Страница:
крапинках. Рябой цветок за это и прозван рябчиком. Пожалуй, приятнее
латинское его название: фритиллярия.
Под уступом лугового плато нам открылось безыменное озеро, скромное,
осененное ветвями совсем русских березок. Уголок, словно чудом перенесенный
сюда с далекого севера, из аксаковских, из тургеневских мест. Отсюда,
ответвляясь от тропы с "солнышками", и идет тропа на участок Хмелевского,
одного из первых исследователей флоры и климата Красной Поляны. Будет
справедливо назвать этим именем и озеро и тропу.
Теперь все внимание поискам.
Начало тропы, ныряющей с луговины на спуск в лес, находим по зарубке на
опушке. Аукаемся, всматриваемся в следы. Иногда делаем петли влево,
прочесывая лес.
Пологая дорожка неожиданно выводит к обрыву - невольно замираем. Не
столько от его крутизны, сколько от глубины долины и прелести вида на совсем
близкую, прямо у ног легшую Красную Поляну. Как до нее отсюда близко - не
семь, а каких-нибудь три километра. Я уже уверен, что и Эстонские поляны, и
поэтическое озерцо Хмелевского, и, наконец, эта осыпь с лучшим из всех мне
известных видов Красной Поляны - все это великолепные
*Этот цветок называется эритрониумом, а по-русски совсем прозаично -
песьим зубом; впрочем, это буквальный перевод прежнего латинского названия
растения Erytronium dens canis, где "дэнс канис" и означает "зуб пса".
Теперь этот вид эритрониума называется caucasicum, то есть просто
кавказским.
узловые точки будущего краткого кругового маршрута по Ачишхо.
Прощаемся с осыпью, пересекаем ручей, текущий к Бешенке, и начинаем
крутой спуск по буковому лесу. Тропа завалена прошлогодней листвой, но ноги
ее сами чувствуют. Местами помогают и заплывшие старые зарубки на стволах
бука (здесь без "солнышек"). Делаем еще несколько петель влево, ломясь лесом
без троп. Аукаемся - откликов нет.
Путь утомительный. Слишком прямолинейно, по самому коньку круто
снижающегося отрога, проложена тропа. А подниматься здесь и еще того
тяжелей. Рекомендовать такую трассу можно только для спуска.
Идем, все время ощущая под собою кручи - и справа и слева. Справа еще
тенистый мир долины Бешенки, слева - другой мир - напоенные солнечным
воздухом склоны, обращенные к Дворцовому ручью. На гребне начинают
преобладать заросли крупной кавказской черники, дубняк и азалея - совсем как
на спуске от дворца к Санаторной улице. Такая растительность обычна для
нижних частей отрогов... Поселок все ближе, его присутствие уже чувствуется
внизу впереди. Найти пропавшего больше нет шансов. Торопимся к базе узнать,
не нужна ли наша помощь на каких-либо других направлениях.
Незадолго перед концом пути спуск нас дарит прощальным сюрпризом: на
одном из плечей хребтика лес расступается, и перед нами открывается еще
один, в моей коллекции, вероятно, уже десятый, вид Красной Поляны сверху.
Как хорошо Поляна вписывается в рамы окружающих гор! Откровенная, доверчивая
- вот я, вся на виду, любуйся мной!
Эта панорама хороша не только как завершение кольцевого маршрута. Сюда,
на кругозор Хмелевского, можно посылать людей и в отдельные прогулки.
Вот и старая дача этого профессора. Как ловко! Спуститься с Ачишхо не
куда-то к Сосновой скале, от которой нужно еще пять-шесть километров топать
"транзитным шагом", а прямо в поселок! Радость отыскания новой тропы
несколько возмещает досаду оттого, что поиски безрезультатны.
На базе нас встречает улыбающийся Энгель. Пропавший найден. И где же -
как раз там, где мы предположили! Нашел его наш проводник Димитрий. Все
было, как и догадывались. Выйдя утром, гость, пожилой человек, с упорством
карабкался вверх, воюя с кустарниками. Вскоре он с горечью почувствовал, что
сердце сдает, что по таким горам он не ходок, и решил спускаться. Неумолимая
геометрия склонов привела его к тальвегу первой же ближней лощины. А лощины
впадали одна в другую, в них появились ручьи, пришлось балансировать на
скользких камнях. Несколько раз, не удержавшись, он падал в ледяную воду.
Наконец на пределе усталости, мокрый, голодный, он вышел над страшными
отвесами верховьев Мельничного ручья. Страдалец собрал последние силы и
заставил себя вскарабкаться обратно, метров на сто выше отвеса. Здесь он сел
на упавшем стволе, держась рукою за один из сучьев, и решил сидеть, никуда
больше не двигаясь. Он просидел так остаток дня и всю ночь, люто холодную.
Димитрий обнаружил его лишь на рассвете.
Проводник рассказал, что уже вечером вышел на след пропавшего гостя, но
искать помешала тьма. Переспав у костра, Димитрий с двумя подручными
двинулся дальше по следу, пока наконец не заметил сидящего, уже ко всему
безучастного человека. Дали ему глотнуть воды, вина, он встряхнулся, все
понял и со слезами на глазах начал благодарить спасителей. Его свели вниз
под руки...
Энгель внимательно выслушал мой рассказ о "кольцевании" ачишхинского
маршрута по тропе Хмелевского и, пожалуй, впервые сказал мне теплые
поощряющие слова: на него произвела впечатление самая возможность диагноза -
где мог человек заблудиться и где его надо искать. Да и сам я ощутил в себе
признаки неведомой прежде "пространственной зоркости".
Потребность ориентироваться в горах стала превращаться в способность,
словно я обзавелся неким внутренним компасом. Только умение Димитрия читать
следы человека в лесном бездорожье еще казалось мне непостижимой магией.
И все-таки любая удача чревата головокружением от успехов. Ощутив в
себе умение ориентироваться и ориентировать других в горах, я, что
называется, закусил удила и, конечно, сразу же "перехватил".
В день большого наплыва туристов Мне пришло в го-лову отправить на
Ачишхо две самостоятельные группы сразу по обоим недавно разведанным
круговым маршрутам. Хребет оплетался двумя петлями в один прием! Группам
было предложено сообща подняться к метеостанции и пройти к водопадам. После
этого одна из них должна была вернуться к метеостанции, на спуске держаться
левых троп и у поляны с озером Хмелевского отыскать крутую тропу с осыпным
кругозором, чтобы спуститься в Поляну в тот же день. Другая же группа, всего
из трех человек, взявшая с собою одеяла и продукты па полтора суток,
получила совет подняться от водопадов на вершину Ачишхо, полюбоваться, как
солнце садится за море (увидеть это мне и самому еще не удавалось), и к
темноте спуститься к Греческим балаганам. В них заночевать. Утром, если
захочется, вновь побродить по вершинам и примерно к обеду спуститься на
турбазу.
