояла из четырех отдельных зданий, стоявших лицом к обширному двору. Здание с правой стороны предназначалось для жилья мастеров-стеклодувов, возле него была расположена огромная стекловаренная печь с двумя трубами, за ней следовали склады и кладовые, мастерские гравировщиков, а напротив жилища для рабочих. Массивные железные ворота соединяли двор с английским парком, служащим фоном для великолепного шато. Отец надеялся застать сына врасплох, но, как это обычно случается в нашем тесном мирке стеклоделов, кто-то уже успел сообщить новость о нашем предполагаемом визите, и не успели мы въехать во двор, как нам навстречу вышел Робер, веселый. улыбающийся и самоуверенный, как обычно.
   - Добро пожаловать в Ружемон, - приветствовал он нас. - При всем желании вы не могли бы выбрать лучший момент для визита. Только сегодня утром мы заложили новую плавку, обе печи у нас в действии. Видите, обе трубы дымят? Все рабочие до одного заняты. Можете пойти и убедиться.
   Он был одет не в рабочую блузу - обычный костюм моего отца во время смены, - на нем был синий бархатный камзол экстравагантного фасона, который больше подошел бы для молодого дворянина, разгуливающего по террасам Версаля, чем для мастера-стеклодела, который собирается войти в свою мастерскую. Мне-то показалось, что брат выглядит в нем ослепительно, однако, взглянув на отца, я смутилась: хмурое выражение его лица не предвещало ничего хорошего.
   - Кэти примет маму и Софи в шато, - продолжал Робер. - Мы держим там для себя несколько комнат.
   Он хлопнул в ладоши и крикнул на манер восточного владыки, призывающего своего черного раба, и, откуда ни возьмись, появился слуга, который низко поклонился и распахнул чугунные ворота, ведущие в шато.
   Стоило посмотреть на лицо моей матери, когда мы следом за слугой вошли в дом и, пройдя через переднюю, оказались в огромном зале, где вдоль стен стояли стулья с высокими спинками и висели зеркала, в которых мы увидели свое отражение. Там нас ожидала молдая жена Робера, урожденная мадемуазель Фиат, дочь коммерсанта - она, должно быть, увидела нас из окна, - одетая в розовое платье из тончашйего муслина, украшенное белыми и розовыми бантами, очаровательная и изящная, напоминающая сахарные фигурки, которые украшали ее свадебный торт.
   - Какой приятный сюрприз, - лепетала она, бросаясь к нам, чтобы нас обнять, но, вспомнив вдруг о присутствии слуги, остановилась и церемонно обратилась к нему, велев принести угощение, после чего немного успокоилась и предложила нам сесть, что мы и сделали и некоторое время сидели и смотрели друг на друга.
   - Вы прелестно выглядите, - сказала, наконец, моя мать, начиная беседу. - А как вам нравится быть женой мастера-стеклодела здесь, в Ружемоне?
   - Очень нравится, - отвечала Кэти, - только я нахожу, что это довольно утомительно.
   - Несомненно, - отозвалась матушка. - И, к тому же, это очень большая ответственность. Сколько здесь занято работников и сколько из них женаты и имеют детей?
   Кэти широко раскрыла глаза.
   - Понятия не имею, - отвечала она. - Я ни разу не разговаривала ни с кем из них.
   Я думала, что это заставит матушку замолчать, однако она быстро пришла в себя.
   - Чем же вы в таком случае занимаетесь? - продолжала она. - Как проводите время?
   - Я отдаю распоряжения слугам, - ответила Кэти после минутного колебания, - и слежу за тем, как они натирают полы. Вы же видите, какие здесь большие комнаты.
   - Да, конечно, - ответила матушка. - Не удивительно, что вы так устаете.
   - Кроме того, - продолжала Кэти, - мы принимаем гостей. Иногда у нас обедают человек десять-двенадцать, и без всякого предупреждения. Это означает, что в доме всегда должны быть запасы еды, которую порой приходится выбрасывать. Здесь ведь не Париж. Когда мы жили на улице Пти-Каро, всегда можно было пойти на рынок и все купить, если приходили неожиданные гости.
   Бедняжка Кэти. Совершенно верно. Она действительно уставала. В конце концов она ведь была дочерью коммерсанта, и ей было совсем нелегко исполнять обязанности хозяйки стекольного "дома".
   - Кто у вас бывает? - спросила матушка. - В нашей среде не принято, чтобы мастера, да еще с женами, ходили друг к другу в гости.
   Кэти снова широко раскрыла глаза.
   - Но мы никогда не принимаем здешних людей, - объяснила она. - У нас бывают друзья и знакомые Робера из Парижа, они либо приезжают специально к нам, либо останавливаются проездом по дороге из столицы в Блуа. В Брюлоннери было то же самое. Ведь одна из главных причин, почему Робер решил сменить Брюлоннери на Ружемон, заключается в том, что здесь так много места, и можно по-настоящему принять гостей.
   - Понятно, - сказала моя мать.
