Страница:
— Телестре в любое время открыта для вас, если будете возвращаться этой дорогой. — Садри восседала на своем черном мархаце. Она подмигнула мне. — И помните о Ханатре, если речь будет идти о путешествиях в ваш мир… и если я не окажусь при этом необходимой, то Герен обязательно воспользуется таким случаем.
Мы перевалили еще через один горный отрог и к середине утра спустились в покрытую лесом долину. Лапуур с его скудной кроной уступил место широколиственному дереву зику, долее высокому и мощному. Бронзово-бурая листва давала нам тень, когда мы следовали извилистой тропой.
Тени цвета индиго рассеивались сумраком леса. Потом снова прорвалось солнце, и вдруг мы оказались в море яркого, окрашенного, как сапфир, света. Под стволами зику цвета бронзы росла темно-синяя разновидность похожей на мох травы. Копыта мархацев погружались в нее на глубину, равную длине пальца руки, и это приглушало звук их шагов. Глубина леса имела лазурно-голубой цвет, светилась, словно море, и над голубым, покрытым тысячами цветков мхом пылал красный огонь зику. Все всадники замолчали, они ехали все осторожнее, на лицах застыло выражение напряжения. Не слышно было даже криков рашаку.
— До того как появились телестре, это место называли старым всемирным лесом, — сказала Рурик, когда мы снова выбрались на солнечный свет и поехали через поля. — Кое-кто говорит, что прежде он простирался от Топей до самого моря.
Марик во время поездки бросил свое лассо и поймал нам птицу-ящерицу, которую Хо-Телерит изъяла у него для обеда.
Я впервые смогла рассмотреть вблизи одну из этих летучих ящериц. У них были на крыльях покрытые коричневыми пятнами перья, они же имелись и на спине, остальная часть тела была чешуйчатой. Узкая, треугольной формы, голова со снабженными зубами челюстями. У животного также имелось четыре вооруженных когтями лапы.
— Рашаку-дья, — сказал Марик. — Раньше я ловил их петлями в дуплах деревьев в горах возле Римона. Они вкусные, т'ан.
Был долгий день, мы добрались до Шераты только во вторые сумерки. Общественный дом стоял на границе трех телестре, он использовался всеми поочередно. Это было низкое и обширное строение со стенами из глины с соломой.
— Он был здесь до нас, — сказала Рурик, подойдя ко мне, когда я смотрела, как Гера вели в хлев.
— Наш преследователь?
— Один человек продвигается вперед быстрее, чем большая группа всадников. И он может легко догадаться о нашем маршруте. — Она наморщила лоб. — Завтра мы будем находиться в горах, где он будет должен очень близко подойти, чтобы видеть нас, и подождем, больше ли повезет разведчикам Хо-Телерит.
Мы сидели возле выходившего во двор окна другого, ветхого, общественного дома. Вечер снаружи все еще был жарок и тих. Жара поднималась с сухой земли, рябила над жнивьем, где небольшими кучками в форме яйца было сложено сено. Казалось, они скрывали большое число низко наклонившихся людей. Горы скрывали горизонт на западе. Мы два дня ехали в северо-восточном направлении, покинув Шерату.
— Кто бы он ни был, он знает свое дело. И ему везет, — резюмировала Рурик.
— Они потеряли его из виду в лесах перед Торфелем, т'Ан командующая. — Хо-Телерит только что получила сообщение от своих разведчиков, с удрученным видом появившихся во дворе.
— Как далеко отсюда это было? — спросила Рурик.
— Четыре зери. Может, пять.
— М-м-м… Да, хорошо, Хо-Телерит. — Она посмотрела вслед уходившей женщине. — Не люблю, когда меня преследуют и я ничего не могу против этого предпринять, Кристи.
— Вот как? — Мне хотелось, чтобы она продолжала говорить.
Она развернула на подоконнике карту.
— Мы находимся вот здесь, на северной границе гор. Корбек расположен выше Ремонде… Отсюда вы можете понять, что прямой путь ведет еще севернее через Бринор.
— Он ожидает, что мы поедем здесь. — Он принял у меня в голове известный образ, хотя никто до сих пор не был способен дать нам его подробное описание.
— Есть шанс, что разведчики Хо-Телерит прогнали его сегодня с нашего пути. Он пойдет точно на восток, прямо по этой пустоши. — Она убрала свои растопыренные пальцы с карты, которая после этого сразу же свернулась в трубку. Рурик провела себе рукой по гриве. — В Теризоне находится Теократический дом, там мы сможем отдохнуть, а на следующий день поедем дальше на север.
Я больше не чувствовала себя так, как в начале пути, когда уже казалась себе наполовину калекой, проездив весь день верхом, но очень устала и покрылась дорожной грязью, а мой желудок был слегка расстроен непривычной пищей.
— Как далеко до Корбека? — спросила я.
— Две недели, может быть, дней двадцать. Да, вспомнила, — добавила она, — как хорошо вы знаете диалект Ремонде?
— Практически никак.
Южная земля пользовалась по меньшей мере семью различными языками, не отмеченными на гипнолентах. На них не было ничего о диалектах, а все телестре говорили до известной степени на своих наречиях. Провинции обращают внимание скорее на языковые различия, чем на политические границы.
— Я была там примерно восемь лет назад, когда несла службу в гарнизоне на Черепном перевале. Я расскажу вам об этом, если хотите послушать, — предложила она, — и если вас это не затруднит, то я буду говорить на мелкатийском диалекте.
— Мне все равно, если это вам нетрудно.
— Смешные люди эти ремондцы, — сказала она. — Интересно будет посмотреть, что там изменилось с тех пор, как я была там последний раз.
По другую сторону гор почва состояла из податливого торфа и была покрыта низкими кустами, называемыми птичьим крылом, потому что на их желтых листьях имелись похожие на перья узоры. Наши повозки едва проходили по болотистой почве.
— Вон там, — сказала Рурик, когда солнце стало отбрасывать наши тени на восток, прямо перед нами. — Это Теризон.
Почва стала более сухой, и появились группы деревьев с серебристой корой. Темная масса, которую я до того приняла за кустарник, превратилась, благодаря улучшившейся перспективе, в скопление зданий.
— О, Богиня! — прошептал рядом со мной Марик. — Взгляните на это!
Я разделяла его изумление: зрелище отличалось от всего, что я до сих пор видела в Имире.
Это были два или три соединенных друг с другом здания. Ни одна из стен не имела изгибов. Выше щелей окон нижнего этажа стены выступали наружу, соединялись затем с соседними и образовывали таким образом общий верхний этаж. Крыши поднимались вверх, как купола луковичной формы.
