Дюма Александр. Женская война

   — Досадно! — сказал Каноль. — И вы говорите, что он узнал вас?..
   — Я в этом уверена: он называл меня по имени, уверяя притом, что я мужчина. Здесь везде офицеры королевской партии, все знают, что я придерживаюсь партии принцев, и, может быть, хотели беспокоить меня. Но вы приехали, и я ничего не боюсь. Вы сами офицер, принадлежите тоже к королевской партии, стало быть, будете щитом моим.
   — Увы, — сказал Каноль, — я боюсь, что мне придется вместо защиты и покровительства предложить к услугам вашим шпагу мою.
   — Что это значит?
   — С этой минуты я уже не служу королю.
   — Правда ли это? — вскричала Клара в восторге.
   — Я дал себе слово послать просьбу об отставке с того места, где встречу вас. Я встретил вас здесь, и просьба моя полетит из Жоне.
   — Вы свободны! Свободны! Вы можете пристать к партии честной, благородной, вы можете служить делу принцев! .. О, я знала, что такой достойный дворянин, как вы, непременно вернется на прямую дорогу.
   Клара подала Канолю руку, он поцеловал ее с восторгом.
   — Как же все это случилось? — спросила виконтесса. — Расскажите мне все подробно.
   — И все это очень коротко. Я написал из Шантильи к Мазарини о бегстве принцессы. Когда я приехал в Мант, то получил приказание явиться к нему. Он назвал меня слабым умом, я отвечал ему тем же. Он засмеялся, я рассердился. Он возвысил голос, я выбранил его. Я воротился домой, ждал, не пошлет ли он меня в Бастилию, но он хотел, чтобы я одумался и выехал из Манта. Действительно, через двадцать четыре часа я одумался. И этим я обязан вам: я вспомнил ваше обещание и побоялся, что вам придется ждать меня. Тут, получив свободу, сбросив с себя ответственность, обязанности, оторвавшись от партии, я помнил только одно: любовь мою к вам и возможность говорить вам о ней громко и смело.
   — Так вы лишились чина для меня! Так вы впали в немилость для меня! Разорились для меня! Ах, барон! Чем заплачу я вам за все эти пожертвования? Как докажу вам мою благодарность?
   В глазах виконтессы заблистали слезы, на устах ее заиграла улыбка.
   Слезы и улыбка вознаградили Каноля за все, он в восторге упал на колени.
   — Ах, виконтесса… Напротив того, с этой минуты я богат и счастлив, потому что я поеду за вами, никогда с вами не расстанусь… Буду счастлив, потому что буду вас видеть, буду богат вашею любовью.
   — Так вас ничто не удерживает?
   — Ничто.
   — Так вы принадлежите мне? Оставляя себе ваше сердце, я могу предложить принцессе вашу шпагу?
   — Можете.
   — Так вы уже послали просьбу об отставке?
   — Нет еще. Прежде я хотел повидаться с вами, но теперь, переговорив с вами, сейчас пойду и напишу… Мне хотелось иметь счастие исполнить вашу волю.
   — Так пишите! Пишите поскорее! Если вы не пошлете просьбы, то вас сочтут за беглеца, надобно даже подождать ответа и потом уже принимать решительные меры.
   — Милый дипломат, не бойтесь! — отвечал Каноль. — Они дадут мне отставку, и притом с большою радостью, ведь они помнят мою неудачу в Шантильи. Не они ли сказали, — прибавил Каноль с улыбкою, — что я — слабый ум.
   — Да, но мы заставим их переменить мнение о вас, будьте спокойны. Ваша неудача будет иметь более успеха в Бордо, чем в Париже, верьте мне. Но пишите просьбу, барон, пишите скорее, чтобы мы могли поскорее уехать. Признаюсь вам, я не совсем спокойна в этой гостинице.
   — О чем вы говорите? О прошедшем? Неужели воспоминания пугают вас так сильно? — спросил Каноль.
