Страница:
Каноль стал на конец эспланады. Он мог видеть течение реки и оба ее берега. Луна не показывалась, черные тучи тяжело катились по небу. Его никто не мог видеть, зато и он никого не мог видеть.
Однако в полночь ему показалось, что темные массы движутся на левом берегу, и исполинские формы тянутся по реке. Впрочем, никакого шума: только ночной ветер завывал между деревьями.
Массы остановились, формы в некотором расстоянии приняли правильное очертание. Каноль думал, что ошибся, однако же начал всматриваться пристальнее. Пылавшие глаза его разрезывали мрак, ухо его принимало малейший звук.
Пробило три часа, звуки медленно замирали в ночной тиши. Каноль начинал думать, что его обманули ложным известием, и хотел уже идти спать, как вдруг лейтенант Вибрак подошел к нему и положил одну руку ему на плечо, а другою указал на реку.
— Да, да, — сказал Каноль, — это они. Ну, мы ничего не потеряли, что ждали их. Разбудите ту часть гарнизона, которая спала, и расставьте людей за крепостною стеною. Вы говорили им, что я убью того, кто осмелится выстрелить до приказания?
— Говорил.
— Хорошо, скажите им то же во второй раз.
На заре длинные лодки начали подъезжать к крепости с людьми, которые смеялись и потихоньку разговаривали. На равнине можно было заметить возвышение, которое не существовало накануне. То была батарея из шести орудий, поставленная герцогом де Ларошфуко во время ночи. Морской отряд не начинал нападения только потому, что батарея не могла еще начать действия.
Каноль спросил, заряжены ли ружья, и на утвердительный ответ кивнул головою и велел ждать приказания.
Лодки все приближались и при первых лучах солнца Каноль рассмотрел амуницию и особенные шапки Навайльской роты, в которой, как известно, он служил. На корме первой лодки стоял барон де Равальи, который принял командование ротою после Каноля, а возле него лейтенант, брат Каноля по кормилице, очень любимый товарищами за свою веселость и беспрерывные шутки.
— Вы увидите, — говорил он, — что они не двинутся с места, и надобно будет, чтобы герцог де Ларошфуко разбудил их пушками. Как удивительно спят в Сен-Жорже! Когда я буду болен, я сюда перееду жить.
— Добрый Каноль, — сказал Равальи, — он управляет крепостью, как истинный отец семейства: боится простудить солдат и не назначает их ночью в караул.
— Правда, — прибавил другой, — даже часовых не видно.
— Эй! — закричал лейтенант. — Ну, просыпайтесь же и подайте нам руки, чтобы мы могли взобраться на стену.
При этой шутке вся линия осаждающих захохотала. Две или три лодки пошли к порту, а из остальных войска выходили на берег.
— Хорошо, — сказал Равальи, — понимаю. Каноль хочет показать, будто его застали врасплох, чтобы не поссориться с королевой. Господа, будем столько же учтивы и не станем убивать его людей. Когда войдем в крепость, щадить всех, кроме женщин. Впрочем, они, может быть, и не станут просить пощады. Дети мои, не забудем, что это дружеская война, зато первого, кто обнажит шпагу, я велю расстрелять.
При этом приказании, отданном с веселостью совершенно французской, все опять захохотали, и солдаты подражали примеру офицеров.
— Друзья мои, — сказал лейтенант, — посмеяться хорошо, но смех не должен мешать делу. Берите лестницы и приставляйте к стене.
Солдаты вытащили из лодок длинные лестницы и подошли к стене.
Тут Каноль встал и с палкою в руках, с шляпою на голове, как человек, вышедший подышать свежим утренним воздухом, подошел к парапету.
Было уже так светло, что его нельзя было не узнать.
— А, здравствуйте, навайльцы! — сказал он, обращаясь к своей роте.
— Здравствуйте, Равальи! .. А, Ремонанк, здравствуйте!
— Ба, да это Каноль! — закричали молодые офицеры. — Наконец-то ты проснулся, барон.
— Что же делать здесь? Здесь живешь спокойно, ложишься рано, встаешь поздно. Но вы, черт возьми, зачем поднялись с зарей?
— Ты, кажется, сам должен видеть, — отвечал Равальи. — Мы осаждаем тебя.
— А зачем осаждать меня?
— Хотим взять твою крепость.
Каноль засмеялся.
— Ты сдаешься на капитуляцию, — спросил Равальи, — не так ли?
— Но прежде мне следует знать, кому я должен сдаться. Каким образом случилось, что навайльцы служат против короля?
— Самым простым образом, друг мой. Мы убедились, что Мазарини дрянной человек и не стоит, чтобы ему служили честные люди, поэтому мы перешли на сторону принцев. А ты?
— А я отчаянный эпернонист.
— Эх, перейди-ка лучше к нам!
— Нельзя… Эй, вы, господа, не трогайте цепей моста. Вы знаете, что на такие вещи можно смотреть издалека, а кто дотронется до них, тому беда! Равальи, скажи им, чтобы они не трогали цепей, — прибавил Каноль, нахмурив брови, — или я велю стрелять. Предупреждаю тебя, Равальи, у меня есть удивительные стрелки.
— Полно, ты шутишь, — отвечал Равальи. — Сдавайся, ведь ты не можешь устоять…
— Нет, я вовсе не шучу. Прочь лестницы! Равальи, прошу тебя, будь осторожен… Ведь ты осаждаешь королевский замок.
— Что ты? Здесь королевский замок?
— Разумеется, посмотри хорошенько, и ты увидишь флаг на бастионе. Ну, вели лодкам отчаливать и спрячь лестницы в лодки, или я велю стрелять. Если ты хочешь переговорить со мною, ступай сюда один или с Ремонанком, и мы поговорим за завтраком. У меня здесь бесподобный повар.
Равальи засмеялся и ободрил людей своих взглядом. Между тем другая рота выходила на берег.
Каноль понял, что наступила решительная минута. Он принял твердый и важный вид, как человек, на котором лежит тяжелая ответственность.
— Остановись, Равальи! — закричал он. — Довольно пошутили! Ремонанк! Ни слова, ни шага вперед, или я прикажу стрелять! И это так же верно, как то, что здесь развевается флаг короля и вы идете против французских лилий!
Соединяя дело с угрозой, он опрокинул первую лестницу, приставленную к стене и поднимавшуюся над стенными зубцами.
Пять или шесть человек взбирались уже по лестнице, все они повалились. Падение их возбудило громкий хохот между осаждающими и между осажденными, точно тут шутили и играли.
В эту минуту условленным сигналом дали знать, что осаждающие разбили цепи, которыми запирался порт.