Когда мы подъехали ближе, я увидела, как последние лучи солнца позолотили стены.
— Это древнее место, как мне говорили, но у него добрая слава.
Рурик ударила пятками по похожим на бочарную клепку ребрам мархаца и поспешила вперед. Пыль, казавшаяся на мне почти черной, выглядела на ней серой. Я наблюдала, как она достигла внешней стены и остановилась, поговорила с кем-то и затем спешилась.
Марик держался рядом со мной, даже тогда еще, когда мархацев отводили в хлев. У него опять было недовольное выражение лица. За этой маской скрывалось то, что можно было бы назвать почти суеверным благоговением перед доисторическими сооружениями.
Внутри извивающегося входа было темно, кирпичные стены бурого цвета расступались, оставляя место для выложенного серыми каменными плитами пола. Я стояла там вместе с Рурик и Кемом и пыталась еще что-нибудь разглядеть; мои глаза еще не привыкли к темноте. Пока мы тут находились, вошло несколько аширен. На них были халаты из хирит-гойена и повязанные вокруг талии наподобие фартуков отрезы ткани. Войдя, они подошли к плоским желобам с водой в полу, встали в них и смыли грязь со своих ног. Отрезы тканей использовались для вытирания ног, после чего были брошены в каменное корыто. Дети смотрели на нас своими светлыми птичьими глазами, но ничего не говорили. Рурик, как мне казалось, ничего не стоило стоять и ждать.
Витой вход обрамлял небо цвета голубой эмали. На вьющихся растениях висели листья, похожие по форме на руку, размерами с блюдце, на них же красовались возле стены гроздья величиной с кулак, состоявшие из небольших темно-красных ягод. Между нами и плавно изгибавшейся внешней стеной находились полоски возделанной почвы. Где-то в здании начал звонить колокол приятный знакомый звук, к которому уши мои привыкли еще в Таткаэре — и вошло около дюжины аширен более старшего возраста. С ними были рослая женщина и коренастый мужчина.
Рурик выступила вперед и поклонилась.
— Да ниспошлет вам Богиня добрый день. Могу ли я претендовать на право гостя для себя и моих людей?
— Наш дом открыт для вас, — ответил мужчина. На нем было одеяние священника. — Меня зовут Риавн, а это Браник.
Рурик назвала наши имена, поручила Кему присмотреть за всадниками, и мы вошли в Дом-источник, Теризона.
Проходы все время извивались, потолком был свод, и даже каменный пол от множества прошедших по нему ног стал походить на желоб. Ламп не было, но мы проходили мимо аширен, разжигавших факелы в настенных держателях. В воздухе пахло дымом.
— Сейчас, во время уборки урожая, у нас много гостей, — сказала Браник. Она была на целую голову выше нас и шла все время пригнувшись из-за низкого потолка. — Некоторым из вас придется спать в монашеских кельях; комнаты для гостей заняты.
— Крыши Богини над нами достаточно для удобства. — Рурик сделала характерное ударение на этой вежливой пустой фразе. Очевидно, здесь не существовало какого-либо предпочтения в отношении к кому-либо, даже к т'Ан командующей. Я слишком устала, чтобы спрашивать себя, что со мной будет.
Мы пришли в круглое помещение, в котором блестел источник. Оно было заставлено столами и скамьями. Шум уже до того, как мы вошли в дверь, говорил мне, что нас ожидало: тут кричало и болтало около тридцати детей. Они взглянули на нас, когда мы вошли, но вскоре потеряли к нам всякий интерес. Некоторые из ортеанцев, собравшихся здесь, выглядели так, как будто пришли с телестре-ферм.
— Вы приехали как раз к ужину, — заметила Браник. Она и Риавн покинули нас, и мы отыскали себе места на занятых скамьях. Пищу подавали хранители источника, им в этом помогали старшие аширен.
Может быть, виной тому была моя усталость; когда я ела, мне подумалось, что я нахожусь среди гуманоидов-полуживотных, какими ортеанцы показались мне вначале, особенно светлокожие дети с их узкими, многопалыми руками и прикрываемыми перепонками глазами. Мое расположение к ним покидало меня. «Со взрослыми проще, — подумала я. — Браник с ее грубым лицом могла бы сойти за жительницу Земли. И явно беременная женщина рядом с нею. И этот мужчина…»
Человек, на которого я смотрела, обернулся. Лицо его было страшно обезображено. Марик, следивший за моим взглядом, сказал:
— О, Богиня! Ну и страшен же он, т'ан.
Я велела ему молчать. У ортеанца была красивая кожа и желтая грива, он был рослым и широкоплечим. Он выглядел так, как если бы обгорел — одна сторона его лица состояла как бы из белых и красных лоскутков. Глаз чудом остался невредим, он сверкал из своего гнезда на изуродованном лице. Там, где ожоги скрывались под волосами, выросла грива серебристого цвета.
Я подумала о пластической хирургии и сразу после этого о потерянной руке Рурик. Это пробудило в моем сознании осознание того факта, что мы нужны Орте. Будем ли мы сталкиваться с культурным шоком или нет. Тут следовало проявлять практичность.
Застолье кончилось, скамьи и столы были отодвинуты к стенам, а посреди комнаты в большой чаше были разложены угли. Аширен уселись группами на полу, они разговаривали, некоторые играли в один из вариантов распространенной в Южной земле игры, называемой охмир. Я видела, как Риавн сдвинула рядом с огнем две скамьи и положила на них свернутое шерстяное одеяло, на которое легла беременная женщина. Люди рядом с нею выглядели вульгарными и распущенными.
— Она себя хорошо чувствует? — спросила я Браник.
— Она пришла в Дом-источник, чтобы рожать здесь, — сказала ортеанка, так, как будто этого было достаточно для объяснения. — Богиня всегда держит дверь открытой. И для этих, — добавила она, когда один из аширен принес вино, — большинство которых сбежало из дому.
— И вы не отправляете их обратно домой?
— У матери нельзя забрать ни одного ребенка, — сказала она с таким ударением, которое превращало слово «мать» в слово «богиня». — Земля бедна. Мы здесь работаем более напряженно, чем другие в большинстве окрестных телестре. Ленивый знает, что если прибежит сюда, то это ему не поможет. У других детей есть свои причины.
Но ведь они были детьми! Я хотела протестовать, но не стала. Здешние дети мало походили на детей в нашем понимании.
