Страница:
У нее было серьезное выражение лица, она сосредоточено смотрела на ребенка, игравшего ее шестипалой рукой.
— Это одна из таких людей этого поколения, — сказал старец. — У нее в голове накоплено множество памятей. Еще несколько лет — когда я умру, — и она станет Чародеем. Она будет помнить, что говорила с вами, Кристи, она будет помнить этот момент так же, как я. Потому что тут нет никакой разницы между ее памятью и моей. Она будет мной… точно так же, как я являюсь всеми теми, кто был до меня.
Куб потемнел, снова переместив меня в холодное помещение. Меня окружали свидетельства внеземной технологии.
— Теперь вы понимаете? — спросил Чародей. — Касабаарде — старейший город мира, а я — старейший человек в этом мире. Я знаю этот мир. Возможно, я единственный, кто его знает.
Если дело дойдет до обмена между Орте и каким-либо иным миром… то естественный, кто может квалифицированно говорить от нас.
25. ЗОЛОТАЯ ИМПЕРИЯ
— Это одна из таких людей этого поколения, — сказал старец. — У нее в голове накоплено множество памятей. Еще несколько лет — когда я умру, — и она станет Чародеем. Она будет помнить, что говорила с вами, Кристи, она будет помнить этот момент так же, как я. Потому что тут нет никакой разницы между ее памятью и моей. Она будет мной… точно так же, как я являюсь всеми теми, кто был до меня.
Куб потемнел, снова переместив меня в холодное помещение. Меня окружали свидетельства внеземной технологии.
— Теперь вы понимаете? — спросил Чародей. — Касабаарде — старейший город мира, а я — старейший человек в этом мире. Я знаю этот мир. Возможно, я единственный, кто его знает.
Если дело дойдет до обмена между Орте и каким-либо иным миром… то естественный, кто может квалифицированно говорить от нас.
25. ЗОЛОТАЯ ИМПЕРИЯ
— Все это хорошо и прекрасно, однако… — Я обнаружила, что уже некоторое время взволнованно ходили назад и вперед, и остановились перед старым ортеанцем. — Это невероятно! Какое действительное доказательство этого у вас есть?
Он развел руки в стороны, как бы охватывая жестом Коричневую Башню ее неоспоримым существованием.
— Если бы я мог к вашему удовольствию доказать, что машины функционируют в соответствии с моими утверждениями?
— У меня нет технического образования, чтобы это перепроверить или отвергнуть. — «А что касается этого момента, — подумала я, — то для немалого числа ученых Доминиона встанут проблемы, состоящие в том, чтобы наверстать здесь кое-что.
Он осторожно сел на какое-то металлическое устройство и посмотрел на меня. Когда его мигательные перепонки поднялись, я увидела, что глаза его были черными и ясными, как у птицы. Явно меняя тему разговора, он сказал:
— Предполагаю, что Южная земля преимущественно против контакта с вашим миром.
— Большинство? Не знаю. Ведь это может и измениться.
— Они страшатся перед техникой; они верят, что может вернуться народ колдунов. — Он задумчиво покачал головой. — И все связанные с ним опасности, хотя он представляет для них опасность лишь потому, что они все еще этого хотят.
— А в Касабаарде это не так?
— Может быть, мы бедны материальными благами, но есть иные виды богатства, но есть иные виды богатства. Могу ли я спросить вас о вашей вере?
— Я… — Это меня озадачило. — Вера?
— В духовное.
— Не знаю… Думаю, что принадлежу к агностикам.
Мое ведомство предпочитает наличие у своих сотрудников этой духовной позиции, потому что она не так легко приходит в конфликты с религиями других миров.
— Нужно искать ответы, — сказал он, — в мышлении и в душе. Это тот выбор, который мы сделали для себя в Касабаарде. Вы можете верить во что хотите или вообще ни во что. Из-за этих вот вещей… — показал он мне на машины, — …все они не трогают нас. Ни Сто Тысяч, ни Кель Харантиш. Мы сделали свой выбор. Сейчас мы встречаемся с чем-то новым, с вашим миром. И это принесет с собой новые решения.
— А вы сами, — спросила я, — верите в бога? В богиню?
На его лице появилось выражение, которое могло означать как удивление, так и удовлетворение.
— Бог — это вы, Кристи. Бог — это я. Это мы все.
Я чувствовала свою беспомощность. Касабаарде был устроен совершенно иначе, чем Южная земля. Перед послом здесь вставали совершенно иные задачи.
— Я… простите меня… я все еще точно не знаю, почему здесь нахожусь.
— Это вы сами поймите, пробыв здесь некоторое время во внутреннем городе. Причина, из-за которой я пригласил вас посетить меня, гораздо проще. Основным назначением Коричневой Башни является получение знаний. Я желал бы получить знания о вашем мире, Кристи. О Земле и о Доминионе.
Я пожала плечами.
— Это моя задача. Я охотно расскажу вам все, что знаю.
— Наши языки отличаются друг от друга, — сказал старец. — Возможно, мы не поймем друг друга в большей степени, чем предполагаем.
— Разве это не является неизбежным? Во всяком случае, сначала?
— Да, это так. — Он взялся рукой за мою руку, чтобы опереться, и встал. — Думаю, вы это поймете. Я хотел бы записать ваши личные воспоминания, Кристи, чтобы познакомиться с вашим миром. И, поскольку Касабаарде знаменит своей торговлей, я готов предложить вам доступ к некоторым воспоминаниям об Орте, которые имеются у меня.
— Почему вы сомневаетесь в нем? — спросил обитатель Топей, когда мы шли по коридорам.
— Разве я это делаю?
— Да, иначе бы вы не говорили с ним так. Так не сделал бы ни один из нас. — В его голосе слышалось явное возмущение по поводу непосредственного легкомыслию.
Его тонкие, как палки, руки и ноги, щелки-глаза, холодная змеиная кожа… Все это просто диссонировало с пыльным, обжигающим югом-обитатель Топей в одеянии служащего Коричневой Башни.
— Тетмет, как вы сюда попали?
Он привел в действие какой-то механизм в стене, и наружные двери открылись. За садом белели сводчатые крыши, освещаемые светом звезд, в воздухе чувствовался сильный аромат цветущих ночью ползучих растений.
Обитатель Топей сказал:
— Когда я был молодым, меня поймали люди и заперли в клетке. Они взяли меня с собой вниз по большой реке, чтобы развлекаться. Когда я стал постарше, то убил их и убежал по Расрхе-и-Мелуур… А он меня подобрал.