Тотчас Равальи и Ремонанк схватили лестницу и приготовились спуститься в ров.
Они кричали:
— За нами, навайльцы! На приступ.
— Добрый мой Равальи, — кричал Каноль, — умоляю тебя, остановись!
Но в ту же минуту батарея, до сих пор молчавшая, вдруг заговорила, ядро упало возле Каноля и осыпало его землею.
— Ну, если уж вы непременно хотите, так извольте! — крикнул Каноль, поднимая палку. — Стреляй! .. Стреляй на всей линии!
Тут целый ряд стволов опустился на парапет и огненная лента протянулась над стеною. Между тем гром двух больших орудий отвечал на огонь батареи герцога де Ларошфуко.
Упало человек десять, но их гибель не только не испугала их товарищей, но еще дала им новые силы. Батарея герцога громко отвечала: одно ядро сорвало королевский флаг, другое разорвало офицера из отряда Каноля.
Каноль осмотрелся и, увидав, что солдаты его опять зарядили ружья, закричал:
— Стреляй!
Приказание было исполнено так же скоро, как и в первый раз.
Минут через десять не осталось ни одного целого стекла в Сен-Жорже, камни дрожали и дробились на куски, пушки разбивали стены, пули прыгали по широким камням, и густой дым затемнял воздух, полный криков, угроз и отчаяния.
Каноль заметил, что всего более вредила крепости батарея герцога де Ларошфуко.
— Вибрак, — сказал он, — поручаю вам Равальи, чтобы он не двинулся ни на шаг вперед, пока меня здесь не будет. Я пойду к нашим пушкам.
Каноль побежал к двум орудиям, отвечающим на пальбу неприятельской батареи, сам смотрел за их действиями, сам направлял их. В минуту он сбил три пушки из шести и убил на равнине человек пятьдесят. Остальные, не ожидавшие такого жестокого сопротивления, подались назад и думали уже о бегстве. Герцог Ларошфуко, старавшийся остановить их, получил контузию, у него вышибло шпагу из рук.
Увидав такую удачу, Каноль оставил батарею начальнику артиллерии, а сам побежал туда, где рота навайльцев силилась взять крепость приступом.
Вибрак держался крепко, но получил рану в плечо пулею.
Появление Каноля, встреченное криками радости, удвоило храбрость его солдат.
— Извини, — сказал он полковнику Равальи, — я принужден был оставить тебя на минуту, милый друг, но надобно было разбить пушки герцога де Ларошфуко. Будь спокоен, я опять здесь.
В эту минуту Равальи вел людей своих на приступ в третий раз и, вероятно, не слыхал слов Каноля в стуке оружия и при громе артиллерии. Каноль вынул пистолет из-за пояса и протянул руку к прежнему товарищу, который стал теперь его неприятелем, спустил курок.
Пуля была направлена твердою рукою и верным глазом и прошибла руку Равальи.
— Благодарю, Каноль! — закричал он. — Я заплачу тебе за это!
Но, несмотря на свою храбрость, молодой полковник принужден был остановиться, шпага выпала у него из рук. Прибежал Ремонанк и поддержал его.
— Хочешь, приди ко мне, тебе здесь перевяжут рану? — спросил Каноль. — Мой хирург ничем не хуже моего повара.
— Нет, я ворочусь в Бордо, но жди меня с минуты на минуту, потому что я непременно ворочусь, обещаю тебе. Только получше выберу время.
— Назад! Назад! — закричал Ремонанк. — С той стороны отступают. До свидания, Каноль, вы выиграли первую партию.
Ремонанк говорил правду: крепостная артиллерия нанесла значительный урон отряду Ларошфуко, который потерял человек сто. Морской отряд почти столько же. Самую большую потерю понесла Навайльская рота, потому что для поддержания чести мундира она шла впереди городской милиции советника Эспанье.
Каноль поднял пистолет.
— Прекратить огонь! — закричал он. — Пусть их отступают спокойно. Нам нельзя терять патронов.
Действительно, выстрелы были потеряны, потому что осаждавшие отступали очень поспешно, оставляя мертвых, и уносили только раненых. Каноль начал считать свою потерю: у него было шестнадцать раненых и четверо убитых. Сам он не был даже оцарапан.
— Вот, — говорил он через четверть часа, принимая нежные ласки Наноны, — вот, меня заставили заслужить патент коменданта! Какая нелепая резня! Я убил у них человек полтораста и раздробил руку лучшему из друзей моих, чтобы его не убили.
— Правда, — отвечала Нанона, — но ты цел и невредим.
— Верно, ты принесла мне счастье, Нанона. Но надобно бояться второго приступа! Жители Бордо чрезвычайно упрямы, и притом Равальи и Ремонанк обещали мне опять явиться сюда.
— Ну, что же? Тот же человек командует крепостью, те же солдаты защищают ее. Пусть они придут, во второй раз их примут еще лучше, чем в первый. Не так ли? Вы успеете еще более усилить средства защиты?
— Душа моя, — отвечал Каноль вполголоса, — крепость узнаешь хорошо, только когда защищаешь ее. Моя очень плоха, и если бы я был герцог Ларошфуко, так взял бы ее завтра. Кстати, лейтенант не будет завтракать с нами.
— Почему?
— Ядро разорвало его пополам.
VI
VII
Однако в полночь ему показалось, что темные массы движутся на левом берегу, и исполинские формы тянутся по реке. Впрочем, никакого шума: только ночной ветер завывал между деревьями.
Массы остановились, формы в некотором расстоянии приняли правильное очертание. Каноль думал, что ошибся, однако же начал всматриваться пристальнее. Пылавшие глаза его разрезывали мрак, ухо его принимало малейший звук.
Пробило три часа, звуки медленно замирали в ночной тиши. Каноль начинал думать, что его обманули ложным известием, и хотел уже идти спать, как вдруг лейтенант Вибрак подошел к нему и положил одну руку ему на плечо, а другою указал на реку.
— Да, да, — сказал Каноль, — это они. Ну, мы ничего не потеряли, что ждали их. Разбудите ту часть гарнизона, которая спала, и расставьте людей за крепостною стеною. Вы говорили им, что я убью того, кто осмелится выстрелить до приказания?
— Говорил.
— Хорошо, скажите им то же во второй раз.
На заре длинные лодки начали подъезжать к крепости с людьми, которые смеялись и потихоньку разговаривали. На равнине можно было заметить возвышение, которое не существовало накануне. То была батарея из шести орудий, поставленная герцогом де Ларошфуко во время ночи. Морской отряд не начинал нападения только потому, что батарея не могла еще начать действия.
Каноль спросил, заряжены ли ружья, и на утвердительный ответ кивнул головою и велел ждать приказания.