   — Нет, я говорю о настоящем и боюсь совсем не вас. Теперь уж вы не испугаете меня.
   — Так кого же вы боитесь? Кто пугает вас?
   — Ах, я и сама не знаю.
   В эту минуту, как бы в оправдание страха виконтессы, раздались три торжественных удара в дверь.
   Каноль и виконтесса замолчали, посмотрели друг на друга с беспокойством.
   — Именем короля, отворите!
   И тотчас тоненькая дверь вылетела. Каноль хотел броситься к своей шпаге, но ее взял уже незнакомец, вошедший в комнату.
   — Что это значит? — спросил барон.
   — Вы барон Каноль?
   — Разумеется.
   — Капитан Навайльского полка?
   — Да.
   — Посланный по поручению герцога д'Эпернона?
   Каноль кивнул головою.
   — Так именем короля и ее величества королевы-правительницы я арестую вас.
   — Где приказ?
   — Бот он.
   Каноль взглянул на бумагу и, отдавая ее, сказал:
   — Но, милостивый государь, мне кажется, я знаю вас.
   — Как не знать! Да именно здесь, на этом самом месте я вручил вам приказание герцога д'Эпернона ехать в Париж с поручением. Все счастье ваше заключалось в этом поручении, милостивый государь, вы пропустили случай, тем хуже для вас.
   Клара побледнела и опустилась в кресло, она тоже узнала нежданного гостя.
   — Мазарини мстит за себя! — прошептал Каноль.
   — Поедемте, милостивый государь, — сказал Ковиньяк.
   Клара не могла приподняться. Каноль лишился рассудка. Несчастие его было так велико, так тяжело, так неожиданно, что подавило барона: он опустил голову и покорился судьбе.
   Притом же в то время слова «именем короля» производили магическое действие, и никто не думал не повиноваться им.
   — Куда вы повезете меня? — спросил Каноль. — Или, может быть, вам запрещено даже дать мне это утешение и сказать, куда повезут меня.
   — Нет, сударь, сейчас скажу вам: мы доставим вас в крепость на остров Сен-Жорж.
   — Прощайте, виконтесса, — сказал Каноль, почтительно кланяясь Кларе, — прощайте!
   — Ну, они еще не так коротки, как я думал! — сказал Ковиньяк сам себе. — Я скажу об этом Наноне, она будет очень довольна.
   Потом он подошел к дверям и закричал:
   — Эй, четыре человека будут провожать капитана! Четыре человека вперед!
   — А меня куда повезут? — спросила виконтесса, подавая руку арестанту. — Если барон неправ, так я виновата гораздо более его.
   — Вы можете ехать, куда вам угодно, — отвечал Ковиньяк, — вы свободны.
   И он увел барона с собой.
   Виконтесса, оживленная надеждой, встала и все приготовила к отъезду, чтобы не переменили этих благоприятных для нее распоряжений.
   «Я свободна, — думала она, — и, стало быть, могу позаботиться о нем… Но надобно скорее ехать».
   Подойдя к окну, она увидела уезжавшего Каноля, в последний раз простилась с ним рукою и, позвав Помпея, который в надежде на отдых выбрал себе лучшую комнату в гостинице, приказала ему немедленно готовиться к отъезду.
   Дорога показалась Канолю еще скучнее, чем он ожидал. Скоро вместо лошади, на которой ехал он и потому казался еще свободным, его посадили в карету, так что ноги его находились между ногами какого-то господина с орлиным носом: рука этого человека гордо покоилась на железном пистолете. Иногда ночью барон надеялся обмануть бдительность этого нового Аргуса, но возле орлиного носа блистали два огромных глаза, как глаза совы, круглые, огненные и совершенно приспособленные к ночным наблюдениям.
   Когда этот человек спал, то и один из его глаз спал, но только один. Природа одарила этого человека способностью спать одним глазом.
   Два дня и две ночи провел Каноль в самых печальных размышлениях. Крепость острова Сен-Жоржа, в натуре самая невинная, принимала в глазах арестанта самые огромные размеры, когда страх и угрызения совести начали мучить его.