Немного позже я пошла с Мариком и Рурик, чтобы проконтролировать, как наши вещи переносили в комнаты. Этими комнатами были построены в стороне большие кельи с жесткими кроватями, чашами для умывания и ночным горшком. Все обитатели дома довольствовались тем же скудным комфортом. Он был прост, примитивен и, (как я думала, глядя на вытоптанный каменный пол) может быть, именно потому так долго просуществовал.
— Мне нужно еще завтра рано утром коротко посовещаться с Кемом, — сказала Рурик, и мы пошли обратно в круглый зал, попав в настоящий хаос.
Большинство присутствовавших оставили свои различные занятия, болтовню, еду и игру в охмир и все свое внимание обратили на женщину, лежавшую на скамьях. Она вскрикнула, хрюкнула и часто задышала. Они кричали ей слова ободрения и толпились вокруг. Стоявшие к ней ближе остальных дышали в том же такте, что и она.
— О, Иисус, разве здесь нет ничего, что остается личным?
Голова Рурик повернулась ко мне. Я поняла, что говорила слишком громко.
— Ничто в телестре не является личным, — по-дружески и с пониманием ответила она. — И все мы в доме Богини — одна телестре.
— Но они даже не вывели отсюда детей!
Она посмотрела на меня, как на сумасшедшую, и я больше ничего не сказала. Если даже это и шокировало меня, то это был культурный шок или, возможно, шок, связанный с различием рас.
— Держите ее повыше…
— Готово!
— …будьте осторожны…
Женщина не кричала, но похрюкивала, как будто ее давили. Я видела ее откинутую назад голову. Мужчина с темной кожей держал ее руки. Браник, стоявшая на коленях у скамьи, бросила в чан окровавленные обрывки ткани.
Женщина закричала. Молодая женщина, сидевшая рядом с нею, встала; она держала в руках какую-то окровавленную массу. Я прикусила себе губы. Это был ребенок и он находился в твердой оболочке.
Молодая женщина согнула привычным жестом свой шестой палец и вскрыла оболочку длинным ногтем. Ребенок захлебывался и издавал тонкий писк. Горло мое сжалось. Он был крошечным, гораздо меньше, чем человеческий ребенок.
Тем временем женщина вымыла его — я подумала, что она является повивальной бабкой, — а затем родились и были освобождены от тюрем-оболочек второй и третий ребенок.
Я чувствовала себя отвратительно. Какая жалость, что здесь нет Адаира; уж он-то оценил бы все это.
— Трехкратные роды. — Рядом со мной сидел Риавн и указывал на молодую женщину. — Каир будет их кормить, пока у Габрил не появится молоко.
Адаир говорил, что молоко у ортеанок всегда появлялось с запозданием. Я мгновенно поняла, как они были связаны взаимной зависимостью: тут должны были существовать большие семейные общности, кормилицы и приемные матери.
Я ожидала как чего-то совершенно естественного, что мать после этого уложат в постель, однако вскоре она сидела возле огня, завернувшись в одеяла. Она, отец и кормилица держали в руках по ребенку и время от времени обменивались ими. Вернулась Браник с вином, и все собравшиеся произнесли добрые пожелания на будущее. Вскоре праздник был в полном разгаре.
— Как вы себя чувствуете? — нетерпеливо спросила меня Рурик.
Мне подумалось, что они представляли собой поразительно жизнеспособную и закаленную расу. Я кивнула и приняла кувшин с вином, пущенный по кругу.
Окно можно было различить лишь как темно-серую щель. Комнату заполнял сумрак. Я не могла уснуть и спрашивала себя, как долго еще до утреннего звона. Постель была жесткой, а я к этому не привыкла. Я подумала, что мне следовало бы радоваться, если доберусь до Ремонде. Поездки здесь были связаны с грязью, укусами насекомых и разного рода неудобствами.
Послышался скрип древесины.
Прошло несколько секунд. Одновременно с пониманием того, что это должна была быть дверь, поскольку пол был каменным, я услышала другой звук. Острое, скользящее шипение.
Я задержала дыхание и подумала, что кровь у меня в ушах м висках стучит слишком громко. Это был звук от меча «харур», извлекаемого из ножен.
Тишина.
Не могла ли я ошибиться? Конечно, я должна была ошибиться, потому что здесь не могло произойти ничего подобного.
Парализатор был в кобуре; вчера вечером я бросила его в дальний угол комнаты к моим вещам. Мой поясной нож был там же. Теперь я больше не могла убеждать себя, что ничего не слышу. В комнате кто-то был.
Я заметила движение. Затем потемнело в окне.
Сделав единственное резкое усилие, я выскользнула из постели, швырнула грубое одеяло в сторону окна и бросилась бежать.
Что-то нанесло мне сильный удар по ногам, я споткнулась, уперлась выставленными вперед руками в пол, и опять что-то просвистело мимо моей головы, с треском вонзившись в дверной косяк.
Я вскинула руку вверх, и ее обожгла изнутри раскаленная железная полоса, я отдернула руку назад и резко вскрикнула.
Теперь тишина была ужасной для меня. Я услышала отдаленные крики и вся похолодела от страха и облегчения. И я сама делала себя целью.
Шаги.
Они были неизбежны, почти спокойны, они были даже шаркающими. Чуть слева от меня. Я задержала дыхание и отползла в сторону, пока мое плечо не коснулось кровати. Вплотную к полу я подлезла под нее и потрогала деревянную раму кровати. Надежно, надежно, надежно! Только бы мне не издавать ни звука. Ни единого. Кто бы здесь ни был, у него с собой нет факела. Он надеялся, что найдет меня спящей.
Что-то щекотало меня по всей длине предплечья. Я стала тише воды, ниже травы.
— Кристи!
В коридоре раздался крик. В комнате послышались шаги туда и сюда, потом скрипнула дверь, и все снова стало тихо.
Я не двигалась. В поле моего зрения попал мелькающий желтый блеск. Я спрашивала себя, не потеряю ли сознание. Затем стали видны край двери и стена, замелькали тени, и я поняла, что кто-то с факелом бежал по коридору.
— Кристи? — кричала Рурик.
Я выползла из-под кровати, рубашка моя была в пыли, я была босой и чувствовала себя беззащитной.
— Здесь… я думаю, кто-то есть.
— Вы думаете? Вы этого не знаете? — Она вставила факел в гнездо на стене, подошла ко мне, взяла меня за руку. Я вскрикнула. Брызнули крупные капли крови.
— Я этого не заметила.
При виде крови я застыла. Она стекала по моей руке до локтя. Так вот откуда было ощущение щекотки. У меня было такое чувство, будто кто-то колотил по моей руке молотком.
По внутренней стороне ладони проходил глубокий порез. Видимо, я подняла ее и подставила прямо под лезвие «харура».