Лодки все приближались и при первых лучах солнца Каноль рассмотрел амуницию и особенные шапки Навайльской роты, в которой, как известно, он служил. На корме первой лодки стоял барон де Равальи, который принял командование ротою после Каноля, а возле него лейтенант, брат Каноля по кормилице, очень любимый товарищами за свою веселость и беспрерывные шутки.
— Вы увидите, — говорил он, — что они не двинутся с места, и надобно будет, чтобы герцог де Ларошфуко разбудил их пушками. Как удивительно спят в Сен-Жорже! Когда я буду болен, я сюда перееду жить.
— Добрый Каноль, — сказал Равальи, — он управляет крепостью, как истинный отец семейства: боится простудить солдат и не назначает их ночью в караул.
— Правда, — прибавил другой, — даже часовых не видно.
— Эй! — закричал лейтенант. — Ну, просыпайтесь же и подайте нам руки, чтобы мы могли взобраться на стену.
При этой шутке вся линия осаждающих захохотала. Две или три лодки пошли к порту, а из остальных войска выходили на берег.
— Хорошо, — сказал Равальи, — понимаю. Каноль хочет показать, будто его застали врасплох, чтобы не поссориться с королевой. Господа, будем столько же учтивы и не станем убивать его людей. Когда войдем в крепость, щадить всех, кроме женщин. Впрочем, они, может быть, и не станут просить пощады. Дети мои, не забудем, что это дружеская война, зато первого, кто обнажит шпагу, я велю расстрелять.
При этом приказании, отданном с веселостью совершенно французской, все опять захохотали, и солдаты подражали примеру офицеров.
— Друзья мои, — сказал лейтенант, — посмеяться хорошо, но смех не должен мешать делу. Берите лестницы и приставляйте к стене.
Солдаты вытащили из лодок длинные лестницы и подошли к стене.
Тут Каноль встал и с палкою в руках, с шляпою на голове, как человек, вышедший подышать свежим утренним воздухом, подошел к парапету.
Было уже так светло, что его нельзя было не узнать.
— А, здравствуйте, навайльцы! — сказал он, обращаясь к своей роте.
— Здравствуйте, Равальи! .. А, Ремонанк, здравствуйте!
— Ба, да это Каноль! — закричали молодые офицеры. — Наконец-то ты проснулся, барон.
— Что же делать здесь? Здесь живешь спокойно, ложишься рано, встаешь поздно. Но вы, черт возьми, зачем поднялись с зарей?
— Ты, кажется, сам должен видеть, — отвечал Равальи. — Мы осаждаем тебя.
— А зачем осаждать меня?
— Хотим взять твою крепость.
Каноль засмеялся.
— Ты сдаешься на капитуляцию, — спросил Равальи, — не так ли?
— Но прежде мне следует знать, кому я должен сдаться. Каким образом случилось, что навайльцы служат против короля?
— Самым простым образом, друг мой. Мы убедились, что Мазарини дрянной человек и не стоит, чтобы ему служили честные люди, поэтому мы перешли на сторону принцев. А ты?
— А я отчаянный эпернонист.
— Эх, перейди-ка лучше к нам!
— Нельзя… Эй, вы, господа, не трогайте цепей моста. Вы знаете, что на такие вещи можно смотреть издалека, а кто дотронется до них, тому беда! Равальи, скажи им, чтобы они не трогали цепей, — прибавил Каноль, нахмурив брови, — или я велю стрелять. Предупреждаю тебя, Равальи, у меня есть удивительные стрелки.
— Полно, ты шутишь, — отвечал Равальи. — Сдавайся, ведь ты не можешь устоять…
— Нет, я вовсе не шучу. Прочь лестницы! Равальи, прошу тебя, будь осторожен… Ведь ты осаждаешь королевский замок.
— Что ты? Здесь королевский замок?
— Разумеется, посмотри хорошенько, и ты увидишь флаг на бастионе. Ну, вели лодкам отчаливать и спрячь лестницы в лодки, или я велю стрелять. Если ты хочешь переговорить со мною, ступай сюда один или с Ремонанком, и мы поговорим за завтраком. У меня здесь бесподобный повар.
Равальи засмеялся и ободрил людей своих взглядом. Между тем другая рота выходила на берег.
Каноль понял, что наступила решительная минута. Он принял твердый и важный вид, как человек, на котором лежит тяжелая ответственность.
— Остановись, Равальи! — закричал он. — Довольно пошутили! Ремонанк! Ни слова, ни шага вперед, или я прикажу стрелять! И это так же верно, как то, что здесь развевается флаг короля и вы идете против французских лилий!
Соединяя дело с угрозой, он опрокинул первую лестницу, приставленную к стене и поднимавшуюся над стенными зубцами.
Пять или шесть человек взбирались уже по лестнице, все они повалились. Падение их возбудило громкий хохот между осаждающими и между осажденными, точно тут шутили и играли.
В эту минуту условленным сигналом дали знать, что осаждающие разбили цепи, которыми запирался порт.
Тотчас Равальи и Ремонанк схватили лестницу и приготовились спуститься в ров.
Они кричали:
— За нами, навайльцы! На приступ.
— Добрый мой Равальи, — кричал Каноль, — умоляю тебя, остановись!
Но в ту же минуту батарея, до сих пор молчавшая, вдруг заговорила, ядро упало возле Каноля и осыпало его землею.
— Ну, если уж вы непременно хотите, так извольте! — крикнул Каноль, поднимая палку. — Стреляй! .. Стреляй на всей линии!
Тут целый ряд стволов опустился на парапет и огненная лента протянулась над стеною. Между тем гром двух больших орудий отвечал на огонь батареи герцога де Ларошфуко.
Упало человек десять, но их гибель не только не испугала их товарищей, но еще дала им новые силы. Батарея герцога громко отвечала: одно ядро сорвало королевский флаг, другое разорвало офицера из отряда Каноля.
Каноль осмотрелся и, увидав, что солдаты его опять зарядили ружья, закричал:
— Стреляй!
Приказание было исполнено так же скоро, как и в первый раз.
Минут через десять не осталось ни одного целого стекла в Сен-Жорже, камни дрожали и дробились на куски, пушки разбивали стены, пули прыгали по широким камням, и густой дым затемнял воздух, полный криков, угроз и отчаяния.
Каноль заметил, что всего более вредила крепости батарея герцога де Ларошфуко.
— Вибрак, — сказал он, — поручаю вам Равальи, чтобы он не двинулся ни на шаг вперед, пока меня здесь не будет. Я пойду к нашим пушкам.