   Совесть мучила его, потому что он понимал, что поручение, данное ему к принцессе Конде, было основано на доверии, и что он принес его в жертву любви своей. Результаты его проступка были ужасны. В Шантильи супруга Конде была просто женщина. В Бордо она стала непокорной принцессой.
   Страх овладел им, потому что он по преданию знал, как ужасно мстит Анна Австрийская.
   Но кроме этого, его терзала и другая мысль. Жива еще женщина, молодая, хорошенькая, умная, употреблявшая все свое влияние на доставление ему значения в свете; женщина, которая из любви к нему двадцать раз рисковала своим положением, будущностью, богатством… И что же? Эту женщину, очаровательную подругу и столько же преданную, сколько очаровательную, он грубо покинул без причины в ту минуту, когда она думала о нем и о его счастье, когда доставила ему самое лестное поручение. Правда, что это поручение, эта милость явились в такую минуту, когда Каноль ничего не желал: но виновата ли в этом Нанона? Нанона в этой милости видела только хорошую сторону, пользу для человека, о котором беспрерывно заботилась.
   Все, любившие двух женщин вдруг, — прошу прощения у моих читательниц: этот феномен, для них непонятный, потому что одна любовь занимает их вполне, встречается в мужчинах довольно часто, — все, любившие двух женщин разом, поймут, что чем более думал Каноль, тем более влияния Нанона приобретала на него, влияния, которое он считал погибшим. Неровности характера, очень неприятные при ежедневных свиданиях, исчезают, когда смотришь на них издалека. Напротив того, в отдалении некоторые сладкие воспоминания получают более блеска. Теперь Нанона казалась Канолю красавицею, которой он лишился, доброй женщиной, которую он обманул.
   И все это потому, что Каноль заглянул в себя добровольно, а не с принуждением тех обвиняемых, которых присуждают к раскаянию. За что бросил он Нанону? За что погнался он за виконтессою де Канб? Что есть особенно прелестного в маленьком переодетом виконте? Неужели Клара гораздо лучше Наноны? Неужели белокурые волосы до такой степени лучше черных, что можно изменить прежней подруге, и даже своей партии единственно с целью переменить черную косу на белокурую? О, ничтожество человеческое! Каноль рассуждал очень хорошо, но никак не мог убедить себя.
   Сердце полно таких тайн, от которых любовники блаженствуют, а философы приходят в отчаяние.
   Однако же это не мешало Канолю быть недовольным и бранить себя.
   «Меня накажут, — говорил он себе, думая, что наказание смывает вину, — меня накажут, тем лучше! Я найду там какого-нибудь капитана-служаку, грубого, дерзкого, который надменно прочтет мне приказ кардинала Мазарини. Он укажет мне на какое-нибудь подземелье, и я буду унывать в обществе крыс и мышей, между тем как я мог бы еще жить на белом свете и цвести на солнце, в объятиях женщины, которая любила меня, которую я любил и, может быть, еще теперь люблю. Но есть ли на свете женщина, для которой стоило бы перенести то, что я перенесу для этой?
   Комендант и подземная тюрьма — это еще не все! Если меня считают изменником, так произведут подробное следствие, меня станут еще терзать за Шантильи… За жизнь там я все бы отдал, если бы она доставила мне что-нибудь дельное, а то она ограничилась тремя поцелуями руки. Дурак я, три раза дурак, не умел воспользоваться обстоятельствами. Слабый ум, как говорит Мазарини! Я изменил своей партии и не получил за это никакой награды. А теперь кто наградит меня? » Каноль презрительно пожал плечами, отвечая таким образом на вопрос своей мысли.
   Человек с круглыми глазами, несмотря на всю свою проницательность, не мог понять этой пантомимы и смотрел на него с удивлением.