Рурик спешно покинула келью. Стало больше факелов: появились Браник, Риавн, Марик и Хо-Телерит. Время вышло из колеи.
Я села, Риавн промыл мою рану и перевязал ее. Я глубоко дышала и сопротивлялась надвигавшейся истерии.
Моя рука была единственной, мучительной, жгучей болью.
— Вам повезло, — сказал Риавн. — Сухожилия не задеты. Они вам еще пригодятся.
Он медленно опустил мою руку, с любопытством ее разглядывая. «Разве он не заметил различия раньше?» — подумала я и рассмеялась так, что меня затрясло. Это была моя правая рука.
— Рурик… — сказала я. Она вернулась в келью.
— И вы не знаете, кто это был? Клинок был тяжел или легок, быстро или тяжело он двигался? Это был «харур-нилгри» или «Харур-нацари»?
— Мне жаль, я… Было слишком темно… Я не знаю.
Браник снова ворвалась в комнату. Я совсем не заметила, как она ушла. Она с яростью набросилась на Рурик.
— Ваши солдаты отказываются выпустить меня отсюда! Всюду они подымают мечи. В Доме Богини!
— Теократический это дом или нет, но право войны действует и в нем. — Рурик была совершенно невозмутима. — Я приказала моим командирам выставить посты у всех дверей, у хлева и у внешних ворот. Я бы хотела, чтобы никто не покидал территорию дома. Хо-Телерит, разбудите каждого, кто еще спит, и позаботьтесь, чтобы люди собирались в зале.
Риавн исчез вместе с Браник. Я села в кровати и медленно стала понимать, что произошло. Рурик села рядом со мной.
— Вы о чем-нибудь догадываетесь? — Ее рука лежала на рукоятке меча. Я видела, куда был направлен ее взгляд.
Я не думаю, что это был мальчик.
Марик поднял глаза, у него был испуганный вид.
— Это был не я, т'ан.
Рурик это не убедило.
— Идемте в зал, Кристи, там могло бы что-нибудь оказаться, что освежило бы вашу память. Там вы могли бы кого-нибудь узнать. Нет, аширен тоже. Ке пойдет впереди меня.
Я зашнуровала брюки, но не стала утруждать себя обуванием и последовала за Рурик по извилистым проходам. Кем столкнулся с нами еще до входа в зал.
Пока они разговаривали, я вспомнила про аптечку. Она была в моей келье. Там же был и парализатор. Я зависела и от того, и от другого. Мне следовало бы подумать об этом пораньше. Я допустила ошибку, и это рассердило и напугало меня.
Я оставила Рурик и спокойно пошла по извилистому проходу. Мне казалось, что на это потребуется не более минуты.
Я вошла в мою келью и увидела перед собой острие клинка.
8. ПОКУШЕНИЕ
Мы перевалили еще через один горный отрог и к середине утра спустились в покрытую лесом долину. Лапуур с его скудной кроной уступил место широколиственному дереву зику, долее высокому и мощному. Бронзово-бурая листва давала нам тень, когда мы следовали извилистой тропой.
Тени цвета индиго рассеивались сумраком леса. Потом снова прорвалось солнце, и вдруг мы оказались в море яркого, окрашенного, как сапфир, света. Под стволами зику цвета бронзы росла темно-синяя разновидность похожей на мох травы. Копыта мархацев погружались в нее на глубину, равную длине пальца руки, и это приглушало звук их шагов. Глубина леса имела лазурно-голубой цвет, светилась, словно море, и над голубым, покрытым тысячами цветков мхом пылал красный огонь зику. Все всадники замолчали, они ехали все осторожнее, на лицах застыло выражение напряжения. Не слышно было даже криков рашаку.
— До того как появились телестре, это место называли старым всемирным лесом, — сказала Рурик, когда мы снова выбрались на солнечный свет и поехали через поля. — Кое-кто говорит, что прежде он простирался от Топей до самого моря.
Марик во время поездки бросил свое лассо и поймал нам птицу-ящерицу, которую Хо-Телерит изъяла у него для обеда.
Я впервые смогла рассмотреть вблизи одну из этих летучих ящериц. У них были на крыльях покрытые коричневыми пятнами перья, они же имелись и на спине, остальная часть тела была чешуйчатой. Узкая, треугольной формы, голова со снабженными зубами челюстями. У животного также имелось четыре вооруженных когтями лапы.
— Рашаку-дья, — сказал Марик. — Раньше я ловил их петлями в дуплах деревьев в горах возле Римона. Они вкусные, т'ан.
Был долгий день, мы добрались до Шераты только во вторые сумерки. Общественный дом стоял на границе трех телестре, он использовался всеми поочередно. Это было низкое и обширное строение со стенами из глины с соломой.
— Он был здесь до нас, — сказала Рурик, подойдя ко мне, когда я смотрела, как Гера вели в хлев.
— Наш преследователь?
— Один человек продвигается вперед быстрее, чем большая группа всадников. И он может легко догадаться о нашем маршруте. — Она наморщила лоб. — Завтра мы будем находиться в горах, где он будет должен очень близко подойти, чтобы видеть нас, и подождем, больше ли повезет разведчикам Хо-Телерит.
Мы сидели возле выходившего во двор окна другого, ветхого, общественного дома. Вечер снаружи все еще был жарок и тих. Жара поднималась с сухой земли, рябила над жнивьем, где небольшими кучками в форме яйца было сложено сено. Казалось, они скрывали большое число низко наклонившихся людей. Горы скрывали горизонт на западе. Мы два дня ехали в северо-восточном направлении, покинув Шерату.
— Кто бы он ни был, он знает свое дело. И ему везет, — резюмировала Рурик.
— Они потеряли его из виду в лесах перед Торфелем, т'Ан командующая. — Хо-Телерит только что получила сообщение от своих разведчиков, с удрученным видом появившихся во дворе.
— Как далеко отсюда это было? — спросила Рурик.
— Четыре зери. Может, пять.
— М-м-м… Да, хорошо, Хо-Телерит. — Она посмотрела вслед уходившей женщине. — Не люблю, когда меня преследуют и я ничего не могу против этого предпринять, Кристи.
— Вот как? — Мне хотелось, чтобы она продолжала говорить.
Она развернула на подоконнике карту.
— Мы находимся вот здесь, на северной границе гор. Корбек расположен выше Ремонде… Отсюда вы можете понять, что прямой путь ведет еще севернее через Бринор.
— Он ожидает, что мы поедем здесь. — Он принял у меня в голове известный образ, хотя никто до сих пор не был способен дать нам его подробное описание.
