Дюма Александр. Женская война

   — Я просила у него сострадание! А он отвечал, что ему некогда жалеть!
   Тут она увидела, что несколько всадников поворотили к ней, а остальные поехали в ближайшую рощу.
   За отрядом ехал задумчиво, опустив поводья, тот человек с фальшивым взглядом и белыми руками, который впоследствии написал в самом начале своих записок следующую фразу, довольно странную для философа-моралиста:
   «Полагаю, довольно показывать, будто сострадаешь, но не следует чувствовать сострадания. Эта страсть ни к чему не годится в душе, хорошо устроенной; она только ослабляет человека, и ее должно оставить черни, которая, ничего не исполняя по рассудку, нуждается в страсти, чтобы делать что-нибудь».
   Через два дня виконтесса де Канб приехала к принцессе Конде.

XI

   Виконтесса по инстинкту часто думала, какие беды может породить ненависть такого человека, как Ларошфуко. Но, видя себя молодою, хорошенькою, богатою, в милости, она не думала, чтобы эта ненависть могла когда-нибудь иметь пагубное влияние на ее жизнь.
   Однако же, когда Клара убедилась, что он занимается ею и знает даже о ней так много, то решилась предупредить принцессу.
   — Ваше величество, — сказала она в ответ на похвалы, расточаемые принцессой, — не хвалите моей ловкости в этом случае: некоторые люди уверяют, что офицер, нами обманутый, очень хорошо знал, где настоящая и где фальшивая принцесса Конде.
   Но это предположение отнимало у принцессы всю хитрость, которую она приписывала себе за устройство всего этого дела, и потому она не хотела даже и верить ему.
   — Да, да, милая Клара, — отвечала она, — понимаю: теперь, видя, что мы обманули его, наш офицер хочет уверить, что он покровительствовал нам. По несчастью, он принялся за это слишком поздно, напрасно ждал, пока попадет в немилость у королевы. Кстати, вы сказали, кажется, мне, что видели герцога де Ларошфуко на дороге?
   — Видела.
   — Что же нового?
   — Он едет в Тюрен на совещание с герцогом Бульонским.
   — Да, между ними борьба, я это знаю, оба они отказываются от звания главнокомандующего, а в душе только об этом и думают. Действительно, когда мы будем мириться, то чем опаснее был человек, тем дороже заплатят ему за мир. Но маркиза Турвиль дала мне мысль, как примирить их.
   — О, — сказала виконтесса, улыбнувшись при имени маркизы, — так вы изволили помириться с вашей неизменной советницей?
   — Что же делать? Она приехала к нам в Монрон и привезла связку бумаг с такою важностью, что мы едва не умерли со смеху, я и Лене. «Хотя, ваше высочество, — сказала она мне, — вовсе не обращаете внимания на эти размышления, плоды бессонных ночей, полных труда, однако же я приношу и мою дань…» — Да это целая речь…
   — Да.
   — Что же вы отвечали?
   — Вместо меня отвечал Лене. «Маркиза, — сказал он, — мы никогда не сомневались в вашем усердии и еще менее в ваших познаниях. Они так нужны нам, что мы, принцесса и я, ежедневно жалели о них…» Одним словом, он сказал ей столько комплиментов, что соблазнил ее, и она отдала ему свой план.
   — Что в нем?
   — По ее мнению, надобно назначить генералиссимусом не герцога Бульонского, не герцога де Ларошфуко, а маршала Тюрена.
   — Ну что же, — сказала Клара, — мне кажется, что на этот раз маркиза советовала очень удачно. Что вы скажете, Лене?
   — Скажу, что вы правы, виконтесса, и приносите в наш совет хороший голос, — отвечал Лене, который в эту минуту явился со связкою бумаг и держал их так же важно, как могла бы держать маркиза Турвиль. — По несчастию, Тюрен не может приехать из северной армии, а по нашему плану он должен идти на Париж, когда Мазарини и королева пойдут на Бордо.