   «Если меня станут допрашивать, — продолжал думать Каноль, — я не буду отвечать, потому что отвечать нечего. Сказать, что не люблю Мазарини? Так не следовало служить ему. Что я любил виконтессу де Канб? Хорош ответ министру и королеве! Лучше всего вовсе не отвечать. Но судьи народ взыскательный, они любят, чтобы им отвечали, когда они допрашивают. В провинциальных тюрьмах есть неучтивые тиски, мне раздробят мои тоненькие ноги, которыми я так гордился, и отошлют меня, изуродованного, опять к мышам и крысам. Я останусь на всю жизнь кривоногим, как принц Конти, что вовсе некрасиво…» Кроме коменданта, мышей, тисков, были еще эшафоты, на которых отрубали головы непослушным, виселицы, на которых вешали изменников, плацдармы, на которых расстреливали беглецов. Но все это для красавца Каноля казалось не таким страшным, как мысль, что у него будут кривые ноги.
   Поэтому он решился успокоить себя и порасспросить своего товарища.
   Круглые глаза, орлиный нос и недовольное лицо товарища мало поощряли арестанта к разговору. Однако же, как бы ни было бесстрастно лицо, оно все-таки иногда становится менее суровым. Каноль воспользовался минутою, когда на устах его товарища появилась гримаса вроде улыбки, и сказал:
   — Милостивый государь…
   — Что вам угодно?
   — Извините, если я оторву вас от ваших мыслей.
   — Нечего извиняться, сударь, я никогда не думаю.
   — Черт возьми, какая счастливая организация!
   — Да я и не жалуюсь.
   — Вот вы не похожи на меня… Мне очень хочется пожаловаться.
   — На что?
   — Что меня схватили так вдруг, в ту минуту, как я вовсе не думал об этом, и везут… куда… я сам не знаю.
   — Нет, знаете, сударь, вам сказано.
   — Да, правда… Кажется, на остров Сен-Жорж?
   — Именно так.
   — А долго ли я там останусь?
   — Не знаю. Но по тому, как мне приказано стеречь вас, думаю, что долго.
   — Ага! Остров Сен-Жорж очень скучен?
   — Так вы не знаете крепости?
   — Внутренности ее не знаю, я никогда не входил в нее.
   — Да, она не очень красива. Кроме комнат коменданта, которые теперь отделаны заново, и, кажется, очень хорошо, все остальное довольно скучно.
   — Хорошо. А будут ли меня допрашивать?
   — Там допрашивают часто.
   — А если я не буду отвечать?
   — Не будете отвечать?
   — Да.
   — Ну, вы знаете, в таком случае применяется пытка.
   — Простая?
   — И простая, и экстраординарная, смотря по обвинению… В чем обвиняют вас, сударь?
   — Да боюсь… кажется, в измене Франции.
   — А, в таком случае вас угостят экстраординарною пыткою… Десять горшков…
   — Что? Десять горшков?
   — Да, десять.
   — Что вы говорите?
   — Я говорю, что вам зададут десять кувшинов.
   — Стало быть, на острове Сен-Жорж пытают водою?
   — Да, Гаронна так близко… вы понимаете?
   — Правда, материал под рукою. А сколько выходит из десяти кувшинов?
   — Ведро или даже побольше.
   — Так я разбухну.
   — Немножко. Но если вы остережетесь и подружитесь с тюремщиком…
   — Так что же?
   — Все обойдется благополучно.
   — Позвольте спросить, в чем состоит услуга, которую может оказать мне тюремщик?
   — Он даст вам выпить масла.
   — Так масло помогает в этом случае?
   — Удивительно!
   — Вы думаете?
   — Говорю по опыту, я выпил…
   — Вы выпили?
   — Извините, я обмолвился… Я хотел сказать: я видел… Ошибся в слове.
   Каноль невольно улыбнулся, несмотря на серьезный предмет разговора.