Я же в свою очередь на день возвращения этой группы наметил свой
кольцевой маршрут по Ачишхо, но во встречном направлении: с подъемом к
балаганам и со спуском от метеостанции. Я рассчитывал, что, выйдя пораньше,
мы еще застанем группу завтракающей в балаганах. Тут-то и можно будет взять
их с собой к вершине, все им рассказать и показать.
Заметнее всего в этой группе была женщина по имени Елена, именовавшая
себя Аленой, очевидно, считая, что такое имя прибавляет ей очарования.
Кокетливо и самоуверенно она выслушала все рекомендации и запреты, объявила,
что ее спутники, двое мужчин, будут беспрекословно подчинены ей (те не
возражали), и тройка двинулась в путь. Им было рассказано все, что нужно. И
о трех ступенях водопадов; и о палатке медовеевских пастухов; и о том, как
нельзя спускаться с вершины и как надо дойти до плеча и сползать к Когтю. За
эту группу я был спокоен. Однодневная же внушала мне опасения: консультацию
туристы этой группы слушали растерянно. Боялись, что не найдут поворот к
озеру и начало тропы к осыпи. Но все же в поход они отправились.
День проходит в лекциях вновь прибывшим туристам, в суете, в получении
пропусков и продуктов на завтрашний "большой круговой Ачишхо". Непонятно,
где и как простужаюсь и впервые в Красной Поляне ощущаю, что мне не по себе.
Острый кашель, тяжелая голова...
К ужину возвращаются однодневные ачишхинцы. "Малый круговой" с тропой
Хмелевского пройден туристами самостоятельно! Спуск понравился, от панорамы
с осыпи в восторге. Значит, теперь я уже ни одну группу не отправлю на
Ачишхо челноком, взад-вперед по одной и той же дороге. Как минимум, будет
спуск по тропе Хмелевского! А как максимум - завтра я еще разведаю, не проще
ли вариант не со спуском, а с подъемом через Греческие балаганы.
Утром встаю угнетенный. Кашель усилился, голова болит. Вероятно, даже
небольшой жар. Но неужели из-за этого я откажусь от маршрута? Ведь не так
часто Энгель отпускает меня наверх. К тому же болезнь можно перебороть, как
говорят, путем "клинического" лечения - по принципу "клин клином"...
Выхожу с группой в пятнадцать туристов. На подъеме вдоль Бешенки
держусь в прошлом запретной левой тропы. Подъем к балаганам оказывается
скучным и тем более долгим, что сам я иду с трудом: у меня жар, сердце
колотится вдвое сильнее обычного. Вынужден останавливаться чаще, чем всегда.
Да и туристы скучают. Как ни упоителен пронизанный солнцем и легким шумом
высокоствольный лес, но и он надоедает при таком утомительном подъеме.
Почти четыре часа подъема. Группу Алены не встретили. Очевидно, после
ночлега в балаганах они ушли обратно к вершине. Вот наконец, и балаганы.
Спрашиваем у пастухов:
- Ночевали туристы?
- Какие туристы? Не знаем, никто не ночевал.
- Как никто?
В груди словно что обрывается. Значит, с вершины они не спускались. Но
вчера же был совсем ясный вечер! Неужели не нашли балаганов? Нет, наверное,
просто вернулись на метеостанцию.
Все же встревожен. Тороплю спутников и форсирую подъем к вершине.
Сердце бьет барабаном, дыхания не успокоишь.
Вот и Коготь с остатками балагана, и крутой луговой подъем. С интересом
смотрю в ясную погоду на путь, по которому выбирал спуск в густой мути
облаков. Оказывается, удачно выбрал: и левее и правее скальные кручи.
Туристы меня обгоняют - нет даже сил их остановить. Ничего, дальше
вершины не уйдут.
На пике сажусь в изнеможении. Тщетно пытаюсь найти хоть какие-нибудь
следы пребывания пропавших. Ни конфетной бумажки на снегу, ни окурка. Блюли
строгие правила заповедника. Не видно ли чего на траве? Эх, нет со мною
Димитрия. Что увидит такой следопыт, как я, в этой траве?
Осматриваю все вокруг - нет ли каких троп, которые могли соблазнить
незадачливых путешественников? Нет, троп не видно. Далеко внизу, в долине
Чвежипсе, такой же глубокой, как краснополянская, белеют крохотные домики.
Это впервые я вижу деревню Медовеевку - наследницу былых медозюев. Не туда
же угораздило спускаться Алену? Сбегаем в цирк. В гортани першит, сердце
неистовствует даже на спуске. Обходим уступ верхнего водопада.
Но что это? Где водопад? Есть уступ, а водопад исчез. Очевидно, растаял
питавший его снежник, и теперь Ачипсе начинается ниже, чем раньше! Не это ли
было причиной того, что туристы сбились? А вот и еще одна новость: нет
палатки пастухов, о которой я им говорил. Вместо палатки голые козлы.
Остатки костра, дырявый котелок с недоеденной кашей - все давнишнее. Вот где
ошибка! Разве можно ориентировать людей на такие непостоянные признаки? Ведь
это же все равно, что советовать повернуть направо от коровы с
колокольчиком...
К шести вечера приходим к метеорологам. Группа Алены - они ее помнят -
сюда не возвращалась. Старик метеоролог, услыхав о новом исчезновении людей,
говорит: - Беспокойная у вас работенка. Нам наверху спокойней.
Обещает с утра пройти за водопады, туда перебрались медовеевские
пастухи - может, они видели злополучную тройку.
По графику нам полагался ночлег на метеостанции. Так и надо было бы
сделать, чтобы утром всей группой отправиться на поиск. Но ведь на базе,
быть может, еще и не хватились пропавших. Это тоже моя оплошность: впредь
надо строго регистрировать подобные группы и объявлять всей базе контрольный
срок их возвращения. А могло быть и так, что пропавшие какими-нибудь путями
спустились уже в Поляну без троп?
Решаем в тот же вечер вернуться на базу. К темноте достигаем Сосновой
скалы, а дальше идем в сплошной тьме - ноги вернее, чем глаза, распознают
дорогу к поселку.
Взбудораженный и совсем больной (никакое "клиническое лечение" не
помогло) являюсь с повинной к Энгелю. Здесь уже спохватились, но были
растеряны: где искать? Собираем "военный совет" у Берсенева. Говорю о
маршруте пропавших и об участке, на котором они исчезли. Повторяется уже
известная мне картина - мобилизация охотников и проводников. На этот раз мы
все сходимся на том, что заблудившихся качнуло к Медовеевке, на неизвестную
мне сторону Ачишхо. В деревню звонят по телефону, мобилизуют жителей.