Небо было в серебристой дымке, в которой сливались яркие звезды. Я была без маски и видела, что город освещен так же хорошо, как и днем.
— Вы снова придете, — сказал он.
— Я обещала сообщить ему свое решение и сделаю это, как только все хорошо обдумаю.
Когда я шла по двору, обитатель Топей вышел из Башни и крикнул мне вслед:
— Кристи… Он знает, каково быть чужим в изгнании. Вам следует помнить об этом.
Улицы Касабаарде опасны даже при ярком свете звезд. Как сказала Оринк, масса времени для размышлений одних приводит к мудрости, а других — к праздности и насилию; у меня не было времени, чтобы бояться. Однако в этом городе, где никто не имел твердых привычек, не было причины возвращаться в Су'ниар. Другие дома-ордена находились ближе.
Проходили дни, на город обрушивались песчаные бури, приходившие с плоскогорья. Было сухо, как в печи. На шестой день после моего посещения Коричневой Башни ветер сменился на северный. Налетели сильные дождевые шквалы с Внутреннего моря и превратили песок на улицах в слой грязи, в котором по щиколотку утопала нога. Ортеанцы отсиживались в своих в своих подземных жилищах.
Эти резкие, неожиданные шквалы быстро прошли. Над улицами поднимался пар. Снова пылало солнце, и с раскинувшейся на плоскогорье пустыни снова надвигались пески…
Я ждала приглашения Чародея, чтобы прийти в Башню и сообщить ему свой ответ. И с отчаянием думала о том, каким будет этот ответ.
— Возьми их у нее, — раздраженно сказала Оринк.
Аширен Оринк забрало у меня обе кадки с крышками. До уличного водяного насоса и обратно нужно было пройти всего несколько метров, обливаясь потом. Я села на скамью рядом с пожилой женщиной во внутренней комнате.
— Я бы хотела заняться каким-нибудь делом.
— Су'ниар не признает никакой оплаты, — ответила она, затем икнула и закашлялась, видимо, потому что в горло ей попал песок.
— Вы, иностранцы, никогда не можете ничего не делать, я права? Вы за все боретесь, работаете и… Ах, да что я рассказываю! Выйдите просто наружу и сядьте под навесом. Не делайте ничего, тогда заметите.
— Что я замечу?
Ее рот сморщился под краем маски.
— Разве я смогу вам это объяснить? Нет. Если бы это можно было кому-то объяснить, то тогда не было бы истинного откровения. Вы должны сами с этим разобраться.
Ее настойчивость наконец выгнала меня наружу. Я села на ступени лестницы, натянув на лицо маску от безжалостного солнца. Надо мной простирался навес, дававший спасательную тень. Под моими руками был теплый песок. Как всегда, опершись спинами на сводчатую стену дома-ордена, сидела группа ортеанцев. Некоторые из них что-то бормотали себе под нос, некоторые пели, третьи неподвижно смотрели в воздух. Большинство их были в грязи. Я не могла понять ни одного из них. Торговый язык презирался во внутреннем городе.
«Предположим, это правда, — подумала я, — что технику народа колдунов можно приспособить к потребностям как земных людей, так и ортеанцев. Но какую опасность может это повлечь за собой? Для жизни, для духовности, для политики? Проблема проста: либо я сделаю это, либо нет. Я совершила бы глупость, если бы так поступила, и совершила бы такую же глупость, если бы это не сделала.
Это входит за пределы полномочий, данных мне как послу. Есть ли у меня право выдавать информацию о Земле? А если спросить иначе: есть ли у меня право не воспользоваться возможностью получить информацию об Орте? Ведь это является моей задачей здесь. Но я ни в коем случае не буду знать, какая информация будет у меня взята и с какой целью она может быть использована, и рядом нет никого, кого я могла бы об этом спросить».
Дневные звезды выглядели едва видимыми точками света над крышками-куполами, сияние звезды Каррика превосходило их блеск. Я переместила вслед за тенью, которую давал навес.
Наконец мне удалось определить свое внутреннее напряжение как страх.
Я подумала, что если Касабаарде представляет интерес, то ведомство осудит меня в том случае, когда я не принесу с собой все возможные сведения. Если же он не столь важен, то я трачу время на пустяки — во всяком случае, это будет расценено именно так, — и выдам информацию о системе защиты Земли. Значит, я не могу действовать неверно, все равно, как бы я ни решила.
В этих моих размышлениях еще даже не находилось места для возможности того, что меня мог бы убить шок; даже с нашим гипноучителем обращаться приходилось с величайшей осторожностью…
Молодая женщина лежала в одном из похожих на гробы контейнеров, положив голову на переплетение перекрученных, как лента Мебиуса, частей установки. Я разглядывала ее лицо, выражение которого менялось под натиском мимолетных эмоций, которые кто-то испытал столетия назад.
Тетмет держал ее ребенка, который безуспешно теребил на груди его тунику. Чародей сидел у края другого контейнера-футляра, его бдительные птичьи глаза зорко следили за процессами.
После того как женщина была освобождена из машины, она взяла ребенка и исчезла. Она не замечала, что по лицу ее текли слезы, вызванные давно минувшими происшествиями.
— Ну, так что же? — спросил старец.
— Да, ответила я. — Сейчас.
Я чувствовала под собой гладкую поверхность контейнера, мне казалось, что он был изготовлен ни из металла, ни из пластика. Вокруг себя я слышала гудение, оно воспринималось как слабый шорох или легкие вибрации. Я закрыла глаза и вдруг почувствовала себя больной. «Это ужасная ошибка — довериться внеземной науке», — сказала я себе. Но было уже слишком поздно.
У меня было такое чувство, которое — продлись оно чуть более микросекунды — стало бы невыносимой мукой. Невозможно передать это впечатление: словно раздвинулись узкие границы моего «я», словно оно расширилось до бесконечности и словно мышление растеклось по лабиринту, распростершемуся в вечность.
Чувство всеобъемлющего страха. Я с отчаянием хваталась за обрывки разговора, которые могла вспомнить, а что потом, протекало со всей невыносимостью насильно осуществляемой синестезии…
Боль.
…он сидит напротив меня в старинных латах, за его поясом торчит топор с двумя лезвиями. У него — или это молодая женщина? — темная кожа жителей севера, тонкая фигура, коротко подстриженная бурого цвета грива, руки с длинными пальцами лежат на коленях.
— Вы позволите мне идти? — Его — или ее? — глаза смотрят на меня прямо, они не прикрыты перепонками. — Вы понимаете, что мне в моем положении нужно спешить.