   — Так вы хотели сказать, — продолжал он, — что вы сами видели…
   — Да, сударь, я видел, как один человек выпил десять кувшинов с изумительною ловкостью, и все это оттого, что прежде подготовил себя маслом. Правда, он немножко распух, как это всегда случается, но на добром огне он пришел в прежнее положение без значительных повреждений. В этом-то вся сущность второго акта пытки. Запомните хорошенько эти слова, надобно нагреваться, а не гореть.
   — Понимаю, — сказал Каноль. — Вы, может быть, исполняли должность палача?
   — Нет, сударь! — отвечал орлиный нос с изумительно учтивою скромностью.
   — Или помощника палача?
   — Нет, сударь, я был просто любопытный любитель.
   — Ага! А как вас зовут?
   — Барраба.
   — Прекрасное, звучное имя! У нас, гугенотов, нет такого.
   — Так вы гугенот?
   — Да. В моем, семействе во время религиозных раздоров многие погибли на костре.
   — Надеюсь, что вас ждет не такая участь.
   — Да, меня затопят.
   Барраба засмеялся.
   Сердце Каноля радостно забилось: он приобрел дружбу своего провожатого. Действительно, если этот временный сторож будет назначен к нему в постоянные тюремщики, то барон, наверное, получит масло, поэтому он решился продолжать разговор.
   — Господин Барраба, — спросил он, — скоро ли нас разлучат, или вы сделаете мне честь, останетесь при мне?
   — Когда приедем на остров Сен-Жорж, я буду, к сожалению, принужден расстаться с вами, чтобы воротиться в роту.
   — Очень хорошо: стало быть, вы служите в жандармах?
   — Нет, в армии.
   — В отряде, набранном Мазарини?
   — Нет, тем самым капитаном Ковиньяком, который имел честь арестовать вас.
   — И вы служите королю?
   — Кажется, ему.
   — Что вы говорите? Разве вы не знаете наверное?
   — В мире нет ничего верного.
   — А если вы сомневаетесь, так вы должны бы…
   — Что такое?
   — Отпустить меня.
   — Никак нельзя, сударь.
   — Но я вам честно заплачу за ваше снисхождение.
   — Чем?
   — Разумеется, деньгами.
   — У вас нет денег!
   — Как нет?
   — Нет.
   Каноль живо полез в карман…
   — В самом деле, — сказал он, — кошелек мой исчез. Кто взял мой кошелек?
   — Я взял, милостивый государь, — отвечал Барраба с почтительным поклоном.
   — А зачем?
   — Чтобы вы не могли подкупить меня.
   Изумленный Каноль посмотрел на своего провожатого с восторгом и ответ показался ему таким дельным, что он и не думал возражать.
   Когда путешественники замолчали, поездка, в конце своем, стала такою же скучною, какою была в самом начале.

VIII

   Начинало светать, когда карета дотащилась до селения, ближайшего к острову Сен-Жорж. Каноль, почувствовав, что карета остановилась, высунул голову в дверцу.
   Красивое село, состоявшее из сотни домиков около церкви, на скате горы, на которой возвышался замок, утопало в утреннем тумане и освещалось первыми лучами восходящего солнца.
   Кучер сошел с козел и шел возле экипажа.
   — Друг мой, — спросил Каноль, — ты здешний?
   — Да, сударь, я из Либурна.
   — Так ты, верно, знаешь это село? Что это за белый дом? И какие красивые хижины!
   — Этот замок принадлежит фамилии Канб, и село принадлежит тем же господам.
   Каноль вздрогнул, в одну секунду ярко-пунцовые щеки его покрылись мертвою бледностью.
   — Милостивый государь, — сказал Барраба, от круглых глаз которого ничто не могло скрыться, — не ушиблись ли вы как-нибудь о дверцу?
   — Нет, нет!
   Потом Каноль принялся опять расспрашивать кучера.
   — Кому принадлежит замок?
   — Виконтессе де Канб.
   — Молодой вдове?
   — Да, пребогатой и прехорошенькой.
   — И, стало быть, у ней много обожателей?
   — Разумеется: и женщина красивая, и приданое славное. С этим всегда обожатели найдутся.