Каноль побежал к двум орудиям, отвечающим на пальбу неприятельской батареи, сам смотрел за их действиями, сам направлял их. В минуту он сбил три пушки из шести и убил на равнине человек пятьдесят. Остальные, не ожидавшие такого жестокого сопротивления, подались назад и думали уже о бегстве. Герцог Ларошфуко, старавшийся остановить их, получил контузию, у него вышибло шпагу из рук.
Увидав такую удачу, Каноль оставил батарею начальнику артиллерии, а сам побежал туда, где рота навайльцев силилась взять крепость приступом.
Вибрак держался крепко, но получил рану в плечо пулею.
Появление Каноля, встреченное криками радости, удвоило храбрость его солдат.
— Извини, — сказал он полковнику Равальи, — я принужден был оставить тебя на минуту, милый друг, но надобно было разбить пушки герцога де Ларошфуко. Будь спокоен, я опять здесь.
В эту минуту Равальи вел людей своих на приступ в третий раз и, вероятно, не слыхал слов Каноля в стуке оружия и при громе артиллерии. Каноль вынул пистолет из-за пояса и протянул руку к прежнему товарищу, который стал теперь его неприятелем, спустил курок.
Пуля была направлена твердою рукою и верным глазом и прошибла руку Равальи.
— Благодарю, Каноль! — закричал он. — Я заплачу тебе за это!
Но, несмотря на свою храбрость, молодой полковник принужден был остановиться, шпага выпала у него из рук. Прибежал Ремонанк и поддержал его.
— Хочешь, приди ко мне, тебе здесь перевяжут рану? — спросил Каноль. — Мой хирург ничем не хуже моего повара.
— Нет, я ворочусь в Бордо, но жди меня с минуты на минуту, потому что я непременно ворочусь, обещаю тебе. Только получше выберу время.
— Назад! Назад! — закричал Ремонанк. — С той стороны отступают. До свидания, Каноль, вы выиграли первую партию.
Ремонанк говорил правду: крепостная артиллерия нанесла значительный урон отряду Ларошфуко, который потерял человек сто. Морской отряд почти столько же. Самую большую потерю понесла Навайльская рота, потому что для поддержания чести мундира она шла впереди городской милиции советника Эспанье.
Каноль поднял пистолет.
— Прекратить огонь! — закричал он. — Пусть их отступают спокойно. Нам нельзя терять патронов.
Действительно, выстрелы были потеряны, потому что осаждавшие отступали очень поспешно, оставляя мертвых, и уносили только раненых. Каноль начал считать свою потерю: у него было шестнадцать раненых и четверо убитых. Сам он не был даже оцарапан.
— Вот, — говорил он через четверть часа, принимая нежные ласки Наноны, — вот, меня заставили заслужить патент коменданта! Какая нелепая резня! Я убил у них человек полтораста и раздробил руку лучшему из друзей моих, чтобы его не убили.
— Правда, — отвечала Нанона, — но ты цел и невредим.
— Верно, ты принесла мне счастье, Нанона. Но надобно бояться второго приступа! Жители Бордо чрезвычайно упрямы, и притом Равальи и Ремонанк обещали мне опять явиться сюда.
— Ну, что же? Тот же человек командует крепостью, те же солдаты защищают ее. Пусть они придут, во второй раз их примут еще лучше, чем в первый. Не так ли? Вы успеете еще более усилить средства защиты?
— Душа моя, — отвечал Каноль вполголоса, — крепость узнаешь хорошо, только когда защищаешь ее. Моя очень плоха, и если бы я был герцог Ларошфуко, так взял бы ее завтра. Кстати, лейтенант не будет завтракать с нами.
— Почему?
— Ядро разорвало его пополам.
VI
Возвращение осаждавших в Бордо представляло печальную картину. Горожане отправились в поход с торжеством, надеясь на свою многочисленность и на искусство своих предводителей, они нимало не беспокоились насчет успеха, предаваясь надежде, которая заменяет все человеку в опасности.
В самом деле, кто из осаждавших в молодости своей не гулял по рощам и лугам острова Сен-Жорж, один или с милой подругой? Кто из жителей Бордо не управлял веслом, рыболовными сетями или охотничьим ружьем в тех местах, куда он отправлялся теперь солдатом?
Зато этим людям неудача показалась вдвойне обидною. Местность стыдила их столько же, сколько и враги. Они воротились домой, повесив головы, и терпеливо слушали восклицания и стоны женщин, которые, по примеру краснокожих индианок, считали отсутствующих воинов и беспрерывно узнавали о новых потерях.
Общий ропот наполнил город печалью и смущением. Воины рассказывали в домах своих про неудачу, каждый по-своему. Начальники отправились к принцессе, которая жила, как мы уже сказали, у президента.
Принцесса, сидя у окна, ждала возвращения экспедиции. Она происходила из воинственного семейства, была супругою одного из величайших полководцев в мире, воспитывалась в презрении к ржавому оружию и смешному плюмажу статских. Поэтому она предавалась невольному беспокойству, думая, что не военные люди, ее партизаны, идут на бой с армиею истинных солдат. Но три обстоятельства успокаивали: первое, что герцог де Ларошфуко командовал экспедициею; второе, что Навайльский полк шел впереди; и третье, что имя Конде красовалось на знаменах.
Но по очень понятной противоположности, все надежды принцессы порождали отчаяние в виконтессе де Канб, и все, что могло привести принцессу в отчаяние, доставило бы виконтессе радость.
Первым явился герцог де Ларошфуко, весь в пыли и в крови. Рукав его черного кафтана был разорван, а сорочка облита кровью.
— Правду ли сказали мне? — спросила принцесса, бросаясь к нему навстречу.
— А что сказывали вам? — спросил Ларошфуко хладнокровно.
— Говорят, что осада не удалась?
— Так вам сказали мало, мы просто разбиты.
— Разбиты! — воскликнула принцесса, побледнев. — Разбиты! Но это невозможно.
— Разбиты, — повторила виконтесса, — разбиты Канолем!
— Но как же это случилось? — спросила принцесса с гордостью, показавшею ее негодование.
— Это случилось, как случаются все неудачи в игре, в любви, на войне. Мы попали на человека, который хитрее или сильнее нас.
— Так этот барон Каноль очень храбр? — спросила принцесса Конде.
Сердце Клары радостно забилось.
— Да, храбр, как все мы! — отвечал Ларошфуко, пожимая плечами. — Только у него были свежие солдаты, добрые стены, и он ждал нас, потому что, вероятно, был извещен о нападении нашем, поэтому он легко справился с жителями Бордо. Ага, ваше высочество, какие это жалкие воины! Они обратились в бегство при втором залпе!