Врач, присутствовавший на совете, коснувшись рукою моего лба, заявляет:
- Э, батенька, да у вас под сорок. Ни в какие поиски мы вас не пустим.
Немедленно в постель.
С утра Ачишхо прочесывают с запада - от Медовеевки и с юга - с Бешенки.
Наблюдатели заповедника проверяют Ачипсе.
Лежу в своей башне и лишь изредка получаю сообщения с фронта поисков. К
вечеру возвращаются группы, обшарившие Бешенку,- безрезультатно. Наутро от
метеостанции пришли наблюдатели, проверявшие среднее течение Ачипсе, на их
направлении тоже никаких следов. А ведь начались уже четвертые сутки со
времени ухода людей в маршрут.
В регистратуре звонит телефон. Говорит Медовеевка. Пропавшие разысканы
одним из лесников. Люди здоровы, хотя и измучены. Сегодня их к нам привезут.
Отлегло от сердца - и мне сразу становится лучше: меньше болит голова и
укрощается кашель.
К вечеру на таратайке, предоставленной поселковым советом, героев
привозят. Похудели, осунулись, оборвались. Встречавших особенно удивили их
босые ноги в болячках и при этом почему-то восторженный, прямо-таки
торжествующий вид. Я-то ждал от них упреков, претензий, негодования - плохо
проинструктировал, не предостерег... А они накидываются... с
благодарностями!
Вся беда началась, как я и полагал, с исчезновения водопада и палатки.
Они к этому моменту уже настолько прониклись уверенностью в безошибочности
путеводной
схемы, что не могли допустить и мысли о ее возможной неточности.
Увидав, что нет ни водопада, ни палатки, туристы приняли всю вину на себя:
- Значит, мы уже сбились.
- Так видели же вы козлы, след костра?
- Мало ли что видели. Мы считали, что кроки, до сих пор такие точные,
не могут соврать. Ну и полезли в растерянности на первый же попавшийся
хребет.
- Но ведь на этот хребет полагалось лезть и согласно схеме!
- Нет, мы уже потеряли всякое доверие и уважение к себе. Решили
добираться домой как придется. Увидели с вершины домики - ну, к ним и пошли.
Думали, конечно, что это Красная Поляна. Ох, если бы вы только знали, как мы
там лезли, как висели над скалами! А по ночам было жутко - медведей боялись,
забирались ночевать на самые крутые утесы.
Словом, опять повторилось все как по-писаному. Та же геометрия склонов
спустила их в первый попавшийся тальвег, а затем спуск по скользкому руслу,
падения с водопадных уступов, продирание через кусты и лианы. В первую же
ночь ухитрились потерять одеяла, свалив с какой-то скалы рюкзак, в котором
они лежали. Слазить за ним не нашли в себе сил. Один из спутников Алены
растер ноги и оставил где-то в трущобах новехонькие сапоги. У остальных
обувь тоже разлетелась на вторые-третьи сутки. Голодали (паек был взят
только на полтора суток), питались травами и сырыми грибами. Несколько раз
делали попытки подняться обратно, но вскоре попадали в соседнюю лощину. Она
соблазняла легким спуском, а затем вновь приводила к обрывам.
Уже не помнят как, но вдруг вышли к кукурузному полю и лесной сторожке.
Обессиленные, заснули в ней на полу; в таком виде и были найдены лесником.
Забавно, что сейчас все перенесенное вспоминают в самом радужном свете
и с хорошим чувством юмора. Алена даже просит меня ни больше ни меньше
как... повторить, обязательно повторить их путь. Благодарю за пожелание и
говорю, что его с удовольствием исполнят местные пастушата: новые сапоги и
три одеяла для них достаточная приманка. Шучу насчет своей "рыцарской"
попытки встретить группу Алены в горах.
_ Вот видите, насколько меня потрясло ваше исчезновение? Я даже слег...
Наутро Алена и оба ее спутника заходят ко мне проститься. Снова яростно
благодарят. В книгу отзывов они накатали такой гимн собственному походу, что
теперь у Энгеля не поднимется рука меня наказывать. Да ведь дело и не в
выговоре. Я достаточно наказан и проучен всем пережитым, но - что самое
главное - не разубежден в правоте основной идеи. Я буду и впредь рассылать
туристов одних но окрестным горам. Буду делать это еще осторожнее,
инструктировать с еще большей дотошностью. Научусь предусматривать и
предотвращать возможные казусы. Но посылать буду!
Однажды, посоветовавшись с врачом, я решил поднять на Ачишхо группу
пожилых, пятидесятилетних туристов. Бережно, словно за руку, вел я эту
команду. Вышли с рассветом, часто присаживались. Восемь часов занял подъем к
метеостанции - почти вдвое больше обычного, но это был тихий, без
напряжения, подъем людей с утомленными сердцами, отягощенных полнотой,
людей, которым, казалось, давно противопоказаны подобные удовольствия.
И вот мы на Южном кругозоре: радость, что достигли такой высоты, что
под ногами глубина, столько воздуха, что распахнулись такие дали, что синева
ниже горизонта - что слипшееся с небом море... У меня на глазах молодели
лица спутников, разглаживались морщины! Если бы измерить, что убавил и что
возрождал такой поход в их усталых сердцах...
Неделю спустя на базе появилась веселая и дружная самодеятельная группа
- несколько немолодых мужчин и женщин. Лица их светятся какою-то особенной
радостью. Держатся эти люди свободно, непринужденно, как у себя дома, не
идут ни на какие консультации, а вечером уже получают продукты. Что же, сам
Энгель их консультировал, что ли?
- Владимир Александрович, куда это они?
- На Аибгу.
- Сами? Без проводника?
- Они и таи все знают. Это "старые" краснополянцы.
Подхожу знакомиться. Неохотно отвечают, опасаются, что пристану к ним с
советами и запретами. Но я только спрашиваю, я сам хотел бы слышать их
советы.
Да, им есть что рассказать. Они этой же самой группой двадцать лет
назад, в 1914 году, молодые и сильные, поднялись на Аибгу и хоть провели на
ней всего два дня - пронесли с собою воспоминание об той радости через два
десятилетия. Все эти годы лелеяли мечту - вновь и в том же составе пройти па
Аибгу. Решили - и сделали. Утром я их провожаю. Под вечер с тревогой думаю о
них - по Аибге скачут молнии и раскатывается гром короткой грозы.
На следующий день к вечеру туристы возвращаются озаренные, счастливые.
Гроза? Она их даже обрадовала, ведь двадцать лет назад тоже была такая. Да,
они совершили путешествие в свою молодость. Чуть ворчливо шутят, что гора
стала несколько выше и путь к ней удлинился.
За ужином я выспрашиваю у них, что они помнят о Красной Поляне? Таким
ли был Греческий мостик? Как называлась гостиница?