   — Заметьте, виконтесса, что у Лене вечно встречаются какие-нибудь препятствия. Зато у нас генералиссимусом не герцог Бульонский, не Ларошфуко, не Тюрен, а Лене! Что такое у вас? Не прокламация ли?
   — Точно так.
   — Прокламация маркизы де Турвиль, не так ли?
   — Совершенно она, только с некоторыми изменениями в слоге. Канцелярский слог, изволите знать…
   — Хорошо, хорошо, — сказала принцесса с улыбкой, — что хлопотать о словах? Только бы смысл был тот же, вот все, что нам нужно.
   — Смысл не изменен.
   — А где подпишет герцог Бульонский?
   — В одну строчку с Ларошфуко.
   — Но где подпишет герцог Ларошфуко?
   — Он подпишет под герцогом Энгиенским.
   — Сын мой не должен подписывать такого акта! Подумайте, ведь он ребенок!
   — Я обо всем подумал, ваше высочество! Когда король умирает, ему тотчас наследует дофин, хотя бы ему было не более одного дня… Почему же в семействе принцев Конде не поступать так, как делается в королевском семействе?
   — Но что скажет герцог Бульонский? Что скажет Ларошфуко?
   — Последний уже возражал и уехал. Первый узнает дело, когда оно будет сделано, и скажет, что ему будет угодно, нам все равно!
   — Так вот причина той холодности, которую герцог выказал вам, Клара?
   — Пусть его будет холоден, он разогреется при первых залпах, которые направит на нас маршал Мельере. Эти господа хотят воевать, так пусть воюют!
   — Будем осторожны, Лене, — сказала принцесса, — не должно слишком сердить их, у нас никого нет, кроме них.
   — А у них ничего нет, кроме вашего имени. Пусть попробуют сражаться за себя, мы увидим, долго ли они могут продержаться!
   Маркиза де Турвиль вошла, и радостное выражение ее лица изменилось в беспокойство, которое еще более усилилось от последних слов Лене.
   Она живо подошла и сказала:
   — План, который я имела честь предложить вашему высочеству, верно, не понравился господину Лене?
   — Напротив того, маркиза, — отвечал Лене, почтительно кланяясь, — и я почти сохранил вашу редакцию. Только одно изменено: прокламация будет подписана не герцогом Бульонским и не Ларошфуко, а герцогом Энгиенским. Эти господа подпишут свои имена после его высочества.
   — Вы компрометируете молодого принца!
   — Да как же иначе, если мы за него сражаемся?
   — Но жители Бордо любят герцога Бульонского, душою преданы герцогу де Ларошфуко и вовсе не знают его высочества герцога Энгиенского.
   — Вы ошибаетесь, — сказал Лене, вынимая по обыкновению бумагу из кармана, который всегда удивлял принцессу своею вместимостью, — вот письмо президента из Бордо, он просит меня, чтобы прокламации были подписаны юным принцем.
   — Ах, что заботиться о мнении парламентов, Лене! — воскликнула принцесса. — Не стоило освобождаться от власти королевы и Мазарини, если надобно подпасть под влияние парламента!
   — Вашему высочеству угодно въехать в Бордо? — спросил Лене решительно.
   — Разумеется.
   — Ну, так это решительное их условие: они хотят сражаться только за принца.
   Маркиза закусила губы.
   Принцесса продолжала:
   — Так вы заставили нас бежать из Шантильи, заставили нас проехать полтораста лье, и для чего? Чтобы принять оскорбление от жителей Бордо!
   — То, что вы изволите принимать за оскорбление, есть почесть. Что может быть лестнее для принцессы Конде, как знать, что ее принимают, а не других…
   — Так жители Бордо не примут двух герцогов?
   — Они примут только ваше высочество.
   — Но что могу я сделать одна?
   — Все-таки извольте въехать в город, потом ворота уже будут отворены, и все другие въедут за вами.
   — Мы не можем обойтись без герцогов.