— А навайльцы? — спросила Клара, забывая, что вопрос ее очень неосторожен.
— Вся разница, — отвечал Ларошфуко, — между навайльцами и горожанами состоит в том, что горожане побежали, а навайльцы отступили.
— Теперь нам остается только потерять Вер!
— Это очень возможно, — проговорил Ларошфуко с удивительным хладнокровием.
— Разбиты! — вскричала принцесса, топнув ногою. — Разбиты какою-то дрянью, под предводительством какого-то Каноля! Каноль! Какое смешное имя!
Клара покраснела до ушей.
— Имя это кажется вашему высочеству смешным, — сказал герцог, — а кардиналу Мазарини оно кажется чудесным. И я почти смею сказать, — прибавил герцог, быстро и проницательно взглянув на Клару, — что не один кардинал так думает. Имена похожи на цветы, — продолжал он, улыбаясь своею желчною улыбкой, — о них спорить не должно.
— Так вы думаете, что и Ришон может быть разбит?
— Почему же нет? Ведь меня тоже разбили! Надобно переждать несчастное время. Война та же игра, когда-нибудь и нам повезет.
— Это верно бы не случилось, если бы исполнили мой план, — сказала маркиза де Турвиль.
— Ваша правда, — сказала принцесса. — Никогда не принимают наших предложений, говоря, что мы женщины и ничего не разумеем в военном деле… Мужчины делают по-своему, и за то их бьют.
— Ваше высочество совершенно правы, но это случалось с знаменитейшими полководцами. Павел-Эмилий был разбит при Каннах, Помпей при Фарсале, а Атилла в Шалоне. Только Александр Великий, да вы, маркиза, не были разбиты никогда. А в чем состоял ваш план, извольте сказать?
— По моему плану, — отвечала маркиза очень сухо, — следовало осадить крепость по всем правилам военной науки. Но не хотели послушать меня и решили напасть на нее врасплох. И что же вышло?
— Отвечайте маркизе, господин Лене, — сказал герцог. — Я не очень силен в стратегии и потому не смею вступать с нею в борьбу.
— Маркиза, — сказал Лене, который до сих пор только улыбался, — вот сколько обстоятельств соединилось против вашего плана. Жители города Бордо не солдаты, а просто горожане, они хотят ужинать дома и спать на супружеской постели. При правильной осаде мы лишили бы их множества удобств, без которых они не могут обойтись. Они осаждали остров Сен-Жорж, как любители. Не порицайте их за то, что они сегодня не имели успеха, они опять пойдут в поход и начнут это дело столько раз, сколько вам будет угодно.
— Вы думаете, что они опять начнут? — спросила принцесса Конде.
— О, в этом я уверен, — отвечал Лене, — они так любят свой остров, что не захотят оставить его королю.
— И возьмут его?
— Разумеется, рано или поздно…
— Когда они возьмут Сен-Жорж, я прикажу расстрелять этого дерзкого Каноля, если он не сдастся! — вскричала принцесса.
Мертвый холод пробежал по жилам Клары.
— Расстрелять его! — сказал герцог де Ларошфуко. — Браво! Если ваше высочество таким образом понимает войну, то я от души радуюсь, что принадлежу к вашей партии.
— Так пусть он сдается!
— Я желал бы знать, что ваше высочество скажете, если Ришон сдастся?
— Теперь и речи нет о Ришоне, герцог, не о нем идет дело. Приведите мне горожанина, советника парламента, кого-нибудь из них, кто сказал бы мне, что они чувствуют весь стыд, которому подвергли меня, — горько чувствуют его!
— Вот очень кстати, господин Эспанье просит о чести быть представленным вашему высочеству, — сказал Лене.
— Пусть войдет!
Сердце Клары во время этого разговора то билось так сильно, что ломило ей грудь, то сжималось, как в тисках. Она понимала, что Каноль дорого заплатит жителям Бордо за первую победу. Но ей сделалось еще хуже, когда Эспанье пришел и своими обещаниями подтвердил уверения Лене.
— Успокойтесь, ваше высочество, — говорил Эспанье принцессе. — Вместо четырех тысяч человек мы пошлем восемь тысяч, вместо шести пушек поставим двенадцать, вместо ста человек потеряем двести, триста, четыреста, если будет нужно, но все-таки возьмем Сен-Жорж!
— Браво, милостивый государь, — воскликнул герцог. — Вот это дело! Вы знаете, что я весь ваш, придется ли мне быть вашим начальником или просто идти с вами волонтером, всякий раз, как вы вздумаете предпринимать этот поход. Только не забудьте, если мы будем жертвовать по пятисот человек и если совершим четыре нападения, похожие на нынешнее, то к пятому армия у нас очень уменьшится.
— Герцог, нас, могущих взяться за оружие, здесь тридцать тысяч человек, — возразил Эспанье. — Если будет нужно, мы перетащим все пушки из арсенала к крепости, мы будем стрелять так, что превратим гранитную гору в порошок. Я сам переберусь через реку с саперами, и мы возьмем Сен-Жорж: мы сейчас торжественно поклялись взять его.
— Думаю, что вы не возьмете острова, пока барон Каноль будет жив,
— сказала виконтесса де Канб едва слышным голосом.
— В таком случае, — отвечал Эспанье, — мы убьем его или прикажем убить его, и потом уже завладеем островом.
Виконтесса едва удержала крик ужаса, вырывавшийся из ее груди.
— Так непременно хотят взять Сен-Жорж?
— Вот прекрасно! — вскричала принцесса. — Я думаю, что хотят! Только этого и хотят!
— В таком случае, — сказала Клара, — позвольте мне действовать, я доставлю вам крепость.
— Ну, — возразила принцесса, — ты уже обещала мне это, но не сдержала слова.
— Я обещала вашему высочеству переговорить с бароном Канолем, эта попытка не удалась, я нашла барона непреклонным.
— Так ты думаешь, что он станет сговорчивее после победы?
— Нет. Но на этот раз я ничего не говорю вам о коменданте. Я говорю вам, что могу доставить вам только крепость.
— Каким образом?
— Я введу ваших солдат во двор крепости.
— Вы верно волшебница, что беретесь за такое дело? — спросил Ларошфуко.
— Нет, я просто помещица, — отвечала виконтесса.
— Виконтесса шутит! — сказал герцог.
— Нет, нет! — вскричал Лене. — Я многое вижу в нескольких словах виконтессы.
— Так этого мне довольно, — сказала Клара, — мнение господина Лене
— для меня все! Повторяю, остров Сен-Жорж будет взят, если мне позволят сказать теперь несколько слов нашему советнику.