«Аширенин», — понимаю я. Я не сразу это замечаю, потому что они очень редки. Кир примерно двадцать семь или двадцать восемь лет, судя по лицу. Все еще без превращения, без пола, не взрослое.
Некоторые после обычного срока превращения остаются аширен. Если затем наступает превращение в мужчину или женщину, что, как правило, происходит не позднее тридцати пяти лет, то оно неизбежно губит его.
— Ты из Свободного порта? — Информация дома-ордена, в котором остановилось ке, была неточна.
— Да, Морврена. У меня там есть друзья, а так же и враги, — Ке улыбается. — Хорошие друзья. Андрете. Лори Л'Ку. Мы, наверное, отправимся вверх по реке; говорят, там дикая и неукротимая земля. Если вы позволите мне покинуть ваш город, мастер, я отправлюсь в эту поездку.
— И ты там расскажешь людям, чему ты здесь научился?
Глаза кир посветлели от удовольствия.
— Чему вы меня научили, мастер? Скажите мне.
Солнечный свет просачивается в окно и падает пятнами на стену, ровную, без стыков. Так тихо, что слышно тихое гудение, это сердцебиение Коричневой Башни. В помещение библиотеки, где мы находимся, пахнет старыми книгами и пылью.
Аширенин смотрит на меня с подобающей этому месту спокойной невозмутимостью.
— Ты говорил в доме-ордене Телмитар.
— Там было несколько слушателей, — соглашается ке.
— Ты сказал, что церковь Южной земли заблуждается, что церковь Богини была основана исключительно для того, чтобы оградить государство от техники.
— Второе я говорил, а первого — нет. Это не так, мастер?
— Что основатель Керис имел в виду нечто подобное? Может быть. — Мне очень хотелось бы знать, где это узнал ке, но по опыту знаю, что правда станет известна в Касабаарде. — Это не моя забота…
— Тогда позвольте мне уйти.
— …если не считать того, что Т'Ан сутаи-Телестре является моей подругой. — Я наблюдаю за лицом кир. — Ты вернешься и расскажешь Ста Тысячам, что их вера — это ложь?
— Большинство из них знают, что знаю я, мастер, или предполагают. Но нет, это не то, что бы я им рассказал.
— Что же?
Выражение лица кир меняется, становится расслабленным. Оно серьезно, но с оттенком веселости. Ке наклоняется вперед.
— Я скажу им, что Керис в конце концов сказал правду, рассказывая ложь. Богиня существует, и все мы есть Богиня. Она — это земля. Она — это звезды. Что же нам нужно?
Ке что-то нашел в орденах Касабаарде или во внутреннем городе, а может быть, и просто в воздухе. Это видно по лицу кир. Я чувствую, что что-то теряю, потому что не понял всего этого полностью.
— У меня остается немного времени, мастер, — говорит ке. — Недостаточно, чтобы проповедовать Ста Тысячам, когда, к тому же, ко мне враждебна вся церковь. Вы позволите мне идти?
— Я не Т'Ан Сутаи-Телестре, чтобы изгонять тебя из Южной земли. У тебя твое собственное предназначение. Оставь Касабаарде. Признаюсь, мной овладело любопытство, кода я услышал об этом Бет'ру-элене из Телмитара. Но я не стану тебя удерживать, если ты хочешь уйти.
— Но бывает ли Чародей когда-нибудь любопытен без причины? — спрашивает ке с этим архаическим произношением. Аширенин Бет'ру-элен в последний раз оглядывает Коричневую Башню, ее вечные стены…
Неожиданная агония. Солнечный свет того давно минувшего времени исчезает, и я попадаю в другую реальность.
…я говорю с гонцом. Человек заканчивает свой рассказ и возвращается к костру. Он садится и подставляет к огню свои широкие руки.
— Они ушли в пустыню на плоскогорье. — Он отворачивает голову от жара костра и смотрит туда, где на фоне звездного неба вырисовывается силуэт плоскогорья. Вокруг нас горит Кель Харантиш. Ветер несет с собой пепел и песок. Кричат мужчины и женщины, Находят последних беглецов, их крики смолкают. — Не все, с'ан Керис. Вы одержали здесь победу. — Еще говоря это, я спрашиваю себя, верно ли это.
— Одержал ли я ее, мастер? Мы взяли город, но какая нам от этого польза? Я не смогу его удерживать. Мы захватили некоторых из этих полузолотых, но не их предводителей. — Он встает и делает несколько шагов в освещаемую звездами и огнем темноту. Затем возвращается и говорит: — Скажи мне, мастер из Касабаарде, что они не отстоят заново свой проклятый город, скажите мне, что больше на Покинутом Побережье не будет техники народа колдунов.
— Ну это… — Наши взгляды встречаются; он явно веселился, потому что думает о технике народов колдунов в другом городе: в Касабаарде. — Я не могу этого обещать, с'ан Керис. Что должно происходить в Ста Тысячах или в Таткаэре, решать вам. У меня же есть небольшой город и нет воинов, которые могли бы выступить против Кель Харантиша, Кварта и Псамнола, если те снова проявят повадки народа колдунов.
Рядом стоят несколько его секундантов, что бы выполнять его приказы. Я жду, пока он говорит с ними. Они стараются не смотреть на меня. Касабаарде у них не пользуются доброй славой.
Керис возвращается, он трет свои глаза. Когда прогорают костры, ночь становится темнее. Он поплотнее закутывается в пальто. Ночи в пустыне холодны.
— Так не может продолжаться. Это… — его широкий жест охватывает руины, — …первый шаг на пути, а где оканчивается этот путь? В Мерцающей равнине? В уничтоженном Элансиире? Или он завершается тем, что Сто Тысяч будут так же основательно разрушены, как и Эриэл? Нет, мастер. Мы слишком хорошо помним о катастрофе; она не должна повториться. И… я не верю, что у нас есть выбор, что мы сможем обеспечить себе преимущества и застраховаться от вреда.
— Значит, какой-то иной метод?
Его лицо помрачнело, но голос звучит твердо.
— Я могу уберечь мои Сто Тысяч от всей техники народов колдунов, могу распорядиться, чтобы церковь наложила на нее запрет, я могу попытаться найти другой путь. Но как же быть с Покинутым Побережьем?
Если я запрещу это оружие, то мы будем практически беззащитны. Я бы предоставил Кель Харантишу возможность делать что угодно в пределах его границ, почему бы нет? Что бы мы могли предпринять, если бы они оказались у ворот Таткаэра? Ведь невозможно с мечами выступить против оружия, которое плавит камни.