   — А какова у ней репутация?
   — Прекрасная. Только она уже чересчур предана принцам.
   — Да, мне об этом говорили.
   — Сущий демон, сударь, сущий демон!
   — Не демон, а добрый гений! — прошептал Каноль, который не мог без восторга вспомнить о Кларе.
   Потом прибавил вслух:
   — Так она живет здесь иногда?
   — Редко, сударь, но прежде жила очень долго. Тут оставил ее муж, и пока она жила у нас, все мы были счастливы. Теперь она, говорят, у принцессы Конде.
   Экипажу приходилось спускаться с горы. Кучер попросил позволения сесть на козлы. Каноль, боясь возбудить подозрение дальнейшими расспросами, кивнул ему, и лошади побежали рысцой.
   Через четверть часа, в продолжение которою Каноль предавался самым мрачным размышлениям под взглядами Баррабы, экипаж остановился.
   — Мы будем здесь завтракать? — спросил Каноль.
   — Нет, остановимся совсем. Мы приехали. Вот остров Сен-Жорж. Нам остается только переправиться через реку.
   — Правда, — прошептал Каноль. — Так близко и так далеко!
   — Милостивый государь, к нам идут навстречу, — сказал Барраба, — не угодно ли вам выйти?
   Второй сторож Каноля, сидевший возле кучера на козлах, сошел на землю и отворил дверцу, запиравшуюся замком, от которого ключ был у него.
   Каноль отвел глаза от замка и взглянул на крепость, в которой предстояло ему жить. Он увидел на другой стороне реки паром и возле парома восемь человек солдат с сержантом.
   За этим отрядом возвышались укрепления.
   «Хорошо, — подумал Каноль, — меня ждали и приняли все меры осторожности».
   — Это мои новые провожатые? — спросил он Баррабу.
   — Я хотел бы отвечать вам, но сам ничего не знаю, — отвечал орлиный нос.
   В эту минуту солдаты подали сигналы часовому, стоявшему у ворот крепости, они стали на паром, переправились через Гаронну и вышли на берег в то самое время, как Каноль выходил из экипажа.
   Сержант, увидав офицера, подошел к нему и отдал честь.
   — Не с бароном ли де Канолем имею я честь говорить? — спросил сержант.
   — Да, — отвечал Каноль, удивленный его учтивостью.
   Сержант тотчас указал барону на паром.
   Каноль сошел на него и стал между обоими своими провожатыми, солдаты поместились за ними, и паром двинулся. Каноль в последний раз взглянул на замок Канб, который исчезал за горою.
   Весь остров был покрыт контрэскарпами, гласисами и бастионами, самая цитадель казалась превосходною. В нее входили через дверь, перед которою прохаживался часовой.
   — Кто идет? — крикнул он.
   Отряд остановился.
   Сержант подошел к часовому и сказал ему несколько слов.
   — К ружью! — закричал часовой.
   Тотчас человек двадцать, составлявшие караул, выбежали и выстроились перед дверью.
   — Пожалуйте, — сказал сержант Канолю.
   Забили в барабан.
   «Что это значит? » — подумал барон.
   Он подошел к цитадели, ничего не понимая, потому что все это походило более на военные почести, отдаваемые начальству, чем на меры предосторожности против арестанта.
   Но это еще не все: Каноль не заметил, что в то время, как он выходил из кареты, отворилось окно комнаты коменданта и какой-то офицер внимательно смотрел, как его принимают.
   Увидав, что Каноль подходит к цитадели, офицер поспешно пошел к нему навстречу.
   — Ага, — сказал Каноль, увидав его, — вот и комендант идет познакомиться со своим жильцом.
   — В самом деле, — сказал Барраба, — кажется, вас не продержат в передней неделю, как бывает с некоторыми, а тотчас посадят в тюрьму.
   — Тем лучше, — сказал Каноль.
   Офицер подошел.
   Каноль стал в гордую и величественную позу преследуемого человека.