— Ваше высочество, — сказала маркиза де Турвиль, — я тоже возьму Сен-Жорж, если мне позволят действовать.
— Позвольте сначала маркизе высказать ее план громко, — сказал Лене Кларе, которая хотела отвести его в сторону, — а потом и вы, виконтесса, скажете мне ваш план потихоньку.
— Говорите, маркиза, — сказала принцесса.
— Я отправлюсь ночью с двадцатью лодками, на которых будет человек двести мушкетеров. Другой отряд, тоже из двухсот человек, отправится по правому берегу. В это время тысяча или более жителей Бордо…
— Извольте заметить, — сказал Ларошфуко, — что у вас уже более тысячи человек вступает в дело.
— А я, — прибавила Клара, — возьму Сен-Жорж с одною ротою, дайте мне навайльцев, и я за все отвечаю.
— Об этом стоит подумать, — сказала принцесса, а между тем герцог, улыбаясь самою презрительною улыбкою, с жалостью смотрел на этих женщин, рассуждавших о военных делах, которые затруднили бы мужчин, самых смелых и самых предприимчивых.
— Я готов слушать вас, виконтесса, — сказал Лене, — пожалуйте сюда.
И Лене увел Клару к окошку.
Клара сказала ему на ухо свою тайну. Лене вскрикнул от радости.
— Действительно, — сказал он принцессе, — на этот раз, если вы предоставите виконтессе полную свободу действовать, Сен-Жорж будет взят.
— А когда? — спросила принцесса.
— Когда угодно.
— Виконтесса — великий полководец! — сказал Ларошфуко с насмешкой.
— Вы будете судить об этом, — возразил Лене, — тогда, когда войдете в крепость, не истратив ни одного патрона.
— Тогда буду с вами согласен.
— Если дело так верно, как вы говорите, — сказала принцесса, — так надобно все кончить завтра.
— Извольте назначить день и час, — отвечала виконтесса, — я буду ждать в своей комнате приказания вашего высочества.
Она поклонилась и ушла. Принцесса, в одну минуту перешедшая от гнева к надежде, сделала то же. Маркиза де Турвиль пошла за нею. Эспанье, повторив свои обещания, тоже вышел, и герцог де Ларошфуко остался один с Лене.
В самом деле, кто из осаждавших в молодости своей не гулял по рощам и лугам острова Сен-Жорж, один или с милой подругой? Кто из жителей Бордо не управлял веслом, рыболовными сетями или охотничьим ружьем в тех местах, куда он отправлялся теперь солдатом?
Зато этим людям неудача показалась вдвойне обидною. Местность стыдила их столько же, сколько и враги. Они воротились домой, повесив головы, и терпеливо слушали восклицания и стоны женщин, которые, по примеру краснокожих индианок, считали отсутствующих воинов и беспрерывно узнавали о новых потерях.
Общий ропот наполнил город печалью и смущением. Воины рассказывали в домах своих про неудачу, каждый по-своему. Начальники отправились к принцессе, которая жила, как мы уже сказали, у президента.
Принцесса, сидя у окна, ждала возвращения экспедиции. Она происходила из воинственного семейства, была супругою одного из величайших полководцев в мире, воспитывалась в презрении к ржавому оружию и смешному плюмажу статских. Поэтому она предавалась невольному беспокойству, думая, что не военные люди, ее партизаны, идут на бой с армиею истинных солдат. Но три обстоятельства успокаивали: первое, что герцог де Ларошфуко командовал экспедициею; второе, что Навайльский полк шел впереди; и третье, что имя Конде красовалось на знаменах.
Но по очень понятной противоположности, все надежды принцессы порождали отчаяние в виконтессе де Канб, и все, что могло привести принцессу в отчаяние, доставило бы виконтессе радость.
Первым явился герцог де Ларошфуко, весь в пыли и в крови. Рукав его черного кафтана был разорван, а сорочка облита кровью.
— Правду ли сказали мне? — спросила принцесса, бросаясь к нему навстречу.
— А что сказывали вам? — спросил Ларошфуко хладнокровно.
— Говорят, что осада не удалась?
— Так вам сказали мало, мы просто разбиты.
— Разбиты! — воскликнула принцесса, побледнев. — Разбиты! Но это невозможно.
— Разбиты, — повторила виконтесса, — разбиты Канолем!
— Но как же это случилось? — спросила принцесса с гордостью, показавшею ее негодование.
— Это случилось, как случаются все неудачи в игре, в любви, на войне. Мы попали на человека, который хитрее или сильнее нас.
— Так этот барон Каноль очень храбр? — спросила принцесса Конде.
Сердце Клары радостно забилось.
— Да, храбр, как все мы! — отвечал Ларошфуко, пожимая плечами. — Только у него были свежие солдаты, добрые стены, и он ждал нас, потому что, вероятно, был извещен о нападении нашем, поэтому он легко справился с жителями Бордо. Ага, ваше высочество, какие это жалкие воины! Они обратились в бегство при втором залпе!
— А навайльцы? — спросила Клара, забывая, что вопрос ее очень неосторожен.
— Вся разница, — отвечал Ларошфуко, — между навайльцами и горожанами состоит в том, что горожане побежали, а навайльцы отступили.
— Теперь нам остается только потерять Вер!
— Это очень возможно, — проговорил Ларошфуко с удивительным хладнокровием.
— Разбиты! — вскричала принцесса, топнув ногою. — Разбиты какою-то дрянью, под предводительством какого-то Каноля! Каноль! Какое смешное имя!
Клара покраснела до ушей.
— Имя это кажется вашему высочеству смешным, — сказал герцог, — а кардиналу Мазарини оно кажется чудесным. И я почти смею сказать, — прибавил герцог, быстро и проницательно взглянув на Клару, — что не один кардинал так думает. Имена похожи на цветы, — продолжал он, улыбаясь своею желчною улыбкой, — о них спорить не должно.
— Так вы думаете, что и Ришон может быть разбит?
— Почему же нет? Ведь меня тоже разбили! Надобно переждать несчастное время. Война та же игра, когда-нибудь и нам повезет.
— Это верно бы не случилось, если бы исполнили мой план, — сказала маркиза де Турвиль.
— Ваша правда, — сказала принцесса. — Никогда не принимают наших предложений, говоря, что мы женщины и ничего не разумеем в военном деле… Мужчины делают по-своему, и за то их бьют.
— Ваше высочество совершенно правы, но это случалось с знаменитейшими полководцами. Павел-Эмилий был разбит при Каннах, Помпей при Фарсале, а Атилла в Шалоне. Только Александр Великий, да вы, маркиза, не были разбиты никогда. А в чем состоял ваш план, извольте сказать?