— То есть, вы хотели бы сохранить колдовское оружие на случай их нападения? А они, наоборот, против вас?
— И вот мы снова на том пути, в конце которого — разрушение!
Клубы дыма закрыли звезды над городом. Голубые вспышки света и мощные взрывы сопровождают уничтожение техники Золотой Империи.
Керис кивает. Я встаю и подхожу к нему по потрескавшимся от жары камням. Ветер приносит резкий запах чего-то горящего, слышен шум огня.
Город разносят взрывы, все тонет в чаду, задыхается от дыма пожарища и еще более отвратительных запахов.
— Это легче — следовать путем Золотых и надеяться, что мы избежим конца, если найдем свой собственный путь. Но все же, мастер, мы должны попытаться это сделать. И если у нас нет оружия, чтобы защищаться от техники колдунов, то мы должны сделать это умом, путем введения в заблуждение и таинственностью. — Он улыбается. Его юмор не наигран. — Наши предки сами обманывали Золотых. Мы наверняка сможем перехитрить этого так называемого Повелителя в изгнании.
— Для Касабаарде не было бы никакой пользы, если бы возродилась Золотая Империя.
— А так же и для Чародея из Касабаарде.
— Тут вы правы, с'ан Керис. Я не могу контролировать Кель Харантиш, но считаю невероятным, чтобы с ним вступил в союз какой-нибудь город. Или какой-то из городов Радуги.
— А как вы пришли к такому мнению?
— Им нужно торговать, а потому что придется миновать Касабаарде, с'ан. А мы всегда открыты… для тех, кто презирает народ колдунов и их дела.
Касабаарде обязан своей силой географической случайности: чтобы с Покинутого Побережья достичь портов Южной земли, корабли должны проходить вдоль побережья Касабаарде и заходить сюда, чтобы пополнять запасы продовольствия, прежде чем плыть дальше мимо архипелага. Это не означает, что некоторые корабли не могут плавать через океан к восточным островам, а оттуда — прямо в Алес Кадарет. Однако такие корабли вынуждены все тюремные помещения использовать для хранения продовольствия, а, следовательно, не могут перевозить товары. Плавающие этим курсом корабли могут быть только пассажирскими или военными. Военным кораблям не требуется пополнять свои запасы в Касабаарде, и это еще одно счастливое обстоятельство.
Керис кладет мне на плечо руку.
— Мы тоже зависим от торговли. Но мы — богатая страна. Думаю, мы сможем обойтись и без благословения Касабаарде, если это потребуется.
Я понимаю значение пожатия его руки и осознаю то обстоятельство, что стою здесь один и далек от моих людей, и потому формулирую свой ответ с большой осторожностью:
— Разве это может случиться, с'ан Керис? Между коричневой Башней и Белым Городом всегда была дружба.
Касабаарде и Таткаэр, да-да. — Он убирает свою руку с моего плеча и вставляет ее большой палец за пояс рядом с харурами. — Иногда, мастер, я спрашиваю себя, разумнее ли было бы с нашей стороны доверять вам, а не Кель Харантишу.
— Разве иначе вы были бы здесь?
— Может быть, но, возможно, и нет.
Он не очень походит на того, кем является, этот человек, создавший порядок после длительного хаоса, последовавшего за гибелью империи. Потемневшая кожа, бурая, заплетенная грива, голубые как море глаза без белков, линии ромбовидного узора, глубоко врезавшиеся в озабоченное лицо. Но когда видишь его движения, то, как он берется за дела…
И он выведет телестре из хаоса, а церковь из абсолютности, и о нем будут вспоминать не только в связи с тем, что он сделал, а так же — как это бывает в легендах, пока они не освободятся от всех вымышленных мелочей в процессе снов о предыдущей жизни — и в связи с тем, что он мог бы сделать. Я один буду об этом помнить и я один буду это знать.
— Вы можете доверять Касабаарде, — пока я Чародей этого города.
По его взгляду я понимаю, что до его ушей дошли некоторое слухи. А Кель Харантиш горит…
Родовые схватки древних времен…
— …обманул меня! — Голос отражается от стен шестиугольного помещения. — Поэтому я уничтожил его.
Я отворачиваюсь от разрушенных приборов из стекла и меди и смотрю на Сантендор'лин-сандру. Несколько синих светящихся шаров вздрагивают в неподвижном воздухе, сжимаются и перемещаются за ним, когда он расхаживает взад и вперед. Другие стали лишь потемневшими шарами, которые, перегорев, висят под потолком зала. Черная мгла поселилась в углах помещения из прозрачного камня.
— Он обманул вас, повелитель?
— Я дал ему все! — Сантендор'лин-сандру смотрит на меня. Он высок и строен, у него золотая кожа и распущенная грива, подобная белому огню. Желтые звериные глаза на лице… таком красивом, что это походит на святотатство, когда оно выглядит раздраженным, жадным и возбужденным… как сейчас.
— Сколько времени он работал и кормил меня своими обещаниями? Сколько времени? — Холодный голос говорит на мелодичном, многосложном языке архонисов. — И безуспешно! Потому я и сделал так; ты больше не будешь обманывать меня, Эйр'ра Тел Сиавн. Никогда, больше никогда.
Он шагает через пустой промежуток оконной арки как бы в пустоту, но его удерживает плоское мерцание в воздухе. Это пузырьковое поле, задерживающее ледяной холод северного ветра. За ним лежит город, похожий на фонтан света. Архонис, держащий в своем каменном кулаке Шесть морей и реку, которая протекает через него и впадает во внутреннее озеро.
— Он не справился, повелитель? — Это то, как я себе представляю, узнать я и пришла сюда, после того как поговорила с Тел Сиавном, пока еще не умер этот гений. Может, ему не хватало времени, чтобы завершить свое дело?
— Он ничего не дал! — Это опять началась одна из тех истерических вспышек гнева, к которым предрасположен повелитель. Повернувшись спиной к распростершемуся внизу городу, он протягивает руку с грациозностью животного и указывает на голубой мрак разрушенной комнаты. Там лежит разбитая вдребезги высокоточная аппаратура. — Я предоставил ему все это! Он был первым человекоподобным животным, в руки которого попала древняя наука! Какая ирония!
То, что мы создали, само стало творцом…
И — ничего! Разве можно было так провести меня, обмануть, запутать?
За его спиной в темной ночи севера горели огни Архониса. Гирлянды сферических светильников покрывают крапинками и пятнами холмы над озерами, в небо поднимаются световые башни, яркость которых превосходит сияние всех звезд. Но несмотря ни на что свет является только одной-единственной сферой в огромном темном зале. Его как раз хватает, чтобы осветить контуры и нижние этажи циклопической архитектуры города.