Наутро я тепло прощаюсь с этой славной шестеркой пожилых, но деятельных
и светлых людей и прошу навещать Поляну чаще, чем раз в двадцать лет. Они
уезжают, а я невольно задумываюсь. Как дальше сложится моя жизнь? Кем я
буду? Останусь ли в Красной Поляне, или у меня появятся какие-нибудь новые
цели и планы? Ну что ж! Как бы ни было, а я тоже приду к Поляне, подобно
этим старым ее друзьям. И так же пойду в горы, не прося ничьих советов, и
для меня это возвращение, наверно, тоже будет подлинным возвращением а
молодость.
Как важны для краеведа встречи с живыми свидетелями прошлого, даже вот
с такими, приезжими. А ведь есть старожилы, местные жители, которые,
конечно, знают и помнят значительно больше.
Выясняю, кто жив из греков, переселившихся в Поляну в 1878 году.
Называют фамилии Ксандиновых, Фанаиловых, Халаичевых, Карибовых. Обхожу их
дома. Многие участники переселения уже умерли. В двух семьях нахожу
ветхозаветных старцев, почти впавших в детство и позабывших русский язык.
Представители следующего поколения кое-что помнят со слов отцов и сообщают
мне интересные сведения.
Действительно, ставропольские греки узнали о Красной Поляне от своих
сородичей, живших в Турции, куда переселились краснополянские ахчипсовцы. Но
было это задолго до русско-турецкой войны 1878 года. Учитель Тахчиди
уверяет, что первые ходоки греков - три человека *- разведали Поляну еще в
1867 году. Упоминает при этом, что ходоки застали еще стычки русских солдат
с остатками горцев **. Поляна грекам понравилась, и на ней первыми
поселились семь семейств, всего 42 человека.
Подобные же интервью беру у стариков эстонских поселков.
Семидесятилетний эстонец Ян Нахкур оказывается и памятливым и
словоохотливым, хорошо говорит по-русски. Я едва успеваю записывать его
неукротимые воспоминания.
- Отец приехал на Кавказ из Лифляндии, там у помещика работал. Приехал
своей повозкой. В Ставропольской губернии поселились у станицы Подгорной.
Там плохая вода. Через пять лет переехали на Марух. Но тут беспокойно было.
Жили как в военном лагере - поджоги, грабежи. Бросили мы это место и уехали
в Калмыцкую степь, поселились на Маныче в землянках. Трудный был климат - за
восемь лет четыре года засушливых. Лишь редкие годы собирали большой урожай.
Тут и дошла до нас слава о Красной Поляне.
Послали мы туда трех ходоков - им места понравились. Сады какие, фрукты
сами в рот падали. А лугов! А лесу! А зверя!
Обратились к сочинскому окружному начальнику за разрешением
переселиться, а потом, не дождавшись разрешения, взяли да сами и переехали.
Шли с вьючными лошадьми через перевал Аишха. Путь был тяжелый, заросший.
Останавливались, чинили дорогу и двигались дальше...
Узнало сочинское начальство, что мы поселились, приехало нас гнать.
Пугало отсутствием транспорта, голодом.
* Другие свидетели убеждали меня, что ходоков было семеро.
** Убедительное показание. Действительно, партизанское сопротивление
горцев из племени хакучи продолжалось на Западном Кавказе именно до 1867
года.
Но их упросили и приступили к раскорчевкам. На месте Первой Эстонки
поставили сперва только балаганы...
Рассказывая, старик сообщал множество подробностей - почем была продана
лошадь, скольких рублей не хватало на покупку ружья. Ему тогда было 22 года
- был здоровый и крепкий, "черта не боялся, греков, турок, имеретин
перебарывал".
- Пошел первый раз на охоту - сразу трех медведей встретил, двух убил
наповал. Однажды вчетвером уснули в дозоре, медведь подошел, обнюхал нас и
не тронул. Просыпаюсь - слышу над ухом сопит. Притворился, что сплю, а у
самого сердце сжалось - ну, думаю, конец. Нет, ушел... А в другой раз
устроили навес на деревьях да и заснули, свесивши ноги. Просыпаюсь - за ноги
кто-то задел. Оглянулся - медведь, подбирает под нами рассыпавшиеся с навеса
сливы...
Охотиться не умели. Приспособился я ветер чуять, с подветра к зверю
подходить, так греки-соседи меня за то колдуном объявили - они тогда тоже в
охоте не понимали. А зверя было множество. Помню был день, когда я уложил
девять медведей!
Слушаю эстонца без недоверия, это не тартареновские басни. Старк в
своих записях тоже говорит об обилии зверя в лесах тогдашней Красной Поляны.
- С греками жили мирно, только объясняться было трудно: ни по-эстонски,
ни по-русски греки тогда не понимали. Вместе ходили через горы за хлебом -
то на Псебай *, то в Адлер. Дорога была опасная, несколько раз лошадей
губили.
Кем только не работал молодой эстонец! Две недели в адлерской харчевне
ремонтировал гармоники. Потом по пяти рублей с десятины косил сено. Корчевал
леса, а плугов, лопат, инструмента не было. Еще пустовали земли и на берегу,
но туда не ехали, боялись малярии. Решили из гор ни за что не уезжать.
Занялись свиноводством, получили хорошие урожаи картошки.
- А потом пришли к нам инженеры строить шоссе. Тогда мы, эстонцы,
первыми прошли сквозь ущелье по самой реке по заданию инженера
Константинова. Греки удивлялись - они еще от черкесов слышали, что река тут
течет будто бы сквозь гору, туннелем.
*Станица Псебайская на северном склоне Кавказа в долине Малой Лабы.
Ян Нахкур очень гордился тем, что был одним из главных советников
инженера Константинова.
"Мягкие" части дороги строили русские. На строительство скальных
участков собралось много пришлых турков - до полутора тысяч человек. Их
считали умельцами по части скальных работ и привлекали высокой оплатой - по
восьмидесяти копеек за день. Около пятидесяти человек погибло в ущелье при
взрывах.
- С постройкой дороги настала новая жизнь. Начали делать себе телеги. А
то ведь наши дети не видели колеса! Начали груши сушить, орехи заготовлять,
купцам продавать, хлеба стало много. С царской фермы на берегу купили себе
коров швейцарской породы. Деревья для садов закупили на Сочинской опытной
станции. В девяносто девятом году построили школу, а в одиннадцатом году -
клуб.
Спрашиваю, откуда же средства брались? Оказывается, при хорошем
хозяйстве гектар сада давал доход до двух тысяч рублей.
О более поздних годах старик рассказывает скомканно. Видимо, тут его
смущает политика: в 1920 году часть уехала в буржуазную тогда Эстонию, да и
среди оставшихся не все сразу приняли Советскую власть. Остро проходила
латинское его название: фритиллярия.