— По моему плану, — отвечала маркиза очень сухо, — следовало осадить крепость по всем правилам военной науки. Но не хотели послушать меня и решили напасть на нее врасплох. И что же вышло?
— Отвечайте маркизе, господин Лене, — сказал герцог. — Я не очень силен в стратегии и потому не смею вступать с нею в борьбу.
— Маркиза, — сказал Лене, который до сих пор только улыбался, — вот сколько обстоятельств соединилось против вашего плана. Жители города Бордо не солдаты, а просто горожане, они хотят ужинать дома и спать на супружеской постели. При правильной осаде мы лишили бы их множества удобств, без которых они не могут обойтись. Они осаждали остров Сен-Жорж, как любители. Не порицайте их за то, что они сегодня не имели успеха, они опять пойдут в поход и начнут это дело столько раз, сколько вам будет угодно.
— Вы думаете, что они опять начнут? — спросила принцесса Конде.
— О, в этом я уверен, — отвечал Лене, — они так любят свой остров, что не захотят оставить его королю.
— И возьмут его?
— Разумеется, рано или поздно…
— Когда они возьмут Сен-Жорж, я прикажу расстрелять этого дерзкого Каноля, если он не сдастся! — вскричала принцесса.
Мертвый холод пробежал по жилам Клары.
— Расстрелять его! — сказал герцог де Ларошфуко. — Браво! Если ваше высочество таким образом понимает войну, то я от души радуюсь, что принадлежу к вашей партии.
— Так пусть он сдается!
— Я желал бы знать, что ваше высочество скажете, если Ришон сдастся?
— Теперь и речи нет о Ришоне, герцог, не о нем идет дело. Приведите мне горожанина, советника парламента, кого-нибудь из них, кто сказал бы мне, что они чувствуют весь стыд, которому подвергли меня, — горько чувствуют его!
— Вот очень кстати, господин Эспанье просит о чести быть представленным вашему высочеству, — сказал Лене.
— Пусть войдет!
Сердце Клары во время этого разговора то билось так сильно, что ломило ей грудь, то сжималось, как в тисках. Она понимала, что Каноль дорого заплатит жителям Бордо за первую победу. Но ей сделалось еще хуже, когда Эспанье пришел и своими обещаниями подтвердил уверения Лене.
— Успокойтесь, ваше высочество, — говорил Эспанье принцессе. — Вместо четырех тысяч человек мы пошлем восемь тысяч, вместо шести пушек поставим двенадцать, вместо ста человек потеряем двести, триста, четыреста, если будет нужно, но все-таки возьмем Сен-Жорж!
— Браво, милостивый государь, — воскликнул герцог. — Вот это дело! Вы знаете, что я весь ваш, придется ли мне быть вашим начальником или просто идти с вами волонтером, всякий раз, как вы вздумаете предпринимать этот поход. Только не забудьте, если мы будем жертвовать по пятисот человек и если совершим четыре нападения, похожие на нынешнее, то к пятому армия у нас очень уменьшится.
— Герцог, нас, могущих взяться за оружие, здесь тридцать тысяч человек, — возразил Эспанье. — Если будет нужно, мы перетащим все пушки из арсенала к крепости, мы будем стрелять так, что превратим гранитную гору в порошок. Я сам переберусь через реку с саперами, и мы возьмем Сен-Жорж: мы сейчас торжественно поклялись взять его.
— Думаю, что вы не возьмете острова, пока барон Каноль будет жив,
— сказала виконтесса де Канб едва слышным голосом.
— В таком случае, — отвечал Эспанье, — мы убьем его или прикажем убить его, и потом уже завладеем островом.
Виконтесса едва удержала крик ужаса, вырывавшийся из ее груди.
— Так непременно хотят взять Сен-Жорж?
— Вот прекрасно! — вскричала принцесса. — Я думаю, что хотят! Только этого и хотят!
— В таком случае, — сказала Клара, — позвольте мне действовать, я доставлю вам крепость.
— Ну, — возразила принцесса, — ты уже обещала мне это, но не сдержала слова.
— Я обещала вашему высочеству переговорить с бароном Канолем, эта попытка не удалась, я нашла барона непреклонным.
— Так ты думаешь, что он станет сговорчивее после победы?
— Нет. Но на этот раз я ничего не говорю вам о коменданте. Я говорю вам, что могу доставить вам только крепость.
— Каким образом?
— Я введу ваших солдат во двор крепости.
— Вы верно волшебница, что беретесь за такое дело? — спросил Ларошфуко.
— Нет, я просто помещица, — отвечала виконтесса.
— Виконтесса шутит! — сказал герцог.
— Нет, нет! — вскричал Лене. — Я многое вижу в нескольких словах виконтессы.
— Так этого мне довольно, — сказала Клара, — мнение господина Лене
— для меня все! Повторяю, остров Сен-Жорж будет взят, если мне позволят сказать теперь несколько слов нашему советнику.
— Ваше высочество, — сказала маркиза де Турвиль, — я тоже возьму Сен-Жорж, если мне позволят действовать.
— Позвольте сначала маркизе высказать ее план громко, — сказал Лене Кларе, которая хотела отвести его в сторону, — а потом и вы, виконтесса, скажете мне ваш план потихоньку.
— Говорите, маркиза, — сказала принцесса.
— Я отправлюсь ночью с двадцатью лодками, на которых будет человек двести мушкетеров. Другой отряд, тоже из двухсот человек, отправится по правому берегу. В это время тысяча или более жителей Бордо…
— Извольте заметить, — сказал Ларошфуко, — что у вас уже более тысячи человек вступает в дело.
— А я, — прибавила Клара, — возьму Сен-Жорж с одною ротою, дайте мне навайльцев, и я за все отвечаю.
— Об этом стоит подумать, — сказала принцесса, а между тем герцог, улыбаясь самою презрительною улыбкою, с жалостью смотрел на этих женщин, рассуждавших о военных делах, которые затруднили бы мужчин, самых смелых и самых предприимчивых.
— Я готов слушать вас, виконтесса, — сказал Лене, — пожалуйте сюда.
И Лене увел Клару к окошку.
Клара сказала ему на ухо свою тайну. Лене вскрикнул от радости.
— Действительно, — сказал он принцессе, — на этот раз, если вы предоставите виконтессе полную свободу действовать, Сен-Жорж будет взят.
— А когда? — спросила принцесса.
— Когда угодно.
— Виконтесса — великий полководец! — сказал Ларошфуко с насмешкой.
— Вы будете судить об этом, — возразил Лене, — тогда, когда войдете в крепость, не истратив ни одного патрона.
— Тогда буду с вами согласен.