— Есть шанс, что разведчики Хо-Телерит прогнали его сегодня с нашего пути. Он пойдет точно на восток, прямо по этой пустоши. — Она убрала свои растопыренные пальцы с карты, которая после этого сразу же свернулась в трубку. Рурик провела себе рукой по гриве. — В Теризоне находится Теократический дом, там мы сможем отдохнуть, а на следующий день поедем дальше на север.
Я больше не чувствовала себя так, как в начале пути, когда уже казалась себе наполовину калекой, проездив весь день верхом, но очень устала и покрылась дорожной грязью, а мой желудок был слегка расстроен непривычной пищей.
— Как далеко до Корбека? — спросила я.
— Две недели, может быть, дней двадцать. Да, вспомнила, — добавила она, — как хорошо вы знаете диалект Ремонде?
— Практически никак.
Южная земля пользовалась по меньшей мере семью различными языками, не отмеченными на гипнолентах. На них не было ничего о диалектах, а все телестре говорили до известной степени на своих наречиях. Провинции обращают внимание скорее на языковые различия, чем на политические границы.
— Я была там примерно восемь лет назад, когда несла службу в гарнизоне на Черепном перевале. Я расскажу вам об этом, если хотите послушать, — предложила она, — и если вас это не затруднит, то я буду говорить на мелкатийском диалекте.
— Мне все равно, если это вам нетрудно.
— Смешные люди эти ремондцы, — сказала она. — Интересно будет посмотреть, что там изменилось с тех пор, как я была там последний раз.
По другую сторону гор почва состояла из податливого торфа и была покрыта низкими кустами, называемыми птичьим крылом, потому что на их желтых листьях имелись похожие на перья узоры. Наши повозки едва проходили по болотистой почве.
— Вон там, — сказала Рурик, когда солнце стало отбрасывать наши тени на восток, прямо перед нами. — Это Теризон.
Почва стала более сухой, и появились группы деревьев с серебристой корой. Темная масса, которую я до того приняла за кустарник, превратилась, благодаря улучшившейся перспективе, в скопление зданий.
— О, Богиня! — прошептал рядом со мной Марик. — Взгляните на это!
Я разделяла его изумление: зрелище отличалось от всего, что я до сих пор видела в Имире.
Это были два или три соединенных друг с другом здания. Ни одна из стен не имела изгибов. Выше щелей окон нижнего этажа стены выступали наружу, соединялись затем с соседними и образовывали таким образом общий верхний этаж. Крыши поднимались вверх, как купола луковичной формы.
Когда мы подъехали ближе, я увидела, как последние лучи солнца позолотили стены.
— Это древнее место, как мне говорили, но у него добрая слава.
Рурик ударила пятками по похожим на бочарную клепку ребрам мархаца и поспешила вперед. Пыль, казавшаяся на мне почти черной, выглядела на ней серой. Я наблюдала, как она достигла внешней стены и остановилась, поговорила с кем-то и затем спешилась.
Марик держался рядом со мной, даже тогда еще, когда мархацев отводили в хлев. У него опять было недовольное выражение лица. За этой маской скрывалось то, что можно было бы назвать почти суеверным благоговением перед доисторическими сооружениями.
Внутри извивающегося входа было темно, кирпичные стены бурого цвета расступались, оставляя место для выложенного серыми каменными плитами пола. Я стояла там вместе с Рурик и Кемом и пыталась еще что-нибудь разглядеть; мои глаза еще не привыкли к темноте. Пока мы тут находились, вошло несколько аширен. На них были халаты из хирит-гойена и повязанные вокруг талии наподобие фартуков отрезы ткани. Войдя, они подошли к плоским желобам с водой в полу, встали в них и смыли грязь со своих ног. Отрезы тканей использовались для вытирания ног, после чего были брошены в каменное корыто. Дети смотрели на нас своими светлыми птичьими глазами, но ничего не говорили. Рурик, как мне казалось, ничего не стоило стоять и ждать.
Витой вход обрамлял небо цвета голубой эмали. На вьющихся растениях висели листья, похожие по форме на руку, размерами с блюдце, на них же красовались возле стены гроздья величиной с кулак, состоявшие из небольших темно-красных ягод. Между нами и плавно изгибавшейся внешней стеной находились полоски возделанной почвы. Где-то в здании начал звонить колокол приятный знакомый звук, к которому уши мои привыкли еще в Таткаэре — и вошло около дюжины аширен более старшего возраста. С ними были рослая женщина и коренастый мужчина.
Рурик выступила вперед и поклонилась.
— Да ниспошлет вам Богиня добрый день. Могу ли я претендовать на право гостя для себя и моих людей?
— Наш дом открыт для вас, — ответил мужчина. На нем было одеяние священника. — Меня зовут Риавн, а это Браник.
Рурик назвала наши имена, поручила Кему присмотреть за всадниками, и мы вошли в Дом-источник, Теризона.
Проходы все время извивались, потолком был свод, и даже каменный пол от множества прошедших по нему ног стал походить на желоб. Ламп не было, но мы проходили мимо аширен, разжигавших факелы в настенных держателях. В воздухе пахло дымом.
— Сейчас, во время уборки урожая, у нас много гостей, — сказала Браник. Она была на целую голову выше нас и шла все время пригнувшись из-за низкого потолка. — Некоторым из вас придется спать в монашеских кельях; комнаты для гостей заняты.
— Крыши Богини над нами достаточно для удобства. — Рурик сделала характерное ударение на этой вежливой пустой фразе. Очевидно, здесь не существовало какого-либо предпочтения в отношении к кому-либо, даже к т'Ан командующей. Я слишком устала, чтобы спрашивать себя, что со мной будет.
Мы пришли в круглое помещение, в котором блестел источник. Оно было заставлено столами и скамьями. Шум уже до того, как мы вошли в дверь, говорил мне, что нас ожидало: тут кричало и болтало около тридцати детей. Они взглянули на нас, когда мы вошли, но вскоре потеряли к нам всякий интерес. Некоторые из ортеанцев, собравшихся здесь, выглядели так, как будто пришли с телестре-ферм.
— Вы приехали как раз к ужину, — заметила Браник. Она и Риавн покинули нас, и мы отыскали себе места на занятых скамьях. Пищу подавали хранители источника, им в этом помогали старшие аширен.