   — И я то же думаю, а через две недели и парламент будет думать то же. Бордо не принимает вашей армии, потому что боится ее, но через две недели призовет ее для своей защиты. Тогда у вас будет двойная заслуга: вы два раза исполните просьбу жителей Бордо, и тогда, будьте спокойны, они все, от первого до последнего, будут готовы умереть за вас.
   — Так город Бордо в опасности? — спросила маркиза.
   — В большой опасности, — отвечал Лене, — вот почему необходимо занять его. Бордо может не принять нас, не изменив законам чести, пока нас там нет. Когда мы там будем, он не сможет выгнать нас, не покрывшись стыдом.
   — А кто же угрожает городу?
   — Король, королева, Мазарини. Королевские войска пополняются рекрутами; враги наши занимают позиции. Остров Сен-Жорж (он только в трех лье от Бордо) получил подкрепление войском, припасами, туда назначен новый комендант. Жители Бордо попробуют взять остров и, разумеется, будут разбиты, потому что им придется драться с лучшими войсками короля. Когда их порядочно разобьют и поколотят, как должно быть с горожанами, которые хотят представлять солдат, они станут звать на помощь и герцога Бульонского, и Ларошфуко. Тогда, ваше высочество, вы предложите условия парламенту, потому что оба герцога в ваших руках.
   — Но не лучше ли постараться переманить на нашу сторону этого нового коменданта, прежде чем жители Бордо будут разбиты и упадут духом?
   — Если вы будете в Бордо, когда их разобьют, так вам нечего бояться, что же касается до коменданта, то его никак нельзя подкупить.
   — Нельзя? Почему?
   Потому что он личный враг вашего высочества.
   — Мой личный враг?
   — Да.
   — Почему?
   — Он никогда не простит вам обмана, которого был жертвою в Шантильи. О, кардинал Мазарини не так глуп, как вы воображаете, хотя я беспрестанно твержу вам противное. И вот вам доказательство: он назначил на остров Сен-Жорж, то есть в лучшую здешнюю крепость, угадайте кого?
   — Я уже сказала вам, что ничего не знаю об этом человеке.
   — Того капитана, над которым вы так смеялись. Который по непостижимой неловкости выпустил ваше высочество из Шантильи.
   — Каноля! — воскликнула Клара.
   — Да.
   — Каноль — комендант на острове Сен-Жорж?
   — Именно он.
   — Не может быть! Я видела, как его арестовали, видела собственными глазами.
   — Точно так. Но у него сильное покровительство, и он опять попал в милость.
   — А вы уже считали его умершим, бедная моя Клара, — сказала принцесса с улыбкой.
   — Но точно ли вы в этом уверены? — спросила изумленная виконтесса.
   Лене по обыкновению полез в карман и вынул из него бумагу.
   — Вот письмо от Ришона, — сказал он. — Он описывает подробно прием нового коменданта и очень жалеет, что ваше высочество не назначили его самого на остров Сен-Жорж.
   — Но как могла принцесса назначить Ришона на остров Сен-Жорж! — воскликнула маркиза Турвиль с торжествующим хохотом. — Разве мы можем назначать комендантов в крепости королевы?
   — Мы можем назначить одного, маркиза, и этого уже достаточно.
   — По какому праву?
   Маркиза Турвиль вздрогнула, увидав, что Лене опять полез в карман.
   — Ах, бланк герцога д'Эпернона! — воскликнула принцесса. — Я совсем забыла про него.
   — Ба, что это такое? — сказала маркиза презрительно. — Клочок бумаги, не больше!
   — Этот клочок бумаги, — возразил Лене, — даст нам возможность бороться с новым комендантом. Это наш щит от острова Сен-Жорж, это наше спасение, словом, какая-нибудь крепость на Дордони…
   — И вы уверены, — спросила Клара, ничего не слышавшая из всего разговора с той минуты, как ей сказали о новом коменданте, — вы уверены, что Каноль, арестованный в Жоне, именно тот самый Каноль, который назначен теперь комендантом?
   — Совершенно уверен.
   — Странно же кардинал Мазарини отправляет своих комендантов к местам их назначения, — сказала она.