Под уступом лугового плато нам открылось безыменное озеро, скромное,
осененное ветвями совсем русских березок. Уголок, словно чудом перенесенный
сюда с далекого севера, из аксаковских, из тургеневских мест. Отсюда,
ответвляясь от тропы с "солнышками", и идет тропа на участок Хмелевского,
одного из первых исследователей флоры и климата Красной Поляны. Будет
справедливо назвать этим именем и озеро и тропу.
Теперь все внимание поискам.
Начало тропы, ныряющей с луговины на спуск в лес, находим по зарубке на
опушке. Аукаемся, всматриваемся в следы. Иногда делаем петли влево,
прочесывая лес.
Пологая дорожка неожиданно выводит к обрыву - невольно замираем. Не
столько от его крутизны, сколько от глубины долины и прелести вида на совсем
близкую, прямо у ног легшую Красную Поляну. Как до нее отсюда близко - не
семь, а каких-нибудь три километра. Я уже уверен, что и Эстонские поляны, и
поэтическое озерцо Хмелевского, и, наконец, эта осыпь с лучшим из всех мне
известных видов Красной Поляны - все это великолепные
*Этот цветок называется эритрониумом, а по-русски совсем прозаично -
песьим зубом; впрочем, это буквальный перевод прежнего латинского названия
растения Erytronium dens canis, где "дэнс канис" и означает "зуб пса".
Теперь этот вид эритрониума называется caucasicum, то есть просто
кавказским.
узловые точки будущего краткого кругового маршрута по Ачишхо.
Прощаемся с осыпью, пересекаем ручей, текущий к Бешенке, и начинаем
крутой спуск по буковому лесу. Тропа завалена прошлогодней листвой, но ноги
ее сами чувствуют. Местами помогают и заплывшие старые зарубки на стволах
бука (здесь без "солнышек"). Делаем еще несколько петель влево, ломясь лесом
без троп. Аукаемся - откликов нет.
Путь утомительный. Слишком прямолинейно, по самому коньку круто
снижающегося отрога, проложена тропа. А подниматься здесь и еще того
тяжелей. Рекомендовать такую трассу можно только для спуска.
Идем, все время ощущая под собою кручи - и справа и слева. Справа еще
тенистый мир долины Бешенки, слева - другой мир - напоенные солнечным
воздухом склоны, обращенные к Дворцовому ручью. На гребне начинают
преобладать заросли крупной кавказской черники, дубняк и азалея - совсем как
на спуске от дворца к Санаторной улице. Такая растительность обычна для
нижних частей отрогов... Поселок все ближе, его присутствие уже чувствуется
внизу впереди. Найти пропавшего больше нет шансов. Торопимся к базе узнать,
не нужна ли наша помощь на каких-либо других направлениях.
Незадолго перед концом пути спуск нас дарит прощальным сюрпризом: на
одном из плечей хребтика лес расступается, и перед нами открывается еще
один, в моей коллекции, вероятно, уже десятый, вид Красной Поляны сверху.
Как хорошо Поляна вписывается в рамы окружающих гор! Откровенная, доверчивая
- вот я, вся на виду, любуйся мной!
Эта панорама хороша не только как завершение кольцевого маршрута. Сюда,
на кругозор Хмелевского, можно посылать людей и в отдельные прогулки.
Вот и старая дача этого профессора. Как ловко! Спуститься с Ачишхо не
куда-то к Сосновой скале, от которой нужно еще пять-шесть километров топать
"транзитным шагом", а прямо в поселок! Радость отыскания новой тропы
несколько возмещает досаду оттого, что поиски безрезультатны.
На базе нас встречает улыбающийся Энгель. Пропавший найден. И где же -
как раз там, где мы предположили! Нашел его наш проводник Димитрий. Все
было, как и догадывались. Выйдя утром, гость, пожилой человек, с упорством
карабкался вверх, воюя с кустарниками. Вскоре он с горечью почувствовал, что
сердце сдает, что по таким горам он не ходок, и решил спускаться. Неумолимая
геометрия склонов привела его к тальвегу первой же ближней лощины. А лощины
впадали одна в другую, в них появились ручьи, пришлось балансировать на
скользких камнях. Несколько раз, не удержавшись, он падал в ледяную воду.
Наконец на пределе усталости, мокрый, голодный, он вышел над страшными
отвесами верховьев Мельничного ручья. Страдалец собрал последние силы и
заставил себя вскарабкаться обратно, метров на сто выше отвеса. Здесь он сел
на упавшем стволе, держась рукою за один из сучьев, и решил сидеть, никуда
больше не двигаясь. Он просидел так остаток дня и всю ночь, люто холодную.
Димитрий обнаружил его лишь на рассвете.
Проводник рассказал, что уже вечером вышел на след пропавшего гостя, но
искать помешала тьма. Переспав у костра, Димитрий с двумя подручными
двинулся дальше по следу, пока наконец не заметил сидящего, уже ко всему
безучастного человека. Дали ему глотнуть воды, вина, он встряхнулся, все
понял и со слезами на глазах начал благодарить спасителей. Его свели вниз
под руки...
Энгель внимательно выслушал мой рассказ о "кольцевании" ачишхинского
маршрута по тропе Хмелевского и, пожалуй, впервые сказал мне теплые
поощряющие слова: на него произвела впечатление самая возможность диагноза -
где мог человек заблудиться и где его надо искать. Да и сам я ощутил в себе
признаки неведомой прежде "пространственной зоркости".
Потребность ориентироваться в горах стала превращаться в способность,
словно я обзавелся неким внутренним компасом. Только умение Димитрия читать
следы человека в лесном бездорожье еще казалось мне непостижимой магией.
И все-таки любая удача чревата головокружением от успехов. Ощутив в
себе умение ориентироваться и ориентировать других в горах, я, что
называется, закусил удила и, конечно, сразу же "перехватил".
В день большого наплыва туристов Мне пришло в го-лову отправить на
Ачишхо две самостоятельные группы сразу по обоим недавно разведанным
круговым маршрутам. Хребет оплетался двумя петлями в один прием! Группам
было предложено сообща подняться к метеостанции и пройти к водопадам. После
этого одна из них должна была вернуться к метеостанции, на спуске держаться
левых троп и у поляны с озером Хмелевского отыскать крутую тропу с осыпным
кругозором, чтобы спуститься в Поляну в тот же день. Другая же группа, всего
из трех человек, взявшая с собою одеяла и продукты па полтора суток,
получила совет подняться от водопадов на вершину Ачишхо, полюбоваться, как
солнце садится за море (увидеть это мне и самому еще не удавалось), и к
темноте спуститься к Греческим балаганам. В них заночевать. Утром, если
захочется, вновь побродить по вершинам и примерно к обеду спуститься на
турбазу.