Может быть, виной тому была моя усталость; когда я ела, мне подумалось, что я нахожусь среди гуманоидов-полуживотных, какими ортеанцы показались мне вначале, особенно светлокожие дети с их узкими, многопалыми руками и прикрываемыми перепонками глазами. Мое расположение к ним покидало меня. «Со взрослыми проще, — подумала я. — Браник с ее грубым лицом могла бы сойти за жительницу Земли. И явно беременная женщина рядом с нею. И этот мужчина…»
Человек, на которого я смотрела, обернулся. Лицо его было страшно обезображено. Марик, следивший за моим взглядом, сказал:
— О, Богиня! Ну и страшен же он, т'ан.
Я велела ему молчать. У ортеанца была красивая кожа и желтая грива, он был рослым и широкоплечим. Он выглядел так, как если бы обгорел — одна сторона его лица состояла как бы из белых и красных лоскутков. Глаз чудом остался невредим, он сверкал из своего гнезда на изуродованном лице. Там, где ожоги скрывались под волосами, выросла грива серебристого цвета.
Я подумала о пластической хирургии и сразу после этого о потерянной руке Рурик. Это пробудило в моем сознании осознание того факта, что мы нужны Орте. Будем ли мы сталкиваться с культурным шоком или нет. Тут следовало проявлять практичность.
Застолье кончилось, скамьи и столы были отодвинуты к стенам, а посреди комнаты в большой чаше были разложены угли. Аширен уселись группами на полу, они разговаривали, некоторые играли в один из вариантов распространенной в Южной земле игры, называемой охмир. Я видела, как Риавн сдвинула рядом с огнем две скамьи и положила на них свернутое шерстяное одеяло, на которое легла беременная женщина. Люди рядом с нею выглядели вульгарными и распущенными.
— Она себя хорошо чувствует? — спросила я Браник.
— Она пришла в Дом-источник, чтобы рожать здесь, — сказала ортеанка, так, как будто этого было достаточно для объяснения. — Богиня всегда держит дверь открытой. И для этих, — добавила она, когда один из аширен принес вино, — большинство которых сбежало из дому.
— И вы не отправляете их обратно домой?
— У матери нельзя забрать ни одного ребенка, — сказала она с таким ударением, которое превращало слово «мать» в слово «богиня». — Земля бедна. Мы здесь работаем более напряженно, чем другие в большинстве окрестных телестре. Ленивый знает, что если прибежит сюда, то это ему не поможет. У других детей есть свои причины.
Но ведь они были детьми! Я хотела протестовать, но не стала. Здешние дети мало походили на детей в нашем понимании.
Немного позже я пошла с Мариком и Рурик, чтобы проконтролировать, как наши вещи переносили в комнаты. Этими комнатами были построены в стороне большие кельи с жесткими кроватями, чашами для умывания и ночным горшком. Все обитатели дома довольствовались тем же скудным комфортом. Он был прост, примитивен и, (как я думала, глядя на вытоптанный каменный пол) может быть, именно потому так долго просуществовал.
— Мне нужно еще завтра рано утром коротко посовещаться с Кемом, — сказала Рурик, и мы пошли обратно в круглый зал, попав в настоящий хаос.
Большинство присутствовавших оставили свои различные занятия, болтовню, еду и игру в охмир и все свое внимание обратили на женщину, лежавшую на скамьях. Она вскрикнула, хрюкнула и часто задышала. Они кричали ей слова ободрения и толпились вокруг. Стоявшие к ней ближе остальных дышали в том же такте, что и она.
— О, Иисус, разве здесь нет ничего, что остается личным?
Голова Рурик повернулась ко мне. Я поняла, что говорила слишком громко.
— Ничто в телестре не является личным, — по-дружески и с пониманием ответила она. — И все мы в доме Богини — одна телестре.
— Но они даже не вывели отсюда детей!
Она посмотрела на меня, как на сумасшедшую, и я больше ничего не сказала. Если даже это и шокировало меня, то это был культурный шок или, возможно, шок, связанный с различием рас.
— Держите ее повыше…
— Готово!
— …будьте осторожны…
Женщина не кричала, но похрюкивала, как будто ее давили. Я видела ее откинутую назад голову. Мужчина с темной кожей держал ее руки. Браник, стоявшая на коленях у скамьи, бросила в чан окровавленные обрывки ткани.
Женщина закричала. Молодая женщина, сидевшая рядом с нею, встала; она держала в руках какую-то окровавленную массу. Я прикусила себе губы. Это был ребенок и он находился в твердой оболочке.
Молодая женщина согнула привычным жестом свой шестой палец и вскрыла оболочку длинным ногтем. Ребенок захлебывался и издавал тонкий писк. Горло мое сжалось. Он был крошечным, гораздо меньше, чем человеческий ребенок.
Тем временем женщина вымыла его — я подумала, что она является повивальной бабкой, — а затем родились и были освобождены от тюрем-оболочек второй и третий ребенок.
Я чувствовала себя отвратительно. Какая жалость, что здесь нет Адаира; уж он-то оценил бы все это.
— Трехкратные роды. — Рядом со мной сидел Риавн и указывал на молодую женщину. — Каир будет их кормить, пока у Габрил не появится молоко.
Адаир говорил, что молоко у ортеанок всегда появлялось с запозданием. Я мгновенно поняла, как они были связаны взаимной зависимостью: тут должны были существовать большие семейные общности, кормилицы и приемные матери.
Я ожидала как чего-то совершенно естественного, что мать после этого уложат в постель, однако вскоре она сидела возле огня, завернувшись в одеяла. Она, отец и кормилица держали в руках по ребенку и время от времени обменивались ими. Вернулась Браник с вином, и все собравшиеся произнесли добрые пожелания на будущее. Вскоре праздник был в полном разгаре.
— Как вы себя чувствуете? — нетерпеливо спросила меня Рурик.
Мне подумалось, что они представляли собой поразительно жизнеспособную и закаленную расу. Я кивнула и приняла кувшин с вином, пущенный по кругу.
Окно можно было различить лишь как темно-серую щель. Комнату заполнял сумрак. Я не могла уснуть и спрашивала себя, как долго еще до утреннего звона. Постель была жесткой, а я к этому не привыкла. Я подумала, что мне следовало бы радоваться, если доберусь до Ремонде. Поездки здесь были связаны с грязью, укусами насекомых и разного рода неудобствами.
Послышался скрип древесины.
Прошло несколько секунд. Одновременно с пониманием того, что это должна была быть дверь, поскольку пол был каменным, я услышала другой звук. Острое, скользящее шипение.
Я задержала дыхание и подумала, что кровь у меня в ушах м висках стучит слишком громко. Это был звук от меча «харур», извлекаемого из ножен.
Тишина.
Не могла ли я ошибиться? Конечно, я должна была ошибиться, потому что здесь не могло произойти ничего подобного.