   — Да, — сказала принцесса, — тут, верно, что-нибудь да есть.
   — Разумеется, есть, — отвечал Лене, — тут действует Нанона Лартиг.
   — Нанона Лартиг! — воскликнула виконтесса, которую страшное воспоминание укусило в самое сердце.
   — Эта женщина! — с презрением пробормотала принцесса.
   — Точно так, — сказал Лене, — та самая женщина, которую вы не хотели видеть, когда она просила чести быть вам представленной. Королева, не столь строгая, как вы, принимала ее… Поэтому-то она отвечала вашему камергеру, что принцесса Конде, может быть, гораздо важнее королевы Анны Австрийской, но во всяком случае, Анна Австрийская гораздо благоразумнее принцессы Конде.
   — Память изменяет вам, или вы хотите пощадить меня, Лене! — вскричала принцесса. — Дерзкая сказала совсем не то, она сказала, что Анна Австрийская не благоразумнее, а просто умнее меня.
   — Может быть, — отвечал Лене с улыбкою. — Я выходил в это время в переднюю и потому не слыхал окончания фразы.
   — Но я слышала у дверей, — сказала принцесса, — и я слышала всю фразу.
   — Так вы можете понять, что эта женщина особенно будет стараться вредить вашему высочеству. Королева вышлет вам солдат, с которыми надобно сражаться, Нанона вышлет вам врагов, с которыми надобно бороться.
   — Может быть, — сказала маркиза, — если бы вы были на месте принцессы, так вы приняли бы эту Нанону с особенным уважением.
   — Нет, маркиза, я принял бы ее и подкупил бы.
   — А, если ее можно подкупить, так на это всегда есть время.
   — Разумеется, всегда есть время, но теперь, вероятно, это дело уже не по нашим деньгам.
   — Так сколько же она стоит? — спросила принцесса.
   — До начала войны она стоила пятьсот тысяч.
   — А теперь?
   — Миллион.
   — Но за эти деньги я куплю самого Мазарини.
   — Может быть, — отвечал Лене, — вещи, несколько раз продававшиеся, теряют ценность.
   — Но, — сказала маркиза, любившая строгие и насильственные меры, — если ее нельзя купить, так ее можно взять.
   — Вы оказали бы, маркиза, чрезвычайную услугу ее высочеству, если бы исполнили эту мысль, но трудно этого достигнуть, потому что вовсе неизвестно, где она теперь находится. Но нечего заниматься этим; прежде войдем в Бордо, а потом займем остров Сен-Жорж.
   — Нет, нет, — воскликнула Клара, — прежде всего займем крепость Сен-Жорж!
   Это восклицание, вырвавшееся из души виконтессы, заставило обеих дам обернуться к ней, а Лене посмотрел на нее так внимательно, как мог смотреть только Ларошфуко, но с явною благосклонностью.
   — Но ты забыла, — сказала ей принцесса, — что Лене говорит: крепость нельзя взять.
   — Может быть, — возразила Клара, — но я думаю, что мы возьмем ее.
   — Вы уже составили план? — спросила маркиза с видом женщины, которая боится новой соперницы.
   — Может быть, — отвечала Клара.
   — Но, — сказала принцесса с улыбкой, — если остров Сен-Жорж продается так дорого, то, может быть, мы не в состоянии купить его?
   — Мы не купим его, — возразила виконтесса, — а все-таки он будет наш.
   — Так мы возьмем его силою, — сказала маркиза. — Значит, вы возвращаетесь к моему плану.
   — Именно так, — отвечала принцесса. — Мы поручим Ришону атаковать Сен-Жорж, он здешний, знает местность, и если кто-нибудь может овладеть крепостью, которую вы считаете такою важною, так это он!
   — Прежде атаки, — сказала Клара, — позвольте мне попробовать, не улажу ли я дело. Если мне не удастся, так извольте делать, что вам угодно.
   — Как! Ты поедешь на остров Сен-Жорж? — спросила принцесса с удивлением.