Низкие башни окаймляют берега расположенного вблизи озера. На их карнизах рядами висят черные комки, выглядящие как сушеные фрукты. Это отрубленные головы. Если подойти ближе, то можно заметить, сколь многие из них уже высохли на ветру и как немало их еще кровоточат.
Я иду за Сантендор'лин-сандру обратно в комнату. Звуки наших шагов с гулом отражаются от каменных стен и пола. Я слышу еще слабое гудение, пощелкивание машин и шум далеких летательных аппаратов в ночном небе. В воздухе пахнет пылью, несмотря на все энергетические поля, которые постоянно включены. Предчувствие холода, такое ощущение, что сюда может заползти туман с озера.
— Значит, Тел Сиавн мертв.
Ангельское спокойствие возвращается на его ястребиное лицо.
— Но мне никогда не следовало ему доверять. Они, эти твари, ничто иное как животные и никогда не станут чем-то большим. Не впускай их никогда в свою постель.
Он развел руки в стороны, как бы охватывая жестом Коричневую Башню ее неоспоримым существованием.
— Если бы я мог к вашему удовольствию доказать, что машины функционируют в соответствии с моими утверждениями?
— У меня нет технического образования, чтобы это перепроверить или отвергнуть. — «А что касается этого момента, — подумала я, — то для немалого числа ученых Доминиона встанут проблемы, состоящие в том, чтобы наверстать здесь кое-что.
Он осторожно сел на какое-то металлическое устройство и посмотрел на меня. Когда его мигательные перепонки поднялись, я увидела, что глаза его были черными и ясными, как у птицы. Явно меняя тему разговора, он сказал:
— Предполагаю, что Южная земля преимущественно против контакта с вашим миром.
— Большинство? Не знаю. Ведь это может и измениться.
— Они страшатся перед техникой; они верят, что может вернуться народ колдунов. — Он задумчиво покачал головой. — И все связанные с ним опасности, хотя он представляет для них опасность лишь потому, что они все еще этого хотят.
— А в Касабаарде это не так?
— Может быть, мы бедны материальными благами, но есть иные виды богатства, но есть иные виды богатства. Могу ли я спросить вас о вашей вере?
— Я… — Это меня озадачило. — Вера?
— В духовное.
— Не знаю… Думаю, что принадлежу к агностикам.
Мое ведомство предпочитает наличие у своих сотрудников этой духовной позиции, потому что она не так легко приходит в конфликты с религиями других миров.
— Нужно искать ответы, — сказал он, — в мышлении и в душе. Это тот выбор, который мы сделали для себя в Касабаарде. Вы можете верить во что хотите или вообще ни во что. Из-за этих вот вещей… — показал он мне на машины, — …все они не трогают нас. Ни Сто Тысяч, ни Кель Харантиш. Мы сделали свой выбор. Сейчас мы встречаемся с чем-то новым, с вашим миром. И это принесет с собой новые решения.
— А вы сами, — спросила я, — верите в бога? В богиню?
На его лице появилось выражение, которое могло означать как удивление, так и удовлетворение.
— Бог — это вы, Кристи. Бог — это я. Это мы все.
Я чувствовала свою беспомощность. Касабаарде был устроен совершенно иначе, чем Южная земля. Перед послом здесь вставали совершенно иные задачи.
— Я… простите меня… я все еще точно не знаю, почему здесь нахожусь.
— Это вы сами поймите, пробыв здесь некоторое время во внутреннем городе. Причина, из-за которой я пригласил вас посетить меня, гораздо проще. Основным назначением Коричневой Башни является получение знаний. Я желал бы получить знания о вашем мире, Кристи. О Земле и о Доминионе.
Я пожала плечами.
— Это моя задача. Я охотно расскажу вам все, что знаю.
— Наши языки отличаются друг от друга, — сказал старец. — Возможно, мы не поймем друг друга в большей степени, чем предполагаем.
— Разве это не является неизбежным? Во всяком случае, сначала?
— Да, это так. — Он взялся рукой за мою руку, чтобы опереться, и встал. — Думаю, вы это поймете. Я хотел бы записать ваши личные воспоминания, Кристи, чтобы познакомиться с вашим миром. И, поскольку Касабаарде знаменит своей торговлей, я готов предложить вам доступ к некоторым воспоминаниям об Орте, которые имеются у меня.
— Почему вы сомневаетесь в нем? — спросил обитатель Топей, когда мы шли по коридорам.
— Разве я это делаю?
— Да, иначе бы вы не говорили с ним так. Так не сделал бы ни один из нас. — В его голосе слышалось явное возмущение по поводу непосредственного легкомыслию.
Его тонкие, как палки, руки и ноги, щелки-глаза, холодная змеиная кожа… Все это просто диссонировало с пыльным, обжигающим югом-обитатель Топей в одеянии служащего Коричневой Башни.
— Тетмет, как вы сюда попали?
Он привел в действие какой-то механизм в стене, и наружные двери открылись. За садом белели сводчатые крыши, освещаемые светом звезд, в воздухе чувствовался сильный аромат цветущих ночью ползучих растений.
Обитатель Топей сказал:
— Когда я был молодым, меня поймали люди и заперли в клетке. Они взяли меня с собой вниз по большой реке, чтобы развлекаться. Когда я стал постарше, то убил их и убежал по Расрхе-и-Мелуур… А он меня подобрал.
Небо было в серебристой дымке, в которой сливались яркие звезды. Я была без маски и видела, что город освещен так же хорошо, как и днем.
— Вы снова придете, — сказал он.
— Я обещала сообщить ему свое решение и сделаю это, как только все хорошо обдумаю.
Когда я шла по двору, обитатель Топей вышел из Башни и крикнул мне вслед:
— Кристи… Он знает, каково быть чужим в изгнании. Вам следует помнить об этом.
Улицы Касабаарде опасны даже при ярком свете звезд. Как сказала Оринк, масса времени для размышлений одних приводит к мудрости, а других — к праздности и насилию; у меня не было времени, чтобы бояться. Однако в этом городе, где никто не имел твердых привычек, не было причины возвращаться в Су'ниар. Другие дома-ордена находились ближе.
Проходили дни, на город обрушивались песчаные бури, приходившие с плоскогорья. Было сухо, как в печи. На шестой день после моего посещения Коричневой Башни ветер сменился на северный. Налетели сильные дождевые шквалы с Внутреннего моря и превратили песок на улицах в слой грязи, в котором по щиколотку утопала нога. Ортеанцы отсиживались в своих в своих подземных жилищах.