Парализатор был в кобуре; вчера вечером я бросила его в дальний угол комнаты к моим вещам. Мой поясной нож был там же. Теперь я больше не могла убеждать себя, что ничего не слышу. В комнате кто-то был.
Я заметила движение. Затем потемнело в окне.
Сделав единственное резкое усилие, я выскользнула из постели, швырнула грубое одеяло в сторону окна и бросилась бежать.
Что-то нанесло мне сильный удар по ногам, я споткнулась, уперлась выставленными вперед руками в пол, и опять что-то просвистело мимо моей головы, с треском вонзившись в дверной косяк.
Я вскинула руку вверх, и ее обожгла изнутри раскаленная железная полоса, я отдернула руку назад и резко вскрикнула.
Теперь тишина была ужасной для меня. Я услышала отдаленные крики и вся похолодела от страха и облегчения. И я сама делала себя целью.
Шаги.
Они были неизбежны, почти спокойны, они были даже шаркающими. Чуть слева от меня. Я задержала дыхание и отползла в сторону, пока мое плечо не коснулось кровати. Вплотную к полу я подлезла под нее и потрогала деревянную раму кровати. Надежно, надежно, надежно! Только бы мне не издавать ни звука. Ни единого. Кто бы здесь ни был, у него с собой нет факела. Он надеялся, что найдет меня спящей.
Что-то щекотало меня по всей длине предплечья. Я стала тише воды, ниже травы.
— Кристи!
В коридоре раздался крик. В комнате послышались шаги туда и сюда, потом скрипнула дверь, и все снова стало тихо.
Я не двигалась. В поле моего зрения попал мелькающий желтый блеск. Я спрашивала себя, не потеряю ли сознание. Затем стали видны край двери и стена, замелькали тени, и я поняла, что кто-то с факелом бежал по коридору.
— Кристи? — кричала Рурик.
Я выползла из-под кровати, рубашка моя была в пыли, я была босой и чувствовала себя беззащитной.
— Здесь… я думаю, кто-то есть.
— Вы думаете? Вы этого не знаете? — Она вставила факел в гнездо на стене, подошла ко мне, взяла меня за руку. Я вскрикнула. Брызнули крупные капли крови.
— Я этого не заметила.
При виде крови я застыла. Она стекала по моей руке до локтя. Так вот откуда было ощущение щекотки. У меня было такое чувство, будто кто-то колотил по моей руке молотком.
По внутренней стороне ладони проходил глубокий порез. Видимо, я подняла ее и подставила прямо под лезвие «харура».
Рурик спешно покинула келью. Стало больше факелов: появились Браник, Риавн, Марик и Хо-Телерит. Время вышло из колеи.
Я села, Риавн промыл мою рану и перевязал ее. Я глубоко дышала и сопротивлялась надвигавшейся истерии.
Моя рука была единственной, мучительной, жгучей болью.
— Вам повезло, — сказал Риавн. — Сухожилия не задеты. Они вам еще пригодятся.
Он медленно опустил мою руку, с любопытством ее разглядывая. «Разве он не заметил различия раньше?» — подумала я и рассмеялась так, что меня затрясло. Это была моя правая рука.
— Рурик… — сказала я. Она вернулась в келью.
— И вы не знаете, кто это был? Клинок был тяжел или легок, быстро или тяжело он двигался? Это был «харур-нилгри» или «Харур-нацари»?
— Мне жаль, я… Было слишком темно… Я не знаю.
Браник снова ворвалась в комнату. Я совсем не заметила, как она ушла. Она с яростью набросилась на Рурик.
— Ваши солдаты отказываются выпустить меня отсюда! Всюду они подымают мечи. В Доме Богини!
— Теократический это дом или нет, но право войны действует и в нем. — Рурик была совершенно невозмутима. — Я приказала моим командирам выставить посты у всех дверей, у хлева и у внешних ворот. Я бы хотела, чтобы никто не покидал территорию дома. Хо-Телерит, разбудите каждого, кто еще спит, и позаботьтесь, чтобы люди собирались в зале.
Риавн исчез вместе с Браник. Я села в кровати и медленно стала понимать, что произошло. Рурик села рядом со мной.
— Вы о чем-нибудь догадываетесь? — Ее рука лежала на рукоятке меча. Я видела, куда был направлен ее взгляд.
Я не думаю, что это был мальчик.
Марик поднял глаза, у него был испуганный вид.
— Это был не я, т'ан.
Рурик это не убедило.
— Идемте в зал, Кристи, там могло бы что-нибудь оказаться, что освежило бы вашу память. Там вы могли бы кого-нибудь узнать. Нет, аширен тоже. Ке пойдет впереди меня.
Я зашнуровала брюки, но не стала утруждать себя обуванием и последовала за Рурик по извилистым проходам. Кем столкнулся с нами еще до входа в зал.
Пока они разговаривали, я вспомнила про аптечку. Она была в моей келье. Там же был и парализатор. Я зависела и от того, и от другого. Мне следовало бы подумать об этом пораньше. Я допустила ошибку, и это рассердило и напугало меня.
Я оставила Рурик и спокойно пошла по извилистому проходу. Мне казалось, что на это потребуется не более минуты.
Я вошла в мою келью и увидела перед собой острие клинка.
8. ПОКУШЕНИЕ
Я мгновенно упала на пол, сделала перекат и ударилась о его ноги. Удар его пришелся в пустоту, он закачался и упал. Мы одновременно вскочили на ноги и уставились друг на друга.
Это был человек с лицом, покрытым шрамами. Он стоял спиной к двери, держа в руке «харур-нилгри». Хотя и без оружия, я автоматически приняла исходное положение, как будто мы проводили учебный бой.
Он произвел удар. Поразительно быстро. Я уклонилась, и оружие просвистело мимо меня. Широкий рукав рубашки помешал мне. Ткань окрасилась кровью, как промокательная бумага, впитавшая в себя красные чернила.
Адреналин устремился мне в кровь. «Наблюдай за глазами, за глазами, а не за клинком!» — вспомнилось мне.
Серый цвет. Звезды. Ни малейшего шанса обернуться и схватить парализатор, лежавший в углу комнаты. Серебристое поблескивание металла. Внимательно наблюдаю, чтобы уклониться от смертельного удара.
Он разъярен. Я не вооружена. До сих пор я уходила от его выпадов и ударов; да, он полон злобы. Хорошо. Перемещаюсь вправо…
Металл скрежещет о стену. Никакой паники! Но мне не остается ничего иного кроме отступления. Мне нужно выйти из зоны его досягаемости. Долго ли мне еще добираться до угла? Недолго. Вот сейчас: обманное движение, выпад, глаза смотрят в глаза. Бешенство смертельной пляски.