   — Поеду.
   — Одна?
   — С Помпеем.
   — И ты не боишься?
   — Я отправлюсь парламентером, если вашему высочеству угодно дать мне инструкцию.
   — А, вот это ново! — воскликнула маркиза. — Мне кажется, что дипломаты образуются не в одну минуту и что надобно долго изучать эту науку. Маркиз де Турвиль, лучший дипломат своего времени, как был он и отличнейший воин, называл ее труднейшею из всех наук.
   — Хотя я ничего не знаю, — отвечала Клара, — однако же попробую, если ее высочеству угодно будет позволить мне…
   — Разумеется, ее высочество позволит вам, — сказал Лене, значительно взглянув на принцессу, — я даже уверен, что никто, кроме вас, не может иметь успеха в таких переговорах.
   — Что же может сделать виконтесса особенного, чего не сделали бы другие?
   — Она просто станет торговаться с бароном Канолем, чего не может сделать мужчина, потому что его выбросят за это в окно.
   — Да, мужчина не может, но всякая женщина…
   — Если уж надобно посылать в Сен-Жорж даму, так лучше всего поручить это дело виконтессе, потому что она первая в это окно…
   В эту минуту курьер явился к принцессе. Он привез письмо от Бордосского парламента.
   — Ах, — воскликнула принцесса, — вот, верно, ответ вам!
   Обе дамы приблизились, по чувству участия и по любопытству. Лене спокойно стоял на прежнем месте, зная наперед содержание депеши.
   Принцесса жадно прочла ее.
   — Они просят меня… Зовут… Ждут! — воскликнула она.
   — Ага, — пробормотала маркиза де Турвиль с торжествующим видом.
   — Но что про герцогов? — спросил Лене. — Что про армию?
   — Ни слова.
   — Так мы без защиты, — сказала маркиза.
   — Нет, — возразила принцесса, — нет, с помощью бланка герцога д'Эпернона я возьму себе крепость Вер, которая доставит мне Дордонь.
   — А я, — сказала Клара, — я возьму Сен-Жорж, ключ ко всей Гаронне.
   — А я, — прибавил Лене, — доставлю вам герцогов и армию, если только вы дадите мне время действовать.

Часть третья. Виконтесса де Канб

I

   На другой день приехали в Бордо. Следовало, наконец, решить, каким образом въедут в город. Герцоги с армией находились милях в десяти, стало быть, можно было попробовать въехать мирно или с войском. Всего важнее было знать, что лучше: повелевать в Бордо или повиноваться парламенту. Принцесса Конде собрала свой совет, состоявший из маркизы де Турвиль, Клары, придворных дам и Лене. Маркиза де Турвиль, знавшая своего противника, очень настаивала, чтобы его не допускать в совет, она основывалась на том, что это война женщин, в которой мужчины должны действовать только на полях битвы. Но принцесса объявила, что Лене представлен ей принцем, ее супругом, и потому она не может не призвать его в комнату совещаний, где, впрочем, присутствие его не может иметь важности, потому что решено, что он может говорить, сколько ему угодно, но его не станут слушать.
   Осторожность маркизы де Турвиль не была вовсе бесполезна; в два дня, употребленные на переезд, она успела настроить ум принцессы на воинственный лад, к которому она и без того уже склонилась. Маркиза боялась, чтобы Лене не разрушил всего ее труда, совершенного с такими усилиями.
   Когда совет собрался, маркиза изложила свой план. Он состоял в том, чтобы тайно призвать герцогов и армию, добыть просьбою или силою известное число лодок и въехать в Бордо по реке при криках: «К нам, жители Бордо! Да здравствует Конде! Долой Мазарини! » Таким образом, въезд принцессы становился настоящим торжественным шествием, и маркиза де Турвиль непрямым путем возвращалась к любимой своей мечте: взять Бордо силою и напугать королеву армией, которая начинает тем, что берет города.