Эти резкие, неожиданные шквалы быстро прошли. Над улицами поднимался пар. Снова пылало солнце, и с раскинувшейся на плоскогорье пустыни снова надвигались пески…
Я ждала приглашения Чародея, чтобы прийти в Башню и сообщить ему свой ответ. И с отчаянием думала о том, каким будет этот ответ.
— Возьми их у нее, — раздраженно сказала Оринк.
Аширен Оринк забрало у меня обе кадки с крышками. До уличного водяного насоса и обратно нужно было пройти всего несколько метров, обливаясь потом. Я села на скамью рядом с пожилой женщиной во внутренней комнате.
— Я бы хотела заняться каким-нибудь делом.
— Су'ниар не признает никакой оплаты, — ответила она, затем икнула и закашлялась, видимо, потому что в горло ей попал песок.
— Вы, иностранцы, никогда не можете ничего не делать, я права? Вы за все боретесь, работаете и… Ах, да что я рассказываю! Выйдите просто наружу и сядьте под навесом. Не делайте ничего, тогда заметите.
— Что я замечу?
Ее рот сморщился под краем маски.
— Разве я смогу вам это объяснить? Нет. Если бы это можно было кому-то объяснить, то тогда не было бы истинного откровения. Вы должны сами с этим разобраться.
Ее настойчивость наконец выгнала меня наружу. Я села на ступени лестницы, натянув на лицо маску от безжалостного солнца. Надо мной простирался навес, дававший спасательную тень. Под моими руками был теплый песок. Как всегда, опершись спинами на сводчатую стену дома-ордена, сидела группа ортеанцев. Некоторые из них что-то бормотали себе под нос, некоторые пели, третьи неподвижно смотрели в воздух. Большинство их были в грязи. Я не могла понять ни одного из них. Торговый язык презирался во внутреннем городе.
«Предположим, это правда, — подумала я, — что технику народа колдунов можно приспособить к потребностям как земных людей, так и ортеанцев. Но какую опасность может это повлечь за собой? Для жизни, для духовности, для политики? Проблема проста: либо я сделаю это, либо нет. Я совершила бы глупость, если бы так поступила, и совершила бы такую же глупость, если бы это не сделала.
Это входит за пределы полномочий, данных мне как послу. Есть ли у меня право выдавать информацию о Земле? А если спросить иначе: есть ли у меня право не воспользоваться возможностью получить информацию об Орте? Ведь это является моей задачей здесь. Но я ни в коем случае не буду знать, какая информация будет у меня взята и с какой целью она может быть использована, и рядом нет никого, кого я могла бы об этом спросить».
Дневные звезды выглядели едва видимыми точками света над крышками-куполами, сияние звезды Каррика превосходило их блеск. Я переместила вслед за тенью, которую давал навес.
Наконец мне удалось определить свое внутреннее напряжение как страх.
Я подумала, что если Касабаарде представляет интерес, то ведомство осудит меня в том случае, когда я не принесу с собой все возможные сведения. Если же он не столь важен, то я трачу время на пустяки — во всяком случае, это будет расценено именно так, — и выдам информацию о системе защиты Земли. Значит, я не могу действовать неверно, все равно, как бы я ни решила.
В этих моих размышлениях еще даже не находилось места для возможности того, что меня мог бы убить шок; даже с нашим гипноучителем обращаться приходилось с величайшей осторожностью…
Молодая женщина лежала в одном из похожих на гробы контейнеров, положив голову на переплетение перекрученных, как лента Мебиуса, частей установки. Я разглядывала ее лицо, выражение которого менялось под натиском мимолетных эмоций, которые кто-то испытал столетия назад.
Тетмет держал ее ребенка, который безуспешно теребил на груди его тунику. Чародей сидел у края другого контейнера-футляра, его бдительные птичьи глаза зорко следили за процессами.
После того как женщина была освобождена из машины, она взяла ребенка и исчезла. Она не замечала, что по лицу ее текли слезы, вызванные давно минувшими происшествиями.
— Ну, так что же? — спросил старец.
— Да, ответила я. — Сейчас.
Я чувствовала под собой гладкую поверхность контейнера, мне казалось, что он был изготовлен ни из металла, ни из пластика. Вокруг себя я слышала гудение, оно воспринималось как слабый шорох или легкие вибрации. Я закрыла глаза и вдруг почувствовала себя больной. «Это ужасная ошибка — довериться внеземной науке», — сказала я себе. Но было уже слишком поздно.
У меня было такое чувство, которое — продлись оно чуть более микросекунды — стало бы невыносимой мукой. Невозможно передать это впечатление: словно раздвинулись узкие границы моего «я», словно оно расширилось до бесконечности и словно мышление растеклось по лабиринту, распростершемуся в вечность.
Чувство всеобъемлющего страха. Я с отчаянием хваталась за обрывки разговора, которые могла вспомнить, а что потом, протекало со всей невыносимостью насильно осуществляемой синестезии…
Боль.
…он сидит напротив меня в старинных латах, за его поясом торчит топор с двумя лезвиями. У него — или это молодая женщина? — темная кожа жителей севера, тонкая фигура, коротко подстриженная бурого цвета грива, руки с длинными пальцами лежат на коленях.
— Вы позволите мне идти? — Его — или ее? — глаза смотрят на меня прямо, они не прикрыты перепонками. — Вы понимаете, что мне в моем положении нужно спешить.
«Аширенин», — понимаю я. Я не сразу это замечаю, потому что они очень редки. Кир примерно двадцать семь или двадцать восемь лет, судя по лицу. Все еще без превращения, без пола, не взрослое.
Некоторые после обычного срока превращения остаются аширен. Если затем наступает превращение в мужчину или женщину, что, как правило, происходит не позднее тридцати пяти лет, то оно неизбежно губит его.
— Ты из Свободного порта? — Информация дома-ордена, в котором остановилось ке, была неточна.
— Да, Морврена. У меня там есть друзья, а так же и враги, — Ке улыбается. — Хорошие друзья. Андрете. Лори Л'Ку. Мы, наверное, отправимся вверх по реке; говорят, там дикая и неукротимая земля. Если вы позволите мне покинуть ваш город, мастер, я отправлюсь в эту поездку.
— И ты там расскажешь людям, чему ты здесь научился?
Глаза кир посветлели от удовольствия.
— Чему вы меня научили, мастер? Скажите мне.