Я же в свою очередь на день возвращения этой группы наметил свой
кольцевой маршрут по Ачишхо, но во встречном направлении: с подъемом к
балаганам и со спуском от метеостанции. Я рассчитывал, что, выйдя пораньше,
мы еще застанем группу завтракающей в балаганах. Тут-то и можно будет взять
их с собой к вершине, все им рассказать и показать.
Заметнее всего в этой группе была женщина по имени Елена, именовавшая
себя Аленой, очевидно, считая, что такое имя прибавляет ей очарования.
Кокетливо и самоуверенно она выслушала все рекомендации и запреты, объявила,
что ее спутники, двое мужчин, будут беспрекословно подчинены ей (те не
возражали), и тройка двинулась в путь. Им было рассказано все, что нужно. И
о трех ступенях водопадов; и о палатке медовеевских пастухов; и о том, как
нельзя спускаться с вершины и как надо дойти до плеча и сползать к Когтю. За
эту группу я был спокоен. Однодневная же внушала мне опасения: консультацию
туристы этой группы слушали растерянно. Боялись, что не найдут поворот к
озеру и начало тропы к осыпи. Но все же в поход они отправились.
День проходит в лекциях вновь прибывшим туристам, в суете, в получении
пропусков и продуктов на завтрашний "большой круговой Ачишхо". Непонятно,
где и как простужаюсь и впервые в Красной Поляне ощущаю, что мне не по себе.
Острый кашель, тяжелая голова...
К ужину возвращаются однодневные ачишхинцы. "Малый круговой" с тропой
Хмелевского пройден туристами самостоятельно! Спуск понравился, от панорамы
с осыпи в восторге. Значит, теперь я уже ни одну группу не отправлю на
Ачишхо челноком, взад-вперед по одной и той же дороге. Как минимум, будет
спуск по тропе Хмелевского! А как максимум - завтра я еще разведаю, не проще
ли вариант не со спуском, а с подъемом через Греческие балаганы.
Утром встаю угнетенный. Кашель усилился, голова болит. Вероятно, даже
небольшой жар. Но неужели из-за этого я откажусь от маршрута? Ведь не так
часто Энгель отпускает меня наверх. К тому же болезнь можно перебороть, как
говорят, путем "клинического" лечения - по принципу "клин клином"...
Выхожу с группой в пятнадцать туристов. На подъеме вдоль Бешенки
держусь в прошлом запретной левой тропы. Подъем к балаганам оказывается
скучным и тем более долгим, что сам я иду с трудом: у меня жар, сердце
колотится вдвое сильнее обычного. Вынужден останавливаться чаще, чем всегда.
Да и туристы скучают. Как ни упоителен пронизанный солнцем и легким шумом
высокоствольный лес, но и он надоедает при таком утомительном подъеме.
Почти четыре часа подъема. Группу Алены не встретили. Очевидно, после
ночлега в балаганах они ушли обратно к вершине. Вот наконец, и балаганы.
Спрашиваем у пастухов:
- Ночевали туристы?
- Какие туристы? Не знаем, никто не ночевал.
- Как никто?
В груди словно что обрывается. Значит, с вершины они не спускались. Но
вчера же был совсем ясный вечер! Неужели не нашли балаганов? Нет, наверное,
просто вернулись на метеостанцию.
Все же встревожен. Тороплю спутников и форсирую подъем к вершине.
Сердце бьет барабаном, дыхания не успокоишь.
Вот и Коготь с остатками балагана, и крутой луговой подъем. С интересом
смотрю в ясную погоду на путь, по которому выбирал спуск в густой мути
облаков. Оказывается, удачно выбрал: и левее и правее скальные кручи.
Туристы меня обгоняют - нет даже сил их остановить. Ничего, дальше
вершины не уйдут.
На пике сажусь в изнеможении. Тщетно пытаюсь найти хоть какие-нибудь
следы пребывания пропавших. Ни конфетной бумажки на снегу, ни окурка. Блюли
строгие правила заповедника. Не видно ли чего на траве? Эх, нет со мною
Димитрия. Что увидит такой следопыт, как я, в этой траве?
Осматриваю все вокруг - нет ли каких троп, которые могли соблазнить
незадачливых путешественников? Нет, троп не видно. Далеко внизу, в долине
Чвежипсе, такой же глубокой, как краснополянская, белеют крохотные домики.
Это впервые я вижу деревню Медовеевку - наследницу былых медозюев. Не туда
же угораздило спускаться Алену? Сбегаем в цирк. В гортани першит, сердце
неистовствует даже на спуске. Обходим уступ верхнего водопада.
Но что это? Где водопад? Есть уступ, а водопад исчез. Очевидно, растаял
питавший его снежник, и теперь Ачипсе начинается ниже, чем раньше! Не это ли
было причиной того, что туристы сбились? А вот и еще одна новость: нет
палатки пастухов, о которой я им говорил. Вместо палатки голые козлы.
Остатки костра, дырявый котелок с недоеденной кашей - все давнишнее. Вот где
ошибка! Разве можно ориентировать людей на такие непостоянные признаки? Ведь
это же все равно, что советовать повернуть направо от коровы с
колокольчиком...
К шести вечера приходим к метеорологам. Группа Алены - они ее помнят -
сюда не возвращалась. Старик метеоролог, услыхав о новом исчезновении людей,
говорит: - Беспокойная у вас работенка. Нам наверху спокойней.
Обещает с утра пройти за водопады, туда перебрались медовеевские
пастухи - может, они видели злополучную тройку.
По графику нам полагался ночлег на метеостанции. Так и надо было бы
сделать, чтобы утром всей группой отправиться на поиск. Но ведь на базе,
быть может, еще и не хватились пропавших. Это тоже моя оплошность: впредь
надо строго регистрировать подобные группы и объявлять всей базе контрольный
срок их возвращения. А могло быть и так, что пропавшие какими-нибудь путями
спустились уже в Поляну без троп?
Решаем в тот же вечер вернуться на базу. К темноте достигаем Сосновой
скалы, а дальше идем в сплошной тьме - ноги вернее, чем глаза, распознают
дорогу к поселку.
Взбудораженный и совсем больной (никакое "клиническое лечение" не
помогло) являюсь с повинной к Энгелю. Здесь уже спохватились, но были
растеряны: где искать? Собираем "военный совет" у Берсенева. Говорю о
маршруте пропавших и об участке, на котором они исчезли. Повторяется уже
известная мне картина - мобилизация охотников и проводников. На этот раз мы
все сходимся на том, что заблудившихся качнуло к Медовеевке, на неизвестную
мне сторону Ачишхо. В деревню звонят по телефону, мобилизуют жителей.