   Мне стало жалко Кэти. Я не мосневалась в том, что она любит Робера, но в то же время я прекрасно понимала, что она чувствовала бы себя гораздо лучше в родительском доме на улице Пти-Каро. Через некоторое время она спросила нас, не хотим ли мы посмотреть отведенное нам помещение, и мы пошли через анфиладу огромных комнат, каждая из которых была значительно больше тех, что были у нас в Ла Пьере. Кэти, шедшая впереди, указала нам на два огромных канделябра в столовой, в каждом из них, по ее словам, было по тридцать свечей, и их надо было менять всякий раз, когда она там обедали.
   - Столовая выглядит великолепно, когда все они зажжены, - с гордостью говорила Кэти. - Робер сидит на одном конце стола, я - на другом, а гости по краям, по обе стороны от нас, на английский манер, и он знаком показывает мне, когда нужно встать из-за стола и удалиться в гостиную.
   Она закрыла ставни, чтобы не выгорела длинная, во всю длину комнаты, ковровая дорожка, лежавшая у стены.
   - Она словно ребенок, играющий в игрушки, - прошептала матушка. Только хотела бы я знать, чем все это кончится.
   Кончилось это ровно одиннадцать месяцев спустя. Сумма расходов по дому и мастерской в Ружемоне значительно превысила все расчеты моего брата, и дело еще более осложнилось тем, что он допустил какую-то ошибку при поставке товара в торговые дома в Париже. Большая часть приданого Кэти была истрачена меньше чем за год, так же как и часть, выделенная Роберу моими родителями. Им, слава Богу, повезло хотя бы в том, что аренда Ружемона была рассчитана всего на один год.
   Мой отец, несмотря на горькое разочарование, которое причинило ему безрассудство Робера и бессмысленная потеря такого большого количества денег, умолял сына вернуться в Шен-Бидо и работать рядом с ним в качестве управляющего. Отец считал, что там, под его присмотром, Робер уже не сможет наделать глупостей.
   Робер отказался.
   - Не считайте меня неблагодарным из-за того, что я отвергаю ваше предложение, - оправдывался он перед родителями, когда приехал домой обсудить положение вещей вместе с печальной и задумчивой Кэти, которая имела весьма неприятное объяснение со своими разгневанными родителями на улице Пти-Каро, - но у меня есть уже определенные планы, связанные с Парижем - в данный момент я не могу сказать ничего больше, - которые сулят неплохие перспективы. Некий мсье Каннет, один из банкиров Версальского двора, подумывает о том, чтобы основать по моей рекомендации стекольный завод в квартале Сент Антуан на улице Буле, и, разумеется, если все пойдет как надо, я буду назначен управляющим.
   Отец с матерью посмотрели друг на друга, а потом снова на оживленное улыбающееся лицо моего брата, в котором не было и следа озабоченности или какого-либо другого признака минувших несчастий.
   - Ты только что потерял целое состояние, - заметил мой отец. - Как ты можешь гарантировать, что снова не случится то же самое?
   - Вполне спокойно, - отвечал Робер. - Это будет предприятие мсье Каннета, а не мое. Я просто буду там работать за жалованье.
   - А если предприятие потерпит неудачу?
   - Пострадает от этого мсье Каннет, а не я.
   Мне было в ту пору не более пятнадцати лет, однако даже в этом возрасте я понимала, что в душе моего брата есть какой-то изъян, в ней чего-то недостает - назовите это нравственным началом или как-нибудь иначе, - но эта его особенность проявлялась в самой манере говорить, в его беспечности, когда дело касалось других людей, их чувств или собственности; в его неспособности понимать какую-либо точку зрения, кроме своей.
   Матушка сделала последнюю попытку отгговорить его от этой новой затеи.
   - Откажись от этой мысли, - просила она его. - Приезжай домой или, если хочешь, возвращайся в Брюлоннери и работай там мастером у нового арендатора. Здесь, в провинции, каждый прочно сидит на своем месте, а те новые предприятия, которые то и дело возникают в Париже, сплошь и рядом оканчиваются пшиком.
   Робер нетерпеливо повернулся к ней.
   - Вот-вот, совершенно верно, - сказал он. - Здесь, в провинции вы закоснели, жизнь здесь - да что там говорить, попросту провинциальна. А вот в Париже...
   - В Париже, - закончила за него мать, - человек может разориться в течение месяца, независимо от того, есть у него друзья или нет.
   - У меня, благодарение Богу, друзья есть, - возразил Робер, - и весьма влиятельные, к тому же. Мсье Каннет, например, о котором я уже говорил, но есть и другие, и они стоят гораздо ближе к придворным кругам. Стоит им сказать словечко в нужном месте и в нужное время - и карьера моя обеспечена на всю жизнь.
   - Или загублена, - сказала мать.
   - Как вам угодно. Но я предпочитаю играть по-крупному или не играть вовсе.
   - Пусть его делает, как хочет, - сказал отец. - Спорить с ним бесполезно.
   Так на улице Буле появилась стекольная мануфактура с Робером в качестве управляющего, и в течение полугода господин Каннет, придворный банкир, понес такие потери, что ему пришлось продать свое предриятие. Он это проделал через голову Робера, которому пришлось обратиться к мсье Фиату, отцу Кэти, с просьбой одолжить ему довольно значительную сумму денег, чтобы преодолеть "временные" затруднения.