   В нескольких шагах от Каноля офицер учтиво снял шляпу.
   — Я имею честь говорить с бароном де Канолем? — спросил он.
   — Милостивый государь, — отвечал барон, — я чрезвычайно смущен вашею вежливостью. Да, я точно барон Каноль. Теперь, прошу вас, обращайтесь со мною, как офицер должен обращаться с офицером, и дайте мне квартиру получше.
   — Милостивый государь, вам отведена уже квартира, — отвечал офицер, — и, предупреждая ваши желания, ее совершенно переделали…
   — А кого я должен благодарить за такие необыкновенные предосторожности?
   — Короля.
   — О, я не стану жаловаться на него даже в этом случае! Но, однако же, я желал бы иметь некоторые необходимые мне сведения.
   — Приказывайте, я весь к вашим услугам; но осмелюсь заметить, что весь гарнизон ждет вас и желает вас видеть.
   «Черт возьми! — подумал Каноль. — Весь гарнизон подняли на ноги для одного арестанта! » Потом прибавил вслух:
   — Я ваш покорнейший слуга и готов идти, куда бы ни повели меня.
   — Так позвольте мне идти перед вами и показывать вам дорогу.
   Каноль пошел за ним, внутренне радуясь, что попал в руки такого доброго человека.
   — Думаю, что вас угостят простою пыткою, четырьмя кувшинами только, — сказал ему потихоньку Барраба, подойдя к нему.
   — Тем лучше, — отвечал Каноль, — я вдвое менее распухну.
   На дворе цитадели Каноль увидел часть гарнизона под ружьем. Тут офицер вынул шпагу и ловко поклонился ему.
   «Какие церемонии! » — подумал Каноль.
   В то же время под соседним сводом раздался барабан. Каноль повернулся и увидел, что другой отряд солдат выстроился за первым.
   Офицер подал Канолю два ключа.
   — Что это значит? — спросил барон.
   — Мы исполняем церемониал по принятому здесь обычаю, барон.
   — Но за кого принимаете вы меня? — спросил Каноль с невыразимым удивлением.
   — Мы принимаем вас за вас, то есть за барона Каноля…
   — А еще?
   — За коменданта острова Сен-Жоржа.
   Каноль едва устоял на ногах.
   Офицер продолжал:
   — Я сейчас буду иметь удовольствие передать вам разные припасы, которые я получил сегодня утром. При них находилось и письмо, извещавшее меня о вашем приезде.
   Каноль взглянул на Баррабу.
   Тот смотрел на барона, вытаращив круглые глаза свои, с изумлением, которого мы не беремся описывать.
   — Так я комендант острова Сен-Жорж? — прошептал Каноль.
   — Точно так, милостивый государь, — отвечал офицер, — и мы очень благодарны его величеству за такой выбор.
   — Вы совершенно уверены, что тут нет недоразумения? — спросил Каноль.
   — Не угодно ли вам пожаловать в вашу квартиру, там вы увидите приказ.
   Каноль, изумленный этим происшествием, вовсе не похожим на то, чего он ожидал, молча пошел за офицером, при грохоте барабанов, мимо солдат, отдававших честь, и всех жителей крепости, которые оглашали воздух криками. Он кланялся направо и налево, бледнел, дрожал и взглядом спрашивал Баррабу.
   Наконец он дошел до гостиной, довольно изящно отделанной. Прежде всего он заметил, что из окон ее можно видеть замок Канб, потом прочел приказ, подписанный королевою и скрепленный герцогом д'Эперноном.
   Тут он не мог устоять на ногах и опустился в кресло.
   Однако же после всего этого шума и стука, после выстрелов и военных почестей и особенно после первого удивления Каноль хотел узнать поточнее, какую должность поручила ему королева, и поднял глаза.
   Тут он увидел перед собою прежнего своего сторожа, столько же удивленного.
   — Ах, это вы, Барраба! — сказал он.
   — Точно так, господин комендант.