   Лене во все это время кивал головою в знак одобрения и прерывал слова маркизы только похвальными восклицаниями. Потом, когда она окончила изложение плана, он сказал:
   — Бесподобно, маркиза! Извольте сказать заключение.
   — Оно очень легко и состоит из двух слов, — продолжала торжествующая старушка, воодушевляясь собственным своим рассказом, — среди дождя пуль, при звуке колоколов, при криках негодования или любви народа слабые женщины мужественно пойдут к великому своему назначению. Малютка на руках матери станет просить защиты у парламента. Это умилительное зрелище непременно тронет самые жестокие души. Таким образом, мы одержим победу наполовину силою, наполовину справедливостью нашего дела, а в этом состоит вся цель ее высочества.
   Заключение произвело еще более впечатления, чем самое изложение плана маркизы. Все были в восторге, более всех принцесса. Клара соглашалась с нею, потому что ей очень хотелось ехать на остров Сен-Жорж для переговоров. Начальник телохранителей тоже поддакивал, потому что он по званию своему должен был искать случая показать храбрость. Лене более нежели хвалил, он встал, взял руку маркизы и почтительно и нежно сжал ее.
   — Маркиза, — сказал он, — если бы я не знал всего вашего ума, если бы не знал, как вам известен, по инстинкту или по изучению, важный политический и военный вопрос, который теперь нас занимает, то теперь убедился бы в ваших достоинствах и поклонился бы самой полезной советнице ее высочества.
   — Не правда ли, Лене, — сказала принцесса, — план превосходен? И я тоже думала. Виалас, надеть на герцога Энгиенского шпагу, которую я приказала приготовить для него, шлем и его оружие.
   — Да, скорее, Виалас, но прежде позвольте мне сказать только одно слово, — начал Лене.
   Маркиза Турвиль, начинающая уже гордиться, вдруг опечалилась, потому что знала, как обыкновенно Лене восстает на нее.
   — Извольте, говорите! — сказала принцесса. — Что еще?
   — Почти ничего, самое ничтожное замечание. Никогда еще не предлагали плана, который бы так согласовался с вашим августейшим характером.
   От этих слов маркиза Турвиль еще более нахмурилась, а принцесса, прежде начинавшая сердиться, теперь улыбнулась.
   — Но, ваше высочество, — продолжал Лене, следя глазами за влиянием этого страшного «но» на свою обыкновенную соперницу — соглашаясь с особенным удовольствием на исполнение этого плана, который один только нам приличен, я осмелюсь предложить маленькое изменение.
   Маркиза с неудовольствием и холодно повернулась и приготовилась к защите.
   Принцесса опять нахмурила брови.
   Лене поклонился и просил позволения продолжать.
   — Звуки колоколов, крики народной любви, — сказал он, — порождают во мне радость, которую я не могу даже выразить, но я не совсем спокоен насчет дождя пуль, о котором говорила маркиза.
   Маркиза приосанилась, приняла воинственный вид. Лене поклонился еще ниже и продолжал, понизив голос на полтона:
   — Разумеется, умилительно было бы видеть женщину и малютку спокойными во время такой бури, которая обыкновенно пугает даже мужчин. Но я боюсь, что одна из этих безрассудных пуль, которые поражают бессознательно и слепо, повернет дело в пользу кардинала Мазарини и испортит наш план, который, впрочем, превосходен. Я совершенно согласен с мнением, так красноречиво выраженным маркизою де Турвиль, что принцесса должна открыть себе дорогу к парламенту, но не оружием, а просьбою. Я думаю, наконец, что гораздо похвальнее будет тронуть самые жестокие души, чем победить самые неустрашимые сердца. Думаю, что первое средство в тысячу раз легче последнего, и что цель принцессы одна — вступить в Бордо. Прибавлю, что вступление наше туда очень ненадежно, если мы вздумаем сражаться…
   — Вы увидите, — сказала маркиза с желчью, — что господин Лене разрушит весь мой план, как бывает обыкновенно, и мало-помалу предложит свой вместо моего.