— Если дело так верно, как вы говорите, — сказала принцесса, — так надобно все кончить завтра.
— Извольте назначить день и час, — отвечала виконтесса, — я буду ждать в своей комнате приказания вашего высочества.
Она поклонилась и ушла. Принцесса, в одну минуту перешедшая от гнева к надежде, сделала то же. Маркиза де Турвиль пошла за нею. Эспанье, повторив свои обещания, тоже вышел, и герцог де Ларошфуко остался один с Лене.
VII
— Любезный господин Лене, — сказал герцог, — женщины завладели войною, стало быть, мужчины должны прибегнуть к интриге. Мне говорили о господине Ковиньяке, которому вы поручили набрать роту, и рассказывали, что он очень ловкий человек. Я призывал его к себе. Нельзя ли как-нибудь увидеться с ним?
— Он уже ждет.
— Так позвать его.
Лене позвонил.
Вошел лакей.
— Позови сюда капитана Ковиньяка, — сказал Лене.
Через минуту старинный наш знакомец показался в дверях. По обыкновенной своей осторожности он не пошел далее.
— Подойдите, капитан, — сказал герцог, — я герцог де Ларошфуко.
— Я вас знаю, — отвечал Ковиньяк.
— А, тем лучше! Вам поручено было набрать роту?
— Она здесь.
— Сколько у вас человек?
— Полтораста.
— Хорошо одеты? Хорошо вооружены?
— Хорошо вооружены, дурно одеты. Я прежде всего занялся оружием, как самою необходимою вещью. Что же касается одежды, то у меня недостало денег, потому что я человек чрезвычайно бескорыстный и действовал только из преданности к принцам: ведь я получил только десять тысяч ливров от господина Лене.
— И с десятью тысячами ливров вы набрали полтораста человек солдат?
— Да.
— Это удивительно!
— У меня есть особые средства, мне одному известные, ими-то я действую.
— А где ваши люди?
— Они здесь. Вы увидите, ваша светлость, что за удивительная рота, особенно в нравственном отношении. Все они из порядочных людей, ни одного нет из черни.
Герцог де Ларошфуко подошел к окну и действительно увидел на улице полтораста человек разных лет, разного роста и разных званий. Они стояли в два ряда под командою Фергюзона, Баррабы, Карротена и двух их товарищей в великолепных мундирах. Все эти люди гораздо более походили на разбойников, чем на воинов.
Как сказал Ковиньяк, они были одеты очень дурно, но вооружены превосходно.
— Даны ли вам какие-нибудь приказания насчет ваших людей? — спросил герцог.
— Мне приказано доставить их в Вер, и я жду только ваших распоряжений, чтобы передать мою работу господину Ришону. Он ждет ее.
— Но вы сами не останетесь в Вере?
— Я, ваша светлость, имею правилом не запирать себя в четыре стены, когда могу быть свободен, как воздух. Я уже таков уродился.
— Хорошо! Живите, где вам угодно, но отправьте ваших людей в Вер.
— Так они должны решительно поступить в число гарнизона этой крепости?
— Да.
— Под команду господина Ришона?
— Да.
— Но, ваша светлость, — возразил Ковиньяк, — что будут делать мои люди в крепости, когда там есть уже человек триста?
— Вы очень любопытны.
— О, я расспрашиваю вашу светлость не из любопытства, а из страха.
— Чего вы боитесь?
— Боюсь, что их осудят на бездействие, а это будет очень жаль. У кого ржавеет хорошее оружие, тому нет оправдания.
— Будьте спокойны, капитан, они у нас не заржавеют, через неделю они увидят огонь.
— Так их у меня убьют?
— Очень может быть! Или, может статься, имея особенное средство вербовать солдат, вы тоже имеете средство превращать их в неуязвимых?
— Он уже ждет.
— Так позвать его.
Лене позвонил.
Вошел лакей.
— Позови сюда капитана Ковиньяка, — сказал Лене.
Через минуту старинный наш знакомец показался в дверях. По обыкновенной своей осторожности он не пошел далее.
— Подойдите, капитан, — сказал герцог, — я герцог де Ларошфуко.
— Я вас знаю, — отвечал Ковиньяк.
— А, тем лучше! Вам поручено было набрать роту?
— Она здесь.
— Сколько у вас человек?
— Полтораста.
— Хорошо одеты? Хорошо вооружены?
— Хорошо вооружены, дурно одеты. Я прежде всего занялся оружием, как самою необходимою вещью. Что же касается одежды, то у меня недостало денег, потому что я человек чрезвычайно бескорыстный и действовал только из преданности к принцам: ведь я получил только десять тысяч ливров от господина Лене.
— И с десятью тысячами ливров вы набрали полтораста человек солдат?
— Да.
— Это удивительно!
— У меня есть особые средства, мне одному известные, ими-то я действую.
— А где ваши люди?
— Они здесь. Вы увидите, ваша светлость, что за удивительная рота, особенно в нравственном отношении. Все они из порядочных людей, ни одного нет из черни.
Герцог де Ларошфуко подошел к окну и действительно увидел на улице полтораста человек разных лет, разного роста и разных званий. Они стояли в два ряда под командою Фергюзона, Баррабы, Карротена и двух их товарищей в великолепных мундирах. Все эти люди гораздо более походили на разбойников, чем на воинов.
Как сказал Ковиньяк, они были одеты очень дурно, но вооружены превосходно.
— Даны ли вам какие-нибудь приказания насчет ваших людей? — спросил герцог.
— Мне приказано доставить их в Вер, и я жду только ваших распоряжений, чтобы передать мою работу господину Ришону. Он ждет ее.
— Но вы сами не останетесь в Вере?
— Я, ваша светлость, имею правилом не запирать себя в четыре стены, когда могу быть свободен, как воздух. Я уже таков уродился.
— Хорошо! Живите, где вам угодно, но отправьте ваших людей в Вер.
— Так они должны решительно поступить в число гарнизона этой крепости?
— Да.
— Под команду господина Ришона?
— Да.
— Но, ваша светлость, — возразил Ковиньяк, — что будут делать мои люди в крепости, когда там есть уже человек триста?
— Вы очень любопытны.
— О, я расспрашиваю вашу светлость не из любопытства, а из страха.
— Чего вы боитесь?
— Боюсь, что их осудят на бездействие, а это будет очень жаль. У кого ржавеет хорошее оружие, тому нет оправдания.
— Будьте спокойны, капитан, они у нас не заржавеют, через неделю они увидят огонь.
— Так их у меня убьют?
— Очень может быть! Или, может статься, имея особенное средство вербовать солдат, вы тоже имеете средство превращать их в неуязвимых?