Солнечный свет просачивается в окно и падает пятнами на стену, ровную, без стыков. Так тихо, что слышно тихое гудение, это сердцебиение Коричневой Башни. В помещение библиотеки, где мы находимся, пахнет старыми книгами и пылью.
Аширенин смотрит на меня с подобающей этому месту спокойной невозмутимостью.
— Ты говорил в доме-ордене Телмитар.
— Там было несколько слушателей, — соглашается ке.
— Ты сказал, что церковь Южной земли заблуждается, что церковь Богини была основана исключительно для того, чтобы оградить государство от техники.
— Второе я говорил, а первого — нет. Это не так, мастер?
— Что основатель Керис имел в виду нечто подобное? Может быть. — Мне очень хотелось бы знать, где это узнал ке, но по опыту знаю, что правда станет известна в Касабаарде. — Это не моя забота…
— Тогда позвольте мне уйти.
— …если не считать того, что Т'Ан сутаи-Телестре является моей подругой. — Я наблюдаю за лицом кир. — Ты вернешься и расскажешь Ста Тысячам, что их вера — это ложь?
— Большинство из них знают, что знаю я, мастер, или предполагают. Но нет, это не то, что бы я им рассказал.
— Что же?
Выражение лица кир меняется, становится расслабленным. Оно серьезно, но с оттенком веселости. Ке наклоняется вперед.
— Я скажу им, что Керис в конце концов сказал правду, рассказывая ложь. Богиня существует, и все мы есть Богиня. Она — это земля. Она — это звезды. Что же нам нужно?
Ке что-то нашел в орденах Касабаарде или во внутреннем городе, а может быть, и просто в воздухе. Это видно по лицу кир. Я чувствую, что что-то теряю, потому что не понял всего этого полностью.
— У меня остается немного времени, мастер, — говорит ке. — Недостаточно, чтобы проповедовать Ста Тысячам, когда, к тому же, ко мне враждебна вся церковь. Вы позволите мне идти?
— Я не Т'Ан Сутаи-Телестре, чтобы изгонять тебя из Южной земли. У тебя твое собственное предназначение. Оставь Касабаарде. Признаюсь, мной овладело любопытство, кода я услышал об этом Бет'ру-элене из Телмитара. Но я не стану тебя удерживать, если ты хочешь уйти.
— Но бывает ли Чародей когда-нибудь любопытен без причины? — спрашивает ке с этим архаическим произношением. Аширенин Бет'ру-элен в последний раз оглядывает Коричневую Башню, ее вечные стены…
Неожиданная агония. Солнечный свет того давно минувшего времени исчезает, и я попадаю в другую реальность.
…я говорю с гонцом. Человек заканчивает свой рассказ и возвращается к костру. Он садится и подставляет к огню свои широкие руки.
— Они ушли в пустыню на плоскогорье. — Он отворачивает голову от жара костра и смотрит туда, где на фоне звездного неба вырисовывается силуэт плоскогорья. Вокруг нас горит Кель Харантиш. Ветер несет с собой пепел и песок. Кричат мужчины и женщины, Находят последних беглецов, их крики смолкают. — Не все, с'ан Керис. Вы одержали здесь победу. — Еще говоря это, я спрашиваю себя, верно ли это.
— Одержал ли я ее, мастер? Мы взяли город, но какая нам от этого польза? Я не смогу его удерживать. Мы захватили некоторых из этих полузолотых, но не их предводителей. — Он встает и делает несколько шагов в освещаемую звездами и огнем темноту. Затем возвращается и говорит: — Скажи мне, мастер из Касабаарде, что они не отстоят заново свой проклятый город, скажите мне, что больше на Покинутом Побережье не будет техники народа колдунов.
— Ну это… — Наши взгляды встречаются; он явно веселился, потому что думает о технике народов колдунов в другом городе: в Касабаарде. — Я не могу этого обещать, с'ан Керис. Что должно происходить в Ста Тысячах или в Таткаэре, решать вам. У меня же есть небольшой город и нет воинов, которые могли бы выступить против Кель Харантиша, Кварта и Псамнола, если те снова проявят повадки народа колдунов.
Рядом стоят несколько его секундантов, что бы выполнять его приказы. Я жду, пока он говорит с ними. Они стараются не смотреть на меня. Касабаарде у них не пользуются доброй славой.
Керис возвращается, он трет свои глаза. Когда прогорают костры, ночь становится темнее. Он поплотнее закутывается в пальто. Ночи в пустыне холодны.
— Так не может продолжаться. Это… — его широкий жест охватывает руины, — …первый шаг на пути, а где оканчивается этот путь? В Мерцающей равнине? В уничтоженном Элансиире? Или он завершается тем, что Сто Тысяч будут так же основательно разрушены, как и Эриэл? Нет, мастер. Мы слишком хорошо помним о катастрофе; она не должна повториться. И… я не верю, что у нас есть выбор, что мы сможем обеспечить себе преимущества и застраховаться от вреда.
— Значит, какой-то иной метод?
Его лицо помрачнело, но голос звучит твердо.
— Я могу уберечь мои Сто Тысяч от всей техники народов колдунов, могу распорядиться, чтобы церковь наложила на нее запрет, я могу попытаться найти другой путь. Но как же быть с Покинутым Побережьем?
Если я запрещу это оружие, то мы будем практически беззащитны. Я бы предоставил Кель Харантишу возможность делать что угодно в пределах его границ, почему бы нет? Что бы мы могли предпринять, если бы они оказались у ворот Таткаэра? Ведь невозможно с мечами выступить против оружия, которое плавит камни.
— То есть, вы хотели бы сохранить колдовское оружие на случай их нападения? А они, наоборот, против вас?
— И вот мы снова на том пути, в конце которого — разрушение!
Клубы дыма закрыли звезды над городом. Голубые вспышки света и мощные взрывы сопровождают уничтожение техники Золотой Империи.
Керис кивает. Я встаю и подхожу к нему по потрескавшимся от жары камням. Ветер приносит резкий запах чего-то горящего, слышен шум огня.
Город разносят взрывы, все тонет в чаду, задыхается от дыма пожарища и еще более отвратительных запахов.
— Это легче — следовать путем Золотых и надеяться, что мы избежим конца, если найдем свой собственный путь. Но все же, мастер, мы должны попытаться это сделать. И если у нас нет оружия, чтобы защищаться от техники колдунов, то мы должны сделать это умом, путем введения в заблуждение и таинственностью. — Он улыбается. Его юмор не наигран. — Наши предки сами обманывали Золотых. Мы наверняка сможем перехитрить этого так называемого Повелителя в изгнании.