   — Помилуйте! — вскричал Лене, пока принцесса успокаивала маркизу улыбкою и взглядом. — Я стану разрушать ваш план, я, ваш искренний почитатель? О, нет! .. Но я знаю, что из Бле приехал в Бордо офицер королевских войск, ему поручено взволновать умы против ее высочества. Знаю притом, что Мазарини кончит одним ударом, если представится удобный случай к тому. Вот почему я боюсь дождя пуль, о котором сейчас говорила маркиза де Турвиль, и между ними боюсь особенно пуль рассудительных, еще более, чем тех, которые поражают бессознательно и слепо.
   От последних слов Лене принцесса задумалась.
   — Вы всегда все знаете, — сказала маркиза голосом, дрожащим от гнева.
   — Однако же жаркая стычка была бы, славное дело, — сказал, вставая и притопывая ногою, начальник телохранителей, старый воин, веривший в силу оружия.
   Лене нажал ему ногу, взглянув на него с самою приятною улыбкою.
   — Точно так, капитан, — сказал он, — но вы, вероятно, тоже полагаете, что жизнь герцога Энгиенского необходима нашему делу, и если он будет взят в плен или убит, то и настоящий генералиссимус войск принцев будет взят в плен или убит.
   Начальник телохранителей понял, что этот титул генералиссимуса, данный семилетнему ребенку, превращает его, старого служаку, в настоящего предводителя войска, он понял, что сказал глупость, отказался от первой своей мысли и начал жарко поддерживать Лене.
   Между тем маркиза приблизилась к принцессе и разговаривала с нею вполголоса. Лене увидел, что ему придется выдержать еще нападение.
   Действительно, принцесса повернулась к нему и сказала с досадой:
   — В самом деле, странно… С таким усердием расстроить все, что было так хорошо устроено.
   — Вы изволите ошибаться, — возразил Лене. — Никогда я ничего не расстраиваю с особенным усердием, а, напротив, стараюсь все уладить. Если, несмотря на мои предостережения, вам угодно подвергать опасности жизнь вашу и вашего сына, вы вольны умереть, и все мы умрем вместе с вами: ведь это самое легкое дело, любой лакей вашей свиты и самый жалкий из горожан могут сделать то же. Но если мы хотим иметь успех, несмотря на усилия Мазарини, королевы, парламентов, Наноны Лартиг, словом, несмотря на все препятствия, неразлучные с слабостью нашего положения, так вот что остается нам…
   — Милостивый государь, — заносчиво вскричала маркиза, схватившись за последнюю фразу Лене, — слабости нет там, где есть имя Конде и две тысячи воинов, сражавшихся при Рокруа, Нордлингене и Лане. А если уж мы слабее, то мы всячески погибли, и не ваш план, как бы он ни был превосходен, спасет нас!
   — Я читал, — ответил Лене, наперед наслаждаясь эффектом, который он произведет на принцессу, слушавшую внимательно, — я читал, что вдова одного из знаменитейших римлян, при Тиверии, великодушная Агриппина, у которой отняли супруга ее Германика, принцесса, которая могла одним словом собрать целую армию, — что Агриппина вошла одна в Бринд, прошла по целой стране пешком, одетая в траурную одежду, и вела за руку детей своих. Она шла, бледная, с заплаканными глазами, опустив голову, а дети ее рыдали и молили взглядом… Тут все, видевшие ее, а их было более двух миллионов от Бринда до Рима, сами зарыдали, проклинали злодеев, грозили им, и дело Агриппины было выиграно не только в Риме, но даже во всей Италии, не только у современников, но и у потомства: она не встретила сопротивления слезам и стонам своим, а мечи ее встретились бы с мечами, копья с копьями… Думаю, что есть большое сходство между принцессой и Агриппиной, между принцем и Германиком и, наконец, между отравителем Пизоном и кардиналом Мазарини. Если есть сходство, если положение одно и то же, то я прошу и поступить, как поступила Агриппина. По мнению моему, то, что так превосходно удалось тогда, не может не иметь такого же успеха теперь…