Врач, присутствовавший на совете, коснувшись рукою моего лба, заявляет:
- Э, батенька, да у вас под сорок. Ни в какие поиски мы вас не пустим.
Немедленно в постель.
С утра Ачишхо прочесывают с запада - от Медовеевки и с юга - с Бешенки.
Наблюдатели заповедника проверяют Ачипсе.
Лежу в своей башне и лишь изредка получаю сообщения с фронта поисков. К
вечеру возвращаются группы, обшарившие Бешенку,- безрезультатно. Наутро от
метеостанции пришли наблюдатели, проверявшие среднее течение Ачипсе, на их
направлении тоже никаких следов. А ведь начались уже четвертые сутки со
времени ухода людей в маршрут.
В регистратуре звонит телефон. Говорит Медовеевка. Пропавшие разысканы
одним из лесников. Люди здоровы, хотя и измучены. Сегодня их к нам привезут.
Отлегло от сердца - и мне сразу становится лучше: меньше болит голова и
укрощается кашель.
К вечеру на таратайке, предоставленной поселковым советом, героев
привозят. Похудели, осунулись, оборвались. Встречавших особенно удивили их
босые ноги в болячках и при этом почему-то восторженный, прямо-таки
торжествующий вид. Я-то ждал от них упреков, претензий, негодования - плохо
проинструктировал, не предостерег... А они накидываются... с
благодарностями!
Вся беда началась, как я и полагал, с исчезновения водопада и палатки.
Они к этому моменту уже настолько прониклись уверенностью в безошибочности
путеводной
схемы, что не могли допустить и мысли о ее возможной неточности.
Увидав, что нет ни водопада, ни палатки, туристы приняли всю вину на себя:
- Значит, мы уже сбились.
- Так видели же вы козлы, след костра?
- Мало ли что видели. Мы считали, что кроки, до сих пор такие точные,
не могут соврать. Ну и полезли в растерянности на первый же попавшийся
хребет.
- Но ведь на этот хребет полагалось лезть и согласно схеме!
- Нет, мы уже потеряли всякое доверие и уважение к себе. Решили
добираться домой как придется. Увидели с вершины домики - ну, к ним и пошли.
Думали, конечно, что это Красная Поляна. Ох, если бы вы только знали, как мы
там лезли, как висели над скалами! А по ночам было жутко - медведей боялись,
забирались ночевать на самые крутые утесы.
Словом, опять повторилось все как по-писаному. Та же геометрия склонов
спустила их в первый попавшийся тальвег, а затем спуск по скользкому руслу,
падения с водопадных уступов, продирание через кусты и лианы. В первую же
ночь ухитрились потерять одеяла, свалив с какой-то скалы рюкзак, в котором
они лежали. Слазить за ним не нашли в себе сил. Один из спутников Алены
растер ноги и оставил где-то в трущобах новехонькие сапоги. У остальных
обувь тоже разлетелась на вторые-третьи сутки. Голодали (паек был взят
только на полтора суток), питались травами и сырыми грибами. Несколько раз
делали попытки подняться обратно, но вскоре попадали в соседнюю лощину. Она
соблазняла легким спуском, а затем вновь приводила к обрывам.
Уже не помнят как, но вдруг вышли к кукурузному полю и лесной сторожке.
Обессиленные, заснули в ней на полу; в таком виде и были найдены лесником.
Забавно, что сейчас все перенесенное вспоминают в самом радужном свете
и с хорошим чувством юмора. Алена даже просит меня ни больше ни меньше
как... повторить, обязательно повторить их путь. Благодарю за пожелание и
говорю, что его с удовольствием исполнят местные пастушата: новые сапоги и
три одеяла для них достаточная приманка. Шучу насчет своей "рыцарской"
попытки встретить группу Алены в горах.
_ Вот видите, насколько меня потрясло ваше исчезновение? Я даже слег...
Наутро Алена и оба ее спутника заходят ко мне проститься. Снова яростно
благодарят. В книгу отзывов они накатали такой гимн собственному походу, что
теперь у Энгеля не поднимется рука меня наказывать. Да ведь дело и не в
выговоре. Я достаточно наказан и проучен всем пережитым, но - что самое
главное - не разубежден в правоте основной идеи. Я буду и впредь рассылать
туристов одних но окрестным горам. Буду делать это еще осторожнее,
инструктировать с еще большей дотошностью. Научусь предусматривать и
предотвращать возможные казусы. Но посылать буду!
Однажды, посоветовавшись с врачом, я решил поднять на Ачишхо группу
пожилых, пятидесятилетних туристов. Бережно, словно за руку, вел я эту
команду. Вышли с рассветом, часто присаживались. Восемь часов занял подъем к
метеостанции - почти вдвое больше обычного, но это был тихий, без
напряжения, подъем людей с утомленными сердцами, отягощенных полнотой,
людей, которым, казалось, давно противопоказаны подобные удовольствия.
И вот мы на Южном кругозоре: радость, что достигли такой высоты, что
под ногами глубина, столько воздуха, что распахнулись такие дали, что синева
ниже горизонта - что слипшееся с небом море... У меня на глазах молодели
лица спутников, разглаживались морщины! Если бы измерить, что убавил и что
возрождал такой поход в их усталых сердцах...
Неделю спустя на базе появилась веселая и дружная самодеятельная группа
- несколько немолодых мужчин и женщин. Лица их светятся какою-то особенной
радостью. Держатся эти люди свободно, непринужденно, как у себя дома, не
идут ни на какие консультации, а вечером уже получают продукты. Что же, сам
Энгель их консультировал, что ли?
- Владимир Александрович, куда это они?
- На Аибгу.
- Сами? Без проводника?
- Они и таи все знают. Это "старые" краснополянцы.
Подхожу знакомиться. Неохотно отвечают, опасаются, что пристану к ним с
советами и запретами. Но я только спрашиваю, я сам хотел бы слышать их
советы.
Да, им есть что рассказать. Они этой же самой группой двадцать лет
назад, в 1914 году, молодые и сильные, поднялись на Аибгу и хоть провели на
ней всего два дня - пронесли с собою воспоминание об той радости через два
десятилетия. Все эти годы лелеяли мечту - вновь и в том же составе пройти па
Аибгу. Решили - и сделали. Утром я их провожаю. Под вечер с тревогой думаю о
них - по Аибге скачут молнии и раскатывается гром короткой грозы.
На следующий день к вечеру туристы возвращаются озаренные, счастливые.
Гроза? Она их даже обрадовала, ведь двадцать лет назад тоже была такая. Да,
они совершили путешествие в свою молодость. Чуть ворчливо шутят, что гора
стала несколько выше и путь к ней удлинился.
За ужином я выспрашиваю у них, что они помнят о Красной Поляне? Таким
ли был Греческий мостик? Как называлась гостиница?