— Для Касабаарде не было бы никакой пользы, если бы возродилась Золотая Империя.
— А так же и для Чародея из Касабаарде.
— Тут вы правы, с'ан Керис. Я не могу контролировать Кель Харантиш, но считаю невероятным, чтобы с ним вступил в союз какой-нибудь город. Или какой-то из городов Радуги.
— А как вы пришли к такому мнению?
— Им нужно торговать, а потому что придется миновать Касабаарде, с'ан. А мы всегда открыты… для тех, кто презирает народ колдунов и их дела.
Касабаарде обязан своей силой географической случайности: чтобы с Покинутого Побережья достичь портов Южной земли, корабли должны проходить вдоль побережья Касабаарде и заходить сюда, чтобы пополнять запасы продовольствия, прежде чем плыть дальше мимо архипелага. Это не означает, что некоторые корабли не могут плавать через океан к восточным островам, а оттуда — прямо в Алес Кадарет. Однако такие корабли вынуждены все тюремные помещения использовать для хранения продовольствия, а, следовательно, не могут перевозить товары. Плавающие этим курсом корабли могут быть только пассажирскими или военными. Военным кораблям не требуется пополнять свои запасы в Касабаарде, и это еще одно счастливое обстоятельство.
Керис кладет мне на плечо руку.
— Мы тоже зависим от торговли. Но мы — богатая страна. Думаю, мы сможем обойтись и без благословения Касабаарде, если это потребуется.
Я понимаю значение пожатия его руки и осознаю то обстоятельство, что стою здесь один и далек от моих людей, и потому формулирую свой ответ с большой осторожностью:
— Разве это может случиться, с'ан Керис? Между коричневой Башней и Белым Городом всегда была дружба.
Касабаарде и Таткаэр, да-да. — Он убирает свою руку с моего плеча и вставляет ее большой палец за пояс рядом с харурами. — Иногда, мастер, я спрашиваю себя, разумнее ли было бы с нашей стороны доверять вам, а не Кель Харантишу.
— Разве иначе вы были бы здесь?
— Может быть, но, возможно, и нет.
Он не очень походит на того, кем является, этот человек, создавший порядок после длительного хаоса, последовавшего за гибелью империи. Потемневшая кожа, бурая, заплетенная грива, голубые как море глаза без белков, линии ромбовидного узора, глубоко врезавшиеся в озабоченное лицо. Но когда видишь его движения, то, как он берется за дела…
И он выведет телестре из хаоса, а церковь из абсолютности, и о нем будут вспоминать не только в связи с тем, что он сделал, а так же — как это бывает в легендах, пока они не освободятся от всех вымышленных мелочей в процессе снов о предыдущей жизни — и в связи с тем, что он мог бы сделать. Я один буду об этом помнить и я один буду это знать.
— Вы можете доверять Касабаарде, — пока я Чародей этого города.
По его взгляду я понимаю, что до его ушей дошли некоторое слухи. А Кель Харантиш горит…
Родовые схватки древних времен…
— …обманул меня! — Голос отражается от стен шестиугольного помещения. — Поэтому я уничтожил его.
Я отворачиваюсь от разрушенных приборов из стекла и меди и смотрю на Сантендор'лин-сандру. Несколько синих светящихся шаров вздрагивают в неподвижном воздухе, сжимаются и перемещаются за ним, когда он расхаживает взад и вперед. Другие стали лишь потемневшими шарами, которые, перегорев, висят под потолком зала. Черная мгла поселилась в углах помещения из прозрачного камня.
— Он обманул вас, повелитель?
— Я дал ему все! — Сантендор'лин-сандру смотрит на меня. Он высок и строен, у него золотая кожа и распущенная грива, подобная белому огню. Желтые звериные глаза на лице… таком красивом, что это походит на святотатство, когда оно выглядит раздраженным, жадным и возбужденным… как сейчас.
— Сколько времени он работал и кормил меня своими обещаниями? Сколько времени? — Холодный голос говорит на мелодичном, многосложном языке архонисов. — И безуспешно! Потому я и сделал так; ты больше не будешь обманывать меня, Эйр'ра Тел Сиавн. Никогда, больше никогда.
Он шагает через пустой промежуток оконной арки как бы в пустоту, но его удерживает плоское мерцание в воздухе. Это пузырьковое поле, задерживающее ледяной холод северного ветра. За ним лежит город, похожий на фонтан света. Архонис, держащий в своем каменном кулаке Шесть морей и реку, которая протекает через него и впадает во внутреннее озеро.
— Он не справился, повелитель? — Это то, как я себе представляю, узнать я и пришла сюда, после того как поговорила с Тел Сиавном, пока еще не умер этот гений. Может, ему не хватало времени, чтобы завершить свое дело?
— Он ничего не дал! — Это опять началась одна из тех истерических вспышек гнева, к которым предрасположен повелитель. Повернувшись спиной к распростершемуся внизу городу, он протягивает руку с грациозностью животного и указывает на голубой мрак разрушенной комнаты. Там лежит разбитая вдребезги высокоточная аппаратура. — Я предоставил ему все это! Он был первым человекоподобным животным, в руки которого попала древняя наука! Какая ирония!
То, что мы создали, само стало творцом…
И — ничего! Разве можно было так провести меня, обмануть, запутать?
За его спиной в темной ночи севера горели огни Архониса. Гирлянды сферических светильников покрывают крапинками и пятнами холмы над озерами, в небо поднимаются световые башни, яркость которых превосходит сияние всех звезд. Но несмотря ни на что свет является только одной-единственной сферой в огромном темном зале. Его как раз хватает, чтобы осветить контуры и нижние этажи циклопической архитектуры города.
Низкие башни окаймляют берега расположенного вблизи озера. На их карнизах рядами висят черные комки, выглядящие как сушеные фрукты. Это отрубленные головы. Если подойти ближе, то можно заметить, сколь многие из них уже высохли на ветру и как немало их еще кровоточат.
Я иду за Сантендор'лин-сандру обратно в комнату. Звуки наших шагов с гулом отражаются от каменных стен и пола. Я слышу еще слабое гудение, пощелкивание машин и шум далеких летательных аппаратов в ночном небе. В воздухе пахнет пылью, несмотря на все энергетические поля, которые постоянно включены. Предчувствие холода, такое ощущение, что сюда может заползти туман с озера.
— Значит, Тел Сиавн мертв.
Ангельское спокойствие возвращается на его ястребиное лицо.
— Но мне никогда не следовало ему доверять. Они, эти твари, ничто иное как животные и никогда не станут чем-то большим. Не впускай их никогда в свою постель.