И — удар.
Я не могу подобраться к нему и бросить его через себя. Для этого с одной рукой нет никакого шанса. (Сконцентрироваться: не обращать внимание на резкие боли в ней.) Он сильнее меня, мне его не одолеть.
И резкий удар…
Я зажата между двух стен, я в углу. И если я оттолкну его руку в сторону, то следующий удар придется мне как раз между ребер, он будет глухим, как нацеленный удар мясника, и у меня нет возможности отразить его.
Страха нет, одна лишь ясность. Ты пропала, Кристи.
Вот сейчас он быстро накинется на меня, а у меня нет пространства, чтобы уклониться, я не могу двинуться с места… Он ударит меня в грудь или в горло или…
Итак, я сделала выпад и увидела на его лице изумление. Левой рукой, не блокируя его удара, я схватила его за запястье и рванула вперед.
Клинок просвистел у меня над плечом.
Я еще держала его запястье, и острие его меча ударило в стену. Резкий звук раздался в комнате, где — исключая наше учащенное дыхание — была тишина. Ужасный хруст.
Его кисть еще болталась, зажатая моей рукой. На мгновение воцарилось оцепенение; ни одному из нас обоих в это не верилось. Он вытащил свою руку, выронил меч и вывалился, покачиваясь, в дверь.
Моя ярость возрастала несмотря на победу, хладнокровие и безопасность. Она была полной; она была сильнее всех навыков и всякого мышления.
Я распахнула дверь и побежала к проходу, громко крича, нет, рыча от ярости и ненависти, держа парализатор в руке и забыв, что взяла его. Я бежала и стреляла на бегу левой рукой, но проход был извилистым и он не попадался мне в линию выстрела.
Он захлопнул у меня на глазах еще одну дверь, и я снова распахнула ее. За нею было помещение без выхода. Он был в ловушке.
Но кто-то повис на моей руке и закричал, я освободилась, и кто-то нанес мне сильный удар по голове.
— Кристи, прекратите! Стоп!
Я остановилась; меня трясло, и я испытывала страх сама перед собой. Никогда не предполагала, что во мне скрывалось столько страха и злости. «Какое легкомыслие! — подумала я. — О, боже, придумай же что-нибудь!»
Страх и ярость: они родом из моего детства, когда меня избили, когда банда юнцов преследовала меня до самого дома и я держалась освещенной середины улицы. Страх ребенка и женщины. И тот же самый рефлекс ярости: только тронь меня, и я, черт побери, убью тебя!
— Он находится под священной защитой!
— Рурик? — когда я провела рукой по лицу, она была мокрой. Я постепенно приходила в себя. Темнокожая женщина схватила мою руку.
Это был человек с лицом, покрытым шрамами. Он стоял спиной к двери, держа в руке «харур-нилгри». Хотя и без оружия, я автоматически приняла исходное положение, как будто мы проводили учебный бой.
Он произвел удар. Поразительно быстро. Я уклонилась, и оружие просвистело мимо меня. Широкий рукав рубашки помешал мне. Ткань окрасилась кровью, как промокательная бумага, впитавшая в себя красные чернила.
Адреналин устремился мне в кровь. «Наблюдай за глазами, за глазами, а не за клинком!» — вспомнилось мне.
Серый цвет. Звезды. Ни малейшего шанса обернуться и схватить парализатор, лежавший в углу комнаты. Серебристое поблескивание металла. Внимательно наблюдаю, чтобы уклониться от смертельного удара.
Он разъярен. Я не вооружена. До сих пор я уходила от его выпадов и ударов; да, он полон злобы. Хорошо. Перемещаюсь вправо…
Металл скрежещет о стену. Никакой паники! Но мне не остается ничего иного кроме отступления. Мне нужно выйти из зоны его досягаемости. Долго ли мне еще добираться до угла? Недолго. Вот сейчас: обманное движение, выпад, глаза смотрят в глаза. Бешенство смертельной пляски.
И — удар.
Я не могу подобраться к нему и бросить его через себя. Для этого с одной рукой нет никакого шанса. (Сконцентрироваться: не обращать внимание на резкие боли в ней.) Он сильнее меня, мне его не одолеть.
И резкий удар…
Я зажата между двух стен, я в углу. И если я оттолкну его руку в сторону, то следующий удар придется мне как раз между ребер, он будет глухим, как нацеленный удар мясника, и у меня нет возможности отразить его.
Страха нет, одна лишь ясность. Ты пропала, Кристи.
Вот сейчас он быстро накинется на меня, а у меня нет пространства, чтобы уклониться, я не могу двинуться с места… Он ударит меня в грудь или в горло или…
Итак, я сделала выпад и увидела на его лице изумление. Левой рукой, не блокируя его удара, я схватила его за запястье и рванула вперед.
Клинок просвистел у меня над плечом.
Я еще держала его запястье, и острие его меча ударило в стену. Резкий звук раздался в комнате, где — исключая наше учащенное дыхание — была тишина. Ужасный хруст.
Его кисть еще болталась, зажатая моей рукой. На мгновение воцарилось оцепенение; ни одному из нас обоих в это не верилось. Он вытащил свою руку, выронил меч и вывалился, покачиваясь, в дверь.
Моя ярость возрастала несмотря на победу, хладнокровие и безопасность. Она была полной; она была сильнее всех навыков и всякого мышления.
Я распахнула дверь и побежала к проходу, громко крича, нет, рыча от ярости и ненависти, держа парализатор в руке и забыв, что взяла его. Я бежала и стреляла на бегу левой рукой, но проход был извилистым и он не попадался мне в линию выстрела.
Он захлопнул у меня на глазах еще одну дверь, и я снова распахнула ее. За нею было помещение без выхода. Он был в ловушке.
Но кто-то повис на моей руке и закричал, я освободилась, и кто-то нанес мне сильный удар по голове.
— Кристи, прекратите! Стоп!
Я остановилась; меня трясло, и я испытывала страх сама перед собой. Никогда не предполагала, что во мне скрывалось столько страха и злости. «Какое легкомыслие! — подумала я. — О, боже, придумай же что-нибудь!»
Страх и ярость: они родом из моего детства, когда меня избили, когда банда юнцов преследовала меня до самого дома и я держалась освещенной середины улицы. Страх ребенка и женщины. И тот же самый рефлекс ярости: только тронь меня, и я, черт побери, убью тебя!
— Он находится под священной защитой!
— Рурик? — когда я провела рукой по лицу, она была мокрой. Я постепенно приходила в себя. Темнокожая женщина схватила мою руку.