Наутро я тепло прощаюсь с этой славной шестеркой пожилых, но деятельных
и светлых людей и прошу навещать Поляну чаще, чем раз в двадцать лет. Они
уезжают, а я невольно задумываюсь. Как дальше сложится моя жизнь? Кем я
буду? Останусь ли в Красной Поляне, или у меня появятся какие-нибудь новые
цели и планы? Ну что ж! Как бы ни было, а я тоже приду к Поляне, подобно
этим старым ее друзьям. И так же пойду в горы, не прося ничьих советов, и
для меня это возвращение, наверно, тоже будет подлинным возвращением а
молодость.
Как важны для краеведа встречи с живыми свидетелями прошлого, даже вот
с такими, приезжими. А ведь есть старожилы, местные жители, которые,
конечно, знают и помнят значительно больше.
Выясняю, кто жив из греков, переселившихся в Поляну в 1878 году.
Называют фамилии Ксандиновых, Фанаиловых, Халаичевых, Карибовых. Обхожу их
дома. Многие участники переселения уже умерли. В двух семьях нахожу
ветхозаветных старцев, почти впавших в детство и позабывших русский язык.
Представители следующего поколения кое-что помнят со слов отцов и сообщают
мне интересные сведения.
Действительно, ставропольские греки узнали о Красной Поляне от своих
сородичей, живших в Турции, куда переселились краснополянские ахчипсовцы. Но
было это задолго до русско-турецкой войны 1878 года. Учитель Тахчиди
уверяет, что первые ходоки греков - три человека *- разведали Поляну еще в
1867 году. Упоминает при этом, что ходоки застали еще стычки русских солдат
с остатками горцев **. Поляна грекам понравилась, и на ней первыми
поселились семь семейств, всего 42 человека.
Подобные же интервью беру у стариков эстонских поселков.
Семидесятилетний эстонец Ян Нахкур оказывается и памятливым и
словоохотливым, хорошо говорит по-русски. Я едва успеваю записывать его
неукротимые воспоминания.
- Отец приехал на Кавказ из Лифляндии, там у помещика работал. Приехал
своей повозкой. В Ставропольской губернии поселились у станицы Подгорной.
Там плохая вода. Через пять лет переехали на Марух. Но тут беспокойно было.
Жили как в военном лагере - поджоги, грабежи. Бросили мы это место и уехали
в Калмыцкую степь, поселились на Маныче в землянках. Трудный был климат - за
восемь лет четыре года засушливых. Лишь редкие годы собирали большой урожай.
Тут и дошла до нас слава о Красной Поляне.
Послали мы туда трех ходоков - им места понравились. Сады какие, фрукты
сами в рот падали. А лугов! А лесу! А зверя!
Обратились к сочинскому окружному начальнику за разрешением
переселиться, а потом, не дождавшись разрешения, взяли да сами и переехали.
Шли с вьючными лошадьми через перевал Аишха. Путь был тяжелый, заросший.
Останавливались, чинили дорогу и двигались дальше...
Узнало сочинское начальство, что мы поселились, приехало нас гнать.
Пугало отсутствием транспорта, голодом.
* Другие свидетели убеждали меня, что ходоков было семеро.
** Убедительное показание. Действительно, партизанское сопротивление
горцев из племени хакучи продолжалось на Западном Кавказе именно до 1867
года.
Но их упросили и приступили к раскорчевкам. На месте Первой Эстонки
поставили сперва только балаганы...
Рассказывая, старик сообщал множество подробностей - почем была продана
лошадь, скольких рублей не хватало на покупку ружья. Ему тогда было 22 года
- был здоровый и крепкий, "черта не боялся, греков, турок, имеретин
перебарывал".
- Пошел первый раз на охоту - сразу трех медведей встретил, двух убил
наповал. Однажды вчетвером уснули в дозоре, медведь подошел, обнюхал нас и
не тронул. Просыпаюсь - слышу над ухом сопит. Притворился, что сплю, а у
самого сердце сжалось - ну, думаю, конец. Нет, ушел... А в другой раз
устроили навес на деревьях да и заснули, свесивши ноги. Просыпаюсь - за ноги
кто-то задел. Оглянулся - медведь, подбирает под нами рассыпавшиеся с навеса
сливы...
Охотиться не умели. Приспособился я ветер чуять, с подветра к зверю
подходить, так греки-соседи меня за то колдуном объявили - они тогда тоже в
охоте не понимали. А зверя было множество. Помню был день, когда я уложил
девять медведей!
Слушаю эстонца без недоверия, это не тартареновские басни. Старк в
своих записях тоже говорит об обилии зверя в лесах тогдашней Красной Поляны.
- С греками жили мирно, только объясняться было трудно: ни по-эстонски,
ни по-русски греки тогда не понимали. Вместе ходили через горы за хлебом -
то на Псебай *, то в Адлер. Дорога была опасная, несколько раз лошадей
губили.
Кем только не работал молодой эстонец! Две недели в адлерской харчевне
ремонтировал гармоники. Потом по пяти рублей с десятины косил сено. Корчевал
леса, а плугов, лопат, инструмента не было. Еще пустовали земли и на берегу,
но туда не ехали, боялись малярии. Решили из гор ни за что не уезжать.
Занялись свиноводством, получили хорошие урожаи картошки.
- А потом пришли к нам инженеры строить шоссе. Тогда мы, эстонцы,
первыми прошли сквозь ущелье по самой реке по заданию инженера
Константинова. Греки удивлялись - они еще от черкесов слышали, что река тут
течет будто бы сквозь гору, туннелем.
*Станица Псебайская на северном склоне Кавказа в долине Малой Лабы.
Ян Нахкур очень гордился тем, что был одним из главных советников
инженера Константинова.
"Мягкие" части дороги строили русские. На строительство скальных
участков собралось много пришлых турков - до полутора тысяч человек. Их
считали умельцами по части скальных работ и привлекали высокой оплатой - по
восьмидесяти копеек за день. Около пятидесяти человек погибло в ущелье при
взрывах.
- С постройкой дороги настала новая жизнь. Начали делать себе телеги. А
то ведь наши дети не видели колеса! Начали груши сушить, орехи заготовлять,
купцам продавать, хлеба стало много. С царской фермы на берегу купили себе
коров швейцарской породы. Деревья для садов закупили на Сочинской опытной
станции. В девяносто девятом году построили школу, а в одиннадцатом году -
клуб.
Спрашиваю, откуда же средства брались? Оказывается, при хорошем
хозяйстве гектар сада давал доход до двух тысяч рублей.
О более поздних годах старик рассказывает скомканно. Видимо, тут его
смущает политика: в 1920 году часть уехала в буржуазную тогда Эстонию, да и
среди оставшихся не все сразу приняли Советскую власть. Остро проходила